Две войны

Why were you crying? What arе you dying for? Your dream, did it satisfy or terrify? Annoying pain in my head The things left unsaid I'm sorry that we had been relying On you too much to be free (SIM — Under the tree) 5 мая 1866 До ужина, который в доме Гейта подавался в шесть часов вечера, время тянулось бесконечно долго и нестерпимо однообразно. Для Джастина этот дневной промежуток — самый тяжёлый и самый пустой в жизни дома, так как с часу до четырех Меган — на занятиях музыкой, Женевьев гуляет по городу с подругами, опустошая дорогие магазины одежды, а Шерри с Хлоей читают очередную книжку о рыцарях и мифических врагах античного человечества. Это время отдалённо было похоже по настроению на те вялые пустые часы, которые частенько переживал Джастин в праздники за стенами лицея, во время учёбы в Техасе. Оставаясь в одиночестве, в ожидании приезда вечно занятого отца, когда друзья, чьи плантации находились неподалёку, не скрывая радости от предвкушения каникул, разъезжались по домам, он, закрывшись в комнате, сходил с ума от безделья, когда много свободы и много лени, и целый день царит светлая сладкая скука. Джеральд всегда сам приезжал в лицей, за шестьдесят миль от Остина, чтобы забрать Джастина домой. В доме Гейта днём царила та же атмосфера, и Джастин, наплевав на все впитанные им с молоком матери правила приличия и светский лоск, в нижних штанах и белой сорочке, с небрежно расстёгнутыми пуговицами, а иногда и босиком, бесцельно слонялся из комнаты в комнату: непричёсанный, небритый, лениво тыкал указательным пальцем в клавиши старого рояля, тускло поблёскивающего чёрным изогнутым боком, глухо бормоча своим басом, подобно дикому зверю, или радостно щебеча, как вольная птица. Иной раз Джастин апатично раскладывал пасьянс, перебраниваясь с Кристофером, снующим рядом, и с томительным раздражением ожидал вечера, когда Джим прикажет солдатам запереть ворота Флюке-Брайн грей. Откроются они вновь только для него в середине ночи, когда все в доме уснут. Тогда он сможет спокойно, не боясь что его заметят, уйти из дома в Старый город, к Алексу. С недавних пор выйти на улицу стало для него колоссальной проблемой. — Сюда, Роуж! — окликнул рыжего пса Джастин, и тот, подняв голову, непонимающе уставился на хозяина немигающим взглядом собачьих карих глаз, но со своего места у порога гостиной так и не сдвинулся. — Пойдём, прогуляемся. Джастину потребовалось двое суток, чтобы снова безболезненно передвигаться по дому, потому что с той ночи, когда Крис жёстко поимел его в своём кабинете, ему было крайне сложно даже сдвинуться с места. Суставы протяжно ныли, во всём теле поселилась утомлённая боль и слабость, но этим утром он почувствовал себя значительно лучше, готовым выйти на свежий воздух. — Ты забыл наш недавний разговор? — послышался раздражённый голос с балкона второго этажа, где, облокотившись о перила, зло сверкал глазами Гейт, довольно ухмыляясь, глядя на вздрогнувшего от неожиданности Калверли. — Даже пёс меня понял лучше, чем ты. Из дома ты не выйдешь, пока я не разрешу. — Я не твой заключённый! — разъярённо кинулся к лестнице Джастин. Под его ногами лежала тёмно-песочного цвета ковровая дорожка, придерживаемая медными прутьями, устилая ступеньки, и он уже было представил, как спустит с лестницы заносчивого наглеца, но вовремя совладал с собой, всего лишь прошипев: — Вздумал командовать мной, будто мы всё ещё на фронте? Не выйдет, Крис, на мне нет цепей. Война закончена, ты не командир мне, а я — не пленник. — К чему цепи, ведь ты и так делаешь всё, что я от тебя хочу, — в высшей степени самодовольно ответил Гейт, резким и злорадным тоном, словно демон, потешающийся над жертвой во время своего зверского пира в огненной пучине. — Этой войне никогда не придёт конец, Джастин. Хватит пустой болтовни, отправляйся к себе и жди меня там. Надеюсь, ты уже готов и не истекаешь кровью, а даже если и нет — мне плевать. Джастин безразлично разглядывал стены, отделанные под мрамор, украшенный лепкой свод, но услышав последние слова Кристофера, ему стало дурно, и только перила, в которые он судорожно вцепился, помогли удержаться на ногах. Он гневно глянул в глаза Криса, где, угрожающе веселясь, искрились горящие угли, по которым Джастин уже устал ходить, оставляя на теле всё новые и новые шрамы на ещё не заживших ранах. Как часы на башне, которые не отбивают время, а безмолвно тикают, отсчитывая строгое движение стрелок, он знал, что память беспощадно будет возвращать его в ту ночь, когда Крис разжёг этот пожар в своей душе. А Джастин не знал, как унять его, каждый раз обжигаясь. Он так часто не решался признаться себе в тех сумасшедших мечтах, которые неизбежны, когда любишь, и когда любовь огромна, а нежность беспредельна. Вот, Алекс ждёт его, совсем рядом, и цель, казалось бы, достигнута — всего лишь выйти из дома и отправится к нему, но Гейт стоит у него на пути, словно дамба, преграждающая путь реке, стремящейся слиться с океаном, как толща земли, мешающая ожившему от летаргического сна мертвецу выбраться на поверхность, к воздуху. — Меня не волнует, чего ты хочешь! — вскричал Джастин и рванул наверх, будто бросившись сквозь ветер и буйство морской стихии, преодолевая слабый голосок рассудка, напоминающий о том, что ему пока не стоит делать резких движений. Поравнявшись с Гейтом, он быстрым движением схватил того за ворот рубашки, притянув к себе, глухо шепча в улыбающиеся губы и отчаянно желая стереть одним сильным ударом этот мерзкий оскал: — Тебе меня не остановить. Я буду делать, что хочу. На данный момент у меня есть желание вырывать тебе язык. Крис тихо хмыкнул, почти лениво поднял руку и неожиданно сильно ударил Джастина по лицу так, что его голова мотнулась в сторону, и из разбитой губы потекла тонкой струйкой кровь, застыв на секунду на подбородке, чтобы затем упасть вязкой каплей на белоснежную ткань рубашки. — Мне знакомы другие стороны твоего вольного нрава, — гаркнул Крис, схватив растрёпанные тёмные волосы, и, сжав кулак, дернул Джастина на себя, вырвав из разбитых губ болезненное шипение и словив мятежный взгляд с искажённого, бледного, свинцового лица. — Ты подстилка, и тебе нравится, когда тебя имеют. Я прикручу твои руки к кровати и исполосую плетью спину, потом выжгу клеймо на твоём лице — одним шрамом больше, но какая тебе будет разница, если я переломаю тебе обе ноги ко всему прочему? — издевательский смешок прокрался в возбуждённый разум Джастина, и горячий змеиный язык, словно клинок, остро прошёлся по глубокому рубцу на щеке. Джастин извернулся, чтобы нанести ответный удар, но Крис быстрым отточенным движением перехватил его кисти и заломил за спину руки, навалившись сверху, не давая вздохнуть полной грудью, вынуждая Джастина спиной упереться о перила, без шансов высвободиться. В весе Джастин проигрывал последнему бродяге со Старых улиц, так и не набрав нормальный для своего возраста и роста вес, чего нельзя было сказать о крепком, здоровом теле Кристофера, в котором была сосредоточена грандиозная сила и жестокая страсть. Джастин вскинул голову, впившись холодным ненавидящим взглядом в глаза животного перед собой и, проведя языком по окровавленным губам, чувствуя характерный вкус, обнажил розовые от крови зубы, вырисовывая на окаменевшем лице улыбку. — Таким ты меня хочешь, друг? — с игривой хрипотой в голосе выдохнул он в рот Криса, оставив красный след на его нижней губе, как напоминание о том, что раны имеют свойство кровоточить. — Тебя возбуждает вид моей крови? Не боишься, что однажды ночью я пролью твою? — Джастин стоит вплотную к горячему телу Гейта и прекрасно чувствует его напряжённый член на уровне своего паха, зная, что Крис легко теряет голову от ощущения своей безграничной власти над ним. И это в равной степени веселит Джастина, как и пугает. Сейчас Джастин не смог бы наверняка сказать, кто с кем играет, ведь он знал, как заставить Криса потерять всякую бдительность, но Гейт, в свою очередь, знал, как пробудить в Джастине неконтролируемую панику. Гейт коснулся пальцем алой бусинки, застывшей на его подбородке, поднёс её ко рту и попробовал знакомый вкус крови. — Я твой ночной кошмар. Неужто ты думал, с кошмарами покончено? Дьявол ухмылялся, расплываясь в ведомом только ему блаженстве, а сжавшиеся на затылке пальцы дали беззвучную команду приблизиться к его лицу, но Джастин упрямо попытался отвернуться, как вдруг он почувствовал, что железные тиски отпускают его руки, но выпрямиться не успел — тяжёлый кулак врезался ему в живот. Намотанные на руку волосы не дали упасть, и он беспомощно повис, судорожно хватая ртом воздух, с губ срывались невольные стоны, падая на пол вместе с тонкой полоской слюны и крови. Голос едва слышный, тиранически благородный, со свистящим хрипом, ужасающе страшный, прозвучал над его склонённой головой, как приговор: — Твой золотой портсигар остался на полу в кабинете. Странно, не думал, что тебе нравятся такие вульгарные побрякушки, однако… А может он вовсе и не твой? Я узнаю, что происходит, и положу твоему безумию конец. — Тебе не удастся это, — прохрипел Джастин, едва различив собственные слова из-за шума в ушах, будто хаотичного вопля фанфар, но Крис услышал их вполне отчётливо. Он яростно замахнулся для очередного удара, но кровь в жилах Калверли едким огнём окутала каждую мышцу, приведя оцепеневшее от боли тело в действие, и Джастин резко отшатнулся, избегая драки с врагом, которого одолеть ему не под силу. «Как я мог забыть в его кабинете портсигар Алекса? Я полный кретин…» — Джастин! — кулак Криса сразу же превратился в протянутую руку помощи, раздался сдавленный вскрик. Джастин сухими глазами завороженно наблюдает за тем, как огненно-розовый колокол бьёт в облаках над головой, а звуки минорных аккордов старого рояля в гостиной протянутыми струнами над берегами его боли поют ему колыбельную, полную печали и усталых мыслей. Протянутая рука Криса наполняется кровью, которая скатывается рубиновыми осколками на мраморный пол. Где-то заходится пылким лаем Роуж, а сам Джастин лежит вниз лицом на нижних ступенях, потеряв равновесие и оступившись на краю лестницы, падая в глубокую чёрную пучину, шумящую бедственным грохотом, словно волны, яростно бьющие вдоль корпуса судна и вокруг его палуб.

