Костяшки в кровь и сердце в руки

IV Пощади противника

      Джин медленно продирает глаза, постепенно просыпаясь. Голова не хочет включаться и делает тщетные попытки снова провалиться в дрёму. Краем уха Сокджин слышит, как тяжёлые шторы плавно колышутся на сквозняке, появившемся из-за распахнутого окна. В комнате царит спокойный полумрак, разбавляемый тонкой полоской яркого света. Омега лениво перекатывается на бок и с упоением зевает. Тело приятно и знакомо тянет от усталости и удовлетворения. Джин улыбается, ощущая до жути знакомую блаженную негу и тянется, хрустя пальцами на ногах и суставами в коленях – приводит мышцы в тонус. Он опускает веки, вспоминая, как вчера было хорошо: как Намджун легко поддавался каждому его движению, позволяя вести, как прогибался под ним и стонал, как чужое тело плавилось под любым, даже незначительным, касанием, подчиняясь. Сокджин впервые в своей жизни чувствовал такую огромную власть, что от неё буквально ехала крыша, потому что Джун добровольно отдавался ему без остатка, давая полный карт-бланш. И в конце альфа даже не пикнул, когда Джин перевернул его на живот, вжимая в постель, и звонко ударил по ягодице.       – Я бы так хотел тебя трахнуть, – Сокджина совсем понесло, поэтому он говорил абсолютно всё, что чувствовал и хотел.       – Что? – Намджун тогда слепо вцепился в подушку пальцами и рвано выдохнул, приподнимая бёдра и потираясь задницей о чужой пах. Он даже не осознал эти действия, просто пошёл на поводу собственных желаний и обронил рваный стон, от которого у Джина едва не снесло остатки благоразумия.       – Я бы хотел выебать тебя, как последнюю суку, Ким Намджун, – Сокджин рыкнул альфе на ухо, устраивая свой член между его ягодиц, и слабо толкнулся.       Джун прогнулся в пояснице сильнее, подставляясь, и мгновенно кончил, крупно содрогнувшись. Кончил, мать его. От ситуации, чужих слов и действий, от осознания происходящего, от того, насколько сильно его вело от властного тона и потери доминирующей роли, ведь можно было просто расслабиться и наслаждаться моментом. Он показал другую сторону себя, которая полностью покорила Джина (кто ещё тут подчиняется), и тот просто не сдержался и впился зубами в заднюю сторону шеи, оставляя яркий синяк чёткой овальной формы рта. После омега долго зализывал след, извиняясь и шепча всякие хвалебные глупости, принимаемые с удовлетворенной готовностью и довольным мычанием.       Намджун не оттолкнул и не возненавидел, не начал кричать, что Сокджин больной и ему надо лечиться, он поддался, чтоб его, и стал в чужих глазах ещё прекраснее, потому что невозможно найти изъяны там, где их нет. Джун словно вышел прямо из мечт Джина: весь такой нежный и правильный с партнёром, сильный и надёжный, как каменная стена, но в то же время донельзя ласковый и податливый, когда заставляешь его подчиняться.       Сокджин не верил, что такой альфа вообще существует. Ему казалось, что он в коме, и всё происходящее лишь придуманная его воспалённым мозгом иллюзия, которая выходит за все возможные рамки понимания и является настолько желанной, что не может происходить наяву. Однако вот он, этот альфа мечты, рядом, сопит, лёжа на боку и едва прикрывшись одеялом.       Прямо как в тот раз, после гона, Джин тянется и, вплетая пальцы в чужие волосы, поглаживает. Он улыбается, разглядывая собственные следы на чужой коже, и чувствует, как внутри разливается горячее тепло. Оно постепенно заполняет всё тело, и особенно сильно печёт огнём левое запястье и изгиб шеи совсем рядом с пахучей железой. Где-то на задворках мелькает воспоминание острой боли, и Ким невольно дёргается, отнимая руку.       Намджун шумно выдыхает, ворочается и, кажется, просыпается. Сокджин мысленно ругает себя.       Джун медленно-медленно открывает глаза – его ресницы мелко подрагивают вместе с веками – и смотрит перед собой, фокусируя взгляд. Джин сидит, затаив дыхание, и прижимает обожжённое ощущением прошлого запястье к груди. Намджун поворачивает голову и упирается глазами в чужое опущенное лицо. Его губы растягиваются в самой нежной и тёплой улыбке на свете, какую омеге не доводилось видеть никогда, а тёмно-карие глаза кажутся светлее и вкуснее самого сладкого молочного шоколада, потому что наполнены нежностью света, идущего откуда-то изнутри: из самого сердца, из души.       – Маленький, – шепчет альфа голосом, полным неясного ласкающего чувства счастья, и разлившееся по телу Сокджина тепло мгновенно тухнет.       Джин не может. Просто не может вот так взять и воспользоваться Намджуном, его уязвимостью, его доверием. Он не простит себе этого. Никогда не простит. И произошедшее тоже не простит. Ведь Джун сказал, признался, что запах Сокджина сводит его с ума (Джин буквально спровоцировал гон!), а по итогу оказался использованным.       – Я, – голос дрожит. Снова. Омега чувствует себя абсолютно никчёмным перед самим собой, – не могу.       Намджун промаргивается и приподнимается, опираясь о локоть, смотрит с непониманием:       – Ты о чём, малыш? – тянет ладонь, чтобы коснуться щеки, но чувствует, как его останавливают, отчего хмурится.       – Я не могу, Джун, – Сокджин, насколько это возможно, аккуратно отталкивает чужую ласку. – Я просто хотел почувствовать собственную значимость. Силу, если хочешь. И я использовал тебя. Ведь ты... Ты же, – сглатывает, чувствуя, как давит в горле, – ты поддался. Совсем не сопротивлялся. Мне жаль. Мне так жаль, – роняет тяжёлый вздох, и свет внутри альфы тухнет. Его глаза становятся цвета самого горького шоколада и напоминают пустующую бездну.       – Ясно, – Намджун отстраняется, садясь, свешивает ноги на холодный пол. Озноб бежит от стоп к голове и оседает где-то в сердце непомерным куском льда.       – Прости. Прости меня. Ты был добр ко мне, приютил, а я просто... – Джин тараторит, сбиваясь на неясное мычание, пытается собрать мысли в кучу и адекватно оправдать свой порыв. Не выходит. Он просто захотел. Захотел и не подумал о чужих чувствах. Не об удовольствии, а именно чувствах, ведь ему же не привиделось? Не показалось, что Джун смотрел на него как-то по-особенному, когда Сокджин поцеловал первый? Альфа выглядел таким счастливым и довольным, в нём будто родилась сама надежда, прорастая несмелыми лепестками сквозь рёбра. И всего несколько секунд назад Намджун смотрел так, будто Джин самое дорогое и ценное, что у него есть, словно ничего лучше с ним в жизни уже не случится. Так не смотрят на просто любовников. За шесть лет полноценных отношений с Бёмом Сокджин это хорошо уяснил.       – Ты не должен извиняться, – голос альфы кажется чужим, словно ему не принадлежащим, потому что тон разительно отличается от того, который был совсем недавно. Джун говорит жёстко и уверенно, непоколебимо. – Всё хорошо, – но при этом так ранимо, будто ему нож воткнули в спину и угодили прямо в сердце. — Я ни на что не рассчитывал. Это просто секс. Нас обоих устроило. Ведь устроило? – смотрит на Джина через плечо, и бездна в его глазах становится ещё более безликой.       Омега заторможено кивает:       – Да. Было, – жуёт нижнюю губу изнутри, – приятно. И очень хорошо. Надеюсь, тебе тоже.       Намджун улыбается. Не так, как раньше, скорее просто вежливо, и от этого в животе у Сокджина неприятно тянет. Он чувствует, как начинает ненавидеть себя.       – Да. Было здорово, – Джун встаёт и, наклонившись, берёт свое нижнее белье, скинутое под кровать, быстро натягивает его. – Про то, что ты сказал вчера. Ты серьёзно? – боится обернуться, а потому тупо смотрит перед собой на тихо шуршащие от ветра шторы, которые перекатывают по полу подол ткани.       – Ты о чём? – Джин скользит взглядом от ягодиц к шее, замечает едва заметные покрасневшие кончики ушей и опускает глаза на поясницу, вспоминая, как вчера она прогибалась под его напором.       – Ты сказал, что хотел бы трахнуть меня, – Намджун всё же находит в себе силы повернуться к Киму, смотрит прямо, не таясь. Сокджин оказывается не готов к этому и прячет лицо за чёлкой, опустив голову. – Ты серьёзно?       Джин сжимает пропитанную их потом и запахами простынь между пальцами:       – Да, – в страхе жмурится. Вдруг вчера альфа принял это в порыве страсти, а сегодня всё иначе, вот он и спросил?       Но Джун лишь рвано выдыхает, скорее удивленно, чем разозлённо:       – Ясно.       Сокджин неуверенно смотрит на него сквозь чёлку, ждёт взрыва ярости или гнева, но нет ничего из этого, лишь принятие и спокойствие. Верится в такой исход с трудом.       – Ох, точно. Чуть не забыл, – Намджун мягко улыбается, не так, как при пробуждении, но всё же. – Подожди минутку, сейчас вернусь, – вылетает из комнаты, торопясь.       Джин смотрит ему вслед и тянет на себя одеяло, кутаясь в него с головой. Хочется не только спрятаться, но и исчезнуть, потому что Джун ему соврал. Он хотел чего-то большего, рассчитывал на что-то, а Сокджин – слепой идиот, который заметил это в самый последний момент, уже натворил дел, и теперь пожинал плоды собственной невнимательности: чужие грусть и обречённость. Но почему? Почему Намджун хотел быть с ним? Или не хотел?       – Ну, нет, – омега бубнит в мягкие складки. – Он бы не смотрел так, если бы совсем ничего не хотел.       