Slave

Шоу за кулисами не то же самое, что просмотр выступления из зала. Юнги это проходил не единожды, поэтому точно знает, что делать и как отслеживать очерёдность. А вот Чимин паникует. Не ходит нервно из стороны в сторону, как большинство, а сидит оловянной куколкой и пялится в одну точку. Даже не дышит почти. И ведь это при том, что у них отдельная гримёрка, которую он затребовал у Намджуна. — Чимини, тебе надо успокоиться, — Юнги пока что не подходит. Он смотрит на Чимина издалека, считывая состояние и любуясь. Сценка у них тематическая, под стать Хэллоуину, где будет маленькое шкодливое приведение и охотник. — Чимин. — Надо, — безэмоциональный голос отскакивает от стен комнаты и неприятно оседает на коже. Чимин его слышит, но не слушается. Мало кто знает, что дом-голос можно использовать не в приказном тоне, а поддерживающем. Это считается высшей степенью контроля своего статуса, чего, честно сказать, практически никто не достигает. Но Юнги умеет. Он подходит к Чимину, обхватывает за шею, поднимая большим пальцем подбородок и заставляя смотреть в глаза, а потом говорит: — Всё будет хорошо, — дом-голос отличается иной тональностью. Он более низкий и глубокий, проникающий мурашками под кожу и воздействующий прямо на сабмиссива, минуя любые рациональные и эмоциональные запреты. — Ты будешь выглядеть великолепно. Ты никого не подведёшь. Тебе понравится. Чимин вяло обмякает. Не опадает, не оседает на стуле, но заваливается вперёд, утыкаясь носом в район живота Юнги. Его дыхание постепенно успокаивается, как и сердечный ритм. Встревоженное состояние не достигает покоя в один миг, но эмоциональный шторм проходит. Юнги ждёт. Он не отходит, не убирает ладонь, не говорит ничего сверх сказанного. Чимину следует поймать точку концентрации самостоятельно, или ничего не получится. Проще отменить выступление, чем идти на него в таком хаосе. А ведь они готовились. Не репетировали, конечно, сцену, но обсуждали не один день. Подбирали костюмы, меняли их, перешивали и в конечном итоге остались довольны выбранным вариантом. Чимин не будет полностью голый: в узких шортиках и крошечном топе, с несколькими ремешками на бёдрах, под грудью и ошейником. Всё белое, а вот накидка поверх, делающая из него комиксного призрака, красная с оранжевым узором. Сам Юнги традиционно в одних чёрных штанах, но для сочетания пояс будет красным с оранжевой бляшкой. — Спасибо, — Чимин порывисто отстраняется, поднимаясь с места и выпрямляясь. Их глаза пересекаются, и Юнги может оценить состояние — не слишком спокойное, но подходящее для шоу. Взбудораженное и предвкушающее. Намного лучше паники. — Это был дом-голос? — Да. — Не такой… Донсу ощущался иначе, — Чимин любопытно склоняет голову набок, прикусывая губу, — более зло и повелительно. — Моей целью был не приказ, а утешение, — Юнги поднимает вторую ладонь, обхватывая шею Чимина двумя руками. Он не душит, но обозначает контролирующее прикосновение и не даёт отвести взгляд. — Ты переживаешь, и это нормально. Стоило бы, конечно, выступить до бала, но ведь эффект был бы не тот? — Не тот, — соглашается Чимин и мягко улыбается, — не думал, что я захочу открытую сессию. Юнги хмыкает. Чимину вообще не полагается думать, это забота доминанта, но свои мысли он не озвучивает. Переключает внимание на поцелуй. У них есть несколько минут перед тем, как в гримёрку зайдёт один из помощников и позовёт на сцену. Надо взять от этого ожидания всё, что можно. Поэтому он мягко облизывает полные губки и толкается языком в рот. Специально щекочет нёбо, провоцирует и раздразнивает. Когда тело переполнено возбуждением, то двигаться намного легче и приятней. Смущение уходит на второй план, выпуская наружу желание покрасоваться. В дверь гримёрки стучат и говорят решающее: — Пять минут и ваш выход, сцену убирают! Юнги отпускает Чимина и долго смотрит в поддернувшиеся пеленой дурмана глаза. Вот так и надо выходить на