(берёте ли вы этого придурка) своим единственным и неповторимым

В течение ночи Сокка беспрерывно ворочается и перекладывается с боку на бок, и когда утром просыпается, то не уверен, можно ли вообще считать эти мучительные, беспокойные часы за сон. Он лежит без движения — пожалуй, слишком долго — всё ещё в той одежде, в которой был вчера на пиру. Его голова раскалывается, а в груди ноет, но мир вокруг него кажется до странности неподвижным. В конце концов он встаёт — что уже достижение, учитывая, каким неподъёмным кажется его собственное тело — и направляется в ванную. Он механически выполняет свою рутину, движимый скорее привычкой, чем какой-то целью, пока умывается, заново перевязывает волосы и переодевается в чистую тунику. Собравшись настолько, насколько позволяли силы, он уходит, осознав, куда, собственно, он направляется, лишь только переступив порог комнаты. Дворец по большей части пустынен, чему Сокка рад. Он сомневается, что в нынешнем состоянии даже способен выговорить слово «беседа», и уж тем более поддерживать её, и если он выглядит так же паршиво, как и чувствует себя, то ему стоит держаться от людей подальше. Учитывая, что большая часть города страдает от похмелья, а его обучение Зуко подошло к концу, у Сокки нет никакого конкретного дела, которое требует его присутствия. Он вышел из комнаты без четкого понимания, куда идёт. И всё же, хотя его блуждания начались без какой-то определенной цели, он совсем не удивлён, когда понимает, что его ноги сами принесли его по знакомым коридорам туда, куда он всегда приходил, ещё будучи ребёнком, в поисках утешения. Пока он идёт к комнате Катары, Сокка смутно надеется, что хотя бы на этот раз вместе с ней не будет Аанга. Он любит его как брата, но он не знает, сможет ли вынести, чтобы в таком состоянии его увидел кто-то, кроме неё. Как обычно, он входит без стука. Катара сидит за столом, разбирая свитки, но как только он толкает дверь, она стремительно разворачивается к нему. — Сокка! Что ты здесь делаешь? Тебе нельзя и дальше вот так врываться ко мне! Сокка переступает порог и закрывает за собой дверь. — Аанг здесь? — Вчера после пира он уехал, чтобы навестить Аппу на острове Киоши, но уже вечером он вернётся — но это не главное! Что, если бы я переодевалась, или… — Катара, — обрывает её и затем замолкает. Он хочет рухнуть лицом на её постель, но она слишком далеко. Ещё он мог бы рухнуть на землю, или выброситься из окна, или даже в океан, но он не вполне уверен, остались ли у него на это силы. Наверное, он и правда выглядит так же паршиво, как чувствует себя, потому что раздражение мигом покидает Катару. Она встаёт и идёт к нему, размеренно, но медленно — как будто опасается, что он его ноги вот-вот подкосятся, и она боится спугнуть его до тех пор, пока не окажется достаточно близко, чтобы подхватить его. — Сокка, — говорит она мягким голосом. — Что не так? — Я не — ничего. Не со мной, — отвечает он почти с вызовом. Он скрещивает руки на груди, но это выглядит скорее как бесплодная попытка обхватить себя, чтобы не сломаться, чем как-то защититься. Как только она оказывается рядом с ним, Катара опускает ему на плечи руки и подводит его к своей кровати, чтобы он сел. Сокка вновь пытается заговорить, но его горло смыкается. Впервые за очень долгое время присутствия Катары оказывается недостаточно. Он скучает по маме, понимает он, и внутренне хмурится. Ещё одна строчка в списке того, чего он хочет, но никогда не сможет получить. — Ты говоришь, что с тобой всё в порядке, — повторяет она с сомнением. Она опускается на постель рядом с ним, но не убирает руку с его плеча. — Но всё же что-то явно не так. Он открывает рот, чтобы затем снова его закрыть и кивнуть. — Сокка, — вновь повторяет Катара, и на этот раз в её голосе звучит тревога. — Ты пугаешь меня. Что происходит? Он слабо пожимает плечами и стискивает зубы, чтобы челюсть перестала дрожать. — Я всё испортил, Катара, я — Туи и Ла, я всё испортил. Она качает головой. — Уверена, что это неправда. — Правда. Какое-то мгновение Катара сохраняет молчание, и оно кажется осторожным, но задумчивым. — Дело в каком-то человеке? Потому что если да, я могла бы… Ну ты понимаешь. Разобраться с этим. Сокка резко вскидывает взгляд. — Разобра... — о чём ты вообще говоришь? — Ну, я могла бы, знаешь… — Она многозначительно машет пальцами и не договаривает, но это же его сестра. Он вырос, читая её между строк, так что он, к сожалению, прекрасно знает, что она имеет в виду. — Катара, мы не будем совершать преступления, — говорит он строго — и он действительно серьезен, даже если уголки его губ и приподнимаются в невольной улыбке. — Знаю, — сдаётся Катара. — Я знаю. Но — вообще-то, я очень неплохой маг воды. — Лучший в племени, — соглашается он. — При чем тут это? — Я хороша в бою. — Катара… — Я просто говорю – — Сражением тут не поможешь, — говорит он. Слова кажутся неуклюжими у него на языке, как будто он набрал полный рот грязи и пытается говорить с ним; в его глазах резь, а в груди пустота, но сейчас он смеётся над абсурдностью ситуации, и от выражения глаз Катары, которые говорят о том, что она, конечно, шутит, но в то же время и нет; и еще от того, как по-идиотски он благодарен, что она есть в его жизни, даже если больше в ней нет никого. — Дело в… Зуко, — говорит он наконец. — Зуко? — повторяет она, подбадривая его. — Зуко отказывается. Катара тут же напрягается. — Отказывается от чего? — спрашивает она, хотя он уверен, что она уже догадалась, о чем он. — От перемирия, — тем не менее отвечает он. — И свадьбы. Вчера вечером он сказал мне — он сказал, что он не сможет, что он не станет, — он обрывает себя за миг до того, как начнёт давиться слезами. — Ты уверен? — спрашивает Катара, и её хватка на его плече сжимается. — Ты уверен, что он сказал именно это? Что ты правильно понял его, или… — Я уверен, — рявкает он, вырывая руку из её хватки и вскакивая на ноги. Он разворачивается к ней лицом. — Я был там. Я знаю, что именно он сказал. Катара затихает. Её рука замерла в воздухе там, где было его плечо. Через пару мгновений она делает движение, но вместо того, чтобы опустить руку, она протягивает её ему. Он колеблется, но только на какой-то миг. У него нет сил злиться на неё. И он не хочет этого делать. Он берёт её за руку и позволяет ей притянуть его обратно к кровати. Как только он садится, она обеими руками обхватывает его ладонь, крепко удерживая её. Наверное, по выражению его лица было видно, что он не в порядке — что всё с ним было не в порядке — потому что Катара никак не комментирует его вспышку. — Звучит… плохо, — признаёт она, на миг сжимая его ладонь. — Очень плохо, с политической точки зрения. Но мы и до этого как-то справлялись. Нам не нужно перемирие, чтобы и дальше нормально сосуществовать. — Я знаю это — но речь же не просто о торговой сделке, Катара, — говорит он, не совсем понимая, что на него нашло. — Это