Две войны

Bury all your secrets in my skin Come away with innocence, and leave me with my sins The air around me still feels like a cage And love is just a camouflage for what resembles rage again So if you love me, let me go And run away before I know My heart is just too dark to care I can’t destroy what isn’t there Deliver me into my Fate — If I’m alone I cannot hate I don’t deserve to have you My smile was taken long ago If I can change I hope I never know. (Slipknot — Snuff) Его любимые ежедневные прогулки по городу всегда начинались с парка Лонг-Бридж — красочного места, где вдоль западного берега реки Потомак раскинулись огромные бенгальские фикусы, кипарисы и кедры, неподалёку от моста Куц и моста Рочембо. Центральная парковая аллея лежит нетронутая, забытая, но по-прежнему прекрасная в своём умиротворённом молчании, и только вьются таинственные узкие, укромные тропинки, которые сливаются в широкий проход, оставленный между сваленными как попало грудами досок и полуразрушенной каменной стеной, ведущий на уединённую зелёную поляну. Джастин любил прогуливаться по заброшенному парку, вспоминая беседку у ручья его дома в родном Техасе, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где, сидя в плетёном кресле, он проводил вечера с матерью за весёлой беседой и чашкой чая. Он приказал кучеру остановиться у центральной дороги, ведущей в парк. В этом районе города всегда было немноголюдно — нищета здешних кварталов отпугивала людей среднего класса, а зажиточные граждане из высших кругов никогда бы и не позволили себе приехать в подобное место, ещё не пришедшее в себя после войны, лишь неприязненно морщась заголовкам в газетах об очередном убийстве или разбое, произошедшими здесь. Эти узкие кривые улочки с ветхими домишками, удушающий смрад гниющего мусора и содержимого ночных ваз, по старинке выплёскиваемых из окон, хорошо, если не на головы зазевавшихся прохожих, и пустырь у разбитого, сожжённого моста, огороженный мшистой каменной стеной, где до войны находилась духовная семинария — странным образом привлекали Джастина. В памяти воскресал момент, когда они с Александром — столь близкие враги, охваченные страстью и ненавистью, скованные безумием северных ночей — смотрели на пылающий город с балкона роскошных покоев, хладнокровно глядя, как огонь пожирал мост Куц, Индепенденс авеню и промышленные районы северо-западной части Вашингтона, именуемые Старым городом. Именно здесь, по ту сторону жизни, произошло больше сражений, чем во всём штате, и человеческие останки здесь находили даже спустя год после окончания войны, а жирная земля, омытая кровью погибших, оказалась невиданно плодородной, и вскоре весь Западный берег Потомак пробудился. Кипучая жизненная сила трав и деревьев быстро переборола смерть, царившую в этом месте, словно на старом кладбище: цветы и плоды жадно поглощали человеческий прах, и настало, наконец, время, когда до людей, проходивших мимо этой смертельной клоаки, доносился только терпкий аромат диких маттиол и маков. Джастин глянул на белоснежные рукава своей рубашки, так ненавязчиво стянутые двойными запонками, настолько изящными, что казались игрушками, выточенными из слоновой кости, и с раздражением снял серебро, спрятав их в кожаный кошелёк. Откинув на сиденье ландо цилиндр «а ля Боливар» и лайковые перчатки, вышитые шёлком, которые привёз ему из Франции Гейт, стянул укороченную летнюю куртку, оставшись в приталенном, шёлковом жилете жемчужного цвета, который отлично сидел на нём, но немного сковывал движения. Цепочка от модных часов видна ровно настолько, насколько этого требует этикет, хотя Джастину плевать на эти условности, и если бы не журналы его супруги о последних тенденциях в моде и не нравоучения Гейта, то он бы давно ходил в одних лишь рубашке и штанах, но положение в обществе не позволяло ему этого. Однако перед тем, как пойти прогуляться он всегда снимал с себя все модные атрибуты, зная, что невозможно вообразить себе нечто более нелепое, чем пройтись по Западным районам Вашингтона, изнывающим от бедности, в дорогих одеждах от французских и английских модельеров. Понимая, что выставление напоказ безмерной роскоши, ещё более подчеркивающей классовые привилегии, приковывает к нему злые, завистливые взгляды — он старался не выделяться, чтобы не нарваться на лишние неприятности, привлекая внимание многочисленных местных грабителей, да и просто лихих людей, не гнушающихся поживиться за чужой счёт. Джастин выругался сквозь зубы, распутывая замысловатый, скреплённый бриллиантовой булавкой узел элегантного галстука, сдёрнул жилет и ослабил туго накрахмаленный воротник. Он вытащил оружие из кобуры, чтобы его наличие не бросалось в глаза прохожим, и засунул револьвер за пояс. С безымянного пальца правой руки стянул широкое обручальное кольцо из египетского золота, а с левой — тяжёлый перстень с инкрустацией из чёрного оникса в виде головы буйвола. На прошлогодней осенней ярмарке, которую он был вынужден посетить, сопровождая Женевьев, ему и приглянулось это громоздкое, но удивительно тонко сделанное украшение, привезённое из Пруссии — лаконичное и внушительное, словно символ нескрываемой силы и затаённой злобы, неминуемой опасности, а чёрные рога животного были оружием, сулившим угрозу тем, кто осмеливался приблизиться к нему. Женевьев долго не могла простить ему покупку столь «чудовищно безвкусной» вещи, и от её недовольного фырканья Джастин только убеждался в правильности своего выбора. Он спрятал золотое кольцо в кошелёк, оставленный на сиденье ландо, а перстень положил в карман брюк из саржевого хлопка, словно повинуясь какому-то странному порыву, которому нет объяснения. С собой он взял так же часы и монокль, без которого редко выходил на улицу: после нескольких контузий на фронте и болезней перенесённых в лагере, у него сильно ухудшилось зрение, в меньшей степени — слух. Последнее не особо волновало его, ведь молчание в ответ на очередную колкость Криса или недовольное шипение Женевьев он теперь бессовестно сваливал на одностороннюю глухоту, хотя большинство шорохов он легко улавливал левым ухом и безошибочно различал источник шума. С глазами всё обстояло сложнее, ведь зрение подводило его в повседневной жизни гораздо чаще, а волокита с тоннами бумажек только усугубила ситуацию: променяв ненавистные очки на неприметную линзу, Джастин был вполне доволен; теперь, гуляя, он чувствовал себя увереннее. Он направился в парк, ничего не сказав слуге, зная, что кучер будет ждать его сколько потребуется, даже сутки, если Джастин того пожелает, что уже было не раз проверено. Этот шестнадцатилетний парнишка был одним из тех немногих людей в доме Гейта, кому Джастин доверял, зная, что тот не докладывает Крису о каждом его шаге. Джастин сам нанял этого парня: четыре месяца назад, когда, пьяно шатаясь по Центр-авеню вместе с Бивером, едва держался на ногах, не в силах найти их экипаж. Юркий мальчишка по имени Гарри предложил господам всего за доллар довезти их на старой повозке до дома, и Джастин решил предложить осиротевшему ребёнку ублюдочного Союза хорошо оплачиваемую работу, получив в ответ на доброту исполнительного и ответственного слугу. Да, в доме Гейта за Джастином следили все: один раз он увидел, как служанка роется у него в письменном ящике стола, достав из-под подушки ключ, который Джастин спрятал в постели, специально свесив шнурок от него с края кровати — и рыбка действительно попалась на крючок. В том ящике ничего не было, кроме рабочих документов и старых марок, но служанка не могла знать об этом: она повелась на дешёвый трюк с ключом, выдав себя. Отделавшись испугом после зверского скандала, девушка больше не заходила в его комнату. На смену этой пришла другая, та, что подмешивала ему в еду успокоительное — за три недели, что она проработала у них на кухне, Джастин похудел на пять килограмм, часто отказываясь от тошнотворной еды, по возможности посещая рестораны или перекусывая в гостях у Бивера, которому всё и рассказывал. Он бы никогда и не узнал о том, что ему что-то добавляют в еду, если бы однажды Меган не сказала о том, что случайно нашла на кухне пузырёк с успокоительным сиропом. Джастин благоразумно рассудил, что лезть к Крису с очередным выяснением отношений — бессмысленно, ведь и так было понятно, что тот имеет безоговорочную власть в своём доме, и сколько бы Джастин не скандалил, сколько бы прислуги он не выгнал — пока его семья живёт под этой крышей, он не мог подвергать себя и их опасности. Ему оставалось только молча сносить все эти проявления паранойи, питаться, где придётся, редко и быстро, так как подолгу рассиживаться не позволяло время, задерживаться допоздна в офисе, лишь бы не возвращаться в гробницу, именуемую домом. Юный кучер закурил, глядя в спину удаляющегося офицера, и, выдохнув дым, подумал, что до вечера того явно не увидит.

***

Джастин гулял в парке, по аллее, где стены из деревьев выстланы мхом, а нога ступает как по пушистому ковру, где царят буйные травы и трепетное молчание старого военного кладбища. Тёплые неуловимые дуновения смертной истомы поднимаются из старых могил, прогретых жарким солнцем. Здесь нельзя увидеть ни одной могильной плиты или креста, но захоронённые под землёй солдаты, казалось, сами признавались в том, что уснули в этом месте, когда Джастин наступал в сырой траве на осколок кости или чей-то увязший в толще земли ботинок. В окрестностях Вашингтона не найдётся места более волнующего, более насыщенного одиночеством и скорбью, чем этот парк-кладбище. По протяжному звону старинных колоколов собора Грейс-черч, Калверли понял, что уже пять вечера, и он более часа гулял по Лонг-Бридж парку. Ноги вывели его из гущи деревьев на пересечение Красной улицы и Эрнандес авеню — место сбора всех местных бродяг, мошенников, проституток и убийц — гнилая часть столицы, та, что погрязла в море дешёвой выпивки и окровавленных дорог. Местные шайки бандитов не давали покоя полиции и изводили журналистов своими порой ужасающими выходками и провокационными лозунгами. Джастин шёл среди суеты Красной улицы, обходя валяющихся в лужах помоев людей — то ли действительно мёртвых, то ли мертвецки пьяных — сторонясь самых отъявленных головорезов, но при этом не дёргаясь, слегка опустив голову, чтобы не встретиться с кем-нибудь из них взглядом — что было бы равносильно собственноручно подписанному приговору. Он шёл быстро — странной, прямой, но уверенной походкой, пока не оказался прямо перед мостом Рочембо, перекрытым ещё со времён войны с индейцами. На противоположном берегу когда-то находилось крупное индейское поселение, с жителями которого колонисты активно сражались, очищая тогда ещё дикие территории. Широкая мостовая улица была перегорожена высокой уродливой баррикадой, сооружённой из бревенчатых клеток, заполненных мешками с песком, как брошенные ребёнком на столе кубики. Эти балки и ящики, лежащие на земле, неподвижные, будто скованные холодом и сном, напоминали о другой войне — необоснованно жестокой и не менее глупой. Джастин стоял у громадной пологой арки моста, тяжёлым изгибом повисшей над водой, свесившись через парапет, глядя на тёмно-зелёную гладь, которая сверкала на солнце чешуёй мелкой ряби, и жадно вдыхал всей грудью тёплый, томный, сладковатый запах зацветшей воды, висевший над рекой. Он стоял, задумчивый и опьянённый, уже чувствуя, как законы нового бытия этой иллюзии свободы заставляют трепетать каждый фибр его тела безумной жаждой движения и слова — того, чего не хватало ему всё это время. Синеватые облака медленно и как-то нехотя проползали на горизонте, вот рванул тёплый ветер, донося лоснящиеся брызги до его лица, и он резко отошёл от парапета. Джастин чувствовал себя внезапно созревшим: он знал борьбу, знал страдание и видел смерть, но тем глубже, тем кошмарнее показался ему спокойный и выдержанный мир в сравнении с теми ужасами, застывшими в его голове, как слова непроизнесённого проклятия. Вовек не погаснуть вулкану его негодования, в котором клокочут чудовищные видения бессонных ночей. Этот послевоенный мир был умиротворён, как старая колыбель, пустующая в тёмной комнате — глухая к словам людей и мокрая от пролитых слёз матерей. Где-то далеко бескрайний океан просыпался, шевеля свои ласковые волны, окутывая мягким бархатным туманом таинственные острова, где яркими точками светились горящие костры аборигенов, которые грели и манили своей легко постижимой тайной. Где-то царила жизнь нетронутая войной, не истлевшая под слоем сомнений и смерти, но тут, вместо лазурных вод океана была лишь зелень реки, а вместо костров загадочных племён — огни города. Джастин с поразительной ясностью ощутил, что для него нет места не только в этом городе или штате, а и в целой стране. Ему дико захотелось бежать, в холодные, или, напротив, удушающе жаркие страны, в надежде обрести потерянное время, но всё что у него было — нелепый шрам на лице, да запах стоячей воды — таков итог его усилий. Он коротко посмотрел назад, на Красную улицу, а затем, полный бурлящей уверенности, ринулся к баррикадам, преграждающим путь на ту сторону моста. Ему уже очень давно надоело копаться в старых газетах, в поисках заголовков о неуловимом Александре Эллингтоне, исчезнувшем с лица Земли, словно бы его никогда и не существовало. Джастин больше не мог выносить пустые дни без него, извиваясь на кровати в безумной тоске, когда, едва просыпаясь, он видит, как развеиваются ночные объятия, как вместе с ними исчезают грёзы, а руки его сжимали призрак… Пустоту. Стена врождённой слепоты рухнула разом, как только он коснулся деревянной балки, подтянувшись и встав на ящик. В траве на берегу стрекотали цикады, которые, стремительно взлетая, ударяются о раскинувшиеся ветви ив, а Джастин лез вверх, через завалы камней и досок, быстро, насколько хватало сил; звуки берега угасали, как выдох, на последней черте выплеска, оставляя прелый запах взболтанных речных водорослей. Забыв о всякой осторожности, Джастин едва не свалился с шестнадцатифутовой высоты на каменную мостовую, чертыхнулся, ловя равновесие на шатающейся, подгнившей доске, но успел ухватиться за выступающую над баррикадой ветку миндаля. Он лез и не думал над тем, что взбрело ему в голову и толкнуло на это странное приключение, он знал только одно: Красная улица, что продолжалась по ту сторону моста, вела в лес, и насколько Калверли помнил по карте, прямиком к солёному озеру Бойбишул, а оттуда всего в пяти или семи милях находился Вайдеронг, куда его тянуло с неубывающим нетерпением. Он мог бы и дальше замыкаться в хитиновый панцирь своей неуверенности и жалости к себе, но желание увидеть, дотронуться до Алекса, убедиться, что он в порядке, и хотя бы на минуту ощутить зелёный свет на своей коже, оставленный его глубокими пронзительными глазами — было превыше всякой слабости. Безумная жажда жизни жарким огнём прошла в его жилах, и он открыл глаза — такой же могучий, такой же радостный и готовый на всё. Джастин не знал откуда начинать поиски, ведь за те восемь месяцев, что он находился в столице, ему так и не удалось приблизиться хотя бы к одному, пускай даже самому незначительному следу Алекса. Капитан был наделён недюжинным умом, и угнаться за ним, казалось, почти невозможно, но Джастин не мог заставить себя отказаться от своей навязчивой мечты, ведь с ним была его любовь и вера в окончательное исцеление от нетерпеливой, сжигающей страсти. Былые свежесть и живость чувств давно утратились, и если удастся ему в этой подводной круговерти остаться живым, хоть полсекунды использовать запас, хоть на полвдоха — он был бы счастлив и спокоен, жизнь его прошла бы не в том тихом одиночестве замкнутого безумца, а с человеком, с которым он пробудился впервые. Джастин изнывал без родственной души, без единомышленника и без той сумасшедшей любви, принёсшей ему столько радости и боли, зародившейся в нём в разгар кровавой войны и угасшей на её исходе. За столько лет он так и не научился препарировать свои желания и побуждения по всем неукоснительным правилам рассудка, а потому, когда ноги его коснулись земли, и город остался позади, Джастин смело двинулся вперёд, в чащу леса, не зная наверняка, что именно он хочет увидеть на территории бывшего Сектора 67. 25. Успокоительный сироп — В 1849 г-жа Шарлотта Н. Уинслоу предложила всем коктейль, который объединил компоненты, такие как карбонат натрия и аммиак, возможно, был относительно безопасен — за исключением одного момента: он содержал 65 мг морфия. Сироп был популярен для успокоения маленьких детей во время прорезания зубов и других недугов. Нью-Йорк Таймс написали, что эффект сиропа был «как волшебство; малыш быстро засыпает, и вся боль и нервозность исчезают». К сожалению, дети стали часто погибать от передозировки морфием. У взрослых вызывал стойкое привыкание. Американская Медицинская ассоциация осудила сироп как «детоубийцу» в 1911, несмотря на то, что он оставался на рынке Великобритании до 1930.

