Нектар

      Хёнджин приподнимается на руках и садится, опираясь спиной о мебель. Взгляд его устремлён на Йеджи, которая теперь всё равно что огненная фурия источает энергию хаотичными выбросами. Вены на её руках, шее и лице светятся тем же раскалённым золотом, что и глаза. На перепады реагирует электричество, начинает мигать потолочный свет. Если бы Йеджи не была голодна и истощена, она могла бы в миг обесточить весь особняк. И хотя гнев перезаряжает её и даёт подпитку, всё же его недостаточно, чтобы запустить настоящий фейерверк.       С каждым губительным всплеском золота у Хёнджина сдавливает виски, а кровь замедляет свой ход. Становится тяжело дышать и даже больно смотреть. Глаза слезятся, будто их стараются выдавить изнутри. Веки предупредительно смыкаются, но из-под них всё равно текут горячие слёзы.       Вспышку ярости Прародительницы нужно просто пережить. Такое уже случалось. Да и испытывая сильнейший голод, она не сможет поддерживать давление вечно.       — Госпожа… — из-за того, что заложило уши, Хёнджин едва слышит собственный голос. Вся реальность немного трясётся. Словно в самолёте и в режиме турбулентности. Звенит и падает посуда. — Госпожа, н-не н-надо… прошу.       Сквозь шум в ушах пробивается яростный стук и крик Чанбина. Он появляется в дверном проёме и выглядит как никогда прежде испуганным. Однако Хёнджин не успевает и взглядом с ним пересечься, как друга тут же отбрасывает назад. Дверь за ним молниеносно захлопывается. При выбросе энергии суккубы способны на телекинез.       — Не вмешивайтесь! Не надо! — кричит Хёнджин друзьям, хотя не уверен, что его речь достаточно чёткая и громкая, чтобы его услышали.       Он зажимает голову ладонями и подтягивает колени к груди. Натяжение связи с Прародительницей воспринимается страшнее, чем атака на органы чувств. Естество инкуба сжимается до формы эмбриона, зависимого и слабого. Каждой клеточкой ощущается, как «мать» стремится от него избавиться. Отвержение рвёт сознание на части и формирует в нём чёрную дыру. Хёнджину не хочется ничего, кроме того, чтобы Создательница перестала злиться и снова приняла его в свои объятья.       Йеджи подходит ближе и присаживается на корточки. Лёгкое прикосновение к щеке обжигает, в ответ на него Хёнджин дёргается и поднимает взгляд. В её прежде холодных глазах плещется лава.       — Джинни, ты не оставил мне выбора. Я заберу всего тебя. А уже потом разделаюсь с ним, — она говорит спокойно, но голос звучит грубо.       В груди непривычно клокочет страх. Хёнджин не в состоянии за себя постоять, но крошечная и вместе с тем стойкая часть эго не позволяет ему даже на уровне мысли уступить Фея другому сумеречному существу. Видимо, это считывается по новому притоку фантазий, потому как Йеджи сдавливает пальцами подбородок Хёнджина и цедит сквозь зубы:       — Если он тебе так нравится, я заставлю тебя видеть только его до тех пор, пока тебя это не истощит.       — Госпожа, госпожа, госпожа, — молит Хёнджин словно в мантре, когда Йеджи отпускает его и встаёт. — Не надо, прошу, не надо. Не надо. Прошу. Нет. Нет.       Ничего другого не формируется в подожжённом энергией суккуба сознании. Больше никаких изворотливых фраз и попыток скрыть истинные мотивы. Остаётся молить. Но даже не о прощении, а о крупице снисхождения. Лишь бы эта ночь не стала последней для Хёнджина и его Бабочки.       Йеджи в несколько резких движений расчищает поверхность импровизированной барной стойки. Бокалы, бутылки вина летят вниз и разбиваются, превращаясь в стеклянно-бурое море. Затем Прародительница снова принимается за своего непослушного Порождённого. Она поднимает его с пола, сдёргивает с его плеч халат и отбрасывает ненужную ткань куда-то в сторону. Беспомощность оплетает невидимым вьюном конечности Хёнджина и не даёт даже головы повернуть в сторону Феликса, чтобы узнать, в каком он сейчас состоянии.       