Ми́лан

      Меньше всего Милан любил такие дни, как те, что выдались после его догадки о городе Пераст. Он прекрасно понимал, что это время нужно было Стефану для восстановления сил, но всё равно тосковал без дела. Часы тянулись грядой шершавых, огромных камней, противно скребя по дорожке разума. Милан решил даже вчитаться в следующий текст с той вырванной странички Деяна, чтобы подумать над будущим городом или местом, но слова не укладывались в голове и звенели бессмыслицей. Спасала лишь флейта. Он часами тренировался на ней, не боясь осуждения и жалоб: другие постояльцы отеля возвращались в номера лишь к вечеру, а Стефан под его музыку вообще сладко дремал.       Постепенно пальцы вспоминали былые скорость и гибкость. Теперь Милан стыдился той музыки, которой угощал своих друзей во всё прежнее время: она была неуклюжа, уродлива, хрома. Она была всего лишь жалкими потугами на высокое искусство от человека, забросившего тренировки и занятия. А ведь Эмиль говорил, что овладение любым ремеслом на хоть сколько-нибудь сносном уровне требует ежедневной практики… Когда он признался в этом Стефану, намекнув на то, что сейчас жалеет о всём сыгранном и стесняется своего жуткого стиля, тот лишь мягко улыбнулся и потрепал его по размётанным, солёным кудрям. «Если бы ты только знал, с каким трепетом я жду каждую твою ноту, то играл бы не задумываясь! Возможно, я для тебя — не слишком тонкий слушатель, но мне кажется, главное — разделять чувства музыканта, а не с дотошной придирчивостью разглядывать каждый фрагмент под лупой…» В его словах было больше правды, чем во всех тех суровых учебниках по музыке, которые, не щадя, подсовывал ему Эмиль.       Через два дня они собрали вещи и выехали. Пераст — маленький, растерзанный сотнями войн и осад город, но такой гордый, такой несносный — со своей вызывающе острой башенкой, видной отовсюду, с крепкими жилистыми домами из крупного кирпича, с нестираемой, впаянной в века лепниной на старых балкончиках. Крыши его надраены до цвета апельсиновых корок, а набережная увешена ярко-красными цветами в корзинках. Протест вился в его древних, крошащихся под ногами лестницах, в пузатых перилах на песочных фасадах, в одних лишь высокомерных обломках забытых жилищ, где ещё оставались зубцы нелепой ржавой решётки. Если остальные города в Боко-Которском заливе растекались леностью, блажью, наслаждением на побережье, то Пераст холодно огрызался своей тонкой высокой башней и потемневшими стенами некогда роскошных церквей. Милан видел город проездом, но теперь, наконец-то разглядев, влюбился.       Удача как-то легко сопутствовала им в этот день. Нашёлся не просто свободный отель, а целые апартаменты, которые можно было снять за умеренную плату! Поделились на вполне себе логичные пары: Деян с Андреем, а Милан — со Стефаном. В каждой квартире было по две комнаты, так что никто никому не мешал; сами квартиры находились только на разных этажах, но в одном доме, поэтому ребята всегда могли встретиться все вместе у кого-нибудь на кухне. Дом стоял поодаль от центра Пераста, на возвышенности, в районе современных построек. Из окна открывался роскошный вид на шероховатое пятно залива, изумрудно-синее днём, персиково-туманное утром и глазурево-чёрное — ночью. Идти до форта Шаник было около двух часов; путь трудный и опасный — в гору, тропа там часто осыпалась и щерилась камнями. Милан слышал об этом, поэтому предложил идти утром — вечером, в темноте, среди колючих зарослей делать было нечего. Ребята быстро согласились, да и видно: устали с дороги. Стефан вообще завалился спать в девять вечера, а Андрей клевал носом весь ужин. Милан же, по своей привычке, какой-то нехорошей, прилипчивой и недавней, пролежал до полуночи и только тогда отключился. Прошлое на сей раз не баламутило его сознание — видимо, пожалело перед грядущим днём…              Утром договорились проснуться рано и уже в семь начать подъём. Как самый невыспавшийся и нервозно активный, Милан собрал за всех рюкзаки с полезными вещами: сухой паёк, дополнительные свитера, маленькая аптечка, верёвка, набор раскладных ножей, фонарик… Если отец учил его выходить в море — «лучше на рассвете», «ориентируйся по ветру», «свои патлы собирай под бандану», то мать аккуратно вливала в его голову знания о горной природе, будто догадывалась, что рано или поздно он уйдёт туда — в поисках каких-то сумрачных ответов. Или за братом, например. Поэтому на сбор рюкзака у Милана выработался рефлекс.       «Меня учили управлять лодкой и дружить с морем, чтобы когда-нибудь я смог взять и уплыть. Меня учили слышать горы и обходить опасные тропы, чтобы я мог подняться наверх и углубиться в континент. А я остался в убогой деревеньке — для чего, ради кого, зачем?» Никола и отцов домик за причины не считались — брат уже давно должен был жить отдельной жизнью, а дом — всего лишь фасад воспоминаний, но не они сами… Милан погрузился в меланхоличные раздумья как раз вовремя, на середине дороги: тишина и размеренное шарканье ног убаюкивали до раздражения.       Сначала они шли по хорошей, асфальтированной трассе, что вилась у подножия горы, постепенно уходя влево. Затем осталась лишь узенькая тропка, но всё ещё добротная: расчищенная, относительно ровная, не такая уж резкая. Но Милан знал: ещё чуть-чуть, и она сгинет, оставив после себя лишь каменистую змейку. Мама всегда рассказывала — обстоятельно, серьёзно — ему, пятилетнему, какие опасности поджидают при подъёме:       — …Поначалу всё идёт гладко, ведь и дороги хорошие, и идти не трудно. А затем вдруг куда-то пропадают ровные тропы и ты идёшь уже по настоящим камням! Они осыпаются, скрипят, опасно расшатываются под твоими ногами… Главное — никогда не иди рядом с обрывом, если есть такая возможность. Ухватись за выступающие корни кустарников или растений — так будет хоть какой-то шанс задержаться и не полететь вниз.       Маленькому Милану тогда всё это казалось удивительной сказкой, небылицей — да когда этому бывать! Теперь же он кратко рассказывал ребятам все предосторожности, слово в слово копируя материну речь…       Как она и говорила, на середине дороги вдруг резко оборвались все пологие тропы: Деян перестал насвистывать весёлую мелодию, Андрей больше не разглядывал гуашевую кляксу залива, оставшуюся внизу, а Стефан с непривычки дышал тяжело и часто просил об остановке. Теперь они шли по мелко раскрошенным булыжникам, из-под которых, как пух в рваном одеяле, проглядывали пучки кудрявых трав. Деревья здесь не росли — только приземистые пихты и бурые можжевельники. Встречались даже разбросанные в ущельях вересковые поля, но их цвет, оттёртый яростным солнцем и жестокими ветрами до рыжевато-серого, не напоминал те роскошные картинки нежно-сиреневого оттенка. Пахло землёй, мёдом и сухостоями, бесцельно крутившимися среди гор ещё с прошлого лета.       