Кайрос

      Очередной понедельник не задался — утром погода баловала солнечными лучами, выглядывающими из-под жёлтых листьев, но за обедом мощный порыв ветра сорвал с деревьев, казалось, всё, что с них только можно было сорвать, и по окнам в столовой департамента застучал неугомонный ливень.              Кассандра, смотря на стену дождя, разбивающегося каплями о стёкла, выдохнула себе под нос смачным «блять».              Треклятый зонтик, не влезающий в сумочку, остался дома.              Надежды на то, что непогода прекратится ровно в шесть вечера, растаяли к окончанию рабочего дня. В пять-пятьдесят восемь в архиве слышались стук каблуков Алексии, на ходу проверяющей сумку, шум системного блока компьютера, завершающего работу, и завывания ветра в вентиляции.              — Ну, и погодка!.. — присвистнула Фишер, когда архив заперла своим ключом-пропуском. На электронной панели вспыхнуло красным слово «CLOSED». — Ты как домой планируешь добираться?              Этот вопрос Кассандру волновал куда сильнее, чем мог волновать Алексу — без зонта идти до остановки общественного транспорта было… неприятно, но даже бы это можно было вытерпеть, если б Аломар одета была в плащ.              Шерстяное пальто обещало промокнуть насквозь прежде, чем Кассандра бы вышла из департамента.              У выхода они распрощались; под зонтиком Алексии вдвоём бы места не хватило, и Кассандра взглядом провожала подругу из-под козырька контрольно-пропускного пункта до тех пор, пока рыжий хвост не потерялся за забором департамента.              А Аломар стояла ещё пять минут, потом десять…              В вечерних сумерках, сгущающихся тяжёлыми тучами, небеса казались чёрными. Дождевая свежесть мурашки пускала по ногам, капрон чёрных тонких колготок не грел.              Желание стоять под козырьком пропадало, как и пропадала слабая надежда на то, что ливень, льющий стеной непрерывные пять часов, остановится.              Часы на запястье показали двадцать минут седьмого, когда с другой стороны стекла контрольно-пропускного пункта постучали.              Кассандра ожидаемо вздрогнула, оборачиваясь на опустевший — как ей, стоящей у порога уже треть часа, казалось — департамент.              Майерз, молча, мотнул архивистке подбородком, но по обмену взглядами мало что понял, видимо.              Солдат ладонью махнул к себе.              Аломар не нашла причин, какие бы могли задержать на улице, и юркнула назад в тепло, свет и сухость.              — Ну? — голова ответственного за КПП качнулась в сторону архивистки так, словно его кто-то в затылок стукнул.              Когда в департаменте ни одной живой души — за исключением Стефана — не осталось, он прекратил казаться нелюдимым. Даже вечный автомат, с каким стоял солдат, встречая работников и посетителей департамента, висел на плече Майерза, а не лежал в его руках.              Только усталость на лице оставила тяжёлый отпечаток, мешающий Майерзу улыбаться — а он хотел, это по голосу солдата становилось ясно.              — У тебя нет запасного зонта?              — Ну, я думаю, — усмехаясь со всё тем же тяжёлым лицом, Стефан поджал губы в смеси веселья и сожаления: — Что до жилого корпуса добегу как-нибудь — не растаю.              Хотелось ругнуться. Она сдержалась, зная, что Майерз сможет только рассмеяться.              Варианты заканчивались. Кассандре выбирать становилось уже почти не из чего.              — А переждать дождь на КПП могу?              Она не помнила, чтоб до того так долго смотрела в лицо Майерзу — обычно отпугивал автомат. Но за стеклянной коробкой контрольно-пропускного пункта шумел дождь да изредка проблескивали молнии — далёкие, что не было слышно раскатов грома. Хотя, может, они просто глохли за отвесной стеной ливня.              И вооруженный Майерз не пугал так, как могла пугать непогода.              Он лицом не поменялся, когда подбородком указал на циферблат электронных часов, горящих над выходом:              — Если он до семи вечера утихнет — сиди.              До семи часов оставалось чуть меньше сорока минут. Ощущение, что они погоды особо не сделали бы, — и в прямом, и в переносном смыслах — царапалось в рёбрах.              — Почему именно до семи?              Стефан, работающий, по всей видимости, без выходных, на вопрос не огрызнуться не мог:              — Потому что я тут, блять, круглыми сутками тоже сидеть не могу.              Кассандра вдруг поймала себя на мысли, что даже не обиделась и не напугалась.              Майерз выгорал — да так, что только чудом не обугливалась его голова.              Тут не стоило дуться или пугаться. Тут нужно было звать на помощь.              — После закрытия я сдаю караул дежурным солдатам, и ночью они следят за департаментом, — сухой ладонью Стефан потирал красные глаза, не переставая объяснять вещи, что ему, солдату со стажем в четыре года — она специально как-то ради интереса в его дело заглянула — было очевидно: — И, по уставу, когда на дежурство заступает ночной батальон, в здании не должно быть никого.              Архивистка за соломинки хваталась, их стискивая, как ремешок сумки:              — На КПП тоже?              Стефан вздохнул так выразительно, что Аломар могла бы попросить его не отвечать на риторический вопрос.              — Никаких исключений, красотка. До семи часов можешь сидеть, потом — на выход, — и добавил прежде, как Кассандра успела в неприятии этого его «красотка» схмурить брови:              — Но, так, к слову — при любом признаке чужого присутствия, дежурный батальон имеет право открыть огонь.              И она забыла, как её там окликнул Маейрз. Выбор между «промокнуть» и «оказаться подстреленной» был очевидным.              Стефан, давший архивистке сорок минут на надежду в виде карт-бланша, в отражении прозрачных стен виновато пожал плечами. Поправил на плече автомат и скрылся в глубине департамента — выгонять всех, кто засиделся в кабинетах.              Картина, как такие же, как Майерз, солдаты, ей тычут в спину дулом, выгоняя в дождь, перед глазами рисовалась всё ярче…                     — …Слушай, я уже даже не удивлён!..              Чёрт знает, сколько прошло. Кассандре время безразлично — что за пять минут, что за двадцать дождь не прекратился, так что и разницы в точном количестве оборотов минутной стрелки вокруг циферблата не было.              В темноте ливня было не видно — только фонарь подчёркивал серебром тугие ливневые нити.              Оглядывалась она без особого интереса.              Усталые плечи распрямились, когда Кеннеди толкнул турникет.              Майерз злился. Скалил зубы в спину военному, но вопреки ругани Стефана:              — Ты в курсе, что я башкой отвечаю за департамент после его закрытия? Какого хера ты опять торчишь тут?! — ворнет огрызнулся со всё тем же спокойствием на лице:              — Всё, ладно, завались нахер.              Кассандра не удивлялась тому, что он даже бровей не нахмурил, когда Кеннеди чуть ли не в открытую обвиняли — но удивлялась тому, что ворнет всё-таки ответил.              В её картине мира Леон был слишком хладнокровен для того, чтоб тратить время на лишние ссоры.              Глаза ускользнули к стеклу контрольно-пропускного пункта.              Только одно она упустила из головы, когда потупила взгляд прочь от Леона — в отражении стен не смотреть на мужчину было невозможно.               Взгляд Кеннеди оказался холоднее вечернего ливня, пускающего по коже озноб.              Майерз, уставший, как и они, качнул головой. Автомат из его рук снова переполз на плечо, когда Стефан развернулся, продолжая обход всех помещений:              — Мудила, блять…              На этот раз Кеннеди не отреагировал — ни лицом, ни словами. Кассандра лишь в отражении тёмного стекла следила, как чуть дёрнулись, поджимаясь, челюсти мужчины.              Он выглянул за стены КПП, каплями усыпанными, как жемчужинами.              Беззвучный гром, далёкий от Омахи, ударил в ушах Аломар, когда Леон пришиб её безапелляционным:              — Пойдём.              Не подчиниться такому тону было самоубийством, Кассандра догадывалась об этом на каком-то инстинктивном уровне. Но, удивлённая указом, первым делом принялась задавать вопросы — для Кеннеди наверняка лишние.              — Куда?              