***

Он шёл по заросшей, но ещё проглядывающейся узкой тропе, под ногами похрустывал гладкий мох, на который ложился косой дневной свет, зелёный от скрывающей его листвы. Он шёл, и ликующая улыбка появилась на его лице, когда в голове всплыла картина того, как министр снова сидит в кресле, упиваясь виски, и нервно пощёлкивает пухлыми пальцами в ожидании так и не явившегося Джастина Калверли, но ещё большее наслаждение принесло бы ему зрелище разгневанного Криса, захлёбывающегося собственной желчью. Джастин, обладая железной логикой вкупе с трезвым сомнением, понимал, что вернётся он в город не раньше следующего дня, учитывая, что до озера Бойбишул, по его подсчётам, было около пяти часов ходьбы, а до самого лагеря — примерно восемь. Стрелки на его часах показывали почти шесть вечера. Он пересекал просторные поляны, заросшие цветущим вереском, лиловые ковры сменялись лесными дебрями, то серыми, то зелёными — разных оттенков, в зависимости от цвета листвы; где-то среди кустов слышался шорох крыльев, хрипло каркали вороны, взлетающие на дубы. Перед его глазами проносились стрекозы, порхали, красуясь разнообразием расцветок, выполняющие божественную пляску в воздухе, бабочки, как естественное выражение чувства жизни, её поспешный и неуловимый темп. Природа этого леса усмиряет и убаюкивает душу, чтобы потом её застала врасплох буйная прелесть реки. Вниз по течению находился брод, который не размывали даже самые сильные грозы, и Джастин лёгкой поступью спустился к нему, оскальзываясь по илистому склону. Иногда река виляла в угрюмых скалистых ущельях, и ему приходилось взбираться на каменные наросты этих зелёных широт, чтобы не сбиться с пути. Он вспоминал, что в лагере Гейта, после побега из Капитолия, он разговаривал с офицером, который теперь стал его лучшим другом, и другим солдатом, молодым и задорным мальчишкой по имени Бен, который поразил его странной коллекцией из рыбьих косточек в маленьком мешочке, и оба они твердили про солёное озеро. Этот мешочек до сих пор был где-то у него, скорее всего в большом подвале, куда Женевьев отправила все их немногочисленные старые вещи, привезённые из Техаса, но Джастин не мог припомнить наверняка, куда он его положил. Просто надеялся, что эта вещичка принесёт ему больше удачи, чем своему прошлому владельцу. Он ступает по этим местам и вспоминает о Дереке, бесследно исчезнувшем на кровавых полях войны, и о своём долге перед ним, который уже никогда не будет оплачен. Перед глазами вырастает лицо Майкла, оставшегося в Вайдеронге и, очевидно, погибшего вместе со страшным лагерем смерти. Совсем недавно ему стало известно, что разведчики за периметром связывались с Майклом, и именно он был тем человеком, который снабжал лазутчиков информацией. Благодаря его усилиям Гейт узнал, что происходило в лагере. Крис сам озвучил ему, что информатором был некий Майкл, с которым Джастин знался в то время. Не сказать, чтобы Джастин был сильно удивлён, узнав, что Майкл общался с разведчиками за его спиной. Разумеется, он был не единственным, кто следил за ситуацией и докладывал конфедератам, но точно тем, кто знал детали отношений между капитаном и его пленником. Если бы Розенбаум начал распространяться об этом даже среди пленных, их бы всех убили. Но вот, что Майкл ни слова не сказал ему о своей работе — было весьма досадно. Очевидно, он не особо доверял Джастину, который, казалось, предпочёл оказаться в постели с врагом, чем попробовать сбежать к своим. В отличие от него, Майкл пытался удрать ещё на Рождество, как только стало известно, что южане рыскают по окрестным лесам. Джастин вспомнил свист плети контрабандиста, и лицо мгновенно покрылось болезненной линией воспоминаний о той ночи. Несмотря на скрытность Майкла, который явно пытался выведывать у Джастина всё, что тому было известно от капитана для передачи разведке, Джастин не считал его предателем. Больше нет. Он действовал верно, как настоящий южанин, просто пытался выжить, но не предавая свою мораль и принципы. Джастин этого не смог. Он сам знал, как трудно было сохранять всякое убеждение, когда за каждым шагом таился риск утратить всё. Точно он понимал одно: Крис признался в этом не случайно — он стремился причинить боль и показать, что доверия нет никому, даже тем, кто страдал рядом и казался соратником. Дерек и Майкл, они оба — призраки минувших дней, образы, заклеймённые в этих ужасных военных годах, пропавшие, словно бы их никогда и не существовало, и только память Джастина ещё хранит их по истечению времени, как преданных друзей его едва пережитой борьбы. Уже начало темнеть, и Калверли вспомнил, как после своего побега он скитался в этих лесах одиноким свирепым бродягой, прячась в горах, делая огромный круг по крутым утёсам, перед тем как попасть к южанам. Река Булл-Ран и озеро Бойбишул были его единственными ориентирами в Вашингтонском лесу, хотя где именно находилось солёное озеро — он не знал, довольствуясь везением и догадками. Через какое-то время устье реки сузилось, и он вышел к искомому озеру, окружённому полусухой травой, которая безжалостно режет кожу и служит пристанищем такого количества москитов, что они чёрным роем вылетают из-под ног пробирающегося мимо Джастина, исступлённо отбивающегося от жутких насекомых. Джастин изрядно устал, но ноги несли его вперёд по песчано-илистой полосе, а руки упорно сгибали низкие ветки. Вскоре он перешёл невысокий холм, покрытый мелкими острыми камнями, навсегда погубившими его летние ботинки из мягкой жёлтой кожи, высокие, до колен, со шнуровкой доверху, которые Кристофер приобрёл для него во Франции, на фабрике Луи Мельеса* за баснословную сумму. Почти не останавливаясь, он, балансируя на острых камнях, выходит к пологому спуску и замирает, вдыхая свежий запах горных цветов, поражённый внезапно открывшимся видом на нежно затуманенную сумеречной синевой долину. Он остановился на высоком утёсе, где роскошная трава сбилась в причудливые узоры, и неотрывно смотрел на ровные, без единого деревца, просторы, что расстилались в сиянии заходящего солнца, как огромные полотнища сурового холста, словно проказой поражённого чёрными дырами выжженных участков. Заброшенный замок бывшего гарнизона в сумерках казался чудищем, устрашающе взирающим на тусклый мир пустыми глазницами окон — равнодушно, как отчуждённый порок своего потерянного владельца. Если хорошо приглядеться, можно увидеть пепельно-серые призраки, снующие взад и вперёд, и растворяющиеся в клубах тумана из пепла и пыли, среди обвалившихся пролётов. Серые стены в некоторых местах полностью обвалились, своды бойниц разрушились — не было сомнений в том, что замок пережил осаду. При Алексе эти стены всегда были хорошо укреплены, но становилось понятно, что с его исчезновением гарнизон быстро пришёл в упадок. Капитан был хорошо знаком с архитектурой, если опираться на его слова, когда-то небрежно сказанные в разговоре с Джастином. Эллингтон умел обходиться со многими тщательно продуманными, хитроумными средствами, созданными руками человека и мудро использовал все имеющиеся в его распоряжении материальные ресурсы в целях разрушения, а другие — в целях защиты. Джастин устало ходил среди руин прошлого величия, чувствуя, как нервно подёргиваются пальцы на руках, словно бы это место, оплетённое смертью, вновь и вновь меняет свои обличия. Этот замок хранит все нерушимые тайны, которые годами впитывали в себя сырые стены, воздвигнутые несколько эпох назад. Внутри этих стен Джастин ощущал их угасшее могущество, что подстрекало одних смертных на кровавые завоевания, других — на братоубийственные войны, — так что не было числа погибшим. Замок разрушенного гарнизона встаёт перед ним страшным призраком, скелетом, выпрямившим свой переломанный хребет, что каждым позвонком вопиёт об отмщении; волосы поднимаются дыбом у Джастина от этих чудовищных игр воображения — их можно было бы счесть остроумными, не будь они столь жестоки. На поверхности земли клубилась вязкая темнота глубокой ночи, но Джастин ступал уверенно, словно при свете ясного дня, гуляя под лунным блеклым сиянием, озарявшим знакомые до боли окрестности. Ночная тьма обволакивающе ползла по руинам, эти могучие челюсти могли сомкнуться в любой момент, и Джастин ощутил волну беспокойства. Он стал идти осторожнее, словно опасаясь потревожить застывшую среди этих руин смерть, разгуливающую где-то поблизости, по пятам следуя за его вернувшимся страхом — Вайдеронг бережно хранил память о тех кошмарных пытках, что постигали его пленников. Его шаги были едва различимы, а мягкая подошва и стёртые каблуки тихо утопали в земле, так что Джастин не мог ошибиться, когда в двадцати футах от него послышался человеческий шаг незримого преследователя. Калверли остановился на нижней террасе, которая когда-то защищала склады и амбары, и, вздрогнув от пронзительного звука, посмотрел наверх: по верху стены проходил парапет с бойницами, где переругивались блестящие чёрные вороны, гаркающим воплем разнося по округе зловещий оглушительный крик. Он ещё раз окинул это пустынное место беглым взглядом: ни души, ни звука человеческого присутствия — всё стихло, кроме этого жуткого крика над головой. Туман не шевелился, казалось, что нечто невообразимо чудовищное, какая-то иная сущность, неземная, дышащая промозглой влажностью, поглотила весь белый свет. — Кто ты? — крикнул Джастин голосом звонким, как жужжание стрелы, вонзающей остриё в ночное пространство, сквозь карканье буревестных птиц. — Покажись, иначе я убью тебя, сразу же, как только найду! — он выхватил из кобуры револьвер и взвёл курок, не зная куда навести оружие, но не решаясь опустить в бездействии руки. Справа от него виднелся большой зал высотой в два этажа, где когда-то собирался весь гарнизон, чтобы получить приказы командующего: отсюда по разрушенной широкой лестнице, состоящей из трёх пролётов, каждый из которых шёл в своём направлении, каждый день спускался Алекс, чтобы раздать указания своим подчинённым. На этот раз на втором лестничном пролёте появилась иная мужская фигура, шагнувшая к нему из галереи, что сообщалась с залом на уровне второго этажа. — Здравствуй, лейтенант, — безмятежно и легко таинственный незнакомец начал спускаться к настороженному Джастину, и через двенадцать ступеней и несколько томительных секунд образ его обрёл ясность. — Опусти оружие, или так теперь ты встречаешь давних знакомых? — Нет, Роберт, так я встречаю тех, кто преследует меня месяцами, словно тень. Скажи, почему это я должен встречать тебя радушно? Голос эхом застыл под каменным взводом зала, голубая дымка по-прежнему мерцала и искрилась, свет ночных светил пробирался сквозь разрушенные стены, освещая лицо молодого человека, с улыбкой остановившегося напротив Джастина. — Потому что я тебе не враг, или ты забыл, что я помогал тебе бежать? — насмешливо отозвался Роберт. Джастин тяжело молчит, прикусив губу, и чувствует только жгучее стеснение в груди, когда северянин негромко продолжает говорить с ним, будто слова, обронённые в темноте, способны усмирить жаркое непонимание Джастина. Негромкий голос звучит неубедительно, фальшиво, с нотками необоснованного веселья. — Забавно получается, что ты пришёл сюда. Чем это кладбище лучше тех, что в городе? Или тебе просто нравится трепать себе нервы, возвращаясь к прошлому, и заодно напрягать меня? Вместо того, чтобы сейчас сидеть в баре с девкой на руках, я должен гнать лошадь через лес, рискуя, что она переломает себе в сумерках ноги, лишь бы ты не ввязался в какую-нибудь историю. Его узкие ладони были заключены в плотные чёрные перчатки, которые он медленно снял, в обычной заносчиво-насмешливой манере, которую Джастин запомнил в нём лучше всего — его радовал тот факт, что у Роберта хватает благоразумия не подходить слишком близко. Даже его спина, его невозмутимо-прямая спина раздражала; Джастину казалось, что заурядность этого напыщенного человека сказывается во всём, вплоть до сюртука. — Разве может тень ехидничать? — с неисчезающим напряжением — следствием внутреннего противоречия — спросил Джастин, не понимая сути прозвучавших слов. — У меня сотни вопросов к тебе, но для начала объяснись: какого чёрта ты всё это время следил за мной? Было крайне странно видеть лик своего таинственного преследователя после столь долгих месяцев томительного неведения. На лице Джастина появилось обычное для него испытующее, озадачивающее выражение. Револьвер скользнул обратно в кобуру, но рука так и осталась лежать поверх спрятанного оружия, словно застывшая камнем угроза. — По его приказу, — в руке Роберта что-то сверкнуло, но Джастин, подхваченный его словами, будто покатился по волнам, нырнув в тёмные бездны, в безмерные пучины своей затрепетавшей надежды; волны тёплых мыслей растекались во все стороны, разбегались, не желая соединяться воедино. Он не сразу понял, что Роберт вложил ему в руку плоский предмет, сказав с абсолютным безразличием: — Возьми, это от Александра. Когда он узнал, что ты начал курить, то решил, что тебе эта вещь пригодится. Джастин опустил глаза и увидел портсигар из чистого золота, который когда-то Алексу подарил отец. Пальцы сами потянулись к сапфировой кнопке, и крышка портсигара, щёлкнув, открылась, коротко блеснув в свете низко нависшего над землёй месяца. — Алекс… он в Вашингтоне? — хрипло вымолвил Джастин, сжимая золото в своей руке, как единственный весомый залог реальности происходящего. — Где он, Роберт? — Там, где ты его не найдёшь, — ответил тот с невесёлым, беззвучным смехом. — Где никто не рискнёт искать. — Ты думаешь, я отступлюсь, едва узнав, что он здесь, где-то рядом, в одном со мной городе? Если так — ты полный идиот, — не дрогнув, сказал Джастин, снова посмотрев на абстрактного героя его надежд, заключённого в крепкой влажной руке. «Алекс, ты здесь. Неужели нашей войне пришёл конец». — Не надейся найти его самостоятельно, это невозможно, — сказал тот с ужасающим, почти циничным равнодушием, которое тиранило своей могучей волей бедный мозг Джастина. — Поэтому