Your Best American Girl

«Нужно придумать, как унести Кандзабуро с собой... Держать его на руках – не вариант, пробовать сунуть в карман брюк – тем более. Зайти и купить сумку? Вряд-ли найду что-то приличное. Тем более сумка нужна тканевая и открытая, лучше всего на заклёпках. Да и я не найду здесь настолько небольшие размеры – они просто не пользуются спросом в деревнях. Вот бы соорудить что-то самостоятельно...»

      – Ты ещё не ушёл? – Томиока слышит голос позади себя и не оборачивается, даже не открывает глаза, мгновенно понимая, кто стоит в паре метров от него, скрестив руки на груди. Земля ещё влажная, напитанная быстро прошедшим ливнем, туман вокруг лёгкий, загораживающий обзор на медленно закатывающееся за горизонт солнце, делая картину мыльной и нечёткой. – Не планируешь добираться до Корпуса до темноты?       – Чего мне бояться ночью? – Гию слегка дёргает бровью, неспешно распахивая ресницы, немного слипшиеся и неприятно сухие после дождя. Ладонь Томиоки лежит на тельце на его коленях, а пальцы осторожно поглаживают тёмные перья, пока Кандзабуро спит, изредка тихо похрипывая. Он уже посещал хижину Урокодаки и забрал ворона, ещё когда шёл дождь, но лучше птице, кажется, не стало. Это удручает, и Гию снова не может отделаться от тяжёлых мыслей о том, что это может плохо закончиться.       – Эй, это твой ворон-старик? Чего это с ним? – спрашивает Шиназугава, проходя ближе к Томиоке и замечая в его ладонях Кандзабуро, который немного чертыхается, впиваясь лапками в бедро своего охотника и слабо хлопая крыльями. Санеми щурится, а после недоумённо вскидывает бровь, замечая неестественное поведение. «Этот ворон, конечно, всегда был странным, но не настолько. Сорай никогда себя так не ведёт,» – замечает Шиназугава и опускается на крышу какого-то небольшого магазинчика рядом с Томиокой.       – Захворал или переутомился. Я не уверен, – отвечает Гию, доставая из-за пазухи небольшую флягу с водой и прикладывая её к телу Кандзабуро в тщетной попытке остудить его. Впрочем, это лучше, чем бездействие, от которого и без того дизориентированный ворон ощущал бы себя ещё хуже. – Но он такой уже пару дней.       – Ну, чёрт, – ворчит Санеми, молча наблюдая за Томиокой ещё минуту, прежде чем фыркнуть: – Этому ворону уже пора выйти на пенсию, он чертовски старый и постоянно ошибается в посланиях.       – Он старается, – сразу же прерывает Гию, его недовольство заметно по сведённым к переносице бровям и отчеканенным словам. Но Шиназугава, будто назло, продолжает, лишь на секунду запнувшись от звука ледяного голоса Томиоки.       – Это не отменяет того, что он подохнет на одном из заданий от сердечного приступа, – или как там умирают вороны, – и оставит тебя без связи с Корпусом в глухом лесу. Он бесполезен, – наседает Санеми, но получает в ответ пристальный взгляд синих глаз. Мрачное лицо Гию вызывает внутри другого раздражение – разве он не прав?! «Этот идиот просто отрицает очевидное!» – твердят ему мысли, и сознание с ними соглашается, вынуждая Шиназугаву почти разозлиться.       – Он старается, – отчеканивает Гию, тон его голоса повышается, но, после выдоха, становится привычно невозмутимым, чего не сказать о его потемневшем от раздражения лице. – Кандзабуро служит Корпусу дольше тебя, меня и остальных Хашира, и заслуживает уважение. Он пережил не одного и не двух охотников, и ты не будешь оскорблять его просто из-за того, что он делает что-то не так. Он – мой помощник и партнёр, и я не мог бы просить о другом вороне. И я не попрошу до тех пор, пока сам Кандзабуро не будет готов уйти.       Шиназугава смолкает вместе с Томиокой, весь воздух, набранный для возражений, медленно выходит из лёгких, и Санеми складывает руки на груди, поджав под себя одну ногу, а другую свесив с карниза крыши. Ему снова становится неловко. Гию так защищает своего ворона, что Шиназугаве это чуждо. Просто он никогда не рассматривал своего помощника, как кого-то настолько важного для себя. Бесспорно, Сорай бывает полезным, но в большинстве своём он – лишний клюв, который надо кормить из своего кармана, и раздражающе каркающая под руку птица. Поэтому видеть, как Томиока дорожит Кандзабуро, совершенно необычно.       – Ладно, я понял, – фыркает Санеми, взглянув краем глаза на лежащего на коленях Гию ворона. – Этот ворон – единственный, кто терпит тебя и твоё эго, поэтому ты не дашь ему уволиться до тех пор, пока не найдёшь другую жертву для своего безграничного самолюбия.       Томиока ничего не отвечает, его губы всё ещё раздражённо стиснуты. Ему не нравится, как Шиназугава относится к его ворону и как пытается обвинить его в эгоизме. Это неприятно, но он терпит, зная лучше, чем снова лезть на рожон и пытаться переспорить Санеми. Гию в общем-то не любит спорить, а спорить с тем, кого невозможно переубедить, так и подавно.       Томиока поднимается на ноги, укладывая Кандзабуро в своих ладонях и начиная мучиться в очередной попытке как-то закрепить его на себе. Лететь ворон точно не сможет, а держать его во время бега в кармане брюк – жестокое обращение с птицами, и Гию определённо так не поступит. Он очень старается не тревожить Кандзабуро, но тот будто специально чертыхается и постоянно дёргается, и Шиназугава почти видит, как сменяются проблески эмоций на лице Томиоки. От нервозности до отчаяния. Санеми не уверен, кажется ему это, или он правда наблюдает за чем-то столь необычным. Спустя пару минут трудностей Гию, Шиназугава поднимается и решает помочь.       – Может, привяжешь его к себе с помощью хаори? Типа... Вот так? – Санеми предлагает и демонстрирует, когда стягивает с себя хаори, оголяя свои шрамированные руки прохладному ветру и взгляду Томиоки, который не торопится обращать внимание на инструкцию Шиназугавы и предпочитает замедлиться на очевидно выпирающих на загорелой коже мышцах. Синие глаза недолго елозят по резкому, грубому рельефу предплечий и плеч, а после медленно перетекают на сосредоточенное лицо Санеми, подходящее своими чертами к его телу и гармонирующее с ним.       В конце концов Гию, мотнув головой, опускает взгляд на то, как Санеми неумело затянул вокруг своей талии хаори, превратив одну его часть в мешочек, а другую – в завязки. Это достаточно умно, так как ткань, прилегающая к телу, может обеспечить убежище для сравнительно небольшой птицы, коей является осунувшийся Кандзабуро, а узел из рукавов при нужде будет легко отрегулировать.       – Ну, или что-то вроде того. Твоё безвкусное хаори длиннее, так что для твоего старика места хватит. Как тебе? – спрашивает Шиназугава с ухмылкой, зная, что блеснул своей сообразительностью и находчивостью. Санеми ожидает, что ослепит эго Томиоки завистью – почему же об этом не додумался сам он, великий «идеал»?       – Подержи его, – вместо благодарности или расстройства на лице Гию и в его голосе, Шиназугава получает в ладони тельце ворона, который снова чертыхается. Недоумение в фиолетовых глазах проявляется сначала от внезапно всученной ему птицы, а после – от энтузиазма на лице Томиоки. Хотя, энтузиазм – слишком сильное слово для бесстрастрого Гию, и Санеми останавливается на слове «волнение».       И действительно, тот выглядит взволнованным, почти нервным, когда снимает с себя хаори и завязывает его вокруг талии, крепко стягивая рукава узлом и превращая ткань в небольшой мешочек. Томиока со всех сторон его проверяет и после этого тянется к ошарашенному Шиназугаве, чтобы забрать из его рук Кандзабуро и осторожно поместить его в «сумку», примяв его крылья и прижав его ближе. Гию снова недоверчиво тестирует конструкцию, обводит её пальцами, гладит ворона по голове, ещё раз перевязывает узел и только после этого наконец выдыхает.       – При беге придётся держать его, но... Это лучше, чем ничего, – заключает Томиока, кивнув Санеми и тем самым выразив ему короткую благодарность за идею. Шиназугава может лишь закатить глаза и сложить руки на груди, не ощутив долгожданного триумфа над самолюбием Гию. Его будто совсем не задело то, что столь простое решение исходило не от него самого, а от Санеми. Это вгоняет в ступор Шиназугаву, фантазия которого не знает границ, особенно когда он убеждён в том, что Томиока – эгоист, каких поискать.       – Значит, уходишь в Корпус сейчас? – едва подавляя раздражение, которое сочится сквозь сжатые зубы и его щипящий голос, спрашивает Санеми, и Гию отвечает только спустя некоторое время, ещё сосредоточенный на Кандзабуро и его устройстве в самодельной сумке. Шиназугава в этот короткий момент молчания развязывает узел из рукавов на своей талии и обратно надевает хаори, с излишней резкостью расправив его и пару раз дёрнув воротник.       – Да... – рассеянно бормочет Томиока и наконец отрывает взгляд от притихшего ворона, чтобы посмотреть на Санеми и уже более персонально кивнуть ему со словами: – Я должен буду прибыть к утру.       – Если не наткнёшься на демона по дороге, – напоминает Шиназугава, а после размышляет о том, какое расстояние придётся преодолеть Гию, и о том, как он оповестит Корпус и ночной патруль о демоне, если встретит его в лесу... Когда Томиока уже собирается спрыгнуть с крыши и отправиться в нужном ему направлении, то Санеми решается и останавливает его. – Возьми Сорая с собой. Он измаялся здесь, без работы и полётов, и постоянно раздражает меня. Я собираюсь остаться здесь ещё ненадолго, так что мне он не нужен.       – Сорай? – недоумённо уточняет Гию и слышит тихое карканье и шелест крыльев, когда откуда-то из под карниза крыши поднимается ворон, налетевший в тот же миг на ногу Санеми, чтобы грубо цапнуть его за ногу клювом.       – Чёртова птица! – с раздражением ворчит Шиназугава, мотнув ногой, чтобы скинуть с неё Сорая, который продолжает хрипловато каркать, быстро передвигая маленькими лапками и цокая ими по крыше. – И чего ты такой бешеный, а?!       – Сбагр-рить, сбагрить меня р-решил! Пр-редатель! – ворон злобно вторит Санеми, и они будто лаят друг на друга, бросаясь глупыми обзывательствами по типу «общипанная курица» и «озлобленный остолоп». Томиока недоумённо наблюдает за происходящим, левой рукой осторожно придерживая сумку с затрепетавшим Кандзабуро, а правой неловко сминая край своего хаори. Шумная перепалка между громким вороном и не менее звонким Шиназугавой смущает, и Гию хочет ускользнуть, но оказывается пойман.       – Забери эту чёртову птицу, Томиока! – рявкает Санеми, и Томиока обречённо выдыхает, замерев и получив порцию картавых возражений от ворона, который, несмотря на неудовлетворение бездействием в деревне, не хочет уходить вместе с другим охотником. Гию не уверен, должен ли он расценивать подобную преданность птицы как оскорбление себя или странное проявление привязанности к Шиназугаве. – Сорай, не будь упрямой задницей и лети уже. Никто тебя не бросает, ясно? Томиоке нужна связь, а его ворон выглядит так, будто-! – «скоро подохнет» – именно так хочет заявить Санеми, но осекается, когда замечает боковым зрением потемневшие синие глаза и дёрнувшиеся в раздражении тонкие брови. Выдохнув, Шиназугава процеживает сквозь сжатые зубы: – Болен короче. Передашь сообщение Корпусу, если что-то случится по дороге, и поможешь ему найти дорогу, ладно? А потом вернёшься. Это так сложно?!       Сорай ворчит, тихо каркает, зарывается клювом в тёмные перья и, как-то странно хмыкнув, плетётся в сторону Томиоки, чтобы сначала ткнуть его в ногу, а после взлететь и усесться на его плечо. Ворон обиженно жмурится в ответ на победную усмешку Санеми и пытается поудобнее устроиться на Гию, сминая его хаори лапками и пряча мордочку в распущенных волосах.       – На том и решили. Жду тебя здесь к завтрашнему обеду, Сорай, – обращается к птице Шиназугава, но в ответ ему слышится только визгливое карканье, на которое он может лишь усмехнуться и коротко погладить Сорая по спинке, проследив пальцами выпирающий позвоночник. – И, кстати, забери. Это твоё, – говорит Санеми уже в сторону Гию, доставая из кармана брюк тёмную ленту и протягивая её Томиоке. Тот склоняет голову к плечу и, прищурившись, узнаёт шёлк, которым он завязывает свои волосы. Шиназугава замечает недоумённый взгляд, смешанный с попыткой Гию наспех сделать низкий хвост, и поясняет: – Нашёл у места, где мы встретились утром.       