Им повезло с погодой: в небе застыли пасмурные, обиженные на всё облака, державшие дождь под замком только огромными усилиями. Ветерок дул ласковый и прохладный. Если бы жарило солнце, под конец дня они вернулись бы с обожжёнными лицами — никакой тенистой аллеи здесь не было предусмотрено.       Ступни болели от спотыканий на камнях. Хотелось пить, но Милан позволял один-два глотка: им ещё предстояло спускаться, да и не ясно, сколько времени они здесь проведут… Когда они ощутимо добрались до высокой точки, откуда уже просматривался узенький заход в залив, сбрызнутый едким удушливым туманом, булыжники вокруг попадались чаще и стали больше.       — Словно скалу раскололи! — желая ободрить всех, заметил Деян. Милан усмехнулся.       — Не скалу, — обернувшись к ребятам, он важно заявил: — Присмотритесь: это не обычные камни. Они все как будто одинаковые и похожие по форме…       — Глыбы кирпичей! — сразу же догадался Стефан — самый бледный, но и самый внимательный среди них всех.       — Да! — Милан улыбнулся. — Как только начинают попадаться такие огромные камни на склонах, это значит, что мы близко к бывшей крепости или форту. Многими веками эти здания рушились, от них отваливались кладки и целые стены, а природа разносила их вокруг… Так что идти осталось совсем недолго!       Деян и Андрей, уставшие и с испаринами на лбах, выделили из всей этой искромётной информации только последнее и самое важное: скоро они дойдут! Воодушевившись, лекарь даже обогнал Милана и до самого форта, возникшего перед ними резко, внезапно, напугав, вёл их так уверенно, словно всю жизнь работал гидом в местных горах. Руины форта одиноко маячили на пологой вершине. Чуть поодаль начиналась другая тропа — к соседним горам, ещё выше. Чахлые зелёные проплешины, пушистые ветви кустов и рыжие лишайники служили здесь единственной скудной декорацией.       Деян и Андрей испросили пощады — то есть немного времени, чтобы отдохнуть и перевести дыхание. Милан насмешливо глядел на них, растрёпанных, устало привалившихся к камням, и всё-таки разрешил вдоволь попить воды. Стефан, за которого он переживал сильнее всего, выглядел хоть и запыхавшимся, но бодрым.       — Как же вы с Андреем столько лет путешествовали в горах, а теперь выбились из сил за такой короткий путь? — Милан сбросил рюкзак на валун и размял плечи. Лекарь и его ученик, одинаково подставившие лица к прохладному ветерку, переглянулись с одной понятной им усмешкой.       — Совсем нас Марац разнежил, вот что! — Деян откинул голову назад и закрыл глаза. — Раньше мы и правда такую дорогу прошли бы за полчаса бодрым шагом! А теперь, видно, слишком привыкли к уюту мощёных улочек и относительно пологим лесам…       Стефан же лукаво улыбнулся и промолчал. Его способности носиться по горам и не уставать развились вопреки желаниям дяди, который хотел оставить племянника рядом с собой и не отпускать.       Форт, прежде значимый, крепкий, воинствующий, теперь представлял из себя жалкое зрелище: развалившиеся огрызки стен по периметру, что коротко обрисовывали внутреннее расположение комнат, круглый остов от сторожевой башенки и груда серых кирпичей, по которым печально ползли серебристые ковры мхов. Прорези для узких окошек и бойниц открывали точечный вид на залив и тропы к горе. Милан удивлялся, как так вышло, что такую неприступную крепость всё же сломили, разобрали по камешку, смололи в безыдейную труху. Ведь и её стены казались толстыми и мощными, и расположение — неудобным и опасным для противника… А потом вспомнил про самого беспощадного врага всех зданий, о котором часто сокрушался Эмиль, — о времени, и сразу всё понял.       Форт, год от года терявший по кирпичику, по камню от своих стен, встретил их иронично целым входом и двустворчатой железной дверцей с заклёпками — нелепой подделкой на настоящие ворота тех лет. Милан, до того вдохновлённо уверенный, что угадал с местом обитания белых птиц, теперь жутко сомневался и вообще жалел, что потащил друзей сюда. Да, со стен фортов виднелся Пераст, ранее принадлежавший Венецианской Республике, но ведь наверняка были какие-то другие развалины — неизвестные Милану и не отмеченные на карте, которые находились ещё выше! Да и городов, принадлежавших Венеции, было много, и вдруг он ошибся с последним из них, кто сорвал чужие флаги оккупации со своих домов?.. Они с ребятами обошли весь форт — осторожно, чтобы не споткнуться о камни, но не нашли ничего выдающегося.       — Видимо, я ошибся… — расстроенно рассуждал Милан, опираясь на щербатые стены. Стефан стоял рядом, пока Деян и Андрей, больше всех отдохнувшие, во второй раз обходили форт. — Сколько же крепостей здесь, сто процентов есть и другие! Ведь если бы тут хоть кто-то жил — птицы или люди, мы бы что-нибудь заметили…       Милан себя очень корил — и что зря потратил ценное время, которое они могли посвятить разгадкам, и лишний раз дёрнул друзей в утомительное путешествие, посчитав себя гением. Нервозность, протянувшаяся красной линией в его настроении с момента их побега, вдруг натянулась в упругую струну — звени её надрывным мерзким звуком хоть сейчас! Руки дрожали, взгляд, направленный внутрь клубка мыслей, блуждал по цепочке горных массивов впереди.       Стефан уже готовился раскрыть для него утоляющие на мгновение, но больше дразнящие объятия и утешить, как вдруг раздался окрик Деяна — его мощный голос разрезал все нервозные струны и назревающие нежности:       — Идите сюда! Скорее! Кажется, мы нашли…       Милан и Стефан рванули на голос, слыша перестуки своих грохочущих сердец. Они ведь заглянули в каждый закуток… по крайней мере, так считали до этого момента.       