Пролейся дождём

2007 год, конец сентября Руки и ноги затекли, во рту пересохло и ужасно хотелось в уборную. Сатору осторожно сел на край постели и бросил неловкий взгляд на спящую Кендис: с по-детски откинутой на подушку рукой, распластанная на белоснежной простыне и залитая ледяным лунным светом она казалась хрупкой, беззащитной. Истерзанной его беспощадной любовью. Вина и стыд захлестнули Сатору, смыли в безбрежный океан уничтожающей самоненависти. Он крепко зажмурился, схватился за волосы и стиснул зубы изо всех сил — только бы заглушить проклятую боль, затолкать обратно рвущиеся из глотки рыдания. Он непутёвый друг, отвратительный парень и никудышный любовник — настоящий неудачник. Это он-то, сильнейший Годжо Сатору? Быть того не может! Он снова посмотрел на Кендис, и в сердце ему вонзился невидимый нож. Как он мог быть с ней столь небрежным? Жестокий и эгоистичный мальчишка. С таким усердием рвался отмыться от провала с Сугуру, что вновь оплошал. Дрожащие пальцы Сатору медленно поползли по простыне, коснулись чернеющего кровавого пятна: оно всё ещё было мокрым. Он нервно сглотнул неприятный комок. Наверное, Кендис было очень больно. Покачнувшись, Сатору склонился над ней, осторожно припал открытыми губами к её промежности и, как бы извиняясь, легонько процеловал до лобка — будто это могло исцелить её тело, исправить то, что он натворил. Наивно и нелепо. Насупившись и тихонько простонав, Кендис повернулась на бок и свернулась в клубок. Похоже на пытку. Сатору на цыпочках прокрался в ванную комнату, нажал на выключатель и поморщился от ослепляющего искусственного света. Повернулся к зеркалу и испуганно уставился на свои рот и нос, перепачканные кровью. Он прижал к щеке тыльную сторону ладони и сконфуженно, неспешно утёр лицо. Затем Сатору невзначай глянул на низ живота — тоже весь перемазан кровью, даже белый пучок волос окрасился алым. Будто не любовью занимался, а кого-то убил. Гадкий, бессердечный мальчишка! Сатору приложил растопыренную пятерню ко лбу, грубо впившись пальцами в череп, и чуть слышно завыл. Хотелось живьём содрать кожу и пустить себе кровь в отместку. Какой он всё-таки мерзкий. Без него Кендис будет лучше. Раз уж начал ломать, то нужно до конца — под самый корень. Сатору вернулся в спальню, лёг на кровать и отчаянно притянул Кендис обратно, заключил в свои стыдливые, бесполезные объятия. «Я не люблю тебя, Кенди, не люблю! — твердил себе Годжо, стискивая её всё сильнее. — И я ничего не сделал, ты сама мне отдалась. Это не я, слышишь, Кенди? Не я! Это просто не мог быть я…»

***

«Это не я, слышишь, Кенди? Не я! Это просто не мог быть я…» — Сатору? Голос Кендис, как свет маяка, вывел Годжо из тьмы воспоминаний на свет настоящего. Он сделал глубокий вдох и попытался улыбнуться, чтобы успокоиться, но это не помогло: над домом Джонсов неизбежно сгущались призраки прошлого. — Что мы делаем рядом с маминым домом? — спросила Кендис. — Вряд ли ты собрался помочь ей переклеить обои в гостиной, хотя она просила, — добавила со смешком. — У тебя ведь есть ключи? — поинтересовался Сатору. — Есть. Но я так и не поняла, что мы тут забыли. — Узнаешь, когда попадём внутрь. Он взял её за руку и повёл за собой вверх по лестнице. На мгновение у Кендис подкосились ноги: перед глазами пронеслись злополучный ужин в компании Сэёми и Такеши, после которого Сатору охладел к ней, и тот роковой день, в который случился их первый раз — они не были здесь вдвоём с тех самых