Your Best American Girl

«Прекрасный сон. Чизу понимает, что это сон, когда видит своего мужа – невысокого, робко улыбающегося ей и держащего за спиной небольшой, но пышный букет, который выглядывает из-за его тощей фигуры. Он нервно поправляет свои очки, неловко отводит взгляд, а потом мужается, смелеет и поднимает на неё совершенно очаровательные тёмные глаза. Она не может не расплыться в ухмылке в ответ его мягкому жесту. Чино мельком осматривает себя, и её пронзает странное ощущение лёгкости, стоит ей увидеть своё тело. Она кажется самой себе расплывчатой, будто карикатурной, нарисованной и размазанной по холсту. Ей хочется провести по себе ладонями и исправить свою непропорциональность, но, поджав губы, она всё-таки не решается, боясь, что иллюзия растворится. Чизу снова поднимает взгляд на своего возлюбленного, Чино Шоичи, и идёт к нему бесшумными шагами, не ощущая под собой земли. Она медленно подходит ближе, и Шоичи останавливает её своей резко вытянутой рукой с цветами. Он смущённо отворачивает голову, всё такой же робкий, несмотря на совместного ребёнка и двадцать прожитых вместе лет. Шоичи ничего не говорит, глядя на Чизу краем глаза и не решаясь посмотреть на неё прямо. Та же тихо хихикает, протягивает руку ближе и отводит его крепко сжатую вокруг букета ладонь в сторону. Он дрожит, а она не может не любоваться его щенячьими глазами, когда тот наконец отпускает цветы и улыбается в ответ её смелому проявлению симпатии. Чизу крепко сжимает его знакомую фигуру в объятиях и почти ощущает, как всё вокруг рушится, а желанный образ растворяется в её руках. Её муж умер год назад. А единственный сын уехал месяц назад. Тогда чьи крики она слышит?»

      Чизу резко распахивает свои серые глаза, когда на неё накатывает осознание, что её сон рушат крики, роптания и возгласы с улицы. Она ёрзает на прохладном футоне, шумно выдыхает и поднимается уже по привычке с наигранной бодростью, чтобы проснуться было легче. Она шумно вдыхает осенний воздух, просачивающийся через щели в рамах окон. Прохладно, но Чино не придаёт этому значение, выходя в коридор и цепляя с комода аккуратно сложенное уличное кимоно.       В её сознании медленно плывут мысли, постепенно закручиваясь в спешащий ураган. Она то думает, чем развлечь себя сегодня, то размышляет о сакральном смысле своего сна, то не может понять, чего же она хочет на обед, то негодует на тянущую боль в пояснице. Её волосы коротко стрижены, несмотря на то, что стандарты на длинные волосы и замудренные причёски в то время ещё были в обиходе. Впрочем, Чизу не может не придерживаться своего убеждения: «Что удобно, то и красиво!». Ей хватает нескольких секунд перед зеркалом, чтобы расправить свой широкий пояс оби и расчесать свои вьющиеся у концов пряди. Несмотря на ломкость и редкость волос, седина в них ещё не так заметна, пусть и пробивается на передних локонах.       – Что там за шум? – сразу же громко спрашивает Чино у проходящей мимо девочки со своим отцом. Она знает, что мужчина – тот ещё молчун и ворчун, так что сразу обращается к его дочке, вполне приветливой и милой, по мнению Чизу.       – Чино-сан, не представляете! Говорят, с семьёй Шиназугава случилось что-то страшное... – говорит она дрожащим от волнения голосом и почти срывается на шёпот, когда отец крепче стискивает её руку, будто защищая от неприятных новостей. – Папа меня потому одну и не отпустил – живых вроде не осталось...       – Как?! – резко восклицает Чино, её серые глаза с испугом округляются, и она прикрывает рот ладонью, чтобы сохранить приличия и не показать свои затрясшиеся губы. Кажется, девочка хочет рассказать ей ещё сплетни, которые расползлись по деревне, но Чизу срывается с места, не давая той вставить и слова.       Быстрые шаги по дороге стремительно превращаются в бег, во время которого деревянная подошва сандалий бьётся о каменную поверхность. Чино несётся по улице, не обращая внимания на ноющую боль в пояснице, но сосредотачиваясь на мысли о том, что могло произойти. Она вздохнула с облегчением совсем недавно, когда услышала новость о смерти Кёго, и уж думала, что теперь Шизу сможет расслабиться и не беспокоиться за безопасность своих детей. Но очередная напасть, – столь ужасная, если судить по сплетням, – просто должна была случиться с ними.       – А ну пропусти! – яро фыркает Чизу на дровосека, своего соседа, который попытался преградить ей путь к знакомому дому на отшибе. Она прорывается сквозь глазеющую и шепчущуюся толпу, чтобы увидеть картину, которая будет болезненным воспоминанием разрывать её сердце на куски. – Как же так...       Чино пробормотала это одними губами, замерев на месте. Санеми, с его извечно растрёпанными волосами и большими глазами, выглядит как дикий, сдерживаемый сразу двумя парнями волчонок, грубо рычащий на Генью, испуганно рыдающего и неспособного встать с колен, несмотря на старания одной сердобольной женщины. Их лица в крови, старший всё ещё стискивает между пальцев столь же окровавленный нож, пока другая его рука тянется к младшему. Тот хнычет, скулит и плачет, как раненое животное, обмякший в чужих руках и с шумом соскальзывающий на пол в несвязных возгласах.       – Неми! Старший брат, прости меня, я-я... – на громком выдохе всхлипывает Генья, а после снова заливается горькими слезами, уткнувшись лицом в держащую его женщину, которая крепко обнимает его и пытается утешить от внезапно грубых, раздражённых криков Санеми.       – Предатель! Т-ты не можешь называть меня так, не можешь! – он орёт, почти срывая голос, и брыкается в хватке двух молодых парней. Те, не зная милосердия и справедливости, стискивают его руки до синяков и пытаются вырвать из его сжатых пальцев нож. Никто, кажется, не спешит помогать старшему ребёнку, в то время как младшего уводят в сторону. – Верните его, верните! Куда вы его ведёте?! Верните! Верните...       Санеми совсем хрипит, и утренний воздух пронзает его надрывный кашель, смешанный с хныканьем, вырывающимся прямиком из его горла от обиды, боли и страха. Чино даже не может объяснить, какая сила ведёт её, когда она подбегает к нему, расталкивая парней. Те тушуются и теряют хватку на Санеми как из-за воспитания, требующего от них уважения к старшим, так и из-за неожиданности. Чизу берёт мальчика на руки, притискивая его к себе в попытке утешить и обезопасить. Он кусается, брыкается, больно бьёт её в плечи, пытаясь выбраться, но та лишь крепче сжимает его худое тело в своих объятиях и быстро, немного неуклюже идёт по дороге.       – Неми, Неми, ты чего?.. Шш, шш, ты же маленький человек, а не волчонок, тише, – она шепчет, специально говорит тихо, зная, что надрывно хрипящему и кричащему Санеми приходится смолкать, чтобы расслышать её убаюкивающие слова. В конце концов его несвязная брань с грязными словами, взятыми примером с его отца, превращаются в шумный плач. – Поплачь-поплачь, станет легче... Тебе больно, милый? Больно?       Он всхлипывает, кусает дрожащую нижнюю губу и кивает, слёзы стекают по его лицу вместе с кровью, и он заикается в своих сбивчивых словах, пытаясь то ли оправдаться от подозрений, вызванных у деревенской толпы ножом в его руке, то ли защититься от их моментально посыпавшихся в его сторону обвинений. Санеми дрожащими руками трогает своё лицо, грубо изрезанная кожа кровоточит под его касаниями, и он впивается короткими ногтями в раны, снова хныча и крича.       Чизу в спешке влетает в дом, не заботясь о том, чтобы закрыть дверь, и с оханьем падает на стул в кухне, усаживая мальчика на свои колени. Она обхватывает его окрашенные в бордовый, грязные руки и нежно отстраняет их от его лица, воркуя над ним и параллельно стараясь дотянуться до небольшой коробки с лекарствами и бинтами.       – Ну-ну, не трогай руками... Опусти нож, вот так. Здесь больно, да? Всё-всё, сейчас я всё вылечу, – Чино улыбается дрожащими от волнения и ужаса губами, и Санеми не может не заметить страха в её глазах. Но он с той же незамедлительностью понимает, что её дискомфорт вызван не им, не выпавшим из его рук ножом и не слухами, которыми их семья обросла. Чизу пугают раны на его лице, его боль и его рыдания, что то стихают, то усиливаются втрое и разносятся по пустому дому. Это осознание утешает лишь на долю секунды, и это даёт женщине время, чтобы протереть марлей кровь с лица мальчика. Впрочем, этого оказывается недостаточно. – Нет-нет, ни кричи, не кричи, пощиплет и пройдёт... Ох...       