***

— Мистер Калверли, я вас уверяю, несколько дней в постели пойдут вам только на пользу, вы чудом ничего не сломали при падении! Однако вы сильно ударились головой — это крайне неприятное состояние, вам лучше не напрягаться, — доктор сновал у его постели уже минут тридцать и до омерзения бодро распинался насчёт того, что Джастину чертовски повезло, ведь он пролетел восемь каменных ступеней, отделавшись синяками, если, конечно, сравнивать это с теми последствиями, которые могли бы быть при таком падении. — Несколько дней — это сколько? Два, четыре? — раздражённо спросил Джастин, чувствуя, как полузакрылись отяжелевшие веки, но полностью отдаться забытью он не смог бы, зная, что в трёх футах от его кровати стоит взволнованный Гейт, словно мерзкий Яго²⁸Яго — центральный персонаж трагедии У. Шекспира «Отелло» (1604), поручик на службе у Отелло: коварный, вероломный интриган, завистник, ревнивец, разрушение — то единственное, на что он способен., снова явившийся у него перед глазами и ни на секунду не дающий покоя. — В идеале желательно не менее недели, сэр, — сказал врач, но сразу же запнулся, услышав прерывистый крик, сотрясающий зеркала в комнате: — У меня нет недели на это! Ну что, изверг, ты доволен? — приподнимаясь на локтях и опираясь на подушки, завопил Джастин, пожирая глазами Кристофера. — Давай, сломай мне шею, или что ты там грозился?.. Ах, да, ноги. Кровь отлила от щёк, губы стали холодными и безжизненными, на лбу выступил ледяной пот; Джастин чувствовал, как белеет, и знал, что щёки приобретают мертвенно-бледный, серовато-синий оттенок, а в голове стоит гул того огненно-розового колокола, звон которого окрашивает комнату в кровавые тона. Тем не менее Джастин и не старался справиться с волнением, крича, срывая голос: — Ну же, раскроши мне кости ног, может, я тогда навеки останусь прикованным к постели, и ты будешь каждую ночь приходить ко мне, по своему обыкновению! Давай, возьми меня прямо сейчас, порви меня! Или уничтожь сразу. Калверли было глубоко плевать, что ошарашенный доктор схватил с тумбочки склянку с каким-то лекарством и судорожно начал капать в стакан с кофе тёмно-зеленую жидкость, а в комнату на крик сбежались Меган и Женевьев, не понимая, что происходит. Крис стоял молча, не двигаясь, но взгляд его приковывал Джастина к постели сильнее, чем любая головная боль в мире: от истошного крика ему стало ужасно плохо, и он упал обратно на подушки, закрыв слезящиеся от света глаза. Под высоким окном с античным орнаментом на молочно-матовых стёклах, пропускавших в комнату рассеянный свет, стоял столик с лампой, рядом лежали журналы, которые Джастин перечитывал, как идиот, книги, лишённые смысла, — и они грозили стать на следующую неделю его постоянными спутниками. Врач поднёс ко рту ложечку с кофе, но как только она коснулась губ Джастина, того затошнило и едва не вырвало. Качка и тряска в шторм на ветхой посудине не могла бы вызвать столь ужасного приступа тошноты, как тот, от которого скорчилось его тело. — Закройте шторы, умоляю! Мои глаза… я сейчас умру. Какая мизерная компенсация за такие великие жертвы! — взмолился Джастин, поворачиваясь ко всем спиной и зарывая голову в мягкие подушки. На войне он получил не одно и не два, и даже не три сотрясения, но это стало самым болезненным из всех, что ему довелось перенести. Ему казалось, что постель была наэлектризована, поскольку нервы начали дёргаться, и по телу побежали слабые мурашки. Джастин недовольно поёжился. Чем больше страдала его голова — тем меньше он способен был держать себя в руках, управлять своим взбалмошным характером, всё время срываясь, теряя почву адекватности из-под ног, впадая в постыдные состояния крайних истерик, как обескровленная оболочка себя самого. — Что происходит, доктор, почему он кричал? — встревоженно прошептала Меган, приблизившись к мужчине. — Возможно расстройство мышления — бред, навязчивые состояния. Я с вашего позволения, мистер Гейт, осмотрю его позже. Если начнётся горячка — пущу кровь, а сейчас ему нужен покой, — сказал тот, вытирая белоснежным платком испарину со лба. — О чём он кричал тебе, Крис? — спросила Женевьев, присаживаясь на кровать супруга и мягким, сдержанным, чопорным движением погладила того по голове, но Джастин раздражённо буркнул, чтобы его оставили в покое — все до единого. — Боюсь, мой друг сильно приложился головой. Не думаю, что сказанное им имеет какой-то смысл, — ответил Кристофер, легко заставив присутствующих проглотить эту ложь, и хотя подобные вещи были для него более чем привычными, лицо его стало хмурым и задумчивым, а в голове видимо до сих пор стояли обвинения Джастина, но виду, что эти слова зацепили его, Крис не подал. Как только все удалились из комнаты, Джастин, бережно придерживая рукой голову, словно старое пугало, опасаясь, что она отвалится и покатится по полу, сел на кровати. Без резких движений, юноша натянул первые попавшиеся вещи и открыл окно, вспоминая то утро в Вайдеронге, когда он рисковал гораздо больше, вылезая из окна и пытаясь передать записку на идущий в Луизиану поезд. Тогда его планам не суждено было сбыться, потому что отряд Гейта подорвал поезд и лишил его брата шансов на спасение, но сейчас Джастин не намерен был ждать и надеяться на лучшее. Собственное здоровье уже давно не заботило его, так как душа рвалась в бандитский район, чтобы на какое-то время забыться рядом с Алексом. Джастин не знал, сможет ли он осилить такой путь в состоянии близком к обмороку, но ноги уже сами стали на карниз, и привычные движения спустили его на твёрдую землю. 28. Яго — центральный персонаж трагедии У. Шекспира «Отелло» (1604), поручик на службе у Отелло: коварный, вероломный интриган, завистник, ревнивец, разрушение — то единственное, на что он способен.

***

29 мая 1866 Крис почти не разговаривал с Джастином, только настороженно приглядываясь; часто Калверли ловил на себе его пристальный взгляд в те моменты, когда, по мнению Гейта, он был слишком занят, чтобы заметить это выжидающее наблюдение. Последний побег из дома через окно, в состоянии слишком шатком, закончился для Джастина коротким обмороком где-то неподалёку от переулка Ланникорфолг, не более чем в ста футах от дома Гейта. К его безумному счастью в этот день нёс дежурство Джим, который направлялся по одноимённой улице и, волей случая, свернул в живописный переулок, сокращая путь, где и увидел худую мужскую фигуру, без сил прислонившуюся к ограде какого-то дома. Он сопроводил незадачливого беглеца обратно домой, выслушивая короткие возгласы протеста и отмахиваясь от неосознанных метаний, рывков на каждом шагу, словно в порыве очередного бегства. Джастин взял с друга слово офицера, что тот ничего не скажет об этом Кристоферу, на что Джим с раздражением ответил ему, нервно почёсывая короткую бороду: — Да какой ты к чертям офицер?! Неразумный щенок, которому сдохнуть захотелось. — Не ты ли убеждал меня в обратном? — ухмыльнулся Джастин, стирая холодный липкий пот со лба, и опасливо пошатнувшись, хватаясь за калитку. — Я говорил тебе, что у меня не так много сил… я нещадно расточаю себя. У него горела голова, язык заплетался как у пьяного, и хотелось содрать с лица, с шеи, со всего тела чёрную паутину, опутывающую его сетью стыда и воспоминаний о той мерзкой, отвратительной ночи с Кристофером. Всех ночей и дней, проведённых с ним. — Ай, да хрен с тобой, упёртый болван! — махнул на того рукой Джим, приоткрывая незапертую калитку и помогая Джастину зайти во двор. — Что стряслось на этот раз? Калверли признался Джиму, что ушибся головой и даже назвал истинную причину — падение с лестницы, утаив, разумеется, некоторые причастные к этому событию моменты. Как только Джастину стало лучше, он начал выходить на улицу под предлогом прогулки с племянницей, и Крис не осмеливался отказать ему в этой маленькой прихоти, но контролировал каждый шаг своего пленника с террасы. Крис не выносил детей: они нервировали его, если только не вели себя исключительно смирно, однако эта черта не была присуща Хлое. Как для большинства из тех, кто много говорит о поведении, для Гейта хорошо вести себя — значило не попадаться на глаза и не путаться под ногами. Он совершенно не понимал поглощённости Джастина племянницей, их ежедневных прогулок, его титанического старания занимать, развлекать, наставлять её, терпения, с которым Джастин выслушивал нескончаемые дурацкие вопросы, относился к её неумеренным требованиям. Он, естественно, не представлял, какую радость дарила она Джастину в ответ, и как легко ей удавалось скрасить его угрюмое заключение в четырёх стенах. Было очевидно, но он, может быть, не желал замечать, что она была его единственной отрадой. Меган уехала в Англию, в пансион для благородных девиц, в надежде получить то нехитрое образование, положенное юным леди её класса и статуса. Опеку над ней взяла на себя престарелая кузина матери леди Чалдон, которая с необыкновенным энтузиазмом взялась за обустройство её дальнейшей жизни, окружив заботой и вниманием, будучи абсолютно уверенной, что приличной юной леди не место среди дикарей Севера, где, о Боже — раскрашенные, увешанные шкурами и скальпами индейцы ходят прямо по улицам города, размахивая окровавленными топорами, или как там они называются — томагавками, а чернокожие наглецы, без стеснения, пристают к белым господам. Меган была счастлива там, присылая два письма в неделю, где подробно описывала свою новую прекрасную жизнь. И читая эти послания, полные вопросов, добрых пожеланий и свидетельств того, что тебя любят и помнят, Джастин испытывал душевный подъём, который мог длиться несколько дней, не потому, что его распирала гордость, а потому, что точно так же, как прежде, когда он был очень молод и очень беспечен, а жизнь его била ключом — он был счастлив. Джастин безгранично радовался успехам Меган, посылая той короткие записки, четыре-пять неровных строк, полных любви и гордости, отправляя их вместе с трёхлистовыми письмами матери в конце каждой недели. Джастин часто по вечерам уезжал из дома под видом того, что ему необходимо проводить Хлою в балетный класс. Хотя этим обычно занимались слуги, Джастин настаивал на том, чтобы сопровождать племянницу, всего лишь на час или два, только бы выбраться из дома, и Кристофер отпускал его, засекая время его отсутствия. Стоило пятилетней Хлое ступить за порог танцевального класса, как Джастин сразу же приказывал Гарри гнать лошадей в Старый город, на перекрёсток Рочестер-кэмптон. Джастин знал, что Алекс занят поддержанием статуса главаря своей банды, которая в городе называлась не иначе как Чёрные Тайпаны, или попросту Тайпаны, выделяясь среди прочих банд не только многочисленностью, но и своей избирательной жестокостью. В последнее время Александр ещё занимался покупкой и продажей женщин, часто хвастаясь, что его подопечные работают в самых шикарных публичных домах в городе, принося ему немалый дополнительный доход, помимо грабежей, а так же информацию о многих знатных клиентах. — А что, — развалившись на кушетке, рассуждал Алекс, — я спасаю этих бедняжек, вытаскиваю их из трущоб. Что их ждёт там, Джастин? Муж пропойца, куча сопливых ребятишек… Да их родители только рады избавиться от лишних ртов, а я ещё и плачу за это звонкой монетой. Они приносят мне прибыль и бесценную информацию обо всех, кто проводит свои вечера с ними. Среди этих ребят немало тех, кто может быть очень полезен мне. Он легко отмахивался от робких попыток Джастина доказать, что эти женщины могли бы устроиться и на честную работу. — Помилуй, Джастин, какая работа, где? Да вы с черномазыми там у себя, на Юге, обходились лучше, чем тут с ними на фабриках… Да и по сути, Джастин, женщины все продажны, — беззаботно продолжал он, не обращая внимания, как кривится Джастин при упоминании Юга, — дай красивое платье, крышу над головой и пару звонких монет — любая раздвинет ноги ради куска хлеба с маслом. И Джастин соглашался с ним, но робкий червячок сомнения всё же грыз его в глубине души — а как же Меган, мама, Хлоя, в конце концов… И что бы было с ними, не продайся он, Джастин, Крису. Джастин считал, что обезопасил их, предотвратив подобную плачевную участь, к которой бы они наверняка пришли в конечном итоге. Просто, наверное, ему повезло намного больше, чем всем этим несчастным женщинам, и его кусок оказался жирнее, но едва ли слаще. В такие моменты он даже проникался какой-то необъяснимой благодарностью Крису, которая моментально сменялась привычной незамутнённой ненавистью или напрочь вылетала из головы, стоило Алексу притянуть его к себе для поцелуя. Нет, Джастин предпочитал не задумываться о том, чем занимается Алекс, да и какое ему было дело до посторонних женщин и чужих судеб. Алекс проводил совещания с управляющими борделей и игорных домов, перепродавал торговцам на чёрном рынке редкие вещицы, организовывал подкуп полиции и городских чиновников и