Бесконечное замкнутое

      Душить самого себя оказалось не так упорото, как он бы себе представил до Закулисья.       Четыре года ощущений, будто ты перманентно шарашишь себе что-то, не попадая толком в вену, сделали свое дело, позволив привыкнуть к нормальности такого явления, как убийство собственного доппельгангера с помощью травы, которой ты обвязал своей же копии горло, наматывая желтую жухлость на кулаки.       Тянуть, тянуть, тянуть на себя, слыша ужасные хрипы корчащейся и пытающейся вырваться твари, прикидывающейся тобой, пока не подохнет.       Оно улыбалось.       — Тебе нравится то, чем ты занимаешься, не правда ли? Иронично и даже метафорично. Не так наглядно ты занимаешься подобной деятельностью каждый день.       Антон оскалился с попыткой в любезную улыбку ему в ответ и, не проронив ни слова, надавил сильнее, отсчитывая про себя секунды, когда двойник захлопнется, посинев, или позеленев, или пожелтев — главное, чтобы наконец с застывшим выражением лица.       Отшвырнув от себя бездыханное существо, уже не выглядящее под копирку, как он сам, после того, как издохло, он оттащил серолицый труп в траву, откуда оно на них и выползло.       Обернувшись, он обнаружил очнувшегося Арсения, аккуратно ощупывающего затылок, по которому ему прилетело ржавой трубкой домашнего телефона — очень оригинальное орудие нападения. Сущность бы сразу со всей будкой, выдернутой из земли, на него накинулась. Образина без мозгов, блять.       Односложные вопросы о самочувствии, чтобы привести Арса в норму, давали такие же односложные ответы. Сотрясения на первый взгляд не наблюдалось.       — Прости, что не доглядел. Надо было сразу прихлопнуть его, а не после того, как он захотел прихлопнуть тебя. — Антон сел близко к Арсению, скрещивая ноги, чтобы осмотреть, что там всё-таки с его затылком.       Смотревшие на него глаза не поддавались описанию и, если честно, порой долгому зрительному контакту тоже не поддавались — он знал, что если будет смотреть в них дольше, чем того требовали вежливые манеры и социальные нормы, то их блеск заманит его к себе в вечное подчинение, преклонение и потакание каждому возникшему желанию, которое будет выполнено абсолютно добровольно. Они привяжут его к себе. Петлей вокруг шеи. Как и всегда в случае привязанностей.       — Всё нормально, это не твоя вина. Хорошо, что всё не кончилось как тогда, на 86-ом, когда ты из-за такой же заминки не остановил Эда от прыжка в ту желтую трубу, расщепившую его в Урода.       Сердце Антона ухнуло вниз, на всей скорости своего падения вышибая из легких кислород.       Первая реакция — страх, животная паника. Вторая — вспыхнувшие от волнения и черного стыда скулы.       Третья — пощечина осознания.       — Я тебе никогда не говорил об этом. — Его рука, потянувшаяся к темным завиткам волос Арсения, скопившихся на шее возле места ранения, самовольно отлетела назад, так и не коснувшись чужой кожи.       Арсений сверкнул изменившимися в своем нечитаемом выражении глазами.       — Говорил.       Антон не стал утруждаться разыгрыванием напускного доверия, отползая от него на добрый метр назад.       Отсюда и смотреть в синие пуговицы чем-то омраченных глаз казалось проще, и перспектив избежать непредсказуемых выпадов открывалось больше.       — Нет, ты врешь и носом не ведешь! — не сдержавшись от возмущения, крикнул Антон так, что смог бы резкостью заставить взмыть вверх пару черных ворон с плеча стоящего немного поодаль пугала, если бы в этом месте водилась подобная живность. — Откуда знаешь про это?       Арсений выглядел непреклонно в своей лжи и настойчивости. Только ради чего он затеял это? И почему первым делом после того, как очухался, решил так перемениться?       Ответы не всплывали в его голове, потопляемые пустыми догадками, не имеющими ни логики, ни основания, ни целостности гипотезы.       — Егор рассказал.       — Ага. Очередной пиздеж. — Антон хищно наклонился вперед, внимательно осматривая лицо перед собой.       Безупречно красивое, с редкой, но такой правильно расположенной россыпью родинок; забавный кончик носа, в который хотелось тыкнуть, как в котячий, наблюдая, как тот так же, как и пушистое создание, зажмурится, отпрянув назад.       В ответ прищурившись со слегка поднятыми уголками губ, Арсений следил за ним не менее настырно, будто они вели войну в степени внимательности.       Антон спиной отклонился назад, замечая, что тот один в один сделал то же самое.       Он невесело хмыкнул, сдвинув брови.       Медленно подняв левую руку, он с растущим непониманием наблюдал, как рука Арсения, повторяя его движение без промедления, тоже двигалась по идентичной траектории.       Непредсказуемо и резко дернувшись в сторону, он встретил зеркальную копию своего же импульсивного движения в том, что сидело напротив, прикидываясь на этот раз Арсением, а не им.       — Неужто догадался?       Злодейски улыбаться Арсению не шло. Как и не шло психопатично распарывать кишки взглядом прозрачных глаз при этом.       