Скрестив пальцы

Минхо пропадает. Его не видно ни в комнате, которая будто замерла во времени без своего хозяина; не было и в лесу около дома-дерева и на волшебной поляне, где они играли в ту игру с ягодами; его нет нигде, где Джисон мог бы с ним пересечься. И его это больше расстраивает и пугает, чем раздражает. Он понимает, как много для Ли значил этот момент, и тем более понимал, как страшно ему встретиться с ним лицом к лицу после того, как он вспомнил тот роковой день. Винил ли он Минхо? «Я не чувствую обиды, — понимает он на второй день отсуствия Ли. — Куда больнее осознавать его состояние из-за этого». Хан и сам не до конца может понять свои чувства по этому поводу — любой иной расценил бы это как предательство, но он не чувствует и капли похожих ощущений. Джисон куда ярче запомнил то воспоминание, когда Минхо бережно плёл ему венок, а в благодарность получил поцелуй в щёку. Точно ли они были лучшими друзьями? Он не знал, что делать с этими эмоциями, но к Минхо, теперь уже точно, его тянуло магнитом. К его лицу, к его голосу и манере, к его запаху и его рукам. Влекло так сильно, что Джисон испытывает тревогу, когда он не видит Ли уже третий день. — Джисон? Хенджин отвлекается на его аккуратную поступь, откладывая в сторону стебель, которым малевал. Он едва заметно приподнимает брови, когда Хан опускается рядом. — Что-то произошло? — в его голосе сквозит недоумение. — Нет, — тихо отвечает Джисон. — Нет, совсем нет, — брат поджимает губы. — Я просто хочу посмотреть. Не желая спорить с ним, Хван берет стебель в пальцы вновь. На твёрдом куске дерева уже видны зеленоватые линии, наброски которого дают ему понять только то, что рисовал младший брат чье-то лицо. Джисон устраивается поудобнее. Приваливается плечом к стене и бесконечно долго наблюдает, как Хван без усталости наносит все больше штрихов. В округлом лице он вдруг узнает себя, улыбающегося во все зубы. — Это я? — все-таки уточняет он, двигаясь ближе. Хенджин утвердительно мычит. — Почему ты решил... Нарисовать меня? Брат поворачивает на него голову. Думает о весе своих слов, перед тем как признаться: — Хочу оставить в памяти тебя счастливым. Хан слышит звук разбитого стекла в ушах, эхом раскалывающегося по стенам и полу. Кривит губы, не желая признавать собственное состояние. — Разве не я счастлив? — Когда рядом нет Минхо - нет, — легко говорит Хван. Ударяет в сердце одним чётким ударом, когда продолжает: — ты ведь и сам это понимаешь. Джисон молчит. Говорить о том, что не видеть Минхо и дня стало невыносимо не хотелось совсем — особенно перед младшим братом. О чувствах, что вспыхнули в нём после посещения хранилища он боялся даже думать. Хенджин, похоже, и сам понимает, без объяснений и каких-либо слов, возвращаясь в работе. Прорабатывает более мягкими мазками веки-полумесяцы, морщинки у глаз и поджатый нос, с искрами у губ. Особенно трепетно оставляет точку на щеке, которая была у них общей. — Мы были на небе три дня назад, — вдруг решается на разговор Джисон. — Я посмотрел два воспоминания. Хенджин не подаёт вида, что его это шокировало, оставляя свое лицо закрытым от его глаз, но он замечает, как чуть не выпадает из его пальцев очередной стебелёк. — И одно из них связано с тем, как я пропал в дупле. Рука Хвана замирает. Он молчит, но все же спрашивает, когда Хан не продолжает: — Это что-то изменило? Джисон уже открывает рот, но захлопывает его с громким глухим звуком. В тот раз, у кротов, брат отреагировал на его знания о людях бурно и искренне, в то время как Ли промолчал. Хенджин и не знал, что он был на Земле. Не знал, как и почему он пропал. Все эти вопросы стоило задать Минхо. — В какой-то мере, — тянет он вместо шквала негодования. — Где может быть Минхо? Хенджин не сдерживает смешка. — Мог бы спросить сразу, — проводя последнюю линию, он откладывает стебель и обращает на него свой взор. Джисон уже готов искренне отрицать его слова, но брат опережает: — ты бы всё равно это спросил. Я не знаю, куда он уходит. Но я малевал, когда все спали, потому что сделал это днём и, — он делает паузу из-за усмешки Джисона. — Ничего забавного! Я сплю слишком много... Ай! — осознав, что он отвлёкся, Хенджин едва ощутимо хлопает его по коленке. — Я не знаю, чем он пичкается, но ему сна точно не хватает. Когда все спят, Минхо приходит на пару минут и уходит. Я не следил, зачем, конечно. Джисон выгибает