высылал отряды бойцов на разборки с гангстерами из конкурирующих банд, грозящих нарушить его планы. Но лично он крайне редко возглавлял такие походы, потому что сам предпочитал оставаться в доме, дожидаясь Джастина. Днём, валясь с ног от недосыпания, Джастин втайне наслаждался воспоминаниями о прошедшей ночи. Раскатистый командный рык Алекса, который разгонял пьяных бандитов, не имел ничего общего с той невидимой силой, которая научила Джастина затаивать дыхание и считать удары своего сердца при звуках ласковых слов. Эта сила помогла ему понять, отчего стоит любить жизнь и почему следует теперь бояться смерти. Этим вечером Джастин не ездил с Хлоей в балетный класс — его задержала сердечная боль, как старый пробудившийся гнойник, и он устало уселся в кресло, оставшись в гостиной. Племянница вернулась позже обычного, уговорив гувернантку прогуляться в парке и поесть мороженого. Эта маленькая кокетка уже вовсю осваивала науку манипулирования людьми. Дома она решительно взялась за демонстрацию своих маленьких танцевальных умений Джастину, а тот с мягкой улыбкой наблюдал за тем, как Хлоя скачет и носится по комнате, убегая от нянек, дурачась с двумя молодыми женщинами, звонко хихикая и перескакивая с места на место, уворачиваясь от их рук. Джастин веселился от души, давясь смехом, глядя на злость Женевьев и Криса, которые, ополчившись против беспредела в этот чудный субботний вечер, устроили настоящий скандал. — Довольно, юная леди! Отправляйтесь немедленно в постель, — сжав зубы, отчеканил Крис, бесцеремонно поймав за руку Хлою и кивая уставшим женщинам, прыгающим за ней по пятам. Женевьев, будучи того же мнения, торопилась поддержать его, и подчёркнуто недовольно сверлила взглядом притихшую девочку, которая, сдавшись, позволила гувернантке увести себя в ванную комнату. — Сколько можно, Джастин! Это же невыносимо. Следует её наказывать, — говорил Крис. — Ребёнку только во вред, когда ему во всём потакают. Если я не могу вразумить тебя, значит, придётся начинать с неё. Женевьв жаловалась Крису, что Джастин препятствует всем её попыткам приструнить ребёнка, не скрывая дьявольского удовольствия от наблюдения отвратительного поведения малышки, которая распоясалась с его лёгкой подачи. Признать, что у неё самой далеко не спокойный характер, и она сама жутко далека от любой дисциплины, Женевьев, конечно же, не могла, не желая потерять лицо, но Джастина сильно позабавила гневная тирада жены, и он холодно ответил, больше обращаясь к Гейту, чей взгляд таранил его тело: — Девочка верит в свободу, — говорил он с таким выражением, что идея свободы обращалась в жизнь, выплёскиваясь в комнату с его словами. — Вам никогда не понять её чувств. Если бы ты, Крис, знал, что значит стать свободным по-настоящему, ты бы без промедления принял мою сторону. Тогда наша вражда навсегда прекратилась бы. Не вмешивай сюда ребёнка. — Да, именно в этом и состоит проблема, — подхватывала Женевьев, упорно не замечая, как, неловко ссутулившись, на диване разом сник Гейт, растерянно опустив взгляд на ковер, уперев руку в стол, словно бы боясь, что опора под ним исчезнет, так же как и уверенность секунду назад. — Американские дети — сущие маленькие варвары. В Европе ребёнок знает своё место. Здесь же — он правит всем! У меня, в Англии, детей принято воспитывать по другому. Вскоре я всерьёз займусь её воспитанием, и пусть только кто-нибудь попробует мне перечить! — Если тебя, дорогая, так замучила ностальгия по родине, то я непременно куплю тебе билет на корабль и отправлю в Старый свет, немедля, я же не хочу удерживать тебя в Америке против твоей воли! — воскликнул Джастин, резко поднимаясь с кресла и нависая над хрупкой фигурой жены, будто грозовая туча, готовая пролиться на неё злыми каплями кислотного дождя. — Но Хлою ты не получишь, даже не мечтай, что я отдам тебе и твоей родне её на растерзание! Ты же совершенно не пригодна к материнству, хоть и попрекаешь меня тем же, однако я способен заменить Хлое и отца и мать одновременно, в отличие от тебя! Ты никогда не посмотришь на Хлою с такой же трепетной любовью, с тем же восторгом и слепым обожанием, с какими каждый день глядишь в зеркало! — Я устала выслушивать от тебя всю эту чушь! — высокомерно произнесла Женевьев, упрямо поджав губы. — Я устала от тебя и от Америки! Да, я уплыву домой, я не желаю видеть тебя и слышать твой больной вздор. Ты просто невыносим! Часто вечер, который начинался приятно, завершался либо подобным спором, либо увлечённым обсуждением домашних дел или бизнеса, что Джастин просто ненавидел, но что, похоже, доставляло жене и Крису ни с чем несравнимое удовольствие, особенно, если Калверли находился в безвыходном положении, зажатый между ними двумя, как среди двух нерушимых твердынь. Поскольку он давно уже смирился с тем, что в подобных обстоятельствах бесполезно искать какого-то взаимопонимания с женой — с равным успехом Джастин мог обращаться к каменной стене, получив на порядок больше понимания, — он ограничивал своё участие внесением коротких поправок. Чаще он просто пытался узнать у Гейта последние новости из Франции, чтобы на следующий же день послать Гарри, который часто выполнял важные поручения, к себе в офис с приказом своим сотрудникам переделать все документы, вновь начиная плести свою паутину, радостно чувствуя, что вскоре Гейту придёт конец. По большей же части Джастин хранил упорное молчание, прекрасно понимая, что всякая медаль имеет две стороны, и если он начинал разговор, то пытался подвести под дискуссию более твёрдое обоснование, и дети были более чем весомой причиной для того, чтобы посвятить сегодняшний вечер их будущему. Джастин знал, что Хлоя неподвластна влиянию его жены, которая откровенно недолюбливала девочку по каким-то своим тайным причинам, но это при условии, что жена находилась здесь, в Вашингтоне. С её слов Калверли уже давно уяснил, что нужно быть начеку, ведь в скором времени Хлоя могла оказаться на корабле, плывущем в Лондон. Джастин не смог бы противостоять её напору на племянницу, окажись та в Старом свете, где ей вскоре грозила бы настоящая каторга, называемая европейскими нормами воспитания. Джастин прекрасно знал, что такое плен и рабство, поэтому он не мог позволить, чтобы его ребёнка так нещадно мучили только для того, чтобы вырастить из той покорного раба, какими привыкла видеть людей вокруг себя Женевьев. Пока два яростно звенящих голоса, сцепившись в нешуточной драке, проникали в каждую щель, в каждый уголок дома, сотрясая стёкла, Гейт тихо сидел на диване, не обращая на супругов внимания, пока наверху не послышались шаги проснувшейся Шерри. Крис быстро глянул на часы, с удивлением сообщив Джастину и Женевьев, что уже начало одиннадцатого ночи, и им пора замолчать. — От людей вроде Джастина ничего не добьёшься, милая, — говорил он Женевьев, мягко уводя ту наверх, в её комнату. — У него мозги работают совсем не так, как у тебя или у меня. Он мыслит иначе, у него нет чувства меры, и он с презрением относится к благоразумию и здравому смыслу. Но я понимаю его замыслы, эта задачка мне по силам, так что позволь, я попробую поговорить с ним. Только завтра, милая Женевьев, завтра. Мы все устали. И Джастин, молча наблюдавший за тем, как Крис отправляет его разгневанную супругу спать, готов был признать, что тот был совершенно прав. Он всегда был прекрасным арбитром при нём: то, что могло кончиться взрывом ярости, кончалось слезами и тупым недоумением со стороны Женевьев, хотя совершенно противоположно его слова действовали на самого Джастина. Часто, когда Джастин молился, чтобы он, наконец, выдохся и оставил его в покое, отправившись к себе спать, парень чувствовал, что Гейт желает совершенно другого, не давая ему вздохнуть полной грудью даже в своей комнате. Он не умел общаться ни с кем из них. Поговорить или объясниться с Джастином Женевьев могла только в присутствии Криса. Наедине они или вцеплялись друг другу в глотку, или казнили молчанием, а Крису часто удавалось перевести эти яростные и не имевшие конца схватки, случающиеся с удручающей регулярностью, в другую плоскость; он помогал им, по крайней мере на мгновение, абстрагироваться от суждений, рассмотреть их беспристрастно и под разными углами, освободиться от крайностей, хотя сам он никак не мог пойти по той же тропе, на которую каждый раз направлял их. Джастин несколько раз пытался вызвать Кристофера на разговор об их непростых отношениях, и каждый раз всё заканчивалось грандиозным провалом, после чего Джастин сбегал к Алексу в поисках утешения и покоя, после очередной встряски каждый раз думая: не следит ли за ним параноидный сожитель. Сколько бы Джастин не шипел на него сквозь судорожно сжатые челюсти, глотая слёзы и зализывая по утрам раны от жёстких рук, владеющих его телом ночью — Калверли не мог возненавидеть Кристофера в полной мере, всё ещё возвращаясь к прошлому, изредка ловя на себе давно забытый взгляд серых глаз, так тепло и любяще провожающих его по комнате. Как только Джастин ощущал на себе эти мягкие невесомые прикосновения, ему становилось страшно тоскливо от осознания того, что стоит ему повернуться и встретиться с взглядом Гейта один на один — как волшебство вернувшейся дружеской любви исчезнет без следа и опущенная голова Криса снова тихо и жёстко произнесет: «Проваливай к себе, не маячь перед глазами». Джастин знал, что его существование в доме Гейта с каждым днём становится всё тяжелее, знал, принимаясь утром за работу, что всё, что делал Кристофер — любое его дело, любое его слово, любая вещь, к которой он прикасается — часть невидимой ядовитой паутины, которая стискивает медленно, но верно, выдавливает из него жизнь. Без всякого усилия со стороны Джастина эта комедия разрасталась, с каждым днём становилась всё глупее, и Джастину приходилось лишь согласовывать свой ритм с ритмом диктатора, у которого он был в рабстве. Возвращаясь домой после своих коротких прогулок, Калверли первым делом приходилось подавлять волну гнева, отвращения и ненависти, которые неизменно пробуждало в нём это ежедневное представление, устроенное узурпатором. Гейт вынуждал его ещё при жизни играть роль приведения. Он сделал больше, чем кто бы то ни было, чтобы довести до крайности это необходимое жизненное разграничение между хрупкой, но спасительной связью звеньев цепи и головокружительной совокупностью сил, которые составляют заговор, чтобы низвергнуть Джастина в бездну, в тёмную тюрьму. Он вынужден был жить в доме из стекла, где в любой час можно видеть, что он делает: так Кристофер каждый раз разоблачал его иллюзию, в те мгновения, когда Джастин воображал, что стоит один у штурвала корабля, и мрачные воды бурлящего моря у него под контролем. Джастин часто жаловался Алексу на Криса, но никогда, даже в припадке дикого бешенства, он ни разу не заикнулся о настоящих причинах их вражды, придумывая обвинения Гейту в повседневных бытовых неурядицах, совместной работе, приводящей к уйме конфликтов, даже возвращаясь к войне. Он говорил, что именно во время службы между ними начались первые серьёзные разногласия, приплетая для достоверности каждую мелочь, что приходила в тот момент ему в голову. Но никогда Джастин бы не признался Александру, что он почти добровольно ложится под бывшего друга, ради благополучия своей семьи, всё время размышляя лишь о том, как бы уничтожить Гейта, не прибегая к убийству, а крутя заговоры и финансовые афёры в их компании, чтобы подставить, унизить, раздавить, как жука выродившегося вида. Джастин не знал, что случилось бы, узнай Алекс правду о его нелёгких отношениях с Гейтом, но Калверли был абсолютно убеждён, что это ни в коем случае не должно стать ему известным. Так же он думал и о Кристофере, который знал, что у Джастина появилась liaison, но Гейт явно не догадывался, кто его любовник. Пока Крис объяснял Женевьев, что Джастин прирождённый анархист, что его одержимость свободой сугубо индивидуальна и заразна, как чума, что сама идея всякой дисциплины противна его природе, что он лично мог наблюдать ещё в армии, — Джастин быстро выскочил за дверь, ускользнув. Красиво распинаясь перед кивающей ему Женевьев о том, что Джастин бунтарь и закононенавистник, духовный урод, которому приносит наслаждение вносить смуту в жизнь нормальных людей, Гейт слишком увлёкся, чтобы услышать, как Джастин выбегает вон из дома. Его слух различил только лёгкий хлопок двери. Быстро и невозмутимо пожелав Женевьев доброй ночи, Гейт кинулся в холл, но, не обнаружив там Калверли, выскочил на порог, вглядываясь в ночную улицу, на которой уже погасили фонари. Так и не увидев знакомого силуэта, Кристофер ещё полминуты собирался с мыслями, решая — дать Джастину так просто уйти из дому и в сотый раз потерять с ним нить, или же выяснить, что за тайны скрываются за чёрным полотном этих странных ночей, положив его ежедневным пропажам конец. 29. liaison — с фр. «любовная связь».

