Бесконечное замкнутое

      Антон, к его приятному удивлению, не спал, а сидел в сизом дыме, витающем в воздухе отведенной ему небольшой комнатки, и курил.       Почему-то это зрелище заворожило Арсения, застывшего на пороге.       Казавшееся более осунувшимся, чем оно есть, лицо Антона смотрело в никуда.       Арсений не сразу заметил, почему тот показался ему более призрачным, чем обычно — вместо готических нарядов, вдохновленных не иначе как секс-шопом, тот сидел в светлой клетчатой рубашке, рукава которой чуть более, чем надо, оголяли его запястья — на такой рост найти оверсайз одежду что и в реальном мире проблема, а в этих местах тем более дело наверняка не из простых. Блядушные в своей узкости брюки заменились просторные пижамные штаны, придающие Антону хрупкость, такую не подходящую для показанного в разной степени яркости света характера.       Где он раздобыл сигареты, Арсений не знал, как и не знал до этого, что Антон в принципе злоупотреблял подобными привычками. Решив тоже побыть пассивным курильщиком и отметив в этом какую-то свою иронию, он молча присел рядом с почти прозрачным дымным облаком.       — Егор рассказал мне про кассеты. Особенно про кассету. Последнюю.       Антон смахивал пепел на тумбу, пальцами выкладывая ровную серую кучку.       М-да, пепельницы лучше не нашлось? — думал Арсений так, будто имел что предложить взамен этой страдающей от подобного деревянной поверхности в полупустой комнате.       — Я знаю, я его попросил.       Арсений про себя отсчитал до трех, прежде чем переспросить.       Антон использовал свой любимый пунктик характера, натянув не блещущую искренностью улыбку, и объяснил:       — Нет, я не настолько извращенный на страдания, чтобы выдумать всё это и изложить чужими устами, чтобы меня, бедного, пожалели. Мне всего лишь хотелось, чтобы ты извлек из этого то, что извлек я: я не помогу тебе ничем, выход не найду, плана действия здесь нет ни у кого. И постарайся избавить себя от привязанностей.       Привязанность, привязанность, привязанность, привязанность, привязанность.       Это, казалось бы, сильное и страстное слово уже выводило Арсения из терпения.       Он не смог сдержать шумного раздражения:       — Вау, как проницательно, но я сам разберусь с тем, к чему и к кому тут привязываться. А ты мог бы и сам рассказать обо всём, а не делать из этого целую постановку.       Антон, ничуть не удивленный его выпадами, сидел на краю кровати, не шелохнувшись.       Его ключицы, выглядывающие из-под расстегнутой на первые пару пуговиц рубашки, больше чем на всего лишь секунду привлекли внимание Арсения, поспешившего отвести взгляд на голую стенку. Действие это, если бы было вовремя замечено Антоном, тут же не избежало бы его нелепого, но справедливого комментария со смешком.       — Это ж Крид, его уж точно говорить не принудишь, скорее, наоборот. Он бы и так тебе рассказал, арбалет ставлю, только менее загробным голосом, может быть. В конце концов, он сам здесь успел поплавать в холодящем душу говне и адаптировался, относясь ко всему, ну, ты сам видел, как...       О да, Арсений видел в Егоре то, чему сам бы хотел научиться, сорвав хотя бы одну искорку из горящих непоколебимой силой духа глаз.       Оба замолчали.       Его вдох, чужой выдох.       Выдох его, вдох чужой.       Так в аккуратной тишине просидели еще пару минут, пока Антон, обхвативший подрагивающей рукой с покрасневшими будто на морозе костяшками сигарету, докуривал ее, после чего потушил о всё ту же бедную тумбу.       — Как же так, Арсений? — наконец, подтягивая одну ногу к себе, спросил он гладким голосом.       Без буйности, саркастичной мрачности и чего-то еще, обычно заложенного вторым дном в основу каждого слова.       — Я специально не говорил тебе ни о чем, кроме устройства этого Запиздонья, огрызался на любую попытку влезть в личное. Заметь, при этом ни разу ничего не спросил у тебя, не поинтересовался твоей жизнью, хотя, признаюсь, хотел. Вел себя отталкивающе настолько, насколько получалось, обмотался гирляндой из редфлагов, и всё для того, чтобы ты не имел ни малейшего желания таскаться за мной хвостом, когда я приведу тебя сюда, к адекватам без выраженного экзистенциального ужаса вместе с бессилием в глазах.       