Гневной огненной энергии Йеджи не воспротивиться и не потушить. Дичайший голод истлевает её изнутри и опаляет губы Хёнджина горячим дыханием.       — Прошу, — молящий шёпот Хёнджина смешивается с её нетерпеливым выдохом.       — Мне нравится, когда ты так просишь, — вкручивает она раскалённым металлом голоса, касаясь губами ушной раковины, — но проси лучше.       И больше не медля, Йеджи берёт своё, впиваясь поцелуем в губы Хёнджина. Горячий язык скользит в рот, тут же подчиняет себе и вынуждает ответить. Хёнджин поддаётся. Ни у него, ни у его тела нет иного выбора. Это не поцелуй, это усмирение, где каждое касание губ Прародительницы забирает частичку энергии Порождённого.       Йеджи жмётся к полуобнажённому телу своего Безвольного, руками исследуя крепкий рельеф спины и спускаясь ниже. Она поддевает пояс на его талии, натягивает и тем самым режет металлом украшения мягкую кожу. Хёнджин стонет, пытается прервать поцелуй, но Йеджи второй рукой надавливает на его затылок и не даёт отстраниться. Она не целует, она выпивает Хёнджина словно коктейль. Залпом.       Примерно то же должны чувствовать Очарованные под влиянием инкуба, если он так же не захочет контролировать напор своих чар. Хёнджин не позволял себе подобного девять десятков лет, столько же не испытывал непреодолимого подчинения от Йеджи. Однако стоило нарушить заповедь доверия, как Прародительница решает приструнить непослушное «дитя» самым жестоким образом из всех — поставив того на уровень с жертвой.       Когда она отстраняется, пауза воспринимается, как долгожданный вдох кондиционированного воздуха раскалённым летом. Хёнджин едва держится на ногах, опирается на столешницу позади себя и неосмотрительно бросает взгляд на Феликса. Тот по-прежнему не более чем статуя, разве что теперь уголок его губ искривлён, будто ему не нравится происходящее. Удивившись, Хёнджин ищет на чужом лице ещё больше следов проявленной реакции. Изредка истинная мимика может пробиваться через чары подчинения. Однако в прежде ярких глазах Феликса выцвела сирень, и всё тело будто обесточили. Тонкие сильные пальцы Йеджи требовательно поворачивают лицо Хёнджина на себя.       — Смотри только на меня.       Йеджи раздражается, из-за чего мгновенно перегорает несколько лампочек в потолочных светильниках, тем самым погружая кухню в полумрак. Она меняет Хёнджина с собой местами, видимо, чтобы он больше не мог видеть Феликса, и прижимает к кухонному острову. Затем легко приподнимает и усаживает на столешницу. Толкает, заставляя лечь и продвинуться вперёд. Сама Йеджи забирается сверху и вцепляется кистью в его шею.       Теперь Хёнджин сам не более, чем безвольная кукла, сто лет назад созданная для помыкания им и утоления голода. Беспомощно он бросает последний взгляд на Феликса, что остался сидеть по правую руку в районе икр Хёнджина. Его взгляд направлен в одну точку и словно покрыт плёнкой безразличия. Редкое моргание и вздымающаяся при дыхании грудь дают понять, что он всё ещё жив. Сейчас он не находится под давлением чар суккуба, а значит — в относительной безопасности. Но Хёнджину этого мало. Остатками воли он пытается придумать, как привести Фея в чувство. Вот только бы его коснуться…       Закусив губу, Хёнджин всецело переводит своё внимание на Йеджи. Возможно, если удастся искупить вину перед ней и порадовать собой, то до Феликса она так и не дойдёт. Или же когда настанет его очередь, он сам уже придёт в себя, а потому сможет применить магию и сбежать.       