***

— Всё летит под откос в этом чёртовом мире! — по маленькой комнате уже битый час разносились стенания и проклятия хныкающего Джастина, который хоть и не проливал слёзы обиды на весь свет, однако едва ли не был на грани истерики, выплёскивая всё, что накипело внутри, на Алекса, готового терпеть любые его капризы. — Когда твои старые друзья восходят на горизонте, как звёзды, и ты не в силах дотянуться до них, когда ты с бала жизни попадаешь на убогий карнавал, кладбище грёз и иллюзий — тогда ничего не остаётся, как сойти с ума или принять всё это! Я не могу принять этот бред, Алекс, значит, я спятил, да? Да, это так, скажи мне?! Джастин был удивлён, что тот не сделал попытки перебить или возразить, серьёзно и хладно воспринимая его сумасшедшие порывы. Вид у Алекса был несколько ошарашенный, словно он только что выслушал приговор, но довольно быстро переменился в лице, мягко и весело возразив: — Ты всегда был ненормальным, поэтому ты всё ещё здесь — сидишь и жалуешься мне на жизнь, — Алекс рассмеялся низким рокочущим смехом, легко продолжив, видя, как расслабляется Джастин, переставая носиться по комнате и устало падая на стул. — Был бы ты в здравом уме, то уже давно бы сбежал от меня, куда глаза глядят. — Ты так же болен, как и я, но не болезнь связала нас, — заговорил Джастин, дрожа от возбуждения. Он смотрел на Алекса, и тот был поистине прекрасен, как лилия Саронской долины. Джастин вглядывался в его черты, подмечая всё новые особенности, успокаиваясь от лицезрения этого величественного северного зверя. Его лицо было красивым: тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями, гладко выбритый подбородок, чувственные губы с капризным изгибом, который мог становиться сардоническим или жестоким, а сейчас был мягким и чувственным, успокаивающе растянутым в улыбке. Его глаза были холодней горной воды: холод исходил из самой глубины, таинственно светился мятно-зелёным цветом, как кристально-прозрачный лёд, как источник, в котором Джастин остужал свой пыл. Эллингтон улыбнулся, скользнув на стул напротив, тихо промолвив: — Знаешь, со мной несколько лет назад приключилась занятная история: мне довелось встретить странного юношу, молодого южного офицера, который вёл целую армию в бой у порога вражеской столицы, и тот мальчишка не знал, что такое страх — он был дерзок, упрям, умён и изворотлив. Он так отчаянно любил жизнь, что заразил меня этой гадостью. Но вот тут, передо мной — двадцатитрёхлетний мужчина, который прошёл через плен и лишения войны, но не смог справиться со старым другом и глупой женой. Джей, не дури, разве есть что-то, что тебе не под силу, или ты уже не тот Джастин Калверли, которого я знал прежде? Какими глубокими, какими бездонными казались эти зелёные воды, окутанные лёгким туманом волнения — они были полны очарования бездны. Джастин каждый раз искал в них тот бальзам забвения, который единственно мог облегчить головную боль и унять огонь в груди, что возрождал в нём силы к бою. — Я по-прежнему тот человек. Я вернулся к жизни, когда снова нашёл тебя, — сказал он, поднявшись со стула и приблизившись к Алексу, ощущая в нём чистоту, великодушие, благородство, тоску истерзанной души, готовой прийти на помощь ему. — И всё же я страшно устал. Мы, стиснутые, как в тисках, не можем оторваться друг от друга, живём за счёт друг друга, мучаем друг друга. Мы паразиты, но только так мы с тобой способны существовать. Я хочу уехать. Мне осталось совсем немного: я заканчиваю со строительством дома для матери. Как только всё будет решено, мы уплывём в Европу, так ведь? — губы Джастина вздрогнули, как у ребёнка, видящего дурной сон, но изогнутые брови гордо нахмурились, и, протянув вперёд руки, он начал говорить быстро и сбивчиво, почти умоляюще заглядывая в глаза Алекса. — Скажи, что я увижу те места, о которых ты мне рассказывал, пообещай, что покажешь мне их. Мне осточертела эта страна с её кровавыми правилами! Одиночка, восстающий против общественных догм — изгоняется, клеймится позором. Пока мы вместе — с нами всё будет хорошо. — Что ж, я готов рискнуть. Я хочу прожить свою жизнь согласно своим языческим принципам. Я клянусь, мы навсегда оставим Америку, — худощавый и гибкий, с глазами, горящими в свете керосиновых ламп, Алекс напоминал мудрую священную змею, и Джастин верил его словам, но правда крылась в том, что все эти клятвы — недостаточно цепкий гарпун, и Джастин знал, что всё может обернуться против них в любой момент. Он начинал бояться провала всех их планов, но вместо своих опасений он всего лишь энергично закивал в ответ: — Да, да… прочь из Штатов, подальше отсюда! Только вдвоём. Алекс смотрел на него в упор внимательным взглядом своих хищных глаз, невыразимо, даже постыдно прекрасный. От его лица и осанки исходило обещание любви — разнообразной и сложной, и обещание неизречённого, даже невыносимого счастья. Калверли припал к губам Алекса с неожиданной силой, неконтролируемой страстью: так человек, обезумевший от жажды, пьёт морскую воду, и с каждым глотком мучается всё сильней, но не в силах оторваться — ведь на губах влага и прохлада, которая спасает. Джастин целовал мягкие сухие губы и пил его горячее дыхание, больше всего боясь расставания с ним. Без лишних слов Джастин толкнул его к кровати, тело под ним вздрогнуло от тихого смешка. Джастин запускал пятерню в его волосы, и было впечатление, что отросшие локоны буйно разметались по покрывалу, словно по траве, и расплавленным золотом растеклись, вплетаясь в её зелёный шелк. Горячая ладонь ныряла под рубашку и гладила спину, где не спеша прогуливались, примеривались пальцы. Алекс быстро расправился с рубашкой и завязками на своих штанах. Джастин последовал его примеру, и вскоре их одежда оказалась на полу. Обнажённая кожа Алекса побелела, заиграла переливами молочного опала, Джастин нетерпеливо припал к его телу, чувствуя под своими ладонями твёрдость чужих мышц, и пробившийся сквозь резкий аромат вина будоражащий мужской запах сводит его с ума. Джастин жаден до ласки, ему нравится гладить напряжённый живот, втягивать губами кожу на шее и щеках, вылизывать чувствительные шрамы на его груди, оставленные сталью и огнём, прослеживать пальцами узлы сухожилий, перекатывающиеся под влажной кожей. Сильные тонкие пальцы покружили вокруг затвердевших сосков, а потом сжали их, заставив Алекса мелко вздрогнуть. Его грудь похожа на лютню, и пальцы Джастина, скользящие по сильным бугоркам мышц, за которыми спрятано дико бьющееся сердце, вытягивают пробегающий по рукам звон, словно задевая струны трепещущей души. Губы нежно проходят по ключице, опускаются к затвердевшим тёмным соскам, по очереди обводя их языком, и Джастин удовлетворённо услышал два коротких вздоха. Руки Алекса ласково оглаживают его спину, спускаясь к бёдрам, прижимая того сильнее; Джастин, качнувшись вперёд, медленно трётся пахом о напряжённый член любовника, чувствуя, как промежность наливается жаркой сладкой тяжестью. Джастин раздвигает языком красные губы, напористо и глубоко проникая, сходя с ума от тёплых ладоней, невесомо скользивших по спине и плечам, от зелёных глаз, наполненных знакомым нетерпеливым блеском. Некоторое время оба пребывали в состоянии всепоглощающего исступления, с каждой секундой испытывая всё более восхитительное, сводящее с ума наслаждение от поцелуев: они доводили до безумия, разжигая пламя, которое невозможно было укротить, возбуждая голод, который невозможно было утолить. Так проходит несколько минут, наконец, отрываясь от его рта, Алекс говорит в упоении, и голос его возбуждённо дрожит, кончик языка нервно облизывает яркие губы: — Возьми меня, Джастин. Я хочу, чтобы сейчас ты это сделал. — Алекс, неужели ты серьёзно? — горячим выдохом безумного желания прошептал Джастин; его сверкающие глаза выражали желание и радостное согласие выполнить его пылкую просьбу, но Джастин до последнего не мог поверить в то, что услышал. — Ты прежде никогда не хотел этого… — Теперь я так хочу. Дай мне почувствовать тебя внутри, Джей, — добавил он мягким, приглушённым, умоляющим тоном любовника, желающего, чтобы его поняли без слов. Желая новых ласк, новых ощущений — более острых, опьяняющих, сладострастных, стремясь доставить удовольствие не только себе, но и другому, от скрываемого желания обладания Джастин мелко дрожал, растерянно и нетерпеливо одновременно. — Я никогда не принадлежал никакому другому мужчине и никогда не буду, — тихо срывается с припухлых губ Алекса, и от этих слов по телу Джастина пробегает горячая волна неописуемого удовлетворения. Александр отдавал ему своё тело, как священную жертву на пороге древних храмов, где даже божества древности, ушедшие и изгнанные из мира людей, готовы вечно благословлять нежную и пламенную, преданную и прекрасную любовь, которая дороже богатства, славы и мудрости. Для Джастина это дикое чувство было дороже самой жизни, потому что даже жизнью он не дорожил — он просто разучился жить — и давно уже не боялся смерти, с которой он так отчаянно и много играл. Смерть позволила ему сжульничать и остаться в мире многогранного хаоса, среди которого он нашёл свет этих глаз, звук этого голоса, прелесть этих рук и жар этого тела. Алекс лёгок и прекрасен, иногда создаётся впечатление, что при звуках его голоса драгоценные слова как россыпь океанского жемчуга падают на золотое блюдо, зарождая светлые мысли в голове Джастина, вознося его в мечтах и грёзах выше, чем свет зари и всех небесных светил. Пах выкручивало, выламывало едва сдерживаемое желание ворваться в любимое, податливое, такое гибкое и сильное тело, утвердиться в каждой его клетке на века. Джастин мягко поглаживал его мошонку, а пальцами второй руки осторожно и вкрадчиво пробирался между ягодиц, трепетно исследуя тугое отверстие, теряя рассудок и сводя с ума Алекса. Джастин знал что делать, однако ни Кристофер, ни тем более Алекс никогда не позволяли ему испытать то блаженство, которое переполняло напряжённый изнывающий член в объятиях тугих горячих мышц. С женщинами всё всегда проходило слишком быстро и блекло, чтобы Джастин смог это запомнить на долгое время, предпочитая выкидывать эти скомканные образы из головы раньше, чем они превращались в бесплотных призраков его памяти. Обычно случалось так, что наслаждение, даримое женщинами, действовало ему на нервы, даже несмотря на то, что те жрицы любви, с которыми Джастин когда-то проводил свой досуг, отлично знали своё дело. Он поцеловал горло Алекса, проведя кончиком языка по судорожно дёрнувшемуся адамову яблоку — бившийся в сонной артерии пульс был таким же возбуждённым, как и его собственный. От кожи пахло мылом и солью, чувствовался вкус чистого мужского пота. Джастин отлично знал, какая боль сопровождает резкое сухое вторжение, и чем это грозит, но если он давно свыкся с этим дискомфортом, то для Алекса он готов был сделать всё что угодно, только бы лишить его этой боли, оставив лишь красочную палитру яркого наслаждения, чистейшего удовольствия, получать которое научили людской род древние боги. Он оглянулся, ища что-нибудь, что могло бы подойти, и Алекс, проследив за его взглядом, кивком указал на прикроватную тумбочку. Джастину протянул руку и ловким движением открыл первый ящик, где пальцы нащупали пузырёк с маслом, которое они обычно использовали. Алекс был взволнован их новым опытом не меньше самого Джастина, однако его смятение и робость выдавала только бледность лица; ни глаза, ни слова его не выражали того смиренного страха, с которым он ожидал вторжение в своё тело. Алекс видел, как Джастин, размазав масло по пальцам, замер в нерешительности и стал шептать тому слова любви тихим, сладким, убаюкивающим голосом, похожим на далёкое эхо звуков, услышанных в полузабытом экстатическом сне, на чарующих океанских берегах. Они поднялись в мозг Джастина, как пузырьки шипучего пьянящего любовного напитка, который дурманил его, расслаблял и заставлял выкинуть из головы посторонние мысли. Скользкие пальцы прошлись по внутренней стороне бедра, и, опустив руку ниже, он начал ласкать Алекса, кружа подушечками пальцев вокруг туго сжатого отверстия, прежде чем, наконец, проникнуть сквозь расслабившиеся мышцы: осторожно и крайне медленно он ввёл палец внутрь его тела, двигаясь очень плавно, щадя и давая возможность Алексу привыкнуть. Склонившись, он взял в рот опавший член Алекса, слегка посасывая головку, чувствуя, как он твердеет, а Алекс расслабляется, позволяя пальцу двигаться беспрепятственно в глубине своего тела. Джастин помнил те чудесные ощущения, которые мягкими волнами разносили по его телу удовольствие в те моменты, когда ловкие пальцы Алекса умело орудовали в нём. Стараясь скоординировать движения, Джастин попытался повторить все его манипуляции, согнул палец, нащупывая чувствительную точку, и ответом ему послужил короткий вскрик и сдавленный стон. — Так хорошо? — подняв голову, напряжённо спросил он сиплым низким голосом, в котором плескалось волнение и еле сдерживаемое собственное возбуждение. Алекс безмолвно открыл рот, хватая воздух, и руки его переместились на кровать, сжав зелёное покрывало, когда, добавив второй палец, Джастин слегка надавил на небольшую выпуклость, переместив пальцы слегка влево. Джастин усмехнулся, зная, что это самый достоверный и красноречивый ответ, которой он только мог ожидать, и, не сдержавшись, он резко припал к приоткрытым губам, завладев его ртом, почувствовав зубы, прихватившие его нижнюю губу, и сдавленный запах тмина и аниса от недавно выпитого кюммеля. Жар от их тел был нестерпим, они сплелись как две змеи в своём диком танце, пока у Джастина не перехватило дыхание, и лишь тогда он оторвался от горячего рта, при этом продолжая исследовать пальцами заветный бугорок наслаждения. Он видел в потемневших зелёных глазах, что всё делает правильно, с наслаждением чувствовал, как под ним судорожно вздымается грудь Алекса, пропуская сильные удары сердца. Обильно увлажнив отверстие, он медленно вынул пальцы и вжал в него головку, одновременно с тем пробегая влажными подушечками по окружности, кончиками пальцев до предела раздвинув края колечка мышц. Джастин давил мягко, но настойчиво; сильные мышцы ануса расслабились, истекающая головка полностью вошла. Джастин, с замирающим сердцем завороженно смотрел, как кожа натянулась до такой степени, что по трескающимся краям отверстия появились мелкие рубиновые капельки крови, и при виде них он замер, внимательно всматриваясь в лицо Алекса. Разметавшиеся по зелёным подушкам волосы потемнели от пота, на коже выступили крупные капли испарины, и Джастин, наклонившись, ловко собрал с ямочки ключицы выступившую солёную каплю, пропустив в сознание неуловимую мысль о том, что пот, кровь, сперма и слёзы имеют одинаково солёный