я и спрашиваю тебя: где он? — резко очнувшись, подобрав все чувства в единый острый ком, рявкнул Джастин, готовый вбить слова Роберта ему обратно в глотку, туда, где они и зародились, однако губы его чётко произнесли, опасливо, но твёрдо: — Ты его глаза и уши, ты докладывал ему обо мне восемь месяцев, а теперь отказываешься сказать мне правду? Отвечай, где он?! Протяжный крик воспрянул над землёй и пронёсся в тишине застывшего сонного леса, как угрожающее знамение, и Роберт резко стёр с лица улыбку, озадаченный бурлящей злостью Джастина, который пожирал его глазами. — Я не могу ничего тебе сказать, — отрывисто ответил Роберт, встрепенувшись и пытаясь отогнать несвоевременный приступ неуверенности. — Я принёс тебе послание от него, только и всего. — Портсигар? — это было какое-то наваждение, и Джастин удивлённо моргнул, словно не понимая его слов. Он подался вперёд, сделав твёрдый шаг по направлению к Роберту, но тот, будто предвидя движение, резко качнулся в сторону, высокомерно и показательно заявив в своё оправдание: — Он не хочет, чтобы ты искал его, Джастин. Это всё, что я должен тебе сказать. Его пылающее лицо застыло в маске испуга, а глаза блеснули от бурного лихорадочного порыва, с которым Калверли направился к нему — движение неистощимое, опасное, в самом себе черпающее силы и неукротимо, безумно нарастающее. — Я должен поверить в слова, которые Алекс никогда бы не произнёс? — Джастин знал, что где-то в его рассуждениях кроется уязвимое место, и отступать он не собирался, ведь поверить в услышанное — всё равно, что добровольно шагнуть в пляшущий костёр, обречь себя на инфернальные муки, упиваться смертельной отравой, пропитывающей душу, как вода пропитывает сахар. — А есть другие варианты? — скрывая страх, надменной усмешкой кривятся губы его собеседника, раздуваются чувственно вырезанные ноздри. Джастина вдруг обуял какой-то кровавый бред, открылась явь, таившаяся под личиной напыщенных слов этого щёголя. «Он скажет мне всё». От злости у него стало рябить в глазах, и всё вокруг приобрело неестественный вид: лесные массивы, уходившие ввысь, были похожи на чёрные скалы, нависшие над руинами, и Джастину становится физически плохо, однако силы наполняют его руки, когда он жёстко хватает Роберта за горло. В глазах того вспыхнул мгновенный испуг, почти мольба, и Роберт запрокинул голову от безуспешной попытки глубоко вздохнуть; напряглась его белая шея, по всему телу пробежала дрожь, но Калверли лишь сильнее сжал пальцы, испытывая блаженство утолённой злости, бессознательной мощи от страстной тоски по человеческой крови на руках. Роберт извивался, повиснув в его руках, словно гигантский удав с жёсткой шершавой кожей, шипя что-то невнятное, и всплеск этого садизма, вызванного дикой злобой, быстро сгинул в те глубины, откуда и выполз мигом ранее. Джастин разжал пальцы, опасаясь задушить единственного человека, который может вывести его к Александру Эллингтону, о котором в пору уже было слагать легенды, как о несуществующем шумерском божестве. Роберт вскинул руки, схватившись за горло, остервенело потирая кожу, словно намереваясь стереть ощущение омерзительных прикосновений, но как только в руках Джастина оказался револьвер, тот замер. Взглянув вглубь каре-зелёных, едва различимых в свете ночных светил глаз, и убедившись воочию в самой сути своего поражения, позора и неудачи, Роберт напрягся: он уже не исключал для себя возможности быть приговорённым к смерти в эту же секунду. — Вариант такой: я сейчас прострелю тебе обе ноги, или же ты невредимый ведёшь меня к Алексу. В противном случае, я оставлю тебя гнить тут, живым, усеяв твоё тело лишними отверстиями. Конечно, никто тебя здесь не найдёт и даже не услышит твой вой, — голосом нетерпеливым, хриплым, резким, но ликующим констатировал Джастин, держа Роберта под прицелом, словно загнанного в угол кабана, хладнокровно и самодовольно разглядывая преображения на его лице. — Ты его не найдешь, оставь это! — охваченный тревогой, глядя в непроницаемую пелену глаз офицера, заявил Роберт, но для обоих было очевидно превосходства свинца, заключённого в барабане револьвера, молчаливым предупреждением взирающего через дуло на вздрагивающего от страха и злости светловолосого человека. — Хватит! — отрезал Джастин, понимая, что этот слабохарактерный скользкий тип — хитёр и изворотлив, но пока он сотрясается от чудовищного страха в ожидании выстрела — им можно управлять. — Веди меня к нему, иначе я клянусь всеми известными мне богами — я тебя просто пристрелю. Всё равно толку от тебя мало. Это была откровенная ложь, которую Джастин умело скрыл за стальным блеском своего аргумента, застывшего у него в руке, и, торжествуя от осознания тотального контроля, он, полный решимости, толкнул зло сопящего Роберта в плечо, вынуждая сдвинуться с места. — Он не хочет тебя видеть, Джастин, — словно предприняв последнюю попытку вразумить, тихо сказал Роберт, когда Калверли, став за его спиной, взвёл курок на случай, если северянин вздумает бежать, хотя тот и прибывал в откровенном смятении: всё говорило за это, за исключением его уст. — Придётся. Где твоя лошадь? — грубо ответил Джастин, окинув взглядом окрестности, которые перемежались с темнотой перед его глазами и перемещались вместе с ними, словно съёживаясь, подобно мыслящему существу. Конь был стройный, дорогой, длинноногий, и видно было, что он легко умчался бы от всякого врага, если бы этот враг не сидел на нём. Внешность животного вызывала невольно уважение: высотой в холке более шести футов, он был так силён, как две обыкновенные лошади вместе взятые, а потому вполне спокойно вынес двух наездников, уместившихся в широком седле. Белая полоса, пересекающая морду, придавала ему довольно глупый вид, хотя сам по себе конь оказался вполне разумным. После недолгого получасового путешествия вглубь леса конь стушевался, шаг его становился всё медленнее и медленнее: животное боязливо ступало по узкой тропе практически в кромешной тьме, царившей в лесу. Несколько раз он споткнулся и, наконец, тяжело засопев, остановился, отказываясь идти дальше. Джастин слез с коня, одобрительно огладив того по шёлковой шее свободной рукой, одним глазом приглядывая за спешившимся Робертом. У Джастина основательно затекла рука, в которой он всю дорогу держал револьвер, но убрать оружие он не мог, повинуясь внутреннему голосу, предостерегающе визжащему где-то в голове, что белобрысый слизняк может представлять нешуточную угрозу. — Твой конь хорош, но даже ему не пройти сквозь эти дебри в такой тьме, — сказал он, глядя как Роберт поправляет камзол и цепь часов, отрешённо уставившись в одну точку. — Нет тьмы более совершенной, чем тьма предрассветная, — вполне мирно изрёк Роберт, взглянув вверх, но не увидев из-за густой кроны деревьев ничего, кроме чёрной бездны. — У меня тоже есть часы, — ехидно отозвался Джастин, скривившись в улыбке, когда Роберт раздражённо перевёл на него взгляд. — Я знаю, что сейчас половина пятого. Через тридцать минут выдвинемся, с первыми лучами. — Ты здесь командир — дело твоё, — пожал плечами тот, подойдя к коню, словно не заметив напряжения во взгляде Джастина, который ощутил горький привкус злого умысла, когда его руки прикоснулись к укреплённой у седла небольшой сумке. — Что ты делаешь? — не в силах что-то разглядеть, резко спросил Джастин, медленно сделав шаг к нему, но быстрый удар в челюсть опрокинул его наземь раньше, чем он успел бы среагировать даже при хорошем освещении. Роберт вскочил в седло, но животное упрямо попятилось, как и ранее не желая идти по темноте, и пока он отчаянно хлестал фыркающего и брыкающегося коня, Джастин смог подняться на ноги и схватить поводья, вырывая их из рук Роберта. Тонкая плеть ошпарила его щёку и подбородок. Джастин, вскрикнув, вскинул руки перед лицом, успев заметить блеснувший металл в руке Роберта, который, рассекая воздух лезвием ножа, едва не вонзил остриё в плечо Калверли, вовремя отшатнувшегося от испуганно взревевшего коня. Роберт целился в руки и плечи, точно зная куда бить, чтобы обезвредить противника, но не лишить того жизни: эти приёмы знал и Джастин, которого вовсе не устраивал такой поворот событий. Он быстро поднял с земли револьвер и оглушил округу одиночным выстрелом, ошарашив противника. Джастин моментально сдёрнул с седла Роберта, который, потеряв драгоценную секунду, оказался прижат к земле всем телом Калверли, приставившим к его горлу нож, удачно отобранный у того при падении. — Ещё одна такая выходка, и я тебя кастрирую, мразь, — тяжело дыша, прорычал ему в лицо Джастин, для убедительности сделав неглубокий порез на гладко выбритой щеке северянина, который, вздрогнув, отвёл взгляд от его пылко блестящих глаз. — Это я оставлю у себя. Джастин убрал тонкий нож за пояс, не вполне довольный дракой, явно понимая, что он медленно теряет военные навыки, ведь в честном рукопашном бою он бы проиграл Роберту, однако смутную радость ему внушала мысль, что интуиция вновь спасла его. Всё оставшееся до рассвета время, Роберт просидел на земле, задумчиво и молчаливо глядя себе под ноги, озадаченный тем, что его планы провалились. Джастин стоял возле коня, словно сторожевой пёс, и когда поодаль, на лужайке среди елей, в тёплом воздухе заструился тусклый утренний свет, он приказал Роберту сесть на лошадь. Рыжеватая, как табачная пыль, земля приглушала шаги. Конь, ступая, разбрасывал и давил подковами упавшие шишки, изредка фыркая, но дальнейшая их дорога прошла в напряжённом молчании, которое не прерывалось даже шумом голосов лесных обитателей. * прим. автора — Жан-Луи-Станислас Мельес — известный французский бизнесмен своего времени, владелец обувной фабрики по производству дорогой модельной обуви. Отец Жоржа Мельеса — французского актера, иллюзиониста, изобретателя основных приёмов кино, пионера кинофантастики, одного из основоположников мирового кинематографа и известного режиссёра, на счету которого свыше пятисот короткометражных фильмов конца XIX — начала XX века.

***

Конститьюшн-авеню на северо-западе оживало этим утром, и по прибытии в город Джастин и Роберт быстро затерялись в толпе, в связи с чем Джастину пришлось в оба глаза следить за своим юрким попутчиком, который так и норовил исчезнуть из его поля зрения. Калверли вновь оказался там, откуда сутки назад начал свой путь к Вайдеронгу — Старый город, место, где творится история головорезов Новой Америки, хулиганов столицы, чья динамичная, хотя и менее красивая, чем та, что царила в его блистающих районах, жизнь — внушала страх и раздражение жителям Вашингтона. Джастин шёл по улицам, и в голове его билась мысль, что люди здесь существуют только ради того, чтобы выжить. Он даже не мог себе представить, какие невзгоды и лишения приходится преодолевать ежедневно этим несчастным: и в подвалах старых пивоварен, превратившихся в бараки, и везде в этом видавшем виды старом районе, заполненном бандами. Никто не изгонял этот сброд из их нор и притонов, ведь дома уже начали разрушаться и тонуть на недостаточно осушенной, топкой земле у берегов реки Потомак. Малярийные испарения и туман, поднимающиеся с болотистой земли, делали это место негодным к проживанию и опасным для здоровья, и богатые семьи, вроде тех, с кем вёл знакомства Джастин, давно сбежали отсюда в другие части города. В заброшенных домах поселялись, в основном, освобождённые негры, бедные ирландцы и немцы, стекающиеся в Вашингтон, Нью-Йорк, на побережье Сан-Франциско и другие крупные города во время большой волны иммиграции, последовавшей после революции и провозглашения Соединённых Штатов. Они беспорядочно заселяли трущобы Старого города, и вскоре этот район стал самым «злачным» местом во всём штате. Тысячи людей влачили жалкое существование в подвалах и на чердаках, основная часть населения была абсолютно нищей и почти полностью погрязла в пороке. Воры и убийцы, спасающие свои грязные шкуры от правосудия в матушке Европе, заполонили улицы старого Вашингтона, принося сюда всё то, от чего они пытались бежать в прежней жизни. Не научившись создавать — они разрушали, не привыкшие к честности — они лгали и обманывали, не умеющие трудиться — они грабили и убивали. Человеческая жизнь здесь не стоила и цента, а смерть — была их вечным спутником. Район был заполнен спекулянтами, которые спешили поспеть с одного аукциона на другой, а по убогим улицам, как символы лучшей жизни, гарцевали на белых лошадях мужчины в ярко-красной одежде и с такими же флагами, выкрикивая объявления о начале очередных земельных торгов. На каждом углу, где бы они, перекупщики, ни остановились, их сразу окружали толпы любопытных страждущих, которых, казалось, охватила неведомая эпидемия: освобождённые рабы, ирландцы, цыгане — все готовы были отдать последние деньги за малейшую надежду на возможность выбраться из замкнутого круга нищеты и убожества. Пока Джастин и Роберт двигалась по улицам, из распахнутых дверей их всё время окликали организаторы аукционов, предлагавшие участки для ферм и другие земельные лоты, предостерегая при этом, что цены постоянно растут. Из других дверей доносились крики и хохот шлюх, которые уже с утра завлекали прохожих в свои крошечные комнатушки. Они отличались друг от друга только цветом волос и губ, или пышностью платья, а в остальном сливаясь в серую массу, одутловатостью пропитых лиц и потухших глаз. Джастин едва разбирал слова Роберта, который, склонившись к нему, перекрикивая уличных музыкантов и торговцев, начал рассказывать про некоторые особенности Старого города. Когда-то развесёлый квартал питейных и увеселительных заведений на любой вкус, харчевен и доходных домов, в начале войны превратился в большую и практически неконтролируемую колонию, состоявшую из множества притонов и ночлежек в которых селились воры, бандиты, проститутки и жулики всех мастей. Большей частью это были копеечные трущобы, потому чаще всего в этих кварталах селились, сбиваясь стаями, иммигранты, а так же только что сошедшие в порту