Йеджи снова приближается к лицу и заглядывает в глаза. За столько десятков лет Хёнджин должен был бы привыкнуть к тому, как она с ним обходится и ради чего в первую очередь даровала ему вечную жизнь. Но если и осталось в инкубе нечто человеческое, то именно оно из раза в раз отказывается мириться с жестоким отношением когда-то близкого партнёра. Йеджи сказала, что сожалеет, что не убила его тогда, сто лет назад. Однако на самом деле она всего лишь делает это иначе. Медленно и мучительно подводя к смертельной грани, а затем всё-таки позволяя жить. К такому невозможно привыкнуть.       Выдох отчаяния Хёнджина оседает пеплом на очерченных губах суккуба. Йеджи ещё не приступила к главному, а Хёнджину уже кажется, что она забрала у него слишком много.       Она снова целует и вместе с тем направляет энергетические потоки напрямую в сознание. Хёнджин чувствует, как она поджигает его мысли, как те перестают ему принадлежать. Как они складываются в только ей нужную последовательность, и что каждая из них о Феликсе. Кроме как о нём, Хёнджин больше ни о чём не способен думать. Забывает про себя, какой сегодня день и где находится. Тьму под прикрытыми веками озаряют фантазии одна горячее другой.       — Ты так сильно хотел его, бедный, так почему не взял? Откуда в тебе это пресмыкание, Джинни? — голос Йеджи звучит привычно, но в разы громче, потому что раздаётся прямо внутри сознания.       Сквозь поволоку из грёз Хёнджин чувствует, как горячие пальцы и острые ногти гладят его грудь и торс, как они же стягивают шёлковые пижамные штаны достаточно низко, чтобы можно было обхватить мягкий член и сжать.       — Тебе так важно было взять его честно? Но ты забыл, что честные не выигрывают, Джинни.       Хёнджин ощущает вес Йеджи на своих коленях, жар её ладони на чувствительной головке. Его глаза закрыты, из-за давления на сознание он не может разомкнуть веки, словно не может проснуться. Адская головная боль вспарывает виски, пока Хёнджина насильно погружают в воображаемую близость со сказочно-прекрасным Феем. Йеджи использует фантазии Хёнджина против него самого, заставляя возбуждаться, несмотря на отсутствие желания, пока сама рьяно стимулирует ценный для себя источник энергии.       — Ты покормишь меня, Джинни. Хочешь ты этого или нет.       Это похоже на цепкий кошмар, который ты осознаёшь, но всё равно не можешь из него выбраться. На уровне мыслей Хёнджин старается бороться, пытается сбежать из собственных же воспоминаний. От видения того, как Феликс появляется в его доме; как веселится, отправляя инкуба в полёт по гостиной; как дерзко отвечает, изредка улыбаясь и оставаясь при этом устойчивым к чарам… Но.       В каждое из реальных воспоминаний пробирается рука Йеджи и мастерски превращает их в жестокий вымысел. Вот Феликс сразу же соглашается пойти за Хёнджином и не позорит его перед гостями. Или же ведётся, стоит Хёнджину только его коснуться. А вот сдаётся позже, заходя в одну из спален, вместо того чтобы неустанно искать брата. И, конечно, он соглашается с ним выпить, а после отдаётся на столе, на котором сейчас уложили самого Хёнджина.       И чем больше Хёнджин старается сопротивляться, тем сильнее грёзы проникают в воспоминания, множатся, становятся ярче и глубже. Они перестают быть похожими на сны, они заменяют реальность.       — Джинни, отпусти себя, тебе самому станет легче, — медовый шёпот заливает уши, и кроме него Хёнджин ничего не слышит.       Рука Йеджи активно ласкает член, после чего горячий язык слизывает первые проступившие капли той самой энергии, которой инкуб обязан поделиться с Прародительницей.       — Я соскучилась по твоему вкусу, мой сладкий Клубничный Дайкири.       Хёнджина ломает от перегрева мозга в сочетании с причинением удовольствия. С губ срывается первый стон, и глотку тут же спирает нехваткой воздуха — Йеджи сжимает его горло. Сил поднять руки и высвободиться нет. Подавление суккуба обездвиживает тело. Остаётся только цепляться за края столешницы и стараться выпутаться из удушающей ласки поворотом головы. Йеджи отпускает его, но лишь для того, чтобы оставить жалящие поцелуи на шее и спуститься ими до проколотых сосков.       — Мне нравятся новые украшения на тебе, тебе очень идёт, — голос по-прежнему звучит будто через вакуум, но становится всё чётче и мягче. От полученной первой дозы живительного сока Прародительница добреет.       Йеджи меняет технику удовлетворения, больше замирая ладонью на головке, давая почувствовать приятную тесноту кулака. Тело Хёнджина инстинктивно подаётся вперёд, на что получает ласкание сосков языком. Тихие стоны срываются один за другим. Член отдаёт всё больше энергии, и Йеджи накрывает его ртом, ощутимо вылизывая. Хватка на шее ослабевает и исчезает. Освободившуюся руку Прародительница опускает ниже и захватывает яички, чтобы одновременно насадиться ртом на член и дать почувствовать своё горло. Она работает так активно и неустанно, что собирает энергию сразу же, стоит ей только проступить.       В фантазийном бреду Хёнджину представляется, что всё это делает для него Феликс. Сохранённая часть рассудка пытается отсоединить напущенный морок от яви. Однако чем больше напряжение в паху и сильнее волны подкатывающего оргазма, тем больше сознание увязает в сетях, расставленных суккубом.       Боль простреливает виски, и огненное марево новой волной затапливает зрение. Постепенно нечёткие очертания становятся одной конкретной и такой желанной фигурой. У Феликса за спиной раскрываются крылья, языки пламени постепенно формируются в плоть, а затем он, обнажённый и распалённый, оказывается сидящим на ногах Хёнджина. Они в спальне, спиной Хёнджин не чувствует привычную мягкость матраса, только прохладу простыни, но это кажется ему неважным, когда над ним склонился сам Фей. Руки Хёнджина связаны, он не может ими его коснуться, остаётся только жадно рассматривать безумно привлекательное тело. Деталей его он почему-то не видит, но ощущает, как собственное тело и без того горит от желания, а член истекает новыми порциями предсемени и либидо.       — Пожалуйста, — молит Хёнджин, сам не зная, о чём просит. Но если он связан, то тогда Феликс должен взять всё в свои руки. Сделать хоть что-то, лишь бы облегчить скопившееся напряжение.       Огненный Фей склоняется вроде как для поцелуя, но не касается губ, вместо этого спускаясь к шее. Засасывает кожу до боли и движется ниже, чтобы прикусить украшения на сосках и следом вылизать дорожку до низа живота. Хёнджин невольно подаётся тазом вверх, из-за чего член, призывно качнувшись, так и просит внимания к себе. Феликс улыбается и сразу же захватывает его в тесное кольцо из пальцев, начиная водить им сверху вниз.       Хёнджину странно, что Фей вдруг стал таким молчаливым и покладистым. Но ему импонирует, что тот выглядит настолько голодным до его тела, что даже не задерживается на стимуляции рукой, а почти сразу же обхватывает головку губами и опускается на половину. Хёнджина чуть не подбрасывает от такого. Как хорошо, что у Феликса есть крылья, потому что от причиняемого им удовольствия хочется воспарить.       Губы Феликса, кажется, были созданы для того, чтобы плотно обхватывать головку и потому краснеть. Хёнджину нравится, хочется поощрить за старания, если не прикосновениями, то хотя бы словами.       — Феликс… Ах, мне очень хорошо. Не останавливайся. Позволь мне кончить, — шёпот выходит сбивчивым, таким же, как и дыхание, и на более осмысленные фразы сил уже не хватает.       До этого момента Хёнджин представлял, что обязательно будет играться с Феем, дразнить, флиртовать, а на деле оказался полностью им подчинён. И при этом совсем не против такого развития. Хёнджину так редко удаётся достигнуть реального удовольствия от секса с кем-либо, что он более чем согласен на позицию ведомого. Как инкуб он привык отдавать, и насколько же это приятно, когда отдают ему.       