Ми́лан

      Полдень, утомительный и ослепляюще-белый, только отзвучал в городе, а Милан уже чувствовал себя измождённо и бессильно. Судя по лицам друзей, они тоже были не в лучшем состоянии. Хотя никаких особенных телодвижений они сегодня не делали, но постоянное волнение и выслушивание разных слезливых историй хорошенько вымотали их. Поэтому, когда придворные проводили повозку с новобрачными в дорогу, команда Стефана с радостью присоединились к толпе, которая резво хлынула во дворец — пожинать достойнейшие плоды поваров. Милан больше хотел пить, чем есть, однако ж по лицам лекарей увидел, что те готовились основательно зачистить местные столы от яств. Во дворце, больше похожем на оранжерею, где для проходов оставались лишь узкие коридорчики, дышалось легче: воздух здесь искрил влагой, солнечными пятнами и зыбкой радугой. Всюду блаженно звенело весельем и праздником; вьюны и размалёванные ленты тянулись к сводам высоких бальных зал. В одной из красивейших комнат, с настенными панно и яркими фресками на потолке, накрыли длинные праздничные столы. Увидев толпу, официанты оживились и, скомандовав дальше по цепочке, начали торжественное внесение блюд.       У Милана туманилось перед глазами от разнообразия; а ведь то вносили лишь закуски — десятки паштетов, сотни нарезок, цветастое поле изо всяких соусов и, наверное, тонна разного хлеба. Местный аналог вина — цветочная амброзия, изумрудная и сияющая, как драгоценности — напоминала по вкусу нечто между глинтвейном и сидром, только ещё мягче; здесь её сегодня пили бочками! Вина, ликёры, ракии — всего было в избытке, всё текло золотисто-прозрачной рекой между столами и лицами страждущих. Милан же, вместе со Стефаном, быстро нашли прохладные лимонады — от едва подслащённых до скрипящих на зубах сахаром; лес из хрустальных графинов, высотой в человеческий рост, занимал всю крайнюю часть зала и завораживал бликами резных звёзд на солнце, плавающими фруктами и снегом из пряностей. Прохладу напитков поддерживали ледовые кубы, стоявшие вплотную к стенкам ёмкостей. Изящные краны унизывали такие графины кольцом, чтобы каждый мог вкусить местного лимонада и не толпиться в очереди.       Деян и Андрей затерялись между столов с ароматными паштетами, и, Милан был уверен, сегодня их за уши будет не оттащить от банкета. Сам же он есть почти не хотел, только пить, и лишь по просьбе Стефана попробовал несколько закусок. Разум, с утра такой ясный и трезвый, отчего-то с каждым янтарным лучом солнца становился безумнее, пьянел и тихонько зажигался сомнительными искрами. Тело, вмиг ставшее чувствительным и раздражённым, требовало воды, постоянного движения и прохлады.       Милан даже решил, что заболел, прихватил где-нибудь вирус — уж так лихорадочно он себя вёл, но лоб казался столь же тёплым, каким и должен быть в закрытой, едва продуваемой солёным ветерком зале. Лицо, хотя и истекало потом, лишено было запальчивой красноты. Стефан, заметив его обескураженно глядящим в зеркало у выхода, обеспокоенно подошёл, ласково подхватил за локоть и спросил, что случилось. Милан почувствовал, как податливо и дерзко прильнуло его тело к Стефану, как на миг успокоилось около него и мелко вспыхнуло томной страстью. Вот оно что… Пошлость и очевидность ответа так рассмешили Милана, что он улыбнулся возлюбленному и помотал головой, сославшись на духоту в зале. Стефан как будто и поверил, и запомнил: надо бы разузнать эту тайну лучше…       Вечер наступил незаметно — в зале только сменили блюда на более основательные, мясные и деликатесы, и завезли целый вагон десертов. Аромат свежесваренного кофе приободрил осоловевших гостей, и, кроме еды, теперь их заинтересовали развлечения. А они скоро подъехали: кроме оркестра, неизменно работавшего все эти часы, в зал ввалились циркачи, фокусники, танцоры, и бесконечный хоровод ярких платьев, горящих шаров и ритмичной музыки закружил всех в дикой вакханалии. Милан так утомился, что, пропустив со Стефаном чашечку кофе, предложил прогуляться по опустевшему дворцу. У одного из слуг они выспросили комнату, чтобы отдохнуть, принять душ и сменить одежду. Слуга, безусловно узнавший в них героев дня, пообещал выделить самую лучшую комнату и через время провёл их к резной двери. Апартаменты и впрямь были шикарными: просторные, украшенные не хуже, чем у принца, с роскошной ванной, больше напоминавшей римские термы, и двумя красивыми, с балдахинами, кроватями. Милан про себя усмехнулся: слуги думали про них невинно, как о лучших друзьях… Собственно, конкретно сейчас они и не хотели большего: уж слишком велика была усталость. Но Милан прекрасно помнил о своём возбуждении ещё совсем недавно.       После ванной они надели выданные слугами шлафроки, расшитые золотистыми узорами, как произведение искусства, и свободные штаны из шёлка. Милан потряс влажными кудряшками и собрал их в хвост, а Стефан, наоборот, свои волосы оставил распущенными. Они вышли из комнаты и направились исследовать полутёмные залы, изредка натыкаясь на влюблённые парочки, рассыпанные по углам. Но чем глубже они заходили во дворец, тем меньше попадались им существа; даже слуги — и те стянулись к трепещущему сердцу громкого праздника. Когда гулять одинаковыми коридорами и сумрачными залами надоело, Стефан предложил заходить в комнаты по бокам. Видно, допущенный в конце торжества алкоголь ударил им обоим в голову, потому что Милан согласился — хотя это было жутко неприлично, даже если двери и оставили открытыми…       Поначалу ни одна створка не желала распахиваться; дверные ручки, сплошь увитые звёздчатыми цветками, с трудом очищались и скрипуче поворачивались. Пара комнат совсем не впечатлила: похожие на их гостевые апартаменты, все сплошь вылизанные и прибранные. Ещё несколько покоев явно принадлежали каким-то придворным, но, сделав пару шагов по холлу, ребята тут же сконфуженно убегали, стыдясь лезть дальше. Ничего интересного там не было: растения, растения, всюду растения, тягучий, склизкий запашок земли, влаги и лиственного сока, а ещё повисшая у потолка сладкая дурманная дымка. Цветы вечно шелестели в волосах, гладили по плечам и нашёптывали свои секреты. После четверти часа блуждания среди загадочных сумрачных зал Милан начинал ощущать липкое, чёткое, яростное возбуждение, колыхавшееся в теле каждый раз, как они со Стефаном пересекались, сходясь на узкой тропке или держась за руки. Да ещё безумный, приторный аромат вокруг!..       Но вот одна комната привлекла их внимание, стоило пройти чуть глубже, в её альков, спрятанный за шёлковыми завесами. Там спряталась глубокая спальня, обставленная со вкусом: резные кресла с яркой полосатой обивкой, тяжёлые, тёмно-зелёные волны гардин, ниспадавшие соблазнительными тенями и скрывавшими за собой чужие тайны, несколько огромных зеркал с золочёными толстыми рамами, мягкие ковры с восточным рисунком и один на всю комнату включённый фонарик, стоявший на мраморном комоде и распылявший янтарно-сладкий свет, в котором всё приобретало магические, обманчивые формы. И занимавшая полспальни кровать с ажурными колоннами, синим бархатным балдахином, усыпанном серебряными звёздами, и заросшая отборными вьюнами и розами так, что за ними не сразу угадывалось постельное бельё. По задумке «дизайнера», цветы должны были изящно виться по колоннам, оплетать своды кровати и нежно спускаться к двум влюбленным, возлежащим на ней; реальность оказалась печальнее, и растения, забытые всеми из-за передряг, попадали вниз — от ветра или собственной капризности.       