моряки. Бандиты «высшей пробы», как выразился Роберт, днём вальяжно и свободно гуляют по Вашингтону и катаются в экипажах, бездельничают в опере — вечером, возвращаясь в Старый город, мошенничают и убивают на своих грязных улицах — ночью. Методы борьбы с преступностью ограничивались расклейкой на перекрёстках огромных плакатов, которые предупреждали горожан, что нарушение закона грозит неизбежными штрафами, и что половина этой суммы будет выплачена доносчику. Те преступники, которые не имели денег на выплату штрафов, просто заковывались в цепные кандалы с чугунным шаром на конце и в таком виде отбывали трудовую повинность по уборке и ремонту городских улиц. Иногда за особо тяжкие преступления их кидали в тюрьму Литл-билл, если у тех, конечно, не находилось покровителя, способного заплатить штраф. — Долго ещё? — нетерпеливо спросил Джастин, когда очередная телега, прокатившись мимо них, подняла брызги грязи, облепившей его ноги. — Нет, — коротко ответил Роберт, уверенно пробираясь сквозь людей, столпившихся на площади Конститьюшн-авеню, где, на возвышении, стоял огромных размеров человек, который, раскрасневшись, выкрикивал непроходимой живой стене из людей, стоящих внизу, на площади, о злодеяниях совершённых этим утром в Старом городе. — Что тут происходит? — Джастин попытался остановиться, чтобы лучше рассмотреть то, что творилось в нескольких десятках футах от него, и удовлетворить своё любопытство, но Роберт, вырвавшись вперёд, даже не подумал замедлить шаг. Джастин, которому при входе в город пришлось спрятать револьвер, чтобы не нервировать здешних жителей, не успел схватить того за рукав рубашки, чуть не упустив его, жалея, что нельзя сделать предупредительный выстрел. — Это виселица… — вдруг увидев, как солдаты, облачённые в синюю форму полицейских, ведут двух мужчин с завязанными за спиной руками, изумлённо прошептал Джастин. Он, с силой вцепившись в светлые гладкие волосы Роберта, вынудил того, вскрикнув, остановиться. — Хватит бегать от меня, иначе исполню свою угрозу, — дернув Роберта на себя, прорычал ему в лицо Джастин, разжав пальцы и раздражённо отшвырнув. — С простреленной ногой будет сложнее передвигаться. — Сука, ты всё равно не выстрелишь при людях, — зло сплюнув, огрызнулся Роберт, схватившись за голову там, где ожогом горела кожа от жёстких пальцев Джастина. — Не думаю, что в этой дыре кто-то сильно удивится разборкам двух джентльменов, — парировал Джастин, ещё раз взглянув на пару приговорённых к смерти, которым издевательски медленно надевали грубые серые мешки на головы, забирая у осуждённых последнюю возможность взглянуть на грязные улицы их жестокого мира. — Среди нас нет джентльменов, — ухмыльнувшись, ответил Роберт, и слова его потонули в громком выстреле, ознаменовавшем открытие люков под ногами безликих преступников, повисших на деревянных балках, как два мешка, набитые костями и мясом, безвольно подрагивающих в предсмертных судорогах. — Значит, на честный бой можешь не рассчитывать, — сказал Джастин и увидел, как сползла с лица Роберта глумливая улыбка, сам, развеселившись, кивнул в сторону виселицы, спросив:  — За что их казнили? — Ни за что. Это ублюдочные ирландцы, мелкие мошенники, тот слева — шулер, который меня месяц назад надул. Каждую неделю кого-то из иммигрантов вешают на Коровьем лугу. Нужно же держать в голове этих смрадных отбросов хоть какое-то представление о власти, — страшным холодным голосом, полным презрения, объяснил Роберт, двинувшись дальше, на этот раз медленно, чтобы Джастин поспевал за ним. — «Коренных северян» никогда не трогают. — Коровий луг? — нахмурившись, переспросил Джастин, когда они выровняли шаг, выйдя с площади. — Даже не спрашивай, я не знаю, почему так называют виселицу, — пожал плечами отстранённо оглядывающийся Роберт, кивком указав Джастину на неприметный поворот, ведущий в узкий проулок. — В народе тут и не такое можно услышать. Люд довольно странный. Нам сюда. Джастин шёл и озадаченно думал, что одному ему в Старом городе ни за что не найти дорогу обратно к мостам Куц и Рочембо, которые, словно шаткий переход между двумя различными мирами, соединяли побережья, разделённые не только рекой, но и жившими по обе стороны города людьми. Джастин никогда не заходил дальше Парка Лонг-Бридж, всегда предпочитая прогуливаться по заброшенной аллее-кладбищу, точно зная, что там не бывает людей, и никогда бы он не рискнул самостоятельно ступить за ту невидимую грань, что отделяла его от царящего на этих улицах хаоса. Даже при всех его способностях, приобретённых на войне, и навыках, выработанных за годы службы — он бы не пережил здесь и одной ночи, о чём прекрасно знал. И если бы Роберт вновь вздумал сбежать, затерявшись где-то в узких улочках, Джастин легко бы убедился в обоснованности своих опасений. Они шли по проходу не более девяти футов в ширину, с обеих сторон окружённые домами, преждевременно постаревшими от безразличия и дебоширства здешних жителей и прошедшей войны. Обрушиваются прогнившие балки, как сломленные человеческие руки — безвольно опущенные, усталые, разбитые; запачканные окна хмуро смотрят тусклыми глазами, словно подбитыми в пьяной драке, и вряд ли их хозяева когда-нибудь выглядывают из них. Переулок по щиколотку заполнен грязью и мусором — чего только не было под ногами: тряпки, паразиты, гильзы и осколки стёкол. Джастин тяжело выдохнул, ступив на утопающую в подозрительной жиже доску, и вдруг понял, что они вышли из переулка, оказавшись на широкой округлой площади, куда стекались несколько улиц. Широкие, свободные, яркие, забитые салунами, подвальными кабаками и тавернами, в любое время дня и ночи — эти места наполняли раскаты грохота, похожие на шум Ниагары. — Это перекрёсток шести улиц Рочестер-кэмптон. Сердце Старого города, — сказал Роберт, остановившись посередине круглой площадки, возле водной колонки, нажав на рычаг и подставив руки под открывшийся клапан, откуда хлынула вода. — Но только на городских планах. Для всех остальных — это Дубовая роща. Обитель бандитов, самое востребованное и опасное место в Вашингтоне. Так говорят, насколько мне известно, — он умыл лицо и руки, смывая дорожную пыль и засохшую кровь на щеке от пореза ножом, после чего, выпрямившись, добавил, глядя на растерянную сгорбленную фигуру Джастина: — Вряд ли тебе известно, но Старый город негласно разделён на шесть частей, которые принадлежат шести главным бандам, и распределение начинается именно с этого места. — Тогда что мы здесь делаем? — недоумённо спросил Джастин, не особо охотно желая вдаваться в подробности местных обычаев и порядков, откровенно чувствуя страх и панику, но мысль о том, что где-то здесь скрывается от правосудия Алекс поддерживала в нём присутствие духа. Сейчас, при свете дня, людей в Дубовой роще было не особенно много, но обыденный городской шум не прекращался ни на минуту: откуда-то раздавались жалобные крики женщины и вой младенца, лай собак и звук разбивающихся стёкол, чей-то затейливый свист и плач скрипки уличного музыканта. Жизнь текла своим путём, но Джастин боялся представить себе, что происходило здесь с наступлением темноты, когда отчётливо проявлялись самые отвратительные явления местной действительности, а немногочисленные добропорядочные граждане расползались по убогим норам, укрывшись за семью замками, с молитвой и неумирающей надеждой в ожидании того, что принесёт им завтрашний день. — Он здесь, — неохотно ответил Роберт, указав рукой на здание, где висела маленькая медная табличка с аккуратно выгравированной надписью «Рочестр-кэмптон, дом номер шесть». Это был старый доходный дом, имеющий три этажа и когда-то явно выкрашенный в желтый цвет, но от времени и непогоды почти вся краска облупилась, и приобрела какой-то ржавый оттенок, множество карнизов отошло или обвалилось, тем не менее здание выглядело вполне пригодным для жилья. Стараниями Ланфана эта площадь была отстроена так, что здания, обрамляющие её, верхней частью соединялись между собой, образуя арочные проходы, откуда лучами расходились улицы. «Как солнце, — подумал про себя Джастин. — Вот только солнце давно позабыло о них». Джастин слышал от людей на улицах, читал в ежедневных газетах про эти банды, которые достаточно напористо проявляли себя в атмосфере политической коррупции и борьбе за выживание; заметные проявления порочной активности этих людей уже года два будоражили столицу. Их называли воровскими шайками, эти примитивные убийцы и воры наводнили крупные города вскоре после Гражданской войны — Нью-Йорк, Чикаго, Бостон, Лос-Анджелес, Новый Орлеан, Сан-Франциско изнывали под тягостным гнётом новых мятежников. Джастин никогда бы не подумал, что ему доведётся оказаться в подобном месте, там, где царил закон людей, отлучённых от церкви и государства, и что-то отдалённо шептало ему, что южанину здесь не место, но как раз самое место для коренного жесткого северянина, который скрывался от закона. Джастин кожей чувствовал, что Роберт не врёт, что, ступив за порог дома номер шесть, он не получит нож в спину или пулю в грудь. Что-то подсказывало ему, что цель близка как никогда ранее. Он решительно и быстро кинулся к дому, не обращая внимания на оклик Роберта, метнувшегося за ним. В небольшой таверне, уютно расположившейся на первом этаже, уже сидели, потягивая сидр и пиво, перекидываясь новостями и сплетнями, щипачи и картёжники — мелкий планктон преступного мира Вашингтона, и каждый из них посчитал нужным обратить внимание на высокого взлохмаченного человека, который с оглушительным стуком захлопнул за собой дверь, ворвавшись вовнутрь дома. Джастин зажмурился, привыкая к внезапной темноте помещения, в котором оказался. Сразу при входе, в углу, стояло огромное, воняющее пылью и затхлостью чучело медведя, на вытянутых лапах которого покоилось медное блюдо, где лежали два скрещённых восточных клинка в приметных ножнах — один украшен высокого качества серебром с вытравленным чернёным узором, другой — изогнутый, его центральный хребет украшен шестью звёздами, инкрустированными лунными камнями. Джастин на миг задержал взгляд на оружии, ощутив, как сердце пропустило удар. Он знал, кому они принадлежат, ведь раньше уже видел эти клинки висящими над камином в комнате Эллингтона, и у него не оставалось никаких сомнений, что Алекс здесь. Он огляделся: в зале не было окон и горело с десяток разнокалиберных сальных свечей, вставленных в небольшие деревянные чурбаки с проделанными в них отверстиями, кое-как прибитые к стене. Эти оплывшие огарки, источавшие слабый мерцающий свет, напоминали плакальщиков на похоронах. Над барной стойкой висят элегантные настенные часы в корпусе из вишнёвого дерева, как и клинки, казавшиеся нелепыми пришельцами в окружении грубо сколоченной, покрытой жирными пятнами и царапинами мебели, посыпанного грязной соломой пола и застоявшейся вони. От тошнотворной смеси запахов Джастина замутило, и он, намертво прикованный многочисленными взглядами, застыл на пороге. Подслеповато щурясь и не обращая никакого внимания на воцарившуюся тишину, он продолжал жадно оглядывать помещение в поисках Алекса. На стенах висят цветные гравюры с изображением Вашингтона, королевы Виктории и американского орла. И, судя по всему, моряки здесь частые посетители, ведь среди гравюр видны и морские картины: огромные мифические кракены и библейские левиафаны, отважный пират Тич, по прозвищу Чёрная борода, ле Вассер, основавший Тортугу, какой запомнили её корсары, промышляющие в Карибском море, беспощадный Барбаросса, который славился своей смелостью. Среди них нарисованные глаза блистательной королевы Виктории, а также запечатлённые в красках огни Вашингтона — выглядят так же странно, как и большинство сцен, которые разыгрываются здесь. Такими были кумиры этих людей — чудовища, бандиты и преступники морей, о ком слагали легенды и песни, и каждый раз, поднимая кружку пива или виски, их сухопутные братья гордо провозглашали себя их роднёй. Крики и смех смолкли с появлением непрошеного гостя. Несколько человек разом поднялись на ноги, обнажив револьверы и достав из-под столов припрятанные мушкеты, а женщины лениво утихли, улыбаясь взглянули на вошедшего, ожидая быстрой и показательной разборки. К безмерному удивлению Джастина, посетители были одеты в светские европейские костюмы, многие опрятны и внешне; сложно было представить себе, что это бандиты, пусть даже и отменные мастера своего ремесла. Дети трущоб, отбросы человеческого общества — такие они есть, такими они и останутся. Весь светский лоск слетал с этих людей, как только они оказывались в привычной для себя среде. — Ты кто такой? — заговорил, лениво мусоля большую чёрную сигару в уголке рта, один из них, с виду отчаянный головорез — с громоздким подбородком, короткой бычьей шеей и обилием зарубцевавшихся шрамов, как на шее, так и на щеках. Он выглядел настолько уверенным в собственном превосходстве, что даже не потрудился снять с колен досужую красотку, только придержав немного шаловливую ручку, ловко орудующую у него в штанах. — Если тебя прислал Митч Халар, то можешь убираться и передать ему наилучшие пожелания от Джека, вместе с этим. Мужчина снял с пояса небольшой кожаный кошель, изрядно потёртый, много раз залатанный, и швырнул его онемевшему Джастину под ноги. Кошель со странным влажным хлопком ударился об дощатый пол, но Джастин даже и не взглянул вниз. Он уже собирался сказать, что это ошибка и его спутали с кем-то другим, а сам он ищет Александра Эллингтона, как дверь за его спиной отворилась, и появившийся на пороге, изрядно запыхавшийся и испуганный Роберт сразу же выкрикнул: — Стойте, он со мной! — Скотт, что за отродье ты притащил? Это парень Митча? — спросил какой-то человек в кресле у жаровни: рослый, с грубоватым крестьянским лицом, он охотно курил, ещё охотнее пил и в то же время смотрел сонно, двигался вяло, словно зимняя муха, когда, поднявшись на ноги, он подошёл к своим вооруженным приятелям. — Нет, он не здешний, — помотал головой Роберт. Джастин, оглянувшись, сразу