же не про деньги, или сферы влияния, или объединение сил или другая чушь, за которую я всё это время принимал это соглашение. Ты была права. Ты, и отец, и Аанг, и все остальные. Это о том, чтобы принести мир и соединить вместе государства и людей, и помочь исправить всё то, что война уничтожила. Это доказательство того, что мы можем двигаться дальше и стать лучше, и мы можем делать это вместе. Это ужасно и унизительно, но Сокка чувствует, как к глазам начинают подступать слёзы. — Я думала, что ты в это не веришь, — отзывается Катара негромко. — Я думала, что ты вообще не хочешь, чтобы его заключили. — Я не верил, — говорит он ломко, и когда голос подводит его, он стискивает свою ладонь, зажатую между её ладоней. — Думал, что никогда не поверю, но… — Но? — Тогда я не понимал этого. — А теперь понял. — А теперь понял, — повторяет он. — Это так глупо. Я знаю, что это глупо, что только после встречи с ним я начал осознавать, но… Катара качает головой. — Это не глупо, — говорит она. Ей даже не нужно спрашивать, кого он имеет в виду. — Ты встретил кого-то, кто помог тебе стать лучше. — Она опускает голову ему на плечо. — Я так долго злилась на Страну Огня за то, что случилось с мамой. Я провела годы, лелея эту ненависть. — Но в конце концов ты справилась с ней. Раньше, чем я. — Справилась, — соглашается Катара, — но я сделала это не в одиночку. — Она издаёт тихий, удовлетворенный вздох, как будто вспоминает что-то очень приятное. — Знаешь, довольно трудно не верить в перерождение, когда Аватар стоит прямо перед тобой. Даже до того, как я стала встречаться с ним… Быть так близко к тому, кто всей душой верит в искупление, прощение и новое начало — меняет вещи. На это ушло время, но оно изменило меня. Он смотрит на неё сверху вниз. — Как? Катара тепло улыбается. — В этом сама суть любви. Позволить кому-то стать настолько неотъемлемой частью тебя, что кажется, что ты живешь в совершенно ином мире — только вот изменился не мир. То, что меняется, это твоё восприятие себя самого — твоё восприятие всего вокруг тебя — и то, каким ты выбираешь быть после того, как осознаешь вещи совсем иначе, чем видел их раньше. Это не Аанг стал причиной, почему я простила Страну Огня — но он стал причиной того, что я осознала, что я должна это сделать, и что возможно, я даже смогу. Так же как и Зуко не стал причиной, почему ты поверил в это соглашение, но именно он помог тебе понять, что за этим соглашением стоит. Это нормально, что только полюбив его, ты понял, почему это соглашение имеет такое важное значение. Сокка отшатывается. — Любовь? Я не — я ничего не говорил о любви. — Тебе и не нужно было, — говорит Катара почти извиняющимся тоном. Он не отвечает. — Сокка, — говорит она осторожно, — всё нормально, если ты испытываешь к Зуко чувства. — Ты не знаешь, о чем говоришь, — говорит Сокка вместо того чтобы озвучить то, что на самом деле твердит его разум, который повторяет «Это не так. Всё совсем, совсем не так». Катара смеряет его оценивающим взглядом. — Знаешь, — начинает она, — что… ну, некоторые из воинов Киоши… — М-м? — Ты… ты же встречал девушку Суюки. И Миан? И — и Акари, и… — Да, — перебивает Сокка, пока она не перечислила половину отряда. — Я встречал их. Как и ты. — И это нормально. С ними всё нормально. Они замечательные. Ты же знаешь это, да? Она смотрит на него умоляющим взглядом, как будто ждёт от него что-то, что он не знает, как дать ей — а затем он внезапно понимает, о чём она, и тогда его разом накрывает раздражением, и растерянностью, и смущением. — Я — Катара, — брызжет слюной он, — это не… — Ты же знаешь, — снова повторяет Катара, уже настойчивее, — верно? — Знаю. Да, я знаю, что это нормально и замечательно, и прочие положительные прилагательные, но это — это не имеет значения. Она задумчиво склоняет голову на бок. — Разве? — Это… — он встряхивает головой. Сглатывает. — Даже если бы это было не так, проблема не в этом. — Тогда в чём же? — Он женится на Юи. Или — во всяком случае должен был. Катара чуть тянет его за руку, вновь привлекая его внимание к себе. — И? — Что — и? — Представь, будто это не важно. — Представить — я не собираюсь играть в твои бессмысленные игры, — говорит он, ясно осознавая, как капризно звучит со стороны. — Конечно это важно. Представить, будто это не так было бы — я имею в виду, что свадьба с Юи это буквально причина, почему он здесь. Он всегда был вне досягаемости. Для меня. — Но если бы он не был… — Но это не так, — говорит ей Сокка, потому что он человек логики. Человек здравого смысла. Он никогда не разрешал себе желать невозможного. — Если бы даже у меня и были к нему чувства, это бы ничего не изменило. — Я думаю, что изменило — для тебя, — отвечает Катара. — И, может быть, для него тоже. Это не глупо, сказала она ему только пару минут назад. Это любовь, говорит она сейчас, как будто бы это значило то же самое. Сокка отводит взгляд. — Даже если бы ты и была права — и я не говорю, что это так — это бы ничего не поменяло. Какое бы важное значение это перемирие не имело, для Зуко этого не достаточно. Всего этого ему недостаточно, — говорит — нет, практически рычит Сокка, и только руки Катары, сжимающие его ладонь, служат якорем, не дающим ему снова сорваться. — Ни долг, ни это перемирие, ни самая идеальная девушка из ныне живущих, и точно ни я. Последняя часть — то, что ранит больше всего; произнесённые слова жалят точно кинжалы. Он не говорит об этом Катаре, но почти уверен, что она и так это знает. Она чуть хмурится. — Что значит — недостаточно? — Это и есть та причина, по которой он уезжает, — говорит Сокка, пытаясь и не в силах удержать дыхание ровным. — Ему не безразлично это перемирие, я знаю это, но он просто повторял, что не может жениться на ней, что не может справиться с этим, и он — он сказал, что это не моя вина, но вёл себя так, будто всё именно так и есть. Как будто по какой-то причине именно я виноват в том, что он, по всей видимости, самый капризный сын саблезубой тюленеволчицы среди всех четырех народов. Подняв на неё глаза, он видит, что её лицо выражает понимание пополам с жалостью. — У меня есть вопрос для тебя, дурачок, — говорит она. — Ты когда-нибудь задумывался о том, что Юи не… как бы это сказать — не в его вкусе? — Не называй меня дурачком, — отвечает Сокка. — Я в стрессе. — И только затем, осознав вторую часть того, что она сказала, — с какой это стати она не в его вкусе? Она безупречна. Она, типа, почти дословно соответствует описанию идеальной сказочной принцессы. — Ладно, — произносит Катара, явно изо всех сил пытаясь выражаться деликатно, — но что, если Зуко не интересуется принцессами? — Кому вообще могут не нравиться принцессы? — требовательно спрашивает Сокка. — И какое право он имеет судить? Он же сам принц, и поэтому он тоже… — Сокка! — обрывает его Катара. — Я пытаюсь сказать, что может быть, принцессы не в его вкусе, потому что он интересуется