А вот кому предназначалась спальня — сомнений не было: такой роскоши удостаивались лишь королевские особы! Видно, свадьбу планировали по всем человеческим канонам: после торжества — брачная ночь… Неясно, как к тому относились сами молодожёны, но побывать в этой спальне точно планировали — пока не громыхнула трагедия.       — Да это не кровать, а целый плацдарм для боёв! — воскликнул Стефан, задрав голову кверху и разглядывая шикарное убранство, а затем смущённо умолк и покраснел: двусмысленность сказанного только дошла до него, полыхнув яркой пошлостью. Милан усмехнулся и подошёл ближе к кровати; потрогал холодное резное дерево колонн, дотронулся до нежных, мягких листочков вьюна и запутался пальцами в жёлтой бахроме полога. Теперь, когда он стоял ближе, можно было разглядеть на самой кровати, в её глубине, целые тарелки и вазы с фруктами, цветами и сладостями. Всё в серебре и с удобными ручками — чтобы если полетит со всего размаху на пол, не разбилось… Милан опустил руку на верхнее шёлковое покрывало и надавил на матрас; ни скрипа, ни треска — одно блаженство! «А ведь кровать и впрямь похожа на ринг — по размерам точно…» — подумал с усмешкой и тут же, одумавшись, отдёрнул руку, как от огня, и пожурил себя: о чём он вообще думал?       Он подошёл к Стефану, с поддельным интересом изучающему местные незатейливые акварели, тронул за руку и повернул к себе. Чёрт знает что завладело им, но внезапно все чувства сошлись острыми клиньями в его податливом теле: опьянение радостью от закончившегося дела, покалывание в затылке от долгого воздержания и воздушная лёгкость чистого, ещё благоухавшего после душа и терпких масел тела! Милан глубоко и сразу откровенно поцеловал Стефана, чтобы тот ни в чём не сомневался; ладони скользнули с плеч к разрезу халата и провели по центру грудной клетки. Стефан задрожал, желанно стиснул его бёдра и рванул отыгрывать свою власть снова, движение за движением, поцелуй за поцелуем… Но Милан ловко выскользнул из его объятий и отскочил к кровати; сегодня, чтобы получить заветное, Стефану придётся постараться.       — Ну куда ты? — защитник побежал за ним, правда, ноги, отвыкшие от бега, вязли в расслаблении и рюмке ликёра. Милан двигался быстрее, обогнул кровать, схватившись за поручень, и вскочил на матрас. Все блюда, цветы и подушки опасно покачнулись, но сдержали его напор. Стефан прыгнул следом, а Милан уже был на другом конце кровати. Придержавшись за портьеру, он всё же оборвал её и, по-глупому извинившись, как бывает со всеми полупьяными людьми, прыгнул дальше.       Так они и носились кругом по комнате. Изредка Милан разрешал себя нагонять и тогда неизменно лишался какой-нибудь одежды на себе, которой и так было мало… Стефан по-настоящему увлёкся, забыв про игру; Милан в начале думал, что они всего лишь разогреются, а потом уйдут к себе, но горячее тело наполовину раздетого Стефана, прижимавшее его к мягкому ковру, убеждало, как была провальна эта идея. Тогда, собрав всю силу, Милан ещё раз оттолкнул возлюбленного и вновь убежал к кровати. На нём к тому моменту, о ужас, не осталось ничего: шлафрок победной шёлковой лужицей валялся на полу, а брюки отлетели на угол одного из зеркал и там повисли. Стефан, пока поднимался, дал ему время на обдумать и встать в наиболее привлекательную позу.       — Ты меня изводишь, любимый… — утерев пот со лба, он поглядел на него и так насмешил своим однозначно выпирающим достоинством сквозь тоненькие брюки, что Милан едва не забыл о плане. Обернувшись к нему боком, положив ладонь на колонну, он откинул копну чёрных, ещё влажноватых кудрей назад и обольстительно улыбнулся — знал, что взгляд Стефана жадно скользил по изгибам его смуглой спины к упругим, блестящим в свете фонаря ягодицам и сильным ногам. Знал, что сейчас для него он был воплощением всего самого божественного и при этом распутного, но распутного как будто в самом невинном, влюблённом и одухотворённом смысле этого слова.       — Как ты красив, Милан… — хриплый шёпот ласкал даже на расстоянии, и Милан чуть не охнул — такая дрожь хлынула по телу от одного лишь голоса, интонации, взгляда уже давно не льдисто, а покорёно-растаявших для него глаз. Но, собравшись с мыслями, он огрел Стефана призывом:       — Я хочу, чтобы ты взял меня… так быстро и сильно, как только мечтаешь, лелеешь в своих безумных снах! О, я знаю, что ты бы хотел… — Стефан подошёл на расстояние вытянутой руки, и Милан протянул к нему ладонь, нежно погладил по лицу и позволил расцеловать каждый палец. — Только подготовь меня, затем я уже точно привыкну… Не бойся! — Милан привлёк его ближе к себе и закрыл глаза от ласковости поцелуев, парчовой лентой обвивших шею. — Не думай ни о чём! Будем только мы и наши желания…       Стефан запутывался в его кудрях, гладил бёдра, яростно целовал плечи и, Милан знал, пьянел с каждой секундой. Он желал его, и в том чистом, искреннем, ужасно наивном желании не было ничего пошлого, развратного и глупого. Милан, разочаровывающе простонав, вырвался из его объятий и прыгнул на кровать; Стефан, как одурманенный волшебством, устремился за ним и дёрнул шнуры полога, чтобы скрыть таинство их любви. Размётывая блюда и цветы, они носились по кровати, сминали постельное бельё и отбрыкивались друг от друга подушками. Милан не думал отдаваться просто так — надо довести Стефана до края истомы, до одурения и искорок перед глазами. Надо, чтобы Стефан возжелал его не как человека, но как божество; возможно, что-то правдивое в чувствах Константина всё-таки было, когда он жаждал разбиться вдребезги перед своим возлюбленным, изласкать каждый его сантиметр и возобладать им с громким, яростным, предсмертно-счастливым криком.       Ягоды и фрукты под ногами лопались и источали сладкие, липкие, ароматные соки. Цветы сминались, застревали в волосах и прилипали к мокрым телам. Десерты сыпались между пальцев, крошились прямо в губы перед жарким поцелуем и струились змейками по спинам. Милан совсем позабыл, что это не их кровать, что они, по-хорошему, вообще-то оскверняли ложе своего друга, однако то античное, агонизирующее безумие, в народе прозванное вакханалией, заменило ему память, лёгкие, сердце, вгрызлось в его существо и обратило его в беззаботное, лукавое божество. У божества не было правил, морали и границ; только желания.       