бровь. Не веря словам брата, он с улыбкой тянет: — Хенджин-а... — Зараза! — проклинает себя он, поражёно улыбаясь. — Но я давно это делал, когда еще на лет двадцать младше был. Он просто приходит проверить, все ли в с тобой нормально и уходит. — Хочешь сказать, он не спал ночью и двадцать лет назад? — Минхо рано встаёт, — объясняет Хенджин. — Всегда проверяет, все ли с тобой в порядке. Я замечал несколько раз. — По-моему, слишком много внимания для того, кто тебя раздражает... — подмечает Джисон, слегка улыбаясь. Хван закатывает глаза. — Я ведь не с самого начала понял, что он язва. Хан сдается. Одобрительно мычит и встает. Прощание выходит легким. Оказалось, что вместе с этим и недолгим. Он сразу решает, что будет сидеть и караулить Ли в его комнате, как бы смешно и по-детски это не звучало — другой, более разумной идеи так и не попало в его голову. Но он не учёл, что день ещё даже не подходил к концу, а занимать себя весь вечер и часть ночи чем-то было необходимо. Сначала Джисон пытается развлечь себя сам: перебирает скудный набор подушек, которые пропитались запахом дерева и особым горьковатым ароматом Минхо; проходится по углам и собирает отлетевшие еще давно пуговички и клёпки от одежды, одиноко ждущих спасения; считает количество царапин на столике и перекладине с одеждой, перед тем как понять, что еще немного, и он сойдет с ума. Он возвращается в комнату Хенджина под смех. — Что, наскучило? Джисон обреченно кивает и падает на лавку. Хван встаёт, чтобы аккуратно сложить использованные стебли и блокнот, так, чтобы не знающий глаз не увидел его хобби сразу. Садится вновь и вдруг улыбается — ярко, так, словно Хан был подарком. И Джисон быстро понял, почему. Исходя из воспоминаний, связанных с Минхо — а их оказалось намного больше, чем он думал, — он мог быть уверенным, что брат не преувеличивал, когда говорил, что они с Минхо были попугаями-неразлучниками. А сейчас у него выпала возможность провести с ним время наедине. — Тогда, под землёй, — с интересом начинает Хенджин, — слова человека. Ты сказал, что я бы ударил его, знай смысл. — Джисон сжимает губы, сдерживая ироничный смешок. — Научи меня этим словам. — Что? Хван делает щенячье выражение лица. Он выглядит правда воодушевленным, когда перечисляет: — Я знаю: прикол, ахуеть, — глаза Джисона становятся все более округлыми, пока он загибает пальцы, — кринж, трэш и... — задумывается он. — И пиздец! Джисон прикрывает веки. Из рта все пытаются вылететь смешинки. До абсурда нужные «хи-хи» «ха-ха» изо всех сил пробираются наружу, в конечном итоге выходя сплошным, глухим и пузырчатым звуком, перерастая в хохот. Хан хватается за виски, проводя ладонями по лицу, пытаясь снять напряжение с щёк и губ, но у него не выходит. Он смеётся до хрипоты и слышит, как Хван спрашивает: — Я где-то ошибся? Его голос такой искренне-неуверенный, что он наконец находит силы остановиться. Отвечает, без тени смеха: — Нет, просто.. — улыбка всё-таки предательски расплывается по его лицу. — Я серьёзно учил тебя этим словам? — Мне очень хотелось, — Хенджин поджимает губы. — Ну, так ты научишь? Джисон обречённо качает головой. Не до конца веря в то, что серьёзно собирается сделать это, он отвечает: — Научу, — Хван победно сжимает ладонь в кулак. — Сам-то помнишь, что за слова? Брат оценивает его попытку высмеять его ответным, уверенным: — Да! Иди на хуй и убежище! В груди полыхает смущение и стыд от забавности ситуации. В очередной раз Хан прикрывает глаза. — Хорошо. — Он мнется, жует губы и подбирает нужные слова, перебирая их с особой осторожностью. — Иди на хуй - это ругательство. Его используют, когда, — Джисон пытается объснить наиболее приближённо: — ты очень хочешь, чтобы человек от тебя отстал, — вдруг вспоминая, он добаляет: — его часто говорят в форме недовольства. Хван кивает, хмурясь. Бегает взглядом по его натянуто-серьёзному лицу и спрашивает: — То есть, если я скажу в ответ только иди на хуй, я, как бы, отвяжусь от человека? — Да. Но это может быть обидно и очень грубо. Хенджин чуть наклоняет голову и довольно растягивает губы. — А убежище? — Это тоже грубое слово, — предупреждает он, но брату, похоже, в радость, — это значит, что ты считаешь человека непривлекательным, уродливым, и как бы говоришь ему спрятаться в убежище. — Правда грубое, — соглашается вдруг Хенджин. — А тебе такое говорили? Джисон ощущает, как