Скрестив пальцы

Они с Минхо пересекаются на следующий день на первом этаже. Ли выглядит до жути счастливым, когда замечает его. Протягивая миску с ягодами-светлячками, он маняще-сладко предлагает: — Не хочешь прогуляться после еды? ... — Так куда мы идём? — спрашивает он уже третий раз. Минхо не сбавляет шага. Напевает себе под нос какую-то причудливую мелодию всю ту долгую паузу, перед тем как признаться: — К Венцам. Джисон не сдерживает очень выразительного, сокрушающего: — Прогулка, говоришь? Недавно попавшая в его голову информация не успевает достаточно улечься в голове, чтобы вспомнить все в красках, но, по его скромному мнению, посетить самых древних высших, на небе — не прогулка, а настоящее сумашедшее путешествие, к которому он был совершенно не готов. Легкость, уже привычная, ощущаемая рядом с Минхо испаряется и уносится ветром, не оставляя и следа. В груди что-то поджигается, раскаляясь до бешенных температур. Ли замечает перемену в его надломленном голосе. — Испугался? Он подходит ближе. Не сбавляя шага, Минхо опускает ладонь на его макушку, заглядывая в глаза. Джисон намеренно смотрит под ноги. Голова наливается свинцом, как и ноги, вдруг ставшие такими тяжелыми, что он с трудом волочил их по траве. Да, ему было до ужаса страшно. В его сознании, еще с Земли, отложился особый страх, отражаемый в том, что небеса — смерть, которая теперь ему даже недоступна. Ему гребанные восемьдесят один, он бессмертен и просто не может умереть. Но ему все равно страшно до дрожи. — Ну ты и хлюпик, — неожиданно тепло и с особой заботой говорит Минхо. — Я ведь с тобой. Джисон осмеливается поднять голову. Их взгляды встречаются, сталкиваясь так цепко, что он не в силах опустить его вновь. — О таком надо хотя бы предупреждать, Минхо, — Хан вглядывается в тёмную зелень чужих глаз, в блестки из светлых пепельных волос, попавших не только на веки и скулы, но и в радужку. — Понимаешь? — Нет, — Ли не убирает руки, — я не вижу проблемы. Хан смотрит на Минхо даже слегка разочаровано. — Зачем нам туда? — Как я и говорил, Венцы следят за людьми, сквозь толщу облаков. Налаживают отношения, — пауза, — пытаются. И помимо этого, хранят воспоминания. — Я вспомню все? — почему-то вопрос выходит до ужаса странным и пропитанным недоверием. Джисон и сам пугается того, как меняется его голос вновь, когда дух захватывает страхом и желанием пустить в ход иголки. — Я не человек. Минхо медленно убирает свою ладонь с его макушки. Улыбка не касается его губ, но слышна в тоне, когда он словно напоминает: — Но был. — Откуда... Ли отмахивается. Так, будто это ничего не значило. Джисон смотрит на острое, до чёртиков привлекательное в этом лицо Минхо до тех пор, пока он не отдергивает его, не теряя лукавства: — Дыру сделаешь. — Мы ведь вернемся к этому? Виснет тишина. Пепельные волосы Минхо развиваются, разносят пыльцу и сверкают. Он мягко касается куста ягод-светлячков, срывая несколько. Перекатывает по ладони, как делал это совсем недавно на той необычной поляне. — Когда-нибудь. — Ты такой упрямый... — выходит из него на выдохе. Усталая улыбка рисует на его лице линии в виде морщинок у глаз, когда Ли поворачивает голову в притворном удивлении. Джисон пытается справиться со своими чувствами какое-то время. Ноги не перестают ныть, а голова набухает все больше. Он не понимал, почему, но желание вспомнить вдруг стало таким же сильным, как и забыть. — Как нам попасть к ним? Минхо усмехается. — Гляди. Они выходят на новую тропу, но она, словно отрешённая от всего леса, вела не дальше, в чащу, а к изогнутой, преображенной лестнице из деревьев. От карликовых до самых высоких, статных, она шла вверх и скрывалась в тумане неба. Здесь, за пределами чащи и плотных крон деревьев, дышалось легче — Хан и не думал, что где-то воздух еще чище, — свобода, открытая на ладони была по-особенному чудесной. Минхо прыгает, отталкивается от травы с лёгкостью и приземляется на верхушку первого, невысокого деревца. Оборачивается через плечо, с хитрой улыбкой и наглым взором. — Успевай перебирать ножками. И прыгает на следующее, не