Кровать выглядела как прибежище хаоса на земле, когда они наконец слились друг в друге, крича громко, постанывая с наслаждением и вкусом. Раздавленные виноградинки служили разменной монетой или дозволением и перекидывались между ними, как вызов, мягкие абрикосы играли роль развратного приглашения, а сиропы расстилали дорожку к запретному… Милан ещё никогда так не погрязал во фруктах, цветах, растениях и бесконечных ласках. Как только Стефан вошёл в него и первые минуты неловкости были пройдены, кровать зашлась в лёгком, ритмичном и раскованном покачивании. Милан, падая в бархатную беззвёздную пропасть наслаждения и вязкого, как мёд, желания, выплывал где-то в другом месте, то свисая с кровати, то запутавшись в лианах, то оказавшись сверху подуставшего Стефана. Они любили друг друга отчаянно, громко, отдаваясь каждому моменту как тайму на настоящем ринге — со всей животной, бешеной яростью и при том сознавая всю возвышенность, тонкость и красоту своего слияния.       Милан не помнил, чтобы прежде Стефи так расковывался во время близости: в нём, конечно, проступали крупицы властности Драгана, но раскрылись они вовсю только сегодня, когда позволено было всё. Стефан, изредка прерываясь, чтобы спросить его, всё ли в порядке, двигался так быстро и ритмично, что Милан на целые минуты выпадал из реальности, укатывая за бушующими волнами в море оргазма. А когда Стефи припадал к его телу, целуя, проводя языком, лаская его возбуждение, Милан просил о вечности, о той вечности, в которой он будет принадлежать только Стефану в зацикленном миге интимности. Когда они закончили, то ещё долго, слившись влажными, липкими, грязными телами, целовались, желая подольше оставить тот угасающий жар бесконечной нежности, вспыхивавший после долгой, яркой близости. А устав, чуть не задремали, но вовремя вспомнили, где они находились, и тут-то озарение снизошло на их горячие головы…       — Боже, мы что… правда переспали в кровати принца и принцессы? — Милан, хлопнув себя по лбу, к которому прилипла уже лиловая от сока прядь, совсем не обрадовался этой новости. Стефан, наконец отдышавшись, прижал его к себе крепче и попытался выдать умную мысль:       — Ну, технически эта кровать сегодня не служит постелью для новобрачных, раз их тут нет… — Милан нервно усмехнулся — умная мысль у Стефана не удалась, да и откуда бы ей прорваться сквозь плотную завесу тумана в голове? Он посмотрел на возлюбленного и, расчистив его лицо от мелких лепестков и засохшего сиропа, коротко поцеловал. — О, Милан… — заговорил Стефан после, взяв его лицо в ладони и одарив нежным взглядом, — ты… ты доволен? Я точно доставил тебе наслаждение?       Милан понимал, сколь болезненна и важна для него эта тема, поэтому всегда благосклонно относился к частым вопросам и беспокойствам — Стефан готов был сделать что угодно, но только доставить ему истинное удовольствие. Он кивнул, прикрыл глаза от приятных воспоминаний и немножко от стыда. Что-то в их сегодняшней близости было впервые — то вакхическое настроение, с каким они бросились познавать друг друга!       — Я очень счастлив, — прошептал он в ответ и подставил лицо под яростные, скомканные поцелуи. — Я хотел, чтобы ты так… обладал мной. Мне кажется, это связало нас ещё больше… Да и мог ли я по-другому интерпретировать твои жадные взгляды? — спросил более задорно и посмотрел на опешившего Стефана. — Да мы пока разбирались в этой несчастной свадьбе, мне чуть три раза голову не снесло — твои якобы тайные взгляды прожигали дырки в одежде!.. Настолько открыто изнывать от желания при огромной толпе надо ещё уметь…       Они посмеялись над своей юностью и нетерпением и ещё некоторое время дали себе на отдых, Милан даже успел задремать. Но проснуться пришлось с той мыслью, что им ещё наводить порядок после своего легендарного, если не сказать — ритуального соития… Стефан нетвёрдо стоял на ногах, покачиваясь и шатаясь в стороны; Милан засыпал на ходу. Они поднесли фонарь ближе и ужаснулись: постельное бельё казалось навечно испорченным, всюду между шёлковых складок текли синевато-алые реки от ягод, а лепестки роз изящно увенчивали рыжие импровизированные озёрца от фруктовых соков. Некоторые вазы и блюда остались на кровати, но остальное улетело на пол. Сладости, крема, сиропы и начинки лежали мазками неопытного художника на каждой поверхности. Настоящий пейзаж для сюрреалиста, хоть сейчас срисовывай, и ничего добавлять не надо!       Милану впервые было так безудержно стыдно за себя. Неужто этот хаос породила их страсть? И забавно, и страшно… Милан оглядел себя и Стефана: они стали словно палитрой для того художества, которое наблюдали! К чему не прикоснись — прилипнешь, да ещё и в волосах застряло кучу всего… Первым делом они решили отмыть самих себя и ушли в ванную: благо, там место хватало не то, что для двоих, а для целой компании. Все мыльные принадлежности стояли тут же, на полках. Пока Милан собирал нужные баночки и передавал их Стефану, случайно поймал свой взгляд в зеркале и даже испугался — не зря так старательно избегал его… Дело было не столько в облике — измазанном, всклокоченном и диковатом, с пучком трав, запутавшихся в волосах — сколько в выражении лица, в общем, незнакомом виде такого далёкого и малоизвестного ему человека, что Милан даже засомневался: а не обманывают ли местные зеркала? Помимо всех атрибутов недавно испытанной страсти — алых щёк, исцелованных губ, размазанных по телу соков и кремов, а ещё тяжёлого глубокого дыхания — Милан видел тот опасный, полыхающий тьмой взгляд, какого в себе прежде не замечал.       Стефан, удивлённо посмотревший на него, когда он задержался с полотенцем, перевёл глаза на его изображение в зеркале. Бросив всё на пол, он развернул его к себе, прижал поясницей к холодной фаянсовой раковине, отчего Милан шикнул, и жадно расцеловал шею, слизав все остатки сладкого с кожи. Милан, откинув голову назад, упёрся ладонями в полки и почувствовал острое, безумное, неутихающее никак возбуждение. Ниже живота вспыхнуло мгновенно, и Милан тонко простонал, когда ладонь Стефана накрыла его. Спустившись языком вослед липким струйкам по груди и животу, возлюбленный добрался до его пояса и усладил так, что Милан, захрипев от истомы, обрушил полку, за которую хватался рукой. Всё рассыпалось, поверглось в ещё больший хаос, зато излившийся теперь-то до конца Милан полулежал на краю раковины, раскинув руки в стороны и выгнув грудную клетку, тяжко дышал, улыбался и мотал головой на просьбы Стефана держаться на ногах самостоятельно, иначе они оба рухнут на пол. Так и случилось — благо, мягонькие ковры покрывали мраморную плитку. Принятие ванны всё оттягивалось и оттягивалось — кажется, они оба наслаждались собственными, чуточку пошловатыми и раскованными образами…       Прибрать комнату и отмыться самим удалось только к четырём утра, когда сквозь плотные шторы просочился сероватый свет и отрезвил их ночное безрассудство. Оба валились с ног, но чувствовали себя виноватыми даже перед простыми слугами, которым бы потом пришлось отскребать результаты их страсти с пола, кровати и простыней. Милан ловко распорядился, как и что следовало делать, хотя почти не стоял на ногах от изнеможения и тёплой неги по всему телу. Стефан же казался бесполезным и неловко перекладывал вещи с одного места на другое, всякий раз спрашивал, как замачивать безвозвратно утерянные бирюзовые простыни. Но Милан понимающе относился к его неопытности; сразу видно было человека, жившего на всём готовом!       