до этого натянутое серьёзностью лицо становится по правде таковым, когда он не может вспомнить. Он будет собирать свою память по маленьким частицам, теряя старую, ту, что была на Земле? Сколько еще раз ему придется навещать небеса? Два воспоминания стоили ему такого огромного пласта старой жизни, что он даже не в силах вспомнить, оскорбляли ли его когда-то? — Я, — растерянно говорит он, — я не помню. Хван не видит в этом ничего страшного, лишь кивая в знак того, что он понял. Джисон выключается, ставит себя на спящий режим и из пелены сомнений выводит полу-весёлое: — У меня, кстати, на листьях именины. — А? — Хан моргает, чтобы вернутся в разговор. — День рождения? Когда? — Через семь ночей, — Хенджин делает паузу, во время которой проверяет себя, загибая пальцы, — да, семь. Джисон концентруется на младшем брате и невольно целпяется за морщинки счастья, еще недосточно огрубевшие, в отличии от того же Минхо, черты лица, на проявление его тяги к нему и всему, что с ним связано и чувствует, как губы сами рисуют улыбку. Он ощущает истинное тепло и родство в таком времяпрепровождении: спокойном, со своими изюминками и всепоглощающим комфортом, который не просто просил, а умолял открыться. — Знаешь, — выходит из него на волне трепета, — ты говорил, что у нас не близкие отношения, — он видит, как Хенджин чуть кивает, наблюдая за ним. — Неужели только из-за того, что я провожу много времени с Минхо? Хван отводит взгляд. Ищет ответы в царапинах на дереве, превращая линии в буквы и предложения. Проходит долгая минута, перед тем как он словно читает получившийся ответ, не отрывая глаз от пола: — Наверное, я иногда был, — он запинается, — слишком заинтересован, а потом слишком равнодушнен. В один промежуток. — Хван позволяет себе встретится с его внимательным взглядом. — Кто захочет быть близок с тем, кто олицетворяет игру «горячо-холодно»? — Мы родные братья, а не просто двое высших, Хенджин, — он всеми силами сдерживает порыв протянуть руку к его плечу. — Я не помню, кем ты был тогда, но сейчас я вижу перед собой своего любимого брата. Понимаешь? Джисон с мягкой тревогой смотрит, как младший брат набирает в лёгкие побольше воздуха, только чтобы не задохнуться от всей заботы, которая на него упала тяжелым камнем, придавив к земле. Его плечи едва заметно дёргаются, как от мурашек. Голос тихий, когда он благодарно произносит: — Понимаю. Хан всё-таки кладёт ладонь на чужое плечо. Хван резко улыбается, словно долгое время ее прятал, и уже тянется к нему руками, чтобы обнять, но останавливается и тушуется, будто испуганный от своих действий. — Хенджин-а... Глаза Хвана чуть отдают страхом отторжения, когда он зовет его. Джисон качает головой и убирает ладонь с его плеча, но только для того, чтобы раскинуть руки и сцепить брата в своих оковах. Чувствует, как Хенджин прижимается подбородком к его плечу и чуть ли не лежит на нем из-за растояния между ними, сжимая его форму на спине. Будто боялся, что он сейчас исчезнет. Может быть, он и правда боялся. Они сидят в объятиях друг друга долго, но по их часам проходит не больше минуты, как Хван медленно отстраняется, не скрывая счастливой улыбки. В отражении его сверкающих благодарностью глаз Хан видит и свое, такое же до глупого счастливое выражение. Джисон понимает, что он засиделся, а воодушевленный Хенджин, как ребёнок после плотного ужина, клонился в сон. В комнате Минхо ничего не поменялось за то время, что он отсутствовал. В лесу уже темно — он уже различал это по тёмным прожилкам между досок, — поэтому ему не осталось ничего, как смиренно ждать. Скука настигла его даже быстрее, чем тревога. Он и не знал, что скажет Ли, когда наконец его увидит. Станет ли Минхо вообще с ним разговаривать? Хан осознает, что всерьёз думает о том, что если друг захочет уйти как только увидит его, он побежит следом. Вместе с этим он, кажется, осознаёт еще и то, что воспоминания принесли свои плоды. Полезные или пагубные он ещё не решил. Внутри что-то приятно растекалось, когда он думал о Минхо. И нет, он не скажет, что в нем проснулось что-то большее, чем раньше, но.. Дежавю буквально кричало ему, что понятие лучший друг — размытая до белых разводов краска на одежде. По коридору раздаются шаги. Почему-то Джисон сразу узнаёт эту уверенную, открытую поступь. В проёме появляется силуэт Минхо. Секунда, и он замечает его на лавке. — Джисон?