давая ему и минуты. Джисон упирается ладонями в воздух под собой. Отстаёт на одно дерево, как бы не хотел догнать Ли. В этой погоне он и не замечает, на какой высоте они оказались. И нет, у него не было страха высоты — но то, что он увидел под ногами, верх красоты, что ему приходилось когда-либо видеть. Всё, как на ладони, крошечное и мутное, как картинка, которую, как он думал, невозможно увидеть вживую. Минхо, отдалившийся от него уже на несколько пар деревьев, кричит: — Шустрей, Джисон! Хан слушается, каким бы сильным не было желание остаться в этом моменте навечно. Когда минует последнее дерево, Ли ждет его на белом, туманном облаке. Его сапоги скрыты дымкой, а сам он выглядит как-то совсем невинно, если бы не до крови режущий взгляд. Он аккуратнее, чем на деревья до, ступает на него вместе с ним. — Сладко! — облако под ногами на удивление твёрдое, но одновременно растекалось, грозясь отпустить, сделав дыру прямо над ногами. Оно двинулось в сторону мягко, почти невесомо перемещая их вглубь неба. Джисон не чувствует усталости, какую, наверное, должен был бы испытать, будь у него меньше сил. — Нас вообще ждут? — спрашивает он, когда на облаках рядом с ним нет ни души. — Да, — уверенно говорит Минхо. — Венцов мало. И они любят одиночество, — он смотрит на него с весельем. — Ну, а если не ждут, не покажутся. Будем бродить до бесконечности. Джисону такая шутка пришлась не по вкусу. Гримасса боли и осуждения прошлась по векам и губам. — Перестань, я договорился с Чаном, — Минхо медлит, перед тем как взять его за руку. — Ничего страшного не произойдет. Ладонь Ли сжимает его в успокаивающем жесте. Мягко, без обязательств. Джисон в очередной раз прикрывает глаза, чтобы справиться с бурей внутри. Минхо был таким разным: шутил, язвил и заставлял его смеяться до болей; смотрел внутрь и резал без ножа колкими словами, глубоко и умело; вызывал дрожь и особое приятное до хруста чувство в теле; или призывал теплый, подогретый вулкан, теряя хитрость, уступая нежности. Калейдоскоп эмоций. Их руки разъединяются только в тот момент, когда на небольшом облаке рядом проплывает Венец. Мужчина, названный Минхо Чаном, выглядел так, словно его не касалось ничего грязного: лицо его было прозрачно-белым, но с приятным холодным румянцем; волосы такие же прозрачно-белистые, с дымкой у ушей; вся его внешность была мягкой и заоблачно нежной, воздушной; на Венце был небесно-голубой, струящийся вниз, костюм, из витков и узоров тумана. Голые ступни скрывались в облаке. Представитель самой древней ветви высших сухо растягивает губы в улыбке. Перешагивает к ним, почти летяще. Встаёт рядом с Минхо и кладёт полу-прозрачную ладонь на его плечо. — Рад тебя увидеть. — А я-то как, древний, — Минхо смеётся, хлопая Венца по боку. Высший тормозит Ли мягким качком головы и обращает внимание на него. — И тебя рад видеть, Джисон. — Мы знакомы? — осторожно спрашивает он. Глаза оторвать от лица Венца не выходит. — Заоблачно, — высший ступает к нему ближе. — Бан Чан. Джисон кивает, не нуждаясь в повторении своего имени. Смущение окутывает его в свои холодные объятия, когда он вдруг не знает, как себя вести. Облако вновь двигается, вместе с голосом Бана. — Минхо рассказал мне о твоём провале в памяти, — говорит он, не вкладывая особой эмоции. — В нашем замке хранятся воспоминания. Венец ведет рукой к нему. Заглядывает в глаза и добавляет: — Воспоминания людей. — Пауза. — В твоей душе есть часть человеческого. Ты числишься в нашем хранилище, так или иначе. — И я просто смогу посмотреть их? — У меня есть мысли, — сухо заключает высший, — что с этим могут возникнуть трудности. — Почему? — Умещать в личности два мира, — объясняет Чан, — две жизни, эмоции и воспоминания невозможносто полностью. Что-то выкидывается, вытесняет другое, — его блеклое лицо выглядит задумчивым, когда он заканчивает мысль: — чтобы вспомнить, придётся забыть что-то взамен. Джисон переглядывается с Минхо. Он выглядит таким же задумчивым. — А если я уже забыл все с Земли? Венец снова награждает его взглядом. Если посчитать, Бану тысячи лет, и это