How I'm Imaginin' You | Как я тебя представляю

↫★↬↫★↬↫★↬

— Так у вас с Мэнди есть какие-то планы на Новый год? Микки моргает, глядя на спину Джорджии, которая наполняет бутылки с ликёром, выставленные за баром. Полупустые на верхней полке она не трогает, ждёт, пока кто-нибудь повыше её ростом дозаполнит их, чтобы они выглядели как совершенно новые. — Обычно нет, — говорит он, лениво откручивая крышку бутылки с водой, стоящей перед ним на стойке. Это будет его первый Новый год после трёх лет в тюрьме, и, даже если Ларри довольно спокойно относится к требованию «не пить спиртного на УДО», Микки не хочет облажаться. Это слишком сильно напоминает ему о Терри и шайке его недалёких дядюшек. К тому же Мэнди сказала, что планирует напиваться бо́льшую часть зимних каникул, поэтому ему вход на попойку заказан; кто-то из них двоих должен нормально функционировать. — А что? — Думала, ты не спросишь! — щебечет Джорджия, подходя и опираясь локтями на стойку. — У Сид на работе устраивают корпоратив для друзей сотрудников и членов их семей… — К чёрту вестсайдское богатое дерьмо. — И! — продолжает Джорджия как ни в чём не бывало. — Нам разрешили привести гостей! Микки приподнимает брови, надеясь, что Джорджия закончит со своей чётко спланированной речью, если получит достаточно драматического напряжения, или как там такие фанаты драмы, как она, называют паузы, которые делают, прежде чем отдаться отрепетированному действу. Но она просто смотрит, ухмыляясь и ожидая, когда он закончит. Прямо сейчас Микки не отказался бы выпить. — И? — наконец не выдерживает он, бросая на неё хмурый взгляд. — И! — повторяет она, сияя, как шестилетка, только что оставившая горку крошек от разноцветного торта с посыпкой. — Мы с Сид приглашаем тебя! — торжественно заявляет она. Он просто смотрит на неё, приподняв бровь. Но Джорджия — как всегда профи — сохраняет свою чрезмерно яркую улыбку шоумена, пока дверь клуба не открывается. Без музыки, заливающей всё вокруг, это раздражает и впускает поток дневного света, который почти ослепляет в извечно тусклом интерьере. Она поворачивается, накрашенные красным губы кривятся, когда она готовится сказать вошедшему, что они закрыты до девяти. Но её недовольство быстро исчезает при виде знакомой копны рыжих волос. — Привет! — восклицает она с улыбкой. — Привет, — вторит ей Йен, торопливо разматывая шарф и проскальзывая за стойку. — Извини за опоздание. Метро сломалось, и я собирался сесть на автобус, но и так опаздывал, поэтому… — Расслабься, — добродушно смеётся Джорджия. Йен порозовел от спешки и декабрьского холода. Он нарочито размеренно дышит, а его оранжевые волосы потемнели на висках от пота. Микки готов поспорить на что угодно, что этот придурок бежал всю дорогу. — Мне помогает Отец Россия… — Эй! Отвали, Королева Сцены… — …Он разобрался с ящиками. Тебе осталось заняться верхней полкой и помочь с бочонком, — объясняет она. Йен кивает, по-простецки бросая куртку через стойку, прежде чем взять стикер, на котором её отвратительно энергичным почерком перечислены все бутылки спиртного, требующие замены. — Зови, если понадобится помощь с чем-нибудь, ладно? — улыбается она. Но Йен (просмотрев записку) просто добродушно закатывает глаза. — Тут только водка и текила. Думаю, я справлюсь, — уверяет он её, одаривая Микки быстрой, но милой улыбкой, от которой по его затылку пробегает тепло. — Это потому, что я поддерживаю там идеальный порядок, так что не облажайся! — требует Джорджия, поворачиваясь к Йену. Микки использует эту возможность, чтобы показать тому язык. Просто чтобы быть мудаком. На что Йен незаметно почёсывает средним пальцем заросшую щетиной челюсть. — Я по-онял, Джордж! — напевает он, исчезая в подсобке. Микки старается не смотреть ему вслед. Джорджия записала их с Йеном в свои новые ОТП (что бы, блядь, это ни значило) и говорит, что «Сексуальное напряжение между вами двумя можно резать злобным взглядом. Мы уже давно