Однако вопрос оставался открытым, потому что кто вообще такой Джин? Выигранный и покорёженный жизнью омега, которого Джун любезно пустил под свою крышу, предоставив не только кров и еду, но и одежду с деньгами, которыми он мог распоряжаться как угодно. Сокджин думал, что такое гостеприимство связано с характером Намджуна, но отчего-то сейчас думал, что дело не только в этом.       "Ты просто хотел его увидеть. Что тогда имел в виду Юнги, сказав это? Зачем бы Джуну хотеть меня увидеть?" – голова начинала болеть от неясных вопросов, оставшихся без ответа. Она пульсировала, заставляя озноб бежать по спине, и Джин чувствовал, как сильнее и сильнее печёт запястье. Казалось, что он что-то забыл. Что-то очень важное и ценное, связанное с Намджуном, но воспалённый виной мозг никак не доставал из закромов кусочки потерянных воспоминаний и только бесконечно твердил о том, насколько Сокджин плохой человек.       – Вот, – альфа появляется неожиданно – как из-под земли вырастает – и прямо с порога тянет Джину большой белый свёрток шуршащий подарочной бумагой и перевязанный нежно-розовой лентой.       Ким высовывает нос из одеяла и смотрит на улыбающегося Джуна снизу вверх, любуясь едва заметными ямочками, тянет руки, забирая что-то объёмное, но мягкое:       – Что это?       – Я видел, как ты смотрел на неё, когда мы возвращались из магазина одежды. Решил купить. Думал отдать пораньше, но всё не решался. В итоге дотянул до Дня омег. Он как раз сегодня, – Намджун обходит постель и заглядывает в шкаф, роясь на своих полках и ища во что ему переодеться. – Поэтому с Днём омег, Сокджин. Носи с удовольствием, – улыбается ещё шире и переступает порог, прижимая к груди свои домашние штаны с футболкой. – Не буду тебе мешать, – и тихо прикрывает дверь, словно испаряясь.       Джин непонимающе хлопает глазами, шуршит свертком, пытаясь прощупать, что внутри и понимает, что это что-то очень мягкое, поэтому, не удержав любопытство, просто рвет упаковку и тут же замирает, почти сразу узнав ткань. Он шокировано выдыхает и разворачивает нежно-розовую толстовку, разглядывая её на весу. В реальности она ещё красивее, чем показалось ему через витрину. Сокджин невольно засмотрелся на нее, когда они проходили мимо одного из брендовых магазинов по пути домой. Он всегда мечтал именно о такой: нежной и будто сотканной из ваты, объёмной и уютной, даже на манекене чувствовалось, насколько мягкая и качественная ткань. Стоила вещь соответствующее, и Джин понимал, что даже Бём подумал бы, стоит ли за такую сумму брать всего лишь какую-то толстовку. Хотя, вернее, Бём мог бы задуматься об этом, если бы разрешал носить своей омеге подобную одежду. Не то чтобы Сокджин любил дорогие шмотки, скорее их любил Чхве, думая, что они подчёркивают его статусность, и Джин просто соответствовал ему, ни больше ни меньше, потому что недорогие вещи тоже могут быть хорошими, качественными и красивыми. Но случается такое, что в душу западает какая-то конкретная вещь. Может быть даже баснословно дорогая, однако желание иметь её всё равно никуда не девается, пусть и есть осознание, что возможность обладать такой буквально нулевая. Так и получилось с этой толстовкой. У Сокджина не было собственных денег и накоплений – он не работал ни дня в своей жизни. И даже если бы сильно захотел и неожиданно начал пахать ради какой-то приглянувшейся тряпки, он бы не успел, потому что за такой длительный срок толстовку наверняка бы кто-то уже купил, а тут… Тут Джин сидит и держит в своих руках почти две с половиной тысячи долларов – месячную зарплату человека должностью явно выше рядовой. Да он бы работал на неё минимум полгода, учитывая, что у него нет никакого образования!       Где-то в груди появляется странное, до этого неизвестное тепло, которое омега никак не может объяснить или обосновать, потому что это чувство ему не знакомо. Бём ведь тоже исполнял его хотелки, покупал безделушки, дарил всякие мелочи (дорогие и не очень), но такого никогда не было. Сокджину кажется, будто у него внутри разливается карамель, причём до тошноты приторная, её настолько много, что лёгкие буквально захлёбываются в ней. Джин никогда не был мягкотелым милашкой или романтиком до мозга костей, но сейчас чувствует себя именно им, потому что эта чёртова карамель из сердца поднимается в мозг, затапливая его своей сладостью, отчего омеге едва ли не мерещатся единороги и бабочки с цветами. Весь мир неожиданно становится для него розовым и плюшевым, как эта самая толстовка, и грёбаное тепло из груди охватывает всё вокруг невидимыми лучами солнца. Сокджин понимает, что улыбается. Улыбается, как последний идиот, и чувствует всепоглощающее, ранее никогда не испытываемое им счастье. Он не может дать ему определение и понимает, что до этого момента никогда не знал такого ощущения, потому что даже в день, когда Бём забрал его из притона, он не был настолько счастлив. Тогда он был скорее спокоен от наступившего облегчения, а сейчас буквально чувствует вкус сладкой ваты на корне языка.       