Феликс отстраняется, чтобы снова улыбнуться и облизнуть губы. Хёнджин вдруг понимает, что совсем забыл про особенности своей природы, и что никому кроме ему подобных не следует глотать его сперму. Он хочет было уже дёрнуться, дабы не дать Фею причинить себе вред, но тот показательно слизывает с уголка ценную каплю предсемени и совсем не выказывает неприятия. Не морщится, не сплёвывает, не пугается, в конце концов. Феликс просто молчит и голодно смотрит. Однозначно ему нравится происходящее.       Хёнджин хочет проверить, насколько сильно нравится, и опускает взгляд на его пах. Однако перед глазами почему-то мутнеет, и что-либо рассмотреть не получается. Моргание не помогает, и чётким Хёнджин по-прежнему видит только лицо Фея. Прекрасное и вместе с тем, словно льдина, холодное, невзирая на улыбку, не покидающую пухлых губ.       — Почему ты молчишь? — не удерживается Хёнджин от выражения любопытства. — На тебя совсем не похоже.       Феликс только пожимает плечом, а затем вместо продолжения разговора решает вернуться к более важному и неоконченному занятию. На этот раз он насаживается до основания, так что головка упирается в горло и скользит дальше в глотку. Хёнджин издаёт протяжный стон и напрочь забывает про какие-либо странности в поведении Фея. Какая разница, если они вместе, им обоим хорошо и, самое важное, всё происходит по доброй воле.       Хёнджин отпускает себя и наслаждается процессом. Особенно восхищает вид трепещущихся крыльев за спиной у Феликса, пускай те и сменили цвет на огненно-алый. Нравится, что Фей отдаёт всего себя и что его горячий рот несравненно лучшее, что Хёнджин ощущал в своей жизни. Настолько, что нужно совсем немного, чтобы Хёнджин обильно кончил.       Очередная вспышка боли неожиданно вырывает Хёнджина из посторгазменного забытья. Веки приоткрываются, и в фокус зрения попадает кухонный потолок с частично сохранённым освещением и огненно-рыжая макушка, что отстраняется от его паха и утирает рот тыльной стороной ладони.       — Спасибо, что покормил, — сладко лепечет Йеджи и оставляет целомудренный поцелуй на щеке Хёнджина. Тот дёргается будто от удара и снова пытается вырваться из-под тела суккуба, но его ноги и руки скованы невидимыми путами. После утоления первичного голода сил в Прародительнице стало только больше, и теперь она контролирует инкуба даже без прикосновения к нему. — Но ты же знаешь, что это ещё не всё.       Хёнджин знает и потому, окончательно приходя в себя, снова предпринимает попытку, если не дать полноценный отпор могущественному существу, то хотя бы проговорить условия. Снятые чары подчинения как раз позволяют мыслить.       — Давай уйдём отсюда, — говорит он первое попавшееся в голову, бросая беглый взгляд уже на реального Феликса. Он всё так же сидит, не шелохнувшись, только на его щеках прибавилось блеска. — Мне так не нравится.       — Как «так», Джинни? Мне показалось, что минуту назад тебе всё нравилось. Ты так быстро кончил стоило мне только чуток подправить твою фантазию.       Йеджи встаёт с его ног и теперь возвышается подобно Статуе неСвободы. Её вены перестали светиться и скрылись, а кожа приобрела более здоровый оттенок. Выпитого либидо мало, чтобы суккуб мог просуществовать на нём дольше недели, но первичный голод всё же утолён. Прародительница теперь больше расположена к разговорам.       — Не надо больше его использовать.       — Почему не надо? Если ты так быстро отдаёшь мне накопленное либидо, то я ещё как буду его использовать. Даже не думала, что ты настолько проникся этим Светлячком.       — Прошу, не надо.       