А еще не шло не быть Арсением, говоря в общем.       С трудом работая мозгами и не срываясь на рвущуюся наружу истерику с ядовитыми криками и неугомонным хохотом над происходящим одновременно, Антон, внутренне поджавшись, как пальцы на ногах от ноябрьского холода, тихо спросил:       — Что с Арсением? Где он? Что ты с ним...       Небрежно и карикатурно-брезгливо второй свалившийся на его голову двойник сплющил губы и наклонил голову в сторону.       — А. С ним-то? — Он повернулся влево.       Антон проследил глазами в указанном направлении, обнаружив на сырой темной земле распластавшуюся с пятном крови в слипшихся темных волосах на затылке фигуру Арсения, к которой он тут же дернулся навстречу, нашпигованный острыми гвоздями волнения, впившихся в онемевшую грудную клетку.       «Арсений номер два» преградил ему путь, цокая и покачивая пальцем перед его лицом.       — Это потом. Как видишь, я его не трогал. Лежит, миленький, как лежал до этого.       — По-твоему, это я так приложил его куском ржавчины? Мразь лживая. — Препираться на повышенных тонах с чем-то в облике Арсения было так неправильно и рвотно, что Антон опустил глаза к земле, не желая против собственной воли вырабатывать в себе отвращение к тому, кто не заслужил такого отношения к себе.       Еще бы приятный тембр голоса перестал нести всякую критической степени тупости туфту, затекая в уши приятными знакомыми нотами, чтобы там выпустить острые шипы, когда озвученная ставшим почти родным голосом речь будет обработана и осмыслена.       — Теоретически — да, ты. По крайней мере, твоими рукам это было сделано. Руками, выглядящими так же, как твои, догоняешь?       Антон не выдержал:       — Перегоняю, блять! Говна пожри и подавись, слышишь?! Это ты такой оригинал: в своей шкуре не мог вылезти, сразу в мою перепрыгнул, а теперь красноречивые обвинения толкаешь, и уже в другом виде — всё, сука, успел, посмотрите на него! Я вообще убил тебя! Вон, жопа из травы выглядывает и ноги торчат! Как ты второй раз это без тела сделал?       Каждая проведенная в обществе сущности секунда заставляла теорию ее природы обрастать новыми вопросами, а каждая ее реплика по комку отсыпала из-под ног почвы и без того не самой крепкой психической стабильности и равновесия.       — Ну, убил. А что если я не та сущность? Не сущность вообще, а?       Оно откровенно издевалось.       — Тогда я любовник Юрия Гагарина, что думаешь на этот счет, м? Еще какие сказки заставишь слушать? У меня нет на это времени, выкладывай как есть.       — Ртом ешь, если торопишься. Всегда ты так, Шастун. — Сущность в виде Арсения поднялась на ноги, оттряхивая гусарскую форму, оказавшуюся чище, чем у оригинального варианта. — Нет у него времени ни на что. Да у тебя здесь этого времени, — оно махнуло рукой, обводя необъятное поле, — вот сколько. Бери, ложкой ешь и на хлеб намазывай, а ты всё «не хочу»! Несешься куда-то, боишься остановиться и во время передышки лишнюю неудобную мысль в мозг пустить. О себе, о результатах каждого проделанного здесь шага. О потерях, сожалениях. У-у, про мечты и надежды мы вообще помолчим...       То, что оно встало, чтобы во всех смыслах возвышаться над ним и с высоты своего тоже не малого роста голосить праведные речи, не заставляло Антона терпеть и выслушивать это.       — С меня достаточно.       — Вот и сейчас. Не дослушал толком, уже перебил.       Антон устало прошипел:       — А с хуя ли у моего голоса разума появилась вещественная оболочка? Тем более в виде него. Или я не прав, определив твою природу моим внутренним голосом, спрятанным в пыльную глубину черепной коробки? И вся та перефразированная хуйня, которую ты нес, нужна для того, чтобы я остановился и познал смысл своего бытия? Такой ты дохуя оригинал, честно.       — Возможно, что и так. Я сам не знаю, что я и зачем я, Антон, понимаешь? Я просто здесь есть, как и ты. Подумай сам, почему именно с его лицом — ответ явно есть. И отнесись к этому чуточку серьезней. Клоуном ты и с ним побыть успеешь, а мне нужна неподдельная, не искаженная циничным запахом внутреннего цирка, завсегдатаем которого ты являешься, версия тебя.       Антон ковырялся стеблем травы в земле, раскапывая там неглубокие ямки, которые, по ощущениям, снисходительно смотрящие на него снизу вверх голубые глаза раскапывали в его нервной системе.       — Снимай штаны, еще хуй тебе пососать заверну быстренько.       — Не сомневаюсь. Но, пожалуй, подожду, пока ты выдохнешься в своем избегании этой темы и исчерпаешь ассортимент подколок. Со штанами подожду.       Задиристая улыбка с сухих губ стерлась сама, не прошло и пяти секунд.       — Я могу просто убить тебя.       Тень Арсения пожала плечами.       — Трава в твоем распоряжении. Тебе же так понравилось душить ей себя. Задуши еще и меня в придачу. Только ты этого не сделаешь.       Антон, как пиздюк взятый на слабо, резко дернулся вперед, пытаясь схватить ногу в нежно-мятной штанине, но двойник в этот момент растворился прямо перед его глазами.       