Они собрали весь мусор — раздавленные фрукты, оторванные цветы и растения, смятые десерты — в пакеты, а простыни замочили в ваннах, добавив порошка, похожего на чистящий, который тут только нашёлся. Отстирывать времени не было, однако ж слуги возьмутся за дело не с нуля! Всё остальное только немного поправили и починили, в том числе сдёрнутый полог. В свою комнату крались осторожно и быстро, как воры, постоянно оглядываясь и прячась за статуями, если видели кого-нибудь. Наконец, нырнули в правильную дверь и завалились на одной кровати — без чувств и в невинном объятии, чтобы не распалять и так уже нездорово возбуждённые, нервически натянутые тела. Это был самый короткий провал в сон для Милана за всю жизнь…       В полдень их разбудили стуком в дверь — то поверенные принца хотели отдать две частички диадемы. Стефан, лениво поднимаясь и ища одежду по всей комнате, пошёл открывать, а Милан остался в кровати, укрытый невероятно жарким одеялом. В стёкла сочился ласковый свет солнца, воздух уже раскалялся от подступающего тепла, а ленивые тени кружевных вьюнов покачивались у самого карниза, расчерчивая узором пол. Передача диадемы, кажется, прошла успешно — Милан, к своему стыду, снова задремал, а очнулся, когда жар стал так невыносим, что ещё одна минута без воды приравнялась бы к пытке. Стефан открыл все окна, но застойный тёплый ветерок не мог принести свежести. Графин с водой стоял тут же, и Милан осушил его весь. Стефан показал красивые серебряные частички диадемы, переданные советниками: одна с изумительным цветочным мотивом, вся усеянная изумрудами и мелкими драгоценными камушками, обозначающими лепестки, а вторая — ещё более высокого мастерства! Ведь вырезать так удачно и красиво разных животных и украсить их желтовато-бурыми алмазами мог только искусный ювелир!       Полюбовавшись частичками, они сложили их в футляр и даже выпили по бокалу местной амброзии — за план, вначале лета казавшийся недостижимым, но выполненный на большую часть уже сейчас! Да, оставалась ещё одна недостающая деталь — её хранили иные существа, отвечающие за иллюзии, что уже звучало таинственно и опасно. А поиск теперь им осложнял Константин — они были уверены, что палки в колёса он ещё вставит! Но им ли бояться хоть кого-то? К тому же, если внимание ослабевало у одного из их компании, тут же включался кто-нибудь другой, и механизм плана работал чётко и слаженно.       Вышли из дворца они только ближе к трём дня. Искать лекарей даже не пытались — попробуй разберись в том хаосе, который здесь устроил вчерашний пир! Оказалось, что хранители знали толк в празднествах и оторвались на полную… Милан усмехнулся про себя: а он ещё переживал, что они со Стефаном вчера жестоко разворотили спальню! Слуги, измученные и запыхавшиеся, бегали по коридорам, и Стефан безо всякой надежды остановил одного из них и спросил про Деяна и Андрея. На удивление, тот ответил сразу — и по его внезапной издевательской усмешке они поняли, что новости будут самыми горячими…       — О да, как же их не помнить! Вчера, конечно, многие пили, веселились и безобразничали, но эти двое превзошли все ожидания, поэтому страже пришлось их выпроводить около трёх ночи. Кажется, я ещё где-то слышал, будто они каким-то образом вернулись назад, пробрались по крышам или через окно… Поэтому второй раз на улице они оказались уже ранним утром, — констатировал слуга с фиалками на голове. Стефан, воздержавшись от ругательств и хлопка по лбу, поблагодарил его и многозначительно взглянул на Милана. «Заблудших пташек нам ещё придётся искать!» — прошептал Стефан, толкая его к выходу. Именно на такой, сладостно-тревожной, забвенной ноте они прощались с цветочным дворцом, ставшим прибежищем для лени, пагубных чувств и капризов местных жителей.       К счастью, «пташки» аккуратно долетели до дома — уж на каких крыльях, неизвестно, однако два бренных тела успешно лежали дома, в глубочайшем сне и забытьи: Деян — на диване в гостиной, Андрей — развалившись в кресле рядом. Стефан усмехнулся, когда вдоволь налюбовался этой идиллией, и принёс в гостиную две бутылки воды — когда время придёт, лекари помянут его добрым словом. Потом они с Миланом сложили две частицы диадемы к уже имевшимся и попытались соединить из них настоящее украшение. Красивые части, связанные с воздушной и растительной стихиями, венчали левую часть; из утраченной оставалась только скрепляющая их середина на затылке головы — ею и была та, что хранилась где-то у «иллюзионистов». Точнее, они даже пока не знали, как называть этих существ — вряд ли те были защитниками со способностью иллюзий в строгом смысле этого слова. Но некая грустная метафора прослеживалась в том, как иллюзия связывала все части этой диадемы в одну — будто что-то от жизни самого Лиярта…       Дабы чем-то себя занять, Милан вчитался в описание последнего города. «Крепости на берегу моря, некогда находившиеся под властью арабов, прячут среди своих полуразрушенных стен таинственных, ненадёжных теней — сколь привлекательных, столь же и лживых. Два полуостровка с зубчатыми скалами выпирают от них в море, навсегда запечатлев двойственность местных существ». Поначалу у Милана было много предположений: дальше вниз по побережью Черногории имелось много городов с крепостными стенами, когда-то осаждёнными арабскими племенами. Но последнее описание не оставило сомнений, когда он глянул на карту: два таких характерных полуострова имел лишь один город, со звонко-непривычным названием Улцинь. Стефан с большой радостью выслушал его теорию, поглядел на карту, долго раздумывал, предложил несколько запасных вариантов, не выдержавших критики, и согласился с итогом: они едут в Улцинь! Конечно, никаких особенных подсказок насчёт того, где бы они могли найти теней, им не давали, но уже не впервые им было прорубать дорогу самим… К тому моменту в гостиной слышно защебетали вечерние «пташки», устроившие вчера фурор, и Стефан с Миланом вернулись к ним, чтобы помочь в нелёгком пробуждении и похмелье.       После душа, воды и лёгкого ужина лекари наконец стали напоминать людей; на все расспросы отвечали вяло и с отмашкой — по лицу Деяна было видно, что он жутко стеснялся вчерашних приключений, а вот Андрей, казалось, такими взрослыми выходками вполне гордился. Понаблюдав за ними, Милан сделал простой вывод: ничего более обыкновенного ребячества и желания оторваться, отдохнуть после стольких нервозных дней, проведённых среди дворцовых интриг, в этом «Геракловом» подвиге не было. Стефан рассказал им про следующий город, последнюю оставшуюся частицу, показал уже собранную диадему и тактично остановил любопытные расспросы Андрея, что они делали на вчерашнем пиру и куда так рано ушли, коротким «Отдыхали». Милан чуть не выдал их мало кому нужную конспирацию алыми щеками, но тут Деян встрял с каким-то вопросом насчёт диадемы и города, так что тему удалось замять.       Ночью Милану не спалось — да и как тут заснуть, если весь день он этим только и занимался? А вечером они ещё сварили крепчайшего кофе, и Деян вытащил чудесным образом сохранившиеся лакомства с праздничного стола, завёрнутые в липкие салфетки. Стефан и Милан, сославшись на переедание, отказались от сладостей и переглянулись: от всего, что источает мёд, сироп, или карамель, или другую приторную жидкость, их будет воротить ещё долгие дни! Лекари, ничего не заметив, с радостью поглотили остатки богатого пиршества.       