Чино крепко стискивает зубы, сдерживая полный жалости всхлип, и на секунду зажмуривается, когда Санеми снова не сдерживает крика, стоит ей попытаться протереть вымоченным в йоде бинтом края его ран. Он начинает рыдать, дёргаясь, пытаясь уйти от жгучего ощущения и из-за этого едва не сваливаясь с колен Чизу. Это вынуждает её крепче держать Санеми, стискивать его плечи и встряхивать, чтобы тот терялся в воздухе и замирал на секунду. И только этот короткий миг помогает Чино хоть как-то подлатать кожу мальчика.       – Тебе ещё больно? – спрашивает она, уже не скрывая дрожащий голос, ведь её непонимание зашкаливает – Санеми всегда был выносливым, и раны, пусть и обширные, но поверхностные и не должны болеть так сильно. Он громко всхлипывает ей в ответ, снова плачет, но мотает головой.       – Н-не больно... – хрипло, одними губами ворчит Санеми и медленно начинает обмякать в объятиях Чизу, которая, выждав нужный момент, начинает тем же йодом обрабатывать другие царапины на теле мальчика. Они незначительные, будто от кошачьих когтей, и расположены они на его руках и ногах, в некоторых местах прорезая одежду.       – Почему ты плачешь, Неми? Что произошло? – Чино спрашивает нежным шёпотом и одной рукой зарывается в жёсткие, растрёпанные волосы Санеми, медленно перебирая пальцами его пряди, немного массируя и стараясь успокоить оголённые детские нервы. Он дёргается, шипит, плачет, не в силах успокоиться и усидеть на месте, и это говорит о сильном стрессе, который можно обнаружить и в его сузившихся до маленьких чёрных точек зрачках. Дрожаще вдохнув и всхлипнув, Санеми хрипит ей в ответ:       – Мама... Я убил её, убил маму... – он бормочет медленно, глядя куда-то в пол безразлично-недоумевающим, остекленевшим взглядом, будто он сам ещё не в состоянии поверить в то, что произошло. Пальцы Чизу в его волосах замирают на пару секунд, и её глаза расширяются от всё того же сожаления, той же душевной боли, которая грызёт её внутренний стержень, вынуждая убеждение «мальчик не виноват» пошатнуться.       – Почему? – Чино выдыхает, закаляя себя и подготавливаясь к ответу. Она ощущает себя готовой принять всё, что скажет Санеми, и поверить ему, дать ему то, что определённо не сделают другие взрослые в деревне. «Нужно дать ему поддержку, показать, что я ему доверяю...» – думает Чизу и продолжает нежно гладить лицо ребёнка, заправляя назад его растрёпанные пряди, местами испачканные засохшей кровью.       – Она... Она напала... – он всхлипывает, шумно сглатывает и делает дрожащий вдох, после чего продолжает: – Напала на всех, и... И я... Я не знал! Я увидел, как что-то хотело напасть на Генью... Я пришёл поздно, и... И бросился! – Санеми объясняет сбивчиво, слегка дёргая руками и поворачивая голову к Чино, чтобы видеть её лицо, пока он говорит. Ему почти жизненно необходимо знать, что она ему верит, что не считает сумасшедшим и не обвиняет. – Я бросился на неё, схватив нож, и она сопротивлялась, рычала... Я думал... Я думал, что это волк... А потом... Рассвет и... И она растворилась... Я её не видел! Она исчезла... Это была не мама! Мама, но... Не она!       Санеми запинается едва не на каждом слове, поскуливая и подвывая каждый раз, когда болезненно бьющие по психике воспоминания заставляют его плакать сильнее. А Чизу молчит. Молчит, смотрит на него привычно добрыми серыми глазами и гладит его. Он заканчивает свой сбивчивый рассказ всхлипыванием и почти сразу же чувствует себя прижатым к груди женщины. Санеми шумно выдыхает, цепляясь за её плечи. Его глаза снова слезятся от ощущения собственной слабости, стоит ей прошептать:       – Ты не виноват... Ты защитил Генью, ты герой для него, Неми, – она говорит спокойно, стараясь звучать убедительно для надеящегося на её поддержку мальчика. – Ты герой для меня, ты знаешь? Ты сделал всё правильно, и ты это знаешь...       – Он назвал меня убийцей, – шепчет Санеми, и Чино в очередной раз утешает его, говорит с ним, гладит его до тех пор, пока он не собирает свои мысли и чувства в один неспокойный фундамент, всё время качающийся из стороны в сторону.       