Your Best American Girl

«Мне страшно... Мне так страшно. Меня осудят? Скажут, что я виноват? То же случилось с мальчиком, который тоже видел демона... Может, мне тоже пора бежать? Но там лес, я ведь не выживу! Волки, звери... И эти черти тоже там! Черти или... Демоны?! Точно, демон, он убил сестру Цутако... Я был слаб, я не смог защитить её и даже пошевелиться! Сидел в шкафу, как последний трус, а её терзали... Прости, Цутако, мне так жаль... Если бы я мог, я бы вернулся назад и погиб вместо тебя...»

      С губ Гию срывается дрожащий вздох, и он кладёт голову на сложенные на столе предплечья, зарываясь в них щекой и смотря полуприкрытыми, мутными от усталости глазами в одну точку. Его радужки будто потускнели, стали блеклыми и будто приобрели сероватый оттенок, о чём упоминала сама Чизу. Впрочем, стоило ему вновь расплакаться у неё на руках, как его глаза вновь ярчали, приобретая свой привычный синий цвет, чем вгоняли Чино, чей голос слышится с улицы, в ступор. Томиока же не обращает внимание ни на своей внешний вид, ни на шумный, уж очень оживлённый спор вышеназванной, происходящий на улице, прямо у дома. Гию, сидящий за гостинным цукуэ, на котором стоят кружки с уже давно остывший чаем, прекрасно слышит всё, что разворачивается за тонким слоем сёдзи, прямиком на энгаве.       – Яги-сама, с огромным уважением к Вам... – Чизу шипит это без толики уважения, о котором постоянно говорит, обращаясь к Тецýо Яги, старосте деревни. Он часто принимает решения, которые ей не по нраву, и мириться с этим она не готова. Не когда это касается детей. – Но это полнейший бред!       – Чизу, дорогая... – он хочет успокоить пылкий нрав уже зрелой и такой конфликтной женщины, но прерывается, стоит ей грубо махнуть рукой перед его лицом и упереть ладони в бока, стоя на краю энгавы и глядя на него сверху вниз сощуренными в негодовании глазами.       – Молчать, я не договорила! – ворчит она, щёлкая пальцами, будто пытаясь привести Тецуо в чувства, хотя, по мнению советников старосты, о своём поведении пора задуматься ей самой. – Вы не можете просто так окрестить мальчика сумасшедшим из-за того, что он Вам рассказал!       – Чизу, я понимаю твоё возмущение, но...       – Я не договорила! – Чино едва не вопит, раздражённая как минимум глупостью старосты, а как максимум – тем, что он так легко распускает по деревне сплетню о тринадцатилетнем, чёрт возьми, мальчике! – Какое право Вы имеете решать судьбу чужого Вам ребёнка?! Вы ставите крест на его будущем, отправляя его в лечебницу для психбольных! Это сделает ещё хуже, разве вы все это не понимаете?! – говорит она, обращаясь к двум советникам старосты, но те только отводят глаза, выглядя настолько напыщенными и уверенными в решении своего главного, что ей становится тошно.       – Чизу, прошу тебя...       – Не фамильярничай, – шикает Чизу, чем вызывает у Тецуо тяжёлый вздох, который она сопровождает цоканьем. Борьба короткими звуками длится недолго, и Яги отступает на шаг назад от энгавы, признавая поражение и отходя от её дома всего на метр. Но Чино уже чувствует себя победительницей.       – Чино-сан, прошу Вас выслушать наши доводы. Эта ситуация очень непростая...       – Ага, непростая... Да всё просто, как раз-два!       – Тише! – теперь уже Тецуо повышает голос, недовольно сверля взглядом Чизу, и та, несмотря на желание и дальше действовать на нервы ненавистному мужику, смолкает, обещая себе слушать старосту до тех пор, пока он не скажет какой-то ужасно бредовый довод. Тот удовлетворённо кивает её смирению и медленно-тягучим голосом продолжает: – Я и мои советники изучили всю ситуацию и приняли решение, что ребёнку будет лучше уехать к людям с психиатрическим образованием. Они ему не чужие, они его дальние родственники и готовы радушно принять его, – Яги замечает, как ноздри Чино расширяются, когда она делает глубокий вдох, и он уже готовится сощуриться от очередного громкого крика, но с удивлением замечает, что женщина сдерживает себя. Этот довод был несуразным, но не самым ужасным. – Здесь всё будет напоминать мальчику о случившейся трагедии. Ему будет тяжелее отпустить ситуацию, если он останется в доме, где однажды видел растерзанный труп своего родного человека. Там же, окружённый новым городом, живущий рядом с любящими и образованными психологически людьми и купающийся в достатке, он вскоре сможет забыть обо всём – такова уж детская натура, – Чизу шумно шипит сквозь зубы, ей хочется рвать волосы на голове от того, как пренебрежительно и снисходительно звучит этот высокоинтеллектуальный болван, который на самом деле не может ничего, кроме как воображать себя Всевышним, что ещё более отвратительно, чем его козья бородка. Но Тецуо воспринимает молчание Чино за слабость и делает ошибку, когда говорит с насмешкой в голосе и улыбкой на губах: – Да и с чего такая любовью к приюту детей, Чизу? У тебя ребёнок был всего один, а ведёшь ты себя так, будто всю жизнь только и занимаешься тем, что обхаживаешь детей. Если кто и должен заниматься сиротками в нашей деревне, то я, у меня-то восемь детей и все здоровые, бодрые, счастливые!       И на этом моменте Чино физически ощущает, как внутри неё что-то взрывается. Жар приливает к щекам и короткие пряди волос прилипают к вспотевшим вискам, когда она резко спускается с энгавы и грубо мажет ладонью по лицу Тецуо, не обращая внимание на то, как его подхалимы дёргаются и пытаются схватить её, обругав при этом всем, на чём свет стоит. Она же, будто дикая, расталкивает их и снова взбирается на веранду своего дома, смотря на Яги с такой яростью и ненавистью, с какой она не смотрела на него даже тогда, когда он пытался унизить её при деревне, пока она была молода, а у него ещё не было козлиной бородки.       – Не смей так говорить, чёртов Яги, не смей! – Чизу кричит, её восклицание разрезает воздух хрипотцой голоса и остротой слов, когда она стискивает дрожащие ладони в кулаки, глядя с вызовом в глаза оскорблённого и выбешенного Тецуо. – Не смеши меня, не смеши! Тебе нет никакого дела до детей этой деревни и нет никакого дела до бедняков этой деревни. Ты единственный живёшь припеваючи, изредка бросая своим подхалимам монеты, будто псинам, а они всё это жрут, жадно и с удовольствием, как чёртовы свиньи! Но самая главная свинья, Яги, это ты. Ты никогда не растил восемь своих чёртовых детей – ты отправлял их пахать на поля ради своей выгоды и порол их, и это единственное, чем ты занимался, пока твоя жена, седая в свои двадцать семь, всех их воспитывала и ласкала! Ты не сделал ничего для своего потомства, разрушив всё их здоровье с самого детства и раскидав их по всем уголкам Японии в погоне за выгодными свадьбами, а теперь хочешь заняться сиротками?! Не позволю.       Чино шипит, с трудом выдыхая, и останавливается только потому, что её лёгкие болезненно горят, а горло пульсирует. Её собственные крики оглушили её саму и собрали вокруг забора её дома несколько зевак, которые быстро разнесут весть о её невежестве на всю деревню. Она не заботится об этом – ненавидит её пара, тройка или целая толпа людей. Ей от этого ни лучше, ни хуже. Она вообще плевала на них всех и на то, что они думают. И она скажет это вслух, если потребуется.       – Ты прекрасно знаешь, что психиатры могут быть опасны для ребёнка в таком возрасте! Он всё понимает, он знает, что видел и кого видел, а вы пытаетесь привить ему сомнения в его собственных глазах и его собственной памяти! – теперь голос Чизу срывается на жалобный, немного дрожащий от эмоций, которые переполняют её тело, слишком хрупкое для столь чувственной женщины. – Даже если то был волк иль другой дикий зверь, чего пихать мальчика по психиатрам?! Он увидел то, что увидел, и пытаться вытеснить это, когда рана ещё свежая – насилие и жестокость над его юностью! Он ни разу в жизни не видел тех, к кому вы хотите его сбагрить, разве вы не понимаете?! Почему все в этой деревне помешались на мысли, что этот мальчик – угроза, а не такая же жертва, как его сестра?!       Ещё более тяжёлый, почти задыхающийся выдох знаменует о том, что Чино, несмотря на своё желание высказаться ещё резче и жёстче, не может совладать с собственными чувствами и лёгкими, которые теперь немного немеют от предыдущего пламени, вынуждая ком тошноты подкатить к горлу. Тецуо, заметив уязвимое положение противницы, быстро шагает к ней и обманчиво мягко кладёт ладонь на её плечо, чтобы после крепко сжать и опустить женщину ниже, чтобы та наклонилась, и староста мог просипеть ей в ухо своим паршивым голосом то, что она подсознательно боялась услышать.       – Ни мне, ни деревенским не интересно твоё нытьё, женщина, – Яги говорит грубо, его голос чуть ниже шёпота, и Чизу едва может расслышать его угрозу из-за пульсации собственной крови в ушах. – Этот отпрыск поедет с теми людьми, и мне неважно, как они будут к нему относиться и что с ним делать. Им интересен случай мальчонки только со стороны психологии, и, после изучения, пусть они хоть выкинут его на улицу, как шавку. Самое главное – это плата за него, и меня предложенный ценник вполне устраивает, – Тецуо шипит и шипит ей на ухо противным, хрипловатым голосом, в котором теперь течёт не сладкая патока, а жидкий металл, и он кровавым привкусом оседает во рту Чино. Она и не заметила, как прокусила тонкую кожу на внутренних сторонах щёк и губ. – Скажи спасибо, что мы оставим этого отпрыска Шиназугав на твои кривые плечи. Они сдохли, и спасибо Боже, не будут побираться по улицам. Они были хуже бродячих псов, и для всех облегчение наконец забыть про их жалкое существование. Так что, Чизу, закрой свою пасть и молись, если не хочешь, чтобы эту мелкую сволочь в твоём доме отправили к родственникам Кёго. Они будут к нему не столь же милосердны, как ты, слабая и никчёмная женщина. Я надеюсь, что я понятно изъясняюсь...       И Яги медленно, с тошнотворной ухмылкой отстраняется от Чизу, по одному только выражению её побледневшего лица понимая, что проблем она не доставит. Не тогда, когда, пытаясь спасти одного ребёнка, она может потерять двух. Чино выпрямляется, мурашки бегают по её загривку и плечам, вынуждая те трястись от ярости и безысходности, когда она округлившимися от отвращения и ужаса глазами наблюдает за уходящим мужчиной с его чёртовой свитой.       – Я тебя ненавижу, ублюдок, – шепчет она содрогающимся голосом, на её глазах наворачиваются слёзы, такие ненужные в этот момент. Но беспомощность и внутренний конфликт, вызванный монологом высокомерного старосты, заставляет её смиренно ретироваться, с лёгким шумом распахнув сёдзи, а после заперев их так, чтобы не осталось даже щели на улицу. Чизу чувствует нужду медленно сползти по стенке и заплакать, но ей приходится собрать себя в кучу, как только чьи-то руки крепко обнимают её, а куда-то в её грудь раздаётся тихий плач. – Ну-ну... И чего ты ревёшь?       – Вы заступились за меня... – шепчет Томиока, тихо всхлипывая и глядя на неё снизу вверх, совершенно разбитый и снова в эмоциональном беспорядке. Находиться рядом с этим мальчиком сложно, Чино признаёт это – он то мужается и пару дней не роняет ни слезинки, сухо и холодно отвечая на любой вопрос, то несколько часов подряд громко рыдает в её юбку, отчаянно прося утешения и ласки. Впрочем, кто она такая, чтобы отказать? – Н-но меня всё равно заберут, да?! Заберут... Я не хочу, Чино-сан, я не хочу...       Гию шепчет, снова валясь с ног от потрясения, и на этот раз Чизу, даже подхватив его под руки и потянув вверх, неспособна удержать его. Медленно она оседает на полу вместе с Томиокой, осторожно прижимая его к себе и поглаживая по растрёпанным волосам. Она ничего не говорит, вымученная, немного осунувшаяся и подавленная, но её сочувствие и попытки утешить льются из каждого её жеста, когда она старается одними только касаниями расслабить напряжённую спину Гию. Он всегда ощущает нужду спрятаться, даже во сне, из-за чего его спина постоянно сжата в неестественном положении. Поэтому в последние два дня, что он проживает у Чино, он с трудом может избавиться от постоянных, тянущих болей в мышцах.       Чизу не может сдержать тихий стон усталости и разочарования, ведь слышит шаги из спальни и видит стоящего на пороге гостиной Генью. Он только недавно, пару часов назад, уже на рассвете, уснул, и женщина мечтала о том, что тот проспит до обеда, но, вероятно, его перепугали её крики и громкие рыдания Гию. Тот сейчас, кстати, успокоился, быстро выплакав свой лимит слёз на сегодня и теперь пялясь в одну точку, прижавшись к боку Чино.       Она собирает всю волю в кулак и медленно поднимается на ноги, помогая Томиоке сделать то же самое. Она не ощущает от него сопротивления, поэтому медленно ведёт его к Генье. «Генья в последнее время только спал, плакал и ел, но, кажется, видел Томиоку и проявлял к нему интерес. Надеюсь, не возникнет проблем, если я оставлю их вместе ненадолго...» – размышляет Чизу, неспешно сталкивая мальчиков лицом к лицу друг к другу и сразу же замечая их недоумевающие, настороженные взгляды, устремлённые прямо на неё.       – Гию, Генья, проведите немного времени вместе, хорошо? Может, поиграете немного, я оставила вам игрушки в коробке. Я пока чайник заварю, печь растоплю – на улице прохладно уж, – Чино улыбается, осторожно подталкивая неловких детей в сторону спальни, где в последнее время расположились три футона, вечно расправленные и в беспорядке. Она слабо, без очевидного веселья в голосе усмехается и после, как только заплаканно шмыгающий Гию и сонно зевающий Генья скрываются за дверью, позволяет себе испустить очередной выдох разочарования. Выражение её лица быстро сменяется на хмурое, из-за чего морщины в уголках поджатых губ становятся более явными.       Несмотря на то, что Генья, услышав об игрушках, выкладывает их на пол и выжидающе смотрит на Гию, сидя напротив него, тот не проявляет никакого интереса. Разнообразие забав даже впечатляет – здесь и такэтомбо, которое можно запустить в воздух лёгким движением, и красочные карты мэнко с различными изображениями, и немного пошарпанный дарума отоси с большим количеством дополнительных блоков, и даже кэндама с зелёным шариком, по верхней части которого пошёл скол.       – Я тебе мешаю? – внезапно спрашивает Шиназугава, поджимая губы и крепко жмурясь, когда, из-за движения лицевых мышц, кожа на ранах, закрытых бинтами и пластырями, натягивается и отдаёт острой болью. Генья за последние пару дней уже привык к этим всплескам, но всё равно неприятно. Томиока смотрит на него несколько секунд, а потом слегка мотает головой, выдыхая.       – Нет... Нет, не мешаешь, – он коротко бормочет, и Шиназугава недоумённо пожимает плечами, не ощущая неловкости, которая ещё не присуща его юному возрасту, в отличие от Гию, который определённо чувствует комок нервозности внутри как от присутствия другого пострадавшего ребёнка, так и от всей ситуации, которая угрозой нависает над ним.       – Почему ты не хочешь со мной играть? – пытливо допрашивает Генья, настырно прильнув ближе к Томиоке в попытке по-детски надавить на него и получить наконец ответ больше четырёх слов и громче шёпота. Но то, как Гию отшатывается, содрогаясь, вынуждает Генью тоже резко отпрянуть, глядя на Томиоку распахнувшимися от удивления глазами. Они смотрят друг на друга ещё минуту, и после этого один из них шепчет, шумно выдохнув и поёрзав: – Я тебе противен из-за этого?       Шиназугава спрашивает неуверенно, осторожно поднося ладонь к лицу и не касаясь бинтов даже кончиками пальцев, но очевидно намекая на них. Гию молчит, обдумывая ситуацию, а после резко мотает головой, понимая, что, должно быть, обидел Генью своей отстранённостью и кроткостью, которая может быть принята младшим за безразличие.       – Нет-нет, дело не в том, что я не хочу играть с тобой. Я просто не хочу играть, – утверждает Томиока, неловко улыбнувшись и почесав затылок, и за свою мягкую искренность он оказывается награждён такой же детской улыбкой, которая ослабляет напряжение, и оно, уже не такое ощутимое в воздухе, растекается, медленно растворяясь. Впрочем, неловкость снова набирает обороты, стоит им заговорить друг с другом.       – Ты же Гию, да? Мы вроде не знакомы, но мама хорошо отзывалась о твоей старшей сестрёнке, когда та приходила помогать нам! – Генья говорит с лёгкой весёлостью в голосе, очевидно желая сделать комплимент или поболтать со старшим мальчиком, но Гию мрачнеет, и Шиназугаве приходится осечься и замолчать, когда он замечает это. Дискомфорт селится в груди Геньи при уже второй провальной попытке расположить к себе Томиоку, и он стыдливо опускает голову, складывая ладони на коленях и отодвигаясь ближе к своему футону. – ...Извини, если я снова сказал что-то не так. У меня никогда особо не было друзей, только мои братья и сёстры, и я не уверен, о чём мне нужно с тобой говорить и как это делать, поэтому я... Я просто... Теперь, без братьев и сестёр, я не знаю как заговорить с кем-то, и мамы тоже нет, и...       Шиназугава неловко заикается пару раз, и его вдохи немного похожи на всхлипы, когда он упоминает свою семью, очевидно мало социолизированный за пределами узкого круга, который недавно дал огромную трещину и вынудил его остаться без кого-либо, с кем можно пообщаться. Гию шумно сглатывает, потому что понимание пронзает его сознание острой иглой.       Он тоже был – и наверное остаётся, – таким. Неловким, с трудом социализирующимся, пусть и улыбчивым, и дружелюбным. В детстве ему нравилось гулять с детьми на своей улице, потому что все они были, со слов родителей, «приличными и перспективными». Он доверял их советам, поэтому слушался. Но громкие компании всегда утомляли его, поэтому он недолго мог терпеть большие группы играющих ровесников, из-за чего те редко брали его в свой круг. Только Цутако, иногда выходящая на прогулку вместе с ним, стыдила мальчишек, и они, громко извиняясь, всё-таки тянули его за собой.       Когда же родителей не стало и они вдвоём были вынуждены переехать в эту глухую деревню поодаль от города, Гию не находил в себе сил или повода завести друзей. Пару раз он видел в окно белокурого мальчишку своего возраста, но, стоило тому обратить внимание на чужой взгляд, как он поспешно прятался, стыдясь подойти к нему ни с того ни с сего и представиться. В городе за него это обычно делали родители или старшая сестра, ведь приличных детей было принято знакомить подобным образом, но, пока Цутако много работала ради их содержания, ему было слишком неловко попросить её об этом.       