принцами. Может быть, в его вкусе один конкретный принц. Первый порыв Сокки — отпрянуть и назвать сестру сумасшедшей. Он хочет вскочить, вихрем вылететь из комнаты, злясь на неё за то, что она не воспринимает всё всерьёз, чтобы потом вернуться к ней в комнату, когда её там не будет и оставить в качестве извинения пирожное, которое ей так нравится. Он знает, что она имеет в виду, но она ошибается. Иначе и быть не может, потому что если она права — это значит многое. Это значит, что Сокка ещё больший идиот, чем он себя считал, и что Зуко тоже идиот, но, возможно, ещё ему очень больно — и часть этой боли ему причинил Сокка. Это значит, что даже если перемирие и обречено на провал, то хотя бы Зуко и Сокка — ещё нет. Вселенная вздрагивает, меняясь у его ног. (Он узнаёт это чувство. Ещё не прошло половины десятилетия с тех пор, как Катара ворвалась в комнату Сокки — так же, как это делает он, за что она ругает его — но порой кажется, что с того дня прошло целых полжизни. Её щеки горели румянцем, а распахнутые глаза блестели, и она была сбита с дыхания в тот миг, когда она распахнула дверь и, не медля ни секунды, пролетела всю комнату, хватая его за запястья и с редким для неё пылом утягивая его к двери, настаивая, что ты должен пойти со мной, прямо сейчас, чтобы увидеть, что я нашла в айсберге! Тогда Сокка ещё не знал, что — или, точнее, кого — она нашла. Он понятия не имел, что могло пойти не так, что она была в таком состоянии — и особенно он не знал, что могло пойти так. Всё, что он чувствовал — это поднимающийся изнутри тошнотворный, головокружительный ужас, который ощущался как ловушка и освобождение одновременно. Когда он думал об этом, позже, то осознал, что это чувство родилось из внезапной, необъяснимой уверенности в том, что в этот миг что-то изменится, неизмеримо и безвозвратно. Он не то что бы ошибся в этом, но и не оказался прав, тоже. То, что он почувствовал, было не осознание того, что что-то вот-вот изменится — но осознание, что что-то уже изменилось и теперь лишь ждёт, пока Сокка поймёт не только это, но и осознает, что именно это значит для него самого.) Так что, может, это не мир меняется. Может быть, вселенная уже качнулась, изменившись безвозвратно, а Сокка, спотыкаясь, пытался устоять на ногах, слишком напуганный и упрямый, чтобы заметить это. Но теперь… теперь с его глаз словно спала пелена, и внезапно он может видеть в мельчайших деталях всё то, что он так упорно игнорировал до этого момента. Он думает об улыбках Зуко, и о том, как непросто их было вначале добиться; о том, как постепенно они начали появляться всё чаще, так, что в какой-то момент Сокка знал, что сможет рассчитывать на легкий изгиб губ Зуко при каждой их встрече. Он думает о том, как алый румянец заливает щёки Зуко каждый раз, когда Сокка бросает в его сторону комплимент, и как каждый раз при виде этого зрелища у Сокки перехватывает дыхание. Он думает о том, что Зуко так редко сам инициирует физический контакт, но при этом всегда, всегда, всегда подаётся навстречу прикосновению Сокки, и он думает о том, как тепло разливается по всему его телу, от груди до кончиков пальцев, каждый раз, когда это происходит. Он думает об ужасном, абсолютно несчастном выражении лица Зуко вчера вечером, когда они были во дворике, и о руке Зуко, которую Сокка обхватывал ладонью, когда тот держал обручальное ожерелье. Он думает о ночи перед испытанием, и о том, как легко Зуко последовал за ним, когда Сокка повёл его к постели. Это откровение в двух частях. Первая: осознание, что, возможно, это ничего страшного, если он любит Зуко. Вторая: это осознание того, что, очень вероятно, что Зуко любит его в ответ. — Оу, — онемевшими губами выговаривает Сокка. — Возможно, я и вправду дурачок. — Поговори с ним, — закатив глаза, отзывается Катара. — Он наверняка психует сейчас. — О духи, — отвечает Сокка ещё более слабым голосом. — Он совершенно точно сейчас психует. — Он торопливо встаёт. На этот раз Катара не препятствует ему. — Я у тебя в долгу, сестрёнка, — говорит он и срывается в бег, за дверь и дальше по коридору, даже не успев услышать её ответ.

*

Едва Сокка оказывается в коридоре, ведущему к частным покоям гостей из Страны Огня, он сразу же слышит это — какофонию звуков, источник которых, по всей видимости, находится в самом конце коридора в комнате Зуко. Это звуки открывающихся и закрывающихся ящиков, падающих на пол предметов одежды, книг и сумок, а также раздраженные и взволнованные голоса, говорящие одновременно и наперебой друг с другом. С каждым шагом Сокки гомон становится только громче. Возле самого порога в комнату Зуко он медлит — только на мгновение — после чего прижимает ладонь к двери. Кто бы не заходил в комнату последним, он явно был поглощен другими делами и потому не озаботился закрыть дверь до конца; от его касания дверь распахивается, и его взгляду предстаёт самая настоящая суматоха. Похоже, что чуть ли не половина людей, что приехали с Зуко из Страны Огня, столпились в комнате. Почти дюжина людей, все одеты в красные и золотые цвета Страны Огня, снуют по комнате, размахивая руками и споря друг с другом. Почти все ящики шкафов и комодов распахнуты, и полки либо пусты, либо на полпути к этому; всё содержимое вывалено в центре комнаты так, что за разными предметами и объектами почти не видно самого пола. В самом сердце этого царит Зуко — очевидно, что источником хаоса был именно он, и он же был единственным, кто был на самом деле чем-то занят, а не только размахивал руками и квохтел, словно арктическая курица. Зуко целеустремленно передвигается по комнате, ловко избегая советников и в охапку сгребая свои разбросанные по всей комнате вещи, чтобы беспорядочно швырнуть их в стоящую возле кровати сумку. Он пакует вещи, осознаёт Сокка, хотя и справляется с этим из рук вон плохо. Будучи принцем, он должен был препоручить эту задачу своей свите, но похоже, что сейчас она делает всё, что в её силах, чтобы остановить его. Члены его свиты, что не заняты ожесточенными перепалками друг на друга, очевидно пытаются всячески помешать ему. Сокка наблюдает, как они рассыпались по комнате, делая отчаянные попытки преградить ему путь или попытаться привлечь его внимание, как если бы громкость, с которой они возмущались, могла помочь им переубедить его. У Зуко же явно не было проблем с тем, чтобы с легкостью избегать почти все возникающие перед ним препятствия. — Прошу прощения, — говорит он рассеянно, сгребая с книжной полки записные книжки в кожаных обложках, — но я не могу. Перед тем, как уехать, я всё им объясню — и Совету, и Вождю, и самой принцессе. — Принц Зуко, — в отчаянии взывает к нему один из старцев, выхватывая одну из записных книжек и прижимая её к груди, словно взяв в заложники, — я прошу вас подумать ещё раз. Все документы уже были самолично подписаны предводителями Племён Воды и Хозяином Огня. Ни у кого из присутствующих здесь представителей Страны Огня нет полномочий разорвать подобное соглашение, и если мы уедем, не объяснив причину… — Как я уже говорил, я сообщу им лично, — отвечает Зуко, обходя мужчину по дуге и направляясь к книжной полке. — Я принесу глубочайшие извинения и всё объясню им — — И каким образом вы собираетесь им «всё объяснить», — требовательно спрашивает строгая на вид женщина, — если вы не можете объяснить это даже нам? — Послушайте, — произносит Зуко, наконец-то остановившись, — мы сможем сохранить наши нынешние отношения с Племенем Воды… — Как будто после такого они вообще захотят иметь с нами хоть какие-то отношения, — едко замечает коротышка. — Даже если ваш полёт фантазии не развяжет новую войну, то… Зуко обжигает его взглядом. — Племена Воды — мирный, разумный народ. — Но они гордый народ… — И имеют на это полное право! — рявкает Зуко в ответ. На миг закрывает глаза, делая глубокий длинный вдох. Когда он снова их открывает, кажется, что он почти полностью овладел собой. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы нам не пришлось волноваться об отмене торговых соглашений… — Они целиком зависят от этого брака! — вскрикивает один из советников таким пронзительным голосом, что он больше походит на визг. — Это не обязательно должно быть так! — отбривает Зуко. — Обещаю, что по возвращении в Страну Огня я всё объясню своему дяде и возьму полную ответственность за свои действия. Ничто из этого не отразится на вас. Хозяин Огня поймёт, что вы делали, что могли. Он поймёт, что то, что здесь сейчас происходит — исключительно моя вина. Он вновь отворачивается от них, продолжив паковать вещи. — Ваше Высочество, — умоляющим тоном говорит один из советников, следуя за Зуко по пятам, пока тот зигзагами пересекает комнату в поисках ещё одной сумки, поскольку одну он уже собрал. — Пожалуйста, подумайте об этом ещё раз. — Я только и делаю, что думаю об этом, — рычит Зуко, вихрем поворачиваясь к нему, — и я принял решение! — Советник отшатывается от него, в равной степени растерянный и напуганный. Сокка не винит его. В голосе Зуко звучит неожиданная жесткость, которую Сокка никогда не слышал раньше, и он задаётся вопросом, не мог ли это быть отзвук влияния Озая на своего сына; не стал бы Зуко таким, если бы у Озая было больше времени на то, чтобы сломать его, лишая его всего того, что делало Зуко таким великодушным, благородным и добрым. Но Зуко останавливается. Он делает глубокий вдох и делает шаг назад. Он кланяется, и Сокка знает, что даже проживи Озай сто или двести лет, он никогда бы не смог лишить Зуко его чести, которой тот добился для себя сам. — Я прошу прощения за то, что повысил голос, — говорит Зуко, — но меня не переубедить. Если вы предпочтете, я напишу своему дяде сам, но мы должны будем — Он оборачивается и затем замирает. Его челюсть отвисает, а глаза распахиваются. Он отшатывается на шаг и чудом не спотыкается, запнувшись о собственные полы одежды, ни на миг не отрывая своего прежде беспокойного взгляда от фигуры, застывшей в дверях; он наконец-то, наконец-то заметил Сокку. Все, кто были в комнате, почти в едином порыве разворачиваются, чтобы узнать, что так резко привлекло внимание их принца. Если бы Сокка смог взглянуть на них, то увидел бы, как их лица бледнеют при виде сына вождя, получившего возможность увидеть, как рассыпается в прах перемирие, на которое потратили больше года тяжкого труда. Но Сокка не смотрит на них. Не обращая внимания ни на кого, он смотрит только на Зуко — с распущенными волосами, полуодетого и уставившегося на Сокку с выражением полного ужаса на лице. — Зуко, — говорит Сокка чтобы просто почувствовать его имя на языке. Во внезапной тишине оно звучит, словно удар колокола. — Что происходит? Зуко пялится на него. — Я уезжаю, — после долгой паузы отвечает он, и от внимания Сокки не ускользает то, как часто поднимается его грудь с каждым вдохом и выдохом, или звучащая в голосе дрожь. — Прости, Сокка, но вчера я уже всё сказал тебе. Я не смогу жениться на Юи. Я не стану мучить ни тебя, ни её, ни себя. Мне следует вернуться домой. Сокка бросает взгляд на ближайшего советника, который переводит взгляд между ними. — Вы не могли бы оставить нас на минутку наедине? — спрашивает он. — Пожалуйста? Глаза мужчины мечутся между Соккой, другими членами свиты в комнате и наконец останавливаются на Зуко. — Зуко, — произносит Сокка, когда никто так и не отвечает ему, — прошу тебя. Зуко резко выдыхает, но затем выпрямляется. Он вскидывает подбородок, так, чтобы он мог взглянуть Сокке в глаза по-настоящему, и Сокка внезапно и неудержимо вспоминает о том, как Зуко впервые прибыл в Южное Племя Воды, и как пристально все следили за тем, как он пересекал весь путь от корабля, и как он держался, не дрогнув, держа голову высоко поднятой. — Вон, — говорит Зуко наконец. — Все вы. Наступает долгий миг, пока все колеблются. Когда Сокка уже начал считать, что кто-то из советников всё же наберётся храбрости отказаться, неподвижности приходит конец. Все, кто был в комнате, приходят в движение одновременно, как будто повинуясь какой-то молчаливой договоренности, и без единого слова покидают комнату. Едва за последним из них успевает закрыться дверь, как Сокка уже начинает говорить. — Прости меня, — говорит он, балансируя на грани с отчаянием, но это его ни капли сейчас не волнует, — мне так, так жаль, и я знаю, что это не загладит вину за то, как ужасно я себя вёл, но это правда. Я же — я знаю, что ты за человек. Я никогда не должен был…. — Сокка, — перебивает Зуко. Он кажется удивленным, когда Сокка моментально захлопывает рот, но без колебаний пользуется внезапно возникшим преимуществом. — Я знаю, что это не… Я знаю, что ситуация не лучшая. Но ты мой друг. Ты и Юи оба мои друзья, но… — Его рот кривится в подобии того, что могло бы сойти за улыбку, если бы только она не выглядела настолько вымученной. — С тобой всё было иначе. Прости, это — сейчас не об этом. Смысл в том, что я… Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. И если… если ты счастлив с ней, — говорит он тихо, как будто от этих слов будет не так больно, если он будет бережен с ними, — то я не буду стоять между вами. — Зуко, — Сокку всё ещё мутит от вины, но теперь он ещё искренне шокирован, — я не… — Но я хотел, чтобы ты знал, — торопливо продолжает Зуко, как будто не в силах сдержать слова внутри и не уверен, что сможет, если замолчит, — я хотел, чтобы ты знал, что я благодарен. Я благодарен судьбе за то, что встретил тебя, и за всё, что ты сделал ради меня, и я не — я никогда этого не забуду. И не забуду тебя. — Зуко, — снова говорит Сокка, делая шаг вглубь комнаты, — тебе не обязательно нужно уезжать. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Это полная противоположность тому, что я хочу, вообще-то. — Сокка, я понимаю… — Нет, — произносит Сокка. — Не думаю, что это так. Но в этом нет твоей вины! — торопится добавить он. — Я тоже не понимал этого сначала. Но теперь понимаю. Во всяком случае, мне так кажется. Я на это надеюсь. На миг Зуко прикрывает глаза. Когда он вновь открывает их, его лицо искажает боль, а челюсть стиснута. — Сокка, — явно стараясь сохранять голос ровным, говорит он, — зачем ты здесь? Сокка делает ещё шаг вглубь комнаты. — Потому что я осознал — точнее, Катара помогла мне, но не говори ей что я сказал тебе — — Сокка… — Подожди, — умоляющим голосом говорит Сокка. — Я подхожу к сути, клянусь. Что я имел в виду, это то, что я понял, — возможно, причина по которой ты не можешь жениться на Юи не в том, что она нравится тебе недостаточно. А в том… — он медлит, но только лишь на миг. — В том, что, может, она не может нравиться тебе. Во всяком случае, не так, как мужу должна нравится его жена. Так, что это может помешать тебе полюбить её. Зуко издаёт резкий звук, который Сокка мог бы назвать смешком, но он слишком уязвимый, наполненный горечью и болью, чтобы быть им. — Это… — Зуко прерывает сам себя, отчаянно тряся головой. — Если бы дело было в этом, я бы даже не — я бы не стал поступать так опрометчиво. Или эгоистично. Мой долг как принца Страны Огня — это делать всё, что в моих силах, чтобы принести честь моей стране и моему народу. Всю свою жизнь я знал, что мой брак почти наверняка будет договорным, и что он будет заключен с женщиной. Я был готов жить с этим. Я думал, что я был готов ко всему, — он делает выдох, такой глубокий, что он сотряс бы и мага воздуха, но Зуко не отводит взгляда от Сокки. — Но потом я встретил тебя. Сокка выдыхает, как будто из него разом выкачали весь воздух. — Меня? — Тебя, — повторяет Зуко, и его голос звучит чуть ли не обиженно. — Сначала я думал… — он вздыхает. Отводит глаза. — Это уже неважно. Ты рассказал мне об ожерелье, и о том, что было между вами с Юи, и это наконец-то всё расставило на свои места, когда я понял, что ты всё ещё любишь её. Сокка пялится на него. — Я никогда не был особенно рад этой помолвке, — продолжает Зуко глухо, — но мои желания никогда не играли тут роли. Я знал это, и я принимал это как факт — до тех пор, пока не понял, что моя свадьба с Юи будет значить для тебя. Сама мысль о том, чтобы стоять между тобой и тем, что сделает тебя счастливым… Это слишком ранило. Больше, чем я мог это вынести. — Больше, чем понимание, что ты собирался провести остаток своей жизни с кем-то, кого бы ты никогда не смог полюбить? — спрашивает Сокка, и хотя он старается подбирать выражения, он никогда не был хорошим актером; он так и не смог скрыть неверие в голосе. — Да, — говорит, почти выдыхает Зуко. — Намного больше. — Зуко… О духи. Может быть, ты и Юи похожи больше, чем я думал. Тихая мука, проскользнувшая на лице Зуко, заставляет Сокку пожалеть, что он вообще открыл рот. — Недостаточно похожи, к сожалению, — говорит Зуко, отводя взгляд. — Прошлой ночью ты сам это сказал. — Он вздыхает, и затем кивает в сторону комода. — Слушай, мне нужно постараться упаковать как можно больше всего, прежде чем эти пираньельвы снова ворвутся сюда, чтобы попытаться меня остановить. Я знаю, что ты ничего мне не должен, но если бы ты мог — я не прошу никому не говорить об этом, но если бы ты мог немного подождать с этим… — Ты ошибаешься, — выпаливает Сокка. Зуко замирает. — Я — ошибаюсь? — Насчет меня и Юи, — поясняет Сокка. — Я уже говорил тебе раньше, что между нами всё не так. Это было так давно, что я едва вспоминаю об этом. Зуко медленно разворачивается к нему лицом. — Но ты любишь её. — Не так, как ты думаешь. Зуко прищуривается. — Тебе не обязательно отпираться, — говорит он, хотя теперь он звучит не так уверенно. — Ты постоянно говорил о том, какая она прекрасная, и добрая, и умная, и замечательная. Вы с ней близки, и ты сам говорил, что она заслуживает всего на свете. Вы двое были практически помолвлены, прежде чем появился я. Любой, кто хоть немного знает вас, мог бы подумать, что вы влюблены. Сокка таращится на него с отвисшей челюстью. — Я не… О духи. Это всё твои девчачьи романтические пьесы, не так ли? — «Любовь среди драконов» не девчачья… — возмущенно начинает Зуко, но Сокка обрывает его. — Это они надоумили тебя, — настаивает Сокка, — и ты решил, что я влюблен в Юи, хотя я уже говорил тебе, что это не так. Это не так, — повторяет он, видя, что Зуко всё ещё не кажется убежденным. — Мы просто друзья, и это то, чего мы оба хотим. Какое-то время Зуко не отвечает. Сокка пользуется моментом, чтобы вглядеться в него, и к своему неудовольствию, обнаруживает, что Зуко не кажется обрадованным или хотя бы воодушевленным, как Сокка надеялся. Больше того, он кажется почти раздавленным. — Ну ладно, — говорит Зуко наконец. Он тяжело опускается в ближайшее кресло, и Сокка подозревает, что если бы оно случайно не оказалось рядом, Зуко рухнул бы прямо на пол. — Ты… веришь мне? Зуко закрывает лицо руками, и огонек стоящей на столе свечи начинает беспорядочно мерцать. — Верю, — говорит он, хотя его голос звучит сдавленно. — Я… блядь. Блядь. — Зуко, — осторожно спрашивает Сокка, — ты в порядке? — Нет, — рявкает Зуко, вскинув голову при звуке голоса Сокки. — Я не в порядке, вообще-то. — Он вновь встаёт. Делает шаг к двери, затем останавливается. Поворачивается так, что теперь он стоит спиной и к двери, и к Сокке. Делает пару шагов и затем снова останавливается. Он бормочет что-то, подозрительно напоминающее «он просто не мог не усложнить мне задачу», но очевидно, что фраза не предназначалась для его ушей, так что Сокка не спрашивает. — Ладно, — снова говорит Зуко через минуту. Он поворачивается, и даже через всю комнату Сокка видит, что его глаза покраснели и застыли. Раздавленность, которую Сокка отметил раньше, сменилась каким-то вымученным принятием. — Я приношу извинения за свою вспышку. Спасибо… — он запинается. Делает вдох. — Спасибо, что рассказал мне. Эта информация… всё меняет. Он кивает, как будто бы самому себе, и затем обходит Сокку, направляясь к двери. — Стой, — зовёт Сокка и прежде чем успевает остановить себя, он хватается за край его шелкового рукава. — Куда это ты собрался? От его прикосновения Зуко замирает. Он всё ещё не оборачивается взглянуть на Сокку, но в то же время и не стряхивает его руку. — Я должен найти своих советников прежде чем они предпримут что-то опрометчивое, — произносит Зуко, с усилием сохраняя ровный тон голоса, — я должен сказать им, что свадьба снова в силе. Сока отшатывается, выпуская его рукав. Тем не менее, Зуко остаётся на месте. — Я думал, что ты сказал… — Забудь, что я сказал. Если ты не влюблен в Юи, тогда ничего не останавливает меня от брака с ней. — Ничего? Неужели? — Ничего, что имело бы значение. — Ты не любишь её, — говорит Сокка. — Ты же только что сказал, что не хотел… Зуко стремительно оборачивается и зажимает ему рот рукой, прежде чем он успевает договорить. — Как я уже сказал, — с усилием выговаривает