вышли за пределы территории ножей для масла, Мик». Не то чтобы она прям неправа. (Йен ясно дал это понять, и становится только хуже, если его отшивать.) Но, когда хочет, она похожа на грёбаную ищейку. Объяснять этой эмо-версии Мэри Солнышко все причины, по которым они с Йеном не могут снять это напряжение потрахавшись, дело безнадёжное, так что теперь Микки избегает таких моментов, не давая ей повода для подобных умозаключений. Никакого запаха, по которому она могла бы взять след. И со своей стороны он справляется отлично. Но кто знает, что разболтал ей рыжий любитель поговорить по душам. — Ну так вот, — начинает она, прерывая его тщательно беспечное отклеивание этикетки от бутылки с водой. — Мы с Сид хотим, чтобы ты пришёл. Это будет днём, так что ты можешь поесть бесплатной еды и выпить бесплатного кофе, а потом пойти к нам и напиться… Если только… — Она намеренно замолкает, как будто читает сценарий к спектаклю. Он поднимает брови, глядя на неё, отказываясь от ожидаемого «Если только что?», необходимого, чтобы продолжить её воображаемую постановку. Она смотрит прямо на него, приподнимая свои тёмные брови, пока он не смягчается с раздражением: — Если только что, Джули Эндрюс? — Если только! — гаркает она, не задетая (или равнодушная) его колкостью. — Ты не пойдёшь домой к коллеге Сид. Микки не удерживается от желания грубо потереть глаза тыльной стороной ладони, раздражённо простонав: — Господи боже, Джорджия. — Погоди, погоди, — тараторит она, отбросив всё своё театральное притворство, — просто выслушай меня, хорошо? — Мне не нужна ёбаная презентация в PowerPoint о том, почему я должен позволить какому-то вестсайдскому любителю эспрессо трахнуть меня. Он свирепо смотрит на неё. Джорджия закатывает глаза скорее от раздражения, чем от досады, прежде чем заговорить: — Да нет никакой презентации, Мик. Считай, ты её пролистал. Но просто выслушай меня, хорошо? — почти умоляет она, надув губы. Должно быть, после тюрьмы он размяк, потому что зажимает переносицу, пытаясь унять головную боль, которая, как он чувствует, нарастает, но машет ей рукой в жесте, который может означать либо «Ну если тебе так нужно», либо «Ты, назойливая муха, пожалуйста, отстань, пока я не заорал». Джорджия принимает это за неохотное разрешение. — Его зовут Коди, и он на самом деле довольно милый. Он «золотая звезда» и такой няшка… — Что значит няшка, бля? — огрызается он, но Джорджия готова к такому повороту. Она суёт свой телефон Микки под нос так быстро, что он вздрагивает. — В любом случае… — говорит она после того, как он забирает у неё телефон и, прищурившись, смотрит на фотографию. — Я знаю, что он не в твоём вкусе… — Да что ты, — ворчит Микки, глядя на аккуратного чувака в фартуке бариста, игриво показывающего язык фотографу. Опять же, не то чтобы Джорджия была совсем неправа. Парень довольно симпатичный: растрёпанные каштановые волосы, небрежно зачёсанные назад, слегка загорелая безупречная кожа, мускулы рук красиво очерчены под зелёно-жёлтой клетчатой рубашкой, и весьма очевидные ямочки на щеках, но никаких татуировок. Никакого пирсинга, никакой щетины, как и прыщей или веснушек. Он выглядит как модель «American Apparel». Чистенький. Непритязательный. Скучный. — Но! — настаивает Джорджия. — Ты никогда не говорил, какой у тебя тип, а он считает тебя симпатичным. Не делай такое лицо, придурок, ты знаешь, что ты не урод, и тебе не обязательно встречаться с ним. Просто прокатись на этом члене, Микки. Микки с глухим стуком ударяется лбом о стойку бара. — Господи, блядь, Джорджия, — стонет он от настоящей физической боли. — Когда ты в последний раз выпускал своего внутреннего властного пассива, а? — спрашивает она. — Когда ты в последний раз открывала в себе принцессу на подушке, а? — резко парирует он, не утруждая себя тем, чтобы потереть красное жгучее пятно на лбу. Или любое другое место на лице, куда кровь прилила после её слов. — Этим утром, — пожимает