Арсений был сражен озвученным и очарован тем, каким честным выглядел Антон, уткнувшийся глазами в носки с таким ебанутым принтом, который в Закулисье еще поискать надо. Но тот, видимо, хорошо поискал, как же.       — Гирлянда — это очень хорошо, когда любишь атмосферу праздника... — Арсений решил быть не менее честным, раз уж этот разговор наконец состоялся. — И всё равно я здесь, потому что привязался. — Он наклонился ближе к кровати, пальцами сжимая ее мягкие из-за свисающей постели края.       Антон расчехлил запрятанные недалеко колкости тут же, тыкая тонкой иголкой слов в очевидное:       — Ну и придурок, что на это еще сказать?       Арсений узнал в этом прежнего Антона, а не то оголенное, искрящееся, звенящее, мягче мякоти апельсина нутро, на которое тот ему, раскрыв ладони, давал подсмотреть через щели длинных пальцев не более минуты назад.       — А ты упертый баран с замашками в квино-драматизм, но я же как-то с этим мирюсь.       Антон парировал мгновенно, но на сей раз мозг его первым откопал ответ из времен детсада:       — Потому что сам такой же.       Сигаретные облака рассеялись, а вместе с ними как-то незаметно рассеялась и усталость Арсения, готового принимать радикальные решения прямо сейчас.       — Перекидыванием говна из огорода в огород ты меня больше не оттолкнешь, а уже прилетевшее я использую как удобрение для ростков проклевывающегося, я надеюсь, взаимного доверия. Возьми меня с собой, Антон.       Чужой запальчивый монолог догнал его последние слова, почти не дождавшись, когда они оборвутся на последнем звуке:       — Куда мне тебя взять? Я же сказал, у меня нет конечных путей. До этого я действовал так пиздато-решительно, потому что видел миссию в том, чтобы довести тебя до лагеря. Сейчас же, снова без цели, я продолжу скитаться. Тебе быстро надоест этот образ жизни, ты, естественно, впадешь в «кризис Закулисья» и разочаруешься во всем: сперва во мне, потом в себе, затем в мире и, как следствие, в жизни...       Арсений не почувствовал от этих слов ничего того, на что там рассчитывал Антон, произнося их чуть ли не с заведомо несчастными охами и вздохами.       Разве что после такого настоять на своем захотелось еще больше в силу непробиваемого характера.       — Охуеть, долго мой план жизни продумывал? Я не замечал в тебе дара провидения, а ты, оказывается, вон как хорошо знаешь, что там со мной или с тобой произойдет. И вообще, скитаться с другом в темноте лучше, чем в одиночестве, но на свету.       Смех Антона неожиданно приятно перекатился от одного уха к другому. Блеснувшие зеленью глаза добились ответной улыбки, хоть Арсений и не понял причину, почему сам сидел, чуть ли не смеясь.       — Фраза из таких запылившихся сериалов, как «Готэм» — единственное, что ты решил использовать в виде аргумента? Тяжелая артиллерия, Арс, неподъемная просто.       — Первое, что откопал из недавно просмотренного с сестрой до года твоего попадания сюда. Хотя... мог бы, конечно, из второго сезона «Благих Знамений» что-нибудь взять, но пощадил. Скорее, себя, а не тебя.       Антон округлил глаза, готовый то ли возмутиться, то ли начать расспрашивать подробности.       Арсений быстро шикнул, настроенный серьезно:       — И нет, это не единственный аргумент. Еще скажу, что хочу, чтобы мы попытались сделать с этим всем что-то вместе. Не найти выход, потому что ты пережил печальный опыт в этом нелегком деле и тотально затерялся в себе, это я уже понял. — Арсений тоже умел в высокопарную психологическую проницательность, произносимую не придающим никакого значения словам тоном. — И я знаю, что пофиксить это тяжело, но попробовать можно. Мы вместе можем попробовать сделать друг для друга что-то в этом месте. Называй наш кооператив партнерством в психологической помощи, как хочешь, но не дай мне остаться здесь одному. И себе не дай остаться здесь одному тоже. Если не получится, распрощаемся, перестав использовать все эти привязки во сне, перестанем рука к руке тонуть в каких-то злоебучих бассейнах, а ты прекратишь каждый раз спасать меня от кожоебов или кто они там...       