пор. Двадцать лет. — Какое сегодня число? — испуганно спросила Кендис, когда Сатору беспардонно выхватил у неё ключи и открыл входную дверь. — То самое, — ответил он и сделал пригласительный жест. — Ну же, смелее, Конфетка. Оказавшись внутри, Кендис направилась в гостиную, но Сатору перехватил её руку и помотал головой: — Не сюда. И повёл Кендис прямиком в её комнату. Она встряла в дверях, а Сатору пусть и робко, но всё-таки перешагнул порог, остановился возле письменного стола и распахнул занавешенное тюлем окно. Их раненая юность неуклюже перетаптывалась яркими лучами по подоконнику, пугливо дрожала солнечными бликами на стенах. Но вот уснувшая в каждом предмете юность сморгнула многолетнюю дрёму и вопрошающе поглядела на двух взрослых, прятавших под одеждой свои искалеченные сердца. Сунув руки в карманы брюк, Сатору задумчиво огляделся по сторонам, а затем повернулся к Кендис. — Так и будешь там стоять? — Сатору, зачем ты меня сюда привёз? — дрожащим голосом спросила она. — Здесь же… мы же… — Потому и привёз, — тихо ответил он, а затем приблизился и сжал её кисти. — Я хочу кое-что предложить, но ты можешь остановить меня в любой момент, лады? — И дурашливо склонил голову, мягко улыбнувшись. — Я слушаю. — Эм… в общем… я понимаю, что случившееся здесь двадцать лет назад никак не даёт нам сегодня быть вместе. Понимаю, что нанёс тебе душевную рану, которую ничем не залечить, хотя мы оба пытались. — Сатору смущённо поправил съехавшие очки, но затем нервическим движением снял их, приподнял голову Кендис за подбородок и заглянул в её глаза. — Я не могу изменить прошлое, Кенди. Не могу забрать лживых слов жестокого мальчишки. Не могу заставить его быть с тобой бережнее и ласковее. Я никогда не смогу ответить взаимностью на твоё единственное признание мне в любви. — Усмешка бессилия. — Ты не представляешь, как я хочу вернуться в тот день, Конфетка! Но это невозможно. Мне никак не заслужить твоего прощения, никак не убедить тебя в своих чувствах. Но, может быть… если мы попробуем понарошку вернуться в тот момент, и я сделаю всё так, как должен был… может, тебе станет хоть чуточку легче? По щеке Кендис скатилась слеза, затекла Сатору под пальцы. — Я не знаю… — на выдохе произнесла она, а затем рухнула ему на грудь, вжалась безропотно и нежно. — Не могу тебе противиться. Совсем как в тот грёбаный день! — Кендис стиснула зубы. — Омерзительно. Ненавижу тебя, Годжо. Ненавижу за то, что имеешь надо мной столько власти! — Если тебе страшно и ты не хочешь, мы сейчас же уедем. — Нет! — запротестовала Кендис: утёрла слёзы и смело заглянула в лицо Сатору. — Давай попробуем. Сатору приулыбнулся и снова взял её за руки, сел на край постели сам и усадил рядом Кендис. Она разглядывала их переплетённые пальцы, страшась посмотреть в его лицо: тогда, двадцать лет назад, он точно так же сидел на её кровати и был до невозможного красив, но мучительно холоден и отстранён. — Если бы это снова был наш первый раз, то начал бы я вовсе не с «хочу тебя», а с извинений за то, что пропал, не писал и не звонил. — Сатору волновался и нервно стискивал пальцы Кендис. — Что бы ты мне на это ответила, Кенди? — Захотела бы узнать, в чём причина. — Причина? Хах… Ну, я испугался того, что мои чувства стали сильнее и глубже. Это не было похоже на то, как я влюблялся прежде. И вообще ни на что не было похоже. А потом этот дурацкий ужин: меня покоробила не столько бестактность твоей матери, сколько то, что именно она говорила. Ещё