Your Best American Girl

«Здесь всё такое дорогое... Наверное, жёны Тенгена очень хорошо постарались на заданиях, раз он хочет баловать их такими драгоценностями. Или они успешно ведут домашнее хозяйство. Не уверен. Я бы никогда не купил себе что-то настолько вычурное. Хотя, нельзя сравнивать... Тенген тренировался наизнос ради этой позиции, он сильный шиноби с крепкими моральными убеждениями. А я и вовсе не достоин своего звания. Хашира... Они должны быть талантливыми, амбициозными, верными и сильными... Не такими незрелыми, как я.»

      – Вот это украшение подойдёт для Сумы, – Гию отрывается от своих мыслей, когда его взгляд привлекает жемчужно-голубой блеск одного из украшений. Он осторожно касается продолговатого, красивого кандзаси, в названии которого он не уверен. Томиока никогда не интересовался ювелирными вещицами, так как подбирать их просто некому – разве что Канроджи, но она может расценить такой дорогой подарок в романтическом ключе... Это определённо поставит их обоих в неловкое положение. Хотя, вероятнее всего он попробует подобрать ей что-нибудь.       Гию делает небольшой шаг назад, когда Тенген, оторвавшись от пытки девушки-торговки расспросами о каждом украшении в бутике, подходит ближе и наклоняется к полке, где поблёскивает кандзаси с округлым кончиком со свисающими с него цепочками с голубоватыми птицами. Узуй сощуривается, хмурится и отрицательно качает головой, неодобрительно взглянув на Гию и сложив руки на груди.       – Томиока, ты что, не видишь? – Тенген настойчиво фыркает, будучи в таком возмущении, что Томиока делает очередной шаг назад, совершенно недоумевающий. – Это совершенно не подходит! Это ведь бира-бира кандзаси!       – Это... Ни о чём мне не говорит, – Гию вставляет свою монету Тенгену, который собирался обиженно уйти, нетерпеливый к покупке подарка и недовольный отсутствием помощи от своего товарища. Но Узуй останавливается и смотрит на Гию слегка округлившимися глазами, ещё больше напрягая своим неловким молчанием. Тишина сбавляется тихим смехом, после которого напряжение пропадает, сменяясь очередным товарищеским полуобъятием, когда Тенген сжимает шею Гию бицепсом, притискивая его ближе.       – Ну точно, приятель, как я мог забыть, ты ведь совсем ничего не смыслишь в моде! – Узуй посмеивается, подтаскивая Томиоку ближе и начиная рассказывать ему с энтузиазмом об окружающих их украшениях, уложенных на полках. – Это бари-бари кандзаси, ими украшают только незамужних девушек. Видишь этих птиц? Они как бы иллюстрируют добрачную свободу и вседозволенность. Так что моим жёнам подобное не подойдёт. Уяснил?       Гию лишь молча кивает под бормотания Тенгена о том, что украшение действительно красивое. Томиока тихо охает, когда Узуй снова хватает его и почти тащит к полкам с нужными украшениями, планирую провести ему целую экскурсию по миру моды. Гию не сказать чтобы против... Ему это просто не интересно. Но он всё равно слушает. Тенген заполняет его мысли размышлениями, и это почти утешающе.       – Давай, приятель, я тебе покажу! Тама кандзаси, вот эти, с круглым шариком. Они бывают коралловые, агатовые, нефритовые и из слоновьей или черепаховой костей. Простое и хорошее украшение, – Узуй уточняет с энтузиазмом, после чего, толком не дав рассмотреть стойку, тащит его к другой. – Эти украшения, с цветами и длинными листовидными цепочками, называют Тсумами кандзаси. Раньше их носили ученицы гейш и дети на праздник «Сити Го Сан», но сейчас их могут надевать любые дамы, – и новая полка, кажется, последняя из тех, которые Тенген хотел показать. – И Йоси тё кандзаси. Простые, лаконичные, длинные украшения в высокие причёски. Замужние женщины носят только одну такую заколку над левым виском.       