Исправление прилетело в ту же секунду:       — Кожекрады.       Что Арсений проигнорировал, невежливо отмахиваясь, и продолжил вырисовывать в своей речи двигающиеся к развязке штрихи:       — Ты уже словами и действиями намекал, что внутренний мир здесь — это источник передвижения. Каждое воспоминание, чувство, ощущение, даже привязанность — ключ к очередной двери, к новому уровню. Позволь прибавить к твоим свои и использовать эту связку, чтобы что-то изменить.       От одних, даже самых красивых и метафоричных слов Антон за какой-то разговор с без пяти бэкрумсных минут незнакомцем прозреть не мог, но трещинки, откуда вот-вот из закованного в ржавую кольчугу нутра готовилось просочиться что-то, силуэтом походящее на понимание и решимость рискнуть, с треском поползли прямо у Арсения перед глазами.       — Надо бы тебя на какой-нибудь приличный уровень сводить. На закатный пляж, например. Там очень красиво... — Долго ждать ответа на вопрос, было ли это согласием, не пришлось — Антон после короткого молчания энергично развел руками: — Надеюсь, твоя идея стоит чего-то, и я сейчас не хуй на хуй меняю и время теряю, соглашаясь на всё это.       Такой вектор метаморфозов чужого сознания Арсению пришелся по вкусу. Он просиял, но постарался проконтролировать, чтобы улыбка не стала шире реки Амазонки.       В нем еще шептали крохи подутраченной гордости, утверждая, что если бы Антон всё же не дал согласия, отворотив свой ровный нос, он бы справился со всем сам. Ага, как же. Любое не мутное распахнутое окошечко уже ждало его в своих объятиях.       — Ты голодный? — Тема явно была закрыта, и так как Арсений не покинул его комнаты сразу после выяснения отношений, Антон, как он подумал, был вынужден задать этот вопрос, намекая на то, что теперь они могут просуществовать в сепарации до завтрашнего дня. Проще сказать, до момента, когда оба наберутся сил в дорогу — разграничивать дни в Закулисье ему всё еще представлялось делом из проблематичных.       Арсений кивнул, после чего Антон поднялся и ушел к громким звукам — больше всего людей здесь зависало на кухне.       Помимо того, что Арсению хотелось есть, ему еще сильнее хотелось спать. Поэтому, придя обратно в комнату с уже заварившимся бич-пакетом и тостами с радужной посыпкой, словно ее украли с пасхального кулича, Антона встретило только сопящее дыхание Арсения, уснувшего в кресле у его кровати.

𓁹 𓁹

      Прошло семнадцать часов, прежде чем они приняли решение двинуться в неопределенное «дальше».       Чтобы это не выглядело так, будто они воспользовались услугами лагеря, как обыкновенного приюта для странников на одну ночь, Антон выложил Егору, к кому из немногих мог здесь по дружбе обратиться, все не представляющие собой цельной картины наработки, собранные с посещения разных уровней.       Арсений видел по лицу Егора, что тот их принял скорее из вежливости, не позволяя Антону чувствовать себя должным, хотя и без этих крупиц пока что почти ничего не стоящей информации готов был помочь им двоим покинуть лагерь без лишних вопросов со стороны других обитателей этого делового поселения.       Крид отправил их к табличке с надписью «выход», которая должна была привести их на любой из первых тринадцати уровней. Всё зависело только от их удачи. И планов Закулисья на их удачу.       Прощаясь, Арсений по показавшейся на секунду беспричинно жуткой улыбке Егора угадывал, что его нахождение рядом с Антоном и их быстрый уход из лагеря вдвоем тоже станет не менее интригующим предметом пересуд, ровно как и загадка, кто же является «счастливым отцом» ребенка какой-то там Иды.       Но, стоя рядом плечом к плечу перед дверью с человеком, в котором он нуждался больше, чем в этом аванпосте сплетен, он знал, что совершил правильный выбор, не отступая от своего, пусть это и станет предметом каких-то там обсуждений в этих местах, будто громче, чем эта, сенсаций здесь никто никогда и не слышал. Возможно, оно и было так.