Впрочем, ему кажется, что тот мальчик видел его, несмотря на то, как быстро Гию старался укрыться в своём футоне или просто за стенкой, чтобы тот не смог заподозрить, что кто-то подглядывал за ним. Томиока не знает, но догадывается, что Генья – младший брат объекта его интереса. Длинные ресницы, большие глаза, высокие скулы и тонкие брови, не отличающиеся ничем, кроме цвета, – всё это мешается в мыслях. Удивительно, но присутствие Шиназугавы его немного успокаивает, и он даже с облегчением выдыхает, когда поднимается на ноги.       – Я не против быть твоим другом, даже если я правда не могу поиграть с тобой сейчас, – шепчет Гию мягким голосом, почти таким же, каким с ним разговаривала Цутако, когда успокаивала. Он садится на пол, едва сдерживая шипение от боли в спине, после чего осторожно кладёт ладонь на плечо Геньи и улыбается ему уголками губ. – Но, может, ты поиграешь, а я посмотрю? Видел когда-нибудь кэндаму?       Шиназугава мотает головой, и Томиока показывает ему игрушку и как с ней играть, после чего совершенно счастливый мальчик начинает пытаться удержать зелёный шар на месте между выступами. Сначала он расстраивается, потому что с координацией у него всё не очень хорошо, и он не совсем понимает технологию. Но подбадривания Гию и то, как он подвигает свой футон ближе к футону Геньи, вызывают в нём взволнованный трепет от желания восхитить Томиоку. «Он совсем как Неми...» – кажется мальчику, когда он смотрит в глаза другого, находя в них мимолётное утешение и поддержку.       Когда Чино возвращается в комнату, то находит Гию, который лежит на футоне на спине, тяжело дыша, и устроившегося у него под боком Генью, что скромно приобнял себя руками, но не отказал себе в удовольствии упереться щекой в плечо старшего. Эта картина вызывает у неё сначала умиление и облегчение, а после – горечь, которая скатывается по горлу вместе со слюной. Им ведь придётся скоро расстаться и вновь остаться одним.       Так и происходит. И если Гию знал об этом, то Генья смотрит в окно со слезами на глазах, наблюдая за тем, как Томиока стоит рядом с Чизу, пока у их дома паркуется массивный чёрный автомобиль. Почему-то именно в этот день с самого утра начал падать снег, и сейчас он смешивается с порывами ветра, неприятно ластясь к открытой коже ладоней и щёк. Гию крепче жмётся к Чино и дрожит не от холода, стоит двум людям выйти из транспорта с помощью личного водителя.       – Какая роскошь!       – Такие-то родственнички у сумасшедшего мальца?       – Никогда такого не видела...       – Дивно выглядит.       – Такие есть у всех в городе?!       Шёпот выглянувших из домов и собравшихся на окраинах улицы людей нервирует. Их восхищение, осуждение, непонимание и обвинение видны во взглядах, и Томиока ощущает себя диковинкой, от обозрения которой его огораживает только Чизу.       – Ну-ну, Гию, расслабь спину... Помнишь о чём мы говорили? – она бормочет и нежно гладит ладонью болезненно прямую спину Гию, и тот через силу вынуждает себя немного сгорбиться. Напряжения от этого не уходит, но давления на мышцы становится меньше. – Всё будет в порядке, милый. Помни, что я верю тебе, и их слова ничего не значат, когда ты знаешь то, что видел и слышал...       Томиока нервозно кивает, уже не глядя на Чино с надеждой на то, что она вступится за него вновь. Всему есть свой предел, и теперь в его синих глазах виднеется лишь печальное смирение, смешанное со страхом, дискомфортом и искренней горечью.       – Томиока Гию, – говорит низкая женщина, когда подходит ближе к нему и наклоняется, сложив ладони на коленях. Она осматривает его спокойно, и от её взгляда ему становится холодно. Или это очередной порыв ветра так влияет на его тело?       – Мы твои родственники. Помнишь нас? – спрашивает уже мужчина, и дрожь в ладонях и слабость в ногах точно вызываны не погодными условиями. Гию кивает в ответ на всё, о чём они говорят – на их вопросы, на их имена, на их приветствие и на их обещания. Его инстинкты молят его о побеге, но скованность вынуждает его оставаться на месте, замереть и сжаться в глупой надежде спрятаться.       Капля пота замерзает на виске мальчика, его глаза широко распахнуты, а сердце бьётся о рёбра, стоит им упомянуть то, что у него появится новый дом. Он сомневается, резко вздёргивает голову и смотрит на Чизу. Её слезы дают понять, что всё происходящее – не плод его воображения. А был ли демон плодом его воображения? Может, если он признает, что его сестру разорвали дикие волки, то ему позволят остаться с доброй женщиной? «Была ли у меня сестра?» – проносится мысль в голове, и именно в этот момент Гию вынужденно подаётся корпусом вперёд. Его ноги не слушаются, и он с трудом заставляет себя сделать первый шаг.       Дальше же он идёт спокойно. По крайней мере так кажется шепчущимся наблюдателям, чьи пристальные взгляды обжигают кожу холодом и отравляют тело ядом. Томиока трясётся, как осиновый лист, стоит женщине слева охватить его локоть пальцами, чтобы подвести его ближе к машине. Когда же к нему тянется мужчина в попытке помочь ему взобраться на сидение, то Гию брыкается. Он резко вырывает руку из нежной хватки и слышит треск рвущейся ткани, звучащий в ряд с тихим вскриком «ловите его!» и отборной бранью.       По щекам текут тёплые слёзы, медленно остывающие и смахиваемые ветром, и расплывчатый образ Чизу, кротко стоящей напротив него в паре метров, будет единственным живым воспоминанием о ней. Томиока срывается с места, дрожь в ногах не утихает, но он почти заставляет трясущиеся мышцы работать. Он пробегает мимо Чино, и та не оборачивается, чтобы посмотреть ему вслед. Только вскидывает голову к затянутому серыми тучами небу, смыкает влажные ресницы и улыбается, облегчённо выдыхая благодарность Богу за услышанные молитвы.       – Чем ты думала, Чизу?! Ты могла поймать его! – слышится мерзкий голос сзади, и Чизу чувствует грубую, старческую ладонь на своём плече. Она заставляет себя собрать мысли в кучу только для маленькой мести, для мимолётного удовлетворения своего вспыльчивого характера. Чино медленно поворачивает голову к Тецуо, который смотрит на неё гневным взглядом, не сдерживая ярость и желая обрушиться на женщину перед ним проклятиями. Но та обрывает его короткой, саркастичной фразой.       – Я? Могла поймать его? – спрашивает Чизу с притворным удивлением, прижимая одну ладонь к груди, а другой сбрасывая руку Яги со своего плеча. Она наклоняется к его лицу и шепчет с усмешкой на алых губах: – Вы что, Яги-сама... Я ведь всего лишь слабая и никчёмная женщина.       Она не хочет знать, что происходит после. Вероятно, беспорядок, крики и ругань, в которых она не хочет участвовать. Чино останавливается на энгаве, чтобы взглянуть в сторону, куда убежал Гию, и тихо пробормотать очередную просьбу к Богу. Медленно она открывает сёдзи и на пороге дома встречает заплаканного Генью. Но единственное, что он спрашивает своим тонким и дрожащим голосом, так это печальное:       – Гию убежал..? Как братец Неми?       – Да, милый. Они убежали и, возможно, так будет лучше.