Милан вышел на балкон — подышать спелым ночным воздухом, взглянуть на кусочек бархатно-синего моря вдалеке и насладиться трескучим стаккато цикад. Стефан давно заснул, Деян с Андреем, казалось, тоже… На всех кофе подействовал усыпляюще, кроме него! Но когда он уже было задумался, провалился во вчерашние, всё ещё бередившие сердце воспоминания (о боже, были ли вчера грешники на Земле развратнее их?), позади раздался голос Деяна:       — Привет, Милан! Давно мы вот так не встречались наедине, без лишних ушей… — лекарь подошёл и сел на стул рядом. Милан был искренне рад его видеть и желал поговорить с ним — да о чём угодно, толком и неважно! И ведь правда, теперь не вспомнишь, когда они в последний раз говорили именно тет-а-тет, без пристального внимания Андрея и собственной неловкости, как-то грустно оставившей кляксу на их дружбе… Теперь — по крайней мере, у Милана точно — смущение после вчерашних событий затмило всё, что невольно вспыхнуло, заискрилось и умерло между ними в один миг.       — И тебе доброй ночи, Дей, — Милан улыбнулся и мягко тронул его за плечо; мелкие кудряшки сегодня были рассыпаны в беспорядке, и несколько колечек успели пощекотать его ладонь. — Как ты? Уже лучше?       — Ну, я же лекарь, конечно, сам себе смог помочь! — усмехнулся Деян и коротко дотронулся до его ладони; прикосновение огрызнулось мелким разрядом по телу — оно ещё помнило, пусть и захороненную под слоем тайны, их общую печаль, их общее безумие и откровение. Откровение до того болезненное, что после него друзьями не остаются… Но они остались, и Милан чувствовал, что это было искренне, не вымучено и как будто по-прежнему, словно и не произошло того дня, где он вёл себя так жалко — но при этом все горькие уроки были всё равно выучены.       — Знатно вы вчера покутили! — с лукавой ухмылкой разбавил он тишину, и Деян сконфуженно покачал головой.       — Ох, и не напоминай… — лекарь смущённо потёр подбородок и жадно отхлебнул воды из графина, который принёс с собой — жажда ещё мучала его; спустя время он тихо заметил: — Но ведь и вы, кажется, хорошо отдохнули! — светлая зелень глаз лукаво сверкнула, пронзив до глубокой тайны, и теперь уже Милану пришлось опускать взгляд и неразборчиво хмыкать с ответом. — Да ладно, всё в порядке! — вздрогнув, словно что-то осознал, Деян отвернулся и зашептал: — Прости, мне, наверное, не следовало об этом говорить… — от волнения он начал растирать плечи и даже подогнул ноги под себя. — Просто, кажется, очевидно всем: и ради чего вы уехали в пастуший домик, и почему так рано ушли вчера…       — Что ж, видно, наши шпионские способности ещё очень слабы! — Милан всё ловко перевёл в шутку, увидев, как засмущался и оторопел Деян, и понимающе кивнул, как только поймал его взгляд. Лекарь замолчал, прижал колени к себе и спустя томительные минуты, когда Милан уже засомневался, что делать, выдал:       — Извини, я ещё как будто не до конца исцелился от… ты и сам знаешь, чего, — теперь в его движениях и голосе не было нервозности или спешки — одна лишь жуткая горечь. — Веду себя так, будто всё по-прежнему, будто мы не обожглись и я ещё могу так безрассудно кидаться подобными словами… Видимо, я завидую, или что-то такое, — откровенно признался Деян и печально улыбнулся на непонимание в лице Милана. — Кажется, будто у вас со Стефаном вышло всё так просто и легко! Хотя я сам знаю, через что вам пришлось пойти, чтобы в конце концов позволить себе ночи, от которых теперь лишь одни хорошие воспоминания…       — Что с тобой, Дей? — Милан встревожился не на шутку — друг впервые говорил в такой манере, перескакивая от одной точки лихорадочности к другой, тоскливой и грустной. — Расскажи, что тебя тяготит. Ты можешь мне довериться… — пока Деян колебался, водя взглядом по полу, Милан подсел ближе и ободряюще сжал его плечи. — Это… как-то связано с Андреем?       Спросил наугад, без особого труда соединив тревоги старшего лекаря и их единственный источник, буйный, великолепный и чудовищно жестокий, как и большинство подростков. Однако Деян вздрогнул, чуть не отшатнулся от него и поглядел с ужасом и мольбой. Пропустив два вдоха и выдоха, он наконец уронил голову на ладони и, привалившись к Милану плечом, заговорил:       — Ты прав. Ты хорошо меня знаешь… Только избавь меня от нужды говорить тебе, кого именно я имел в виду, когда говорил в тот раз, что в наших сердцах разные люди и потому мы не можем быть вместе, — Деян на секунду посмотрел на него, дабы оценить степень удивления, но Милан поджал губы и с горьким раскаянием кивнул — он догадался, да и взять хотя бы вчерашний эпизод у собора…       — Я боялся, что это вызовет у тебя отторжение и даже ненависть, — продолжил Деян, вновь спрятавшись в свою ракушку из ладоней и упавших на лицо мелких кудрей, обильно залитых лунным светом. — Но вижу, ты ещё по-доброму относишься ко мне… Хотя впору называть меня свихнувшимся идиотом и извращенцем!       — В искренней любви нет ничего мерзкого, — возразил Милан и осторожно погладил его по голове. — По крайней мере, в той, что между вами — точно…       — Я так не уверен, Милан, — твёрдо возразил Деян, словно готовил этот текст заранее — так хлёстко и уверенно звучали его слова. — Да, он уже вырос, стал почти взрослым, а я раскрыл в себе подобные чувства совсем недавно, так что всё кажется в порядке… Некоторые и вовсе заводят семьи в его возрасте! — он грустно усмехнулся и встряхнул головой. — Однако всё равно нечто нездоровое в этой привязанности есть: как и в моей — к нему, так и в его — ко мне. Сам подумай: на протяжении долгих лет его единственным обществом был я, люди вокруг пролетали мимо нас или как источник заработка, или как возможность иметь крышу над головой. Зашуганные своими прошлыми жизнями, мы боялись открываться, заводить друзей, искать в суровом мире иной поддержки — и, пожалуй, какое-то время это было даже правильно. Потом Андрей начал расти, а идеал, впитанный им с детства, не менялся, продолжал существовать рядом и более не перекрывался никем другим. И это снова можно понять — у всех нас в детстве были кумиры. Но мы вырастали, вкусы наши менялись и… любое восхищение проходило — проходит, вот что я хочу сказать, Милан, — Деян устало опустил голову на его плечо; ночные тени легли бороздкой на старый шрам глазницы, придав лицу ещё больше выражения усталости, отчаяния и стылой, одичавшей любви.       — Затем мы оказались в Мараце, и я даже вздохнул с облегчением: наконец-то заживём на одном месте, потихоньку освоимся, а у Андрея появятся друзья! — продолжил Деян. — И снова всё вышло не так: он держался всегда особняком, букой, со своими сверстниками был холоден и строг, зато со мной — ещё более прежнего ласков и нежен. Я понял это очень поздно: однажды отстранился, представил нас со стороны и так не смог объяснить себе его влюблённый взгляд. Как бы я ни подталкивал его к обществу, к другим людям, он, хоть и начал потихоньку вылезать из скорлупы, всё равно никем не очаровался, не завёл себе друзей и не смог выбросить меня из головы. Боюсь (и надеюсь при этом), что для него это может быть только ребяческим увлечением, которому когда-то будет конец, а я, если вдруг позволю себе тешиться надеждой, что где-то когда-то это будет правильным, лишь разворочу себе душу под самый ноль… Вот в чём дилемма любить в нашем возрасте, Милан, — лекарь поднял голову и коротко посмотрел на него. — Ты теперь подумаешь сто раз, нужно ли тебе разбивать сердце (а в итоге всё равно разобьёшь), а не так, как в юношестве: любовь и любовь, беру всё!       Милан тяжело вздохнул и задумался, что бы ответить. С одной стороны, не так уж Деян и заблуждался: Андрею — шестнадцать, лучше бы даже не мечтать о какой-то идиллии с ним, пусть он будет трижды влюблённым в своего учителя! В таком возрасте сердце очень нежно: стоит некоему человеку поманить тебя интересом, любопытной чертой характера, огненной внешностью — и вот уже идеалы, те, что были «навсегда», резко меняются! А Деян так и так будет страдать… С другой же стороны (Милану ли не знать?), такой шанс выпадал редко: чтобы двое полюбили друг друга, да ещё без преград, и были в шаге от признания. Звучало забавно, а вот на деле, как он выяснил, получалось не у всех и далеко не всегда… Так зачем же бояться?       Пока он тщательно готовил ответ, Деян успел разбить его:       — Я ведь примерно знаю, что ты сейчас скажешь! Вот только есть проблема и в моей любви… точнее, их даже две. Первая — это сомнение, о котором я уже говорил, насколько оно всё вообще здорово и правильно. Я ведь знаю Андрея с детства, может, то всего лишь воспалённая гиперопека или что-то в таком духе… А вторая проблема — моя травма. Ты и сам понимаешь, какая именно… — Деян затравленно посмотрел на него и тут же уткнулся лбом в его плечо, крепко зажмурив глаза. — Я не уверен, что излечился от неё, не уверен, что вообще когда-нибудь излечусь! — терпко шептал он, тихонько ударяясь лбом о его кожу. — А кто, скажи мне, согласится в молодом возрасте променять простые наслаждения на вечные конфузы, прощения и невыносимые ожидания «получится сегодня или нет»? Я себя так ненавижу за это, ты бы знал! — выпалил Деян в сердцах и задрожал так сильно, что Милан уже не мог сдержаться и обнял его. Пусть бы сейчас на балкон вошёл Андрей и возненавидел его ещё больше — за такую искреннюю нежность и порывистость, но оставить друга он не мог. Все они порой нуждались в чутких, раскованных объятиях…       — Я здесь другого мнения, Дей, — прошептал он в кудрявую макушку и позволил себе быстрый, дружеский, как можно более отстранённый поцелуй — так, чтобы он не казался вымученным, осторожным, а случайным и невинным; как всегда, ничего не вышло, он только смутил их, но договорить надо было: — Тот, кто любит, осознанно пойдёт на любое решение проблем, связанных с его партнёром. На этом строятся все доверительные взаимоотношения. Ну, это лишь моё скромное мнение… Узнай я о подобном, то не стал бы уязвлять тебя и уж тем более бросать. Мне кажется, у нас бы получилось найти выход… — за последнюю фразу Милан себя отругал — уж так двусмысленно она прозвучала!       Деян, чуточку выбравшись из его объятий, печально улыбнулся ему и, перед тем как отодвинуться, прошептал:       — У нас бы точно получилось!       Милана бросило в жар — хорошо, что Деян сидел уже далеко, в своём кресле, и задумчиво разглядывал перила. Почему до сих пор всё это горело такой лихорадочной, воспалённой раной — Милан как будто бы знал, но принять не мог; словно навсегда этот кудрявый, разговорчивый, глубокомысленный и отчаянный лекарь останется колким шипом в его сердце и станет болеть каждый раз, как дотуда коснёшься.       Когда в голову поползли чернильные, сменяющие друг друга кадры из их ошибочного вечера — многое было понято не так и многое увязло в ослеплении, Деян вдруг заговорил:       — Наверное, зря я тебя загрузил этим бредом… Прости! Всё это глупости и мелочи — в сравнении с тем, что происходит и происходило когда-то. В сравнении с тем же Лияртом, например…       — Нет-нет, Дей! — Милан очнулся и вновь вцепился пальцами в его плечо. — Каждая история важна! Забудем Лиярта — нам с ним ещё придётся повозиться, как и с его невзгодами… Твои чувства не глупы, не мелочны — в них надо просто разобраться и понять, готовы ли вы оба к жертвам? к пониманию? к долгому пути? — Милан помолчал немного и внезапно выдал, озарённый идеей: — Я бы мог… без упоминания тебя и каких-то твоих чувств вызнать у Андрея, насколько серьёзны его намерения. Вообще без всяких намёков и аккуратно, я обещаю! — Милан поднял руки в знак чистоты помыслов и выдержал тяжёлый, полыхавший сомнением взгляд Деяна. — К тому же, когда-то у нас был подобный разговор… Тогда, правда, больше наступал Андрей, думал, что сумеет как-то задеть меня и снова уязвить наши близкие отношения — а ведь это было после того вечера… Но я вывернул ситуацию и осадил его, даже как-то провокационно задал вопрос про чувства. В общем, с тех пор он стал казаться послушнее, но я сомневаюсь, что дело тут во мне… — Милан вздохнул, покрутил прядь в пальцах и снова взглянул на Деяна. — Ну, ты как? Попробовать мне что-то такое?       — Попробуй… — как-то вяло и равнодушно выдал лекарь, облокотившись на перила и снова припав к кувшину с водой. — Вот только я не уверен, что ответ как-то повлияет на мои чувства и жадность, с которой я желаю разбить себе сердце.       И Милан его понимал: сам же так когда-то давно — в другой жизни, не меньше — влюблялся в Эмиля, зная, что никакие его увещевания, совестливые укоры и оскорбления не изменят очевидного. Но Деян всё равно благодарно посмотрел на него и, протянув руку, нежно коснулся чёрного локона — впервые так легко и бездумно, словно тем же летом не желал исцеловать его до неправильной, влекущей, мрачной пустоты в лёгких…              Стефан быстро и умело организовал их переезд в дальний город Черногории, находившийся рядом с границей Албании: сам обзвонил все гостиницы и частных арендаторов, нашёл пару хороших вариантов с жильём и составил смету расходов, учитывая свалившиеся на них деньги от принца Вивиана. Их было прилично, но и компания у них была большая, так что тратить следовало с умом. Наконец, все денежные проволочки остались позади, и они начали сборы: точнее, Стефан заставил их собирать вещи параллельно своим звонкам. Ни одной свободной минуты среди этого раздора у Милана не завалялось: Андрей успел только коротенько отчитаться о проделанных уроках и получить разбор допущенных ошибок в тонне листов с домашними заданиями. Милан буквально одной рукой проверял работу, другой — складывал вещи в сумки. День вышел хлопотным, и потому никаких разговоров он затевать не стал. Утром они планировали выехать на машине и часа через два, с учётом всех остановок и возможных заторов, приехать в новый город.       