𓁹 𓁹

      Арсений поправил переброшенную через плечо сумку с расшитыми звездочками — нормальным принтом фабрика Закулисья похвастаться не могла — дергая Антона за лямку рюкзака, напоминающего портфель Даши Путешественницы.       За этот розово-желтый детский пиздец тот готов был поочередно оторвать голову сначала Гоше, заместителю компании «Бэкрумс Ремонт», за то, что Карцев, вместо того, чтобы навороченные пылесосы-сососы толкать, предложил им для хранения припасов взять этот подростковый кошмар, а затем самому Арсению за то, что тот как-то уговорил его взять рюкзак, уже стоя в своем гусарском костюме с голубой сумочкой и блестящими заклепками в виде лапок котиков.       И вот он, весь в черном: водолазка, джинсы, кожаная черная рубашка — всё кричало о том, что он как раз недавно вернулся с похорон гетеросексуальности — и этот охуенный рюкзак первоклашки.       Они с Арсением с подобными атрибутами гардероба являли собой картину, сжижающую мозг не хуже грибов из чудо-леса на одном из уровней, после которого странников, по ощущениям, уносило даже куда-то дальше, чем Закулисье, на несколько миров.       — Я знаю это место, это же поле! Мне Егор рассказал про него, когда мы перемывали тебе кости.       Арсений на секунду отвернулся от созерцания высоких колосьев пшеницы, вглядываясь в бледное лицо стоящего рядом Антона.       — Точнее, не прям перемывали. Скорее... бережно протирали каждую салфеточкой.       Антон, хмуро вглядываясь в колышущиеся по велению слабого порыва ветра колосья, неожиданно не подхватил колкость.       Не быть в настроении словесно попиздячиться с ним он мог только при серьезном раскладе дел, в чем Арсений уже успел убедиться раньше.       Небо в километрах поверх поля, на которое они смотрели с обочины каменной дороги, уходящей слева и справа в пугающе-зацикленную даль, синело грозой и набухало отдаленным громом.       Поинтересовавшись, в чем дело, Арсений услышал только:       — Трава слишком высокая.       Антон, в чем он тоже уже успел убедиться на практике, не славился краткостью. Он расписывал каждый уровень так, будто сам стоял во главе создания всего закулисного мира, не скупился на свои размышления касательно загадок этих мест и уж точно не упускал шанса пуститься в многословные поучения несмышленых — оговорка — неопытных, путников.       — Егор сказал, тут безопасно. Или ты особо не доверяешь своим друзьям?       Не дождавшись, пока Антон пробурчит что-то, по степени пафоса сравнимое с «я не доверю даже себе», Арсений направился к траве.       Через поле торчали шапки мелких построек, и он не нашел ничего более подходящего в сложившейся ситуации, чем двинуться на пути к ним.       Принимая решение бродить по засценному свету вместе с Антоном, он, что смешно, твердо почувствовал под ногами почву.       Да, и этот мир опасен, но где не опасно сейчас? Даже лежать дома на кровати опасно, если думать о том, что Солнце может в любой момент взорваться, на тебя может упасть атомная бомба или, что уже не так вероятно — потолок. А еще в нос может влететь муха, от чего ты задохнешься. А еще в окно может впорхнуть голубь и перерезать своим крылом сонную артерию.       А еще можно провалиться ни с того ни с сего в Закулисье, и оказаться здесь. Прямо на уровне с полем. Такие вот петли и ловушки.       Прежде чем зайти в шелестящую траву выше его на полголовы, Арсений за лямку стильной, что бы не говорил о ней Антон, сумки был пойман с занесенной для шага ногой.       — Не несись. Нам лучше держаться рядом. Если я правильно помню, это десятый уровень, а значит, здесь в деревне есть четыре жителя, и у них можно остановиться, подкрепиться, а через деревню выйти к «первозданному лесу» — это аж 47-ой уровень, впервые так далеко зайдем вместе, если планы не поменяются.       Может, на Антона так влиял гнет приближающейся синим покрывалом бури в небе, но глазами он бегал неспокойно, никак ни за что не цепляясь.       Арсений взял его руку, потянул на себя, и они вместе сделали первый шаг в поле, поглотившее их фигуры в сухих объятиях, пахнущих соломой и грязью, что хлюпала под ногами.       — Идти по прямой километров семь, по моим расчетам, — начал Антон, разгребающий пальцами патлатые стебли перед лицом. — Расскажешь что-нибудь о себе? Как попал в театр, — Антон сделал заминку, наверняка не без улыбки вспомнив про уже видавший виды гусарский костюм. — Любишь ли ты ходить в кино с попкорном... И что выберешь: любить или быть любимым, убить или быть убитым — ну, знаешь, вся вот эта херня из околопсихологических тестов.       — Если не взаимно, то быть любимым неудобно и стыдно, а любить — жалко и больно. — За столь высокие изречения Закулисная Вселенная наказала Арсения порезом пальца травой, который он тут же закусил, слизывая кровь. — А вообще, давай полпути раскрываю душу я, а потом ты? Мне, может, тоже недостаточно твоих скудных данных для анализа совместимости по детским травмам.       Антон хмыкнул. Договорились.       Арсений рассказывал.       Про то, как в восьмом классе выучил все немецкие маты, чтобы ругаться со спокойной душой и чувством при родителях и одноклассницах. Как не знал после школы, куда идти, что делать, как решать вопросы, на которые будто бы все вокруг из сверстников нашли ответы. Как носил брекеты на первом курсе колледжа, куда до зубного скрежета не хотел поступать, а когда Антон спросил простое «мать или отец?», ответил сразу же «отец», прекрасно понимая всё, что тот имел в виду.       Рассказал, как в детстве сколотил небольшой бизнес, продавая самодельные колечки с необычными пуговицами, найденными на улице. Как никогда не любил и до сих пор не любит смотреть фильмы про больных раком, потому что всегда плачет в три ручья и потом переваривает их содержимое почти неделю, чересчур эмпатично прокручивая всё через себя. Признался, что так и не смог никак разобраться в греческой мифологии, в детстве не стал фанатом динозавров, трукраймы, даже если их ведет Каневский, тоже не его, а энциклопедии про космос наводили на душу ощущение паники от того, насколько огромна Вселенная, в которой они живут, поэтому он их и вовсе тщательно избегал.       В итоге единственным, что он полюбил всей душой, стали выпуски Дискавери про всяких экзотических животных, аномалии в человеческой анатомии и пугающие своей изощренностью методы современной науки. И уже позже он как-то свернул к кино.       А еще он упомянул, что боится крыс и мышей, и надеется, что подобные существа не водятся в этом поле.       Как только он прервал рассказ, Антон, до этого слушающий его с открытым от какого-то донельзя смущающего щенячьего восторга ртом, предложил запрыгнуть ему на спину, чтобы точно проверить, как близко они к деревне и насколько далеко отошли от дороги, потому что даже с высоты двух метров он не различал сущим образом нихуя, будто трава вмиг удлинялась прям у него перед глазами, когда он пытался сконцентрироваться на том, что видел вдали.       Арсений не без издевательского смешка попросил его снять свой яркий рюкзачок, в один прыжок оказываясь в положении коалы, зацепившийся за ветку.       — Прикинь, мы шли не в том направлении! — крикнул он, вслушиваясь в эхо собственного голоса.       — Ты уверен? — Раздалось снизу.       Арсений тоже пока не совсем понимал, как так вообще вышло.       Он с растерянностью вглядывался в их идущую строго по прямой, не отклоняющейся ни в одну из сторон света, дорожку пути, но домики деревни, не приблизившейся к ним ни на шаг, теперь вырисовывались в другом направлении.... По идее, в том, откуда они пришли.       Дороги же не было видно совсем, словно та потонула в засаженной на бесконечные километры пшенице, непротоптанная ничьей ногой.       — Ты нервничаешь, — опустившись и встретившись лицом к лицу, поспешил заметить Арсений.       — А ты констатируешь факты.       — А чего нервничать? Развернемся, и пошли в этот раз туда. — Он пальцем указал сжавшему брови Антону за спину.       Вздернув плечами, тот двинулся в ту сторону, явно высказав не все свои подозрения, засевшие в уголках напряженных зеленых глаз, сливающихся с цветом пшеницы у корней.       Полчаса внимательно следя за дорогой, но не без обмена глупыми биографическими фактами, они вновь остановились, проделывая тот же трюк со спиной.       — Что-то у нас дела как-то сикось-напипикось идут, — восседая на чужой шее, красноречиво заключил Арсений, замечая, как пыхтение Антона, бережно обхватывающего его бедра, сменилось вопросительным мычанием. — Она будто перемещается.       Снова опустившись на землю, он указал туда, где теперь располагались крыши деревянных построек.       Опять не в том направлении, куда они шли по прямой. Да и проблема явно заключалась не в прямоте их передвижения, раз уж на то пошло.       Поле тревожно молчало, насторожившись под темными тучами.       Вот-вот должен был разразиться дождь.       Тишина давила со стороны каждого недрогнувшего от пропавшего ветра колоска.       