меня испугал твой ответ на мой вопрос о том, чего ты хочешь от жизни. — Танцевальная школа и семья — это так страшно? — Я думал, что не готов к этому, что мне это не нужно. — А разве я тебе предлагала жениться и завести детей? — Кендис вдруг расхохоталась. — С чего ты взял, что в тот момент я подразумевала тебя? Ты был моей школьной любовью — и всего. — Знаешь, наверное, этот ответ даже меня в прошлом расстроил бы! — честно ответил Сатору и в очередной раз спрятал за ухмылкой печаль. — Мир не крутится вокруг тебя, не поверишь. Да и не собиралась я тогда ни с кем семью создавать: я, блин, школьницей была! — Ясно, — прошептал Годжо. — Я кретин. — Не кретин, — попыталась смягчить углы Кендис. — Просто слишком до хрена о себе мнишь. Сатору сделал паузу, чтобы переварить услышанное и собраться с мыслями, а затем продолжил: — После твоего праведного недовольства я бы сказал, что расстроен и что мне нужен друг… — Сатору помрачнел, и его плечи печально опустились. — Кто-то, кто сможет выслушать. Потому что в тот день я узнал о том, что натворил Сугуру, а после нашей недолгой встречи потерял его навсегда. — Он со всей силы стиснул пальцы Кендис. — Мне вообще-то не секс был нужен, а чтобы меня по головке погладили и утешили! Вот только предстать перед кем-то уязвимым, слабым… Я не мог себе такое позволить. Вместо этого я решил вернуть утраченное чувство контроля, и ты показалась мне самой лёгкой мишенью… Прости, Конфетка. — Если бы мы разоткровенничались, то в конечном счёте я бы всё равно отдалась тебе, Сатору. Хочу, чтобы ты знал и зарубил на длинном носу раз и навсегда: я бы ни за что не сочла твои откровения — даже твои слёзы! — слабостью. На кой мне робот, не способный на эмоции? — Наверное, я не смогу как следует объяснить это, но мир магов — те ещё джунгли! Если не будешь самым опасным хищником, то тебя съедят. — Я понимаю. И потому на дух не переношу магическое сообщество. — Кендис высвободила руку и утешающе погладила Сатору по лицу. — А уж индивидуалисту вроде тебя в нём тем более невыносимо и душно. Он перехватил её кисть, поцеловал в ладонь, а после закрыл ею свои глаза. Тепло и приятно. Но сердце всё равно ныло от боли и сожалений, а перед взором немым укором чернело кровавое пятно на белоснежной простыне. «Это был я. И я раскаиваюсь, Кенди». Сатору опустил руку Кендис, придвинулся ближе и едва касаясь припал к её губам. — Ты чего такой робкий? — со смешком спросила она. — Ну, у нас же первый раз, — с улыбкой ответил Сатору. Кендис умильно прыснула и внезапно покраснела — ну точно как девчонка! — Знаешь, что было обидно в первый раз? — проскулила она. — Что? — Что я тебя рассмотреть не успела! Завалился на меня, как тюлень… — Честно говоря, я твоего тела в тот момент тоже почти не помню. У меня страшно горело внизу и плыло перед глазами. Кендис забралась на матрас, села на колени и принялась в спешке раздевать Сатору. Долой пиджак и белую футболку! Сатору послушно поднимал руки и не мешал. Кендис принялась покрывать отрывистыми поцелуями его лицо и шею, а затем по груди спустилась к крепкому животу и потёрлась о него щекой. — Какой же ты красивый… — прошептала она, а после удивлённо добавила: — Подожди, а куда делся шрам? — Давай потом расскажу, а? — сипловато отозвался Сатору. Кендис закусила кончик языка, нетерпеливо расстегнула ширинку и обнажила его член. Сатору самодовольно ухмыльнулся и пошире расставил ноги. Кендис стянула с плеч рукава, оголив грудь, склонилась