вкус, который различается лишь тонкой сумеречной гранью. — Не останавливайся, продолжай двигаться… — прошептал Алекс, одной рукой обвил любовника за талию, а другой — обнял за шею и стал кончиками пальцев щекотать и гладить её, вызывая в нём трепет наслаждения, успокаивая и приободряя. — Тебе ведь больно, — неуверенно откликнулся Джастин, пожирая его голодными глазами. Он держал его в руках, целовал, но сил сдерживаться почти не осталось, его окаменевший член, нетерпеливо вздрагивал, обтянутый тугим горячим нутром, и порывался полностью завладеть этой сладкой покорностью. Джастин шарил свободной рукой по его телу, гладил рельефные мышцы на сильных руках, ласкал тёмные твёрдые соски, а потом вдруг неуверенно останавливался, словно тщательно взвешивая следующее движение, прежде чем на него решиться. В его глазах мелькали страх и нерешительность, хоть он и чувствовал внутри себя волнующую нетерпеливую жажду, которая заполонила его. — Я хочу насладиться твоим телом, хочу всецело быть в твоих руках. Теперь моя очередь. Давай же… — хрипло сказал Алекс, и неожиданно для Джастина сильные ноги, обхватившие его талию, резко прижали тело любовника к себе с такой силой, что член Джастина вошёл почти полностью, прорвав тугую преграду мышц на своем пути. Алекс издал сдавленный болезненный вскрик, откинув голову назад в порыве пронзительного оцепенения от резкой боли, сковавшей его тело. — Тш-ш… сейчас боль уйдёт, — склонившись к его лицу и прислонившись губами к мочке уха, прошептал Джастин, понимая, что он не в силах больше сдерживаться, и желание овладеть любовником полностью затмевает его рассудок, а бёдра непроизвольно, плавно приподнимаются и снова опускаются; после нескольких толчков в тело Алекса погрузился весь разбухший ствол. Сквозь плотно стиснутые зубы Алекса вырывались тихие всхлипы и тяжёлое дыхание. Джастин продолжал безумно шептать ему успокаивающие слова, пока дрожь не покинула тело любовника. Его губы от укусов краснее закатного неба, его взгляд нежнее взмаха крыла колибри, эта любовь — слаще убийства. Теперь Джастин узнал, что миг смерти изумруден, как цвет этих глаз — смерть целует его мягкими губами и дарит божественную агонию наслаждения. Джастин начал двигаться в нём, и при каждом движении Алекс извивался и изгибался, а он врезался в его плоть и продолжал там гореть, но первостепенная боль, смешанная с наслаждением, приводила в восторг, потому что исходила она от него — человека, которого он боготворил, за которого всякую минуту готов был отдать жизнь. Все мускулы Алекса принялись сокращаться, сжимая и поглощая его страстно и жадно; Джастин вжимается в него своим длинным худощавым телом, шепча его имя, прерываемое короткими вздохами. Его член плотно обволакивали тугие бархатные стенки, такие влажные и горячие, что Джастину порой становилось трудно двигаться, но это было невообразимое блаженство, чувствовать такое напряжение в сдавленном разбухшем органе. Джастин и предположить не мог, какого удовольствия был лишён до этого мгновения, и начал увеличивать темп, меняя угол проникновения так, чтобы ощущать заветную точку внутри Алекса, ловя доносившиеся вскрики и сорванные стоны. Их бёдра сталкивались и вжимались друг в друга в неистовых толчках, горячий и истекающий член Алекса упирался ему в живот, гибкое тело выгибалось в его руках, и губы Джастина растянулись в непроизвольной, абсолютно счастливой улыбке, удерживая бьющегося от удовольствия любовника, нежно сжимая пальцы на его талии. Алекс застонал, подкинув бёдра навстречу Джастину, а тот охнул и хрипло вскрикнул, упёрся руками во влажную крепкую грудь, пытаясь сдержать волну, обрушившуюся на него и выбившую у него из груди дыхание. Под его рукой глухо билось сердце Алекса, гоняющее обжигающий пенящийся сок по его телу. Джастин порывисто наклоняется и, проведя языком по беззащитной ключице, сжимает зубы — почти по-настоящему кусает, балансируя на грани. Губы спускаются по шее к ключице, пальцы медленно скользят по груди, вычерчивая незамысловатые узоры, по плечам, вниз по рукам, вдоль линии рёбер. Алекс вздрагивает и охает, его руки соскальзывают ниже, оказываются на полушариях ягодиц. Он дрожит от поцелуев, почти укусов любовника, чувствует жар его дыхания, его настойчивые руки, и зарывается одной рукой в тёмные волосы, тянет его голову назад и снова впивается в губы жадным поцелуем. Джастин напористо отвечает, желание вырвалось из груди протяжным сладострастным стоном. Он никак не может отдышаться, а сердце, кажется, ещё чуть-чуть и покинет грудную клетку его тела. Джастин опустил одну руку вниз, обхватив каменный член Алекса, скользнув по бархатной коже, и длинные пальцы обвились вокруг его плоти, задержавшись на головке, мягко надавив на влажное отверстие подушечкой. Джастин прихватил губами его ухо, и это лёгкое прикосновение зубов к мочке оказалось столь возбуждающим, что Алекс удивлённо вскрикнул, одновременно с тем, Джастин увеличил темп, проникая на всю глубину, и Алекс в ответ жадно толкался бёдрами ему навстречу. Он беспрестанно вглядывался в пылающее лицо Александра, упиваясь его вскриками, задыхающимися стонами блаженства, двигаясь всё сильнее и сильнее. Джастин резко провёл рукой по всей длине его члена, окружённого тёмно-золотистыми волосами, чувствуя, как тот подрагивает, выплёскивая из разбухшей красной головки ему в руку молочную тёплую жидкость. И с каждой каплей, вытекающей из его нутра, Алекса всё сильнее охватывала дрожь, которая становилась просто неудержимой, и Джастин явно ощущал её биение в теле под собой; Алекс издал протяжный низкий вскрик, сорвавшись на последней ноте, и хрипло простонал что-то невразумительное. Притянув его ближе и сжав руки на бёдрах, Джастин сделал ещё несколько коротких толчков, вжимаясь в него сильнее, и член вскипел, изливаясь в горячие глубины. Ему чудилось, будто он тонет, накрытый этой бурной волной. Он опустошённо упал на влажную от пота грудь мужчины, умиротворённо чувствуя, как дрожащая от напряжения рука нежно ложится ему на спину, прижимая ближе к себе. — Ох, чёрт… Алекс, это просто восхитительно, — сбивчиво бормочет ему в мокрые волосы Джастин, и слух различает лёгкий смешок. — Мне было чертовски хорошо. Кажется, я умираю… — Только попробуй, достану из-под земли. И слезь уже с меня, ты не пушинка, — весело отвечает ему Алекс, поёрзав под ним, и Джастин резко вздрогнул, ощутив как опадающий член плавно выскальзывает из горячего тела. — Для тебя даже это не составит труда, — усмехнулся Джастин, скатываясь с него на кровать. Он смотрел на Алекса, который в моменты возвышенного наслаждения был подобен какому-то чудному зверю, находившему веселье в мрачном сердце, завораживающему своим взглядом, глазами, сверкающими переливами драгоценных камней. Джастин любит смотреть на Алекса, видеть его сильные и прекрасные движения, ощущать горячий запах его тела в те мгновения, когда он неподвижен и спокоен, лежит рядом, изнемогая от сладостной усталости. Густое золотое сияние льётся из глаз Джастина, кружит голову Алексу и тёплой дрожью струится по коже их тел. Улыбаясь, Алекс поворачивается к нему, подперев голову рукой и, протянув вторую, легонько пробегает костяшками пальцев по его бедру, поглаживает. Это особый мир, совсем иной, чем тот, в котором он живёт, — весёлый, чувственный, смеющийся. В самой его природе нет и тени той серьёзности и угрюмости, которыми отличается действительность Джастина за пределами Дубовой Рощи. Он не хочет уходить, но ему необходимо быть дома через час. Эллингтон выглядит слишком соблазнительно, чтобы Джастин сейчас мог думать об уходе; он соскользнул к его ногам — Алекс привлёк его к себе, обняв рукой за шею, играя с волнистыми влажными волосами. — Я хочу дать тебе кое-что, — говорит Джастин через какое-то время, и голос его звучит надтреснуто и хрипло. — Что же это? — заинтересованно спросил он, склонив голову, с лёгкой усмешкой. Джастин сделал длинный уравновешивающий вдох, скользнув рукой в карман жакета, валяющегося на полу перед кроватью, достав из него своё кольцо в виде ониксовой головы буйвола. — Твоя вещь у меня, а это пускай остаётся с тобой, — говорит он, положив массивное украшение на ладонь Алексу. — Оно станет твоим талисманом. Тот внимательно крутит кольцо в руках, и в его мягких чертах, в ласковом взгляде светится тихое удовольствие. Алекс надел кольцо на безымянный палец, и Джастин отметил, что эта вещь на изящных пальцах Алекса сидит гораздо лучше, чем на его костлявых фалангах. Он видит, что кольцо нравится Эллингтону, и тот, широко улыбаясь, поблёскивает ровными зубами, разглядывая подарок на своей руке, и, кажется, он весь поглощён лицезрением, словно находясь в забытье.

***

Джастин вернулся домой под утро и, не желая заходить внутрь этого заповедника тоски и ненависти, остался сидеть на террасе, затканной диким виноградом, в самом дальнем её углу, кутаясь в предрассветных сумерках, словно в тёплом покрывале. Когда он видит освещаемую лампой зелень с её мертвенным жидким цветом, он не может не вспомнить лица и понурой фигуры Гейта. Джастин взглянул на его окна — свет был погашен, и это означало, что Кристофер либо спит, либо он вообще не возвращался этой ночью домой. Дождавшись, когда фонари погаснут, встречая бледный утренний свет, Джастин зашёл в дом, где повисла спящая тишина, словно в царстве Морфея, и тихо пробрался наверх, проверив комнату Криса. Гейта там не оказалось, как впрочем и во всех остальных пятнадцати комнатах в доме. Джастин не знал, когда ему вновь подвернётся такой удачный случай довести свой план до конца, ведь для этого ему было крайне необходимо пробраться в кабинет Криса, которой всегда был закрыт на ключ в его отсутствие. Джастин тихо, но быстро спустился на первый этаж по узкой винтовой лестнице в западном крыле, которая вела в служебные комнаты. На часах было около пяти утра, и многие слуги уже просыпались, начинали убираться и готовить, только не его юный кучер, который мирно сопел в одной из комнат, свернувшись на узкой койке. — Гарри, живо иди сюда! — крикнул ему Джастин из коридора, и мальчишка быстро подскочил, запутавшись в тонком покрывале, но упорно попрыгав на одной ноге к двери, как положено приветливому и воспитанному животному, сознающему свой долг перед хозяином. — Мистер Калверли… простите, я проспал, — голосом, хриплым после крепкого сна, начал сбивчиво бормотать он. — Я просто… Маленький, тщедушный, с растрёпанными чёрными волосами, прямыми и жёсткими, с такими же тёмными, большими и постоянно блестящими, точно у раненого оленя, глазами, он вызывал у Джастина неизменное чувство жалости и нежности. Справедливо было заметить, что, на самом деле, мальчик ничего не проспал; ему полагался ещё час спокойного сна, после чего он обычно шёл в конюшню убираться, кормить и чистить лошадей, но сегодня Джастину была крайне необходима его помощь. Бездомный сирота, уличный хулиган, мелкий воришка, который с малых лет крутился на улицах этого жуткого огромного города, был для Калверли единственным шансом пробраться в кабинет Гейта. Джастин доверял Гарри, точно зная, что тот не выдаст его и не подведёт. — Хватит болтать, — улыбаясь, прервал его лепет Джастин, выжидающе складывая руки на груди. — Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня. Прямо сейчас. — Да, сэр, конечно! — закивал тот, и Джастин махнул рукой, предлагая следовать за ним. Гарри постоянно, одним и тем же неизменно робким тоном, предлагал себя в спутники или помощники своему хозяину. Он был идеальным слугой, его исполнительность была на высоте, и Джастин видел, как высокомерные и корыстные слуги этого дома быстро отвернулись от задиристого, проворного, но честного мальчишки. Гарри стал глазами и ушами Джастина, целиком и полностью посвятив себя служению человеку, который забрал его с улицы. Он напоминал маленького чёрного паучка с восемью глазами, который оплетал весь дом паутиной, узнавая каждую новость первым, словно улавливая её своими сетями и сразу же докладывая всё своему хозяину. Послушание стало его второй натурой, потому что он всем сердцем желал повиноваться Джастину, чьё великодушие и доброта спасли его от голодной смерти или тюрьмы. Он всегда был готов выполнить любое поручение Калверли, а потому быстро зашагал за ним, поднимаясь по западной лестнице в хозяйские покои. Будь Гарри даже членом его семьи, Джастин не мог бы лучше о нём заботиться или относиться к нему более мягко и внимательно, чем сейчас. — Ух, чтоб его… кажется, Гейт вернулся, — нервно присвистнул Джастин, когда они вошли в холл, заметив любимую трость и цилиндр Гейта, которых ещё десять минут назад здесь не было. — Ладно, идём быстрее, Гарри. Они быстро поднялись на второй этаж и, убедившись, что дверь кабинета по-прежнему закрыта на ключ, Джастин нагнулся к самому уху мальчика и произнёс лукавым шёпотом: — Я знаю, что жизнь на улице тебя многому научила, так что будь любезен — открой для меня эту дверь. Когда перед ним оказался полутёмный кабинет, Джастин без колебаний принялся искать нужные документы, быстро и осторожно перебирая бумаги на столе и открывая выдвижные ящики. Кучер послушно ждал за дверью, внимательно осматривая коридор. Он продолжал шарить в столе, перебирая папки, и вскоре его рука наткнулась на что-то странное. Лист был тонким, пожелтевшим, с краями, слегка потрескавшимися. Джастин с удивлением поднёс его к глазам и, как только скользнул по написанному, его сердце застучало быстрее. Он узнал почерк. Это было письмо, которое когда-то он сам писал, полное мыслей и планов, адресованное человеку, который теперь мёртв, как и всякая надежда. Письмо, пережиток прошлой жизни, которое должно было остаться секретом и шансом на спасение страны, почти забытое, но всё ещё сохранившее свою тяжесть. От ужаса перехватило дыхание — в руках у него было то, что он считал утерянным навсегда. Джастин слишком давно смирился со смертью брата и поражением в войне. Свыкся, что Крис тогда подорвал поезд, не удосужившись проверить корреспонденцию. Принял его бредовые слова за правду. Всё это время Джастин жил с мыслью, что трагедия была случайностью, неизбежным следствием хаоса. Однако, когда глаза встретились с этим пожелтевшим письмом, осознание его опрокинулось и мир рухнул. Крис знал о письме, знал, что в нём, скрыл и позволил Луизиане проиграть, а затем и всей Конфедерации. Словно всё, что произошло, было частью тщательно продуманного плана. Это было ещё одним предательством, которое Джастин не мог оправдать или простить ему. Он быстро вернул письмо на место, аккуратно подложив его на самое дно дальнего ящика, где оно и покоилось. Совладав с собой, Джастин вновь принялся искать нужные документы, старательно прогоняя прочь возродившуюся боль утраты.