Антон начал почти бесстрастно:       — Этому уровню не характерны искажения в пространстве. — Потом достал из заднего сетчатого кармашка бутылку с миндальной водой, промочил ей горло и спросил: — Что именно Егор рассказал тебе о нем?       Как бы спрашивая, серьезно ли он, Арсений скривил подобие улыбки, пытаясь вспомнить то, к чему Антон с нихуя решил придраться:       — Сказал, что там много припасов, частый туман... Еще рассказал, как ты нашел тут будку, где тебе... — Арсений вдруг замялся, качнувшись на носках ботинок, давно прилично испачканных кое-где уже успевшей засохнуть грязью.       — Какую будку? — Во взгляде зеленых глаз осторожность мешалась с непониманием.       — Собачью, блять. Телефонную, ржавую, заброшенную, я не помню! Будку, откуда тебя предупредили не гулять в высокой траве по одному. Я, что ли, там был, чтобы докладывать тебе?       Прогремел первый раскат грома, от которого оба вздрогнули, инстинктивно делая шаг друг к другу и руками почти цепляясь за локти и плечи, оказавшиеся так успокаивающе близко.       Затем снова тишина, не нарушаемая даже шуршанием высокой травы. Руки скованно вернулись в прежнее положение, так и не дав завершения своим рефлекторным выступам слабости.       Антон продолжил расспрашивать:       — Что еще он сказал?       Не до конца понимая отчего, Арсений сглотнул, прежде чем продолжить:       — Рассказал во всех ненужных подробностях, как его команда нашла труп одного из членов их группы, который им же помогал искать его, пропавшего.       Антон с ужасом в глазах сделал шаг назад, с хрустом примяв пару колосьев ногами.       Между позвонков Арсения образовалась первая, но больше всех остальных леденящая душу капелька пота.       Антон, массируя глаза пальцами, мотал головой, по нарастающей громкости выкрикивая быстрое «сука, сука, сука».       — Это недавно совсем было. Я только «включился в жизнь», можно сказать, тогда же связался с лагерем и узнал обо всем произошедшем. Он единственный вернулся из той экспедиции. Не оставив ни одного голосового отчета, который обычно обязательно ведется при вылазках на отрицательные уровни. Я тоже возвращался с минусовых один с полностью погибшей командой, но у меня имелось всё необходимое, чтобы подтвердить подлинность происходящего. Подлинность меня. И того, что не именно я стал причиной их смерти.       Арсений медленно открыл рот, блуждая по приобретающему на пару морщин больше прямо у него на глазах лицу Антона. Ничего выговорить не удалось.       — Команду, точнее, что от нее осталось, не нашли. Это произошло на минус десятом уровне. А знаешь, что такое минус десятый? Не поверишь. Перевернутое поле. Теперь догадаться легче — оно с высокой травой. Только связанные с этим местом сущности умеют зазывать на него — это единственный способ попасть сюда. — Подняв голову к затянутому плотными сгустками синей ваты небу, Антон зажмурился с тихим «блять». — Если мы отсюда выберемся, надо будет уведомить лагерь или то, что от него, вероятнее всего, останется, что Егор уже, типа, давно не Егор.       Арсений почувствовал, будто из-под его задницы вырвали стул, на котором он до этого так удобно засиделся.       Соорудив на лице печально-ошарашенную мину осознания, он пролепетал:       — Когда он говорил о том, как кто-то помогал искать собственный труп...       — Он говорил о себе. Точнее, то, что стало им, говорило о бедняге Егоре.       Это не могло быть правдой. Крид выглядел живее любого человека, он говорил, как имеющий человеческую душу, он выглядел, как любой другой из них. Его безобидность совсем не казалась обманчивой до того момента, пока они не попали сюда.       Что их ждало теперь, оставалось лишь угадывать.       Постепенно зарождающийся страх уже у обоих стекал по спине к лопаткам, заставляя кожу холодеть от прикосновений внезапно поднявшегося ветра.       Антон взял себя в руки первым, тщательно собирая лицо.       — Минусовые уровни — это страшно, но несмертельно. — Выбирая направление, куда им теперь идти, он, будто про себя используя Эники-беники, указал рукой влево. — Точнее, смертельно, но... Не прям насмерть. Наверное. Короче, да. Нет! Пиздец. Забудь.       Арсений развернулся на месте вслед за высокой фигурой, медленно скрывшейся в траве, и подумал: Антон верно упомянул о том, что так далеко они еще не заходили. Только стрелку счетчика уровней нужно было повернуть не вверх, а вниз, обращаясь к минусу, и тогда он точно оказался прав на все сто.