Деян и Андрей стояли около внутренней стены, когда-то, видимо, огораживавшей комнату для отдыха. Всю её сплошь жадно покрывали ползучие вьюны и плющи; невзрачные цветки трепетали на ветру. Деян, довольный и радостный, указывал на роскошный куст, растущий прямо из основания стены. Затем он ловко сдвинул его ветки в сторону, и раскрылась чёрная зияющая пасть, дыхнувшая на них сыростью и стариной. Потайной ход! Как же они не подумали… В таком форте просто обязаны были находиться подземные лазы! Вход прорубили грубо и неровно, а от течения времени он вообще пообвалился и зарос, но всё же куда-то вёл. Точнее, хотелось в это верить…       — Ни за что бы ни догадался! Но гляньте внимательнее на стену… Не знаю, кто это сделал, но у него прекрасное чувство таинственности, — Деян вновь отпустил кусты, и те плотно закрыли вход. Но рядом, на стене, Милан заметил какие-то выскобленные символы, поначалу принятые им за очередные банальные признания влюблённых или имена, соединённые в сердца на веки вечные. На деле же, если присмотреться, линии складывались в неровный, ползущий то вверх, то вниз, нотный стан. А по нему летели не ноты, а самые настоящие птицы. Маленькие, выточенные на сером камне едва-едва, только крылья да тельца с клювом, похожие на обычных чаек, но тем не менее различимые и очень забавные! Милан толком не мог проиграть эту мелодию в голове — не знал, какую именно долю обозначала каждая птичка. Даже пожалел, ведь наверняка то была чудесная, воздушная музыка со стремительными падениями и взлётами, напоминающая полёт птицы…       — Да, будто кто-то намеренно хотел оставить подсказку… — задумчиво протянул Стефан и прикоснулся к вырезанному рисунку на камне ладонью. Провёл так, словно желал убедиться: это не иллюзия, не шутка, что сотрётся и оставит горькое послевкусие разочарования. Все вчетвером переглянулись и покачали головами — кто усмехаясь, кто порицая собственную невнимательность. Облегчение накатило на Милана тёплой августовской волной, когда море — всё равно что разогретый текучий мёд. Правда, следующая волна принесла с собой холодное сомнение — так вдруг посреди моря меняются потоки:       — А что птицы делают в подвале?       Ребята одарили его измученными, умоляющими взглядами и направились ко входу. Деян держал кусты, пока все входили; последним шёл Милан — и лекарь тронул его за плечо, понимающе улыбнулся и легонько пробежался пальцами по непослушным завиткам. «Не переживай раньше времени…» — шепнул вслед. Милан склонил голову набок и посмотрел с благодарностью.       Пришлось включить фонарик: лестница вилась крутой и тёмной змейкой, а её ступени скользили под ногами, грозясь спустить всех четырёх путников кубарем вниз. По ощущениям, они шли не менее двух этажей. «Как же глубоко они отстроили форт! По виду и не скажешь…» — удивлялся Милан, скользя ладонями по влажным, шероховатым стенам. Бледные всполохи мерцали то справа, то слева. Путь навязчиво растягивался. Первым шёл Стефан — наконец-то их смелый лидер снова обрёл себя, попав в знакомую обстановку: опасности, потайные ходы, старые лестницы… Большой кинжал поблёскивал на его поясе в полной готовности. Милан шёл от него через Андрея, но всё равно незримо чувствовал пламенеющую, яростную ауру.       Внезапно они остановились. Стефан выключил фонарик, но лестница не потонула в беспроглядном мраке. Откуда-то спереди лился слабый, редкий, процеженный сквозь серую маску свет.       — А мы точно идём в подвал? — задорно и настороженно спросил шедший сзади всех Деян, и Милан только блекло усмехнулся ему в ответ. Стефан, наконец, прошёл вперёд и позволил ребятам выйти с лестницы.       Они стояли в небольшой каменной комнатке. Слева тянулись широкие квадратные окна без стёкол и ставней: воздух свободно залетал сюда, принося ароматы горных цветов и сухие травинки. Потолок поддерживали безыскусные колонны — тоже из камня. Дорические, с горькой усмешкой вспомнилось Милану из рассказов Эмиля. Свет тянулся в этой комнате рассеянно и тягуче, как едва застывшая карамель, и только едва серебрил туго нависшую темноту. Почему-то здесь явно ощущалось давление большого массива форта, что всем грузом своего многовекового камня наседал сверху. Ни мебели, ни украшений, ни рисунков Милан в комнате сначала не разглядел.       — Идёмте, кажется, там есть дверь… — тихо проговорил Стефан и медленно двинулся вперёд. Милан же подошёл к окну и выглянул: вид на залив, Пераст. Всё так, будто они стояли снаружи! Как эту комнату искусно спрятали в земле? И почему они не видели никаких окон или выемок, когда подбирались к форту?       — Судя по всему, местные жители, кто бы они ни были, тоже хотели оградить себя от мира людей. Совсем как мы, — заметил Стефан, когда дошёл до несуразной железной двери на другом конце и развернулся. — А ведь как они кичились своей открытостью и порицали нас!.. — в его словах не искрилась насмешка — одна лишь боль текла суровой правдой. — В итоге поняли, что лучше всегда держать границу…       Милан подошёл к ним и, пока Стефан пытался раскачать заевшую, ржавую дверь, разглядывал внутреннее убранство. Одна лишь белёсая штукатурка и простые меандры на карнизах напоминали о том, что это место не заброшено, что его отстроили с какой-то целью и когда-то им пользовались — то ли встречая гостей, то ли отпугивая врагов, сейчас уже точно и не скажешь… С тяжёлым скрипом дверь отклонилась в сторону. Следующая комната призрачно и тревожно копировала предыдущую: белые стены, грустная пустота, щербатые колонны и незастеклённые окна.       И только когда они вошли, Милан с облегчением заметил у длинной стены ряд незамысловатых, потрескавшихся ваз с рельефными узорами. В углу нашёлся постамент, лишённый своей статуи: шершавая поверхность говорила о том, что кто-то жестоко отсёк верх. За каждой следующей дверью комнаты становились больше, оживлённее и полнее: встречались погнутые скамеечки, держатели для факелов, остатки глиняной посуды, а на колоннах проглядывал цветочный рисунок. Но целых статуй Милан так и не нашёл: всё это были только постаменты, ниши или грубо обтёсанные глыбы камня, скрывавшие за собой истинный замысел скульптора. Под ногами всё чаще стали попадаться белые перья: странно короткие, смешные и нелепые.       Милан уже сбился со счёта, в какую комнату они сейчас входили, но многое в ней отличалось от того, что они увидели в первой: потолок уже выше раза в два, чем прежде, и покрыт плохо различимой в крапчатом сумраке фреской, колонны — богаче и искусней, даже облицованы белым мрамором, а пол не скрипел под подошвами землёй и крошкой. И в этой-то комнате они впервые увидели живое существо.       Милан вдохнул и не смог выдохнуть: восхищение и детский восторг застряли в груди распирающим воздушным шаром. «Значит, это не выдумки матери! Они правда существуют!» Красивая белая птица стояла рядом со следующей дверью, словно охраняя вход, но по закрытым глазам и опущенной голове стало понятно, что она просто дремала. Ростом с человека, нечто среднее между изящной цаплей и плавным журавлем, она поражала своим аккуратным телом, мощными крыльями, длинной изогнутой шеей и чёрным острым клювом. Хвост казался роскошным и пушистым — широкие белые перья лежали спокойным веером.       