И снова — стальное спокойствие в ответе, взгляде, голосе и лице:              — На парковку.              Аломар не шевелилась. Здравый смысл велел встать, беспрекословно несясь к автомобилю Кеннеди — хотя бы потому, что сейчас, за считанные минуты до закрытия департамента, Леон был чуть ли не единственным способом добраться до дома.              За этот шанс стоило хвататься руками и ногами.              Но… чёртово «но», как всегда.              Кассандра забыла, как надо было дышать, когда два слова — «Леон Кеннеди» и «машина» — столкнулись в её голове единой мыслью.              Выступившую на пояснице испарину она списала на слишком тёплое пальто.              — Нет, — качнула головой, сразу себя за то ненавидя и хваля. И ещё раз качнула — нервно задёргались уголки губ: — Нет, Леон. Спасибо. Но это неудобно…              — Вы живёте в Омахе?              Кассандра напряглась; в простом вопросе чувствовался подвох, но обмануть Леона тоже не могла. До другого города от департамента было чуть ли не тридцать миль, а это — слишком даже для трудоголиков, готовых каждый день проезжать более полусотен миль, только чтоб работать на благо и безопасность благословенной Америки.              Аломар вряд ли походила на столь безумного патриота.              — Да.              Леон другого ответа, вероятно, и не ждал.              — Нам по пути, Кассандра, — и вряд ли можно было отказываться во второй раз. — Пойдёмте со мной.              Нужно было прекращать упрямиться. Нужно было брать вещи. Нужно было сорить благодарностями по пути на парковку и по дороге в город. Нужно было…              «Леон Кеннеди. Машина»              Ток по венам пустили. Капилляры искрами расчертило под кожей.              Оставалось сдерживаться, чтоб руки, казавшиеся холодными в сравнении с щеками, не прижать к лицу.              — Леон, — она не прекращала давить благодарную улыбку; для архивистки оставалось загадкой, какого чёрта Кеннеди ещё на махнул на неё рукой. — Спасибо, правда, не стоит. Я…              Ладное течение вранья оборвалось, едва Кассандра задумалась — а что она?              Что сделает сейчас? Пойдёт под ливнем через густую лесопосадку? Останется тут, пока дежурный батальон не выставит за порог? Или, может, попытается вызвать такси, которое до пригорода ехать будет столько, что проще станет всё-таки добрести до остановки?              Что не вариант — то сумасшествие.              Кеннеди, видать, это и без того было понятно чуть ли не с самого начала.              Точку ставя, он открыл дверь контрольно-пропускного пункта, когда указал Кассандре на выход.              По полу стелился мокрый сквозняк, холодный от его выразительно ровного:              — После вас.              Плечо придерживало открытую дверь. Кассандре вдруг захотелось, чтоб у ворнета вылетел сустав.              Аломар продолжала себя убеждать — мурашки бежали из-за сквозняка — так же отчаянно, как продолжала сидеть на скамье возле выхода.              Стараться не смотреть на Кеннеди не получалось — когда холодный ветер тянул по ногам, глаза сами поднимались к тому, кто на неприятную прохладу едва обращал внимание.              Леон руки скрещивал на груди. Кассандра старалась думать, как кожаная куртка в его плечах не треснула, чтоб не задавать себе другой, более важный в тот момент вопрос:              Почему он не уходил?              Но, в конце концов… Должно же ему надоесть в какой-то момент стоять и ждать, пока Аломар послушается.              А ей, видать, должно надоесть в какой-то момент сидеть и ждать, когда Леон уйдёт.              — Хорошо.              Чтоб не передумать, архивистка поднялась с места с почти воинственным стуком каблуков. Сильнее стиснула ремень сумки и запахнула пальто, когда Леон, кивнув на ответ, что в сложившейся ситуации был данностью, сориентировал:              — Парковка за корпусом правого крыла, — и дверь контрольно-пропускного пункта закрылась за ними с хлопком, какого Кассандра за пульсом, отдающим в уши, так и не услышала: — Придётся немного намокнуть.               Аломар вряд ли бы посмела чему-либо возмущаться сейчас.              