Понимающий кивок служит жестом понимания, признания и прощания, когда Гию неспешно проходит по крыше и одним плавным движением спрыгивает с неё. Он оказывается внизу, а Сорай, напротив, взлетает вверх, мощно хлопая крыльями пару раз и направляясь к лесу. Томиока срывается на бег сразу, как выходит за пределы деревни, и быстро нагоняет карканье кружащего над листвой деревьев ворона.       Вслед им смотрят тёмно-фиолетовые глаза, медленно наблюдая за ними до тех пор, пока знакомый визгливый голос птицы не утихает, а бегущий силуэт не скрывается за тенями чащи. Шиназугава выдыхает, внутри него бушуют смешанные чувства. Он правда не знает, зачем отдал Гию Сорая на пользование. Ворон пусть и раздражающий, но всё-таки имеет свою ценность в понимании Санеми.       Конечно, в его голове проносятся обстоятельства, которые могли бы случиться с Томиокой, если бы тот остался без функционирующего помощника – он мог бы легко заблудиться, попасть к демонам и оказаться без возможности сообщить о нём патрульным, и вообще закончить потенциальную битву ранением, о котором никто не сможет сообщить. Это всё понятно, но...       – Томиока не беспомощный, чёрт возьми! – громко ворчит Шиназугава, бесцельно пиная какой-то небольшой камешек с крыши магазинчика и спускаясь на землю следом за ним. Санеми идёт по краю улицы, сунув руки в карманы и ссутулившись в глубокой задумчивости. Гию – Хашира, причём достаточно эгоистичный и уверенный, что сможет сделать всё без помощи других, «недостойных» Истребителей. И думать о его безопасности – определённо не обязанность Шиназугавы, который, несмотря на неприязнь, не мог не отправить Сорая вместе с Томиокой.       «Раньше я бы и не подумал о том, чтобы отдавать эту тупую птицу даже на час другому Истребителю, и особенно Томиоке, правда же?!» – спрашивает сам себя Санеми, нервно проводя ладонью по своим волосам и шумно выдыхая, чтобы после раздражённо зашипеть и растрепать свои торчащие в разные стороны пряди в попытке охладить вспыхнувшую от раздумий кожу головы. На загривке немного блестит пот, и Шиназугава резко проводит по влажной шее ногтями, царапая и оставляя алые следы.       Он мотает головой и, прижав ладони к горящим щекам, идёт дальше по улице, шумно дыша и продолжая тщетно мучиться над одним единственным вопросом – что сдвинуло его подсознание? Они встречались достаточно часто за последнее время, замечая друг друга что в пределах Корпуса, что за ним. Даже эта чёртова деревушка свела их...       «Деревня, точно, какой я дурак! Нужно спросить у Чино-сан, знает ли она Томиоку. Он не представился ей за столом, кажется, да и я как-то пропустил момент их знакомства... Товарищ и товарищ, Чино-сан о другом и не спрашивала. Добродушная и наивная женщина...» – Санеми усмехается, и изначальный вопрос в голове стирается другими мыслями. Мыслями о том, действительно ли Томиока жил здесь раньше? Если здесь похоронена его сестра, то, вероятно, где-то рядом и родители, так как, судя по его поведению, их у него нет.       «Нельзя даже думать так,» – обрывает себя Шиназугава, не желая укорять Гию в невоспитанности из-за отсутствия родителей, когда буквально на окраине деревни существует две могилы его собственных родителей. Укол дискомфорта приходится прямо в грудь, и Санеми ёжится, будто обруганный ребёнок. В голове проносится множество мыслей, но он не цепляется ни за одну из них, внезапно пристыженный своей излишней грубостью. «С каких пор я стал таким мягким?» – и даже этот вопрос остаётся без ответа.

«Достаточно удобно... Кандзабуро, кажется, не тревожится из-за тряски. Уже привык? Это мне на руку. Надеюсь, так и продолжится. Я удивлён, что Шиназугава отдал мне своего ворона с таким рвением, хотя тот упрямился. Он... Беспокоится? Обо мне? Нет, это глупо... Шиназугава, должно быть, беспокоится о Корпусе или о том, что Ояката-сама не получит отчёт вовремя. Он резонно упомянул о нужде предупредить патрульных о ночном происшествии. Где есть один демон – может быть целая стая. Почему я спотыкаюсь?»