Тенген заявляет и заканчивает, улыбаясь и пристальноглядя на Томиоку, пытаясь заметить в нём хотя бы проблеск интереса. Правда, ответ заставляет его раздражённо застонать и закатить глаза.       – Такой маленький выбор, – Гию бормочет, удивлённый тем, какие строгие правила есть в ношении украшений и тем, что Узуй помнит о всех нюансах и тонкостях. Впрочем, тот воспринимает это как неяркий, так ещё и немодный ответ, поэтому возвращается к девушке-консультанше, которая терпеливо ждёт их у стойки и пристально наблюдает за Томиокой. Вероятно, для неё он выглядит подозрительным. Он привык. Он часто выглядит подозрительным. Только он не знает почему.       Гию коротко переводит взгляд на Тенгена, который начинает советоваться с девушкой, а после снова смотрит на полки, размышляя над тем, стоит ли здесь что-то их внимания. Йоси тё кандзаси Томиока отметает сразу – слишком невзрачные и странные заколки, так ещё и несколько тяжёлые. Над Тама кандзаси он размышляет пару минут, но, как только видит небольшую табличку «Материал из которого сделаны эти украшения должен подходить под сезон года», тоже отказывается от их выбора. Будет странно видеть трёх идущих рядом девушек с одинаковыми украшениями, особенно когда они такие разные по характеру, как жёны Тенгена.       Гию останавливается у стойки с Тсумами кандзаси. Он сразу примечает два подходящих по цветовой палитре украшения – светло-фиолетовое и лазурно-голубое. Учитывая частую одежду Хинацуру и Сумы в подобных расцветках, Томиока предполагает, что Узуй одобрит эту идею. Но Гию не находит кандзаси в красном оттенке – видит только пёстро-розовый, от которого слегка хмурится, и беловато-зелёный, совсем не подходящий самой Макио, пусть и красивый.       – Тенген, – Томиока обращается к болтающемуся без дела Тенгену, который описывает девушке то, что желает видеть на своих жёнах. Как только Гию привлекает его внимание, то кладёт на деревянную стойку выбранные Тсумами кандзаси. – Я нашёл эти, для Хинацуру и Сумы.       – Томиока, чёрт возьми, никогда бы не подумал, что у тебя есть вкус! – с ухмылкой восклицает Узуй, очевидно довольный скромным, но правильным выбором Томиоки. Он никогда не думал, что Гию умеет дарить подарки, ведь, глядя на его постоянную отстранённость, нельзя предположить о вкусе этого человека. Тенген не замечает третьего украшения в руках Томиоки и оборачивается, чтобы взглянуть на полку с лёгким прищуром и убедиться – другого яркого украшения там нет. – Мм, я не могу оставить Макио без подарка, но другое украшение испортит всю эстетику... Госпожа, подскажите, есть ли ещё такие украшения в ярких цветах?       – Да, есть пара каднзаси в золотом цвете. Их изготовили совсем недавно, так что они ещё не выставлены на продажу. Но если Вам подойдёт этот цвет, то я могу принести украшение, – девушка соглашается и получает утвердительный ответ, забирая с собой выбранные кандзаси и вскоре принося все три и продолговатую подарочную коробку, предлагая Тенгену купить и её вместе с лентой.       – Да, это будет идеальный подарок! Заверните мне всё, – Узуй ухмыляется и снова слегка приобнимает Томиоку за плечи, сжимая его предплечьем и будто благодаря его за помощь невербально. Гию не совсем понимает этот жест, но кивает, когда Тенген хватает его и заявляет, что они заслужили обед за купленные его жёнам подарки. Давно пора – прошло уже пару часов. Конечно, украшения они выбрали быстро, но по пути Тенген успел захватить выкрашенные новыми узорами к лету утивы, местные округлые веера, и джаноме-гасы, праздничные зонты. Гию не уверен, стоит ли в следующий раз соглашаться на предложение Узуй о совместной прогулке по рынку – он чувствует, что не будет готов выйти из своего поместья ближайшую неделю.