На секунду он подумал, что всё кончилось, пока холодные руки не легли на его плечи, сдвигаясь к шее. Обхитрил.       — Какой же ты дурацкий в своей наивности. Четыре года было, чтобы ума тут набраться, а ты...       Если бы эти руки принадлежали Арсению, он бы не сбросил их со своих плеч, причем так быстро и пренебрежительно. Если бы это были руки Арсения, он вообще боялся предположить, чем бы тогда всё это кончилось.       — Хорошо, чего ты хочешь?       Не-сущность-так-уж-и-быть в виде Арсения отступила от него, выходя из-за спины обратно в середину вытоптанного не пойми кем круга.       — Вместе придем к пониманию, что я, и я тебя отпущу.       Очуметь можно, как круто.       Антон сразу выложил то, что понял:       — Ведешь себя как та же самая сущность, но на самом деле типа голос моей совести, всё про меня знающий: и время, когда я последний раз срал, в каком году спиздил двадцать два рубля у мамы из кошелька на сиги...       — Мы пообещали ей вернуть их с процентом в несколько тысяч.       Сука. Откуда оно знало?..       — Конечно.       — И чего мне тогда от тебя надо, раз я и так всё знаю?       Хороший вопрос.       — Чтобы я в чем-то прозрел и охуел, по классике. Или просто свести меня, лохопеда эдакого, с ума.       Не-Арсений облокотился на пугало, перемахнув одну ногу через другую. Вел он себя почти как Арсений. Точнее, так предсказуемо по-арсеньевски, как он его сам запомнил. Но Арсений, настоящий, никогда не был столь предсказуем, поэтому с ним и было так интересно и во всех отношениях жгуче-интригующе.       — Я хочу помочь, а не портить и без того протекающую крышу, можешь расслабиться. Наконец, почему я не выгляжу, как ты? Почему же я явился в таком облике?       Лотерею попадания тупыми ответами в яблочко Антон начинал стремительно запарывать:       — Потому что ты какой-то мой полевой трип, блять! — Поняв, что если в отрицании того, что перед ним частичка его сознания, а не галлюцинация, вызванная исковерканным действием уровня на психику, он зайдет слишком далеко, то они снова откатятся к самому началу этого разговора, Антон зачастил: — Я не знаю! Дай мне подсказку.       — Всё у тебя под носом. Ответь мне, почему ты согласился взять его с собой?       Антон фыркнул. Следующий уровень загадок — что зимой и летом одним цветом?       Но, начав думать, он обнаружил, что с таким же успехом и на такую загадку ответил бы «папины трусы в горошек», как в детстве.       — В смысле? Он попросил, я взял. — Неумелое швыряние пыли в лицо бумерангом прилетело ему обратно в лицо, измызгав, как свинью.       — Чушь. Попробуй еще раз.       Антону это всё не нравилось. Он постепенно уставал даже расшвыривать направо-налево далекие от высокоинтеллектуальных издевки, прикрывая глаза и запрокидывая голову.       — Понятия не имею. Подумал, почему нет, реально? Что я теряю, типа.       Увидев, что Антон спрятал клыки зубов, которые с шипением демонстрировал ему всё это время, непонятной природы Арсений присел перед ним, встряхивая:       — Серьезно? Больше нечего предположить? Тогда моя очередь. Мы же всё-таки одно целое — я не твое расстройство личности, поэтому думаем мы одинаково.       Думая, да делай ты, бляха, что хочешь, пока не угомонишь свою задницу, Антон с непринужденным изгибом ухмылки повел плечами.       — Он нам не нужен. Он был прав, когда сказал, что жужжит над ухом и втягивает нас в неприятности. — На заговорщический тон голоса двойника Арсения, наезжающего на оригинал, он не повелся.       — Мм, не. Теперь ты пробуй еще раз. — он отмахнулся, поджимая губы.       — А я тебе ничего не предполагаю. Я озвучиваю. Перевожу с твоего немого поведения рядом с ним.       Не подавая виду, что напрягся, Антон слишком заметно спрятал зеленые глаза от голубых.       — Мне нравится его общество.       Ему парировали тут же:       — Тебя бесит, что он тебя «растормошил».       Антон удачно откинул прилетевшее:       — Он интересный, забавный... смешной такой... И не «растормошил», а заставил почувствовать себя живым. Я знаю, как это звучит, не смей поправлять меня. — Он выставил указательный палец перед знакомым лицом незнакомой личности.       — Ты боишься, что это оживление обернется против тебя, если вдруг случится что-то страшное, и станет только хуже.       Принимая справедливость суждения, Антон сгладил углы услышанного:       — Не могу не опасаться. Но пока что мы выбираемся из всякого, и этого достаточно.       — Ты без лишней мысли тащишь его, куда идешь сам, потому что не сам умрешь, так его уморишь, и тебе будет, глубоко в душе, совершенно всё равно. Только почувствуешь от этого облегчение, ведь нет соблазна, нет боли. Снова заточишь себя в камеру бесчувственности и войдешь в комфортный ритм привычной среды обитания. А если умрешь сам — так это вообще праздник, отмучился наконец, полетишь к праотцам с блаженной улыбкой.       — Иди-ка ты в очко, галлюциногенный дружок. Это не мои мысли. Он мне нужен, потому что с ним я снова начинаю вспоминать, что я заслуживаю чего-то большего, чем эта межпространственная дыра. Он... дарит мне... надежду. Вот так. — Антон вдруг ощутил чужие пальцы на своей ноге, сжавшие ее, и быстро метнул на бледную руку косой взгляд.       — Здесь давно никому нет ни до кого дела, а ему до тебя пока что есть. И пока это «пока что» работает, ты будешь упиваться его вниманием, но как только он потеряет к тебе интерес, ты снова окажешься на дне. А если раньше этого тебе наскучит его внимание, то, даже не знаю? Кинешь его? Подставишь? Бросишь умирать одного?       — Нет! — Занятый одновременно чужой рукой, передвигающейся по странным маршрутам его тела, и осмыслением сказанного, Антон что-то явно упускал в этой шахматной партии, где доска без мата вот-вот должна была прилететь ему по челюсти. А мат догнал бы уже после этого, только с его стороны и не совсем игральный.       Собственные пальцы сжали волосы на затылке, точно пытаясь ощупать, что такое там подкрадывалось к нему сзади. Что-то такое, что имело одинаковый набор хромосом с истерикой, но, в свою очередь, не имело ни плоти, ни крови.       — Так почему я, Антон? Почему я стою перед тобой?       Голова, объятая туманом, не различала, что дурь, а что явь.       Хотелось сжаться в комок. Зрачки бешено скакали, скрытые под падающими на лоб кудрями. Схватившись за пряди на затылке еще сильнее, Антон что-то измученно проскрипел, прежде чем открыть рот для внятного ответа:       — Потому что... Я должен решить для себя. Ты для меня как перепутье? Как окончательный вывод, верю я в то, что... — Он скрючился в собственные колени еще сильнее. Всё тело обдало нездоровым жаром. Грудь точно разрыли ржавыми лопатами, чтобы пересадить ветвящиеся корни тревоги. — Что можно найти выход отсюда и быть свободным. Быть счастливым. Или, — он проглотил мокроту панически участившегося дыхания, — я не должен изменять собственному маршруту, потому что на нем теперь нет хотя бы боли горького разочарования. Только такая, бывшая, которая уже привычна, боль. Закулисно-рутинная.       За ребрами ныло и пульсировало, как от огнестрельного ранения, а горло сжимало и горело, будто его тоже сегодня кто-то смачно придушил травой.       Только медленно стекающим по щекам слезам не нашлось сравнения. Они были солеными, теплыми и стыдными. Как и любые другие слезы.       — И что ты думаешь?       За четыре года Закулисья на памяти Антона нашлось бы много случаев, когда он чувствовал себя плохо, даже херово, даже чересчур, но чтобы так невыносимо, будто его легкие заливали ядерным бессилием, а самого его несли под дорожный каток, готовясь раскатать в тончайший слой, если он вовремя не примет верное решение — впервые.       — Мне страшно. — Он поднял красные глаза на сидящего совсем близко Арсения, безотчетно положив руку на его щеку. Большим пальцем он провел по линиям его челюсти, осторожно очерчивая подбородок и игнорируя вдруг оказавшееся не мнимо горячим дыхание, зависшее между их губами, расстояние между которыми могло бы оставлять лучшего, а не таять так подозрительно и незаметно.       И вдруг, переменившись с ужасающей холодностью, рассекающей глазные яблоки пополам, Арсений одним рывком вытащил нож из его правого ботинка, вонзая его до ручки себе в середину грудной клетки.       Антон рванул вперед, обхватывая его за плечи, чтобы правильно поддержать и не позволить ранению раскровоточиться до чего-то необратимого. До чего-то, что забьется в душу дикими криками и мольбами.       — Что ты наделал... Арс... Что ты... — Чувствуя, как собственный пульс рванул под невиданные отметки, Антон задыхался над ним, судорожно прижимая становящееся слишком легким тело к себе трясущимися руками. — Господи, Арс. — Перегруженная нервная система пазлами отмирала, со взрывом боли стреляя в задыхающуюся грудь.       Картину его воображаемого и даже не начавшего реализовываться мира развалили к хуям одним махом.       Он же не выбирал себя. Он сделал выбор в его пользу, в итоге получая сквозную дыру там, где не осталось ничего, даже кровавых ошметков от сердца.       Со спокойной, не искаженной никакой болью улыбкой, Арсений потянулся к его лицу, шепча обескровленными губами:       — Ты молодец. Не вздумай жалеть об этом. А теперь очнись, пожалуйста. Он там так долго ждал твоего выбора.       Перестав сдерживать последние попытки контролировать соматическую нервную систему, Антон позволил плотине всех эмоций обрушиться на его истерзанное долгоиграющим забытьем сознание.       Он вдруг распахнул глаза, чувствуя на лице горячие ладони Арсения, нависающего над ним с облегчением в мокрой от слез улыбке.       Что, блять, вообще происходило на этом уровне?       И если он не знал ответа на этот вопрос, то была всего одна вещь, которую он знал прекраснее любых остальных — таким живым, как в этот момент, он себя еще никогда ни в стенах Закулисья, ни за их пределами, не чувствовал.