***

             Пришлось бежать. Кассандра слышала, как ливень тугими струями бил по сумке, какую она подняла над головой заместо зонтика, и чувствовала, как капли стекали по вмиг намокшим кончикам волос. На туфлях дождинки тоже остались прозрачными бусинами.              Кеннеди, чуть жмурясь от дождя, но от него никак не защищаясь, разблокировал автомобиль.              Аломар увидела в свете фонарей, как Леон направился к пассажирской дверце.              Счёт шёл на секунды.              Архивистка с отблеском молнии поспешила сесть назад до того, как её усадили вперёд.              В его автомобиль — им оказался чёрный хэтчбэк — Кассандра едва не влетела.              Красная ни то от небольшой пробежки под дождём, ни то от мысли, что со слишком большим азартом она впрыгнула в автомобиль, от поездки в котором отказывалась с глупой старательностью, Аломар прижалась спиной к сидению.              Попытка перевести дыхание не увенчалась успехом — она всегда нервничала в новых местах и обстоятельствах.              Кассандра оглядывалась по сторонам чуть ли не воровато, пока Кеннеди был снаружи. В темноте машины едва ли можно было что-то разглядеть, кроме очертаний сидений из кожи.              В таком салоне будет слышно чуть ли не каждое случайное движение — потому что пальто сырой шерстью будет скрипеть по коже.              Несмотря на непогоду, выскочить из машины Аломар захотелось уже тогда.              Но стало поздно — лампочка вспыхнула над передними сидениями, когда дверь открылась.              Леон сел за руль. В салоне отчётливо запахло дождевой свежестью и одеколоном Кеннеди.              Одновременно с хлопком водительской двери дрогнуло что-то в нутре Кассандры.       Ворнет искал что-то в карманах кожаной куртки, пока свободной рукой поворачивал ключ зажигания. Автомобиль послушно затарахтел, фары светом прорезали ливневую стену. Кеннеди под дождём пробыл на какие-то секунды больше, но кончики волос сделались сырыми — с них чуть ли не капало.              Взор, брошенный в зеркало заднего вида, сделался игольчатым.              — Вам не тесно? — он бумажник бросил на соседнее место, какое изначально, видать, уготовано было Кассандре. — Могу подвинуть сидение вперёд.              — Нет-нет, — рука дёрнулась вопреки собственному желанию держать ладони на коленях. — Всё нормально…              — Хорошо.              Пристёгиваясь, архивистка надеялась, что первым делом ремень безопасности удержит выскакивающее из груди сердце.              К сожалению, собственный взгляд пристегнуть не получилось — он, как мотылёк, летел на свет передних сидений.              Двигатель прогревался до мучительного долго — такой же мучительно долгой была разве только что тишина. Стук капель машин бил, казалось, сразу по мозгу, и где-то в теменной доле возникала с пугающей назойливостью мысль, что надо поблагодарить Леона — потому, что не обязан себе был морочить голову, чтоб Аломар не осталась ночевать под забором департамента, но…              Снова чёртово «но».              Едва архивистка набирала воздуха в лёгкие, чтоб сказать несчастное «спасибо» — и слюна во рту становилась пеной, а смысл того самого «спасибо» прекращал быть таким, каким Кассандра понимала его все двадцать четыре года до того.              Аломар силой себе повернула голову в боковое окно — чтоб не смотреть, не думать… Не совершать очередной оплошности, за которую желание провалиться сквозь землю ломало рёбра.              В попытках понять, было бы так же неловко, если б Кеннеди включил какую-нибудь кассету, диск, да то же чёртово радио, — что угодно, чтоб собственное дыхание не казалось слишком громким — Кассандра разглядывала за тонированным стеклом очертания департамента — стеклянно-железный бастион.              Плечи прекратили скукоживаться от прохлады кожаного салона, а лампочка над передними сидениями потухла — тогда Леон принялся выруливать с парковки задом.              Обернувшись, он правой рукой взялся за пустующее кресло. Левой рулил, смотря в заднее стекло.              Кассандра запретила разглядывать профиль, очутившийся так, как близко не был никогда.              Расширившиеся глаза уткнула в полумрак салона; пульс — как мокрого шорох асфальта под шинами.              