читается в его манере. Он уточняет: — Абсолютно? — У меня есть знания, язык. Но ни единого воспоминания о людях с которыми я был. Древнейших высший обращает свое внимание на притихшего Минхо. — Он вспомнил тебя? — Нет, — резко отвечает он. — Чувствует, но не помнит. — Стоило сразу сказать это, — облако вдруг перестраивает маршрут. — Это многое меняет. — Например? — подаёт голос Хан. Венец перебирает полу-прозрачными пальцами. — Наш путь лежит к хранилищу, а не к замку, как я предполагал. Тебе придётся прикоснутся и прожить воспоминания заново, чтобы вспомнить. Джисон не находит, что ответить. Да будто никто и не ждал и не хотел, чтобы он снова задал вопрос. Бан тихо перебрасывается фразами с Минхо время от времени, пока облако переносит их сквозь своих собратьев. Только спустя долгие тернистые облака, гуще любого тумана, перед ними открывается вид на хранилище. Изогнутые трубчатые ручейки, как система, работающая на батарейках, подсвечивалась голубоватым светом. Подлетев ближе, Джисон видит заполняющие эти ручейки шары разных цветов: белые, серые и серебрянные. — Это твои воспоминания, — опережая вопросы, спокойно начинает Чан. — Белые - счастливые, вызывающие у тебя тепло, — он указывает на шары с определенным трепетом. — Серые - наоборот, воспоминания, оставившие на тебе тяжелый отпечаток, заложившие в тебя сомнение и печаль, — Хан обращает внимание, как в части этого трубчатого ручья серого слишком много. — А серебряные - особые, редкие воспоминания, которые повлияли на тебя и изменили твою личность. Все шары — полупрозрачные, как и всё на небесах, и Джисону кажется, что он видит очертания леса и силуэты в них. Вопрос появляется на языке: — Если вы храните человеческие воспоминания, почему мои - отсюда? — Сейчас ты здесь, — объясняет Бан. — И как ты сказал, о Земле ты все забыл. Мы следим за людьми, но храним всё: и о себе, и о вас, Домовых. Но раз уж в тебе есть человеческое, ты имеешь право к хранилищу воспоминаний. — То есть, — уточняет он, приводя пример: — Минхо не может посмотреть свои? — Нет. Ли ухмыляется. — Феномен. Хан вглядывается в шары и снова ощущает липкий страх, который ползёт по пальцам. — Какое воспоминание ты хочешь посмотреть? — спрашивает у него Венец. Ручей течёт через них совсем неторопливо. — Я остановлю в нужном тебе месте. «Ни в каком, пожалуйста?» Джисон искренне не знает, что с ним происходит, но ему хочется сделать шаг назад. Оттолкнуть, пренебречь и убежать, только чтобы не окунуться в прошлое. Почему? Что с ним не так? В поисках поддержки он смотрит на Минхо. Он смотрит на него в ответ и, похоже, видит его насквозь, потому что с сожалением шепчет: — Да ты боишься вспомнить, — он и сам удивляется тому, как не понял этого раньше. — Вот почему ты до сих пор не вспомнил. Ты боишься так же сильно, как хочешь. Слова Ли попадают в цель. Джисон осознаёт, что он прав. Он так чертовски прав, что Хан сжимает кулаки от собственной слабости. Если жизнь привела его сюда, у него не было выбора сделать шаг назад. — Белый? — неуверенно говорит он, наконец отвечая Чану. Все белые шары приподнимаются вверх. Венец легким перебиранием пальцев перемещает их по кругу, приближая и отдаляя. Неожиданно предлагает: — Я могу открыть тебе воспоминание с Минхо, и вы проживёте его вместе, — он чуть улыбается, — так тебе будет легче. Джисон искренне расстерян, когда шепчет: — Да, — он смотрит на Ли, который кивает. — Да, было бы отлично. Сухая, местами просто уместная, а не искренняя, улыбка, трогает губы Венца, когда он опускает все шары, кроме одного. Манит его пальцем, и останавливает рядом с ним на уровне груди. Минхо незаметно встает рядом. Джисон засматривается на своё отражение в воспоминании. Видит, как прокурчиваются кадры, где узнается его силуэт и очертания Минхо. — Мне, — тянет он, — просто прикоснуться? Бан Чан снисходительно кивает. — Вам обоим. Ли смотрит на него, ожидая, пока он сделает первый шаг. С интересом, желая понять, насколько тяжело ему будет вспомнить. А ему тяжело настолько, что голову давит, грозит пригвоздиться к облаку и прилипнуть, как