Джин понимает, что, возможно, Намджун потратил едва ли не все сбережения на эту несчастную тряпку, но решает побыть эгоистом хотя бы сейчас и принять такой дорогой подарок, потому что ему очень хочется, чтобы у него была эта толстовка. Он хочет носить её и чтобы его желание исполнилось. И Сокджин позволит Джуну стать для него волшебником, который его исполнит.       Джин выйдет из комнаты через полчаса и столкнётся с альфой прямо у двери ванной. Они оба неловко отведут взгляд и разойдутся: Сокджин – в душ, Намджун – в сторону дивана, а столкнутся уже ближе к ужину. Омега в штанах и футболке будет носиться по кухне, накладывая рис, нарезая овощи и снимая мясо с огня, пока толстовка мотается за его спиной, держась лишь капюшоном за взъерошенную голову. Джун невольно улыбнётся, наблюдая за неуклюжими попытками Джина одновременно поберечь вещь и в то же время не расставаться с ней. Ему приятно. Определённо приятно от осознания, что он смог осчастливить Сокджина, потому что тот выглядит уж слишком довольным и взбудораженным, отчего и носится по небольшому помещению как угорелый, не зная, за что хвататься и что сперва делать.       – Ох, ты уже пришёл, – омега замирает с поднятой вверх лопаткой, стоя над плитой. – Я же ещё ничего не успел! Погоди немного, – возвращается к мясу и осторожно перекладывает его в тарелку. Пожалуй, даже слишком осторожно. Так, будто оно хрустальное.       У альфы ёкает сердце, когда он подходит чуть ближе. Джин пытается сделать ему идеальный ужин. Прямо как на картинках из интернета: белоснежные рисинка к рисинке, овощи нарезаны одинаковыми тонкими полосочками и притушены до того самого состояния, когда готовы, но не теряют свой цвет, мясо аппетитного золотисто-коричневого цвета, блестящее от обжарки и в ароматных специях. От одного только вида тарелки сводит желудок, а во рту скапливается слюна, пока сознание противится голоду, вопя, что «это слишком прекрасно, чтобы есть!»       – Эй, не смотри! – Сокджин загораживает своей широкой спиной обзор на ещё не готовый ужин. – Я ещё не закончил. Оно некрасивое, – бурчит, обиженный сам на себя. Недостаточно хорошо, недостаточно идеально и искусно, потому что он совсем не шеф-повар: не может вытворить из простой еды что-то невообразимое, о чём и жалеет. Ведь всего этого просто недостаточно, чтобы сказать «спасибо» не только словами, но и действиями.       «Я никогда не делаю достаточно, – Джин на мгновение замирает, погрузив лопатку в обжаренное на сковороде мясо, и вспоминает, как Бём провожал глазами симпатичных омег, несмотря на то, что его собственный партнёр старался и прихорашивался несколько часов кряду; как Чхве искренне хвалил еду в ресторане и никогда домашнюю, обходясь скупыми словами благодарности; как Юн Бём смотрел на него, когда был недоволен, взглядом «Тебя никогда не будет достаточно». И это было правдой. Сокджин чувствовал, что его никогда не будет столько, сколько нужно, и так, как нужно и хочется Бёму. Джин никогда не будет идеален, и все его вид, внешность, действия, поведение и характер – тоже. – Удивительно, что он изменил мне всего раз, – отгоняет непрошенные неприятные мысли с воспоминаниями и возвращается к прерванному оформлению чужой тарелки».       А Намджун в этот момент с ума сходит. Он хочет развернуть Кима к себе и поцеловать, сжать в своих руках, прижимая ближе, упиваться знакомым и уже ставшим любимым ароматом, утопая в нём с головой, и позволить волнам всепоглощающего тепла и нежности к этому удивительному омеге перерасти в цунами, что захлестнёт Сокджина с головой, топя в заботе. И плевать, что не взаимно, что односторонне, что Джин не испытывает того же, что и альфа, готовый едва ли не броситься на амбразуру, даже если в этом нет никакого смысла, даже если Сокджин не просит. Потому что Джин всё ещё здесь. Он честен, открыт и благодарен. Он не использует, не манипулирует и старается не только быть собой, но и открывает себя заново в присутствии Джуна, который следит за чужим перерождением, как за вылуплением самой редкой и прекрасной бабочки. Сокджин пытается сделать быт Намджуна, их совместный быт и общие будни комфортными, наполненными уютом и теплом. Он готовит альфе еду и провожает, когда тот уходит по делам, после встречая на пороге, даже если Джун написал, что вернётся поздно (просто, чтобы знать, что Намджун дома и с ним всё в