Милан в Улцине никогда не бывал — уж слишком далеко тот находился, да и дел там особенно у его семьи не водилось. Если Боко-Которскую бухту он мог представить до мелочей — до старой упавшей колонны или обвалившихся в море крепостных стен, то южную часть страны не знал совсем. Но уже на подъезде к городу стало ясно, что ничего особенного здесь не было: типичный курортно-ленивый, каменно-жгучий, пресыщенно-туристический приморский городок. Такие же, как и всюду на побережье, белые прямоугольники богатых вилл, вздымающихся по еловым холмам, щербатые остатки прежнего замкового величия, полуушедшего под воду, как Атлантида, дикое сероватое море, изливавшееся яростными волнами на открытую бухту большого песчаного пляжа, и грустная сеточка старых извилистых улочек, навсегда законсервированная названием Старого града и охраной ЮНЕСКО. Мрачное настроение навевали только отвесные скалы, ведущие к нетронутым диким пляжам, усыпанным сизыми иголками от мохнатых, растущих порой горизонтально сосен и елей.       Лишь въехав в черту города и оставив автомобиль на парковке с чудесным видом на побережье и пляж, Милан понял, что именно отличало этот город от остальных… Стефан сказал им оставить вещи в машине и пойти вместе на осмотр жилья. Внутри старого городка — не того, что сбоку, курортного — ходили только пешком. Да и казалось грубостью нарушать местный колорит шумом колёс и двигателя…       Одна и та же каменная кладка, одни и те же простые старые дома с поблекшими до охряного золота черепичными крышами, всюду изъеденными лишайником. Одни и те же улицы с вечно перекрывающими взор мостками между домов, будто везде в этих городах скучали по туманной Венеции! И всё равно нечто другое, особенное, таинственное колыхалось в нагретых тенях этого города; Милан вдруг почувствовал, почему загадочные существа Лиярта избрали Улцинь себе в жильё. Оттиск печали и разрушения лежал на городе, подтачивая дома излишней суровостью, улицы — синевато-мрачной тенью, цветы — сухим увяданием. Нечто преступное и услужливое таилось в местном море, бесконечно накатывающем гребешки волн к берегу: хватит мгновения, одного злого ветерка, чтобы мирный мелкий пляж обратился в бушующую стихию. Милан уже заметил, пока они шли невыносимо длинными замковыми дорогами, что в иные моменты откуда-то из глубин капризного моря начинало штормить, а затем всё стихало — сирены снова зазывали своих жертв…       Блестящие пустые площади казались слишком одинокими, глухими и вылизанными — даже у церкви ходили редко, перебежками, словно боялись дневного света. Его и правда стоило опасаться: жгло так, что глаза болели и слезились от взгляда на раскалённые лучистые камни, поэтому всем ребятам пришлось надеть очки. Милану город понравился — тут сохранилось гораздо больше, чем в Герцег-Нови, да и сам проект замка задуман был гораздо масштабнее, со всеми охранными башнями, толстыми стенами, аккуратными переходами и внутренним городом. По красоте Котор, бесспорно, выигрывал — венецианцы там постарались со всем своим природным изяществом, однако простота линий, отделки, кирпичной кладки — всё здесь дышало надёжностью и силой, присущей арабам, которые долгое время тут властвовали. Ещё Милану нравилось изредка натыкаться на полукруглые арки, выточенные давным-давно в стенах, которые резко открывали роскошный вид на гладко-отполированную жарой лазурь. Конечно, они были тщательно заколочены в чугунные решётки, чтобы ни один пьяный турист не пострадал, но Милан обожал останавливаться около них и глядеть вниз, на обрыв или облизываемое морем подножие замка.       Стефан с профессионализмом риелтора отобрал им неплохую квартирку вне исторического центра, зато со всеми удобствами и комфортом. Дом был тоже староват, зато толстые кирпичные стены долго хранили ночную прохладу. Две комнаты, кухня, гостиная — всё, как нужно. Изнывая от жары и усталости, они все дружно вернулись к парковке и переставили машину во двор дома, а потом занялись распаковкой вещей. Откровенно говоря, всё это напоминало какой-то муторный семейный переезд, нежели чем продолжение важнейшей истории в их жизнях. Буквально кусочек серебра отделял их от разгадки тайны Лиярта — что с ним случилось, почему он был бесповоротно низвергнут — однако сейчас они как будто забыли об этом и тупо спорили, кто займёт кровать получше! Милан понимал неизбежность такой суеты и наслаждался ею, как мог; ведь кто знал, что принесёт им это приключение? Улцинь с самого начала навевал отрешение и иллюзорность всего, что видел глаз…       На следующий день, когда они немного пообжились в доме и даже вышли в город — любопытства ради, не преследуя главную цель, Милану удалось остаться наедине с Андреем, который сам же и потребовал возобновления уроков. В какой уже раз этот парнишка стремился к знаниям! Милана и радовало его желание, и, порой, волновало… Приглядываясь к нему, он всё чаще замечал некоторую лихорадочность и искусственность его прыжков с головой в самую гущу сложных терминов. Он как будто жаждал поглотить больше, изучить больше, но вовсе не для себя — а ради того, чтобы сделаться лучше, достойнее, правильнее… И уж кому, как не Милану, было знать, насколько провально и губительно это занятие! Но сказать об этом шестнадцатилетнему парню — значило грубо выстрелить в их и так шаткие отношения.       Поэтому Милан не спешил и позволил Андрею всячески истязать себя, пока юный ум не утомился. Только под конец занятия он спросил о чём-то отвлечённом, чтобы ученик расслабился, позабыл о цепкости своих математических познаний и успел вкусить разнеженного отдыха. По программе они ушли далеко вперёд — Андрей уже давно решал сложные уравнения и задачки, на уровне первых заданий школьных олимпиад. Совсем скоро Милану придётся сказать, что далее учить он уже не будет — точнее, не захочет. Уж больно много личного и острого, режущего до слёз, скопилось для него в этих воспоминаниях…       И тут, пока Андрей ловко не выскользнул из дремотного, покорного состояния, а Стефан с Деяном ещё не вернулись из магазина, Милан начал издалека и аккуратно:       — Ты ведь так и не рассказал, как вы жили, пока мы ездили за принцессой Ксалтой! Сильно уставал от официоза дворца? — Милан сел как можно более расслабленно и вальяжно, перекинув одну ногу через другую и поигрывая ручкой в пальцах. Андрей, потягивавшийся у окна, развернулся к нему боком и, залитый нежным светом с одной стороны, показался таким божественным, таким роскошным и таким жестоко самовлюблённым, что страх невольно забрался в грудную клетку. Слишком много лености, неспешности и красоты в этих движениях — плавных и грациозных! Так действует только тот, кто уверен в своей силе…       — О, это была скукотища! — небрежно бросил юноша и сел на подоконник, изящно выгнув ногу и позволив радостному солнцу расцеловать себя в пшеничные локоны. — Кузина Вивиана, как оказалось, почти без смысла флиртовала с Деяном, который, видно, вспомнил свою бурную молодость похитителя сердец, а я бесконечно тосковал и слонялся по громким залам, — произнёс на удивление так складно и певуче, будто готовился, отчего у Милана возникли нехорошие подозрения; при этом вёл он себя ещё более развязнее, чем обычно — склонил голову, обнажив тонкий переход с шеи на ключицу, опустил глаза, сапфирово-синие, драгоценные на свету, и закинул одну ногу на подоконник, ничуть не стесняясь и так узких спортивных штанов. Если бы Милан не знал его давешней страсти, то подумал бы, что его хотят соблазнить — причём не самым дешёвым и плохим образом, а даже элегантно…       — Ну, а вы что? — сверкнув на него лукавым взглядом, Андрей коротко изогнул губы в невинной улыбке. — Вдоволь насладились… одиночеством?       