увидел, как сильно тот взволнован и как нервно прячет руки с подрагивающими пальцами в карманы штанов и мудро посчитал, что ему лучше помолчать. — Он мой давний знакомый, поверьте, я знаю его как себя, он не связан с «Полурослыми». Это точно. Нельзя сказать, чтобы после его слов бандиты успокоились, но напряжения значительно поубавилось, и, потеряв интерес к происходящему, все вернулись к прерванным делам и разговорам. Джастин опять посмотрел на странную вещь у себя под ногами, и, проследив его взгляд, Роберт, наклонившись, поднял влажный мешочек, протянув владельцу. — Что здесь? — спросил Роберт у мужчины, который кинул кошель. — Что-то для Митча? Тот, ухмыльнувшись, неопределённо повёл плечами, переведя взгляд немигающих чёрных глаз на Калверли, молча разглядывающего стены. — Сам взгляни, — ответил тот, наконец-то сбросив с колен красотку, от души хлопнув по крепкому заду, указал ей пальцем на свою опустевшую кружку. — Я уже подумал, что Митч, наконец-то протрезвев, прислал к нам своего посыльного с просьбой вернуть заложника. Роберт уже собирался было открыть кошель, но вдруг недоумённо отвёл одну руку, взглянув на свою ладонь и пальцы, где отпечатались кровавые разводы, пропитавшие ткань. Роберт несколько секунд в упор смотрел на вещь, скрывающую внутри себя кровавый сувенир, но так и не решился открыть застёжку. — Чёрт, Шон, ты неисправим, — с омерзением положив на стол кошель, сказал Роберт, не замечая, как Джастин побледнел, представив себе, что в этом маленьком кошельке наверняка находится какая-то часть человеческого тела. Бандит сверкнул несколькими жёлтыми зубами и пристегнул жуткую вещь обратно к поясу, чем вызвал у Калверли мгновенный рвотный позыв. — Сам, лично, передам сыночка Митча ему в руки. Сегодня вечером, — заявил Шон, наливая себе и медленно втягивая полрюмки ликера. Роберт, только скупо улыбнувшись ему, молча потянул Джастина за рукав в сторону широкой лестницы, ведущей на второй этаж. — Они опасные люди, для них не существует власти и закона, они не подчиняются капитану Эллингтону. Для них есть только Джек Уилсон — гангстер из Нью-Гэмпшира, который объединил одну из шести крупнейших бандитских группировок города под своим началом, — тихо сказал Роберт, когда они поднялись наверх, оказавшись в длинном, широком холле, в который выходили два коридора, ведущие в разные части огромного доходного дома. Жёлтый блестящий паркет скрипит под стёртыми подошвами Джастина, на многочисленных дверях висят тёмно-вишнёвые драпри, перехваченные шнурами, в золочёных рамах покоятся огромные зеркала, в которых то мелькают, то скрываются фигуры проживающих здесь людей. — Ими командует Александр? — возбуждённо воскликнул Джастин, отказываясь верить в то, что подсознательно уже давно понял. В этих предчувствиях и надеждах было нечто похожее на то волнение, которое испытывает привычный игрок, пересчитывающий, перед тем как отправиться в игорный клуб, свои наличные деньги, зная — либо все расчёты верны, и он в выигрыше, либо — он проиграет всё до последнего цента. Джастин мог с уверенностью сказать себе: во что бы ни ввязался Алекс, он при любых обстоятельствах будет на его стороне. — Не произноси это имя там, где его могут услышать, — рявкнул на него Роберт, увлекая его дальше по коридору вдоль длинного ряда закрытых дверей. — Он — их главарь, предводитель, вожак, но не командир. Управлять этим сбродом почти невозможно, но пока он держит их под контролем — эти люди являются членами одной банды. Они объединяются для грабежей или других преступлений, и не имеют никаких обязательств и преданности своим главарям. Пока те способны дёргать за усы высокопоставленных чиновников и делегатов, чтобы обеспечивать неприкосновенность своих шаек — бандиты преданны и довольно покорны, но стоит дать слабину — и земля сомкнётся над телом бывшего главаря. — Что это за банда? — спросил Джастин, чувствуя себя так, словно бы он затерялся в потусторонних мирах, так схожих с его привычным, но одновременно таких непостижимых, ужасающих и жестоких. — Сам спроси, мы на месте, — сказал Роберт, открыв одну из дверей, куда Джастин решительно ворвался, торопливо оттолкнув северянина с пути. — Алекс! — выдохнул он, войдя в небольшую полутёмную комнату, увешанную парижскими литографиями. Тканые дорогие ковры спускались по стене от потолка до самого пола, посреди комнаты красовался большой, заваленный газетными вырезками письменный стол, декорированный перламутром, у которого задумчиво стоял Алекс, резко оглянувшийся на звук знакомого голоса. Джастин задрожал, почувствовав, как выворачивают наизнанку его душу одурманивающие эмоции, будто бы какой-то телесный ущерб, не заживающий, подобно старой ране, не дающий ему жизни прежде, прорвался горячим потоком слёз через его глаза. — Джастин… — прерывающимся голосом вымолвил Алекс, широко раскрытыми глазами ловя каждый судорожный вздох застывшего на пороге Джастина. — Я дал тебе простое поручение, Роберт! Кажется, ясно сказал, ни в коем случае не приводить его сюда, чем ты думал, кретин?! — вдруг, срываясь на грубый крик вспылил капитан, переведя искрящийся огнём взгляд на Роберта, молча стоящего рядом. — Алекс, он… я не собирался, он просто… — начал тот, явно намереваясь держаться до последнего и отрицать свою вину, но Александр, сотрясая стены, гаркнул на него: — Вон! Убирайся вон отсюда, Роберт! И молись дьяволу, чтобы до завтрашнего дня мы не встретились. Джастин слышал лишь звенящую в ушах кровь, взбурлившую после его слов. Он даже не обратил внимания на то, что дверь за его спиной закрылась, и он остался наедине с человеком, воскресшим из его памяти, ожившим из его обманчивых и сладких сновидений. — Почему? — не в силах овладеть своим голосом, хрипло спросил Джастин, объятый ужасом и дрожью, заглядывая всё глубже, глубже в тёмно-зелёные озёра его глаз, глядя на покрытый золотом лик и повторяя: — Скажи мне, почему всё происходит сейчас так? Алекс стоял, напряжённо сжимая и разжимая руки, вздувшиеся на них вены гоняли горячую кровь по телу, и Джастину казалось, что биение его сердца в сотни раз оглушительнее его собственного, застывшего в ожидании ответа. Всё, что открылось ему в потаённой глубине зелёных небес, вновь оживало пред глазами, и слова Алекса были лишь отзвуком того неистового крика, что потряс всё его существо. Джастин смотрел в эти глаза и понимал, что он бродяга — бродил бесцельно долгие годы, и вот, наконец-то, пора пришла, и он очутился дома. — Я не хотел вновь доставлять тебе боль, Джастин, — с придыханием сказал Алекс, делая неуверенный шаг к нему навстречу. — Прости меня за всё, но тебе нужно уйти, прямо сейчас. Не надо возвращаться к прошлому. — Ты говоришь о боли? — закричал Джастин, проливая вместо вихрей и мрака злости нежные слёзы радости и тягостной обиды. Тёплая влага омыла воспалённые раны на груди, стиснутой стальными ржавыми оковами, но он не остановился, извергая поток рваных истеричных упрёков, просто чтобы не потеряться в тишине и тьме этого места. — Ты даже не представляешь, как я жил без тебя эти три года, Алекс! Каждый день для меня был подобен аду, и я сгорал в нём, оживая только с наступлением ночи, когда ты являлся ко мне во снах, как мираж оазиса перед глазами умирающего путника в пустыне. И вот, ты стоишь предо мной — настоящий, во плоти, и гонишь меня прочь? В нетерпеливом, резком его желании ударить Алекса сильнее, в самую оголённую часть тела — болезненно сжавшееся сердце, кроется суть невысказанных обид, и Джастин размахивает руками, словно отгоняя от себя призраков старой затаённой злобы, которая исчертила его рассудок гнилыми полосами отчаянья, после резкого исчезновения любовника, который теперь смеет говорить ему это. — Я не представляю? — Алекс постарел на добрый десяток лет, волосы его стали ещё светлее, но глаза загорелись также сильно, как если бы он был мальчишкой, готовым голыми руками уничтожить врага на поле боя, вновь напиться его крови, оживая, как вампир, пробуждённый яркостью и насыщенностью чужой жизни. В тот момент, когда он схватил Джастина за руку, вынуждая замолчать, Калверли почувствовал в своём теле настолько сильный отклик, что разом вздрогнул, затаив дыхание и слушая. — Ты… Джастин, чёрт возьми! Я год скитался по углам Европы, не в силах найти себе пристанище: в каждом доме, где я останавливался, я слышал твои шаги, твой голос и смех. Я думал, что умру, прежде чем увижу тебя вновь. Я пребывал в бреду, звал тебя, и каждый раз мне казалось, что твои руки дарят мне успокоение и покой. Думаешь, я забыл о тебе? Я мог бы пересказать все наши дни и ночи. Угроза нависла над моим здоровьем, ужас мной овладел, когда я представил, что никогда не увижусь с тобой. Я погружался в сон, который длился по нескольку дней, и когда просыпался, то снова видел печальные сны смутного течения жизни без тебя. Я должен был скрываться от отца, от французского и американского правительства, чтобы развеять опасность, нависшую надо мной. Прятался у моря, которое так любил — словно ему полагалось смыть с меня грязь, которой я запятнал и тебя. Я проклят был луной и звёздами, которые напоминали мне, что где-то ты так же смотришь на них. Счастье было моим угрызением совести, роком, червём. Но как я мечтал дотронуться до тебя… Ощутить тепло твоего тела, Джей. Я не хотел этой разлуки, я согласился бы на сделку с любым из демонов ада, с самим Сатаной, только бы остаться с тобой, но я не мог подводить тебя под удар, — Алекс тоскливо улыбнулся, но с таким трудом ему далась эта улыбка, словно бы он и вовсе разучился проявлять эмоции на этом застывшем бледном лице. Джастин кладёт руки на его плечи и чувствует, что они стали шире, крепче, а редкие седые волосы бросаются в глаза, как блик клинка под полуденным солнцем, но лицо Джастина всё озаряется, слёзы исчезают, и улыбка трогает его губы. С каждым его словом новый глубокий вдох расправляет грудь, срывает болезненные тиски. — Ты думаешь, я не сгорал от тоски по тебе? — продолжал Алекс, проведя кончиками пальцев по тёмным кудрям, с неповторимой, едва ощутимой нежностью, а его взгляд бесцельно блуждает по знакомым чертам. — Джастин, ты — всё, что у меня есть, всё, что у меня было, но… уходи. Прошу тебя, уходи отсюда. Алекс делает попытку отстраниться, скидывая со своих плеч руки Джастина, но смятение того не безмолвствует, а громким звоном повисает между ними: — Не говори мне этого! Вели мне жизнь свою за тебя отдать, и я тысячу раз кину её с усмешкой, — Джастин грубо хватает его за руку, не давая отойти, и пальцы Алекса доверительно сжимают его кисть, словно бы тот боится упасть и не подняться вновь. — Алекс, я знаю, ты не забыл меня. Мы всё ещё связаны друг с другом, и всякий раз, когда я думаю о тебе, я не могу не ощущать твоей боли, — Джастин поднимает его руку и прикладывает раскрытую ладонь Эллингтона к своей щеке, где на коже медленно засыхают пролитые за эти годы слёзы. — Я искал тебя, когда вернулся в Вашингтон, но все мои попытки резко пресекались. Все твои дороги были стёрты в марте шестьдесят третьего. Я не понимаю тебя… — Я хочу, чтобы ты жил, Джей! — яростно шепчет ему в лицо Алекс и Джастин подаётся вперёд, чтобы уловить его дыхание, завладеть искусанными губами, но Эллингтон делает над собой усилие, ступив в сторону и потянув за собой, подведя того к окну. — Я не искал общения с тобой, а лишь хотел показать тебе, что я жив, чтобы успокоить твоё сердце. Взгляни, там за окном — жизнь, которой ты достоин. Я знаю, что у тебя есть жена, ты воспитываешь ребёнка своего брата, работаешь и строишь свой дом, так зачем тебе другая жизнь? — Потому что там нет тебя! — Джастин задёргивает тяжёлые тёмные занавески, уничтожая свет грязных диких улиц ненавистного города, заставившего его любить и страдать одинаково сильно. — Ты не вынудишь меня уйти, пока я не услышу слова ненависти. Скажи, что я безразличен тебе, или, что ты не любишь меня, скажи, что всё мне привиделось, и нас никогда не было. Алекс делает движение губами, чтобы захватить глоток воздуха. Острый, нежный и обольстительный аромат опьянил Джастина, и он коснулся его губ в яростном порыве. Джастина захлестнула нестерпимая любовь и нежность, потому что он знал — Алекс, как и он, в сердце своём ощущает таинство и непостижимость жизни, и прилив любви был тем мучительней, что тут же обоих пронзила мысль о принятом негласном решении: теперь дороги их не разойдутся. Руки Алекса, вопреки словам, сжали в судорожном объятии знакомое тело, и язык утонул в бесконечном поцелуе — сладострастном и терзающем, впитывая в себя всё безумие страсти, неведомой им обоим несколько лет. Лёгкая рука Джастина, ласково оглаживая, пробежала по сильному напряжённому телу, на секунду задержалась на тягостно затвердевшей его части, сочувственно и любовно пожала болезненно вздувшийся холм. Это было буквально пробуждение из мёртвых, такая же боль, какую мог бы причинить яркий свет глазам человека, вышедшего из мрака, и одинаково радостно воспринявшего этот свет после темноты. — Джастин, я не смогу остановиться, — выдыхает Алекс, плотнее прижавшись к горячему телу. — Если ты сейчас останешься, то никогда не сможешь вернуться к своей семье. Я не смогу тебя отпустить во второй раз. Не делай глупостей, возвращайся домой, пока ты можешь. — Не смей останавливаться. Я нашёл тебя и не отступлюсь, — сказал Джастин, желая, чтобы никто другой из живущих на Земле не прижимался к его восторженным губам, к его лучистым волосам, овеянным дыханием холодной северной зимы, навеки застывшей в памяти, чтобы никто другой не покрывал поцелуями это чистейшее чело, сияющее для него здесь, во мраке, подобно звезде в небесах. — Жизнь со мной ужасна — я ужасный человек, — настаивает Александр, но Джастин уже не желает слушать его, упиваясь победой. — Я знаю, — Джастин чувствует, что сердце набухает, как море, вздувающееся перед грозой. Бесконечная слабость томит его тело, и тёплый воздух словно веет знакомым ароматом волос. — И только я способен выносить тебя.