Йеджи хмыкает, но её взгляд остаётся приглушённо-янтарным и не загорается, что говорит о том, что само препирательство со стороны Порождённого её не особо задевает. Похоже, что она, как и всегда, уверена, что получит своё вне зависимости от того, нравится это Хёнджину или нет.       — Нет, я совсем тебя не понимаю. Но знаешь, Джинни, у меня появилась идея. Зачем мне высасывать только тебя, когда я могу высасывать вас обоих? Одновременно.       — Нет. Постой.       Её внимание переключается на Феликса, и так же силой мысли она влечёт его к себе, заставляя подняться на кухонный остров. Затем она с лёгкостью делает то, на что Хёнджин ранее так и не осмелился — прикасается, сдирает ненужную преграду в виде белой кожаной куртки, следом тянется к молнии на спине и избавляется от дизайнерской блестящей кофты. В тот же миг Хёнджина окатывает волной голода. Взгляд скользит по прорисованному прессу и аккуратным розовым соскам Феликса, к выделяющимся ключицам и обратно вниз, до едва заметной дорожки коротких волос, уходящей за пояс белых брюк.       Хёнджина пробирает дрожь, вызванная и резко накатившей слабостью после того, как он передал часть запаса либидо, и тем, что его собственная потребность в теле Феликса выходит на первый план. В приглушённом белом свете потолочных софитов кожа оголённого торса Фея блестит, словно покрыта мельчайшей звёздной пылью. Он выглядит лучше любой изощрённой фантазии. Хёнджин сглатывает, и член его снова твердеет.       Йеджи открывшийся вид тоже не оставляет равнодушной. Она проводит пальцами по рельефу кубиков и ведёт ими выше, пока не хватает Феликса за затылок и не привлекает его совсем близко к своему лицу. Хищный, предвкушающий скорую трапезу оскал искажает её мимику. Хёнджин непроизвольно обнажает свои зубы в ответ. Даже полностью подчинённый воле Прародительницы, он не может не претендовать на того, кого приметил первым.       — Смотри, Джинни, какой он красивый.       Взгляд Феликса не выражает осознанности и, более того, становится замутнённым из-за того, что он опять угодил в паучьи сети суккуба. Йеджи что-то шепчет ему на ухо. Как выясняется — вынуждает показать крылья. Хёнджин уже успел забыть, насколько те невообразимо чудесны. Уже только они способны влюбить в себя любое существо, у которого есть глаза. Крылья большие, насыщенно розово-сиреневые, переливающиеся, блестящие. Священные.       — А эти крылья, ты смотри.       Йеджи бесцеремонно касается их, из-за чего тело Хёнджина буквально сводит судорогой от собственнического инстинкта. Он даже не помнит, когда ещё ощущал подобное по отношению к любому из своих Очарованных. Однако Феликс совсем не похож на «любого», наоборот. Он с первого взгляда особенный.       — Госпожа, прошу. Давай закончим начатое. Только ты и я.       Предложение звучит совсем не так привлекательно, как хотелось бы. Йеджи кривит уголок рта и уводит руку с крыла на скулу Феликса, теперь всматриваясь в его глаза.       — Джинни, я почти не злюсь на тебя за то, что ты так безрассудно его присвоил. Я бы на твоём месте поступила точно так же, — она подмигивает Порождённому, но тут же не без яда добавляет: — Только я не на твоём месте, и мне не требуется что-то присваивать. Всё, что я захочу, может и так стать моим.       Йеджи переводит взгляд на Хёнджина. Радужка её глаз снова воспламеняется, вены проявляются — суккуб готовится к очередному поглощению либидо.       — Подвинься, Джинни. Тут места хватит для вас двоих.       Хёнджин, который не в силах и пальцем пошевелить без позволения Прародительницы, по её приказу послушно сдвигается на левый край острова, освобождая место для второго пленника. Феликс прячет крылья и ложится рядом. Сама Йеджи умещается между ними, вставая на колени и опускаясь на пятки. Каблуки она предусмотрительно отбросила на пол.       