Он поднимается на ноги, немного пошатнувшись от слабости и головокружения, такой одновременно хрупкий и уверенный в своих силах. Санеми трогает кончиками пальцев своё лицо, ощущая, что раны под его прикосновениями прикрыты бинтами и пластырями. Повернув голову к Чизу, он не знает, что ей сказать. Хочется благодарить её, хочется снова поплакать ей в плечо, хочется попросить её о чем-то, но... Но Санеми молчит, медленно шагая в сторону окна, чтобы выглянуть в него. Улицы не такие людные, как обычно. Нет бегающих вокруг детей и нет слоняющихся по рынку старушек, нет весело воркующих девушек и нет со смехом идущих на работу лесорубов. Кажется, будто деревня замерла, и это пугает мальчика до такой степени, что он отшатывается от окна, снова глядя на Чино.       – Я... Я хочу уйти, – бормочет он неуверенным, хриплым голосом, подходя ближе к Чизу и смотря ей в глаза. – Из деревни...       – Милый, почему же так сразу? – спрашивает она, подскочив со стула и обхватив ладонями лицо Санеми в тщетной, но невероятно нежной попытке переубедить его. – Всё будет хорошо, Неми, я помогу тебе и Генье, мы докажем, что ты лишь защищался, и всё это... Неми?       А мальчик будто и не слышит её убеждения, глядя на неё остекленевшими глазами с узкими зрачками, оголяющими его тёмно-фиолетовые радужки. Он всё решил для себя, несмотря на юный возраст и то, что он хочет оставить позади. Оставить и... Забыть?       – Я... – Чино шепчет, наблюдая за тем, как бинты на лбу Санеми пропитываются кровью. Она медленно, осторожно гладит его щёки, не задевая места ранений, а после выдыхает и с осторожностью целует его нос, коротко и нежно, чтобы утешить и успокоить. – Только обещай мне, что будешь осторожен, когда уйдёшь. Неважно куда, Неми. В другую деревню или в город... Всегда заботься о себе.       – Только если Вы пообещаете позаботиться о Генье, – он вырывает эти слова из своего горла, почти шипит их сквозь сжатые зубы, очевидно ощущая и обиду, и раздражение, и дискомфорт. Мысли о семье, о будущем, о деревне, о людях... Они вихрем крутятся в его голове, пока дрожь паники в теле и голоса нарастает. – Пожалуйста... Я н-не могу, не хочу, он... Он ненавидит меня, и я не... Н-не готов.       Чизу знает, что не сможет переубедить Санеми, и знает, что она не в праве это делать. Он ещё ребёнок, но он самый взрослый ребёнок из всех, что она видела. Обида в его голосе, страх в его глазах – это всё очевидно с первого взгляда на него, но уверенность в его сердце даёт ей самой надежду на то, что это правильно. Она ничего не говорит, медленно кивает и позволяет Санеми поднять с пола испачканный в крови нож.       – Не иди. Не сейчас, милый, – просит Чино нежно и сама едва понимает, что делает и чем руководствуется, когда слепо бегает по дому, собирая ему в кулёк всё, что она может найти и отдать. Сначала она бросает мальчику одежду, оставшуюся у неё ещё с юности её сына, и, пока тот переодевается, быстро собирает всё нужное в кучу.       Она старается сделать импровизированную сумку небольшой и нетяжёлой, но действительно необходимой для ребёнка, отправляющегося в другую деревню. Еда, вода, запасная одежда, медикаменты и...       – Подожди ещё минуту, я сейчас! – снова восклицает Чизу, что-то забыв, и Санеми послушно ждёт её, стоя у приоткрытых сёдзи и отстранённо глядя куда-то в сторону в попытке осознать всё, что происходит, прямо сейчас и принять единственно верное для себя решение. Он ещё может остаться. Может броситься к окраине деревни, найти Генью, молить о прощении на коленях, а после хоронить своих братьев и сестёр своими руками. А потом... «А что потом?» – спрашивает сам себя Санеми и не находит ответа. Он жил ради семьи, ради матери и никогда ради себя. Он заботился о каждом, и в один миг потерял всех. – Вот, возьми это. Пожалуйста... Если тебе придётся защищаться в лесу от животных, то сделай это так, как тебя учили охотники.       Чино возвращается, и Санеми вздрагивает, ощутив в своих руках вес старого, но ещё прочного топора, ручка которого начала немного подгнивать снизу. Он на секунду задумывается о том, что счистит мох потом, и ставит орудие у стены, чтобы в следующую секунду снова оказаться в объятиях Чизу. Женщина мягко выдыхает, опускается на колени и крепко обнимает его.       – Не переживай о Генье, милый. Просто... Не забывай о нём, умоляю. Он... Он захочет знать, что с тобой всё в порядке, – Чино просит, но неуверенный в своём будущем Санеми может только смято кивнуть и тихо, едва слышно прошептать слова искренней, детской благодарности, которая растапливает душу сердобольной Чизу. Она медленно поднимается на ноги и распахивает сёдзи, осматривая двор на наличие людей.       Никого. Совсем никого. Так пусто у них в деревне бывает только по ночам или в грозу, но утром – никогда. Чино выходит на улицу, придерживая Санеми за плечо и поправляя небольшую сумку на его плече, пока тот пытается приноровиться к весу старого топора в своей руке. Они не прощаются. Только смотрят друг на друга пару секунд, когда подходят к противоположной от дома Санеми окраине деревни, ближе к лесу. Чизу одобряюще, пусть и слабо, кивает, наклоняется, чтобы поцеловать макушку мальчика, и снова выпрямляется. Тот сомневается пару секунд, но набирается смелости и делает первый шаг. А потом второй, третий, и скрывается за стволами деревьев.       – Боже, что я натворила? – спрашивает сама себя Чино, ощущая себя совершенно глупой и растерянной. Поступила ли она правильно? Стоит ли ей отправиться вслед за ним? Она ловит себя на том, что действительно хочет рвануть вперёд, но...       Но Чизу резко разворачивается и бежит в противоположную сторону, когда к горлу уже подкатывает ком, а на глазах выступают слёзы, вскоре скатывающиеся по щекам. Она обещала позаботиться о Генье, о ребёнке, что остался один, и она сдержит своё слово не только из-за просьбы Санеми, но и из-за собственного опыта. Остаться одному ещё в детстве и не иметь никакой поддержки... Это ужасно и жизненно для неё, и она не желает никакому человеку, будь он маленький или большой, такой участи.       Всё происходит быстро и нечётко, под воздействием адреналина, из-за которого сердце Чино колотится, а в ушах пульсирует собственная кровь. Где-то между стуками, что эхом отталкиваются от её черепа и снова врезаются в мозг, она успевает найти Генью в гостиной другой сердобольной женщины, забрать его к себе, поговорить с ним в утешающем ключе, а после уложить изнывающего, морально и физически, и больше эмоционально истощённого ребёнка в постель. Как только мальчик засыпает со слезами на глазах, Чизу выдыхает с таким тяжёлым облегчением, что сама не может поверить в собственную усталость. Кажется, будто она за это утро несла на себе груз, равный весу целой горы, а то были лишь два мальчика тринадцати и девяти годков отроду.       Чино боится побеспокоить Генью, поэтому оставляет на столе накрытую другой миской тарелку со свежеприготовленной едой и выходит во двор. Ещё даже не десять утра, а она уже совершенно вымотана, поэтому для себя порцию она не сделала, решив впервые позавтракать в небольшом кафе, где пожилой хозяин уже передал дело в руки своей повзрослевшей дочери, и та с радостью кормит местных и приглашает приезжих. Чизу неспешно шагает прочь из своего двора и идёт вдоль по улице, не обращая внимание на некоторые взгляды, что проходятся по ней с подозрением, которое она просто ненавидит. Впрочем, достаточно перевести глаза на смотрящих, как те тут же отворачиваются, делая вид, что и не наблюдали за ней вовсе.       Чино шумно выдыхает, опуская голову к каменной дорожке, чтобы следить за своими короткими, но ритмичными шагами. Она ступает медленно, уже без присущей ей в молодости лёгкости, но и без тяжести. Почему-то ей вспоминается её милый муж, её Шоичи, который решил явиться к ней только сегодня. Было ли то предупреждением или просто всплывшим воспоминанием... Гадать Чизу не любит, хотя по молодости грешила предсказаниями на будущее и суженого, но сейчас ей того и не надо. Кажется, будто всё известно. «Сегодняшний день продолжает доказывать мне обратное,» – возражает сама себе Чино, напоминая себе о внезапно свалившемся на голову инциденте.       Она замечает, что проходит кафе, где хочет позавтракать, но, после пары секунд сомнений, уже намеренно огибает его, уверенным шагом направляясь к дому на окраине. Что там происходит сейчас? Что с детскими телами? Что со следами крови?       