сцену. Танцевать свой маленький танец, а потом попасться в расставленную ловушку. Несколько опасный момент их шоу, но конкретно это действие они репетировали не единожды. Значит, всё должно получиться. — Тебе понравится, — говорит Юнги и подталкивает Чимина на выход. Он полюбуется из-за кулис за началом, дожидаясь своего выхода. Это негласная традиция большинства открытых сессий: сабмиссив немного красуется, получая свою долю внимания, а потом растворяется в доминанте, отдаваясь и уже не замечая ничего вокруг. Юнги хотелось, чтобы Чимин урвал свой маленький момент славы. Насладился всеобщим вниманием и восторгом. В том, что его не обделят в этих чувствах, Юнги уверен. Он слишком красив и изящен. Невероятно желанен. Чимин не замечает, но, когда они с Юнги приходят в клуб, чтобы посмотреть на выступления или просто поболтать с кем-то из знакомых-друзей, сабмиссив собирает на себе множество взглядов. Раздевающих, подчиняющих, жаждущих. Никто не смеет подходить к нему, ни когда рядом стоит Мин Юнги, ни когда он в одиночестве. Всем известно, кому принадлежит Пак Чимин. Самолюбие Юнги достигает невероятных высот от этого факта. Он позволяет себе самодовольную ухмылку сейчас, когда никто не может видеть, и любуется плавным танцем Чимина. Не передать словами, как гибко он может двигаться и показывать пластичность тела. Каждая мышца подчинена, каждое движение отточено, и каждый элемент находится на своём месте. Он — воплощение искусства, и Юнги искренне не понимает, почему Чимин пошёл учиться на ветеринара. Впрочем, если бы Чимин стал учиться на хореографическом и в будущем планировал выступать… Едва ли Юнги бы легко смирился с этим фактом. Его собственническая натура и потребность контролировать не сочетаются с подобной публичностью. Но он отвлёкся, чего не следует делать, потому что именно сейчас Чимин опускается на пол, плавно перекатывается, давая возможность всем и каждому насладиться его грацией, а потом попадается в ловушку. Расставленные силки, которые верёвкой смыкаются вокруг лодыжки и дёргаются, поднимая Чимина вверх тормашками. Красно-оранжевая накидка слетает, давая возможность напрямую облюбовать каждый сантиметр тела. — И кто это у нас тут попался? — Юнги выходит на сцену, перебирая в руках верёвку. Он был бы не против, чтобы Чимин продолжал висеть ногой вверх, но это банально опасно, так что он его перевернёт. Свяжет руки и подвесит, позволяя касаться пола одними кончиками пальцев ног. — Такое маленькое и проворное. Сбежавшее шальное приведение. Чимин взвизгивает, трепыхается, пытается вырваться. Со стороны не кажется, что саб играет — все чувства выглядят естественными и честными, но Юнги видит этот озорной огонёк на дне глаз. Кому-то нравится показывать себя публике. Иначе как объяснить, что тело извивается столь изящно, не позволяя увидеть ни одного изъяна? Юнги хрипло посмеивается, принимаясь перевязывать Чимина. Он демонстративно медленно обхватывает кольцами верёвки руки, надёжно скрепляя их в уже слишком привычном для них положении. Завязывает лёгкие, но эффектные узлы, а потом использует специальный крюк, спрятанный в темноте сцены, чтобы перевернуть Чимина обратно головой вверх. Вот теперь можно считать, что их сессия начинается. Дав несколько минут, чтобы Чимин пришёл в себя — головокружение от такого стремительного переворачивания просто неизбежно, — Юнги подобно хищнику обходит его по кругу. Смотрит на вытянутое тело, облизывается и примеряется. Они решили, что не будут слишком усложнять, поэтому используют то, что стало для них нормой: шлепки и щекотку. И никакого проникновения на сцене. Маловероятно, что Чимин достигнет сабспейса, находясь под прицельным вниманием зрителей, но и не это цель их игры. — Вырвался на свободу, значит, и пошёл проказничать? — Юнги вскидывает ладонь, шлёпая Чимина по боку. Он задерживает пальцы на коже, наслаждаясь её бархатностью, а потом ударяет ещё раз. Сильнее. До визга