𓁹 𓁹

      Арсений клялся, что отстал от него на крошечный шаг, не более. Он буквально наступал Антону на пятки в одинаковой с ним степени выпачканных ботинок, и никак не мог потерять того из виду настолько, чтобы трава рассоединила их на добрые метры расстояния, откуда теперь доносился голос Антона.       Какого хера произошло, он так и не понял. Антона будто выдернули у него из рук, пряча в шелестящей желтизне, чтобы оставить одного.       Хоть трава и окружала, будто наступая и простирая длинные руки со всех сторон, она казалась мрачной и пустой. Мрачной, пустой, но при этом живой.       Живой только в своих проскальзывающих между жухлых и тусклых травинок насмешках — как же глупо обведя вокруг пальца их двоих, она закрыла зубы ловушки с добычей. Поле явно являло собой огромный организм — с прекрасно умеющим издеваться над его гостями разумом, но без души и тем более сердца, чтобы выпустить гостей, быстро ставших жертвами, на волю.       Чтобы осознание невозможности найти выход из не меняющихся от колоска к колоску лабиринтов не обрушилось на его темечко раскаленной лавой, Арсений, потеряв Антона физически, но всё еще находя его присутствие в голосе, действовал.       — Прыжок на раз, два, — Он подогнул ноги, становясь в нужную позицию. — Три!       Светлая кудрявая макушка оказалась всего в паре-тройке метров от него.       Арсений уже готов был броситься по увиденному вектору направления, чтобы нагнать его, но Антон крикнул снова:       — Стой! Надо еще дважды проверить и выяснить, как прийти к общему понятию о расстоянии! Здесь всё работает не как надо!       В этот раз голос доносился с другой стороны.       Переместившись слева в право.       Смачно чавкнув ботинками, Арсений отлепил ноги от точки, где стоял изначально.       Второй прыжок показал, что Антон, вопреки эхолокации или еще какой херне, прыгнул, находясь от него примерно на расстоянии четырехсот метров, но в таком случае его бы не было слышно так хорошо, это дураку понятно.       Терпение начинало подводить.       — Просто замечательно! То хуй длинный, то рубаха короткая! — крикнул Антон откуда-то с расстояния, которое выходящий из себя Арсений уже мог рассчитать, используя только систему измерения «нихуя/дохуя».       Антон кричал с расстояния «дохуя», но он не был в этом уверен от слова «абсолютно», да и разбираться не имело смысла — поле перемещало их голоса и равноудаленность друг от друга, словно выкидывая их фигуры в траву, как игральные кости.       Гроза над ним, видимо, была неподвижным атрибутом, декорацией в небе, не более. Изредка громыхая, она уже ничем Арсения не смущала, в отличие от опускающихся в гущу травы сгустков приходящего вечера, из-за закрытого неба сразу переходящего в ночь.       — Последний! Раз, два, три!       Будто в замедленной съемке, когда Арсений прыгнул, чтобы еще раз выследить светловолосую макушку, его взгляд уперся в лицо, находящееся меньше чем в метре от него.       Лицо, внимательно изучающее его, улыбалось с застывшим выражением диких глаз. Не выглядело так, будто оно улыбалось ему. Оно улыбалось всему и ничему одновременно, но не ему.       Не шевелящееся, появившееся из ниоткуда и не являющееся ни Антоном, которого он выискивал, ни вообще кем-либо, кого, отталкиваясь от его природы, Арсений мог припомнить.       Ничем не искаженное, оно было уродливым. Человеческое, оно совсем не принадлежало человеку. Он это точно знал, хоть и видел его всего полсекунды, пока зависал в воздухе при прыжке, что, совершенно неподвижное, оно кричало об исходящей от него опасности.       Приземление отяготилось шоковым состоянием, вынуждая потерять равновесие и приложиться спиной о влажную землю.       Быстро подбирая ноги, Арсений поднялся, загоняя черные комья грязи под ногти, и рванул по прямой, не просто надеясь, а заходясь в молитве богу Закулисья, чтобы эта образина с демонически-бездушным лицом оказалась на деле не в метре от него, а улыбалась во все тридцать два где-нибудь за сотню километров отсюда.       Пальцы покалывало от того, насколько сильно и мелко испещрены царапинами от острой травы они уже были, пока Арсений беспорядочно размахивал ее снопы в стороны при беге.       