𓁹 𓁹

      Арсений думал, что увиденное можно было списать только на оторвавшийся тромб.       Сначала двойник Антона вырубает его трубкой телефона, затем он приходит в себя спустя какое-то время и с болью в затылке обнаруживает, что Антон, по шее которого расползлись синие полосы подкровавленных синяков, лежит возле пугала, пока серые ноги какой-то гуманоидной твари, подергиваясь, колышут траву в паре метров от них.       Гуманоидное нечто, являющееся чистым отродьем поля, уже сбросившим кожу Антона, пришлось еще добивать, чтобы оно не вернулось, откуда пришло, с какими-нибудь друзьями в виде всех его родственников и близких, если это, правда, так работало. В Закулисье сработать могло и так, и еще хуже.       Оставался Антон.       Бурный поток волнения обрушился на Арсения, сжав сердце до размера игольного ушка, когда он огладил появившиеся на шее Антона синие отметины, дошел до пульса, надавил, и не почувствовал ничего.       Прижав в миг ставшие ледяными ладони к побелевшему за последнее время еще сильнее лицу, он, внутренне срывая голос от невыразимого ужаса, растерянно стал ждать.       Чего? Да чего угодно. Даже инопланетян, прилетевших по зову вытоптанных ими же кругов на полях.       Впервые он готовился довериться Закулисью и ждал чего угодно. Лишь бы оттянуть момент окончательного подтверждения чего-то страшного.       Вроде пугающе темнеющие отметины на шее были у Антона, а чувствовал себя задушенным и задыхающимся он, непослушно беснующимися от дрожи пальцами сжимая черную ткань чужой водолазки, тоже медленно теряя доступ к кислороду от непонимания, что же делать дальше.       Когда силы надеяться готовились тонкой дорожкой слез вытечь из его тела без остатка, Антон, с конвульсией хрипов и кашля, дернулся и оторвал голову от земли.       Он сжал его в своих руках, будто это было единственным, что имело смысл не только сейчас, не только на этом уровне, но и всём Закулисье.       Дальше предстояло только выбираться отсюда, а с разборками и прояснениями ситуации можно было повременить до какого-нибудь места, не находящегося в отрицательной парадигме.       Придерживая за локоть, он помог Антону встать, пока собственная ходящая ходуном голова отошла в сторону заднего плана. Пока Антон просто бережно принимал помощь, цепляясь за него, как утопающий, словно нуждался в этой хватке у своего локтя не меньше, чем в ежедневном употреблении воды и еды — он будет рядом.       — Зажигалка в кармане, подож... — через рвущий горло кашель, охрипшим голосом начал Антон, шаря рукой в кармане. — Подожги ножку чучела. Надо будет приложить к его горящей грудине руки. А там посмотрим, куда судьба кинет.       Убедительности в его хрипах не было, ровно как и выбора у них двоих.       Физическим ожогом больше, психологическим ожогом меньше. Попытаться стоило.       Пламя взмыло над полем вихрем искр, несмотря на полное отсутствие ветра.       — Та сущность из кустов заставила меня придушить самого себя или просто перенесла всё, что я с ней сделал, на меня же? — голосом, пронизанным свистящими хрипами, спросил Антон, пока они стояли под оранжевыми языками света, прижимаясь плечом к плечу. С какого-то ракурса картина их фигур перед огнем явно могла выглядеть, как обложка хоррор-фильма с примесью нездоровой, зато эстетичной романтики.       — Мне ее пришлось добивать, она еще живая на пузе ползала в траве после того, как ты отъехал. Отсюда второй вариант кажется логичнее.       С каждой вырывающейся из тряпичного тела пугала искрой теплее становилось не только под влиянием огня. Тепло плеча Антона обволакивало безопасным жаром, без страха быть испепеленным. Да даже обожженным.       — Спасибо. — Хрипотца Антону шла. А странная и почти беспочвенная благодарность в отражающих пляшущий огонь зеленых глазах шла еще больше.       — За что?       Антон легко, но ощутимо дернул плечом, задевая его.       — За то, что помог найти ответ.       Арсений, явно не уловив странной многозначности момента, пнул краешком ботинка сырую землю, смолчав. Спасибо, так спасибо.       Его ноги первыми сошли с места, делая уверенные шаги в сторону горящего мешка на палочке.       Антон накрыл его руку своей, переплел пальцы, и решительно ткнул их сцепление в сердцевину горящих лохмотьев.       Болезненное мычание и растирание фантомной боли в кисти в прежних полевых декорациях случиться уже не успело.       После металлического грохота и визжащего лязга покачнувшись, Арсений вдруг влетел в вуаль короткой светлой шторки, на рефлексе цепляясь за поручень под окном.       Всматриваясь в покрытый пылью красный ковер с желтыми полосами под ногами и вслушиваясь в знакомый перебой колес, Арсений не посмел бы усомниться в том, что они оказались в поезде.