***

— Ты мой теперь, только мой… — сбивчиво и зло бормочет Джастин, пытаясь справиться с маленькими, ускользающими из его негнущихся пальцев пуговками на рубашке Алекса. — Кровь связала нас, моя кровь, и наша боль… — шепчет, опускаясь на колени и прижимаясь щекой к тёплой коже живота. — Никогда больше… — говорит он, проводя губами вдоль пояса и сжимая зубами сквозь плотную ткань рвущуюся наружу плоть. — Джастин, ты… — из покусанных и истерзанных поцелуями губ Алекса вырывается тихий короткий смешок, но замирает в тот миг, когда тонкие пальцы обхватывают его член и Эллингтон тяжело и прерывисто стонет. Джастин напористо толкает его и Алекс, не сопротивляясь, опускается в кресло. Не теряя ни секунды, Джастин сдёргивает с него штаны и втискивается между широко раздвинутых ног, лаская пальцами светлые завитки на ногах. Глядя в потемневшие глаза Алекса, он склонил голову, и, лизнув головку, закрыл глаза, упиваясь его особенным, пряным, чуть солоноватым вкусом. Постанывая от наслаждения, он вырисовывал языком на горячей коже неясные узоры, словно играя, петлял по всей длине члена, с силой проводя языком по вздувшимся венам и аккуратно прикусывая уздечку, захватив его у основания, а другой рукой нежно перебирая пальцами яички. Джастин посасывал член, выпуская его изо рта, оттягивал пальцами крайнюю плоть, обнажая чувствительную головку, скользил по ней горячим кончиком языка, ввинчиваясь в раскрывающуюся под его напором щель уретры. До рези в глазах вглядываясь в лицо Алекса, впитывая в себя любимый образ, то, как опускаются густые ресницы, прикрывая хищные глаза, а желтоватые от курения зубы прикусывают пухлые губы, сдерживая рвущийся наружу стон, как мелкая дрожь пробегает по его напряжённому телу в ответ на каждое касание языка. Наигравшись, он плотно обхватил член губами, пропустив его в расслабленное горло, сглотнул. Алекс вскрикнул, судорожно вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, всеми силами пытаясь справиться с захлестнувшими его ощущениями. — … сумасшедший, — выдыхает он, наблюдая широко распахнутыми глазами с удивлением и какой-то горячечной жадностью за тем, как его член движется в кольце припухших губ Джастина. — Да-а, — ухмыляется Джастин, и от вибраций, рождающихся в его горле, раскалённая волна пробегает по телу Алекса, свиваясь невидимой спиралью где-то в районе живота, заставляя тело скручиваться от наслаждения. Не выдержав, он ухватил Джастина за непокорные вихры и дёрнул на себя, насаживая до упора, задавая свой темп. Джастин старательно расслаблял горло, поглощая его, забирая голодным ртом глубже и глубже, принимая член на всю возможную глубину, сбивчиво дыша носом и стараясь вдохнуть больше воздуха. Он на мгновение выпустил заполнивший его рот член и норовисто мотнул головой. Алексу пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить себя выпустить его волосы и позволить Джастину действовать так, как ему хочется. Джастин и действовал: он нежно зацепил яички языком, пососал их, по очереди обхватывая губами, придерживая ходящие ходуном бёдра и прислушиваясь к судорожным вздохам, продолжая при этом сжимать и отпускать член рукой, скользнул выше, проводя губами вверх-вниз, то немного быстрее, то медленнее, снова возвращаясь к головке, цепляя зубами уздечку и вырывая у любовника хриплые стоны. Осмелев и дав волю собственным желаниям, Джастин лизнул нежную кожу за яичками и добрался языком до судорожно сжимающейся дырочки ануса. Алекс всхлипнул, приподнимая бёдра, желая большего, и у Джастина потемнело в глазах — ему показалось, что он рухнул с головой в ледяную воду. Задыхаясь от переполняющего его восторга, он обвёл языком вход, дразня, пробуя на вкус солоноватую кожу, зарываясь носом в пах, жадно вдыхал эту невообразимую смесь: чистого белья, мускуса, бергамота и ещё чего-то особенного, восхитительного, присущего одному только Алексу, чего-то, заставляющего его жалобно поскуливать, изнывая от желания, вдыхать его — ещё и ещё. Как можно дольше. Вечно. Его собственный член окреп до такой степени, что парню пришлось сильно сжать его, чтобы хоть немного умерить дикое возбуждение, опасаясь, что ещё немного, и он просто позорно кончит в штаны. — Хочу тебя, в тебя, — шептал Джастин. — Позволь мне, позволь, я хочу тебя, так сильно хочу тебя, — казалось, слова сами вырывались из обветренных губ и щекотали Алекса, добавляя огня в его кровь, впрыскивая под кожу яд желания, заставляя покрываться мурашками кожу, а волоски — вставать дыбом. Джастин никогда не был сверху, хотя желание войти в Алекса, почувствовать его тело по-другому столько раз преследовало его в эти проклятые три года. Возбуждение болезненной волной проскальзывало по телу Джастина, когда он представлял, как Алекс кончает, извиваясь под ним. Однако сейчас Джастин не смог бы пойти на такой шаг, зная, что от обилия эмоций он может сойти с ума, но желание обладать обретённым любовником было слишком велико, чтобы отказать себе в удовольствии. Он снова и снова обводит языком, расслабляя сжавшиеся мышцы, чувствуя, как они поддаются его нежному напору, и, приподняв голову, встречается с бешеным взглядом зелёных глаз. Джастин подносит руку ко рту Алекса, и сердце пропускает удар, а потом отчаянно пускается вскачь, когда он видит, как покорно раскрывшиеся, великолепные губы обхватывают пальцы, втягивая их глубже, увлажняя… Его член снова болезненно дёрнулся в штанах, а поджавшиеся яйца, казалось, и вовсе зазвенели, когда он представил, как вбивается в этот капризный рот. Алекс протяжно стонет, когда любовник опускает руку и осторожно проникает в него скользким от его собственной слюны пальцем. С наслаждением услышав короткий всхлип, Джастин продолжает надавливать на анус, легко массируя по кругу, и внимательно наблюдая как Алекс, покорно раздвигая ноги шире, впускает в себя его длинные пальцы. Капельки смазки срываются с головки возбуждённого члена, и Джастин снова жадно накрывает его ртом, чувствуя языком дикую пульсацию широкой выпуклой венки, наполненной горячей бурлящей кровью. Его пальцы, исполненные силой, передаваемой этим бурным потоком, начали двигаться в унисон с этой трепещущей пульсацией, сквозь тонкую кожу нащупывая внутри горячий источник наслаждения. Золотистые волосы мечутся облаком по влажным плечам, сверкая серебром седины на висках, рубашка взмокла и прилипла к телу, очерчивая контур нездорово худого, но мускулистого тела, вздрагивающего от переполняющего удовольствия. Алекс мотнул головой, и прядь влажных волос упала на приоткрытые распухшие губы, а руки с силой вцепились в волосы Джастина, когда, надавливая на чувствительные стенки, тот добирается до бугорка простаты, и его собственное сердце бьётся о грудную стенку, словно готовясь выломать рёбра и вырваться наружу, упав между их горячими телами. Джастин вспыхивает, сгорает дотла от тёмно-зелёного, где терялись границы ласкающего, зовущего к себе, манящего, одурманивающего, как в бреду, взгляда любимых глаз. Джастин пережимает пальцами основание собственного члена, чтобы не кончить в тот миг, когда Алекс толкается бедрами, насаживаясь глубже на его пальцы, роняя сладкие вздохи и стоны. Джастин полностью контролирует сильное мужское тело, едва ли беззащитное, но такое податливое и жгучее сейчас, как и прежде зная, что в их войне победитель получает всё: тело и душу, которые, разорвавшись однажды, вступили в опасную связь со смертью, проведя обоих через все круги ада, лишь для того, чтобы соединиться воедино, неразрывно, связавшись друг с другом прочными цепями. Горячие мышцы сжимают его пальцы, Александр, зарычав, вскидывает в нетерпении бёдра, отрываясь от кресла и полностью теряя контроль над своим телом. Джастин словно во сне повторяет те движения, которые когда-то заставляли его самого трепетать и метаться по кровати Алекса, умирая от сладкой пытки. Изучая любимого заново, словно в первый раз глядя на темнеющие глаза, покрытый испариной лоб, как в бредовом сне погружаясь в фантастический мир удовольствия, Джастин ускоряет движения, которые становятся всё глубже и жестче, а Алекс, такой же нетерпеливый, яростный, безрассудный, бурно кончает ему в рот, громко вскрикнув и запрокинув голову. Его руки с нажимом проводят по спине Джастина, и ногти впиваются сильным движением в кожу своей жертвы, так, словно не желая делить свою добычу ни с кем, вырвав у Калверли сдавленный всхлип и неосознанный рывок ближе к раскалённому мужскому телу. Бесстыдно облизывая губы и собирая с них языком остатки семени, Джастин скользит взглядом по его отмеченному наслаждением лицу, тут же сменяющемуся слегка насмешливой хищной улыбкой. Алекс резко привстаёт, схватив его за плечи и дёрнув на себя, но стон неожиданности тут же заглушается горячим ртом, жёстко ласкающим губы, и пальцами, скользнувшими к истекающему, жаждущему разрядки, до боли напряжённому члену. Джастин рвано выдыхает, вцепившись руками в тело Алекса, поддерживая страстную игру языков, ритмично и глубоко проникая в горячий рот. Тот, дразня, разжимает губы и одновременно делает вдох. Джастин с наслаждением, почти забытым за годы разлуки, втягивает смесь запаха табака и бренди, издав протяжный низкий стон. От запаха его тела ноздри Джастина трепещут, наполняясь вожделением, и он едва не опрокинулся навзничь, как алчная акула, учуявшая запах свежей крови и желающая отведать её сполна. Умелые пальцы Эллингтона ласково сжимают его дёргающийся и пульсирующий член, поднимаются по стволу, слегка задевая ногтями, вызвав частую мелкую дрожь, пробежавшую по бёдрам. Алекс оттянул крайнюю плоть, обнажая розовую головку, сдавливая пальцами другой руки основание члена, иногда опускаясь ниже и играя тяжёлыми, налитыми яичками, а Джастин, в упоении, толкается в его руку ещё сильнее. — Давай, мальчик, кончи для меня, — шепчет Алекс, и тот кончает, теряясь на грани своего громкого вскрика и тихого шелеста на ухо: — Я знал, что ты вернёшься ко мне… 26. Пьер Шарль Ланфан — военный инженер — Вашингтон — плановый город. Основным создателем архитектурного облика города стал Пьер Ланфан, архитектор французского происхождения, инженер и градостроитель. В 1791 году президент Джордж Вашингтон уполномочил Ланфана создать план застройки новой столицы. Здания предполагалось строить в барочном стиле.

***

Джастин тихо приоткрыл калитку и, оглянувшись, ещё раз переспросил у зевающего кучера, понизив голос до едва различимого шёпота: — Гарри, что именно мистер Гейт сказал? Когда он вернётся? — Джастин весь день провёл в Старом городе, рядом с Алексом, а уже после, вернувшись к парку Лонг-Бридж, он обнаружил свой экипаж с дремлющим мальчишкой-кучером, который больше суток дожидался его, хотя в преданности этого молодого северянина Калверли уже давно и не единожды убедился. Джастин находился в последней стадии сентиментального опьянения, и только новость о том, что его разыскивает Гейт, слегка привела его в чувство, сбив смесь счастья и ласковой истомы, оставленной любимыми руками на его теле и тем выражением глаз, с которым Алекс весь день смотрел на него. Он не мог вообразить себе, как Кристофер узнал, что он в Старом городе, куда никогда бы сам не сунулся, цинично боясь запятнать себя невидимыми пятнами нищеты здешних жителей. — Мистер Гейт просил передать вам, что будет ждать вас к полуночи в своём кабинете, — так же тихо отозвался Гарри. — После чего его лакей удалился, сказав, что мистер Гейт будет отдыхать этим вечером дома, дожидаясь вашего прихода. — Хорошо. Доброй ночи, Гарри. Джастин вошёл во двор, мысленно всё ещё витая в комнате Эллингтона, где меньше часа назад расслабленно поглядывал на Алекса, рассказывающего про Европейские страны, которые ему довелось посетить после побега. В этих красочных рассказах Старый Свет оживал, поднимался вновь во всей красе, как и прежде, во времена войны, когда Джастин сидел в комнатах Эллингтона, слушая его истории, и не мог оторвать взгляда от губ, складывающих воспоминания в единую картину, поражающую своим великолепием. Джастин слушал Алекса и видел, словно наяву, как древние замки вздымаются своими шпилями вверх, вонзаясь в тяжёлые небеса Тулузы, Гранады, Вестфалии, вороша давно потухший пепел мифов и усмиряя в человеке его непомерную гордыню своим монументальным превосходством. Джастин мечтательно погружался в рассказы Алекса, понимая, что в Америке, разъедаемой междоусобицами, он совершенно позабыл, что за океанами и морями, отделяющими Новый свет от Старого, лежит целый мир, и при том довольно широкий, красочный и древний, полный тайн и памяти. Мир, который так похож на них двоих, и этот другой мир ждёт их. Джастин желал, подобно длинному клину теплолюбивых и благоразумных журавлей, взлететь вместе с Алексом ввысь, как те птицы, с наступлением холодов, гонимые в тишине поднебесья, расправив могучие крылья и держась известного лишь им направления, покинуть родные места в период жутких времён. Его голодное естество пробудилось сегодня ото сна, и он готов был бежать хоть на край света, чтобы сохранить это, чтобы спрятаться от некой фатальной прихоти судьбы. Джастин шёл к дому Гейта, и в вечерней темноте его слух всё так же беспокоил этот пронзительный, молящий, как серебро звенящий голос — предостерегающий, оберегающий, призывающий уйти, пока не поздно. Они долго сидели молча, угадывали тревожные мысли друг друга; вместе они погружались в страшную неизвестность завтрашнего дня, и всё теснее становилось их объятие. Джастин чувствовал, как они становились свободны от своих жалких пут и думал: «Я не воспротивлюсь, я отрекаюсь от себя, я твой и только твой. С готовностью приму от тебя любую пытку, когда подумаю, что эти руки, терзающие, рвущие меня на части, принадлежат тому, кого я сам избрал и вознёс. Никогда мы не вернёмся к прошлому. Нашей войне пришёл конец. Теперь никаких сражений — только жизнь». Ведь ещё вчера, в последний раз, Джастин был один в комнате, которая в этом доме принадлежала ему, и зарывшись головой в подушки рыдал как ребёнок, беспомощный перед страшным своим горем и болью. Это было вчера, и ещё годы до этого дня, когда в полуоткрытое окно заглянула ночь, зелёными лучами родных глаз коснувшись слёз и стерев их. Это вчера Джастин кричал от боли и жаловался, вчера и сотни дней до этого, собрав все свои силы, крепился и умолкал. Сегодняшний вечер — тихий и тёплый, ласково кочующий по миру, как заблудший путник, наконец-то осевший в месте, где с его приходом воцарились мир и покой сбывшихся надежд. В этом странном тёмном мире, в ласковом воздухе, в запахах наступающей ночи была какая-то тайная, сладкая, сознательная печаль, которая бывает так нежна в весенние вечера. В полумраке плыл неясный шум города, гул улицы Флюке-Брайн грей, слышался скучающий гнусавый напев гармонии, звонко стучала окованная трость о плиты тротуара, лениво погромыхивали колёса проезжающих за оградой экипажей, и все эти звуки сплетались красиво и мягко в задумчивой дремоте вечера. Джастин ступает тихо, осмотрительно: сад покрывается белоснежным ковром ясколки, ползущей к уличному фонарю, рядом с которым раскинулась великолепная голубая глициния. Перед парадными окнами дома расположились тюльпаны, нарциссы и гиацинты, за ними бордюр из аккуратно подстриженного самшита, и в тени фигурок, вырезанных из зелёных кустов, Джастин не сразу замечает движение человеческих рук, приветливо взмахнувших ему. Полоса земли у крыльца максимально плотно засажена декоративными кустарниками и многолетними разноцветными цветами, и когда Меган выходит из тени, создаётся впечатление, что девушка ступает по живому ковру, словно бабочка, облачённая в бледно-голубое свободное одеяние, невесомыми крыльями застывшее в длинных рукавах платья. — Мы уже не знали, что и думать, Джастин! — воскликнула она, крепко сжав руки Джастина, словно опасаясь, что брат вновь исчезнет. — Ты снова пропал куда-то, почти на двое суток. Скажи мне, что с тобой происходит? — Меган… — Джастин легко, но настойчиво расцепил её пальцы и отошёл от сестры, вдыхая идущий из вестибюля тёплый воздух, проникающий через полуоткрытую парадную дверь, потом поднял голову и стал прислушиваться: не доносится ли сверху, из комнат Гейта, какой-нибудь