Кайрос

      Пошла четвёртая неделя работы в департаменте. А если учесть, что учёные доказали, — привычки вырабатывались за двадцать один день — то Кассандра могла с уверенностью сказать: привыкание к службе в государственной структуре проходило успешно.              Механизм собственных действий при том или ином запросе работников департамента она упорно оттачивала до автоматизма, научившись не задавать лишних вопросов ни нелюдимым майорам, ни хорохорящимся сержантам; а ко второму часу дня тело, как сигналу будильника, вставало из-за стола и направлялось в столовую, где было в это время всегда шумно и тесно.              Всё просто. Всё, как по уставу. Всё, как по часам.              Спрятавшаяся в глубине архива в очередной рабочий день Аломар сидела в «лабиринте» стеллажей и шкафов, заставленных пыльными папками, многая часть которых была под грифом совершенной секретности. Разложив на рабочем столе дело операции «Полюс», — того самого дела, которое они на пару с Алексией всю прошлую неделю склеивали чуть ли не по кусочкам — она сканировала листы; треклятые отчёты о ликвидации террористического корпуса бывшего военного батальона «Авангард» должны были быть архивированы ещё в середине сентября.              Мисс Шерронс напоминала об этом с такой назидательной частотой, что Кассандре оставалось загадкой, как Фишер умудрилась ни разу не послать начальницу открытым текстом.              Под тихий шум работы сканера Кассандра делала то, что от неё требовал бюрократический аппарат. Мысли параллельно дрейфовали на где-то на другой волне. Например, она думала о вкусной запеканке с куриной грудкой, какую взяла на обед, как и в любой вторник; о чёрных босоножках, какие планировала надеть на свадьбу Алексы, но какие не помнила, куда убрала; о первой увядшей белой розе из букета, роняющего лепестки на обеденный стол…              Шаги у входа в архив, до куда взором не дотягивалась, были глухими ударами, к каким Кассандра сильно не прислушивалась.              А потом, когда девяносто шестая из ста тридцати четырёх страниц дела цифровой копией перенеслась на компьютер, раздалось почти утробное:              — Кассандра!              И не прислушаться к такому тону было нельзя.              Узнавшая Кеннеди по голосу, архивистка чувствовала — обескровленное лицо контрастом играло с жаром шее. И секунды задержки было много, но Аломар рефлексом поправила волосы прежде, чем направилась к рабочему месту.              Ноги чудом не подкашивались, когда она с дежурной, — а по отношению к ворнету относительно даже искренней, — улыбкой щёлкнула мышкой компьютера:              — Леон, — и взгляд постаралась поймать. — Добрый…              День, видимо, для Кеннеди не был добрый; никогда особо не улыбающийся, тогда он и вовсе едва ли хотел её слушать. Внезапное, колючее:              — Где вас носит только? — было порывом метели.              Слова — как острые снежинки вонзило в щёки.              Аломар, кажется, только из-за того не сразу опустила уголки губ — потому, что оледенела. Только когда Кеннеди, не поднимая глаз, на стойку положил документ с незнакомой печатью, её плечи наконец-то дрогнули, как дома содрогались от землетрясений:              — Выдайте мне жетон, табельное оружие и рацию для связи. Вот приказ.              Прежде, чем она догадалась в руки взять бумагу, новым завыванием пурги прозвучало его вежливо-указательное:              — И побыстрее, будьте добры, — что после такого чуть ли не каждая секунда казалась совершенно лишней тратой времени, до того момента — бесконечно размеренного.              Тон, слова, указы напоминали верёвки, стискивающие конечности.              Кассандра позволяла себя связывать с покорностью, не знакомой не одному жертвенному агнцу.              Одинаковой ошибкой в тот миг были послушание и пререкание, но Аломар — не сама, за неё кто-то двигался — опустила глаза в документы, какие научилась уже читать наискосок.              Важное бросилось в глаза, словно было выделено красной пастой.              Операция «Орлёнок». Каталонское поселение под Барселоной. Имя Леона — единственное встречающееся в документе, за исключением его координатора, некой Ингрид Ханниган. Гриф о совершенной секретности в правом верхнем углу.              И… печать Белого дома вместе с подписью президента Грэма — как вишенка на торте.              Кассандра не смогла не уставиться на Леона ничего не понимающими глазами.              В тот день ворнет ещё сильней походил на отвесную ледяную скалу, чем обычно.              Обескровленные руки едва сгибались в локтях, запястьях и пальцах, пока Аломар старательно вспоминала, не проспала ли она последние полгода — вдруг на календаре было первое апреля?              Но даже если бы сегодня отмечался день шуток, белой спины и грязных коленок, это бы ничего не поменяло.              Аломар бы при любом раскладе стояла перед Кеннеди и… на языке вертела отказ.              Потому, что не верила. Потому, что приказ напоминал фикцию обилием печатей, подписей людей, чьи фамилии в госструктуре были синонимами к слову «власть».              