и соскользнувших с пола кончиков пальцев ног. — И что же ты успел натворить, крошка? — Ничего! — Наглый врунишка, — новый удар приходится по мягкому животику, — вселился в человеческое тело, завладел его разумом, и это, по-твоему, ничего? Историю они не стали делать мудрёной, но приведение должно получать наказание за что-то конкретное, иначе Чимину неинтересно. Он хочет вовлекаться в сюжет, проживать его, сопереживать придуманному образу. Поэтому призрак, вырвавшийся на волю, завладел невинным телом, а охотник должен выгнать наглого захватчика и спасти неизвестного юношу. — Он разрешил! — губы Чимина дрожат от досады и расстройства, ведь маленькие приведения тоже имеют право на свободу. Вот только у охотника совсем иное мнение. — Честно слово! Он разрешил! — Ложь, — Юнги, не сдерживаясь, бьёт по заднице, отчего подвешенный Чимин покачивается из стороны в сторону, — соблазнил своими коварными речами человека и теперь развлекаешься, да? Тебе стоит знать, что за любые развлечения следует расплата. Юнги ловит Чимина за талию, властно сжимая бок, и останавливает. Обходит по кругу, якобы примеряясь для нового удара, но вместо этого — пробегается подушечками пальцев по рёбрам, пересчитывая их и щекоча. Чимин содрогается от крупной дрожи, похныкивая. Его ножки беспомощно пытаются удержаться за пол, но всё время соскальзывают, потому что Юнги продолжает щекотать, смешивая стимуляцию со шлепками. В один момент он может пройтись тычками по самым чувствительным местам — бокам, животу, пояснице. В другой же — задрать длинную ножку и осыпать серией ударов внутреннюю сторону бедра. До красноты, до горящей кожи, чтобы, когда он отпустит, было ощущение, граничащее с болью. Чимин жалобно скулит, пытается подняться на руках и сняться с крюка, но у него не получается. И не получится, потому что Юнги умело отвлекает от любых попыток вырваться. Они обсуждали возможность обнажения, но Чимин согласился снять только маечку. Показывать всем свой возбуждённый и истекающий смазкой член слишком стеснительно. Так что сейчас Юнги раскрывает складной нож и осторожно срезает лямки на топе. Он крепко удерживает Чимина, чтобы тот не дёргался и случайно не поранился. Оголив грудную клетку, убирает ножик в сторону и припадает ртом к торчащим соскам. Посасывает их, прикусывает, обласкивает до неожиданного вскрика и только потом отстраняется. — К такому тебя не готовили, маленькое приведение? — Юнги ехидно скалится, пошлёпывая ладонью по мокрым соскам. — Вселившись в тело, будь готов, что тебя используют по назначению. Измучают всего, доведут до исступления и, может быть, позволят освободиться. Не думал об этом, а? — Мнх, — Чимин краснеет по макушку, смущённо сжимая губы и прикусывая их изнутри. Юнги чувствует, что вот этот стыд неподдельный, но куда интересней другое: он возбуждает. — М-м-м… Чимин неловко сводит ножки, пусть и понимает, что бугорок вставшего члена не спрятать. Да, ткань не даст увидеть самые интимные места, вот только мокрое пятно слишком хорошо отражается на шортиках. Юнги на это посмеивается. Не скрываясь насмехается, поддерживая свою роль и их игру. Заходит за спину и резко скребёт ногтями вдоль позвоночника, вынуждая выгнуться. Изогнуться. Дёрнуться так, что пальцы ног опять соскальзывают со своего хрупкого неустойчивого положения и Чимин покачивается. — Тебе явно нравится, крошка-призрак, — Юнги шлёпает по бедру, боку, животу. Ловит Чимина, останавливает в одном положении и начинает щекотать то одну, то вторую подмышку. Сабмиссив извивается, постанывая и тяжело дыша. Он уже совсем не пытается выбраться или подтянуться на крюке, чтобы избежать прикосновения, а начинает подставляться. — Нравится быть в человеческом теле. Нравится чувствовать живые касания. Мои удары, щекотку, укусы. Хочешь ли ты чего-то большего? — Нет! — Опять врёшь, — Юнги грубо бьёт по соскам — сначала одному, потом второму — а потом выкручивает левый, наслаждаясь