и провела сочащейся смазкой головкой по соску. У Сатору нестерпимо защекотало под языком от удовольствия. Смущённо улыбнувшись, Кендис внезапно нагнулась и трепетно поцеловала его член у самого основания, провела нижней губой по всей длине и слизнула с кончика прозрачную вязкую каплю. Сатору содрогнулся, экстатично закатив глаза, и непреднамеренно хохотнул. — Ты чего, Конфетка, ртом это делаешь? Хах, во даёшь! — Он смял в кулаке пододеяльник. — Я-то думал, у тебя табу. — Так и есть. — Её щёки залились румянцем. — Просто решила попробовать. — И как? — Не блюдо от шефа, но ты приятен на вкус, — тихонько отозвалась Кендис, потупив взор и облизнув губы. — Чёртов Годжо! Всё-то у меня с тобой в первый раз. Ещё и в этой комнате… В этой проклятой комнате. По спине Сатору пробежали мурашки: удушливые воспоминания вырвались из глубин подсознания, обожгли стыдом. Он размашисто обнял свою Кенди, сжал изо всех сил и самозабвенно целовал в висок рваными поцелуями, безмолвно крича: «Прости меня! Прости!» Уложил её на спину, стянул нижнее бельё и, осторожно разведя ноги, припал к её промежности открытыми губами, легонько процеловал до лобка. Кендис с хрипловатым удовлетворённым стоном податливо задвигала бёдрами ему навстречу, опустила вниз разомлевшую ручку и, мазнув пальцами по узкому лбу, сжала мягкую чёлку. — Сатору!.. — сладко выдохнула Кендис, сомкнув веки. Первый раз. Первый раз она от удовольствия звала его по имени. Растроганный Сатору протяжно застонал, потёршись лицом о нежные мокрые складки, и стал быстрее перебирать юрким языком. Легонько оттягивал ртом тонкие губы, старательно, но бережно посасывал клитор и влажно щекотал слипшимися ресницами кожу Кендис. — Пожалуйста, вот так… — проскулила она. — Пожалуйста, Сатору… «Смотри и учись, глупый мальчишка! — самодовольно кричал Годжо юному и неопытному себе. — Девчонкам не нравятся эгоистичные и грубые засранцы. Сначала она, а потом ты, балда!» Сатору изнывал от нетерпения: изнутри колотило, тело полыхало. Но он твёрдо вознамерился в первую очередь удовлетворить свою Конфетку и прилежно держал нужный ритм. Его умелые движения были отточены до совершенства годами бесчисленных занятий любовью и десятками «средненьких» оргазмов. «Я почти до мелочей знаю, как сделать тебе приятно, Кенди. Но это нисколько не скучно, это, чёрт побери, удобно! Что может быть лучше превосходного секса с любимой женщиной? Разве что только сражение с достойным соперником». Она вот-вот кончит: Сатору понял это по напрягшимся мышцам живота, вытянутым носочкам и отсутствующему дыханию. Он надавил языком чуть сильнее, участил темп ласк и мысленно отсчитал: «Три, два…» — А!.. «Бинго!» Сатору ликовал. Он максимально сбавил скорость, но не остановился — позволил Кендис немного остыть, а затем стремительно участил движения, впился жадно и сильно. Это работало не всегда и не стопроцентно, но у тела Кендис была маленькая особенность: если не упустить момент и хорошо постараться, то следом за одним оргазмом почти сразу наступал второй — ещё более яркий, чем первый. И Сатору мысленно воспарял над миром, когда ему удавалось поймать это мгновение, всё сделать правильно и довести Конфетку до второго финала. — А!.. — вновь вскрикнула Кендис и рефлекторно отстранилась, не выдержав слишком интенсивной стимуляции. «Ну как же я хорош!» Сатору нежно причмокнул пульсирующую промежность — в качестве прощального аккорда — прилёг рядом и сгрёб Кендис в объятие. — Двухзарядная