Антон, которого на третий прыжок так и не удалось заметить, на истерзанный криками голос, отчаянно зовущий его и в этом зове переходящий в хрип при попытке взять более высокие децибелы, не отзывался.       Голова варила плохо, смешивая шум шуршания пшеницы, собственного задыхающегося дыхания и ударов сумки о талию в единый ком и приправляя полученный результат иллюзией шаг за шагом приминающей траву сзади погони.       Темнота лишь способствовала тому, чтобы, резко обернувшись, Арсений не увидел ничего дальше собственной вытянутой руки, с горькой надеждой гадая, преследовали его или уже нет. Сильно уповать на чудо не стоило.       Клокочущий в горле крошкой льда ужас с забитым стоном вырвался наружу, когда он запнулся, второй раз для красоты и баланса с двух сторон пачкая голубую ткань формы, до которой ему в свете последних событий уже давно было насрать (собственно, она примерно под стать этому высказыванию и выглядела).       — Арс! Арс! Ты куда пропал?! Арс! — Наконец протяжно зазвенел голос, которому было достаточно просто звучать в траве, чтобы обрушить на Арсения тонну облегчения.       Переводя дыхание, он не отвечал первое время, поднимаясь на колени и осматривая, насколько получалось, небольшое пятно без растительности, куда его забросили запутавшиеся друг в дружке ноги.       То, что заставило его ошарашенно закашляться от резкого вдоха, оказалось пугалом, стоящим в середине вытоптанного круга.       — У меня здесь пугало! Пиздец жуткое!       В голосе Антона слышалось податливое смятение человека, который радовался бы нахождению своего товарища всей душой, если бы не ему теперь требовалось самостоятельно вытаскивать свою шкуру из продолжающего разворачиваться во всю ширину и глубину дерьма.       — Это один из выходов! Не самый приятный, я бы тоже сказал, что «пиздец жуткий». Пожалуйста, всё равно никуда не уходи от него! Не обещаю прилететь вороной к его ногам, но было бы круто... Короче, всё время говори со мной и не пропадай! Я вытащу нас отсюда!       Арсению бы сейчас хлебнуть миндальной воды, заглушая першение разболевшегося горла, но та имелась только у Антона. Интересно, кто же был виноват в этом? Наверное, это всё гномы-мозгокрады разворовали его разум, после чего он решил не думать о всяких непредвиденных закулисных ситуациях, в том числе и о той, в которой они оказались сейчас.       — Мы вытащим нас отсюда! — поправил он, думая, что комплекс спасателя Антона можно было бы и поубавить.       Следующие несколько... часов?.. прошли в тщетных попытках Антона приблизиться к нему.       С каждой репликой Арсений сокращал содержание выкрикиваемых фраз, пока их коммуникация не превратилась в короткое «Арс?», «Шаст?» — как тот сказал его называть, чтобы выходило еще короче. Всего на одну букву, но и это имело смысл.       Когда Арсений услышал приближающееся шуршание, его наверняка тысячно повторенное за последнее время «Шаст?» вышло таким робким, проникнутым верой и опасением, каким не звучало ни разу до этого.       Гигантская пшеница выплюнула из себя долговязую фигуру Антона.       Ноги сами бросились к нему, под вылетевшее не без облегчения «о боже».       — Наконец-то, я уж подумал, это никогда не... — внезапный порыв руками заграбастать Антона за широкие плечи в объятья засох в его душе смутным сомнением, заставив опустить руки назад и перестать шагать навстречу, когда тот, ничего не говоря, встал возле пугала столбом, глянув на него не выражающими ничего глазами. — Шаст?..       — Рулетик мне в пакетик, как так-то, весь рюкзачок в этом желтом говнище теперь! Арс, а с кем ты тут разгов...       Вышедший с другой стороны травы Антон... еще один Антон... явно должен был пробудить в немного отупевшем (гномы-мозгокрады не щадили) мозгу Арсения какое-то могущественное осознание происходящего, но вместо этого он пробудил только леденящий середину живота ужас от того, что на него устремились две пары зеленых глаз идентичных людей.       Идентичными они оказались только внешне.       По крайней мере, Арсений сомневался, третий раз не по своей воле резко принимая горизонтальное положение на отсырелой земле, что настоящий Антон, подлетев к нему с безумным оскалом, ударил бы его по голове заржавевшей трубкой телефона, заставив отключиться.