Чизу быстро получает ответ на свой вопрос. Стоит ей пройти ближе к нужному месту по улице, как она видит до боли знакомую седую бороду и круто разворачивается на пятках, начиная торопиться обратно к кафе. Мужчина с извечно седой бородой и блестящей лысиной – уж как двадцать лет избранный глава деревни, который помогает местным разбираться с возникшими проблемами. Старик толковый, но дотошный и упрямый, и Чино не в настроении общаться с ним. «Наверняка ему уже все донесли на меня... Ну и пусть! Я что, детей не защищу?! Вот именно, Чизу, соберись!» – женщина слегка хлопает себя по щекам и останавливается на месте возле кафе, чтобы привести себя в порядок.       Чизу уже заканчивает поправлять свои волосы, когда ощущает удар в спину и отшатывается, едва не повалившись и с трудом ухватившись за низкие, резные перила у небольшой летней террасы кафе. Она слышит быстрые шаги справа от себя и резко хватает резво бегущего вперёд мальчонку, который не соизволил даже извиниться, когда со всей силы врезался в неё сзади.       – Ну что за манеры! Какая дерзость! – раздражённо причитает Чино, держа ребёнка за воротник домашнего кимоно сзади и подтаскивая его ближе к себе. Впрочем, ей приходится смягчиться, стоит Чизу заметить захлёбывающегося в слезах Томиоку младшего. – Гию? Мальчик, это ты?       С удивлением вопрошает Чизу, после чего отнимает левую руку от перил и кладёт её на щёку Томиоке, замечая на ней... Кровь, смешанную со слезами и стекающую к его подбородку. Эта же кровь обрамляет подол его одежды, и она же испачкала его ладони до запястей.       – Гию! Что произошло? Чья эта кровь? – Чино спрашивает настойчиво, но её голос несёт за собой толику нежность, желания защитить его. Она будто снова чувствует себя матерью сегодня, которая должна заботиться, оберегать и, конечно, ограждать детей от жестокого мира, с которым им пришлось встретиться. Чизу ясно видит, что Гию не ранен – он трясётся, как осиновый лист, плачет и нервно оглядывается назад, к своему дому. Чино понимает почти на инстинктивном уровне, что там он застал чтобы что-то ужасное, из-за чего он не может выдавить из себя и слова, и только сбивчиво дышит. – Вдох-выдох, Гию. Вот так... Глубокий вдох, – и она делает его вместе с мальчиком, замечая, как на поспешном выдохе он дрожаще всхлипывает и сжимает свои аккуратные губы, истерзанные его собственными зубами, вместе. – И выдох... Молодец, Гию, ты хорошо держишься, ты крепкий мальчик... А теперь, скажешь мне что произошло?       Чизу спрашивает с осторожностью, медленно надавливая на предплечья Гию, чтобы опустить его испачканные в крови руки и не давать ему смотреть на них, ведь это очевидно заставляет его заикаться ещё сильнее. Томиока шумно всхлипывает, по его щекам бесцельно катятся слёзы, когда он пытается формировать взволнованные звуки в невнятные слова, а после в предложения, которые терпеливая женщина выслушивает. Она смотрит в его большие синие глаза, которые блестят от слёз, словно два идеально огранённых сапфира, хорошо контрастируя с его опущенными вниз чёрными ресницами. Такое красивое, детское лицо, и снова изрезанное ужасом и непониманием.       – Ц-цутако... – бормочет Гию, содрогаясь и крепко стискивая трясущиеся пальцы в кулаки, чтобы после мотнуть головой в сторону дома, будто в опаске, что кто-то может выйти оттуда. Тень, призрак или... Демон? – Он-на там... Я... Она... Шкаф..! И я... Долго... Там...       – Я поняла, Гию, – уверенно говорит Чино, хотя внутри она ощущает нарастающий с каждой секундой страх. Вторая семья, постарадавшая от того же монстра, что забрал уже шесть жизней, а сейчас позарился и на седьмую... – Ты сейчас пойдёшь со мной, хорошо? Всё-всё будет в порядке, я помогу тебе...       Гию может только судорожно кивнуть пару раз, и Чизу медленно выдыхает, эмоционально истощённая не меньше заплаканного Томиоки. «Какое счастье, что он такой выносливый... Я бы не выдержала ещё больше криков и рыданий,» – думает Чино, когда берёт трясущуюся руку Томиоки в свою, начиная вести его к старосте деревни, пока медленно солнце поднимается над лесом.