шум. Но на втором этаже хоть и горел свет, но царило безмолвие буржуазных покоев, ограждённых от малейшего шороха извне. Казалось, что за блестевшими лаком дверьми красного дерева скрыты целые бездны спокойствия, но Джастин знал, что если он желает рассказать ей о случившемся с ним за эти сутки, то им стоит отойти вглубь огромного сада, затаиться, скрыться от посторонних ушей и глаз. — Пойдём! Они дошли до аллеи фруктовых деревьев, которая находилась за домом, и только тогда Джастин, оглянувшись, схватил сестру за плечи, крепко прижав к себе, исступлённо бормоча ей: — Я нашёл, нашёл то, ради чего стоит просыпаться по утрам и переносить смену времён. О, Мег, я нашёл того человека, который придавал смысл моей жизни все эти годы, на войне и после неё. И теперь он будет со мной, вечно! Я ухожу к нему, и мне нужна твоя поддержка, иначе я не справлюсь с этим. — Он? — Меган мягко высвободилась из объятий. Джастин увидел, как сестру одолевали тягостные мысли, но она быстро спрятала скорбное замешательство, пытаясь как можно твёрже произнести повисший на языке вопрос. — Джастин, Боже мой, ты говоришь о… — Смелее, Меги, он — мужчина, — не в силах больше таиться от неё, возбуждённо сказал Джастин, чувствуя как по губам, ещё хранящим голодные поцелуи, ползёт безумная улыбка. — Джастин, ты сумасшедший! — вскрикнула Меган с искренним ужасом, но Джастин не дал ей времени осмыслить услышанное, быстро заговорив: — Меган, это не имеет никакого значения! Что мне за дело до человеческих предрассудков и нелепых правил, если меня ожидает божество из плоти и крови? Я с ума сойду, если вновь потеряю его… Эти правила я должен нарушить, чтобы исправить совершённые ошибки. — Вновь потеряешь?.. — нахмурившись, переспросила она, мрачно посмотрев в сверкающие глаза брата. — Джастин, из-за этого мужчины ты был сам не свой, вернувшись в Техас. Это его вина в том, что ты был измучен и убит горем? Ты ничего не говорил о войне, даже порой казалось, что она прошла мимо тебя, оставив тебя за бортом своего мёртвого корабля, но я слышала… Слышала, как в бреду ты звал его. С унылым стоном треплет листья весенний ветер, леденящим душу басом причитает филин где-то неподалёку, и слова Меган, словно эхо, возвращают Джастина к сожжённым полям сражений, к сломанным в бою костям и стыдливой, режущей душу боли в Вайдеронге, ко всему, что пришлось пережить ради встречи с Алексом. Джастин вспоминает и молчит, понимая, что сестра всегда знала — сколько тайн, непостижимых тайн, скрывал он в глубине себя. — Только он занимал твой рассудок, он и ничто иное. Капитан. — Что значит ум человека без мыслей и идей? Это моя жизнь без него — такая же пустая и никчёмная, примитивная, как у животного, — оживлённый памятью о мучительном начале той жизни, когда впервые он познал боль, с которой уже не расстаться до самой смерти, заговорил Джастин, надеясь, что Меган снова поймёт его, вновь примет его сторону, как и прежде, когда он ещё и не подозревал о её безмолвном союзе. — Я хочу жить, Меган, для себя и ради него. Его высокий дух, как воплощение вечности — велик и безграничен, он слаще, чем любовь земной женщины. Он как мечта поэта — опьяняет и сводит с ума, этот мужчина прекраснее самой ночи и ярче солнца в зените. Я понимаю, что это значит желать слишком многого. Мег, я говорю тебе правду сейчас, потому что я не знаю, кто ещё поймёт меня, если не ты. — О, Джастин… это всё слишком, — Джастин с мольбой смотрит на неё, но Меган лишь качает головой, отказываясь принимать греховные слова брата. — Ты говоришь о любви или о своём безумии? Опомнись, ты же погубишь себя! — Погибну, если останусь в этом доме рядом с ними, Меган! — сорвавшись, крикнул Джастин, не опасаясь, что их услышат здесь, просто не в силах больше молчать. — С этими шакалами! Крис и Женевьев заживо сжирают меня. Ты же сама видишь это! Меган молчит долгую минуту, но мысли её слишком громки, их подхватывает налетевший тёплый ветер, словно хищная ночная птица, уносящая в могучих лапах безвольного зверька, обречённого навсегда воссоединиться с темнотой. Её мысли уносятся прочь, за стены этой северной тюрьмы; луна серебрит застывший в ожидании дом. Меган задумчиво смотрит на него, и во взгляде серых глаз Джастин замечает понимание. Она знает, что с той минуты, как её брата заточили в клетку, и пока не настал этот миг освобождения, с каждым днём всё ближе и сильнее его томил губительный недуг: лицо его желтело, брови угрюмо сдвигались, глаза западали. Но теперь, посмотрев на него вновь, Меган увидела тот здоровый жар, с которым когда-то юный мальчишка скакал на коне, стрелял с друзьями в лесах, и мирно жил в своё удовольствие. На её бледном лице проступает тень печали и сомнения, но тонкие губы тихо говорят Джастину: — Тогда беги, если тебе нужно, Джей. Что требуется от меня? — Молчание, — бесконечно благодарный ей, отвечает Джастин. — К Рождеству наш дом будет достроен. Большую часть денег в банке я переведу на твой счёт, а в следующем месяце я куплю новый дом для Женевьев и открою для неё ещё один счёт, чтобы она не нуждалась в деньгах и не трогала вас после моего ухода. На тебя и Хлою я оформлю ещё пару участков земли: один во Франции, другой в Англии. Денег на строительство ещё нескольких домов вам хватит. Я позабочусь о том, чтобы на ближайшие десять лет вы забыли о деньгах, так что вы ни в чём не будете нуждаться. Твоя задача не распространяться обо всём этом. — Джей, откуда так много денег? — изумлённо вымолвила застывшая Меган. — Я провернул за спиной Криса одну крупную сделку с англичанами, пока он возился со своими французами, — самодовольно ответил Джастин, нежно заправив кудрявый локон за ухо сестры. — Но вскоре я перекрою ему кислород во Франции, и все его махинации вскроются — тогда его посадят или казнят, мне плевать, но все его деньги я уже потихоньку начал переводить к себе на анонимный счёт в одном английском банке. Он до последнего ничего не узнает. Я постарался замести все следы. Когда я уеду, один надёжный человек в банке переведёт эти деньги на четыре счёта: для тебя, мамы, Хлои и Женевьев. Остальные деньги я сам разделю на каждую из вас. — Господи, Джастин, я не узнаю тебя, ты ли мой братец? Что за злость сжигает тебя? — глядя в горящие огнём глаза, выдохнула Меган, едва сдерживая себя, чтобы не отвести глаз от его искажённого довольной гримасой лица, которое выглядело при свете луны ещё страшнее за счёт прорезающего щёку и нос глубокого шрама, казавшегося почти чёрной линией в тени деревьев. — Это не злость, Мег, — сумрачно улыбнувшись, сказал Джастин, воистину радуясь скорой мести, которую он уготовил для Гейта. — Это нечто другое. Пойдём в дом, я думаю, что сегодня мне предстоит отчитываться за очередную пропущенную встречу со Стэнтоном. Не хотел бы я пропустить такое шоу. Кристофер вне себя, я уверен. 2 мая 1866 — Знаешь, я уже устал удивляться твоей дерзости, — резко сказал Крис, поднявшись из-за своего рабочего стола, когда дверь кабинета закрылась, впустив в комнату Джастина, застывшего на середине и не решающегося начать разговор, а только пристально оглядывающего своего собеседника. — Ты чем думаешь вообще? — с презрительным удивлением, спросил Гейт. — Министр вчера снова спрашивал о тебе, и мне пришлось соврать, что ты болен и приносишь свои извинения за очередную сорванную встречу. — Тебя это не должно сильно угнетать, ты же мастер лжи, — ухмыльнувшись, колко парировал Джастин. Злость Криса всё больше нарастала, становясь слишком явной, отражаясь в его сверкающих глазах, но внезапно осмелевший Калверли держался слишком невозмутимо, с необыкновенным высокомерием, даже с вызовом, абсолютно не испытывая страха перед этой яростью. — Солги ему в следующий раз, что я умер. Думаю, это самое лёгкое решение. Нет человека — нет проблем, и тебе больше не придётся извиняться за меня. — Идиот! — вскричал Гейт, быстро зайдя за спину Джастина, и тот с лёгким волнением услышал, как щёлкает замок запирающейся двери. — Где ты был всю ночь? Я отправил в город половину своих людей, Джим чуть не рехнулся, разыскивая тебя. Твой кучер вообще сказал, что последний раз видел тебя вечером у Старой аллеи! Какого беса ты там забыл, ублюдок?! Джастин хотел схватить Криса за ворот рубашки и вытрясти из него что-нибудь более вразумительное, чем оскорбления и яростное шипение в свой адрес, но, разглядев в безулыбчивых, серых глазах жгучую неприязнь и злость, он сдержался. — Джим Бивер? — едва проговорил обеспокоенный Джастин, у него ужасно дрожало и стучало сердце при мысли, что он доставил другу столько головной боли этой ночью. Он вопросительно оглянулся на бушующего Криса, ожидая, когда же весь этот бурлящий поток раздражения и злости выплеснется на него, но Гейт тревожно вглядывался в лицо Джастина — поражённый и задумчивый. И Джастин невольно спрашивает себя: какая же сила заставила блистать таким огнём эти грустные глаза, и почему прежде он не замечал, как печальны они, отчего так часто вздымается его грудь? Что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту мужчины, совершенно ему незнакомого, чужого, почему его лицо на миг озарилось пониманием и даже раскаянием, какое было присуще ему шесть лет назад, во времена их крепких дружеских отношений. Но прежде, чем эта мысль сформировалась в мозгу, Джастин поймал тот же задумчивый и рассеянный взгляд, который выбил её из головы Калверли, как по мановению волшебной палочки. На лицо Криса вернулась привычная маска — бледная личина, со следами какой-то мертвящей тоски и досады за минутную слабость. — Он возглавлял солдат, и когда под утро они все вернулись ни с чем, бедный старик едва не получил удар, — сказал Гейт, сосредоточенно наблюдая за притихшим и встревоженным Джастином. — Ещё раз спрашиваю: где ты был? — Тебя это не касается, — устало склонив голову и не глядя на него, но довольно решительно, ответил Джастин. Милое, грациозное воспоминание об Алексе пронеслось в его голове, как лёгкий бриз в удушливо-жарких, тропических лесах, вновь возвращая странные мысли, теснящие грудь счастьем, и слова его сделались слишком радостными от воспоминаний. Услышав их, Крис взорвался жутким криком: — Тварь ты бессердечная! О своей maman ты тоже не подумал? Она всю ночь рыдала, думая, что ей принесут утром твоё изуродованное тело! — Хватит, Крис! Замолчи, я не желаю ничего больше слышать. Я устал и иду спать, — так же срывается на крик Джастин, хотя по глазам Гейта он и видит, что истинная суть кроется не в его неукротимом гневе, а в настоящем беспокойстве. Между тем, чего-то другого просит и хочет душа: не ссор, не скандалов и не драки, к которой они вновь близятся. Но Джастин знает, что он, словно отчаянный мечтатель, напрасно роется в своих старых фантазиях, как в остывшей золе, в поиске хоть какой-нибудь искорки, чтобы оживить угасшее пламя. И может, ему удалось бы тогда этим возрождённым огнём пригреть похолодевшее сердце друга и воскресить в нём всё, что было прежде, что трогало душу, что кипятило кровь, что вырывало смех, а не крик. Джастин чувствовал, что Крис действительно волновался за него, как если бы их связывали настоящие чувства, а не купленные его деньгами и не навязанные шантажом. Но, глядя в эти искрящиеся раздражением глаза, Калверли ничего не мог поделать с собственной злостью и обидой, всем своим существом стремясь поскорее оказаться в постели и уснуть крепким сном, дожидаясь пробуждения и момента, когда он вновь сможет пойти к своему белокурому водопаду, низвергающему на него ласковые тёплые воды своей нежной любви. Джастин уверенно делает шаг к двери и сразу же вспоминает, что она закрыта на ключ, ремешок от которого издевательски-показательно намотан на палец Гейта. Тот, злобно и беззвучно насмехаясь над Джастином, слегка покачивает вещицу из стороны в сторону, будто заговорённый маятник. — Ты не выйдешь из этой комнаты, Джастин, — тихо говорит он, пристально и выжидающе глядя в угрюмое лицо. — Ты рассчитываешь, что запертая дверь меня остановит? — вопросительно изогнув бровь, спрашивает Джастин, всеми силами сдерживая нервную дрожь, взявшуюся из ниоткуда, как привычное явление, возникающее в те моменты, когда его личную свободу всячески ограничивают. — Я остановлю тебя, если сделаешь ещё один шаг. Крис быстрым движением отвёл руку, и на другом конце комнаты раздался звон металла. Джастин машинально кинулся за ключом, откинутым под кресло, стоящее у камина, но сильная рука перехватила его, вцепившись в плечо, развернув к себе лицом. Один короткий сильный удар в грудь — и Джастин едва не падает, наткнувшись крестцом на массивный стол, чувствуя, как от кости поднимается нервный болезненный импульс. Пальцы Гейта разжались, одна рука настойчиво переместилась чуть выше поясницы, в то время как другая — уверено покоилась на упругих ягодицах. — Отпусти, сука! — простонал Джастин, едва шипя слова сквозь плотно сжатые губы, морщась от боли в пояснице, разливающейся по ногам и спине. Длинная, сильная рука взметнулась, зажала его шею локтевым сгибом, и дыхание Джастина прервалось на коротком вздохе, быстро обернувшимся тихим хриплым поскуливанием. — Терпи, — прошептал Крис и жёстко впился в шею Джастина, оставляя укусы, заставляя того бессильно сжимать кулаки, прогибаясь в пояснице, чтобы хоть немного ослабить давление столешницы, что невольно приближало его к горячему телу мучителя. Бесстыжий язык спустился вдоль шеи, неторопливо вылизывая и посасывая чувствительную кожу, но Джастин даже и не думал сопротивляться, почти совладав с собой и расслабившись в сильных объятиях. Крис оторвался от его истерзанной шеи и внимательно посмотрел в затянутые ненавистью глаза. — На что ты рассчитывал, соглашаясь на эту сделку? Неужели ты думал, что я подарю тебе и твоей семье эту роскошную жизнь только за твои блядские глазки?! — Так бери, что тебе нужно, да поживее! Ну же, чего ты ждёшь? Ты можешь трахать меня, как тебе нравится, я не буду сопротивляться на этот раз, — оборвав свои яростные возгласы, Джастин резко замолчал. Ему ужасно хотелось захохотать, потому что он уже чувствовал, что внутри зашевелился какой-то враждебный бесёнок, что ему уже начало захватывать горло, подёргивать подбородок, а глаза всё более и более влажнели, наполняясь слезами, которые он не желал показывать Кристоферу — никогда больше. С какой-то тупой отрешённостью, Джастин начал поглаживать плечи Криса, придвигаясь ближе к нему, полностью готовый выполнить условие своего договора. Его пальцы мягко перебирали складки белой рубашки, легко касаясь горячей кожи плоского живота. Тесная накрахмаленная рубашка Гейта затрещала по швам, когда Джастин рванул тонкую ткань. Сейчас он — великолепное животное, с прикрытым маской лицом, обязанное робко повиноваться всем его прихотям, а не яростно отбиваться от этих навязчивых прикосновений, как обычно и бывало, а всё потому, что в Джастине возродились новые силы. Живая вода его страсти поднимается, откидывая грусть и тоску в сторону, закипая, она превращается в стихию, по силе превосходящую Кристофера. Теперь его владения — пена светлых волос с проблесками тонких нитей серебра; дерзкая зелень больших глаз простирается по берегам, что были названы именем его силы во времена свирепых, кровавых боёв. Алекс был той силой, тем идолом, который во много раз благородней, чем фламандская сказка, в сотню раз величественней древних Арий, и с его появлением длинные ночи в этом кошмарном городе растворились. Для Джастина настало время желаний и их исполнения, и ему было плевать на то, что грубые руки шарят по его телу, будто наваждение или страшный сон, ведь кости оделись в новое, влюблённое тело, готовое стерпеть всё ради его души и заключённого внутри неё желания. Джастин тянет Криса к дивану, но крепкий захват рук даёт ему понять, что всё будет идти так, как того пожелает Гейт — не иначе, и Джастин, подчиняясь, опускается на пол, скидывая с плеч уже расстёгнутую Крисом рубашку, а тот ловит каждое движение Джастина. Калверли смотрит, как его губы кривятся в ядовитой улыбке с таким восторгом и чуть ли не с обожанием, хотя и с каплей той злости, что всегда пробуждается в Гейте, когда Джастин находится рядом. Словно какой-то бес внутри его