𓁹 𓁹

      Они нашли купе с горячими стаканами сладкого чая и завернутой в фольгу курицей. Правда, перед этим пришлось открыть двери не менее двухсот пустых спальных отделов с будто мылом натертыми окнами, прежде чем нарваться на съестную добычу.       Арсений, сидя на белых простынях, думал, что горячий чай аккурат отлично подойдет горлу Антона, пережившему сегодня не лучшие времена.       Им обоим нужно было отдохнуть после произошедшего. Арсений смотрел в изнеможенное лицо Антона и был уверен, что его выглядит не менее понуро и устало.       Но перед этим:       — Дай мне осмотреть, что там у тебя с головой. — Антон без спроса и предупреждения подсел к нему на койку, протягивая руки к затылку.       Если бы Антон не выглядел, по ощущению, как недозревший помидор, невольно прошедший стадию превращения в томатный сок, он бы обязательно бестактно пошутил про то, что именно там у Арсения с головой, но стоило отдать должное усталости, которая избавила Арсения от пары лишних закатываний сухих глаз.       Чтобы не сидеть в сдавленной перекатами колес тишине, пока пальцы Антона аккуратно разлепляли кровавые комки волос под его шипение и обрабатывали рану, Арсений спросил, куда их занесло, и стоит ли им опасаться, как бы не получить еще парочку таких же кровавых клочков, не хуже, чем у дворовой шавки.       — Это не уровень как таковой. Поезд — это организм, способный перевезти нас на любой из уровней. Чаще всего он причаливает к одиннадцатому, это пустынный город. Знаешь, там очень много небоскребов, уходящих ввысь, в них горят окна, но почти ни в один нельзя зайти, там нет входа, тупо гладкий бетон с каждой стороны. Зато ощущение, будто за тобой из этих окон следит целая толпа — ням-ням, как вкусно, это у нас есть и в избытке. Ненавижу эту параноидальную херню. — Антон, не без помощи рюкзака Даши Путешественницы, вытащил вату, осторожно промакивая ей место рассечения кожи.       Он убедил, что серьезных повреждений нет, уточнил про наличие или отсутствие тошноты, и в целом заверил, что умереть ему гарантировано точно не по причине проломанного черепа, можно расслабиться.       Сидеть на тесной койке спиной к теплой груди, позвонками ощущая каждый вдох и выдох Антона, было для Арсения чем-то таким, что разморяло его сознание до состояния жижи на дне рыбных консервов и заставляло отчего-то волнительно притихнуть. И ведь даже не перевести взгляд на окно, наблюдая за умиротворяющими пейзажами, стремительно меняющими друг друга — нихуя в этих окнах нет, пока они безопасные. А как только что-то четкое и привлекательное — на тебе! Уже сожран непонятной тварью, решившей прикинуться ебаным окном. Он бы никогда не выбрал себе оболочку в виде огромного квадрата метр на метр, если бы стал сущностью. Какая тупость.       Антон пригладил наклеенный пластырь, придерживая его за шею. Арсений непроизвольно откинул голову, заставив длинные пальцы проехаться вглубь волос, прочесывая и надавливая.       Побежавшие по затылку мурашки своей остротой могли оторвать все ранее приклеенные пластыри, что почти радовало перспективой повторить эти ощущения снова — при повторном наклеивании.       — Здесь безопасно всё время, пока мы едем, но стоит нам остановиться на первой станции, запустится игра в сраные стульчики. — Антон убрал горячие руки, либо не заметив эту секундную жажду ласки, либо старательно проигнорировав ее. — На этих станциях обычно в один, методом тыка выбранный Закулисьем вагон, заваливаются сущности, снующие по бесконечным перронам. И так пока все двери не будут открыты и все сущности не будут впущены. Поезд набирает пассажиров и развозит их, куда пожелает — натуральный билет в один конец. Нам на этой опасной вечеринке никто нагретое местечко не пожертвует точно. Нам навряд ли будут особо рады в принципе, как ты понял.       Когда им здесь вообще где-нибудь были рады, хотелось бы уточнить Арсению, но, проводив взглядом уход Антона на койку напротив, он принялся разворачивать курицу. А то от ее запаха и вида не только сердце обливалось кровью, но и рот тоже уже был наготове облиться скопившейся слюной.       — Есть план выхода?       Он посмотрел в зеленые глаза, впервые так ясно поймав себя на мысли, что не верит в существование вселенных, где Антон бы не знал выхода откуда-то, если дело не казалось Сцены.       Хотя, может, он и это знал, стоило только раскопать, подобрать рабочий метод, поставить правильный вопрос. Направить его руку к той самой метафоричной связке их ключей под определенным градусом — вдруг поможет?       Его вера в Антона хоть и была сравнима с божественной, но он не забывал о том, что сидящий перед ним парень, в реальной жизни явно младше его на какие-то несколько лет, всего лишь человек, способный заблудиться и потеряться в месте, которое в своем тупиковом развитии хуже, чем в трех соснах — в себе.       — Надо стоп-кран найти. Поезд остановится где-то, ну, ты уже понял, что хуй знает где, оттуда и оттолкнемся. — Антон достал с верхней полки колючее клетчатое одеяло и завернулся в него. — А пока надо поесть, кемарнуть и насладиться доступной относительное время безопасностью.       