он, — ничего, что имело бы значение. Я собирался отозвать свадьбу, потому что думал, что это принесёт боль тебе. Но если ты не влюблён в Юи, то у меня нет причин не жениться на ней. — Нет причин? — повторяет Сокка, хватая Зуко за запястье, чтобы убрать её от его рта. — Это убьёт тебя, и ты это знаешь. Ты позволишь себе прожить всю свою жизнь так, словно она — растянутая на годы пытка, и всё потому, что — что ты думаешь, что это то, чего ты заслуживаешь, или что-то в этом духе. Но это не так. — Не говори о том, чего не понимаешь, — ожесточенно рычит Зуко. — Не указывай мне, чего я понимаю и чего нет! — рявкает Сокка в ответ, и его неверие сменяется чем-то, похожим на ярость. — Я прекрасно понимаю, что происходит. Я знаю тебя, Зуко. Ты думаешь, что это твоё наказание — или что-то в этом роде — за то, что у тебя такой придурочный отец и придурочный прадед. Ты думаешь, что должен страдать за те ужасные вещи, что они совершили, и теперь у тебя вызывает вину сама мысль о том, чтобы получить то, чего ты на самом деле хочешь. Ты думаешь, что любой выбор, который сделает тебя счастливым, обязательно неверный. Зуко прожигает его таким гневным взглядом, что Сокка и сам слегка удивлен тем, что никто из них не вспыхивает настоящим огнём. — Я не понимаю, почему ты так к этому прицепился. Ты сам говорил, что Юи находится в том же положении, что и я. — Юи сможет вернуться домой! — кричит Сокка громче, чем ожидал; его холодная ярость удивляет его самого. — Когда всё это закончится, Юи сможет воссоединиться со своей семьей и своим народом! Даже если ей не доведётся испытать любовь, она не будет лишена её на протяжении своей жизни. Не так, как это будет с тобой. — Я привыкну к этому, — говорит Зуко, хотя его челюсти стиснуты так сильно, что это чудо, что он вообще может что-то произнести. — Я должен. Я не могу допустить, чтобы всё, ради чего так долго трудились наши страны, пошло насмарку ни за что. Эти слова — словно удар под дых; Сокке приходится приложить все свои усилия, чтобы не отпрянуть. — Ты не «ничто», — говорит он пылко. Он только сейчас понимает, что всё ещё держит Зуко за запястье. Он так его и не отпустил, а Зуко так и не попытался освободиться от его хватки. Сокка перехватывает его ладонь, переплетая их пальцы вместе, и поднимает их теперь сомкнутые ладони, чтобы прижать губы к деликатной коже его костяшек. — Ты… духи, ты — это всё. Ты заслуживаешь всего на свете, и уж точно большего, чем это. Весь мир на миг замирает. Сокка хочет поцеловать его. Эта мысль новая, но вовсе не удивительная. Первым молчание нарушает именно Зуко. Внезапно его позвоночник становится прямым и жестким, словно бивень слонорога, и он вырывает ладонь, глядя на неё, а потом и на Сокку так, словно они оба только что оскорбили его мать. — Агни, — шипит он, прижимая стиснутую в кулак ладонь к груди, словно пытаясь защитить её. — Ты можешь прекратить? Просто — хотя бы на пять минут, я прошу тебя. Сокка отшатывается. — Я не — прекратить что? — Перестань убеждать меня, что это то, что я могу получить! — рявкает Зуко; его голос внезапно охрип. — Я знаю — я знаю, что не должен. Я пытался игнорировать это, и когда у меня не вышло, я пытался с этим справиться, но ты делаешь эту задачу просто невыполнимой. Невыполнимой потому что продолжаешь делать вещи вроде этой. — Я — прости меня, — произносит Сокка. Он говорит искренне, но слова звучат так, словно этого недостаточно. — Я не знал. — Ты... — Зуко качает головой, резко выдыхая. — Ну конечно ты не знал. Это не твоя вина. Это я здесь должен извиняться. Я просто веду себя как идиот. Опять. — Ты не идиот. — Самый настоящий, — говорит Зуко. — Я это знаю, и мои советники это знают, и скоро узнает и весь остальной мир. И ты тоже. Ты просто… пока ещё этого не понял. Сдерживать себя, чтобы не потянуться к Зуко — это утомительная задача, но Сокка привык к грязной работе; он справится. — Ну тогда объясни мне. — Объяснить тебе, почему я идиот? — Хотя бы попытайся, чтобы я смог доказать тебе, что это не так. Зуко с горечью пожимает плечами. — С чего мне начать? С того, что я решил, что ты влюблен в Юи? С того, что я изначально убедил себя, будто бы смогу спокойно жить в браке с ней? Или мне начать с этого, — он отчаянно жестикулирует, показывая на пустые книжные полки, наполовину выпотрошенные ящики и полусобранные сумки вокруг них. — Знаешь, ты был прав, когда сказал, что мне было не обязательно привозить половину Страны Огня с собой. Я взял столько всего, потому что — потому что боялся, наверное. Что я останусь один. Я думал, что они помогут мне почувствовать, будто бы я не так далеко от дома, но правда в том, что всё это мне даже не понадобилось. Я мог бы оставить это всё и не почувствовать никакой разницы, потому что… — Он не договаривает, резко обрывая себя, как если бы думая, что зарубив на корню мысль, он сможет избавить себя от боли, которую она приносит. — Потому что…? — спрашивает Сокка мягко. — Потому что со мной был ты, — негромко признаёт Зуко. — И я никогда не чувствовал себя, словно я дома, больше, чем когда ты был рядом со мной. Вот почему я идиот. Только идиот стал бы хотеть того, что никогда не сможет получить, но даже сейчас, зная, что мне придётся уехать, всё, о чём я могу думать, это о том, что когда ты рядом, я счастливее, чем когда-либо. (Это не глупо, сказала Катара. Это любовь.) Сокка делает шаг вперёд. — Но ты можешь, — говорит он. Зуко таращится на него. — Я — чего? — Ты сказал — ты сказал мне перестать убеждать тебя в том, что это то, что ты можешь получить. Но ты можешь. Зуко, я клянусь Туи и Ла, что я найду способ дать тебе всё, чего бы ты не пожелал. Мне нужно только чтобы ты сказал мне, чего ты хочешь. — Не можешь же ты и правда иметь это в виду, — говорит Зуко с поистине непостижимой уверенностью, особенно учитывая то, как сильно он ошибается. — Могу, вообще-то, — сообщает ему Сокка, — и имею. Я даже могу сделать заявление в письменном виде, если хочешь. — В письменном виде. — В точку. «Я дам тебе всё, что пожелаешь, и вовеки веков. Подписано Соккой из Южного Племени Воды», — Зуко на это ничего не отвечает, и Сокка вздыхает. — Слушай, я знаю, что я налажал. И не раз. — Не было такого, — отвечает Зуко, даже сейчас не изменяя своей болезненной искренности. — Ты был чудесен. Идеален. Сокка качает головой. — Я правда не был. Но я хочу быть лучше. Я хочу, чтобы с этого момента я всё сделал как надо, но это значит, что тебе придётся мне помочь. Или… хотя бы сказать, если я что-то понимаю неправильно, хорошо? Зуко ничего не говорит. Просто смотрит на Сокку с сомнением, как будто смирившись в ожидании кульминации. — Ну ладно, — бормочет Сокка. Он делает ещё шаг. — Хорошо. Я постараюсь быть предельно ясным, — он уже так близко, что может коснуться Зуко, что он и делает, обхватывая его челюсть ладонью. — Так нормально? Рот Зуко слегка приоткрывается от шока. Он молча кивает. Сокка обхватывает