«Что за глупость? С чего бы Тенгену общаться с таким, как Томиока? С таким высокомерным, эгоистичным и раздражающим мистером "Я не такой как вы"?! Тенген не мог опуститься до того, чтобы общаться с Томиокой. Но эта назойливая розовая чушка болтала об этом весь ужин, мол, как хорошо, что Томиока становится дружелюбнее! Как вообщеможно быть настолько тупой, чтобы умудриться разлить чай на меня с другого края стола?! Ещё и это чёртово насекомое счастливо поддакивало и говорила о важности социализации и дружеской обстановки среди товарищей. Идиотство. И почему все так стремятся помогать этому...»

      Шиназугава останавливается, ощущая себя совершенно вскипевшим от раздражения, и шумно вздыхает, сложив руки на груди. Бесит. Жутко бесит, что Тенген уделяет внимание Томиоке. Излишне благосклонный к нему Кагая-сама, спускаюший ему с рук множество нарушений; «психолог» Кочо, пытающаяся залезть в Гию сквозь завуалированные оскорбления; приторно-сладкая Мицури, из доброты душевной общающаяся с Томиокой; и наконец чёртов Тенген, вероятно из жалости решивший сходить с ним куда-то! Что за культ поклонения толстому эго этого болвана?!       Санеми дует губы, будто обиженный ребёнок, и делает это только убедившись, что рядом никого нет. Это помогает ему успокоиться. Как и растрёпанный ворот кимоно, которое ему пришлось надеть, так как Мицури испачкала его форму истребителя своим чаем. Ещё и обожгла ему бёдра. Ну что за отвратный день?!       Шиназугава не уверен, что хочет делать. Ужин он так и не доел, оставив его в столовой после ухода в своё поместье, да и аппетита у него уже нет. Идти тренироваться в кимоно – гиблая идея, а больше-то заняться и нечем, чтобы слить свои раздражение и усталость. Хочется лечь спать, но разве уснёшь в восемь вечера? Тем более он отсыпался днём после недавнего экстренного задания, из-за которого он поднялся среди ночи. Остаются разве что горячие источники, в которые он, немного поразмышляв, всё-таки направляется.       Десяток минут предбанных процедур, и он отпирает сёдзи в мужской источник, не ожидая увидеть здесь кого-либо. Обычно в это время все заняты чем угодно, кроме парного бассейна, но всё-таки взгляд Шиназугавы улавливает знакомую фигуру.       – Вспомнишь солнце, вот и лучик, – Санеми шипит сквозь зубы, очевидно не слишком радостный представшим перед ним Тенгеном. Конечно, допросить его хочется, но это заведёт его гнев ещё больше. А Шиназугава хотел скорее успокоиться, чем злиться ещё больше.       – Я тоже рад видеть тебя, Шиназугава, – Тенген ухмыляется, его белые зубы блестят даже ярче, чем его нахальный оскал. Бесит. Но всё-таки он лучше многих других встречавшихся ему людей, и он предпочитает терпеть его местами раздражающую своей экстравагантностью натуру. Но его высокомерие... – Что-то ты не выглядишь счвстливым. Какова твоя причина злиться на этот раз? Погода не та? Футон жёсткий? Рис чёрствый?       – Не дерзи, а то вмажу.       – Да ладно, приятель, я шучу, – Тенген пожимает плечами, усмехаясь, и откладывает со своей влажной макушки прохладный компресс со льдом внутри, который он использует, чтобы не перегреться. Узуй коротко наблюдает за тем, как Шиназугава заходит в воду и опускается в горячий пар по шею, вздыхая тяжело и совсем не облегчённо. Снова на что-то злится. Вероятно, причина иррациональная и едва ли достойная внимания других людей. Тенген в который раз убеждается, что Санеми чувствительный, но решает не говорить об этом вслух – ему действительно не хочется получить по голове сейчас. – Излей мне своё непонимание несправедливости внешнего мира, и я помогу тебе избавиться от фрустрации, – Узуй урчит, с наигранным интересом изучая свои ногти. Как же ему нравится разбрасываться умными словами, которые он узнаёт от Хинацуру едва ли не каждый день. Эта европизация вещь, конечно, спорная, но определённо манящая. Но, для непонимающего сознания Шиназугавы, Тенген вскоре поясняет: – Расскажи, что тебя бесит, вдруг поможет успокоиться.       – А... – Санеми понимающе хмыкает, высовываясь из под воды и заправляя назад колючие пряди своих волос, ощущая, как они прилипают к щекам и шее. Он стирает ладонями влагу с шеи и плеч, после чего складывает руки на груди, неодобрительно сверкая злобой в сторону Тенгена. – Томиока. Все так носятся с ним, купая его высокое эго во внимании... И теперь ты присоединился к этой хвалебной группе фриков. Я думал, ты выше этого сброда.       Шиназугава укоряет, прямолинейный, но пока что относительно спокойный. Набрасываться на Узуи сразу не хочется – всё-таки Санеми не может не видеть в нём подобие старшего брата и поссориться с ним из-за такого отброса, как Томиока, кажется даже глупее. Поэтому он сдерживается и прикусывает язык, пытаясь пояснить для самого себя – он не хочет переубедить Тенгена, он хочет узнать его точку зрения и смысл его решения. Вдруг это вообще просто слух? Хотя, много кто говорил об их «дружбе». Но сам Шиназугава вместе их пока что не видел. Пока что       – Мм, вот ты о чём... – Узуй бормочет, слегка поджав губы, а после беззаботно пожимает плечами и улыбается, взглянув на Санеми пусть и понимающе, но строго. – Не вижу ничего странного или противозаконного в том, что я пару-тройку раз пригласил Томиоку прогуляться на рынок или по Корпусу. Он забавный парень, если узнать его поближе, я уверен в этом. Не понимаю, почему ты и Обанай так взъелись на него.       – Не понимаешь?! – громко рявкает Шиназугава, его кулаки сжимаются под водой, а плечи дёргаются, вынуждая лёгкий всплеск горячей воды пройтись по источнику, ударившись о камни. – Как это не понимаешь?! Его излюбленное «я не такой, я особенный» уже всех достало, его высокомерие льётся из каждого его слова и жеста! Да и ты сам говорил, что тебя это раздражает! Ты решил переметнуться к этой разношёрстной команде поддержки Томиоки или почему-?       – Воу-воу, Неми, полегче, – небольшое прозвище и неловкий смешок Тенгена, когда тот кладёт ладони на плечи Шиназугавы, немного сминает его характер и желание высказаться. Его гнев стекает в горячий источник вместе с потом, когда Узуй, действительно как старший брат, приобнимает его и похлопывает по влажной коже лопаток. Это должно раздражать, но странно успокаивает. – Шиназугава, для меня всё не так категорично, как ты рассказываешь. Да, мне тоже не нравится эта фраза Томиоки, но я не одобряю это только из-за его извилистой привычки изъясняться. Короче, меня больше злит то, что я не могу понять настоящее значение его слов. Как и ты, кстати, – теперь упрёк исходит от Тенгена, и в сознании Шиназугавы вспыхивает одновременно острый вопрос и недовольное восклицание. Он молчит, но скорее из уважения к Тенгену, чем от желания выслушать его. Как же он ненавидит такие разговоры... – Он никогда не был высокомерным, Шиназугава, по крайней мере ни я, ни другие Хашира его таковым не считают, кроме тебя и Обаная.       – На чьей ты вообще стороне, Тенген?!       – Ты знаешь, приятель, я всегда на своей стороне и только на ней, – Узуй с ухмылкой напоминает и поднимается из горячей воды, его бледноватая кожа слегка заалела от жара. – Расслабься и остынь. Я не призываю тебя менять своё отношение к Томиоке, но, может, не стоит так категорично судить общающихся с ним, мм? – Тенген предлагает с лёгким смешком и, проходя мимо Санеми, опускает ему на макушку холодную шапочку со льдом, забирая с одного из крупных камней полотенце и вскоре оставляя Шиназугаву одного со своими тягучими мыслями и острыми вопросами. В горячем источнике сложно думать, как из-за дискомфортного жара, нежеланного Санеми с самого детства, так и из-за постоянной нужды утирать лицо и шею от пота.       – Какой же он... – в голове проносится слово «правильный», но Шиназугава меняет его на «раздражающий», потому что признавать часть его правды не хочется. Томиока действительно не такой уж и высокомерный по отношению к другим. Отдаёт Мицури лишнюю порцию еды в редкие разы, когда обедает в Корпусе, помогает Шинобу в Поместье Бабочки, когда попадает туда с ранением, да и в общем... Не проявляет он никаких признаков эгоистичности, помимо его шарманки об его отличии от остальных. Чушь...       Все сомнения и мысли смываются в холодном душе после горячего источника, вода утекает вместе со словами Тенгена, но всё-таки толика остаётся в сознании, ожидая удобного момента, чтобы напомнить ему о важности переосмысления своих взглядов. Санеми не привык меняться – это банально неудобно и не вписывается в его картину мира. Демоны – зло, страдания – сила, жизнь – испытание, слёзы – слабость, а семья... Это препятствие. Единственное, которое он не хочет преодолевать.       Взгляд Шиназугавы только мельком падает на Генью, когда тот выходит из столовой Корпуса, опустив голову и сложив руки в карманы. Шрамы на его лице слегка освещены фонарями, напоминая рассветное солнце, которое в тот момент выделяло кровавые раны и слёзы на его маленьких, детских щеках. Вероятно, это было больно. Больнее видеть сгорающий труп матери и осознавать полное разрушение семейного гнезда или иметь вечное напоминание об ужасных событиях на своём лице? Санеми не уверен. Он давно разбил все зеркала в поместье. Он давно перестал смотреть на своё отражение.       Санеми, завидев ненамеренно идущего в его сторону Генью, тут же останавливается и сворачивает в другую сторону, к выходу из Корпуса, ворота которого уже начинают запирать. Шиназугава идёт быстро, тихо рявкая на пытающихся остановить его стражников и выходя за высокие стены, без которых вечерний ветер нападает на его влажные волосы, холодя загривок и вынуждая вздрогнуть. Ворота за ним запираются с глухим стуком, и он не уверен, что ему стоит делать. Он свернул сюда, чтобы избежать Геньи, который какого-то чёрта всё ещё делает в рядах Убийц Демонов. Конечно, вариант перемахнуть через стену всё ещё существует, и он займётся этим, как только ему надоест бродить в темноте. В его поместье сейчас тоже негусто с событиями – остатки риса, которые он хотел приготовить, разложенный и смятый футон, который он не убрал после сна, и недочитанная книга, недавно найденная под кухонной стойкой.       Поэтому Шиназугава, немного поразмыслив, начинает медленно идти по тропинке к ближайшей деревне, несколько наслаждаясь прохладой, несмотря на груз мыслей на плечах. Возможно ему действительно стоит стать менее категоричным. А возможно Тенген просто преувеличивает.

«Почему она всё ещё плачет? Я дал ей бутылочку и покачал на руках, но она продолжает рыдать... На меня странно смотрят люди, это так стыдно... Стоило поужинать в Корпусе, но уже ничего не изменишь. Кто мог забыть ребёнка в общественном месте? И почему я вообще вызвался найти её родителей? То, что в ресторане высокая загруженность, не моя проблема, стоило передать её в более умелые руки. Или хотя бы отдать её желающей помочь женщине... Стыдно. Хочется провалиться сквозь землю. Она так сильно кричит...»