жвачка к нёбу. В горле сухо — не получается ни сглотнуть, ни выдавить хрипа. Но так или иначе, с Минхо рядом было спокойнее, чуть проще собраться с мыслями и совладать с чувствами, особенно, когда его ладонь вновь течёт по его запястью, обхватывая. Большой палец особенно поддерживающе поглаживает их скрепленные ладони. Джисон находит силы вымученно улыбнуться. Приподнимает свободную руку, и тянет ее к шару. Видит, как та едва заметно бьется в судороге. Шар прохладный, как ускользающий туман из пальцев. Хан видит как сразу за ним на воспоминание кладётся ладонь Минхо. А потом чувствует, как дым разрастается перед глазами, белеет и заставляет затаить дыхание, потому что клубы тумана западают в нос и глазницы. — Держи, — командует им Минхо. Джисон ворчит, улыбаясь так счастливо, как он себя давно не видел. Его же лицо, такое светлое и лучистое, отдавало блики. Наблюдать за собой в воспоминаниях так странно, что он пытается абстрагироваться от этого, прожить заново без собственных, новых эмоций. Хан скрепляет стебельки в руках еще крепче. Розовато-белые цветки аккуратно свисают с будушего венка и струятся по его пальцам, щекочут и поют песни леса. Ли плетёт из оставшихся стебельков мучительно долго, выводя каждый узелок и подпевая мелодии, что была в чаще. Искренняя, по-своему хитрая и добрая улыбка трогает его губы и веки, когда он объявляет: — Есть! Минхо опускает венок, оставляя его в руках Хана. Он сразу же подносит его ближе, к глазам, вертит и рассматривает нежные лепестки и узелки, сделанные кропотливо и заботливо. На его лице играют румяные стрекозы, поселившие на скулах и щеках пятна смущения, когда он, не в силах осознать красоту происходящего, шепчет: — Это великолепно, Минхо, — Ли склоняет голову, улыбается не менее счастливо и не отрывает взгляда от его светящегося лица. — Правда, это просто... — Джисон вдыхает аромат цветов, уже зная, что запомнит его слишком хорошо. — Потрясающе. И ты потрясающий. Минхо подходит к нему ближе. Мягко касается его запястья и поднимает вместе с венком выше, на его голову. Рукодельное украшение идеально садится на него, вшиваясь в волосы, закрепляясь заколками и замками, так, что кажется, он ее больше никогда не снимет. Чужие руки опускают его запястья. Сам он оглаживает плетение пальцами, только потом медленно убирая их. Ему кажется, что губы треснут от улыбки, а щеки так и застынут в приподнятом, полном счастья, выражении. — Тебе так идёт, — говорит Минхо так сладко, что скулы сводит еще больше. Огонёк пляшет в его глазах, бьётся и прыгает из стороны в сторону, но его внимание только на нём. Джисон чуть опускает голову на мгновение, потому что кажется, что румянец дошел до ушей и клубы красного пара уже летают около него, просто не зная, на какую часть лица ещё можно было упасть, сделав пятно. Благодарность возвращается в его глаза, когда он встречается с блестящим, полным ожидания, взглядом Ли. Он не спрашивает, а утверждает, тепло и искренне: — Мне нужно отблагодарить тебя за такой подарок. И тянется к Минхо, нежно касаясь губами его щеки. Джисон чувствует себя наполненным таким трепетом, когда туман снова заполняет его обзор, и лишь смутно видит, как Ли касается пальцами места, где он коснулся своими губами. Облака — первое, что он видит, когда туман возвращает их. Венец спрашивает: — Всё получилось? Джисон смотрит на Минхо. В его глазах плещется надежда, но куда больше он видит в этом ожидания: реакции на то, насколько близки они были и как это расходилось с тем, что было у них сейчас. Казалось, что воспоминания породили в Ли глубокую тоску, которую он оставил на дне сознания. Если Хан увидел вспомнил это сейчас, и почувствовал боль от потерянной связи, то Минхо жил с этим все это время, не в силах изменить или откатить назад. — Да, — говорит Джисон на выдохе, — вспомнил. — Если готов, можешь открыть еще одно, — Бан останавливает ручей, чтобы он мог выбрать цвет. Его лицо сосредоточено, когда он приподнимает ее часть, которая была половиной всех, и оповещает, — это те, которые связаны с Минхо. «Так много?...» Шаров и