В реальной жизни Арсению не хватало этого: человека, с которым непредсказуемость, случайность и спонтанность можно встретить с такой спокойной уверенностью. Перспективность и уверенность в завтрашнем дне — вещи хорошие, но умение с легкостью встретить неожиданный пиздец рядом с тем, в ком ты оказался удивительно уверен — вещь бесценная.       За Антона, облокотившегося на желтоватую стену за спиной, закрывшего не обеспокоенные недоверчивым вздрагиванием ресниц веки, обмотавшегося старым оранжевым пледом, с вяло покачивающимися русыми завитками волос на лбу и редко появляющимися, только при самой искренней улыбке, поэтому и редко, лучиками возле глаз, от которых в безмятежном состоянии оставались крохотные темные следы — за всего него Арсений своему попаданию в Закулисье был искренне благодарен.       Но еще больше он был бы благодарен только своему выходу из Закулисья вместе с ним.       Не прошло и, по внутренним часам, сорока минут, как лампы в вагоне начали моргать без периодичности.       Арсений заметил это, уже засыпая. Под потолком яркий свет с перемигами сменился на тревожно-апельсиновый, закоротил, потух, снова пришел в норму — и так несколько раз.       За окном день незаметно переменился даже не на вечер, а сразу на густую темноту полуночи. Что-то в Бэкрумсе иногда менялось. И почти никогда — к счастью.       Антона лишний раз тревожить по пустякам не хотелось, поэтому, состроив само безразличие при взгляде на нестабильное освещение, Арсений, подпирая подбородок кулаком, уместившимся в крючковатой позе на собственном колене, вновь попробовал сомкнуть глаза, пока легкий сонный налет никуда не рассеялся.       Окутавшая его темнота сначала была принята за сонное забытье. Но, по тревожной привычке беспричинно открыв глаза спустя пару секунд, он застал темноту, охватившую его со всех сторон.       А затем.       Пропал стук колес.       Осталось только дыхание.       Тяжелое.       Не его.       Но рядом. Слишком близко.       — Шаст?       Первая трещина ужаса расползлась по его костям, выкручивая их, когда что-то холодное коснулось его предплечья, а брошенный сипло вопрос всё еще оставался безответным.       — Я надеюсь, это твоя рука легла мне на спину... — Попытка придать голосу ровности провалилась с дребезжащим треском. — Скажи хоть что-нибудь, Антон.       Он замер, разрываемый ужасными сомнениями. Если он мог почувствовать сквозь несколько слоев одежды холод чьих-то касаний, а руки Антона всегда были горячи настолько, что становились влажными при любом удобном случае — присутствовало ли в этом поезде руководство, может, одно какое-нибудь как раз под лавку завалилось, что в таких ситуациях следует предпринимать?       — Арс, ты что молчишь, опять там говна без меня нажрался?! Повторяю, именно в нашем вагоне открылась блядская дверь на остановке! Вечно везет как утопленникам!       У Антона имелась удивительная способность появляться на пике кульминации его ужаса, вознося эту кульминацию до предела космических масштабов.       Что-то пыхтело в метре от него, поглощало рваными кусками тишину вокруг, чавкая безмолвием, пока кожа его спины горела льдом от чужих касаний, показавшихся в один миг грязными, жесткими и зудящими на коже.       В теории, это ведь всё же могло быть кошмаром?       Голос Антона, раздающийся, словно через вату в ушах или через пару пролетов купе, и что-то, что в своей хватке стало намного напористее, чем было до того, как Антон подал голос, а сам он, громко сглотнув, напрягся всем телом.       Вернувшийся свет обрушился на каморку метр на метр вместе с огромным темным пятном, заполонившим больше половины этого несчастного метра.       Арсений выцвел лицом до цвета похоронных тапочек. Ему преграждала путь к раздвижным дверям связка конечностей в виде безобразного клубка.       Оно полностью состояло из рук.       Оно было оплетено мышцами, оно исторгало из себя кисти, пальцы, предплечья и ладони разного размера, возраста, состояния и, возможно, даже степени разложения.       Оно лежало на руках, стояло на руках и хватало его одной своей огромной рукой, больно сжимая.       И среди этой кучи рук в комке лишь пару особенностей выглядели существенно отличавшимися — бритвенный срез посреди месива конечностей с мелкими зубами и единственный, не сравнимый по размеру с человеческим, глаз, взглядом терзающий до лопнувших капилляров его собственные.       Оно похлопывало сухими придаточными ладонями о пол. Ненавязчиво. Приглашающе. Будто кодировало что-то морзянкой.       — Ну наконец-то, я до тебя галопом по харчевне несколько купе перся! Что тут. — Неожиданно вышедший с одной стороны коридора Антон прервался на полуслове, не успев вывалить все претензии, которые точно были, Арсений знал это лучше, к сожалению, чем всё остальное, происходящее прямо сейчас.       Бесконечные связки конечностей заметили его длинную фигуру, с раздражающим все нервы тугим скрипом протягивая свою жилистую освободившуюся с Арсения руку к нему.       Огромный узел из плоти вдруг неожиданно-проворно схватил Антона, дернувшегося было прочь с обзора в сторону, за лодыжку, повалив на ковер.       Видимо, подумав, что добыча найдена, сущность полностью переключила внимание единственного глаза на него, что могло сыграть Арсению на руку, хоть у него их и было всего две, а не беспредельное множество, в отличие от некоторых.       Он выскользнул из купе, взглядом пообещав Антону всё придумать.       