И то, что будто бы они все знали фамилию Леона, ему одному доверяя какую-то операцию…              Кассандра сдерживала смех вместе с желанием отправить письмо в шредер.              — Что это?              Ворнет обернулся на Аломар так резко, что она чуть ли не услышала хруст в его шее. По истечению мига, прошедшим между её вопросом и его ответом:              — Это — документ, на основании которого вы должны выдать мне военный жетон, рацию и оружие, — Кассандра осознала: это не шея Кеннеди хрустела.              Это у неё внутри что-то трескалось — всё больше с наступившей тишиной и ещё больше с ледяно-цепким:              — Точнее, должны были выдать уже как минуту назад.              Аломар забывала слова и принцип работы собственных лёгких.              Взгляд — снова в приказ; «Орлёнок», Барселона, президент… Набор слов напоминал сложную загадку в шарадах, какую Кассандра не могла разгадать.              Броская красная секретность в углу добавляла сложности. Аломар могла только стоять, будто бы обухом ударенная.              Пульс отдавал в виски, уши, живот — словно внутреннее кровотечение торкало по нутру.              — Леон, — имя вырвалось само по себе, и взгляд тоже дёрнулся.              Как мушка гуляла по прицелу, когда архивистка снова посмотрела на Кеннеди.              Скула-ножи прорезали остриём даже на вид. Мысль, чтоб дотянуться до них пальцами, была для Аломар самоубийственна.              — Я… не понимаю.              На плечи рухнули Аппалачи, когда ворнет вздохнул и отчеканил — низко, почти гортанно:              — Вам и не надо ничего понимать, Кассандра, — что каждое слово — удар кузнечного молота по черепу. — Вам надо просто сделать, что я говорю.              Список его требований был короток и неизменен; по спине потянуло холодом, когда Леон, едва нагибаясь над стойкой, повторил:              — Жетон. Рация. Оружие.              И, Боги, Аломар тот день бы навсегда могла запомнить хотя бы потому, что Кеннеди впервые взглянул на неё без каменного равнодушия в глазах. Заместо них пришло… что-то, в чём Кассандра даже побоялась разбираться.              — Не заставляйте меня повышать на вас голос.              Она едва качнулась — выстрел прилетел куда-то в грудь, оставив после себя сквозную дыру.              Кассандра то не сразу поняла — хотя бы из-за болевого шока.              Силой разъединив пальцы, Аломар последовала в глубь архива. Жетон, рация, оружие; набор — стандартный для любого солдата, отправляемого на операцию, но… Слюна во рту отдавала кровавым привкусом.              В тенях, отброшенной собственной спиной, архивистка видела рукоять ножа, воткнутого под лопатку.              Влага в глазах была совершенно лишней, но Аломар стиснула до боли кулаки, когда метнулась в закрытую на кодовый замок часть архива — что-то по типу хранилища, где в пронумерованных «кодом» каждого солдата ячейках хранились выдаваемые на время операций и заданий вещи — пресловутые жетон, рация, оружие.              Огромные металлические ящики напоминали камеры в морге.              Кассандре оставалось только самой не залезть в любой свободный отсек вперёд ногами.              Потому, что молнией мысль вдарила куда-то в спинной мозг, останавливая архивистку на месте.              Потому, что найденный жетон был чем-то вроде веского основания постановить о гибели силовика.              Чёртова фантазия, которая с трудом могла вообразить платье на свадьбу Алексы с торжественной укладкой в одном образе, предательски под веки подбросила картину Пиреней, на склонах которых болтался зацепившийся за горный шпиль жетон с номером ворнета Леона Скотта Кеннеди.              Воздух на миг пропал. А потом снова расправил лёгкие так, что сделалось больно в рёбрах.              Аломар за ручку железного ящика с личными ячейками ухватилась, когда мир ушёл из-под ног от мысли простой, но оттого и сложной — это опасно.              Операция «Орлёнок» опасна — как и вся жизнь Леона, как его служба и любая другая операция департамента, с указами о которых в архив заглядывали сержанты, капралы и лейтенанты, прося стандартный набор.              Рацию — чтоб убеждать координаторов стратегического командования в собственной живучести. Оружие — чтоб не дать кому-то покуситься на собственную жизнь. Жетон — чтоб на шее носить собственную могилу, готовую хлопнуть крышкой гроба, едва зазеваешься.              Чаще всего, всё, взятое солдатами, они сами возвращали в архив.              Но донесения о гибели солдат при исполнении служебного долга приходили тоже — чаще, чем Аломар могла представить.              И Кассандре… чёрт возьми, ей хотелось устроить саботаж.              Поджечь архив, вверх-дном перевернуть хранилище, куда-нибудь в вентиляцию закинуть чёртов жетон Леона, чтоб всем департаментом было не сыскать железки на шнурке, да пожимать плечами в ответ на все вопросы, недовольства и ругательства Кеннеди.              Что угодно — только чтоб потом какой-нибудь лейтенант Роуманс не принёс в архив извещения о смерти ворнета.              