вскриком, — в тебе таится эта потребность, маленький призрак, познать все стороны человеческой жизни. Юнги слышит, как кто-то из зала свистит: тут любят публичный секс. Но им придётся обломаться. Удары, попадающие по нежным местам, изламывающая щекотка, щипание, укусы… Юнги впивается засосом в бок, посасывая до яркой отметины, а потом несколько раз шлёпает по этому месту, доводя Чимина до плаксивого хныка. Он мог бы расплакаться, если бы не стеснялся показывать настолько искренние эмоции. Чимин ещё не на грани, но его горящее возбуждение способно ошпарить. Ошеломляющая волна наслаждения струится под кожей, прорываясь в маленьких реакциях. Не только хныканье или стоны, но и подёргивания. Юнги видит, как у Чимина сводит бёдра крупной судорогой, как дыхание застывает в горле, не с первой попытки перетекая в нормальный выдох. Ему настолько хорошо, что нельзя позволить этому состоянию скатиться в отвращающее «плохо». Юнги прислушивается к их связи, пытаясь вычленить главное: не пора ли закругляться? Время у них не бесконечное, и, если получается закончить выступление чуть раньше, никто не осуждает. Даже наоборот благодарят, потому что следующей сценке получится урвать несколько дополнительных минут. Прищурившись, он дёргает за рычаг, чтобы опустить крюк вместе с висящим Чимином вниз. Обхватывает ладонью за челюсть и дёргает голову, всматриваясь в глаза. Поплывшие. Довольные. Глубоко внутри жаждущие не только продолжительной прелюдии, но и члена в подготовленную попку. Юнги цокает, покачивая головой. Такой очевидный. — Вижу ты на грани, маленькое приведение, — его голос патокой растекается по залу, в первую очередь провоцируя Чимина возмутиться, — не спорь с охотником, призрак. Ты проиграл. — Я… — Не справился со мной и должен освободить это человеческое тело, — Юнги давит, но не использует дом-голос, — и, если ты не сделаешь этого сам, тогда придётся мне. И поверь, тебе не понравится моя грубость. Чимин, поддерживая игру, недовольно ворчит. Пытается сняться с крюка и сбежать — у него даже получается, но Юнги ловит раньше, чем саб успевает сделать хоть шаг. И закидывает сопротивляющееся тело на плечо. Это один из вариантов окончания их небольшой сценки. Не плохой и не хороший, просто придуманный финал, чтобы они могли действовать по ситуации. Юнги уходит со сцены, не оглядываясь, но чувствует множество провожающих их глаз. Кто-то недоволен, кто-то в восторге, а кто-то завидует. Всё как обычно в клубе, где многие доминанты борются за внимание самых интересных сабмиссивов. Это всё настолько неважно, что вылетает из головы Юнги, когда они закрываются в гримёрке. — Юнги! — Чимин успевает удивлённо ойкнуть, прежде чем его рот ловят в поцелуй и затыкают. Юнги достаточно долго сдерживался на сцене, поэтому сейчас имеет право взять то, что не доступно никому. Он вылизывает рот Чимина, трахает языком, одновременно с этим сдёргивая ненужные сейчас шортики. Не развязывает руки, потому что не хочет терять времени, да и в целом вид связанного саба ему более чем нравится. Отстранившись, смотрит несколько мгновений, ловя всё ещё плывущий взгляд, а после рывком разворачивает Чимина к себе спиной и вжимает в столешницу столика для нанесения грима. —Ох, ты… — Чимин прогибается, оттопыривая задницу, и предлагает себя. Ему тоже надо. Он тоже хочет. То, что было на сцене, — всего лишь разогрев для самого желанного. — Д-да, ах, Юнги… Юнги скользит ладонями по бокам, бёдрам, стискивает кожу, наслаждаясь её упругостью. Одновременно не торопится и ужасно хочет побыстрее взять Чимина. Найдя точку балансирования между этим чувствами, он вбивается в смазанную дырочку наполняя до основания. Шоу — не сессия, и секс сейчас — всего лишь секс. Быстрый, страстный, необходимый им обоим. Чимин упирается лбом в зеркало, прикрывая глаза и будучи не в силах смотреть на себя со стороны, а вот Юнги поглядывает. Он ритмично двигается в узкой попке, с