Руки Хёнджина Йеджи сразу же укладывает ему на грудь — конечно же, нельзя допустить, чтобы он хотя бы вскользь коснулся Фея. В таком случае возникнет конфликт чар суккуба и инкуба. И именно эта особая осмотрительность Прародительницы подаёт Хёнджину идею. Рискованную и безрассудную, то есть идеально подходящую для этой ночи.       — Госпожа, — он привлекает её внимание и старается как можно более добродушно улыбнуться, — помнишь, когда-то давно мы играли в игру. Почему бы нам не сыграть в неё сейчас?       Попытка продавить волю Йеджи не менее жалкая, чем предыдущие, с тем, чтобы увести её с кухни или попросить отпустить Феликса. Но тут Хёнджин делает ставку на особенность характера своей Создательницы — та не привыкла уступать. Каждый, кто кидает ей вызов, пробуждает в ней жажду конкуренции, и Йеджи бросается в бой, стремясь доказать, что никогда не проигрывает.       — Ты о том, чтобы снова попытать удачу и перебить моё очарование своим? Думаешь, в тебе за сто лет силёнок прибавилось?       Йеджи хоть и иронизирует, но выглядит заинтересованной. Даже отвлекается от поглаживания тела Феликса и кладёт ладони на свои бёдра.       — Почему бы не проверить? Ты ведь всё равно победишь, — Хёнджин и сам горазд лить мёд и усыплять бдительность.       — Не сомневаюсь. Не пойму только, в чём твоя выгода. Думаешь время потянуть?       — Что ты. Разве подавление меня займёт у тебя много времени? — и в завершение приклеивает на свои губы коронную очаровывающую улыбку.       Предположение на первый взгляд лишено подвоха. Когда-то давно они десятки раз играли в «перемани Очарованного» или «соблазни, если сможешь», и ни разу Хёнджину не удалось победить. Вряд ли сейчас что-то сложится иначе, однако то ли отчаяние, то ли усилившийся голод толкают Хёнджина хотя бы попробовать. Ведь ему придётся уступить Феликса и так. Есть ли разница, уступит он его сразу или после проигрыша?       — Не займёт, — соглашается Йеджи и сужает взгляд, всё же до конца не понимая неожиданной прыти от Хёнджина. Она даже сжимает его подбородок, видимо, надеясь прочесть ответ в фантазиях. Но Хёнджин умело уходит в мысли об обнажённом теле рядом с собой, в мечту о прикосновении к крыльям, в упущенную возможность удержать Феликса перед его уходом…       За десяток секунд удаётся накрутить себя настолько хорошо, что Йеджи приходится раздражённо отстраниться. В хаотичном мышлении тяжело разобраться даже ей, а приказать инкубу думать о чём-то определённом она не в состоянии. Способности к управлению чужим сознанием у суккубов и инкубов ограничены, особенно в отношении друг друга.       — Хорошо, Джинни, будь по-твоему. Посоревнуемся. Попробуй сделать так, чтобы он поцеловал тебя, а не меня, и я выполню любые твои условия. Если же уведу его я, то ты перестанешь мне перечить.       Такой благосклонности Хёнджин и вовсе не ожидал. Мерещится будто бы Йеджи действительно дорожит им в какой-то только ей известной степени. И хотя Хёнджин совсем не уверен, что сможет конкурировать не просто с другим инкубом, а со своей Прародительницей, всё же он сразу выдвигает ответные условия.       — Если он поцелует меня, ты уйдёшь и забудешь про меня, как своего инкуба, — внезапно просыпается несвойственная Хёнджину резкость.       Если играть, так по-крупному. Другого шанса может не представиться, да и повод для сепарации достойный — минул уже век. «Дитю» пора стать независимым от «матери».       — А ты не слишком ли много на себя берёшь, мой сладкий Дайкири? Это невозможно. Ты сам пострадаешь от того, что не будешь отдавать мне накопленный запас.       — Несильно.       — Предпочтёшь тратить энергию в пустоту, лишь бы не передавать её мне?       Хёнджин кивает. Сам не верит, что затеял сущее безумие, но Фей и тотальная свобода того стоят.       — Тогда и я повышу ставки. Если побеждаю я, ты перестаёшь мне перечить на последующие сто лет. Это также означает, что я смогу забрать себе любого из твоих Очарованных или даже кого-то из твоих друзей. Подумай ещё раз. Таким ты готов рискнуть?       Цена действительно высока. Невообразимо. Хёнджину даже страшно представить, во что превратится его существование, если в предстоящей игре Феликс не поддастся его чарам. А то, что именно это и произойдёт, сомнений нет. Хёнджин всё же здраво оценивает свои возможности. Йеджи ухмыляется. Её план «победить до начала боя» успешно реализован.       — Да, — выдыхает Хёнджин, чувствуя следом, как тиски страха сдавливают голосовые связки, проявляясь хрипотцой. Пока чувство самосохранения вопит, что ещё не поздно отступить.       — Что «да»? — не понимает или же удивляется Прародительница.       Или вот сейчас. Достаточно сказать сейчас. Просто произнести «да, я согласен, игра того не стоит, давай продолжим то, что начали» или «да, я не готов рисковать своими друзьями». Хёнджин ведь и правда не готов. Самым уязвимым среди них окажется Сынмо. Но и над Чанбином Йеджи поиздевается на славу, поигравшись с его подавляемыми чувствами к другу. А Крис… или его Чонин? Она разрушит их отношения одним своим появлением и вынудит волка сражаться насмерть за свою пару. Все возможные последствия неверного решения стоят у Хёнджина перед глазами. Ужас сковывает тело.       — Да, я согласен.       — Согласен на что? — снова переспрашивает Йеджи, потому что неуверенность в голосе выдаёт Хёнджина с головой.       Кто Хёнджин такой, чтобы заключать сделку, которая повлияет не только на его жизнь, но и на несколько других?       Он поворачивает голову в сторону Феликса, изучает его профиль и полуобнажённое тело. Разум подсказывает, что если сейчас Хёнджин откажется бороться, они вдвоём, скорее всего, переживут эту ночь. Йеджи не станет убивать ценный для себя источник либидо, а Фея она…       Хёнджин не знает точно. О феях он до этой ночи слышал лишь слухи да сплетни, и ничто из этого не сформировало понимание об их природе. Всё, что успел продемонстрировать Феликс, стало сюрпризом, и предположить, каково будет влияние суккуба на его здоровье, просто невозможно.       — Джинни?       Йеджи смотрит будто бы даже с сочувствием, хотя именно оно ей совсем не свойственно. Хёнджин поджимает губы и не решается перейти рубеж. Что бы он ни сказал, это разделит его жизнь на «до» и «после».       Меньшей из потерь должен стать отказ от Фея. Стоит только уступить его, и на кону будет лишь его здоровье, а сам Хёнджин сможет жить как прежде. Но стоит попробовать защитить его тело от насильного посягательства, и угроза нависнет над близкими Хёнджина…       Вдох. Медовые глаза Йеджи снова понемногу обволакивают волю Хёнджина и растекаются по телу слабостью. Тем не менее Прародительница всё ещё ждёт. Решать Хёнджину.       Выдох. Взгляд на Феликса. Словно покрытый льдом, порабощённый он только утяжеляет предстоящий выбор. Хёнджину ни за что не хотелось видеть его таким.       Вдох. Йеджи кладёт свои руки им обоим на грудные клетки, на область сердца, и улыбается так, будто намеревается вырвать пульсирующую мышцу.       Выдох. Последний взгляд на Феликса. По его щеке стекает блестящая слеза. Хёнджин заворожённо следит за её путём. Время замирает. Мгновение растягивается.       Хёнджин тянется к Феликсу и успевает утереть слезинку большим пальцем левой руки. Он делает это настолько инстинктивно, что даже не замечает, что этим простым действием разрушает сразу несколько стен.       Подчинение, приказывавшее ему удерживать руки при себе, вдруг перестаёт ощущаться. А вот мягкость и теплота кожи Феликса оседают на подушечке пальца, тем самым ознаменовывая их первое соприкосновение. И стоит ему свершиться, как происходит ещё более удивительное.       Хёнджин видит фантазию Феликса.