Милан захотел ему даже поаплодировать — ну что за актёрский талант расходовался зря! Какая ирония, какая чистая простота и одновременно самый ужасный порок слились в этом юноше, намеренно игравшем в какую-то игру! Одна только последняя фраза чего стоила — чётко выверенная и подготовленная, сдобренная щепоткой издёвки и умасленная приторной вежливостью.       — Мы… ну, в целом, да, отдохнули, — Милан даже сбился и успел позабыть, чего он добивался этим гамбитом. — Но всё-таки жизнь вдали от цивилизации чуточку выматывает. Слишком привыкаешь к повседневным благам… А когда свет в доме появляется только с помощью свечи, невольно вспоминаешь, как здорово было в городе! — Милан замолчал и дал себе возможность подумать, как бы ему повернуть разговор в нужное русло.       Андрей продолжал сидеть в выжидательно-соблазнительной позе наивного роскошного существа. Нет, то, как он себя вёл, что говорил, какие взгляды кидал — всё это красноречиво оголяло его безумную сверхуверенность в некоем своём плане! А ещё в своей притягательности и счастливом исходе чувств… Думал он о том всерьёз или игриво — никогда не узнать, хоть втиснись в его шкуру!       Кто вообще сможет признаться, что в шестнадцать он любил глубоко и на всю жизнь? Если кто и ответит на этот вопрос положительно, он, безусловно, счастливец или святой, но Милан сомневался, будто Андрей входил в какую-либо категорию.       Пока он обдумывал следующий вопрос, юноша мягко соскользнул с подоконника и плавно переместился к его столу. Присев на самый краешек, вполоборота к нему, он нагнулся ближе, словно хотел вызнать тайну, и, лукаво улыбаясь, тихо спросил:       — А Лиярт, он… хорошенький? Правда ли он так красив, что младший дядя Стефана сошёл с ума? — Андрей, конечно, всё знал про Константина, но продолжал хорошо отыгрывать роль невинного соблазнителя. Милан, тяжело вздохнув, сомкнул руки на груди и пристально на него поглядел.       — Константин потерял разум не от этого. А Лиярт — да, он хорош собой, приятный молодой человек… однако вовсе не красота в нём главное, — Милан намеренно выделил это прохладным голосом и чуть подался вперёд. — А его доброта, отзывчивость, искренность, в конце концов!       Андрей ничуть не смутился его намёка и только иронично изогнул брови; не сменив привлекательной позы, открывавшей разрез на его чуть подгоревшей после прогулки груди, он склонился ещё ближе и вызывающе прошептал:       — Когда ты видел сны от лица Константина, то желал Лиярта? — дьявольская усмешка, уже ничем не прикрытая. — Как сильно? А просыпаясь, испытывал ли неудобства?..       Вынести это было уже нельзя. Милан яростно хлопнул по столу, вскочил на ноги и подтянул за ворот откровенно потешавшегося над ним ученика. Андрей оказался на столе в ещё более раскованной и смелой позе — почти улёгся на поверхность, разметал бумаги и выгнулся в пояснице. Но взгляд выдал его робость и сомнение — Милан в гневе пугал и самых бесстрашных, а сейчас он даже не начинал…       — Послушай, это уже слишком! — прошипел он в наглое, довольное лицо ученика и встряхнул его. — Чего ты добиваешься? Хочешь показаться самым раскованным и уверенным в себе? Так я тебе скажу: ты больше напоминаешь шлюховатого мальчонка из борделя, в котором раньше жил Деян, и уж ему это точно не понравится! — задел-таки больное: Андрей вздрогнул, улыбка растаяла, как морская пена после волны, а в глазах вспыхнул густой ужас. Он попытался отодвинуться, скрыться, убежать в безопасную скорлупу равнодушия и замкнутости, но Милан крепко держал его за рубашку, оставив в дурацкой, теперь уже несвоевременно соблазнительной позе.       — Нет, ты уж дослушай меня до конца, раз решил играть в эту игру! — продолжил Милан и повернул его бледное, недовольное, упрямое лицо к себе — от прежнего дерзкого взгляда остались синие угольки печального неба. — Чёрт бы с ним, с твоим странным поведением и жаждой провокационных диалогов! Чёрт бы с твоей тягой к тому, чтобы то ли соблазнить меня, то ли унизить, хотя мне всегда казалось, что ты испытываешь ко мне неприязнь… Хочу знать одно: подумал ли ты о моих прошлых словах? Решил ли для себя наконец, чем эти чувства будут для тебя: такой же, как сейчас, игрой, развлечением или вдумчивой работой?       Андрей в его руках поник головой, тяжело вздохнул и усмехнулся. Посмотрел уже серьёзно, без капли иронии и лживости.       — Почему я должен отчитываться перед тобой?       — Потому что мне небезразлична уже его судьба!       — Тогда, боюсь, я повторю свой прошлый ответ, а он тебе не понравится… — юноша лукаво улыбнулся, покрутил в пальцах его выпавший чёрный локон и тут же откинул назад — с присущими себе нервозностью и презрением. — А если серьёзно, Милан, то перестань думать, будто я — самое жуткое в мире зло и желаю ему гибели. Да, я немножко играюсь с тобой, потому что как будто бы лишь ты один можешь понять мою игру, проникнуться моими лукавствами, затеями, умом… Ты один знаешь, что я вовсе не тот скромный мальчик, каким кажусь для первого встречного! Но, Милан, поверь мне, — Андрей положил ладони на его сцепленные у воротника пальцы и грустно усмехнулся, — я уже вполне познал, что такое истинная любовь, истинная привязанность и откровение. Уже миллион раз я спрашивал себя, истязал, отрицал, но… нет, более врать не намерен! — Андрей вскинул на него почему-то такой знакомый, воинственный взгляд. — И пусть иногда я веду себя паршиво — вот как сегодня, так то лишь из одной моей страстности, желания рискнуть и показаться якобы взрослым! Да, наверное, я кажусь ужасно глупым и смешным… — Андрей затих, пододвинулся ближе и опустил голову ему на грудь, — но ты прошлый меня бы точно понял…       Милан больше не смел тормошить и раскапывать юную душу, всё-таки ещё чистую той непорочной красотой, которая так ярка в молодых людях, как Андрей. Да и что тут сказать? Пожалуй, он увидел и услышал много, чтобы дать однозначный ответ: если у этой парочки ничего не выйдет, то разбиты будут оба сердца. Успокоив Андрея и мягко прижав его к себе, Милан коротко усмехнулся: на миг он разглядел в этом пареньке себя, своё судорожное желание любить и бороться за любовь, какой бы трудной и тернистой она ни была. Андрей же, позволив себе минутную слабость в его объятиях, потом резко отпрянул, вытер блеснувшие слёзы и, взъерошенный, чуточку уязвлённый, допустивший самого неподходящего человека себе в душу, выбежал из комнаты. И вовремя — в дверном замке уже поворачивался ключ, то вернулись Стефан и Деян, гружёные до предела. Андрей быстро привёл себя в порядок и вышел к ним с привычным, равнодушно-насмешливым настроением.       Деяну Милан говорить ничего не стал; да и зачем, если никаких чувств это бы никогда не приглушило? Иные судьбы лучше было оставить на откуп их обладателям.