удовольствием отслеживая, как румянец растекается по плюшевым щёчкам и перескакивает на ушки, плечи и даже часть спинки. Красивый изгиб позвоночника столь же прекрасен, как и сладкая мордашка. — Ты чертовски красивый, Чимини, — Юнги хрипло бросает комплимент, прежде чем занять рот — вгрызается укусом в чувствительный загривок. Это по животному грубо и грязно, но Чимину нравится. Одна из его любимых поз, когда берут сзади. Вбиваются до сочных шлепков, трахают без оглядки на мимику и доводят до разрушающего финала. От шумного дыхания Чимина потеет зеркало, а столешница надсадно скрипит в такт их толчкам. Юнги потряхивает от потребности выебать до сабспейса, но он понимает, что гримёрка клуба не самое лучшее место для такого. Так что нехотя ограничивает себя. Их. И просто двигается. Грубо, быстро, резко. Стискивая бёдра до ярчайших отметин и прокусывая кожу до синяка. Позже он будет смазывать это место мазями и кремами, обхаживать и ухаживать, но сейчас просто удобней перехватывает загривок. Укусы приходятся не только на сгиб шеи, но и на плечи, впадинку между лопатками, на сами лопатки. Юнги не ограничивает себя, чувствуя от Чимина волну одобрения и потакания. Они оба в этом замешаны, и никто не может сопротивляться. Как сабмиссив тонет в доминанте, так и доминант — погружается в сабмиссива. Их чувства, желания, потребности — всё это сливается в один коктейль эмоций, недоступный для понимания кого-то со стороны, но совершенно очевидный им. Юнги с утробным рыком вбивается шлепок за шлепком, соскальзывая одной ладонью на маленький член Чимина. Этого в целом и не требуется, но ему нравится дрочить в такт толчкам. Это тоже форма контроля — весь саб, все его реакции полностью подчинены Юнги. Поэтому он доводит их до одного на двоих финала с филигранной точностью, пачкая всё вокруг. Намджун не скажет за это спасибо, а Юнги пошлёт на хуй. Возбуждение пробуждает в нём искры агрессии, но сладкий стон Чимина, полный наслаждения и удовлетворения, обрубают эту злость на корню. — Юнги… — Чимин устало трепыхается, готовый упасть прямо на пол, но Юнги подхватывает его на руки. В каждой гримёрке есть своя небольшая душевая. Как минимум обмыться и привести себя в порядок они смогут. Юнги ловко очищает их, помогает Чимину переодеться в повседневную одежду и критично осматривает укус на загривке. Хотя бы без крови. Сейчас он прикладывает к пострадавшему месту пакетик со льдом, а уже дома займётся всем остальным. — Чимини, — он привычно обхватывает шею, приподнимая большим пальцем подбородок, — расскажи, что ты чувствуешь. — Ты же знаешь. — Я хочу услышать, — Юнги хмыкает, не опуская ладони. Смотрит в уставшие и невероятно довольные глаза Чимина, ожидая. Да, они как-то перестали обсуждать свои ощущения после сессий и секса, полностью положившись на д/с связь, но прямо сейчас между ними натянулась потребность в словах. — Мне было… неловко, — мягкий голос Чимина звучит с нотками смущения, — из-за такого внимания со стороны, но потом, когда ты перехватил контроль над сценкой, всё стало лучше. Для меня перестала существовать сцена, были только мы. Юнги кивает. Он действительно знал это, считал все эмоции сабмиссива. — И… и я думаю, что это касается не только выступления, — Чимин продолжает, опустив свою ладошку на грудь Юнги в районе сердца, — то, что есть только мы. То есть… — Ты мой, Чимини, — Юнги понимает. Он убирает пакетик со льдом и освободившейся рукой перехватывает чиминово запястье. — Это значит, что у меня не будет других сабов и я не буду позволять тебе думать о других доминантах. Есть только «мы», и это настолько долго, насколько возможно. — Навечно, — выдох Чимина звучит как признание в чём-то большем, чем простая симпатия. Юнги и это чувствует. Понимает. Разделяет. И, улыбнувшись, закрепляет глубоким и неторопливым поцелуем. Потому что да — между ними уже всё намного серьёзней, чем заключённый контракт. И сроком не на один год.