Антон не треснул, пока выруливал из опасностей, в которые он же его втягивал, значит, он тоже не согнется, пока будет пытаться провернуть нечто подобное.       Антон же, непритворно беспокойными глазами напоследок заглянувший ему в лицо и увидевший там лишь наметки плана решения проблемы, раздраженно продолжил скрывать страх за шипением на бесконечные конечности, приговаривая что-то про естественное его появление в столь узких пространствах. Словесно брыкался против сущности Антон умело и жестко, как и на деле, пытаясь высвободить правую, наглухо стянутую конечностью с лопнувшей до красноты плотью ногу.       Лишнего времени для забегов на длинные дистанции с обыском десятков купе в карманах не завалялось, поэтому Арсений на ходу взвешивал в руках найденные буквально под носом предметы, практично оценивая, какой урон та или иная вещь могла принести пятну мяса с содранной кожей.       А потом он краем глаза увидел то, что заставило его недоверчиво расширить глаза и перестать слепо шарить в поисках прочих орудий.       Самодельный деревянный арбалет Антона лежал перед ним на верхней полке, в самом ее углу у окна.       Он уже перехватил до искренней улыбки знакомое оружие, думая о прицеле со своим оставляющим желать лучшего зрением, когда под дверью у входа в это же купе заметил еще кое-что.       Кое-что гораздо эффективнее в их ситуации...       Удар с визгом рассек пополам ручищу, сжимающую щиколотку Антона так, будто нечто планировало превратить ее в одну из трофеев того единого целого, что составляло его безобразный организм.       Передав арбалет быстро сориентировавшемуся Антону, Арсений отошел вглубь коридора, расчищая место.       С жутким топотом вприпрыжку многорукое создание кинулось надвигаться на них по узкому, чуть ли не на глазах становящемуся всё меньше коридору, опираясь каждой из конечностей в окно, потолок, пол и стены, с чавканьем перекатываясь, как метровый, весом в полтонны килограмм паук, вылезший из гнезда только потому, что его мертворожденное потомство склевали на ужин птицы.       Антон, согнув ноги, прицелился железным винтом в обезображенный потеками бордово-черных вен глаз.       Арсений замер. Его глаза прикованными голубыми точками застыли на Антоне, сосредоточенном только на оружии в своих руках. Пальцы у него были длинные, а аккуратное их скольжение по деревянной рукояти заставляло мыслить очень много мыслей, но каждая из них находилась удивительно далеко от сферы панического страха за жизнь, про который ему стоило вспомнить хотя бы для приличия и оправдания, почему же так резко зашлось в ритме сердце.       Из залипания на профессионализм Антона и немного дальше него, Арсения вывело только то, как клубок с воем покатился, лишившись глаза, назад, за чем он не упустил бы случая понаблюдать подольше, наслаждаясь облегченным злорадством, если бы знакомые своей теплотой руки не потащили его к двери перехода между вагонов, который они пересекали бегом, пока не очутились в очередном купе, тут же наглухо запертом, что во избежание неприятных прецедентов в прошлый раз, в принципе, не сильно помогло.       Сев на твердую полку койки, Арсений, переводя дыхание, не сразу услышал, как такое же загнанное дыхание Антона отчего-то переросло в безудержный смех.       Он бы кинулся думать, что того догнала истерика — все они люди, переживающие стресс по-разному, но тот сам указал на причину своего уже, получается, не такого дурачинного хохота.       — Ты.... боже... — Что тот пытался сказать ему через звуки безудержного веселья, напоминающие брачные позывы касаток, Арсений пока что не понимал. — Ты серьезно нашел... Сука, это же реально сабля! Гусарская, вашего папашу, сабля!       Арсений всмотрелся в то, чем пришлось обрубать одну из сотни сильных ручищ той клубковой твари, и смешок, вовремя не подавленный, сам вырвался из его рта, а дальше запущенный процесс подхваченного хохочущего припадка остановить уже было невозможно.       Утирая слезы, он замолчал, глядя в зеленые глаза и проглатывая какие-то просящиеся наружу слова.       Непривычные, постукивающие в грудной клетке наравне с сердцем, пока еще неприкаянные слова необъяснимого желания сказать Антону что-то, да хоть то же банальное «спасибо», которое тот сам же зачем-то пустил в ход не так давно, на этом паранормальном поле.       — Остальные вагоны должны быть нетронуты, надо выдвигаться, — заметил Антон, но с места не сдвинулся, продолжив облокачиваться на короткий обеденный столик под окном.       — Надо, — эхом повторил Арсений и так же продолжил сидеть на полке, рассматривая причудливый узор на этом белом столе в черный камушек. — С твоей ногой всё в порядке? Может, стоит осмотреть?       Антон отказался слишком быстро, почти нервно.       Предложение, рассчитанное Арсением на то, чтобы задержать их двоих вот так, меньше чем в метре друг от друга на подольше, вдруг стало реактивным пинком к действию для Антона, отлепившегося от стола в ту же секунду.       Тот придержал дверь с окошком, пропуская его на выход.       Они двинулись в бесконечный горизонт шатающихся узких коридоров, рано или поздно готовящихся преподнести им что-то, что рассеет их накопившуюся после такого скуку.              Не важно, каким способом и какой ценой, Закулисье сделает это.