Но стоило кому-то из них ступить на измельчённый камень и сбрызнуть тишину комнаты хрустящим звуком, птица чутко проснулась и, встрепенувшись, уставила на них свои маленькие глазки-бусины. Вот о чём Милан не мог догадаться, так это о том, как им придётся разговаривать с иными существами! Вперёд выступил Стефан и аккуратными шагами приблизился к птице-стражнику. Та стояла наготове, согнув одну ногу для мгновенного прыжка, и слегка распушила крылья.       — Мы пришли с миром, — лучшей фразы, чтобы начать диалог, Стефан и не подобрал бы; голос его чуточку подрагивал и хрипел — птица хоть и выглядела безобидной, но при желании одним рывком могла броситься на них и выклюнуть глаза. — Меня зовут Стефан, я — защитник из поселения Марац, а это — мои друзья…       Казалось абсурдом, но птица его понимала и внимательно слушала, склонив голову набок. Чёрные бусинки поблёскивали задумчиво, с интересом. Когда Стефан замолчал, пернатый стражник вздрогнул, пошевелил крыльями, будто пробуя их и разминая, потом подошёл ближе, на расстояние десяти шагов, и замахал так, что вокруг поднялись столпы ветра. Перья взлетели в воздух, окутали птицу; вся она скрылась за белой пуховой завесой. А затем оттуда выскочил человек — забавный и неуклюжий, словно эта форма существования была ему не по размеру, как колючий детский свитер.       Молодой мужчина едва ли доставал им до груди — метр с кепкой, не выше. Но выглядел он хорошо сложенным и даже приятным: лицо чуть вытянутое, кожа светлая, волосы иссиня-белые. Глаза же резко выделялись во всём облике: тёмные, почти чёрные. Именно они напоминали о прежних внимательных бусинках… Одет он был в просторную белую кофту и штаны. Милан сначала подумал, что сверху он накинул ещё и светлую накидку, но, когда пригляделся, опешил: вместо рук у стражника висели два длинных, прекрасных крыла!       — Что же ты замолчал, Стефан из Мараца? — заговорил стражник — звучал он хоть и серьёзно, но его тонкие губы тронула грустная улыбка. — Наверняка есть причина, по которой к нам сюда пожаловал племянник самого Драгана. Хотя я даже догадываюсь, какая именно… — последнее он прошептал, опустив взгляд. Милана передёрнуло от его несчастного, разочарованного тона.       Стефан, с трудом вынырнув из топкого изумления, быстро опомнился, прогнал все сентиментальные чувства и ответил стражнику:       — Да, мы пришли сюда по одному важному делу… Вы — загадочные существа, белые птицы — по одному из преданий, должны хранить у себя частичку диадемы или короны некоего Лиярта. Нам про него почти ничего не известно… Мы хотели бы узнать правду и собрать все части диадемы. Я нарушил приказ дяди — от всех защитников утаивается какая-то истина про наше прошлое, даже про вас, существ, о которых никто не знал! Сейчас я и мои друзья в бегах, потому что прикоснулись к запретному… — здесь Стефан, конечно, немного приврал — для красного словца, чтобы произвести впечатление на существо. — Поэтому мы здесь, просим у вас ответов и помощи!       Стражник, видно, охотно поверил ему: в глазах зажегся заинтересованный огонёк, как только он услышал про диадему и Лиярта. Но почти тут же у него вырвался тяжёлый разочарованный вздох.       — Похвально, что не все забыли бедного Лиярта! Признаюсь вам честно, лично мне известно о нём вряд ли больше вашего, — резко остудил он их горячо заклокотавшие вопросы и взмахнул руками-крыльями. — Всё-таки мы всегда жили вдалеке от защитников, от Злате Мараца и его склок. Много прилетало слухов, сплетен, новостей… что из них правда, а что — отвратительная ложь, никто не знал. Поэтому среди нас, властителей воздуха, мало кто понимает, что именно произошло… В один печальный день нам доподлинно стало известно, что Лиярт больше не участвует в управлении защитниками — что-то случилось с его здоровьем. А потом началась война, и мы примкнули к армии Драгана, чтобы отбиться от внезапно объявившегося Тёмного Владыки. Но с тех пор прошли века…       — Кем был Лиярт? — взволнованно спросил Милан и вышел вперёд. Личность красивого юноши с золотистыми глазами серьёзно заботила его — ведь среди них всех именно он, пусть и через сновидения, знал его больше, чем другие, и успел проникнуться. Было ли то наваждением юного Константина, до одури влюблённого в старшего друга, или чарующим влиянием самого Лиярта — неясно…       Крылатый стражник изучил его взглядом — любопытным, нисколько не смутившим, и задумчиво выдал:       — Он был божеством. Создателем нашего благословенного края. А как померкла его звезда, сразу пришёл омерзительный Владыка и превратил нашу жизнь в мучение… Сейчас всё вроде бы стало не так ужасно, как раньше, но с защитниками мы уже давно не ведём дел. В чём-то ваш глава не поладил с нашим…       — Почему ты сказал, что догадываешься о цели нашего визита? — Милан поразился, как Стефан сумел в первые минуты удивления чутко уловить каждую фразу существа, запомнить их и сообразить очередной неловкий вопрос. Впрочем, стражник выглядел спокойным и легко парировал:       — Потому что когда-то давно сюда уже приходил некий защитник — мне неизвестный, точно не Драган — и просил выдать ему часть диадемы. Наш король, тогда ещё в добром здравии и весёлый, охотно вручил ему реликвию, которую мы храним вот уже сколько веков — с тех самых пор, когда с Лияртом случилась беда. Я могу лишь догадываться, что, собрав диадему целиком, можно чего-то достичь — и вы в своей идее наверняка правы. Но, видно, тот защитник потерпел неудачу: скоро частичка вновь оказалась у нас, а наше королевство постигло несчастье…       — Что произошло? — тихо поинтересовался Стефан, а стражник, обрадовавшийся тем, что хоть кто-то наконец спросил об этом, оживился, захлопал крыльями и развернулся.       — Я вам расскажу по дороге — она будет небыстрой. Идёмте со мной! — он подбежал к двери забавной, прыгающей походкой: казалось, вот-вот взлетит, даже крылами мощно взмахивал. Однако грузное человеческое тело неизбежно тянуло вниз. — Всё равно вы захотите встретиться с нашим королём, хотя я не уверен, что теперь это вам что-нибудь даст… — бросил он через плечо и легко смахнул крылом щеколду на двери. Они все прошли в следующую комнату и поспешно двинулись за провожающим.       