***

На следующую ночь Джастин снова вырвался в Дубовую рощу на встречу с Алексом, хотя дома по-прежнему всё было крайне неспокойно: Женевьев внезапно всерьёз собралась через три дня отправиться погостить к матери. Теперь будучи миссис Калверли она спокойно могла посетить Англию, не опасаясь косых взглядов и перешёптываний за спиной. — Чего ради я ждала так долго, Джастин? — заявила она. — О-о, я надеялась, что ты наконец-то одумаешься и… — не договорив, Женевьев горестно всплеснула изящными руками, а волна раскаяния затопила всё существо Джастина. — Прости меня, я не смог… — как-то потерянно, на грани слышимости, прошептал он. — Ты же понимаешь, что дело вовсе не в тебе… Не в тебе. Она холодно кивнула и отправилась заниматься своими делами, спешно пакуя вещи, покрикивая на горничную и ставя на уши весь дом. Женевьев планировала провести там несколько месяцев и теперь торопилась, стремясь успеть в Лондон к началу сезона. Крис был против этой затеи, но Джастин несколько раз встревал в их разговор, перебивая Гейта, который отговаривал Женевьев от поездки всеми мыслимыми и немыслимыми доводами, и к вечеру в доме, как обычно, стояли яростные крики и грохот разбитого зеркала, которое Гейт задел рукой в очередной перепалке с Джастином. Джастин снова убежал из дома с наступлением ночи, когда Гейт отправился в «Адму», Шерри уже к тому времени легла спать, а его ненаглядная супруга развлекалась на очередном светском рауте — то ли на заседании театрального клуба, то ли на одном из этих музыкальных вечеров, так популярных в этом сезоне. Джастина абсолютно не волновало, где и как проводит свои вечера Женевьев: зная, что чопорность английского воспитания не позволит ей уронить его честь, он предоставлял ей полнейшую свободу. Теперь, улыбаясь, Джастин слушал Алекса, отстранённо думая, что, наконец-то, вместе с искрящимися зелёными лучами родных глаз к нему пришли умиротворение и радость. Он спрашивал Алекса обо всём, что приходило в голову. Джастин выяснил, что всё имущество покойного Алана Эллингтона, движимое и недвижимое, было поделено между полудюжиной благотворительных заведений, и что отбыв в мир иной в результате апоплексического удара, он из чистой злобы на сына совершил много добра, породившего в газетах немало скандальных статеек. Алекс же был абсолютно невозмутим и на вопросы Джастина об отце отвечал нехотя, но спокойно, и Джастин, видя его хмурое выражение лица, быстро переменил тему, спросив Эллингтона о том, как тому удалось сформировать свою змеиную банду, на что тот отвечал охотнее, однако, не вдаваясь в некоторые подробности. Например он рассказал, что ножи лежат на подносе в парадной вовсе не в качестве украшения, и любой желающий может подойти и взять их в руки, тем самым бросив вызов главарю банды, и что раньше там покоился топор. Пока ещё никто не отваживался бросить ему вызов. Джастин незаметно сглотнул подступившую к горлу едкую горечь, как поступал всякий раз, когда ему доводилось сталкиваться с подобными проявлениями звериной жестокости Алекса и его окружения. На столе перед ними стояли блюда с жареной дикой уткой, курицей в соусе и пирогом с начинкой из мяса диких голубей, тарелка со свежими фруктами. Чай Джастина и кофе Алекса были без молока, но сладкие — с добавлением кленового сахара, который поставляли местные индейцы в обмен на прикрытие от полиции. Роскошь, царящая в этой комнате, заставляла Джастина полностью забыть о надоедливо жужжащих мухах, комарах и тараканах, ползающих на первом этаже дома. В газетных карикатурах и досужих разговорах гангстеров всегда изображали, как неотёсанных грубых мужланов, с блестящими злыми глазами, подбородком, заросшим щетиной или нечёсаной бородой, в натянутой на нависшие брови шляпе, и достаточно развязными, чтобы сразу можно было понять их положение в обществе. Да, людей, которые подходили бы под это описание, среди бандитов хватало, и среди преданий преступного мира существуют многочисленные легенды об их подвигах, но Джастин быстро убедился, что это — низкопробное мясо, мелкие посыльные, стоящие на последней ступени преступной иерархии. Самые опасные убийцы на самом деле больше походили на щёголей: хорошо одевались, ежедневно брились, волосы их были всегда уложены, а когда их банда шла на дело, они и их помощники появлялись на месте события в шёлковых перчатках и с модно завязанным шейным платком. Они легко могли сойти за уважаемого жителя самого богатого района города, например как Флюке-Брайн грей, и попасть за ворота, где без особого труда сливались с толпой аристократов. Они любили посещать дорогие рестораны и оперу, были постоянными клиентами модных магазинов и пользовались услугами лучших портных, однако там, за пределами своих дикарский трущоб, эти люди никогда никого не грабили, не убивали, не калечили, предпочитая развлекаться, как полагалось людям высшего общества, каковыми они себя считали. Ни для кого не было секретом, что это были богатые мужчины, кто имели связи с полицией и банкирами, еженедельно отдавая тем долю от грабежей и в течение какого-то времени их людей не трогали. Алекс по-прежнему ни в чём себе не отказывал. Он идеально вписался в общество богатых, надменных, жестоких убийц. Улыбаясь своим мыслям, Джастин медленно потягивал чай, заинтересованно слушая, как Эллингтон рассказывает о своей новой жизни, расслаблено раскинувшись на софе и перебирая виноградины. — Когда я узнал, что война окончена, то решил вернуться, но, прекрасно осознавая, какая опасность может мне грозить на родине, первое время я скрывался в Пенсильвании. Затем в пригороде Нью-Йорка у старого приятеля: он инвалид Мексиканской войны, уже отслуживший своё, так что на фронт его не призвали, и ему было глубоко плевать на раздробленность в стране и на охотников за головами, рыскающих по Штатам в поисках военных преступников вроде меня. Я читал в газетах про эти банды в Нью-Йорке, Чикаго, а когда узнал об их тусклом существовании в Вашингтоне, то спросил себя: а почему бы и нет? Почему бы не отправиться в родной город, затерявшись в трущобах, где полно бандитов, каждый второй из которых чудом избежал петли? Среди них узнать во мне северного офицера-предателя могли не многие, так что существование в Старом городе показалось мне неплохой идеей, — говорил Алекс, а Джастин легко и неосознанно касался его рук своими пальцами, но едва-едва, чтобы не мешать рассказывать. Сам — весь внимание, он, слегка склонив набок голову и подняв лицо, держал руку Алекса в своей левой руке, и расслабленно вытянув в сторону правую, подражая Алексу, закинул на спинку софы за его спиной. Эллингтон мягко улыбнулся, когда Джастин вопросительно посмотрел на него из-под полуопущенных век, ожидая продолжения рассказа, и снова заговорил: — Когда я приехал сюда, то увидел, что каждого человека здесь можно купить, и при этом цена была слишком мала, чтобы я смог себе отказать в этом. Единственное спасение от нищеты они видят в постоянном возбуждении и не могут придумать другого пристанища для своего мятежного духа, кроме секса и хорошей драки. И многие молодые люди здесь становились бандитами только из-за сокрушающего желания превзойти подвиги других преступников, либо мечтая о славе или хотя бы известности, достичь которых можно было, став жестоким, безжалостным человеком и отъявленным негодяем. Другие шли наперекор нашей власти, которая заживо похоронила этих людей и их семьи. Короче говоря, им необходима разумная власть, а не та анархия, в которую их погрузила их собственная гордыня и непомерные притязания государства. В Европейских банках у меня оставалось несколько тысяч долларов. Для Старого света это ничтожная сумма, но для послевоенной Америки — это было роскошью, сам понимаешь. Я нашёл Роберта в том баре, помнишь, «Вольные блага»? Так вот, этот белобрысый чёрт был мелким подельником в этом гнилом гадючнике, и им нужен был человек, кто бы смог управлять ими, защищать их от правосудия, что также оказалось довольно просто, благодаря коррумпированным полицейским, чьи расценки для меня были вполне приемлемыми. Я — один из немногих, у кого в Старом городе были деньги после окончания войны, так что я сразу же взялся за дело. Эта банда — золотая жила, но знаешь, если ты собираешь этих мерзавцев всех вместе и предлагаешь им объединиться, есть большая вероятность того, что после этих слов тебе вырежут язык или просто отрубят голову, наколов её на забор Рощи. Но мне повезло больше, чем тем бедолагам, чьи сгнившие головы болтались во дворе Рочестер-кэмптон. Я пообещал им настоящие большие деньги, хорошее оружие, защиту от полиции, привёл доказательства своего слова. И им хватило этого для того, чтобы переродиться в то, чем они являются сейчас: процветающая преступная группировка, одна из шести вершителей порядка в преступном мире. — Ты не перестаёшь меня удивлять. Тебя точно здесь никто не найдёт? — спросил его Джастин, почему-то несвоевременно вспомнив о Кристофере, которого он серьёзно опасался, точно зная, что тот по возможности будет следить за ним, и даже многократная сила жестоких мятежников, которыми управлял Эллингтон, не могли бы обеспечить Джастину полноценную гарантию его безопасности. — В военных списках я числюсь пропавшим без вести. В Старый город они не суются. Что толку государству мараться о нас, если есть обычные полицейские шавки, которых мы же и подкупаем ради безопасности? — безразлично отмахнулся Алекс, разумеется, не понимая, что именно подразумевает под этим вопросом Джастин и кого он в действительности опасался, как злейшего врага, способного пролить кровь Алекса. — Я сформировал организованное ядро из сотни бандитов, вокруг которого сплотилось ещё четыре десятка всякого сброда. Сбрендившие контрабандисты, бывшие солдаты и всякое мелкое ворьё, которые активно занимаются уличным грабежом и поджогами, промышляют у берегов Потомак, обчищая корабли и баржи, грабят фермы и прибрежные усадьбы. Если я их вызову на крупное дело — они охотно пойдут, как уже не раз бывало. Среди этих шаек есть женщины-карманницы, держащие бордели и лавки: они, как дикие кошки, могут выцарапать противнику глаза или откусить ухо. И все они работают на меня, каждый день докладывая всё и обо всех. Нет, Джей, не беспокойся об этом. Я буду в полном порядке. — Никогда нельзя быть уверенным в своей неуязвимости до конца, так Алекс? — буркнул Джастин, тяжело вздохнув, осенённый неясным чувством, какое бывает у зверей перед грозой, в чьей природе заложено явственно воспринимать любое надвигающееся бедствие. — Что ты имеешь в виду, Джей? — Александр, до этого расслабленно лежащий на софе, озадаченно привстал и уселся, положив локти на колени и подперев подбородок, задумчиво глядя на играющую лунную дорожку, упавшую через окно на узорчатый ковёр комнаты. — Несколько дней назад… В типографии, где я печатал визитные карточки, мне попался на глаза свежий номер печатающейся там же вечерней газеты «Вашингтон Трибьюн», и мне не понравилось то, что там было написано про Старый город, в частности, про Дубовую рощу, — ответил Джастин, стремительно положив руки на плечи Эллингтона и придвинувшись ближе к его лицу. — «…Люди буквально парализованы всеобщей паникой, — сухо процитировал выдержку из очередной статьи Эллингтон, театрально закатив глаза. — С наступлением темноты не выходят из дома… Человеческая жизнь и собственность находится в постоянной опасности со стороны криминальных элементов и просто бродяг, умеющих держать в руках оружие», — на его красивом открытом лице, с мелкими отметинами боевых шрамов, в присутствии Джастина всё время светилась улыбка, которая уступала место разве что выражению искреннего удовольствия, но сейчас Алекс был слегка озадачен. — Я читал это, Джей. Каждый день они пишут об этом, ну и что с того? В газетах вообще много о чём любят разглагольствовать, так что успокойся. — Я знаю, но если бы в этой проклятой газете ежедневно не писали о тебе — я был бы спокоен. А если они и впрямь примут меры? — воскликнул Джастин. Он с унынием чувствовал, что сердце его ледяным куском лежит в груди, предвещая неизвестную опасность, а