      Томиока нервно носится по неоживлённой улице от одного человека к другому, от женщины к мужчине, от юных до пожилых. Спрашивает даже проходящих мимо подростков, которые мало как могут быть связаны с плачущей девочкой года или двух на его руках. Его считают чёрствым и холодным, но его определённое мягкое место внутри для детей и подростков растапливает его сердце – хочется помочь, утешить, даже если это не рационально и не вписывается в его планы. Разве мог он отказать большим слёзным зелёным глазам? Многие думают, что смог бы.       Томиоку шумно вздыхает, покачивает девочку на руках и старается успокоить её тихим шёпотом, неловким воркованием, которое выходит более скомканным, чем он представлял. Гию вжимает голову в плечи, притиснув к груди малышку, и подходит к очередной пожилой женщине, уже менее доброжелательно и более тревожно спрашивая её о том, знает ли она чья это малышка. Получив сотый отрицательный ответ, он выдавливает из себя благодарность и сразу же направляется к вышедшему из-за угла мужчине, нагоняя его через пару шагов. Синие глаза Томиоки устремлены на плачущую девочку, когда он одной рукой держит её, а другой останавливает мужчину, задавая ему вопрос, но не глядя на него:       – Извините, Вы не знаете чей это ребёнок? Её оставили в ресторане, персонал предполагает, что её просто забы-ли..? – взгляд Гию медленно скользит со знакомого зеленоватого кимоно к шрамированным предплечьям, колючим белым волосам и... Томиока немного заикается и стихает, его вмиг сузившиеся зрачки влекут за собой мурашки и лёгкий трепет ресниц. Шиназугава. Он только что спросил Шиназугаву о родителях девочки, которую он держит на руках. – Шиназугава?       – Томиока, – слегка фыркает Санеми, нахмурившись, и коротко закатывает глаза от раздражения, когда именно это слово соскальзывает с его языка. Сегодня день неожиданных и нежеланных встреч? Вероятно. Впрочем, небольшая неловкая пауза сменяется искренним непониманием Санеми, который быстро замечает громко рыдающего, прижатого к груди Томиоки ребёнка. – Ты украл этого ребёнка?       – Нет, – вопрос, конечно, был саркастичным и риторическим, но Гию всё равно отвечает, стараясь сохранить спокойствие и бесстрастность на своём лице. Не хочется позориться ещё сильнее своей тревогой за ребёнка. Но когда малышка снова хныкает и заливается плачем, то Томиока поджимает губы и отворачивается от Санеми, снова испытывая трудности в попытке успокоить комочек в его руках. Гию собирается уходить, подальше от неловкости и стыда, но большая ладонь грубо останавливает его, дёргая ближе к Шиназугаве, который немного нависает над плечом Томиоки, с прищуром глядя на ребёнка.       – Ты идиот, Томиока? Ты неправильно её держишь, прижимаешь к себе и сдавливаешь её. Отдай, – Санеми резко дёргает Гию за руку, но ребёнка от замешкавшегося коллеги принимает легко, будто так и должно быть, будто она и должна так хорошо лежать в его сильных руках. Шиназугава сосредоточенно поправляет позу малышки, чтобы понять, как ей удобнее всего. Она упрямится, стоит ему прижать её ближе или упереться предплечьем ей в лопатки, и начинает плакать громче, когда он пытается поддержать её снизу и посадить на свою руку. – М-да, привереда...       Санеми фыркает и, немного поразмыслив под пристальным взглядом Томиоки, подхватывает девочку и приподнимает, усаживая её к себе на плечи, придерживая её за ноги и позволяя держаться за свою голову и шею. Сначала ребёнок хнычет, истерит и дёргает Шиназугаву за волосы, и Гию напрягается, заметив, как вздувается вена на виске Санеми, говоря о его гневе. Томиока знает, что Шиназугава в своей работе приоритизирует жизни мирных жителей, но всё-таки толика сомнения проскальзывает в его сознании, стоит глазу Санеми задёргаться. Он и так проявил несвойственную ему выдержку, когда попытался укачать девочку, но, кажется, стоит забрать ребёнка к себе...       