***

             Парковка сменилась дорогой, тишина — щёлкнувшим в аудиоцентре дисководом. Песни Кассандра не знала, да и бы вряд ли бы поняла, где именно они ехали, если б не ездила по междугородней магистрали каждые утро и вечер по пять раз в неделю. Удивительно пустая, Аломар не видела проблеска чужих фар впереди дороги, и они не отсвечивали сзади.              Дворники, не уставая, протирали переднее стекло, когда Леон ехал в сторону Омахи.              Пытавшаяся выучиться на права, но бросившая эту затею после первого практического урока в автошколе, Аломар до сих считала чуть ли не первоклассным мастерством умение водить машину — особенно, водить ровно, без лишних дёрганий рулём и зигзагов по дороге.              Кеннеди в этом деле был явно не новичком — на смене передачи рука дёргала рычаг движением уверенным, но не резким.              Да и, вообще, вёл он почти расслабленно. Левая рука едва ли придерживала руль чуть ли не кончиками пальцев.              Кассандра не знала — становилось ли сухо в горле от мысли, что они оба разобьются в лепёшку, если в следующий миг машину Кеннеди занесёт на мокрой дороге?              Свет проносящихся мимо фонарей очерчивал впадины костяшек на его ладони и не давал ответить однозначно.              — Где вы живёте?              Напряжённая оттого, что будто бы пряталась на заднем сидении, Кассандра рефлексами ответила. Заглянула в зеркало заднего вида.              При иных обстоятельствах она бы смелости на то не сыскала.              Кеннеди смотрел перед собой, и лицо его погружалось то в свет, то в темень так же часто, как и его ладонь с выделяющимися костяшками.              И вроде, только на дорогу ворнету и надо было смотреть, а Аломар вдруг почувствовала себя… навязчивой — взглядом, движением, дыханием.              Своим нахождением в его машине.              Горло стянулось морским узлом.              — Довезите меня, до куда вам будет удобно, — Кассандра поспешила отвернуться лицом. Глаза оторвать от зеркала заднего вида сделалось сложнее. — Дальше я сама.              Усмешка.              Аломар была уверена — ослышалась.              Леон Кеннеди не умел усмехаться.              Взор зелёно-карих глаз вернулся. Слишком быстро — слишком явно выдавая интерес.              — Кассандра.              В узком зеркале увидеть лица Кеннеди целиком не предоставлялось возможным. Пальцы стискивались замком, пока архивистка взгляд бросала то вверх, то вниз, ловя то глаза его, то губы — и ругала, ругала себя за то страшно…              — Мне всё удобно. Скажете, что «надо» — у дома высажу.              Она хмыкнула; не ясно, знал ли Кеннеди, но Аломар была уверена — она такого не скажет.              Не хватило бы ни смелости, ни дерзости, ни безрассудства.              Кассандра сама не поняла, почему вдруг решила с ним быть откровенной, но на выдохе честность:              — Не хочется вас лишний раз утруждать, — зазвенела в голосе хрусталём.              Леон ничего не сказал. Аломар ужасно хотелось верить, что попросту в песне звучал его любимый момент.              А потом сжались пальцы на рычаге передач, когда Кеннеди переключился, ускоряясь.              Жилы на правой ладони показались архивистке прорисованными угольком.              Он, кажется, в музыкальный альбом не вслушивался.              — Вы не утруждаете.              — Леон…              Имя ворнета соскользнуло с языка, когда Кассандре следовало исключительным образом молчать. Попытка сделать вид, что не звала, с глухим треском провалилась — в зеркале заднего вида взор Леона нашёл её глаза быстро.              Аломар вдруг почувствовала себя в ловушке — в собственно устроенной западне.              И Кеннеди, кажется, выжидал — того, как и когда Кассандра из персональной засады выберется.       — Я… забыла вас поблагодарить, — руки, ей будто бы не принадлежавшие, принялись выкручивать пальцы левой ладони до тихого хруста. — Что подвозите сейчас… спасибо.              И Аломар поймала себя на мысли, что, если б сердце от природы было слабое — задохнулась там от приступа тахикардии.              Леон кивнул спустя какую-то секунду; взор, под которым на подушечках пальцев закрепили маленькие, но цепкие датчики полиграфа, вернулся на дорогу.              — Нам по пути, — фары отражались светом от сырого асфальта. — Если я забыл сказать об этом.              Кассандра хмыкнула, как-то отстранённо поняв — это был самый долгий их диалог.              — Не забыли.              — Тогда не стоит благодарить.              