второй рукой его за пояс, опуская ладонь на мягкое местечко прямо под рёбрами. — А так? Зуко не отвечает. Он вообще ничего не делает, разве что его дыхание чуть ускоряется. Сокка издаёт гортанный звук. — Я подожду. — Да, — удар сердца спустя раздаётся шепот Зуко, такой тихий, что его почти не слышно. Сокка улыбается. Он прижимает большой палец к уголку его губ, и Зуко издаёт дрожащий вздох. — Я немного отвлёкся, — сообщает ему Сокка. — Я так и не успел сказать то, что собирался. Почему бы тебе снова не спросить меня, зачем я здесь? Зуко подчиняется. — Зачем ты здесь? — тихим, осипшим голосом спрашивает он. — Потому что я люблю тебя, — отвечает Сокка голосом легким и нежным, неудержимым, словно луч рассветного солнца. Челюсть Зуко отвисает. Пару секунд он просто стоит, уставившись на него, как будто Сокка произнес шутку, которую он не совсем понял. — Ты… любишь меня, — повторяет он невыразительным голосом, словно не в силах поверить в услышанное. — Да я, блядь, обожаю тебя, — искренне говорит Сокка, отпуская пояс Зуко, чтобы заключить его лицо в свои ладони. — И люблю тебя, тоже. И влюблен в тебя, и хочу быть с тобой, и хочу, чтобы ты остался. Пожалуйста, останься. Или — если тебе нужно уехать, дай мне уехать с тобой. Хотя бы подумай об этом. Медленно, как будто сомневаясь, что ему это позволено, или боясь того, что случится, Зуко поднимает ладонь и прижимает её к груди Сокки. Он раскрывает пальцы, как будто пытаясь охватить как можно больше пространства; как будто он поверит, что Сокка реален, только если сможет его коснуться. Они стоят так близко, что между ними почти не осталось пространства для руки Зуко; так близко, что их носы почти касаются друг друга; так близко, что Сокка чувствует жар чужого дыхания на своих губах, когда Зуко шепчет: — Может быть, мне не обязательно уходить прямо сейчас. — Так не уходи, — Сокка шепчет в ответ. Одна его рука скользит, обхватывая затылок Зуко. — Так хорошо? — Сокка, — говорит Зуко — оголенный, полностью раскрытый, изнывающий от желания. — Прошу тебя. И одного этого оказывается достаточно. Глаза Сокки невольно закрываются, и он представляет, что глаза Зуко делают то же самое. Он не знает, кто из них склоняется друг к другу первым, и был ли вообще кто-то из них «первым». Это не важно. Как бы это не началось, результат был один — они целовались. Губы Зуко тёплые и мягкие, когда Сокка прижимается к ним. Тот нерешительно раскрывает их, словно на пробу, и Сокка тут же отвечает ему, втягивая его губу и легко посасывая её. Зуко сбивается с дыхания, и рукой, что он прижимался к груди Сокки, он сгребает ткань его рубашки, стискивая её в кулаке. Зуко целует его с пылом, который обжигает его. Он целует его так, как будто он изнемогает без этого; как будто губы Сокки на его губах это то единственное, чего он так ждал; как будто это то одно, что уничтожает и воскрешает его разом. Одна из его ладоней обнаруживается на его талии, в то время как другая опускается на загривок Сокки, и Зуко издаёт слабый звук, напоминающий что-то среднее между вздохом и стоном, когда обе руки Сокки медленно сползают, стискивая его бедра. Сокка не может сдержать стон, который срывается с его губ прямо в губы Зуко. Тот издаёт ещё один тихий, отчаянный звук, стискивая его загривок, и какое-то время Сокка находится на вершине блаженства — ровно до того момента, пока усилием воли не заставляет себя податься назад. Он открывает рот, чтобы заговорить, но немедленно оказывается пойман, словно муха в паутине волкопаука, когда Зуко устремляет на него взгляд из-под полуприкрытых век. Его губы темно-розового цвета и чуть припухли, и Сокка понимает, что уставился на них без единой мысли в голове — кроме той, что говорит ему, что его рот ощущается обнаженным без прижатых к нему губ Зуко. Он поднимает руку и прижимает подушечку большого пальца к припухшей от поцелуев нижней губе Зуко. Тот издаёт тихий, мучительный звук, и в этот миг всё в его облике абсолютно сокрушительно, и Сокка слабый, слабый, слабый человек. Не в силах устоять, он снова склоняется к нему. Зуко уже подаётся навстречу, вновь соединяя их губы в открытом, жарком поцелуе. Он проводит языком по нёбу Сокке, и на минуту тот забывает, что вообще он собирался сказать; что он в принципе хотел о чем-то поговорить; что существует что-то помимо этого. Есть только рот Зуко, прижатый к его рту, руки Зуко на его теле, и тело Зуко под его руками, и их дыхание, отныне слитое воедино. Это и есть мой ответ, вновь думает Сокка. Вот то, что он так долго искал, чего он жаждал ещё даже того, как осознал, что он вообще чего-то желал — быть здесь, вот так, вместе с Зуко. Не просто целовать или касаться его, но держать его в своих объятиях, и чтобы это имело значение. — Зуко, — Сокка шепчет ему прямо в губы, всё ещё влажные от поцелуев, и ненавидит себя за то, что собирается произнести. — Это — духи, это было чудесно, но нам нужно — нам нужно поговорить об этом. Ресницы Зуко трепещут, когда он открывает глаза. Он пару раз моргает, как будто привыкая к свету. — Поговорить? — Поговорить, — извиняющимся тоном повторяет Сокка, который и сам пытается отдышаться. — Я, конечно, не святой, но целовать чужого жениха — это, как ни крути, довольно сомнительный поступок с точки зрения морали. Даже если вся эта помолвка была чудовищно несправедлива с самого начала. Долгий миг Зуко просто смотрит на него, после чего роняет голову Сокке на плечо. — О духи, — слабым голосом произносит он. — Прости. Мне жаль. — Мне нет, — отвечает Сокка, легко сжимая его предплечье. — Я сказал, что это сомнительный поступок, но не говорил, что жалею о нём. — Ну, а я жалею. Я должен. Духи, я — что я вообще творю? — Он поднимает лицо, отодвинувшись достаточно, чтобы Сокка мог увидеть морщинку между бровей и влагу, грозящую пролиться из здорового глаза, но недостаточно, чтобы покинуть кольцо рук Сокки. — Это же не какая-то дурацкая деревенская свадьба! Это не просто торговое соглашение или малозначительный, мертвобуквенный договор. Это что-то значит — что-то невероятно важное — для стольких людей. Я не могу просто так взять и растоптать всё, ради чего наши народы трудились, и всё потому что я — потому что я… — он запинается; пытается выдавить слова; но каждый раз давится на них. Сокка вновь укладывает его голову себе на плечо и ничего не говорит о том, как быстро ткань в этом месте намокает от беззвучных слёз. (Сокка не верит в предсказания, но в этот миг он видит будущее Зуко ясно как день. Он видит Зуко пять, десять, пятьдесят лет спустя, как он стоит подле Юи, одетый в синие цвета Племён Воды. Он будет идеальным мужем — заботливым, добрым и безукоризненно вежливым; он будет напряженно стоять, вежливо улыбаясь, глядя на то, как сквозь пальцы утекает жизнь в том мире, который ему не принадлежит. Он будет больше похожим на статую, чем на человека — прекрасный, неприкасаемый, надломленный и пустой