Белые отштукатуренные стены, узоры из серебристой и золотой красок, мраморные светлые колонны с чёрными прожилками, небольшие столы, разноцветные подушки, обозначавшие места отдыха — всё это заметно преображало комнаты, наводило тончайший блеск королевского присутствия в эти, казалось бы, заброшенные подвалы и галереи. Местные жители, такие же белые птицы — одни чуть больше, другие меньше — встречали их недоумёнными взглядами, вопросительными клокотаниями и взмахами крыльев. Стражник успокаивал их жестами и кивками.       — Защитники всегда считали, что являются самыми главными на черногорских землях, ведь их создал сам Лиярт — в помощь себе, — начал он после короткой передышки. — Не принимай на свой счёт, Стефан, просто таким уж показался нам твой народ… — чёрные бусинки сверкнули лукаво, и Стефан понимающе кивнул. — Так вот, считая себя главными, они думали, что целиком управляют всеми стихиями природы, ведь у них столько разнообразных способностей: воды, земли, воздуха! Но всё же Лиярт был прав, когда вдруг передумал и решил создать отдельных существ, которые бы управляли каждый своей стихией. Возлагать слишком много на одних защитников стало опрометчиво: вдруг не справятся с разрозненными обязанностями? Поэтому Лиярт выпустил нас, творения своей фантазии, в небеса: управлять воздушными потоками, нагонять тучи, встряхивать жизнь людей вьюгами и ураганами. Ветер — он ведь как знатная встряска: избавляет от старого, ненужного, оставляет лишь значимое. Вот этим мы и занялись… А потом решили основать своё поселение здесь, на месте, продуваемом всеми четырьмя ветрами — что могло быть лучше! — мужчина мечтательно улыбнулся и встряхнул белобрысой головой, словно отгоняя приятный морок.       — Мы выбрали своего короля, ведь до того он уже правил нами, без официального статуса, но долго и мудро. Все были единогласны в своём решении и с тех пор ничего не изменилось в этом плане, вот только… сам король сильно изменился, — улыбка слетела с губ стражника, в тёмных глазах потух озорной огонёк. — Ведь все мы — отражение его эмоций, настроений, идей! Он всегда был таким для нас: вёл вперёд, вдохновлял. А как только он провалился в бездну отчаяния, то и мы последовали за ним… Дело в том, что у короля родился сын, — продолжил стражник тише и даже поравнялся с ними, чтобы птицы вокруг не услышали их разговор. — Единственный, любимый и невероятно способный! Они с королевой растили его ласково и заботливо. Мы же восхищались его способностями, видимыми уже с детства, и в один голос пророчили ему будущее короля. Ведь рано или поздно наш правитель должен был уйти — на заслуженный отдых — и вместо него ожидали юного принца, который с детства впитывал королевскую мудрость. Мальчик рос и вот уже незаметно стал взрослым юношей. Тут-то и случилась беда… — стражник совсем поник, и тяжёлая хмурая складка расчертила его лоб. — Всё меньше интересовали его дела королевства, всё больше тянуло его к искусствам и людям, что жили внизу, в тогда ещё великолепном Перасте. Он обращался в человека, скрывал перья вместо рук под плащом и спускался в город. Часами мог бродить по улицам, по набережным, наблюдать за фокусниками, торговцами, чтецами — все в его глазах были одинаково одарены и прекрасны, ведь такого праздника жизни в нашем скромном, чинном дворце никогда не наблюдалось… Понимаю, почему юный, пылкий принц мог заскучать и сбежать. Но если бы всё ограничилось только побегами! Однажды он услыхал музыку — настоящую музыку. Конечно, до того в город тоже наезжали бродячие музыканты и труппы актёров, но всё это были простые лютнисты, свистуны или средние певички, так что принц их наслушался вдоволь. А на сей раз он услышал игру на флейте. — Милан вздрогнул, как от пощёчины — инструмент с вечно болезненным шлейфом нагнал его и здесь. — Какой это был музыкант, как он великолепно играл! Могу только представить, ведь сам не слышал… Принц не пропустил ни одного концерта и всё не мог забыть этот изумительный звук. В нём как будто звучал сам нахальный ветерок, чьим соратником и были мы, властители воздуха! Долгие ночи принц не смыкал глаз, всё думал и думал о флейте. Он уже посмотрел так много выступлений, что мог бы запросто воспроизвести мелодию — какую-нибудь скромную, плоскую, но уже звенящую красотой и ритмом. Купить саму флейту — тоже не проблема: его карманы разрывались от золота, король не скупился ему на подарки и подношения, только бы развеять его меланхолию! Даже со слухом не возникло препятствий: принц вдруг обнаружил, что мог расслышать самые тончайшие отзвуки и переливы и в точности напеть их, ни разу не сфальшивив. Ужасная несправедливость была только в одном: в его крыльях. Никогда им не стать обычными человеческими руками, пусть даже какими-нибудь грубыми и уродливыми — принц бы и так научился держать флейту! А крыльями никак не получалось даже закрепить инструмент около лица: перья были подвижны и всё время его роняли…       — Как вы поняли, принц всё же приобрёл флейту и теперь усердно пробовал на ней играть. Когда покупал её в музыкальной лавке, которая находилась далеко-далеко отсюда, то сказал, что берёт её для своего брата-музыканта, в качестве подарка; сам он, дескать, не может даже взять её в руки — они у него сильно обгорели в детстве и теперь он скрывает их под плащом. Продавец сжалился над ним и продал лучшую свою флейту, да и к тому же покупатель предлагал приличные деньги… В общем, вдохновлённый, принц вернулся во дворец, но тут-то его постигло разочарование: никакие крылья не удерживали красивую флейту! Вы уж можете представить, сколь много раз он пробовал и пытался, — стражник поглядел на них с выражением невыносимой скорби и грусти за своего принца. — Он ведь такой усердный, внимательный, дотошный… всегда старался добиться своего! Бросал дело только лишь когда понимал: это ему не нравится или оно совершенно невозможно. Король знал о его увлечении и горько сопереживал; в разговорах старался мягко увлечь его чем-нибудь другим, увести от болезненной темы, ведь хорошо понимал: сын так и не заиграет на флейте, тут ничего не поделать — крылья в руки не превратишь… Но, оказывается, кое-чего он всё-таки не знал.       — Мир, созданный Лияртом, велик и многогранен. Он наделил всех своих существ магией, способностями и талантами. Большая часть сил, безусловно, сконцентрирована в защитниках, его первых и любимых творениях. Но и другим он многое дал. Лично мы обладаем небольшими магическими способностями, можем прочесть и исполнить несложные заклинания. В тёмных запертых подвалах король хранил некогда найденные старые книги с древними, очень сложными заклинаниями — мы ими никогда не пользовались, да и не хватило бы нам на них сил. Для чего они хранились и почему не уничтожились — теперь король сурово гнобит себя за такую оплошность… Принц, загнанный в безысходное положение, впервые прокрался в подвал случайно, от любопытства — ему надо было хоть чем-то себя занять. Но старые, изъеденные временем и влагой книги привлекли его внимание. Он начал в них вчитываться, листать, осознавать… Всё больше и больше теперь он проводил времени там! Сначала пробовал лёгкие заклинания, тренировал их. Затем перешёл на средние, уже более серьёзные и могущественные. И снова удача: уже через год он освоил и их! А потом пришло время сильных, сложных заклятий. Он потратил ещё два невероятно тяжёлых года, чтобы справиться с ними. И наконец одолел! Король же снова что-то заподозрил, но не стал давить на сына и допрашивать его; казалось, тот, хоть и стал каким-то задумчивым, грустным, отстранившимся, но всё же забыл дурацкую флейту, а она делала его таким несчастным! В общем, наш правитель и не заметил, как у него под боком вырос могущественный заклинатель, способный уже на очень многое…       — Но принцу не нужны были ни власть, ни деньги, ни любовь — а именно это все так отчаянно искали в подобных книгах. Он искал возможности обратить свои крылья в руки — в простые человеческие конечности, которыми мог похвастаться любой крестьянин и даже бедняк. Но всё в мире имеет цену, и чем сильнее ты чего-то желаешь, тем дороже продаёт тебе это жизнь. Как жаль, что принц был так увлечён и ни разу не остановился, чтобы подумать и спросить себя: к чему всё это? Правда ли оно стоит таких жертв? В общем, он отыскал заклинание, похожее на то, которое бы обращало часть твоего тела в любую желаемую. Оно было сложным, требовало немыслимых усилий и концентрации. Закладывая основы местной жизни, Лиярт предрёк, что кто-нибудь обязательно захочет более изысканных заклинаний, более серьёзной власти или силы. И, хотя оставил такие возможности — ведь если бы всё запретил, то всё равно нашёлся бы кто-то способный развить свой талант и сорвать все запреты — всё же сильно ограничил их. Например, все заклинания, противоречащие природе и вечному циклу, что существовал задолго до нас, даже до него самого, Лиярт ужесточил огромной, отпугивающей ценой. И цена за изменение своего тела была жуткой, пугающей именно неизвестностью: у тебя должны были забрать самое дорогое, что у тебя есть. Если прекрасный голос, то отбирался он, если невероятно сильные ноги, способные пробежать десятки полей за раз, то их и так далее… Наш принц принёс в жертву — и в жертву сознательную — свой цепкий, тонкий ум.       Стражник даже остановился и протёр мягким крылом лоб от испарины. Лицо его нездорово посерело, а в глазах уныло заблестели тяжёлые воспоминания.       — Точнее, он и сам не знал, чем пожертвует — ведь никто до исполнения заклинания об этом не говорит, но догадывался: это будет что нечто важное и серьёзное… Ему удалось провести ритуал, всё прошло удачно. Вместо прекрасных белых крыльев он получил здоровые человеческие руки, способные играть на всех музыкальных инструментах, какие бы он только ни выбрал. Но рассудок его пошатнулся, мир вдруг резко сделался загадочным, скользким, чересчур ярким для здравого ума. Всё вокруг наполнилось смутными тенями и то ли опасностями, то ли пороками. Громко крича, принц сбежал обратно в город со своей флейтой и играл весь день, праздно шатаясь по улицам, пока не упал без чувств в какой-то подворотне. Мы все спохватились очень поздно… Начали искать его всюду во дворце, в окрестностях, потом спустились в город. Увидев в подвале развороченные книги с заклинаниями, сделали неутешительный вывод сразу же… Но опоздали: из города юноша сбежал. Люди рассказывали, что играл он прекрасно, задорно и без перерывов, но выглядел слишком болезненно, возбуждённо и лихорадочно, словно его поразил тяжёлый недуг — вот только далеко не физический. Сколько отрядов было послано во все стороны, чтобы его найти! — сокрушался стражник, покачивая головой. — Мы прочёсывали леса куст за кустом, спрашивали во всех деревнях и городах и всякий раз не успевали всего на какие-то жалкие часы! Король уже понял, в какой неприятный ритуал ввязался его сын, и даже отыскал заклинательницу, которая могла бы всё исправить: разум вернуть принцу, а человеческие руки пусть останутся у людей. Но был нюанс, вводивший нас всех в ужасающий ступор: принц должен захотеть вернуться сам. То есть все наши попытки забрать его насильно уже изначально были провальными. Без желания принца вернуть ему обратно разум и крылья не представлялось возможным… Наша задача состояла в том, чтобы заманить его обратно во дворец, но мы даже не могли его найти!       — Проходили годы, король продолжал безрадостно править своим застывшим в тревоге государством. Принца искали всюду, но находили только слухи. Боялись одного: его убьют, а если не убьют, то запытают до истощения! Ведь люди так злы к тем, кого не понимают… Но, к нашему облегчению, слухи о принце всегда откуда-нибудь долетали: он играл так хорошо, что жители жалели его и бесплатно кормили, давали кров и одежду, никогда не прогоняли и защищали от грабителей. Втайне сочувствовали ему, называли милым сумасшедшим и горько вздыхали: такой жених пропадал для их дочерей! Говорили: видно, талантливый парень, хорош собой, скромный, ласковый, да только с головой не в порядке — то вдруг забредит о чём-то, то начнёт громко смеяться и издавать странные звуки. В общем, мы только и жили, что слухами о нём. Но однажды он внезапно вернулся в Пераст…       — Узнав это, мы обезумели: тут же ринулись в город, чтобы поглядеть на него. Никогда ещё такая толпа не собиралась на маленькой площади! Но он играл на флейте и будто не замечал нас. Король выходил к нему, пытался поговорить, спрашивал, узнаёт ли он его. Принц только безумно улыбался ему и снова играл; взгляд его проходил словно сквозь нас. Можете себе представить, сколь много способов завлечь его домой мы испробовали! И нанимали знаменитых флейтистов, чтобы те игрой увели его во дворец, и приглашали других музыкантов — на каких только возможно инструментах, думая, что его привлечёт иная музыка. Пробовали затащить его силой, но тут заклинательница предупредила, что ничего не выйдет, поэтому пришлось отпустить его обратно. Даже приманивали любимыми блюдами, но всё бесполезно! Король же стал совсем плох: без любимого сына дела королевства отошли на второй план, вместе с принцем улетучилась и его страсть к жизни. День ото дня он сильнее разочаровывался в том, что когда-нибудь спасёт сына: каждый следующий способ оказывался провальнее предыдущего… А принц был совсем рядом, в городе, внизу: сойти