Насмерть схлестнулись страх и ярость в ней, в кровь выбрасывая пеплом адреналин, сердце быстрым рваным пульсом разрывая, пока Кассандра стояла напротив нужной ячейки.              №R-27. Леон Скотт Кеннеди — вот. Только руки протяни, вскрой сейф магнитным замком — и ворнет побежит в Испанию, в которой…              В которой — «что»? Ну, вот что там было такого срочного?!..              Кассандра стояла. Саму себя задерживала. Но выдать офицерского минимума не смела.              Потому, что пока одна половина, задетая резким тоном и почти презренным взглядом глаз-льдышек, порывалась всё, нужное Леону, впихнуть ему в руки, следом толкнув в грудь, — только чтоб лишний раз не задерживался — вторая половина была готова прятаться, отсчитывая по секунде в ожидании мига, когда бы приказ о назначении Кеннеди исполняющим операции «Орлёнок» не был аннулирован президентом Грэмом, и какой-нибудь другой солдат — кто-то более, или менее, нужный государству на защите своих интересов на другом континенте — пришёл в архив за жетоном, ружьём и рацией.              Но всё скукоживалось, сжималось в грудной клетке от осознания — чтобы ни сделала, исход будет един.              Кеннеди её возненавидит чуть ли не при любом раскладе.              Уже, кажется, возненавидел.              Безумие; головой о железные ящики хотелось биться, словно они были всё равно, что белые мягкие стены в психбольницах — сплошное безумие… Аломар сглатывала слюну до тех пор, пока во рту ничего не осталось, и привалилась спиной к стене.              В открытой ячейке Кеннеди зияла чернота, что космической дырой тянула конечности в нескончаемый мрак.              Одно вдруг стало запредельно просто и тяжело в своей ясности — неизвестность пугала. До слёз, дрожи и приступа гипертонии.              Но Кеннеди было плевать. На всё плевать.              Шаги, какими бы Алексия не могла обладать, даже если бы нацепила военные берцы, раздались по близости, и напуганная, что её мотивы поймут прежде, чем решится идти против печати Белого Дома, Аломар в ладони схватила набор из трёх составляющих, о каких Леон говорил, как иногда заклинивало заедающую пластинку.              Они столкнулись у порога хранилища.              Пистолет был тяжёлым, хотя казался на вид лёгким. Металлическая пластина жетона едва не прикипела к ладони Аломар, когда Кассандра уронила из грудной клетки сердце; казалось, оно прыгнуло в протянутые ладони.              Кеннеди оставалось только загрести его себе.              Словно не сделал этого ещё давно.              — Вот и что вы тут возитесь? — только и прошипел ворнет, когда ловко выцепил жетон за кожаный шнурок и себе на шею накинул.              Металлическая пластина с лаконично коротким номером словила на себе свет лампочки. Кассандре бы проще стало в тот миг ослепнуть, чем смотреть на него — уверенного в себе ворнета, на чью долю выпадали президентские указы.              По ступням тянуло холодом — словно Кеннеди одной ногой встал в могилу.              Ту самую, которую перекинул через голову.              — Леон, — треклятый язык, не ворочающийся особо во рту, вдруг извернулся и изнутри о зубы щёлкнул с придыханием: — Это опасно.              Собственное умозаключение, до которого Кеннеди явно и без неё дошёл, захотелось в глотку обратно затолкать. Лицо в одно время сделалось обескровленным и жарким. Кассандра задалась вопросом, как не выронила из рук рации и ружья Леона, когда он ответил ей только разве что суровой ухмылкой:              — Не вынуждайте меня ставить под сомнение ваши умственные способности.              И тогда вдруг пришло осознание, что чужой рукой стиснула горло. Аломар смотрела на готовящегося к операции Кеннеди, и в ударах пульса, как в коде азбуки Морзе, прозвучало одно единственное: никакой «маски» злого хладнокровия Леон никогда не носил.              Он просто был таким — суровым, равнодушным солдатом, которого ничего — и никто — не волновало. Ничего, за исключением приказа, спущенного откуда-то сверху.              Машина для убийств — вот кто он такой. И не было у Леона никакой маски, никакой другой роли… Не задерживающий мыслей и взглядов ни на ком до тех самых пор, пока не встанешь у него на пути, пока не помешаешь налепить на грудь очередную медаль, а на погоны — очередную «галочку».              Вот оно — его двойное дно, до которого так отчаянно старалась докопаться. Всё так примитивно, что даже… больно.              Кассандра этим открытием не была разочарована. Она была попросту разбита, — не то, что в осколки, сколько просто в стеклянную пыль — и тугой ком рос от каждой попытки сглотнуть слёзы, стекающие по задней стенке горла.              Аломар проводила его взором.              Спина с офицерской портупеей мелькнула сквозь архивные стеллажи чёрным обелиском.              Кассандра убегала от мысли, что, возможно, эта спина и была крайним, что ей предстояло увидеть от Кеннеди, но мысль её догнала.              Затащила в угол и прокрутила вогнанный под рёбра кинжал против часовой стрелки.