сердца выпускает отравленные коготки, пропитывающие его безумием от осознания того, что каждый раз, когда Джастин отдаёт в его полное распоряжение своё тело — дух его, как свободная птица, уносится ввысь, витая где-то вне досягаемости Гейта. Крис снова видит в каре-зелёных глазах этот далёкий отблеск, эти искры, выжигающие внутри него пустыню — как плевок в лицо, как насмешка природы над слабым человеком, которому не выжить под палящими лучами жёсткого солнца, безнадёжно сгорающего, бредущего куда-то по раскалённой земле, с иллюзией прекрасного спасения перед глазами. Крис каждый раз горит, погружаясь в зыбучие пески этой раскалённой ненавистью пустыни, застывшей во взоре Джастина, и он зло опрокидывает его, заставляет ощутить всем телом свою силу, и под касаниями его пальцев тело Калверли словно каменеет. Джастин продолжительно смотрит в глаза напротив и с лёгкой долей паники видит, что они, как и прежде — десятки раз до этого — затянуты мутной завесой вожделения — яростного, граничащего с болью. Крис привстаёт, переворачивает Джастина на живот, дёргает его за руки, почти выворачивая суставы, до хруста в костях, но не ломая, резко и сильно становится коленом на поясницу и тянет на себя, прогибая длинное тело. Джастин глухо вскрикивает, откидывая голову назад, чтобы облегчить ноющую боль в позвоночнике. Гейт перехватывает оба его запястья одной рукой, не прилагая для захвата особых усилий, ведь Джастин застыл под ним, не сопротивляясь. Вторая рука Гейта рваными, нервными движениями очерчивает изгиб ставших напряжёнными мышц спины, где из-за худобы видны мельчайшие косточки, свободно скользящие под жёсткими пальцами. Крис обводит кончиками пальцев лопатки, проходится по выпирающим позвонкам, сдвинув ладонь к дугам рёбер, тяжело и редко расширяющихся под тяжестью нависшего сверху тела. Джастин сжал губы в тонкую линию, прошипел, повторяя, что не станет сопротивляться, только желая поскорее прекратить это, быстрее закончить, и то безразличие, с которым это было сказано, заставило Криса, вздрогнув, разжать руку, выпустив запястья Джастина из железного захвата стальных пальцев. Дрожащими от желания и злости руками он расстегнул и спустил свои штаны, коротко приказав неподвижному Джастину: — Раздевайся, дрянь. Хочешь побыстрее избавиться от меня? Ну что ж, давай, делай, что должен. «О Небеса, раскройте ему глаза, снимите с них пелену этого помешательства… У него есть всё, о чём можно только мечтать. Неужели он жаждет большего? Мне не суждено понять его. А значит, и отступиться я не смогу», — Джастин быстро скинул с себя оставшуюся немногочисленную одежду, испуганно услышав, как звонко кусочек металла ударился о деревянный пол, неподалёку от брошенных в сторону штанов. Что стало причиной звука, Джастин так и не успел понять: Крис схватил его за волосы и дёрнул на себя, опустив одну руку и обхватив вялое естество Джастина. Гейт играл с ним, прижимая его гибкое, податливое тело к себе, вбирая губами вкус кожи, отмечая кроваво-красными жёсткими поцелуями своё право обладания, быстро зажигая в Джастине похоть, ударившую горячим потоком в член, напрягшийся под ладонью Криса, в ответ на грубые ритмичные прикосновения. Джастин отвечает тем же, медленно проведя языком по скуле Гейта, спускаясь и захватывая губами кожу на шее, плотно сжимая челюсти, оставляя бордовый укус, ярким пятном украсивший пульсирующую артерию. На его губах замирает солоноватый привкус пота — резкий, возбуждающий, свойственный только мужскому телу: он кружит Джастину голову, и сладкой тёплой дрожью струится по коже, проникая внутрь и разгоняя кровь. Гейт гладил пальцами одной руки его волосы, пропуская вьющиеся тёмно-каштановые локоны меж пальцев, оттягивая голову назад, оголяя шею Джастина, зубы добрались до мочки уха и сильно прикусили. Крис легко отпихнул его от себя, облокотившись на локти, принял расслабленную позу, раздвинув ноги, и кивком указав Джастину вниз, на свой колом стоящий член, хрипло сказав: — Приступай. Мне показалось или ты торопился? Вкус Алекса полностью стёрся с его губ, и Джастин с сожалением подумал о том, что сейчас ему придётся проделать то же самое действие, только с человеком, чей запах и вкус будет по привычке преследовать его до самого утра, как навязчивое напоминание этого постыдного момента. Джастин, повинуясь, наклонился и провёл языком по головке, лизнул нежную верхушку; помогая себе рукой, он легко взял член в рот, чуть надавил языком на уздечку. Подрагивающий орган проскользнул в его горло и задвигался, глубоко вторгаясь в горячий источник блаженства. Ловя ладонью его длинные кудрявые пряди, Крис всё сильнее вскидывал бедра, одновременно с тем надавливая на затылок и заставляя задыхающегося Джастина брать член почти на всю длину. Джастин впускает его в себя, чувствуя, как саднит горло, но через несколько томительно-болезненных секунд рука Кристофера отпускает его волосы. Джастин получает глоток воздуха, едва справляясь с судорогой, пронзившей напряжённую челюсть, терпеливо и вдумчиво снимая языком капли с головки, ловит срывающиеся с губ Криса стоны. Тот запрокинул голову, закрыл глаза, полностью поглощённый своими ощущениями, но рука его властно и жестоко сжала плечо Джастина, не давая отодвинуться, привлекая его обратно к своему истекающему члену. Джастин повинуется, зная, что виной этому очередному насилию — возбуждение и яд в крови Кристофера, который заставляет его забывать о настоящем, погружая разум в бредовые фантазии и несбыточные грёзы. Джастин провёл мокрую дорожку от основания яичек до головки члена, затем взял его в рот, обхватил губами, посасывая и потихоньку впуская глубже издевательски-медленным движением, ощущая солёный вкус гладкой плоти, пульсирующей под языком. Он сглатывает слюну и чувствует, как член Гейта вздрагивает внутри его рта, твердеет ещё больше, и Джастин выпускает набухшую тёмно-красную головку, сглотнув первые капли семени. Какой-то незримый густой пар охватывает их тела. Губы Джастина приоткрылись судорожно впуская в себя тяжёлый влажный воздух, а подушечки пальцев Гейта невесомо коснулись их, словно вспоминая, узнавая заново, размазывая собственную влагу и его слюну, чертя затейливый невидимый узор на припухших губах. Серые глаза каменным, непоколебимым алтарём застыли перед взором своей жертвы, с тем отпечатком крови, что пролилась между ними, осквернив тело Джастина и душу Кристофера. Джастин знал всё наперёд, знал, что Гейт непреклонен, и что он всё равно возьмёт своё, понимал, что снова обречён принести кровавую дань, утопить свой стыд в холоде бесчувственного камня этих глаз. Крис наклонился, вновь терзая языком и зубами приоткрытые тонкие губы, глотая сдавленные короткие стоны. Желание вспыхнуло в животе, засосало нутро, мошонка поджалась, а алые пятна заиграли на щеках Джастина, из пениса потекла густая капля белёсой жидкости. На мгновение Джастину показалось, что всё сейчас прекратится, и он с нетерпением вглядывался в его задумчивое лицо, затуманенные похотью глаза, но гладкая ладонь накрывает его живот, обводя указательным пальцем пупок, спускаясь ниже к завитку тёмных волос. Позволяя миражам заполнить свой разум, Джастин делает то, что велят ему эти руки: он вновь переворачивается на живот, облокотившись на локти, и ждёт пока Крис достанет из тумбочки небольшую баночку с душистым маслом, растирая его на пальцах и медленно, плавно скользя влажной ладонью по всей длине окрепшего члена. Джастин не поворачивается, предпочитая молча ждать, и вот тяжёлая ладонь ложится ему на поясницу, заставляя прогнуться. Крис наклоняется ближе, и тёплое дыхание у самой щеки обжигает, влажный язык, касающийся уха, режет лёгкой нетерпеливой дрожью, сердце его заколотилось, как птица в силке. Джастин низко наклонил голову и стиснул зубы, почувствовав, как жадные руки торопливо разводят в стороны его ягодицы. Влажные пальцы почти беспрепятственно проникли внутрь его тела, которое давно привыкло к подобным вторжениям, но лёгкий спазм внизу живота заставил Джастина вздрогнуть, дёрнувшись молниеносным змеиным движением, извернуться, но сразу же он оказался притиснутым к полу. — Не смей дёргаться, — жаркое дыхание коснулось его изуродованной шрамом щеки, и Джастину показалось, что властный голос сковывает его тяжёлыми цепями, обездвиживает, словно, как прежде, острый клинок врага приставлен к его горлу, и любое движение могло обернуться последним. Два пальца, оглаживая тугие мышцы, скользили в нём, безболезненно, но настойчиво. Крис ловил малейшее движение гибкого тела в своих руках и удовлетворённо улыбнулся, когда, тихо охнув, опьянённый желанием Джастин подался навстречу его пальцам. Крепко удерживая извивающееся тело, Гейт прильнул плотнее, поглаживая его влажную спину и жарко шепча в волосы: — Отлично, вот таким ты и должен быть всегда. Гейт неистово целовал плечи, поглаживая бешено бьющийся пульс и невзначай сжимая пальцы на шее, словно предостерегая Джастина, что малейшее неповиновение — и ему придётся плохо. — Закрой пасть, — сухо рыкнул Джастин, кровь толчками шумела в ушах, а ногти яростно впились в деревянные доски скользкого пола, но к счастью у него была значительная сила воли, чтобы ограничиться только коротким проклятием в адрес Гейта, хотя желание придушить эту тварь было едва ли преодолимым. — Чёрт, будь ты проклят, давай же, трахни меня! За спиной раздался короткий смешок, и в тот же момент пальцы медленно вышли из его тела, а головка члена упёрлась в тугую теплоту; рука Гейта обхватила бедро, вторая — помогала войти, и Джастин издал тихий раскатистый звук. Кристофер проник в него резким толчком. Вторжение шокировало Джастина до оцепенения, отчего внутренние мышцы дрогнули и сократились, он что-то недовольно прошипел, болезненно вскрикнул в тот момент, когда Крис вдавил член в простату и начал двигаться. Удовольствие Гейта падало с губ рычащими и длинными гортанными стонами, он, не сдерживая себя, всё усиливал давление, проникая глубже и жёстче, до синяков сжимая пальцы на его бедрах, и резко дергал, насаживая на себя, намеренно причиняя боль. Холодный липкий пот струился по лицу Джастина, вдоль позвоночника, под мошонкой, и в какой-то момент боль от жёстких пальцев затмила всё остальное: Джастин всецело отдался ей, потому что это было легче терпеть, чем огненное жжение в прямой кишке. В Гейте жило само безумие, очевидное и кричащее, и Джастин тихо заскрежетал зубами, глотая стоны едва различимого удовольствия, на фоне ноющей болезненной волны, очутившись в мире наслаждения и боли. Простата пульсировала, каждый толчок по ней вынуждал Джастина всё смелее и нетерпеливее насаживаться на член Кристофера, который сильнее подтягивал его за бёдра, делая проникновение настолько глубоким, что у Джастина вырывался лишь тихий хриплый скулёж. Задыхаясь от едва терпимой тянущей боли, он вслепую скользнул рукой в густые волосы Криса, похожие на тяжёлый шелк, зажатый в ладони: Кристофер зло вскрикнул за его спиной, но руку, с силой сжимающую его короткие волосы, скинуть не смог. Вжавшись щекой в пол, Джастин опустил вторую руку к своему члену, с которого редкими каплями падали на пол жемчужные искры. Дрожащая от напряжения рука начала жёстко двигаться по всей длине ствола, в надежде получить быстрое облегчение от этой вибрирующей тяжести, ощутить бархатистый раскат оргазма, ласковую влагу, извергающуюся из его набухшего члена. Джастин безвольно сотрясался под грубыми ударами и, выпустив волосы Гейта, опёрся рукой о скользкий пол, чувствуя себя так, словно он двигался ощупью в темноте, не представляя, что именно творит его тело, которое, дрожа в накатывающем оргазме, извивалось под терзающими прикосновениями. Джастин наконец-то ощутил столь исступлённое блаженство, принёсшее долгожданное облегчение, когда горячая волна, блуждающая всё это время по телу, достигла вершины; отверстие раскрылось, и из него начала сочиться густая жидкость, стекая по пальцам и мягко обволакивая горячую ладонь Джастина. Ещё несколько глубоких ударов — и он услышал хриплый, сдавленный вскрик Криса за своей спиной, вырвавшийся из самых глубин его души. Страсть дикого зверя, поймавшего свою жертву. Горячий поток обжёг растерзанное нутро Джастина, вызвав дрожь — слишком сильную, чтобы быть приятной или терпимой, отчего он просто взвыл, резко сделав выпад вперед, вырываясь из ослабевших жёстких рук. — А ты говорил, что не сможешь получить удовольствие, — сказал Кристофер, поднявшись на ноги, язвительно глядя сверху вниз на скривившегося в болезненном спазме парня. — Теперь можешь идти куда пожелаешь. В пределах этого дома, разумеется. — Что ты имеешь в виду? — прохрипел Джастин, держась рукой за живот, откуда резкими ядовитыми червями, расползающимися по телу, перемещалась острая боль. Он всё ещё ощущал от своей кожи туманно-мускусный, сладко-древесный аромат сандалового масла, тяжёлый, но не настолько, чтобы перебить металлический, резкий запах крови, медленными каплями сворачивающейся на окровавленном члене Криса. — Из дома ни ногой, — небрежно и безразлично отвечает тот, поднимая с пола баночку с маслом и, закрутив крышку, пряча в ящик, не глядя на сжавшегося у его ног Калверли. — Если понадобится, я выбью окна, выломаю любую дверь, но выйду наружу, Крис, — ответил он, с трудом поднимаясь на ноги. Не в силах выпрямиться полностью, Джастин схватился одной рукой за спинку дивана, но на обескровленном лице его не дрогнул ни единый мускул, однако резкая боль в кишках вызвала у него звон в ушах, а комната водоворотом закрутилась перед глазами. — Если понадобится, я поставлю на них решётки, а на тебя надену кандалы, Джастин, — пресёк его Кристофер, неопределённо махнув рукой в сторону окна, и Джастин неосознанно вздрогнул от этого резкого движения. — Тебе же не впервой быть рабом, так ведь? Наслаждайся. Обретённые из иного источника смелость и уверенность в себе, пробуждённые долгожданной встречей с родной душой — держались внутри, вопреки желаниям Гейта. Джастин, сорвавшись на вопль, рычанием раненого измотанного животного смело выкрикнул: — Да, ты прав: я уже давно породнился, натерпелся, свыкся с этим! Но это не твоя заслуга. Ты — не он! — зло шипит ему в лицо Джастин, выпрямив затекшую спину, оставив боль за порогом своего сознания. — Власть — вот основное наслаждение, но правишь здесь не ты. Калверли видит, что теперь стальные глаза молодого хищника поблёскивают сдерживаемой, сокрытой до поры угрозой, потому что Джастину не нужно было уточнять, о ком именно идёт речь. Он одержал первую победу на пути священной мести, ведь мысли о Алексе Эллингтоне так же часто посещали голову Гейта за эти годы, как и мысли самого Джастина, который знал, что столкновение этих двух мужчин неизбежно приведёт к смертельно опасной игре, где останется только один победитель. — Убирайся к себе, Джастин, — Крис задрожал от злости и заскрежетал зубами. Протянув руки и схватив Джастина за плечи, впившись в его плоть ногтями, он тяжёлым движением отшвырнул парня к двери и, услышав громкий вскрик, ухмыльнулся, наблюдая за тем, как Джастин, ударяясь истерзанным телом о дверь, сползает вниз на подкосившихся ногах. — Я не выпущу тебя, хватит этих ночных пропаж, хватит бегать, Джей. Я всё равно найду тебя. — Можешь закрыть все двери и спрятать все ключи, но это ничего не изменит: я здесь господин и хозяин, Крис, я управляю тобой всецело. Не наоборот, — сумасшедшая улыбка тронула бледные губы Джастина, и он впился в Гейта пронзительным взглядом. Ликование, которое затмило в нём иные чувства, вырывалось из него наружу истерическим смехом, повергшим Кристофера в замешательство. — Ты мой раб, Крис… Я знаю приёмы, которыми можно побороть тебя, я знаю о твоих планах наперёд. Неважно кто кого имеет, я всё равно знаю тебя, знаю твоё уязвимое место. Это я. Тебе никогда не справиться со мной. 27. Арии — Одни из пяти первых человеческих рас, каждая из которых занимала один из существовавших в то время земных материков, имела свою цивилизацию и развивала свои традиции. Арии — представители древней цивилизации, согласно авестийским текстам, предки современных людей белой (европеоидной) расы — пришли на Землю со звёзд Большой Медведицы.