Но не успевает Томиока поднять руки и подать голос, чтобы убедить Шиназугаву в нужде передать родительство, как малышка, привыкшая к удобному положению, начинает успокаиваться, обмякая от долгой истерики и держась за щёки Шиназугавы ладошками, пока он сам гладит её по спине, помогая утихомириться. Кажется, даже его глаза слегка смягчаются, приобретая совершенно другую форму.       – Тебе даже котёнка доверить нельзя, Томиока, – Шиназугава укоризненно фыркает, отвлекаясь от девочки и переводя свой очерствевший взгляд на Томиоку, и только в этот момент Гию выходит из транса. Он наблюдал за взаимодействие Санеми с ребёнком с таким удивлением и восторгом, что даже не заметил этих чувств внутри себя. Шиназугава проявил даже слишком много терпимости за те пять минут, пока малышка брыкалась на его плечах, била его щёки сандалями, стискивала его уши пальцами и дёргала за волосы. Сначала Томиока думал, что ему не хватит терпения, и был готов в любой момент выхватить ребёнка от разозлившегося Шиназугавы, но... Но он действительно успокоил её.       – Я... Я не знал, что ты хорош с детьми, – Гию выдавливает из себя, стараясь сохранить непринуждённый вид, что у него получается, но не полностью. Растрёпанные от беготни волосы и раскрасневшиеся от волнения уши выдают его нервозность, которая медленно спадает на нет, когда Шиназугава помогает ему успокоить ребенка и держит его.       – О чём ты говоришь, придурок?! – Санеми фыркает, почти шипит тихим голосом, подавляя крик, чтобы не разбудить маленькую девочку на своей шее. – Просто ты идиот и не можешь справиться даже с таким простым заданием, как успокоить ревущего ребёнка, – Шиназугава снова упрекает, закатив глаза и не собираясь признавать свои действительно хорошие способности няньки, оставшиеся у него с детства. Эта привычка – утешать и укачивать, – определённо останется у него до самой старости, если таковая будет, учитывая его опасную работу. – Чей это вообще ребёнок, а? Не твой же, я надеюсь?       – А? Нет, не мой... Одна женщина оставила его в ресторане, где я ужинал. Персонал сказал, что она выглядела очень уставшей и могла просто забыть малышку, поэтому я надеялся найти её мать, пока она не отошла далеко от этого района, – Томиока быстро объясняется, всё ещё опасливо поглядывая на девочку и в который раз убеждаясь, что в грубых, но сильных руках Шиназугавы она в порядке. Это удивительно, но факт. – У неё светлые волосы и ещё три ребёнка, помимо этой. Два старших мальчика лет трёх-четырёх и девочка года-двух.       – Мм... Кажется, я видел её на другой улице. У неё ещё все дети в шапках, хотя на улице душно? – Шиназугава уточняет, припомнив одну встретившуюся ему по пути дамочку, и получает согласный кивок. Изнурённая, немного помятая, с синяками под глазами и кривоватым макияжем. Ещё совсем молодая, лет двадцати пяти, но очевидно медленно ломающаяся под давлением ответственности за детей. Санеми всегда примечает таких среди толпы. Он в принципе никогда не отводит взгляд от матерей, особенно от многодетных. Он просто не имеет право. Он обязан прочувствовать всё их счастье и всю их боль, а только после продолжить идти дальше. – Тогда чего ждёшь, тугодум? Пошли, пока она ещё каких детей на прилавках в магазинах и на столах в ресторанах не оставила.       Шиназугава поторапливает и резко разворачивается, широкими шагами устремляясь к переулку, из которого он вышел, и зазывая идущего шаг в шаг рядом с ним Томиоку за собой. В голове Гию не может не крутиться мысль – Санеми был хорошим старшим братом в своё время или он всё-таки уже хороший отец? Во втором он жутко сомневается. Какая женщина выдержит его истерики на постоянной основе? Вот и он не знает.