туда ничего не стоит! И всё равно их как будто разделяли десятки километров и толстые глухие стены… Мы пробовали много лет и сейчас иногда пробуем, но король уже отчаялся и сдался. Он приказал убрать с глаз долой все многочисленные статуи с принцем, которые всюду стояли во дворце, чтобы лишний раз не дёргать и так уже израненное, старое отцовское сердце. Вы, наверное, видели пустые постаменты, пока шли сюда… — Стефан кивнул за всех, первым отойдя от печального рассказа. — Вот, кажется, и вся история. С тех пор принц живёт как, своего рода, городской сумасшедший в Перасте: играет на флейте, живёт и кормится подаяниями — мы ему тоже часто шлём еду и одежду, чтобы не мёрз зимами. В самом городе мы ловко распространили легенду, когда начали проходить уже десятки лет, а наш принц никак не менялся, навсегда заточенный в своём юном, отравленном теле: дескать, он просто актёр, это его сценический образ, и, желая сохранить эти выступления как семейную традицию, он обучил своего сына и теперь тот играет вместо него. Они внешне похожи, да ещё и гримируются здорово, так что и не узнать! Люди охотно верят в то, что хоть как-то объясняет неизведанное, поэтому эта легенда теперь передаётся из поколения в поколение…       Они прошли последнюю комнату и остановились перед массивной, затейливо украшенной дверью. Стражник обернулся к ним и смерил строгим взглядом.       — Вот мы и пришли к королю. Он вас примет, не волнуйтесь, вот только я очень сомневаюсь, что он чем-то поможет вам в поисках. Кто бы помог ему самому… Прошу только: не усердствуйте в своих просьбах! Иначе король быстро разозлится и прикажет вышвырнуть вас из дворца. Подождите здесь, я предупрежу его о визите… — стражник быстро упорхнул за дверь, оставив их наедине с прозвучавшим рассказом. Стефан повернулся к ним и одарил задумчивым, серьёзным взглядом. Милан понял его без слов: чтобы получить часть диадемы, им придётся сделать невозможное — то, что не сумели полулюди-полуптицы — привести своего королевского отпрыска в дом. Хороша же задача! Если, как говорил стражник, они испробовали всё за эти годы, то что могла придумать группка из защитников и людей? Милан, правда, с неохотой, мог бы сыграть на флейте что-нибудь, но верил стражнику, который сказал, будто они переиграли всё возможное на этом и других инструментах. Страстная лихорадочность, с какой они начали свой побег-приключение, потихоньку рассыпалась в воздухе: книжный героизм блек, а суровая реальность проглядывала сквозь плешивую обёртку высшей цели. Первой пощёчиной стало письмо от Драгана, где он признался, что знает о них всё и как будто даже благословляет их на подвиг; второй послужила безысходная история несчастного короля белых птиц и его обезумевшего сына.       Всё это читалось в глазах ребят, но могли ли они позорно отступить? В начале и местоположение самих существ казалось тайной за семью печатями… «Возможно, нам просто стоит попробовать», — решительно блеснуло в глазах Стефана. И Милан, не в силах сопротивляться бурному потоку, который напоминал ему этот взгляд, тоже проникся его верой.       Стражник вышел из-за двери и коротко позвал:       — Можете войти. Король готов уделить вам несколько минут…       Он пропустил их внутрь, а сам остался снаружи. Королевские покои ничем толком не отличались от прошлых комнат, разве что фрески здесь выглядели богаче, а позолоты и серебра было больше. Колонны оплетали ажурные, филигранно вырезанные вьюны, а пол блестел от начищенного светлого мрамора. Король, уже обратившийся в такого же забавного человечка с крыльями вместо рук, ждал их, сидя на тахте вместо прекрасного трона из белого камня. Низенький, сухощавый, покрытый морщинами, но ещё не старик, он с трудом облокотился на подушки и равнодушно глядел в окно. Только печально обвисшие щёки и застывший в хмурых складках лоб выдавали в нём приближающуюся старость; казалось, если бы он улыбнулся, зажёг в чёрных, внимательных глазах-бусинках огонь интереса и живо кинулся о чём-нибудь рассуждать, в нём трудно было бы найти стареющего несчастного короля, которого от точки невозврата, от прекрасной мудрой зрелости, отделяла лишь тонкая грань надежды.       Он бросил на них пустой взгляд и мелко кивнул, разрешая подойти ближе. Без кивка они бы не поняли, что он их вообще заметил. Милан разглядел его одежды — куда более роскошные, чем у стражника, но того и следовало ожидать: всё из белой мягкой ткани, рубашка и жилет расшиты блестящими нитками и декорированы искусными узорами, на штанах — серебряная пряжка. Однако это богатство — всего лишь показная красивая обложка ужасно грустной книги. У короля было всё и при этом не было ничего значимого, ведь самое главное в жизни он уже потерял…       — Я знаю вашу историю, ребята из Мараца, — посмотрев на них, тускло заговорил король. — Вы хотите собрать все части диадемы. Похвально… Только не факт, что у вас что-нибудь выйдет. Много лет назад сюда тоже приходил амбициозный защитник, вот только его дело почему-то развалилось и частичка вернулась к нам, принеся лишь несчастья… Видно, то сам Лиярт проклял все свои создания за то, что те пытаются раскопать его тайну! — король нервозно взмахнул крыльями, а его лицо ещё сильнее исказилось, посерело под маской тихого, грустного гнева. — Так что если хотите получить своё, то помогите моему сыну. Верните его мне! Не знаю уж как, но уговорите его прийти к отцу и принять помощь! Ведь он же сам страдает, я вижу… — голос ломался и скрипел от давно въевшегося в сердце горя. — Музыка больше не приносит ему удовольствия, он давно раскаялся в своём проступке, только желания притупленно доходят до его замутнённого, больного рассудка. Он бы хотел уже вырваться из этого кокона безумия, да никак не может! А я… — король заметно разгорячился и только сейчас прилёг обратно на подушки, неловко поёрзал и опустил голову, — а я уже близок к старости и, боюсь, могу так и не увидеть его рядом со мной, счастливым и здоровым… Пусть бы он даже не захотел королевской власти — я готов принять и это! Его матушка тоже стала совсем плоха в последние годы, за неё у меня сердце сгорает в мучениях сильнее всего — она может и не дожить до заветного мига… Прошу вас! — он умоляюще взглянул на них, словно это не они зависели от его решения. — Я готов отдать все свои богатства, только бы вернуть сына! Я готов даже отпустить его, если он вдруг заскучает и захочет узнать мир… Только бы разум его был светел и чист!       