Свет фонарей дотягивался до передних сидений и деревянной панели автомобиля. На ней не наблюдалось даже тонкого слоя пыли. Аж удивительно — не скажешь по внешнему виду Леона, что он такой невозможный педант.              — Лучше скажите адрес.              Головой она качнула из стороны в сторону жестом, знакомым по отказу там, в департаменте — где Кассандре разрешено было оставаться вровень до того момента, как Майерз передавал караул ночному батальону.              Нет, это — точно нет.              Аломар не оставалось, разумно, выбора, там — вне черты города. Но в Омахе — мегаполисе с общественным транспортом, сетью раскинутой даже до района, где самым интересным событием полугода было открытие прачечной на цокольном этаже соседнего дома — она бы добралась до дома и в дождь, и в снег, и всякий прочий апокалипсис.              Напоминая самой себе тупую болванку, какую иногда ставили на торпедо, чтоб качками головы отвлекать во время пробок, архивистка приподнимала губы:              — Правда, не стоит…              И поймала себя на мысли — ей долго противиться не выйдет. Причиной был даже не ливень, не собирающий прекращаться, даже сегодняшней ночью тоже, а… Леон.              Вот так просто.              Всему причиной, удачей и виной был Леон Скотт Кеннеди.              Потому, что у Аломар не получалось с ним спорить — это нервы скручивало в жгуты, а с тем вместе… было попросту бесполезным.              Всё равно, что пытаться выпить море; всё равно, что вдохнуть весь воздух; всё равно, что заработать все деньги мира.              И если он насядет… Кассандра поддастся — с одинаковыми разочарованием и удовольствием.              В проигрыше диска не было слышно, как она сглотнула вспенившуюся слюну.              Зато было видно, как Кеннеди дёрнул желваками:              — Я взял вас в машину не для того, чтобы высадить чёрт знает где, — что Кассандра сама дёрнулась; со стороны Леона её просьбы были настолько сумасбродными, что становились попросту глупыми.              Раздражающе глупыми.              Ладонь на руле больше не придерживала его кончиками пальцев. Ладонь сжалась, темнея во впадинах кулака:              — Или, думаете, будет очень забавно оставить вас в лесополосе только из-за излишней гордости?              И снова — ноль эмоций. Вроде, упрек, вроде, раздражение, а на лице — ни единого знака ни на первое, ни на второе. Да и чувствовал ли он что-либо вообще?              Кассандра не знала. Но чуть ли не до озноба хотела сделать по-своему.              — Я не прошу оставить меня в лесополосе, — Аломар проговорилась будто бы запуганно, словно Кеннеди в самом деле мог высадить, если б о том хоть чуточку заикнулась. — И даже напротив — я бы просила этого не делать.              — Не могу не радоваться, — хмыкнул Леон, и только указательный палец отбил по рычагу передач короткий ритм прежде, чем ворнет в третий раз напомнил:              — Мне нужен адрес, Кассандра.              И снова кивок из стороны в сторону — заметный даже в зеркале заднего вида. Одинаково стеснённая, чтоб противиться Леону, и оттого только поверившая в себя, Кассандра с новой силой скрещивала руки на груди.              Потому, что был определённый… план на эту поездку. И план был прост: не дать себе права на лишнюю паранойю, подталкивающую к окну подходить всякий раз, едва появится необходимость выйти из дома.              Но ворнет Кеннеди думал всё испортить — пусть и намерениями благими.              Аломар была достаточно взрослой, чтоб запомнить, куда вымощена была дорожка такими намерениями.              — Лучше будет оставить меня на ближайшей остановке, Леон.              Глаза-льдины нашли её в зеркале заднего вида. Кассандра, пусть туда и не смотрела, продрогла едва не до костей — и даже пальто не спасало.              — На остановке?              Аломар рвано кивала, не разбираясь, что скользило в полутоне мужского голоса — удивление или угроза.              Ответ был такой же резкий.              — Нет.              Страх спорить сейчас — когда машина скользила по лужам, а по стёклам капельки, соревнуясь между собой, стекали наперегонки — был так же силён, как страх сориентировать на собственный дом.              Кассандра поняла — она, при любом раскладе, попросту блядская трусиха.              — Что значит «нет»?              Автомобиль, бывавший ловушкой на парковке департамента, отныне действительно напоминал клетку, камеру на колёсах, несущуюся к Омахе. Аломар только вжималась плечами в сидение, шеей, напротив, подавая вперёд.              — Если мне нужно на остановке…              — Кассандра…              Дисковод щёлкнул, выплёвывая проигравшийся диск. Ворнет его назад толкнул так, что Аломар вздрогнула: ещё несколько неаккуратных фраз — и её может постичь судьба музыкального центра.              — Давайте проясним: я вызвался вас подвезти — и явно не для того, чтоб потом вы стояли и ждали транспорт.              — Как раз-таки для этого обычно и подвозят.              Под шелест дисковода Кеннеди вздохнул — тихо, медленно и глубоко. Если б Кассандра с задних сидений за ворнетом не наблюдала, то в жизни бы не обратила на того внимания:              — Хорошо — вызвался вас довезти.              Очередную попытку отказа ворнет пресёк сталью в голосе:              — То, что вы не хотите меня «утруждать» — я уже понял. Теперь осталось, чтоб вы поняли.              Взоры в зеркале заднего вида снова пересеклись. Оставалось загадкой, как оно — посредник немого разговора, зеркало, где фары чужих машин высматривать надо, а не чужие глаза — ещё не треснуло:              — Что меня это не утруждает.              Нутро прыгнуло аксель с места. Кассандра не понимала, насколько сильно это нравилось — и насколько сильно не нравилось.              Только кулаки стиснулись — Аломар руки почувствовала камнями.              — Если вы не высадите меня на остановке…              Начала говорить и затем только поняла — не знала, что будет делать. И взор Кеннеди — настолько же ровный, насколько и насмехающийся над Аломар — дал Кассандре понять: он это знал — что она без понятия, что сделает в случае, если всё будет не по её хотению.              — …То я закричу.              И задалась вопросом, как Леон в ответ на «угрозу» не прыснул со смеху.              Потому, что если бы на его месте была — гомерический гогот обязательно бы прорвал Кассандру до слёз и боли в животе.              Закричит? Будто бы это чем-то поможет — когда трасса в город была почти сюрреалистично пуста, а по обе стороны от дороги ввысь упирались смешанные леса. Никак и никому это не поможет — ещё связки лишний раз напрягать…              Бессмысленно.              Только разве что Кеннеди смешить своей выходкой. Но ему, вероятно, всякая её фраза — повод усмехнуться под маской неподвижного лица.              Будь оно проклято.              — «Закричу» …              Леон хмыкнул; чудом капельки воды, оставшиеся в светлых волосах, не превратились во льдинки. И Кассандра, этим недоверием задетая чуть ли не сильнее, чем его настойчивостью, уже думала, а не выйти ли ей из машины на ходу?              Даже если это будет чревато — если не гибелью, так переломами и сотрясениями.              Ворнет опередил.                     — Думаю, — почему рычаг смены передач не сломался, когда Леон дёрнул его на четвёртую скорость, Аломар так и не поняла. — Это будет лишним.              И в правую полосу принялся перестраиваться, подъезжая к бордюру, где раз в километр или полтора встречалась остановка общественного транспорта.              Авто рычало протестами сотен лошадей под капотом.              Под пальто была офисная рубашка, но рёбра Аломар стянуло, словно носила тугую портупею.              Прошли десятки секунд, может, минута или две, прежде чем на горизонте появился козырёк остановки общественного транспорта. Злая, как на Кеннеди, — что он не прошёл мимо неё за какие-то десятки минут до закрытия департамента — так и на саму себя, — что вообще села в эту машину — Кассандра принялась заранее отстёгиваться.              Чтоб ничего не задержало — даже на миг.              Автомобиль затормозил. Архивистке хватило двух щелчков аварийки, чтоб подхватить сумку и выйти в ливень.              Без слов, без благодарности и беглого взгляда в зеркало заднего вида — но зато с глухим хлопком закрывшейся двери.              Капли дождя с шипением испарялись на коже.              Аломар не поняла даже, в какой момент ладони на контрасте с лицом сделались всё равно, что конечности ледяных скульптур, Рождеством красующиеся возле городских катков.              Три бегущих шага вприпрыжку — и спряталась под козырёк.              По стеклу «крыши» бил ливень — это был чуть ли не единственный звук, какой Кассандра слышала. А потом она села на скамейку — настолько холодную, что бёдра покрылись мурашками даже через ткань пальто, юбки и колготок — и поняла:              Кеннеди никуда не уехал.              