в мыслях творится настоящий беспорядок. — Последний раз все газеты, в том числе и «Трибьюн», упоминали моё имя три года назад, после моего исчезновения. Им ничего не известно обо мне, так что хватит попусту мучить себя этими тревогами, Джей, — Алекс наклонился над ним, отвёл с лица прядь волос и поцеловал того в щёки, в уголки губ, легко — одним дыханием. По всему телу разлилась сладость этого невесомого прикосновения. В открытое окно виднелись редкие звёзды, и ветерок, залетев внутрь комнаты, зашелестел, игриво перебирая невидимыми тёплыми пальцами листки бумаг на столе, незримым дыханием подёргивая неровный свет свечей. Эллингтон умышленно не зажигал керосиновую лампу, отдавая предпочтение полумраку живого огня, при котором их частые глубокие разговоры приобретали загадочную форму и неописуемо таинственную очаровательность. Обычно они достигали такой степени блаженства, что минуту спустя сами того не замечая, начинали тихо разговаривать, предпочитая не тратить время на сон, который разделял их. — Когда мы будем с кем-то, я зажгу лампу, — говорил обычно Эллингтон. — Пока мы одни, я предпочту живой огонь, хотя, чтобы видеть тебя, свет мне и вовсе не нужен. Джастин любил это выражение «живой огонь», любил, когда царивший в комнате полумрак обволакивал их тела. В такие моменты он мог кричать о своих чувствах всё, что вздумается, и никому до этого не было дела, а Алекс мог болтать ему на ухо разные глупости, какие только взбредут ему в больную голову. Джастин любил слушать Алекса, всякий раз прислушивался к его словам. Ему нравилось, как тот говорил о явлениях, красота которых была до времени сокрыта от Джастина, — о сосновых лесах, о граде и дожде, о Соборе Парижской Богоматери, который так его впечатлил. О «Федре» или недавно прочитанных «Мыслях» Паскаля, о песчаном береге Мерлимона — эта красота вдруг вспыхивала в каком-нибудь образе. Слушая его, Джастин сознавал, как много во всей вселенной его собственное слабое мировосприятие было бы неспособно разглядеть, если бы Эллингтон не приближал эти явления к нему, в такую ночь, как эта. Поэтому Джастину всегда хотелось знать его мнение, видеть его образное представление обо всём, особенно о том, что в будущем он так страстно желал увидеть воочию, стоя рука об руку с Алексом. Вместе они погружались в мечты об античных героях, о загадочно пропавших открывателях новых земель, о республиках, не имевших истории, о задушенных религиозных войнах, о революциях нравов, о движении народов и континентов, о мыслях и словах людей, чьи голоса звучали в далёком прошлом. Он рассказывал Джастину о своих надеждах, о своих сожалениях, всегда добавляя: «Это не должно тебя тревожить. Я всего лишь хочу, чтобы ты знал об этом, только и всего». Он очень бы желал поверить в то, что и на этот раз Эллингтон оказался прав, и ему не стоит волноваться о начале очередной гражданской войны в стенах столицы. Но обострённое чувство, не входящее в число тех, что присуще каждому человеку, подсказывало ему, что ветер в Вашингтоне переменился. — Они пишут о том, что грядёт час расправы со всеми бандитскими группировками, и Тайпаны для них, среди прочих пяти банд, стоят на первом месте, Алекс! — Джастин был убеждён, что Эллингтон просто не желает верить в то, что их краткий покой вскоре будет разрушен очередной реформой, и это может иметь для них самые тяжкие последствия, куда более тяжёлые, чем мог бы ожидать человек посторонний, проживающий за пределами Старого города — в относительной безопасности. Нездоровое сердце Джастина с каждым мгновеньем билось всё больнее, потому что, уговаривая себя успокоиться и покориться хладным доводам Эллингтона, он только усиливал своё возбуждение, чувствуя, как сводит судорогой ноги. — Джастин, я сказал, хватит! — Алекс был разгневан. — Даже если они и решатся на чистку города, им потребуется не один месяц, чтобы полностью искоренить жителей Рочестер-Кэмптон. Это божественное воздаяние меня нисколько не волнует и тебя не должно. С какой стати? Отметя все доводы безотчётным, не рассуждающим движением, Джастин поднёс к губам его руку и успокаивающе прислонился к грубой коже стёртых костяшек. — Просто будь осторожен. Рождённый в ясные дни тёплой весны, возрождающийся всегда одновременно с природой, содержащий в себе частицу истинной сущности, он внушал Джастину уверенность в том, что всё обойдётся. Джастин слышал его шуточки, успокаивающие слова, убеждения и аргументы, но не воспринимал умом, как живущий у водопада человек не замечает шума воды. Мир, оставаясь всё тем же, жестоко покушался на их желания, радость, беспечность. Ежедневные газеты непрерывно сообщали о преступлениях, как Чёрных Тайпанов, так и других банд, истерически пугая читателей, что грядут более страшные события. Подсчитав, что всего за одну неделю в этой части города было совершено более шестидесяти вооружённых ограблений, «Трибюн» объявила, что «вся власть в Вашингтоне перешла к преступникам». Журналисты призывали горожан обратиться в министерство и назначить ответственным за очистку города от бандитов кого-нибудь из отставных офицеров, способного положить конец беспорядкам в городе. Группа солидных бизнесменов, заседающих в министерстве внутренних дел, действительно наняла человека, чьё имя не разглашалось, чтобы положить конец кощунственным набегам бандитов, которые насиловали, воровали, убивали и постоянно устраивали зверские погромы на старом католическом кладбище в северной части города, грабя могилы и выкапывая свежие тела для продажи чёрным медикам и мясникам. В кругах Джастина уже начали ходить слухи о скорой расправе с жителями Старого города, начиная от безобидных инвалидов и попрошаек, и заканчивая участниками пресловутых банд, многие из которых были настолько богаты, что могли спокойно откупиться от правосудия и исчезнуть из Вашингтона. Джастин понимал, что если остальным главарям, скорее всего, светит купленная свобода, то для Алекса — это была смертная казнь, потому что многие из тех военных, кто заседали в конгрессе, знали Александра в лицо, и пропавший без вести капитан-предатель Эллингтон был для них давно желанной добычей. При мысли о том, что ждёт Алекса, попади он в руки правительства, Джастин почувствовал, что кости у него становятся мягкими, как губка, его охватил изнуряющий страх, он с трудом сдерживал слезы. Юноша был уверен, что Алекс сам прекрасно понимает, что ему грозит в том случае, когда деньги не смогут купить ему ни удачу, ни свободу, ни жизнь. Прошло довольно много времени — пять минут, десять минут — прежде чем стук в дверь заставил их вздрогнуть, не хуже чем от звука выстрела, и в комнату ворвался Роберт, с криком: — Джек, там Шон вернулся, он в бешенстве. На улицах беспорядки, полицейские положили десяток наших ребят на Коровьем лугу! — Проклятье! — зло рыкнул Алекс, вскакивая с софы и быстрым шагом направляясь к двери, мельком кинув на Джастина вопросительный взгляд и тот, сообразив, чего от него хотят, спешно поднялся на ноги, кинувшись за ним в коридор. — Помни, Сэм, что ты мой давний друг из Индианы, а парни из тех краёв славятся своей молчаливостью, — сказал ему на ухо Роберт, когда они втроём начали быстро спускаться на первый этаж, где головорезы громко орали друг на друга, обвиняя во всех смертных грехах. Уцелевшие после перестрелки Тайпаны, только что вернулись в дом, и большинство, истомившись слишком долгой жаждой, устремилось промочить горло чем-нибудь обжигающим. Молодое вино, пенясь, хлынуло из расклёпанных бочонков, обдало красными брызгами юбки женщин, снующих между возбуждёнными бандитами, бесцеремонно вешаясь на них, как обезьянки-акробатки, поглаживая окровавленных разбойников, словно сладкоголосые птицы, заливающиеся трелью по приказу хозяина, успокаивающе что-то говоря своим мужчинам. Гомоня и толкаясь, те пили вино и эль, рвали друг у друга из рук оплетённые бутыли с виски, бутылки с ромом и кружки с вином; опорожнив, разбивали об стену под громкий одобрительный смех своих женщин. Слышался хохот, шум перебранок, проклятья и крепкие словечки. Ноги Джастина оскальзывались на кусках душистого майоранового мыла, на маринованных помидорах, каперсах, оливковом масле, которое лилось на пол из прорвавшегося бурдючка. Алекс легко подтолкнул его в бок, и Джастин понял его немое указание отойти от главаря на дозволенное расстояние. Калверли сразу же отступил от Алекса, как ни в чём не бывало, нашёл бочонок с испанским вином и, потеснив рядом стоящих, приложился губами к крану. Он долго и жадно тянул, кадык ходил ходуном, в горле першило, глаза слезились от крепости вина, но Джастин продолжал пить большими глотками, пока хватало дыхания. — Зараза, а не напиток! — раздался голос Роберта над его головой. — От него, от падлы, раньше сроку копыта откинешь, Сэм. Не перебарщивай с этим. Внезапно средь сборища теней раздался мощный голос. Голос, обладавший даром переходить неожиданно быстро от самых низких регистров к самым высоким, что придавало словам удивительную силу выражения. Речь звучала гневом, переходила в крик — говоривший, казалось, творил заклинания, выкликал магические слова, заставляя всех умолкнуть, внимательно слушая: — Мне начинает это надоедать! Неужели вы, самые опасные чёрные твари во всей этой дыре, не смогли справиться с какими-то мелкими полицейскими ублюдками? — Алекс, стряхнув с плеч тонкий налёт благородства и светского лоска, словно возвратился к своим первобытным корням. Пылал яростью и его бешеный взгляд, бродивший по израненным бандитам. Он был слишком хорошо знаком Джастину, который три года назад, будучи в Вайдеронге, захлёбывался своей собственной кровью после каждого такого взгляда. Джастин безразлично осматривал эстампы с видами портовых городов Вест-Индии, украшенных розой ветров и пухлощёкими Тритонами, смотрел себе под ноги, лишь бы вновь не повстречать эту смертельно опасную злость, плескающуюся в зелёных родных глазах. Шон, войдя в бар последним, закрыл дверь на замок. Он выглядел как мастер суровой и бескомпромиссной драки, обутый в тяжёлые кожаные ботинки, подбитые огромными гвоздями, которыми он, обычно, топтал свою беспомощную жертву. Он был по колено заляпан кровавыми пятнами, а с топора в его руке стекали тонкие струйки вязкой крови. Не его крови, разумеется. Джастин отвернулся. — Джек, их было слишком много, мы не ожидали такого натиска… — сказал какой-то седоволосый бандит, выдубленный загаром, низенький, худой, неопределённого возраста — то ли шестьдесят, то ли семьдесят лет; на его посеревших щеках выступали синеватые прожилки, в глазах яростно горело одно-единственное желание — убить кого-нибудь. — Наши парни грабили ювелирный магазин на Бакрин-гроу, а мы все сидели в таверне через дорогу, когда увидели, что эти недоделки патрулируют наши улицы и отстреливают всех и каждого, кто на пути попадётся. Алекс задумался на мгновение и, оглядев своих усталых, избитых людей, сказал наконец-то обратившись к Шону: — Сегодня утром все полицейские района были собраны и поставлены под командование инспектора Дженкинса, старшего офицера управления, который не терпит крупных разборок в своё дежурство. Я полагаю, вы нарвались на его парней. — Ты знаешь эту тварь? — гаркнул Шон, его лицо пылало от бешенства и глубокого внутреннего напряжения. — Мостовая и тротуары устланы убитыми и ранеными, кажется, они решили перебить всех в Роще. — В последний раз этот скользкий червь потребовал с меня восемьсот долларов за возможность беспрепятственно обчищать магазины в том итальянском квартале, а я послал его ко всем чертям. Ещё я сломал ему челюсть, когда этот упырь начал запугивать меня, — самодовольно ухмыльнулся Эллингтон, непринуждённо бравируя низкопробными, грязными словечками, и бандиты одобрительно взревели. — Так что теперь этот старый хрыч мечтает вздёрнуть меня на Коровьем лугу, при первой же возможности. Дженкинс, конечно, затаил на меня злобу с тех пор, но он бы не смог самолично поставить под своё командование несколько карательных отрядов. Кто-то вышестоящий точит на нас зуб. Это вызов, — припечатал он, оглядывая сомкнувшуюся вокруг толпу. Со