изнутри; окруженный людьми, но всё ещё безмерно одинокий). — Страна Огня столько всего натворила, — наконец говорит Зуко сипло. — Мы пытаемся всё исправить. Правда пытаемся. Как я могу быть тем, что стоит на пути союза, который может положить конец семидесяти годам страданий? — Это не обязательно должно быть так, — говорит Сокка тихо, но уверенно. — Ты не помешаешь ему воплотиться в жизнь. — Если я не женюсь на Юи, то разве может быть иначе? Я не могу позволить Стране Огня сойти с выбранного пути только из-за меня. Если я не могу выполнить то единственное, о чём мой народ когда-либо просил меня — то единственное, что я могу сделать, чтобы восстановить мировой баланс — то я ничем не лучше своего отца. — Ты не можешь считать себя плохим человеком только из-за того, что не хочешь отдать свою жизнь той, кого не любишь. Зуко качает головой, что всё ещё прижата к ключице Сокки. — Я знаю, что ты пытаешься помочь, — говорит он дрожащим, срывающимся от слёз голосом, — но ты правда делаешь всё только хуже. — Мне жаль. — Тебе и должно быть жаль, — сообщает Зуко, поднимая голову, чтобы обжечь Сокку притворно-сердитым взглядом красных от слёз глаз. — Знаешь, я думал, что хотя бы смогу смириться с этим. Что даже если я не буду счастлив, то хотя бы смогу спокойно жить, зная, что я привнёс в этот мир что-то хорошее. — Звучит как… ужасный способ прожить свою жизнь. — Это благородный способ прожить свою жизнь, и уж точно лучший, чем тот, что ждёт меня сейчас. Ты сделал всё возможное, чтобы даже если мир и нашёл умиротворение, то я теперь никогда не буду знать покоя. Я проведу остаток жизни, думая о — гадая, что было бы, если… — Зуко резко выдыхает, издавая короткий, безрадостный смешок. — Все, кто говорили, что любовь делает тебя сильнее, по-моему, просто издевались. Это бы не было проблемой, если бы я не встретил тебя. Сокка прижимается губами к виску Зуко и не торопится отстраниться. — Думаю, — говорит он, — что порой ты осознаешь что-то, из-за чего думаешь, что ты столкнулся с новой проблемой, но это не так. В смысле — проблема есть, но она не была новой. Иногда оказывается так, что всё это время проблема уже была, и ты считаешь её новой только потому что сталкиваешься с ней лицом к лицу впервые. — Возможно, — допускает Зуко. — или ты просто уничтожил меня. Сокка хмыкает. — Возможно, — соглашается он. — Ты тоже меня уничтожил, если тебе от этого станет легче. — Немного, да, — с дрожащим смешком говорит Зуко. — Я навеки у тебя в долгу. — Обычно я бы сразу ухватился за это, — произносит Сокка, ленива пропуская его волосы сквозь пальцы, — но сегодня я очень щедрый. Зуко вздыхает и сильнее вжимается лбом Сокке в ключицу. — Ты был прав, — говорит он, и его голос звучит приглушенно, — я не хочу жениться на ней. — Так не женись. Я знаю, как это звучит, — добавляет он прежде чем Зуко успевает возразить, — но — ты же только что чуть не отменил всё. Когда думал, что я влюблён в неё. — Это был просто предлог. Ужасная отговорка. Которая помогала бы мне примириться с собственными действиями. Я бы говорил себе, что несмотря на то, что я своими руками уничтожаю будущее своей страны, это хотя бы сделает тебя счастливее. Теперь же у меня нет и этого, — Зуко содрогается, сильнее прижимаясь к Сокке. — Хотел бы я, чтобы ты не любил меня. Или хотя бы не говорил мне об этом. Так было бы несоизмеримо проще. — Проще — возможно, — соглашается Сокка. — Но не лучше. Зуко молчит. Огонёк на прикроватной тумбочке начинает трепетать, чтобы затем погаснуть. Сокка хочет поцеловать его снова. Вместо этого Сокка ведёт их обоих к кровати. Он отпихивает кучу одежды и садится, обхватывая Зуко рукой за пояс и притягивая его к себе на колени. Зуко легко подчиняется, вжимаясь лицом Сокке в шею и позволяя взять себя за руку. Ещё до этого он извинился за то, что поцеловал Сокку, и всё же теперь он разрешает ему этот жест, который кажется настолько же интимным. Наверняка потому, что он знает, что стоит им покинуть эту комнату, они больше никогда не будут так близко друг к другу. Наверняка потому что он знает, что это конец. Но это и есть истинная причина, зачем Сокка здесь, разве нет? Потому что он знает, что это не конец — или, во всяком случае, это не обязательно должно быть так. Это может быть только начало. Оно может стать всем, чем они только пожелают. Будущее не высечено в камне, но и не настолько туманно, чтобы растаять в воздухе. Это пустота, готовая быть заполненной — готовая забрать всё, что ты ей дашь, и стать тем, на что только хватит твоих способностей. Это море возможностей, распростертое перед тобой, и Сокка совершенно точно знает, чего он хочет от него добиться. — Я не стану останавливать тебя, если ты всё равно решишь уйти, — говорит Сокка, рисуя нежные круги большим пальцем у Зуко на бедре. — Но могу я кое о чем попросить тебя? Он чувствует, когда Зуко кивает. (И я никогда не чувствовал себя, словно я дома, больше, чем когда ты был рядом со мной, сказал Зуко. Я просто хочу чтобы ты был счастлив. Когда ты рядом, я счастливее, чем когда-либо. Это не стало бы проблемой, если бы я никогда не повстречал тебя. Ты уничтожил меня. Сокка мог бы вспомнить еще тысячу примеров, но в этом не нужды. В конце концов всё сводится только к одному: к любви. Зуко любит его, даже если он не сказал это прямо. Он не всегда может подобрать нужные слова, но это ничего; рядом с Соккой ему не обязательно всегда быть красноречивым). — Давай я расскажу тебе, о чем я думаю. Если тебе это не понравится, то… Ну, пусть будет так, наверное. Я не стану больше ни о чём просить тебя. Ладонь Зуко сжимает его собственную, и Сокка позволяет своему большому пальцу скользнуть по его костяшкам, выписывая успокаивающие круги. — Ты что-то хочешь мне рассказать? — Мм-хм, — подтверждает Сокка. — Видишь ли, мне говорили, что мне в голову приходят неплохие идеи. В некоторых кругах я даже известен, как человек с планом. — Неужели? — Ну, может быть, тебе не следует уточнять у Катары, так ли это, но да. Зуко хрипло смеется. — Ну ладно. Порази же меня, человек с планом. Сокка улыбается. — Ты кое-что поменяешь в соглашении, — провозглашает он, мягко сжав ладонь Зуко. — Но не сильно. Не настолько, чтобы пришлось начинать всё заново. Свадьба всё ещё будет. Зуко мгновенно напрягается, сразу настроившись скептически. — Я думал, что ты говорил… — Нет — послушай. Я не говорю сейчас о Юи, — произносит Сокка, отклоняясь назад, чтобы взглянуть Зуко в глаза. — Я говорю о себе, и я говорю о тебе. Я говорю о браке между принцем Страны Огня и перворожденным сыном Верховного Вождя Племени Воды. Глаза Зуко расширяются. — Сокка… — Выходи за меня, — говорит Сокка, и слова срываются с его губ, словно дождь с небесного свода, словно солнечный свет, льющийся от светила. Они кажутся естественными. Они кажутся неизбежными. Это самое лёгкое решение в его жизни. — Не нарушай соглашение. Не женись на Юи. Выходи за меня.