правда была не малая половина, и все они разных цветов: как белые, так и серые, серебряные. Конечно, последних было в недостатке. — А, — хочет начать он, — серебряные могут быть как хорошими, так и не очень, да? Венец кивает. — То, что могло изменить тебя в любую сторону. Джисон перебирает возможные исходы, выбери он один из шаров. Или, может быть, стоило остановиться? Он думает, не сводя глаз с Минхо, который продолжал держать его за руку. При упоминании серебрянных шаров его хватка становится сильнее, поза напрягается, хоть и лицо остаётся таким же остро-игольчатым, со своими изюминками и озорством. Боялся ли он, что Бан покажет именно то воспоминание, которое снится ему ночами и не даёт уснуть? — Серебрянный, — говорит он в глаза Минхо. — Я хочу вспомнить что-то важное. Он не видит, но Чан одобрительно качает головой. Один из шаров приближается к ним. Уже без прошлого страха, какой заполнял его недавно, он тянет руку. Видит, с какой задержкой поднимается рука Ли. Безмолвный взгляд Минхо упирается в шар. Он не смотрит на него, не желая показывать своего поменявшегося настроя. Джисон щурится, и тихо передразнивает: — Испугался? Клыки отдают блик, когда Минхо, так и не повернув на него головы, усмехается. — Ага. И кладёт ладонь на шар. Джисона сразу охватывает совсем странное, несвойственно неприятное чувство печали, когда перед глазами появляется лес, дупло и Минхо рядом. Сердце жжёт, как от изжоги, а губы холодеют. Абстрагироваться получается с огромным трудом, как и, как он думает, Минхо, потому что его силуэт рябит первые секунды перед глазами, будто Ли сразу же захотел выйти из воспоминания и убежать вон. — Пообещай, — голос Хана надломленный, слабый и отчаянный, когда он говорит в хитрую улыбку Минхо. — Пообещай, что я вернусь, и всё будет как прежде. И хоть его заполоняет искренняя печаль и треск, которую он скрывает за маской повседневности, лицо Ли безмятежное. Он продолжает улыбаться, и не думает ни секунды, когда лукавит: — Ясен. Как же иначе? Руки дрожат, когда он протирает влажные ладони о штаны. Голос приобретает такие же едва заметные, метавшиеся нотки: — Пообещай. Только после этого лицо Ли теряет смех, хоть и не полностью. У него не остается выбора, как убрать руку за спину и уже не так уверенно сказать: — Обещаю, Джисон. Хан не контролирует свое тело, когда из горла выходит: — Тогда я не буду прощаться, да? — лицо Минхо становится тревожным, когда он уже не может скрывать свое состояние. — Ты пообещал... — Джисон, — потеряв всю забаву, он подходит ближе. — Хлюпик, ничего ведь не произойдёт. Маленькое путешествие на Землю ничего не поменяет. Но Хан уже не слышит. Дупло затягивает его полностью, расщепляет и раскалывает его жизнь на две половины, которые уже не склеить. Как и сердце Минхо, который начинает рябить вновь, явно не выдерживая воспоминания. Его силуэт дрожит и развивается, деформируется раз в секунду и теряет вид. Крик ударяет по вискам, и Джисон с ужасом узнает в нем свой голос. Внутри начинает гореть огнём — ему кажется, что он никогда не ощущал такой боли. Эта мука была не физической, но ощущалась так явно, что впитывалась в вены черными чернилами и впивалась невидимыми зубами в сердце. Воспоминание пробуждает такую неконтролируемую горечь и одновременно с этим страх, что он тоже не сдерживается и пропадает, так и не узнав, что было дальше. Когда туман рассеивается, ему кажется, что появляется новый — он ни черта не видит, лишь чувствует, как его несут на руках. Джисон предпринимает слабую попытку сдвинутся в чужих руках, но чувствует только прикосновение ко лбу. Ощущает, как его несут, подпрыгивая и почти несясь по воздуху. Шёпот Минхо пробирается к сознанию аккуратно, не оглушая: — Потерпи, скоро пройдёт. Спустя долгие мгновения туман рассеивается: он уже в своей комнате, в темноте дома и аромате древесины. Слабость одолевает его тело при попытке встать, но кроме этого он не чувствует ничего особого выбивающегося. В комнате он один — никого, кто его бы ждал. Откидываясь на лавку, в голове пролетает: «Пообещал, скрестив пальцы за спиной».