Невыносимо тяжело монолог отчаявшегося стареющего короля ввинтился в их души. Милан ощутил скребущую неловкость. Таким жалким, таким слабым и при этом вызывающим лишь самые соболезнующие чувства казался им некогда сильный правитель белых птиц… Стефан раздумывал недолго; обещания сейчас звучали бы дёшево и фальшиво, поэтому он ответил откровением на откровенность:       — Мы постараемся сделать всё, что в наших силах. Никаких богатств нам не нужно — один лишь важный артефакт, который оказался у вас волей случая…       — Нет, не волей случая, — вдруг перебил его король и посмотрел внимательно, даже почудилось, что живо. — Лиярт не просто так распорядился, чтобы мы получили части его диадемы… На нас возложена обязанность хранить их и отдавать лишь заслуживающим того людям, в чьих помыслах мы уверены. В прошлый раз я, видимо, ошибся, как и остальные хранители… Сегодня я такого не допущу.       Он произнёс это так чинно и строго, что Стефану было больше нечего добавить. Он лишь почтенно склонил голову, принимая правила игры короля, повернулся к своей команде и взглядом показал уходить. Они покинули комнату и встретились за дверью со знакомым стражником. Тот по их сосредоточенным и хмурым лицам сразу понял, что разговор прошёл в ожидаемой манере, и сочувственно кивнул.       Перед тем, как расстаться, стражник тихонько напутствовал:       — Принц чаще всего играет рядом с церковью Святого Николая — вы её наверняка видели. Старая высокая башня, её звонница, визитная карточка Пераста. Изредка он уходит в другие места, но город теперь не столь огромен, чтобы потерять в нём такого яркого персонажа… — стражник подумал и нервозно дёрнул крыльями. — Играет он обычно целыми днями, с утра до вечера, делая часовые перерывы, чтобы поесть. А ночью уходит куда-то отсыпаться — мы одно время даже следили за ним, хотели убедиться, что он не бедствует. Оказалось, сердобольные люди построили ему за городом маленький закуток. Там даже помыться можно, хотя вода течёт холодная! Но ведь его сущность — птичья, а птицы не любят подслеповатых нежностей…       Стражник волновался и говорил торопливо, бегло, старательно; хотел втиснуть в последние фразы как можно больше информации, которая могла бы им пригодиться. Стефан тепло поблагодарил его и сказал, как и королю, что они попробуют, попытаются. Хотя это почти невозможно, когда все способы до них были уже перепробованы…       С форта ребята возвращались в глубоком, отчаянном молчании. Милан уже чувствовал решение, созревшее в деятельной голове Стефана. И не то чтобы боялся его, но извечно противоречивое отношение к своей игре на флейте распирало рёбра и жгло болью в корешках лёгких. Когда они спустились в город, сладкие журчания легкомысленной музыки уже вовсю текли шелковистыми лентами по каменным заскорузлым улицам и будоражили уснувшие сердца. Хотя ноги уже дрожали и ныли, они решили дойти до маленькой площади перед звонницей и поглядеть на принца.       Такой же низкий, как и его чудесное племя, приятный юноша с белёсыми, словно снега, волосами и артистическим, тонким, слегка вытянутым лицом задорно играл на флейте, ловко перебирая пальцами клавиши. Одет он был просто и небрежно: потёртые штаны, истасканная кофта, но, видно, не обращал никакого внимания на свой странный внешний вид. Да и слушатели, собравшиеся после службы около музыканта, явно даже и не думали судить его по одежде, очарованно проникнувшись его музыкой. Стефан решил остановиться чуть поодаль от праздной толпы и понаблюдать за ним.       Они прослушали весь концерт от и до; Милан определил пару знакомых композиций, которые Эмиль небрежно наигрывал ему у себя дома. Вкус у юноши определённо был, как и умение: натренированные пальцы летали быстро и ловко, а звук сочился самый чистый и откровенный. Он смело переходил от меланхоличных отрывков к задорным скачущим ритмам. Выступление длилось минут сорок или пятьдесят. В один миг принц просто прекратил играть и опустил голову, словно делал финальный поклон. Слушатели воспринимали это так и охотно вкладывали в чехол его флейты, лежащий внизу, деньги и маленькие подарки. Они просто не знали, что, роняя голову на грудь, принц просто выражал усталость и давал мозолям на пальцах отдохнуть. Спустя пятнадцать минут такого бездвижного стояния он делал глоток воды из бутылки и начинал вновь. Люди вокруг всё равно ходили и останавливались, чтобы послушать зацепившую часть. Видимо, после служб принц собирал гораздо более серьёзную аудиторию; каждый желал усладить слух радостной музыкой после долгого монотонного гудения священника.       Милан внимательно разглядывал принца и наконец с печальной убеждённостью решил, что он и правда тронулся рассудком. Частые подёргивания, неуместные смешки, совершенно безумный рассредоточенный взгляд. Пока он играл, то забывался, становился как будто даже адекватным, простым человеком. Но музыка заканчивалась, и его безумие вновь проступало сквозь нежный хрупкий облик… Почему-то Милан охотно представлял его белой огромной птицей; и хотя все они казались одинаковыми и равно красивыми, принц бы точно выделялся: и своей статью, и серебристым оперением, и бунтарским хохолком, вздыбленным на голове… Теперь же он вынужден, терпя нередкие насмешки и вопросительные взгляды, выступать цирковой обезьянкой у людей.       В один из очередных его перерывов Стефан всё же решился и подошёл. Милан последовал за ним, Деян с Андреем спешили где-то сзади. Стефан попытался разговорить юношу, задавал простые вопросы «Как тебя зовут? Откуда ты?», потом зашёл через его отца — напомнил, что его ждут в королевстве, но принц остался равнодушен ко всем его словам и смотрел сквозь них, глупо и бессмысленно улыбаясь. Деян, более терпеливый и способный разговорить даже столб, тоже обратился к флейтисту и начал с более приятного: похвалил его игру, поделился тем, что сам тоже музыкант и они бы могли попробовать сыграть вместе. Лекарь говорил очень мягко и деликатно, с неподдельной лаской, от которой занервничал вечно ревнующий его ко всем Андрей. Милану даже показалось, что принц податливо дёрнулся на его слова, но совсем скоро затуманенный рассудок взял своё и отвоевал внимание неспокойного разума, уведя подальше вбок от светлой дорожки к желанному выходу.       Когда отчаялся даже Деян, то решили всё-таки отстать от юноши и пойти домой. Стефан понимал, что если будет пробовать ещё, то просто сорвётся на ни в чём неповинного флейтиста и, возможно, даже напугает его своей агрессией. А после похода на форт они все устали, хотели есть и отдыхать. Так что, оставив безумного принца, они поплелись домой: отсыпаться и думать о решении.