ты моя! — со смешком изрёк он, захлёбываясь воздухом и сгорая от перевозбуждения. — Если бы это и впрямь был наш первый раз, то я уж точно начал бы с этого! Кендис рассмеялась заливисто и звонко, как не смеялась никогда. Рассмеялась беспечно и счастливо. Сатору смиренно выжидал, пока она насладится разрядкой, переведёт дух и будет готова ко второму заходу. — Сейчас, я сейчас… — приговаривала Кендис, поглаживая его по низу живота. — Не торопись, — ответил он, — я подожду. — Пить хочу, — устало пробормотала Кендис, проведя ладонью по взмокшему лбу. Сатору бодро подскочил с кровати, вылетел из комнаты и спустя мгновение вернулся с графином и двумя чашками. — Охренеть, откуда у тебя столько энергии? — промямлила Кендис, а затем разнеженно добавила: — Спасибо, Сатору. — Так я ещё не кончил, вот меня и распирает! — со смешком ответил Годжо, хлебнув воды прямо из графина и, конечно же, облившись. — Мда… — снисходительно протянула Кендис, спокойно стряхнув с простыни воду. Затем она сжала запястья Сатору и поманила его к себе. — Иди ко мне. Она вновь легла на спину и широко развела ноги. — Ложись сверху. Сатору вопросительно вытянул шею и изумлённо захлопал веками. — Чего? — Говорю, ляг на меня. — Мне же нельзя сверху. — Никому нельзя. Но если у нас первый раз, то ты должен быть сверху, — настаивала Кендис. На миг Сатору сделалось не по себе. Он медленно опустился на подрагивающих руках, и Кендис вдруг упёрлась кулачками ему в грудь — совсем как тогда. В её распахнутых глазах метались искорки страха и неуверенности. — У меня прежде никого не было, Конфетка, но клянусь, что буду осторожным, — игриво и ласково пропел Сатору ей на ушко. Кендис сдавлено усмехнулась и тотчас расслабилась: просунула руки ему под мышки, обхватив пальцами за плечи, и скрестила ноги у него за спиной. Сатору входил в неё медленно, без резких движений — будто и впрямь впервые. — Тебе не больно, Кенди? — целуя её лоб, шепнул он. Она отрицательно помотала головой и вжалась в него теснее, подаваясь навстречу. — Люблю тебя, Кенди-Кенди, люблю… — приговаривал Сатору. А ей хотелось рыдать. Из-под чёрных ресниц выкатилась слеза и стекла по виску в волосы. Сатору потёрся щекой о её мокрое лицо, поцеловал и шёпотом спросил: — Всё хорошо? Кендис утвердительно закивала и притянула его к себе ещё сильнее. Умопомрачительно. Так приятно, что словами не выразить. «Мой любимый, мой нежный, мой прекрасный мальчик! — с трепетом повторяла про себя Кендис, и слёзы освобождения одна за другой скатывались к вискам. — Мой! Весь мой!» — Весь мой… — чуть слышно вымолвила она, обхватив его как спасательный круг. — Весь-весь, Конфетка! Непривычная поза: внутри казалось ещё более переполнено, чем обычно. И ещё сильнее обычного жгло и тянуло. Приятно жгло и тянуло. — Вся твоя… — неосознанно прошептала Кендис. — О-о-о, — заворожённо протянул Сатору, и широкий рот его растянулся в бесовской ухмылке. — Так моя, говоришь? Кендис приложила ему ко рту ладонь и зажмурилась. Сатору победно посмеивался в её ладошку и прицеловывал. Затем он перехватил её руки, вытянул их у неё над головой, вдавил в матрас и со словами «я ускорюсь?» усилил толчки. Голубые огонёчки белокурого бесёнка закатились, и Сатору, издав надсадный вскрик, кончил. Опустился на Кендис, стиснул её в объятиях и, шумно дыша, приходил в себя. — Ты не всё? — с досадой спросил он, жалобно сведя брови и по-мальчишески выкатив вперёд нижнюю губу. — Я уже до этого два раза, так что не