порядке). Он прибирается, держа порядок, и обустраивает жилище, делая мёртвые стены живыми. Приносит в одинокую жизнь Джуна суккуленты, которых зовут Джерри, Дин и Ларри, на подоконник кухни, розовое мыло с ароматом персика вместо безвкусно-горького, белые подставки для зубных щёток, полосатые полотенца вместо обычных чёрных, коврик для ног у входа с надписью «Welcom отсюда», декоративные голубые подушки, маленькие парные статуэтки кошек у телевизора и дурацкие крючки-альпаки у двери, чтобы повесить ключи. Джин не должен и не обязан делать всего этого, проявлять участие и чувствовать беспокойство за Джуна, но он делает: переживает, незаметно заботится и незримо освещает холодный дом своим внутренним светом тёмно-карих глаз, постепенно наполняя одноцветный мир пёстростью разнообразных красок в самых разных мелочах.       Намджун сдаётся, признавая поражение. Он делает шаг и крепко обнимает Сокджина со спины, зарываясь носом в капюшон толстовки, которая уже едва-едва пропиталась спокойным запахом счастья, исходящим от омеги.       «Я хочу тебя себе. Хочу это счастье, которое ты даёшь. Хочу и тебя сделать счастливым», – шумно вдыхает, ластясь, и гладит по талии.       – Неправда, – Джун шепчет едва различимо куда-то в затылок. – Выглядит очень красиво и вкусно, – в последний раз сжимает Джина в руках и позволяет наваждению спасть. – И тебя здесь более чем достаточно, чтобы отблагодарить меня, – отступает и чувствует, как в местах, где он касался чужого тела разгорается пламя, сжигающее всю его сущность, существо, саму суть до мяса и костей. И это пламя больше не является простой симпатией и желанием снова увидеть и почувствовать Сокджина рядом. Теперь это что-то большее. Намного большее, чем когда-то давно в детстве. И Джин наверняка это чувствует – изменения в чужих голосе и аромате – потому что вздрагивает и несмело смотрит через плечо, изогнув шею. Капюшон толстовки соскальзывает со спутанных прядей, и Намджун ловит нежно-розовое облако прежде, чем Сокджин успевает испугаться возможного падения.       – Спасибо, – омега ведёт плечами и тупит взгляд в пол, его ресницы трепещут. Джуну хочется взять лицо Джина в руки и поцеловать в закрытые веки, чтобы ощутить, как кончики этих ресниц будут щекотать губы. – Что поймал. И за толстовку тоже спасибо. Я знаю, что она очень дорогая, но я правда хотел её, поэтому имею наглость принять такой подарок и не отказаться от него. Я понимаю, что простых слов недостаточно, и поэтому хочу что-то сделать для тебя. Чтобы ты убедился в искренности моих слов.       Джун чувствует, как что-то внутри сжимают железные тиски боли:       – Почему твоих слов недостаточно? – слышит горечь в чужом запахе и улавливает знакомые нотки растерянности и печали. – И почему ты, – запинается, подбирая слова, – думаешь, что тебя недостаточно? Тебе не нужно делать что-то, чтобы я поверил в твои чувства и искренность. Я верю, – сжимает мягкую ткань в руках, заставляя себя стоять на месте. Он и так уже перешёл границу, делать это снова не стоит. Сокджин с утра чётко дал понять, что между ними есть, а чего нет, и не разрешал чего-то большего, выходящего за рамки.       «Ты не можешь читать мои мысли. Такого не бывает», – омега смотрит словно снизу вверх, несмотря на одинаковый рост, и до боли жалостливо, за что сам ненавидит себя, понимая, насколько потерянным и брошенным выглядит. Чувство, будто ему снова семнадцать, он сидит у разбитой пустой тарелки, на которой никогда не было еды, но которая была тем единственным, что у него было.       – Джин.       Звучит так печально, словно это не его имя, а предсмертный вой полный страдания одиночества. Кажется, что Намджун зовёт уже с того света, – настолько сильно просел его голос.       – Что Бём сделал с тобой?       Сокджин шокировано распахивает глаза, глядя на альфу взглядом полным едва ли не животного ужаса перед вполне очевидной проблемой, которую ему не хотелось признавать до последнего. Он оттягивал момент её принятия как можно дальше и дотянулся до ямы отчаянья в тщетных попытках показать свою ценность:       – Ничего, – Джин впивается пальцами в лопатку почти до хруста суставов, чувствуя, как те натужно скрипят под кожей. – Со мной всё хорошо.       Джун тяжело выдыхает, опуская глаза на зажатую в его руках толстовку, понимая, что ещё не время – Сокджин не готов говорить об этом:       – Как скажешь, – он не будет давить. Намджун так много лет ждал, и подождёт ещё, если потребуется. Сколько нужно подождёт. – Хорошо, – неловко завершает и осторожно сворачивает вещь в своих руках ровным прямоугольником, сев на стул и уложив ту на колени. Поднять взгляд так и не решается.       – Хорошо, – отзывается Джин, возвращаясь к ужину.       Они проводят оставшиеся семь минут перед едой в тишине, а когда вместе садятся за стол, не решаются смотреть друг другу в глаза, прямо как у ванной.       – Это правда очень красиво, – тихо шепчет Джун, с восхищением разглядывая тарелку. – Мне очень приятно, что ты так старался. Спасибо, – берёт палочки и замирает, не решаясь нарушить идеальную композицию.       – Наверное, перестарался, – Сокджин роняет сухой смешок, пытаясь разрядить накалённую обстановку. Намджун слишком серьёзно относится к любым проявлениям заботы с его стороны. – Всё остыло, пока я бежал за совершенством, – замолкает, осознавая, что относится так ко всему. Даже к самому себе. Пока он стремится к лучшей версии себя, упускает всё самое ценное и важное, отчего и не знает ничего из того, что ему нравится.       «А кому нужен этот «лучший я»? – смотрит на свою более несовершенную и хаотичную порцию. – Мне нужен? – втыкает палочки в рис и берёт кусочек».       – Это неважно. Ведь это делал ты, – скомкано роняет Намджун и всё же приступает к еде, улыбаясь даже пока жуёт.       И Джину это всё ещё приятно. Сколько бы раз Джун не показывал своё наслаждение его стряпнёй, не говорил, как она ему нравится, Сокджину всегда приятно и тепло на душе как в первый. Бём за столом всегда был молчалив и жевал словно на автомате, не уделяя вкусу и капли внимания, порою у него на лбу было написано «сегодня не очень», что он однажды и ляпнул, пусть и почти сразу извинился.       После ужина Намджун помогает убрать со стола и помыть посуду и, когда Джин заверяет его, что дальше справится сам, и тот больше точно ничем не поможет, альфа выходит. Джун бредёт в сторону прихожей, по пути хватая с журнального столика свой телефон, всовывает ноги в разношенные кеды и выходит на крыльцо. Он замирает на краю низких ступенек и полной грудью вдыхает пропитанный дневной суетой прохладный воздух, в котором витает аромат приближающегося дождя и едва уловимой, характерной лишь вечеру, свежести. Намджун задирает голову, всматриваясь в медленно ползущие по серо-синему небу чёрные облака, и роняет шумный вздох, опуская глаза ниже и разглядывая тихий и покойный (не исправлять) пейзаж захудалого бедного района Соул1, в котором он теперь коротает своё, с недавних пор яркое неодиночество вместе с Сокджином. В груди шевелится до боли знакомое окрыляющее чувство, которое заставляет верить в добро, справедливый мир и человечество.       – Бред. Полный бред, – Джун на автомате стучит по пустым карманам домашних штанов, ища сигареты, и вспоминает, что не курит с тех пор, как появился Джин; цокает от досады и неуверенно смотрит на зажатый в руке телефон.       Альфа тянется к экрану, вводит пароль и заходит в телефонную книгу, кружит большим пальцем над контактом, подписанным лишь одной точкой, не зная, стоит ли ему звонить. Ласковые крылья всё не исчезают и карябают своей мягкостью сердце, оставляя на нём мелкие раны.       Намджун нажимает «вызов» и прикладывает к уху динамик, вслушиваясь в длинные тяжёлые гудки, пока на шее истерично пульсирует артерия.       Гудки сменяются шуршанием, и знакомый голос буднично вещает:       – Чхве Юн Бём слушает.       Джун выпаливает, не думая ни секунды:       – Ты его не получишь. Я не отдам.       На том конце слышится полная раздумий тишина, а затем саркастичный смешок:       – И тебе привет, Джун. Рад слышать. Зачем звонишь? Какие-то проблемы с моими ребятами? – Бём откидывается на спинку своего кожаного офисного кресла, и то тихо скрипит своей дороговизной.       От этого звука у Намджуна на языке будто оседает песок:       – Ты слышал, зачем я звоню. Не прикидывайся идиотом, – всовывает свободную руку в карман.       – Следи за языком, мальчик, – Джун с трудом сдерживается от злого рычания, слыша едва ли не издевательство в чужой интонации. Чхве продолжает: – Не дорос ещё хамить.       Намджун сжимает руки в кулаки, отчего корпус телефона впивается ему в пальцы. Разница с Бёмом в четыре года ощущается как не один десяток лет, ведь банда Чхве намного больше и намного весомее Bangtan, а с Юн Бёмом считаются не только окружающие районы, как с ними, а целые города, в которые проворный мужчина уже пустил незримые корни.       – Я не мальчик. А ты не идиот, Чхве. Мы оба это знаем, – Джун старается звучать стойко, а не раздражённо. – Однако есть вещи, которые ты просто не можешь учитывать из-за своей неосведомлённости, потому что прошлое намного глубже и значительнее, чем ты думаешь. Джин никогда не будет твоим, слышишь? Я этого не допущу.       