      Томиока выныривает из потока отстранённых мыслей, когда в очередной раз спотыкается о выступающий корень и делает небольшой прыжок, чтобы не упасть и не пропахать собой землю из-за скорости, с которой несётся среди деревьев. Гию поднимает голову, замечая на посветлевшем после ливня небе фигуру птицы с широко расправленными крыльями. Он немного хмурится, ощущая дискомфорт от бега, чего раньше с ним не происходило. Томиока начинает анализировать, мотая головой по сторонам и в то же время пытаясь следить за выступами на земле.       – Обычно я не бегу так быстро, – замечает наконец Гию, шумно выдыхая себе под нос. Обычно он бежит с такой скоростью, чтобы иметь возможность рассматривать своё окружение и тщательно проверять местность на наличие демонов. И Кандзабуро, который не может лететь слишком быстро, легко подстраивается под его темп. Сорай же... – Быстрый.       Томиока снова ускоряется, находя себя в сложной ситуации, где он рефлекторно старается следить за происходящим вокруг, смотреть под ноги и искать взглядом летящего над ним ворона. Гию тратит пару секунд, чтобы высоко подпрыгнуть и вскочить на одну из толстых веток вековых деревьев, чья кора лишь немного поскрипывает под его лёгкой поступью. Так бежать легче – Сорая слышно лучше, из-за чего постоянно поднимать голову и искать его в небе не приходится, так что он полностью сосредотачивается на ветках, по которым прыгает.       Так вот, ворон Шиназугавы быстрый, даже очень. Мощные взмахи крыльев, быстрая ориентация в пространстве и безусловно изнуряющие тренировки под руководством Санеми сделали из Сорая самого, – Гию почему-то уверен, что самого, – быстрого помощника среди всех воронов уз. Это заслуживает уважения и похвалы, но это определённо непривычно для Томиоки. Он, кажется, никогда не бегал так быстро, резво, едва успевая рассмотреть дорогу и слепо доверяя тому, кто его ведёт. Но странное ощущение окрыления приятно пульсирует в висках, расплываясь жаром в груди. И Гию сам не замечает, как на губах проскальзывает короткая улыбка.       Томиока крепче прижимает к своему боку сумку с Кандзабуро, изредка слыша от него хрипловатые звуки, но не замечая никакого другого проявления дискомфорта от него. Это радует – значит, всё не так плохо, как могло бы быть. «Температура не слишком повышенная... Наверное, переутомился и уже восстанавливается,» – предполагает Гию, обнадёживая себя и облегчённо выдыхая, чтобы после снова набрать воздух в лёгкие, поднять голову и найти взглядом Сорая. Томиока по инерции пробегает ещё пару веток и останавливается на одной из них, потому что ворон спустился к нему и летел с правой стороны, очевидно имея, что сказать.       – Что такое? – спрашивает Гию, повернув голову к птице, которая вальяжно усаживается на его плечо и снова зарывается мордочкой в его волосы в странном, непонятном для Томиоки жесте.       – Истр-ребители! Впер-реди истр-ребители! Пятеро, пятер-ро! – громко восклицает Сорай прямо в ухо своему временному попечителю, и тот морщится от визгливого карканья. Впрочем, Гию быстро собирает свои мысли в кучу и спрашивает:       – Истребители? Пять человек... Для патрульных ещё рано, значит это другие... Кажется, я знаю кто это. Веди меня к ним, – Томиока говорит ворону, и тот, мотнув клювом, согласно кивает. Он высоко взлетает резким взмахом крыльев и устремляется вперёд над лесом, и Гию устремляется вслед за ним.

«Сорай, чёртова упрямая птица... Я лично выдерну ему все перья, если он не прилетит завтра к послеобеденному времени. Не зря же я вбухал в его тренеровки столько сил, он должен быть здесь! Тц, не люблю сам оставаться без связи с Корпусом, но... Мне, в деревне, очевидно безопаснее, чем Томиоке в лесу. И всё же это было лишней щедростью. Теперь этот придурок очевидно зазнается – «смотрите, в мой фанатичный сброд вступил мой ярый ненавистник, я определённо лучше него»! Аж тошнит...»