парься… Сатору просунул руку между их животами, спустил ниже, нащупал лобок Кендис и стал энергично ласкать средним и безымянным пальцами её клитор. — Необязательно… — облизнув губы, на выдохе произнесла она. Необязательно? Это такая шутка или она забыла кто он? Сатору не успокоился, пока Кендис не уткнулась ему в шею и не издала хрипловатый финальный стон. — Вот теперь идеально! — откатившись в сторону, проголосил Годжо и довольно присвистнул. — Круто же было, а, Конфетка? — Эта комната прямо карму почистила… — протянула Кендис, откинув на подушку руку. Сатору звонко прыснул. — Знаешь, о чём я сейчас подумал? — О чём? — Все нормальные люди задаются вопросом, чем бы разнообразить миссионерскую позу, а мы с тобой: «М-м-м, миссионерская поза, вау! Что-то новенькое!» — Где нормальные люди и где мы с тобой, Годжо? — Ну да. Солнечный свет, расшитый тенями, прокрался к ним на кровать, исписал танцующими бликами разморённые тела и умиротворённые лица. С улицы, всколыхнув тюль, ворвался тёплый сухой ветер и приятно обдал вспотевшую кожу. До чего хорошо! Сатору придвинулся к Кендис и прижал её ладонь к своей щеке. Его переполняли нежность и трепет, переливались через край. Он — честное слово! — готов был умереть от нежности и трепета, но жить хотелось сильнее. — Что ты делала, когда я ушёл от тебя утром? — тихо спросил Сатору. Кендис ненадолго призадумалась. — Волосы обрезала маникюрными ножницами, — ответила она, глядя куда-то сквозь пространство и время. — А потом включила музыку, вскочила на кровать и топтала кровавое пятно. Кричала, что ещё завоешь, как захочешь скучную меня обратно, но мне будет наплевать. — Мощно ты меня прокляла, — ответил Сатору как бы в шутку, а у самого от страха глаза округлились. — Да уж… Ну а ты? — Кендис перевела взгляд на Сатору. — Что делал ты, когда ушёл? — Поехал в Киото, к маме. Она меня не ждала, я даже не предупредил, что приеду. Мне было так… так паршиво и грустно, но я убеждал себя, что всё в норме. Правда, от мамы попробуй что-нибудь утаить! — Он издал печальный смешок. — Говорит, мол, что, со своей «девочкой из Америки» поссорился? — Ты уже тогда ей про меня рассказал, что ли? — Кендис от удивления открыла рот. — Да я… — Сатору смущённо почесал макушку и покраснел. — Я случайно обмолвился. Уже и не вспомню как, но мама меня тогда ловко раскрутила: пришлось признаться, что втрескался в девчонку. Она, разумеется, спросила, что за девчонка. И когда я сказал, что иностранка, она ответила, что ожидала от меня этого, хах! — Мама тебя, дурачелу, как облупленного знает, — процедила Кендис и дурашливо потыкала Годжо по рёбрам. — Ага! — отозвался он, схватив Кендис за палец. — В общем, я провёл там целый день: спал в своей старой комнате на детской кровати, в ворохе игрушек. — Хотел вернуться в детство, где всё было легко и беззаботно? — прошептала Кендис и погладила его по щеке. — Наверное. — Никогда не думала, что тебе тоже было плохо. — Вряд ли мне было хуже, чем тебе. — Вот вечно ты это делаешь. — Кендис недовольно надвинула брови. — Сатору, грустить — это нормально. Перестань ты лишать значимости свои негативные чувства! Бесишь. — Но я же честно говорю, что грустил. — Ладно, — сдалась Кендис, — над этим ещё придётся немного поработать. — Потянулась к Сатору и чмокнула кончик его носа. — Пошли поедим, по-любому ведь голодный уже. — Какое у нас взаимопонимание! — Сатору улыбнулся. — Жаль только, что для этого нам потребовалось целых двадцать лет.