Звучный смех разрезает информационную тишину на том конце, и альфа чувствует, как закипает.       – Ох, ну и рассмешил ты меня, Джунни, – Бём зачёсывает спавшую на лоб чёлку назад и крутится в кресле, оттолкнувшись носочками от пола. – А чьим он будет? Твоим, что ли? Ты себя вообще видел? Ни кожи ни рожи. Ни влияния, ни денег. Чем ты можешь похвастаться? Красивым телом? Я тоже не обделён. Может острым умом? Не спорю, но и я не идиот, как ты правильно подметил. Защитой? Что ты можешь дать моей детке? У тебя нет ни капли из того океана, который есть у меня. Скорее наоборот. Ты проигрываешь мне, потому что ставишь его под удар даже тем, что он с тобой.       И именно в этом Чхве жестоко ошибается. Намджун точно знает:       – Джину не нужна твоя защита. Он может постоять за себя сам, – перед глазами застывает момент, когда Сокджин наносит первый удар по груше в спорт зале. Тогда омега знал, что делает, и был на своём месте, потому что он – боец. Он боролся за свою жизнь с самого детства, прошёл через такие вещи, которые Джун с Юн Бёмом и вообразить не могут, и он справится с какой-то пьяной шайкой или кучкой отбросов, решивших, что они могут его трогать. Остальные даже не подойдут, лишь завидев взгляд омеги, полный жестокой решимости убивать, если они сделают хоть одно лишнее движение. Намджун видел этот взгляд, он его знает, как и то, что не стоит направлять гнев Кима на себя.       – Может и так. Но ты – отброс, Джун.       У альфы скребёт по сердцу от этих слов.       – А Джин – элита. Он создан для другой жизни. Не той, которую ему можешь предложить ты. Ему её могу дать лишь я. И он её получит. Когда я заберу моё из твоих вонючих лап, – Бём шипит это в трубку злой кошкой, у которой отобрали любимое лакомство, и в этом нападении Намджун чувствует брешь, чужую уязвимость:       – И что ж ты не заберёшь свою омегу, а, Чхве? Сколько времени прошло? Уже почти три месяца, кажется. А тебя всё нет и нет, – Джун приваливается боком к перилам, пытаясь расслабиться и перестать кипеть, как перегретый чайник. – И что же ты, Чхве Юн Бём, господин элита, поставил своё сокровище и так легко отпустил, раз не хочешь, чтобы оно валялось в грязи, м?       Бём угрожающе и утробно рычит:       – Завали пасть, паскуда. Джин – моё сокровище. Ты его не получишь.       – Уже получил, – легко роняет Намджун, вслушиваясь в тяжёлое дыхание, а затем и длинные гудки. Он ликует, чувствуя себя победителем, но ровно до тех пор, пока какая-то часть его сознания не начинает противно шептать на ухо, что Чхве прав. Что есть у Джуна? Что он может дать такому потрясающему и бесценному омеге? Свои преданность, заботу, доброту и привязанность? Этого недостаточно и никогда не будет. Намджуна никогда не будет достаточно, потому что даже в детстве Сокджин, смеясь, говорил, что выйдет за него, только если он разбогатеет. Джун вырос, но так и не разбогател. И даже на эту чёртову толстовку, которую Бём мог бы легко купить, Намджун спустил весь свой «аванс» и «оплату» за дело, которым они с Bangtan занимались последние полгода. Конечно, альфа не остался с пустыми карманами, но в ближайшие восемь месяцев такие роскошные дорогие подарки он себе позволить не сможет, и это задевает. Задевает не только самолюбие, но и уверенность в себе и своих силах, ведь, в конце концов, Джин достоин чего-то лучшего. Лучшего, как и он сам. А у Джуна лишь болящее от ссадин, оставленных крыльями расцветающих чувств, сердце и захудалый домик в бедном районе. Больше ничего. И нужно ли вообще это всё Сокджину?       – Сука! – Намджун замахивается и отшвыривает телефон. Тот падает на дорожку, ведущую от крыльца до калитки. Экран трескается, покрываясь тонкими линиями, а потом загорается уведомлением. Джун, с трудом сдерживая злость и желание наступить на несчастный кусок техники, спускается по ступенькам и поднимает побитый старенький смартфон видавший лучшие времена.       «Message from «Кот-хён» гласит надпись, и в пуш-уведомлении Намджун читает сообщение от Юнги: «Куда потратишь деньги?»       – Уже потратил, – одними губами шепчет Джун и садится на корточки, понурив голову. Рука с телефоном безвольно лежит на земле, экран мерцает входящими от беседы Bangtan, в которой ребята думают, что купить и куда пойти на полученные деньги. Намджун ненавидит себя. Себя и свою беспомощность перед всей сложившейся ситуацией, перед своей тупой влюблённостью, снова выросшей из ростков симпатии из-за какого-то ёбаного ужина и овощного салата с морковью в виде звёздочек и сердечек. – Я просто хочу, чтобы… – бессильно замолкает, услышав раскат грома откуда-то сверху, и медленно задирает голову, смотря на светящиеся изнутри молниями тёмные облака.       