всех сторон доносились предложения выйти за пределы Старого города и начать обчищать центральные районы Вашингтона, грабить и подрывать арсеналы, поднять бунт по всему городу, чтобы запугать неизвестного заказчика. Бандиты, охваченные спешкой и яростью, хватали оружие; лязгали и звякали стальные шомпола, когда их торопливо забивали в давно не чищенные стволы ружей, звенели крутящиеся барабаны револьверов. Джастин застыл на месте, весь — напряжённое, полное ужаса предчувствие чего-то невыразимо страшного. Он растерянно глянул на Эллингтона: тот медленно и задумчиво разминал затёкшие руки, его утомлённые суставы хрустели, он был спокоен и невозмутим. Его поведение было продиктовано дальновидным расчётом, глубоким стратегическим замыслом. Его самообладание и порывистая уверенность ошарашивали, свидетельствовали о блестящем офицерском мастерстве, о котором из всех присутствующих знали только Роберт и Джастин, и это вселяло обоим невыразимую надежду на благоразумие главаря Тайпанов. В комнате начался нешуточный спор между теми, кто уже порывался кинуться жечь муниципалитет вместе с инспектором, и теми, кто прислушивался к мнению Эллингтона. Шон едва смог перекричать этот невыносимый шум, снова обращаясь к Алексу: — Джек, да в Старом городе сущий ад! Бандиты поднимают мятеж против полиции. Мы должны выйти на улицы за них, иначе прослывём трусами по всему городу. — Мы не можем идти сражаться против регулируемого подразделения, по крайней мере в одиночку, как не может мизинец поднять бунт против всей руки, — громко сказал Алекс так, чтобы его услышали все остальные. — Если остальные главари поддержат мятеж — эта рука превратится в единый крепкий кулак, и тогда мы выступим с ними, а пока готовьте оружие. — Я уверен, что за этим стоит не Дженкинс, — уже другим тоном сказал он, склонившись к Шону, так тихо, что за царившим шумом Джастин едва смог различить его глухие слова. Если бы он стоял ещё на два шага дальше от них, то явно бы не услышал этого, хоть это заявление и не было предназначено для его ушей. — Он конечно выживший из ума старик, но подобное не в его духе. Что-то здесь не так. — Тогда кто его надоумил на это? Ты ведь знаешь, кому мы обязаны этими потерями, так? — так же тихо осведомился его первый помощник, но Алекс, быстро посмотрев по сторонам, резким жестом пресёк любые дальнейшие расспросы. Калверли непонимающе нахмурился, его сердце нервно застучало; ужас, точно холод, всё тело охватывает, и Джастин испугался, как бы его сердечная болезнь вновь не пробудилась в столь неподходящий момент. Всё, что писали о скорой очистке города от бандитов, подрывающих экономику столицы, — оказалось сущей правдой без преувеличения. — Я иду к главарям Рощи. И пока я не вернусь, чтобы все оставались в доме! Шон, бери с собой ещё пять человек и отправляйся к берегу, созывай наших, — скомандовал Александр, взяв с медного блюда в лапах медведя два своих роскошных клинка и пристегнув ножны к поясу. Роберт дёрнул Джастина за рукав, и они быстро последовали за Алексом, выйдя из жужжащего, словно дикий улей, дома. Возле арки, объединяющей главные улицы, стояли мулы, нагруженные всякой провизией, кое-где стояли запряжённые волами повозки с мебелью и домашней утварью — целомудренными и незамысловатыми принадлежностями земного бытия. Многие горожане, не причастные к мятежникам, за которыми началась охота властей, решительно были настроены бежать из этой части города на время вооружённого восстания, забирая с собой самые необходимые вещи. Джастин и Роберт короткими шагами преодолевали поток испуганных перебежчиков, следуя за Алексом. От природы гибкий и сильный Эллингтон стремительно двигался среди повозок и людей с необъяснимой ловкостью, как будто был одарён инстинктом acinonyx, так же ловко маневрируя между плотными рядами. — Алекс знает, — точно самому себе, скорбно бурча под нос, заметил Роберт, нервно скрестив руки на груди. — Он знает, почему в Старом городе беспорядки, и кто за этим стоит. Знает, знает, сука… да молчит. Ждет, мразь, пока нас всех перебьют, как животных. Эллингтон быстро подошёл к стойлу, где какой-то мальчишка куском кожи торопливо чистил лошадиную сбрую: при виде Алекса он вскочил на ноги и приветственно кивнул, сразу скрывшись из виду в дверях рядом стоящего здания. — Закрой пасть, Роберт, иначе я тебе врежу, как следует. Хватит разводить панику, люди и так на взводе, без тебя тошно, — рыкнул на того Александр, не оглядываясь. — Садись на свою лошадь и помалкивай, — он достал из внутреннего кармана куртки пузырёк со своими лекарствами и быстро проглотил две белые капсулы. Алекс, тонны за тоннами принимал пилюли, порошки и микстуры; по ночам ему не давали уснуть разного рода мысли и чтобы усыпить свой бдительный разум, он обычно принимал опийную камфорную настойку. Несколько раз в день к нему приходила ноющая головная боль, сопровождающаяся резью в глазах, судорогами в конечностях, с чем он постоянно боролся лауданумом, в комбинации с валерианой, зёрнами гвоздики, макового молока и шафрана. Он соблюдал свою норму, принимая не более 25 унций лаудана за раз, и после каждого приема своих лекарств чувственное начало брало над всеми его пороками верх. Алекс часто говорил, что ощущает наплыв благостных мыслей, рождаемых опиумом, и Джастин видел, что это вовсе не похоже на лихорадочный приступ или бред. Его изменённое сознание скорее являлось возвращением к здоровому и естественному состоянию его сердца, как если бы сердце это было полностью свободно от поселившихся в нём боли и раздражения, что ведут постоянную борьбу с изначальным устремлением к добру, к блаженной радости. Но Джастин вместе с ним чувствовал, словно бы сам только что сбросил тяжкое ярмо и, получив заработанное спокойствие рядом с весёлым и безмятежным Алексом, мог позволить себе роскошь веселья и свободы. Опий действовал на него более благотворно, например, Алекс испытывал душевный подъём, жизненная сила возвращалась к нему, всякое душевное волненье замирало, прекращалась лихорадочная внутренняя борьба, наступало желанное затишье всех чувств: время, когда тайные горести покидали сердце, приходила пора умиротворённости и отдохновения от прежних человеческих бед. Джастин видел, как рождаются в Алексе надежды, вопреки предчувствиям скорой неизбежной борьбы, наблюдал течение его мыслей, неутомимое, как бег облаков — стремительный, но ровный. Джастин ощущал спокойствие, происходящее не от вялости, а, напротив, от бурного столкновения непримиримых душевных начал — вечной жажды движения и вечного стремления к покою. — Я давно бы уже сделался ипохондрическим меланхоликом, если бы не эти средства, — говорил ему Алекс всякий раз, когда Джастин интересовался о его самочувствии после принятия тем remedium. — Сейчас, однако, когда жизнерадостность вернулась ко мне, я устремился всей душою к уединённой и размеренной жизни, и как только мы с тобой покинем Америку, я выброшу все рецепты к чертям. Джастин видел, что опиум не заставлял его искать одиночества, и тем более тот не погружался в бездействие и апатию, что, как успел определить парень, было так свойственно его прежним лекарствам, которые выписывал ему Тиммонз. В те моменты, когда Джастин находился рядом с ним и мог наблюдать за проявлением его слабой психики, он часто вспоминал Эдгара Тиммонза. Эллингтон продолжал следовать его методам лечения, имея простое желание освободиться от боли и обрести ясность ума. — Роберт, ты плохо меня слышишь?! — заорал на мальчишку Алекс, когда тот снова забурчал проклятия в его адрес, издевательски медленно двигаясь сквозь толпу на улице. — Живо седлай своего коня, придурок! — Алекс, что происходит? — подскочив к нему, взволнованно спросил Джастин, и его вопрошающий близорукий взгляд застыл на любовнике, желая найти исчерпывающую разгадку. — Кто-то явно решил уничтожить нас всех. В этом нет ничего удивительного: мы для города — что кровоточащая язва. Ты оказался прав, Джей, — глухо отозвался он, подтягивая стремена, и Джастин нутром чувствовал, что Алекс глубоко подавлен, но со стороны он казался олицетворением стоического, холодного отчуждения. Великолепное лицо замученного императора, обременённого продолжающейся войной, обрело необычайно усталый вид. Вокруг померкших глаз уже залегли тени, над впалыми щеками явственно выступали острые скулы. По его коже уже разлилась смертная бледность, но каждая черта мрачного и сурового лица говорила о непреклонной офицерской воле. — Но я… справлюсь с этим, — его слова рассыпались в разные стороны с беспорядочным стуком, как груда фишек домино, а кожа растворилась в бесцветном поту напряжения. Он осёкся, вцепившись в поводья с такой силой, что на руке запульсировали глубокие вены. Зелёные глаза опустили взгляд на кольцо, застывшее у него на пальце, и скованная улыбка тронула сухие губы. Джастин не мог больше выносить его ночных метаний во сне, бледности его впалых щёк, набрякших синяков под его мерцающими хризолитовыми глазами, не мог видеть, как мучительно больно Алексу находиться в этом аду и он готов был сделать всё, чтобы к тому снизошёл долгожданный, заслуженный покой. Он готов был зубами рвать глотки всех, кто затеял эту резню в Старом городе, каждого, кто посмеет посягнуть на его сокровище, но он не представлял что делать. Они стали точно одним существом, с одной болью и с одной волей. — Я иду с тобой! — выпалил он, прижимаясь к Алексу всем телом, крепко обвив его шею руками. — Не ты один здесь умеешь отбирать жизни ради собственной. — Нет, Джей, — прошептал Алекс, убирая его руки от себя. — Я одинаково хорошо владею абордажным топором, клинком, револьвером и мушкетом охотника — любое оружие принесёт мне победу. Ты должен уйти сейчас, я не смогу присматривать за тобой и одновременно с тем держать оборону. Я обещаю тебе, что всё будет хорошо. Эти золотые сухие волосы, местами цвета спелого ореха, не слушались и короткими прядями спадали ему на глаза. Джастин выпустил его из своих объятий и ловким движением убрал прядь с его лица, на миг задержав пальцы в жёсткой шевелюре. Алекс мягко сжал его ладонь в своей и, коротко взглянув в изумлённые глаза, сел на своего коня, сразу же рванув с места мощным, упругим галопом. Только когда цокот копыт замер вдалеке, Джастин почувствовал, как его теребят за край жилета, окликая ненастоящим именем: — Эй, Сэм, — Роберт настойчиво привлекал к себе его внимание, держа под узды своего огромного шестифутового коня. — Тебе лучше сейчас уйти домой. Сегодня здесь опасно оставаться — будет настоящая резня. Иди, только будь осторожен на улицах, я не смогу тебя сопроводить. 30. Саронская долина или Шаронская долина (Песн. 2:1, Ис 33:9) — Средиземноморская долина, северная часть прибрежной долины Израиля. В Библии указана, как одно из 31 ханаанейских царств. По своей почве и положению была более способною производить наиболее красивые цветы во всем мире. 31. «Федр» (греч.) — один из диалогов Платона. В «Федре» показана философская беседа Сократа (в его лице выступает Платон) с Федром, частым собеседником Сократа, любимцем Платона. В этой беседе Сократ отвергает ложное красноречие и доказывает, что риторика должна быть ценной только при условии, что она опирается на истинную философию. Раскрывается значение истинной любви, изображение любви связывается с рассмотрением природы души. 32. Паскаль Блез (1623-1662) — французский физик, математик и философ; под названием «Мысли» после его смерти, в 1670 г., были опубликованы заметки для подготавливающегося им сочинения в защиту христианской религии. 33. Тритоны — персонажи древнегреческой мифологии. Морские существа, сыновья Тритона (морской демон в догреческом периоде) и нимф (океаниды). Составляли свиту Посейдона и Амфитриты, плавали на дельфинах и морских коньках. Тритоны в море стали подобно сатирам и кентаврам на суше, второстепенными божествами, прислуживающими главным богам. 34. Acinonyx jubatus (лат. ациноникс) — Гепард, или (устар.) охотничий леопард — хищное млекопитающее семейства кошачьих, самое быстрое наземное животное. 35. Remedium — (лат.) средство от болезни, лекарство.