      Санеми выдыхает, с его губ вместе с облегчённым звуком слетает клубок пара, вызванного горячим чаем, который прокатывается по горлу и почти обжигает его. Эта грань между вкусом и болью будоражит и прогоняет ненужные мысли, вынуждая Шиназугаву вспомнить, зачем он согласился на посиделки с Чино-сан. «Точно, узнать про Томиоку,» – мысленно повторяет себе Санеми, на его виске выступают капли пота, и он стирает их, прижав прохладные пальцы к разгорячённой щеке. Всё-таки настолько горячие напитки – не его категория.       – Чино-сан, – тихо зовёт Шиназугава старушку, которая сидит напротив него и с невозмутимым и непривычно сосредоточенным лицом выбирает цветы и растения для экибаны, не торопясь и подбирая нужное настроение для кухни, чтобы получить удовлетворение не только от процесса, но и от результата. Не сразу, но Чизу отрывается от своего занятия. Делает она это только после того, как складывает на расстеленную на столе белоснежную ткань пару сухих веточек и большой, свежесорванный подсолнух.       – Что такое, милок? – интересуется Чино с мягкой улыбкой и, заметив, что чай в кружке Санеми почти на дне, уважительно подливает ему ещё, заставляя того замяться на секунду и благодарно кивнуть с лёгким поклоном.       – Я не представил Вам своего товарища, когда привёл его сюда, прошу прощения, – Шиназугава начинает расспрос издалека, чтобы не показаться навязчивым. – Его зовут Томиока Гию. Он-...       – Томиока! Это что же получается, он отсюда, да? – с внезапно пробудившимся интересом восклицает Чизу, едва сдерживаясь, чтобы не хлопнуть в ладоши, но Санеми замечает, как с её тонких губ срывается короткий выдох искреннего облегчения, будто что-то, связанное с этим именем, что гложило и душило её, внезапно растворилось.       – Это я и хотел спросить у Вас, Чино-сан. Я встретил Томиоку здесь по случайности, и хочу... Убедиться, что он жил здесь. Я не помню его совсем, хотя, как мне казалось в детстве, знал всю деревню вдоль и поперёк, – отвечает Шиназугава с невозмутимостью, стараясь казаться не слишком заинтересованным и не нетерпеливым, хотя внутри его постепенно обволакивает любопытство и жар.       Он не помнит Гию в этой деревне, но здесь похоронена его сестра и, должно быть, родители, соответственно он жил здесь. Это искажает его детские, и без того карикатурные воспоминания и собственную уверенность в абсолютном знании того, что было раньше. Возможно то, что Томиока в своё время смог избежать знакомства с Шиназугавой, а ещё возможно то, что они всё-таки представлялись друг другу, и это просто стёрлось из его памяти...       – Ох, Неми, то так давно было, но вот помню всё, как будто вчера было! Жил мальчишка здесь такой, жил, и сестра его тут жила, – утверждает Чино, кивая головой и откладывая незаконченную экибану вместе с цветами и другими растениями в сторону, чтобы погрузиться в воспоминания. – Никогда бы не подумала, что вошедший в мой дом юноша мог быть тем мальчиком! Такие различия... Лицо, голос, характер, да даже взгляд! Такой другой...       – Другой? – недоумённо хмурится Санеми, вскинув бровь. Он никогда не задумывался о том, что Гию в детстве мог быть другим – не настолько замкнутым, мрачным и тихим. Но слова Чизу будто трясут в нём здравый смысл, вынуждая его начать переосмыслять всё то, что он знает о своём коллеге.       – Конечно, милок, совсем другой! Коль сказали бы мне, что тот мальчик в такого мужчину вырастет, никогда бы не поверила! Ой, да что уж там... После пережитого, должно быть, и не такое поменяется в дитятке, – Чино выдыхает с разочарованием и горестью, сразу же ловя на себе недоумённый взгляд, но не отвечая на него. Она прикладывает одну ладонь к груди, нащупывая ускорившиеся стуки своего сердца, и дрожаще бормочет молитвенные слова, чтобы после разжать губы и продолжить: – В то утро, когда ты ушёл, Неми, твоя семья была не единственной пострадавшей. Стоило мне пригреть у себя Генью и уложить его спать, как по деревне прокатилась новость о смерти Цутако Томиоки, недавно прибывшей в нашу деревню со своим братом, Гию Томиокой.       – Мама... – срывается с губ Санеми в ужасном осознании. Он задумывался о том, что новообращённая в демона женщина, его мать, могла причинить вред кому-то ещё, ведомая вечным голодом, но слышать подтверждение столь ужасной теории... Это почти отвратно. Особенно когда перед его глазами плывёт до боли знакомое лицо Томиоки. – Расскажите мне всё.       – Расскажу, милок, расскажу... Ты только слушай и не перебивай.