Падает первая капля. Она катится с щеки на скулу и соскальзывает на шею, щекоча кожу мимолётной прохладой. Джун шумно выдыхает и закрывает глаза, подставляя лицо постепенно нарастающему дождю:       – Будь что будет, – шепчет одними губами, чувствуя вкус грозы на языке.       А Бём в этот момент являет собой непогоду и бурю. Он резким движением сносит со своего стола все бумаги и вещи и кидает телефон в стену. Тот с грохотом падает разбитым экраном вниз, пока альфа ходит из стороны в сторону, пружиня от напряжения на каждом шаге. Чхве зло рычит, готовый разорвать Намджуна на мелкие кусочки и вгрызться ему в глотку, разорвать на части, чтобы не трогал то, что принадлежит ему!       – Джин – мой, – рыкает под нос, сжимая руки в кулаки чуть ли не до хруста.       В порыве собственной агрессии Юн Бём не замечает, как открывается дверь и входит Минсонг с подносом, на котором стоит небольшой дымящийся чайник с успокаивающим травяным настоем.       – Ублюдок! – вопит Бём и ударяет по столу кулаком, представляя, как тот врезается в лицо Кима, расквашивая его к чёртовой матери.       Сонг запинается от испуга и склоняет поднос влево, отчего чайник падает на бок и выплёскивает горячую жидкость на его кисть. Альфа шумно выдыхает от ошпаривающей боли, но больше не издает ни звука, замирая на середине пути и досадливо смотря вниз на тёмное пятно на полу:       – Я зайду позже, – неразборчиво бубнит, делая несколько шагов назад.       Чхве моргает и смотрит на подчинённого налившимися кровью глазами, постепенно успокаиваясь:       – Прости, Сонг-и, – шумно вдыхает терпкий аромат трав, исходящий от настоя и альфы, и напоминает себе, что не один.       – Нет. Это я виноват. Нужно было постучать. Просто, – Минсонг смотрит на краснеющий ожог, – руки заняты. Я оставлю Вас и приберусь чуть позже, – кланяется, низко опуская голову.       Юн Бёму делается неловко от чужой покорности. Ему, главе банды, неловко перед собственным подчинённым:       – Постой.       Сонг замирает на пороге перед открытой дверью и несмело смотрит на альфу через плечо:       – Да, господин Чхве?       – Иди сюда, – Бём манит к себе, махнув кистью. – Садись на диван. Я обработаю ожог. Ты же пролил не только на пол?       – Это пустяки, гос...       – Не спорь.       Минсонг мнётся, но слушается. Чхве забирает у него поднос, ставит на девственно чистый стол и роется в нижнем ящике, ища аптечку, пока Сонг разглядывает царящий в кабинете хаос.       – Что Вас так расстроило?       Юн Бём замирает с небольшим прозрачным контейнером в руках, и Сонг поспешно отступает:       – Это не моё дело. Прошу прощения.       Чхве хмыкает, садясь рядом с альфой на диван:       – Намджун звонил, – роется в медикаментах, находя маленький тюбик с кремом от ожогов, который тут же открывает, мысленно благодаря Сокджина за его предусмотрительность.       – Что он Вам сказал? – всё же любопытствует Минсонг, следя за тем, как тонкий белый слой крема ложится на покрасневшее на руке место и как осторожно Бём втирает лекарство в пострадавшую кожу.       – Что не отдаст Джина, – Чхве роняет злой рык, и Сонг чувствует, как взволнованное сердце подпрыгивает в груди. – Несносный мальчишка, – закрывает крем, кидая его обратно в контейнер.       – Спасибо, – Минсонг дует на пострадавшее место и косится на Юн Бёма. – А Вы бы хотели? Вернуть его.       – Конечно, – альфа дёрганными движениями расстёгивает пуговицы рубашки до середины, обнажая ключицы и ложбинку на груди.       Сонг следит за чужими пальцами и сглатывает вязкую слюну:       – Это сделает Вас счастливым?       Этот вопрос застаёт Бёма врасплох. Он широко открытыми глазами смотрит на подчинённого, разинув рот.       – Не знаю, – слетает с его губ против воли.       Минсонг тяжело выдыхает отвернувшись. Его терпкий запах становится горьким:       – Я принесу ведро и тряпку, – встаёт и бесшумно исчезает из кабинета, прикрыв дверь без единого звука.       Чхве смотрит вслед альфе, вплетает пальцы в волосы с тяжёлым вздохом и упирается локтем в колено, прикрыв глаза. В воспоминаниях витает нежный сладковатый аромат Сонга, когда тот был возбуждён. Тогда его запах совсем не походил на запах альфы и казался до невозможности ласковым и в какой-то мере трогательным. Неожиданно хочется вернуться на несколько лет назад, в тот самый момент.       – О чём я только думаю, блять? – Бём со всей силы тянет себя за волосы.       Джин тогда зашёл очень не вовремя. И, если честно, Чхве до сих пор стыдно за себя и всю ситуацию, потому что, пусть и один раз, но он изменил своему омеге (хоть дальше минета и не зашло). Изменил с альфой.