Машина так и стояла возле остановки, где остановилась, высаживая архивистку на девяносто шестой миле.              Мигания аварийных ламп в горящих фарах были единственным, что выдавало в хэтчбэке «живость».              Она так и замерла. Изрисованная вандалами скамейка сделалась чуть ли не личным электрическим стулом Кассандры.              Непогода холодом огладила шею.              Архивистка, заглядывающая в полумрак салона, ждала скандала.              Уверенность, что в следующий миг ворнет выйдет и её в руках встряхнёт — хотя бы за то, как резко машину закрыла — была такой же сильной, как накрывший Омаху ливень.              Но Кеннеди не торопился выходить из машины — так же, как и не торопился уезжать.              Сидел всё так же за рулем. Черноты впадин костяшек особо хорошо были заметны под светом лампочки над передними сидениями.              Сидел, словно в любой момент мог уехать — а он мог. Определённо, мог.              Но не уезжал.              Кассандра в клубке эмоций, которые в разных отделах мозга вспыхивали яркими, горькими искрами, разбираться не могла — не в момент, когда автомобиль Леона был, кажется, единственным транспортом, движущимся в сторону города, в радиусе десятка миль; не в момент, когда она сидела на остановке, на которой по обыкновению автобус никого особо не подбирал и не высаживал…              Пальцы грелись в сжатых кулаках.              Взгляд, способный надолго задерживаться разве что на архивных отчётностях, снова забегал в слабости — от левого нижнего угла в переднее стекло машины Леона.              На мгновение захотелось, чтоб его тут не стало. Чтоб хлопок задней дверцы прекратил эхом отдавать в уши, заглушенный рёвом уезжающего в город хэтчбэка. Чтоб ворнет Кеннеди прекратил смотреть на неё со своего кресла всё тем же лицом, на котором Аломар не доводилось наблюдать толком ни радости, ни злости — ничего, за исключением спокойствия на грани с равнодушием.              Ссутулилась — убежище «вкрученных» плеч выглядело надежнейшим плацдармом.              Страх сковывал. Страх побуждал действовать. Был сразу тормозом и газом.              У Кассандры в груди оказался бикфордовым шнуром, который, искры отбрасывая на соседние внутренности, извивался и горел. Она не знала, по какой причине не подорвалась с места, открывая дверь его машины, вместе с дождливым сквозняком в лицо ворнета выплёвывая:              — Чего вы ждёте? — потому, что не знала — а чего он ждал?              Отсчитывал минуты, проверяя, насколько бы хватило её терпения?              Или, может, думал, сколько продержится сам — прежде, чем прекратит прикидываться джентльменом и выйдет из авто?              И… что тогда?              Кассандра не знала. Ни за себя, ни за Леона не знала. И только приготовилась ждать — ждать долго, пока мимо не промелькнёт автобус, чтоб только тогда… можно было забыть.              Забыть перекаты мышц на ладони Кеннеди, мелодию из музыкального центра и глупое обещание закричать…                     …И терпение было вознаграждено.              Аломар ещё могла чувствовать, как сгибались и разжимались пальцы в остроносых туфлях, и помнила, какого цвета была автомобильная панель в хэтчбэке, когда в дожде, чей шум стал фоном, услышала приближающееся тарахтение.              Она выглянула на дорогу, — знакомый автобус с жёсткими сидениями, тяжёлым светом и поручнями, неприятно пахнущими железом, приближался к остановке неторопливо и лишь несколько раз разразился гудком клаксона.              Машина Кеннеди не сдвинулась.              Леон, так и позы не сменивший за рулём, тоже не торопился выворачивать руль.              Под взором, цепляющим из-под работающих дворников, Кассандра выскочила из-под козырька, когда пугающий недовольными гудками водитель автобуса всё-таки объехал автомобиль, какой давно бы мог быть уже припаркован под окнами Леона, если б не его — и её — упрямство.              Дождь окатил чуть ли не градом, когда дверцы со рваным звуком открылись перед Аломар.              В пустом салон, где на неё едва оглянулся какой-то подросток, дремлющий на протёртом сидении, было всё равно, что на остановке — холодно, неуютно, нервно.              Они поехали сразу же, едва Кассандра взялась за поручень.              Аломар растёрла замершие руки в кресле возле окна. Осознание, что ладони остынут так же быстро, как и согреются, не останавливало.              С почти что гневным рыком мимо мерно едущего автобуса пролетел в темноте свет белых фар.              Кассандра пообещала себе отныне не выходить из дома без зонта.