она плечами (ни самодовольно, ни пристыженно). — Но я в отношениях. Я ж не говорю, что ты должен встречаться с бедным мальчиком. Просто потрахайся с ним. Микки таращится на неё. Раздражённый предложением, а может, чем-то ещё. Она говорит так, как будто это проще простого. Раньше так и было. Точнее, никогда не было легко. По-видимому, он редкой породы. Пассив, который любит, чтобы его хорошенько трахнули, а потом идёт домой. Он сам себя подготавливает, не спрашивает ни имён, ни номеров телефонов, — ничего. Ему нравится то, что ему нравится. Он чуть жизни не лишился за то, кто он есть, а потом сел в тюрьму, так что он давно перестал этого стыдиться. Но он не сучка. А парни именно этого от него и ждут. Ну, может, отчасти. Но когда после секса он не выглядит нуждающимся — не запинается, не краснеет, не просит номерок, — всё очень быстро становится неловким. Это портит послевкусие и раздражает его, хотя не должно. — Джордж, всё не так просто, — уклоняется он, не зная, как объяснить. Он хочет. Это опасное и глупое желание, но она бы поняла. Она понимает больше, чем кто-либо. Знает, каково это — пытаться не быть геем в Саутсайде и получить по первое число, не сумев держать это в себе. В конце концов он оказался за решёткой, но Джорджии пришлось и того хуже. Пусть Терри и был жестоким нацистским ублюдком, но родители Джорджии были католиками старой школы. Её выпороли розгами, а потом отправили на католическую «программу терапии» в Индиане. Она не упоминает об этом, кроме случайных глупых колкостей, но Микки знает, что любая «трёпка педика», с которой он сталкивался в тюрьме, была сущим пустяком по сравнению с тем, что пережила она. — Микки, — вздыхает она чуть драматично, — это именно что просто. Он слегка расправляет плечи, защищаясь, не ведёт себя надменно, но готов принять удар. Он допивает последний глоток чуть тёплой воды из своей мини-бутылки. — Нет. Вздох Джорджии теперь гораздо драматичнее и завершается запрокинутой в раздражении головой с тихим стоном для пущей выразительности. На самом деле это достойно победительницы премии «Эмми». — Когда ты в последний раз трахался с кем-то? Скажи мне, и я отстану. — Я о таком не рассказываю, шлюшка, — ухмыляется он, стараясь казаться раздражённым, а не искренним. (Это было в июне. С Каким-то крепко сложенным говнюком, действительно гордящимся собой. Он попытался поцеловать Микки в щёку после, и Микки его оттолкнул.) — Потому что рассказывать-то и нечего, придурок! — Эй, ребята? Йен выглядит покрасневшим лишь наполовину меньше Микки. В руках у него прозрачные хрупкие бутылки спиртного. Микки не слышал, как распахнулась дверь, и, судя по удивлённому подскоку Джорджии, она тоже. Но, пока он пытается заставить пол разверзнуться и поглотить его целиком на случай, если Йен слышал хотя бы часть предыдущего разговора, Джорджия бросается к парню. — Необязательно было брать всё сразу, дурачок, — смеётся она, забирая половину бутылок. Йен пожимает плечами, застенчиво ухмыляясь. — Зато управился зараз, — надувает он губы. Джорджия закатывает глаза, ставя бутылки на дальнюю стойку бара и наблюдая, как Йен делает то же самое. — Идеально. А теперь разливай, силач. Йен закатывает глаза и смотрит поверх её макушки прямо Микки в глаза. Микки знает, что его глоток, должно быть, мультяшно громкий. Кадык издаёт отчётливое «дзынь!», когда подпрыгивает к верхней части горла и обратно. — Она всегда такая властная? — спрашивает Йен, специально строя из себя дурачка. Микки не идиот. Он знает, что Йен слышал. Но Йен всё же старается заставить его улыбнуться. Даже если это выглядит так же неловко, как и ощущается. Микки рассеянно проводит большим пальцем по носу, отвечая: — Ты даже не представляешь, чувак. Ответная улыбка Йена ослепительно яркая в тусклом полумраке клуба. Ярче зимнего солнечного света снаружи, когда он отражается от всё ещё белых снежных сугробов. Это не просто. Больше нет. Микки не может объяснить (даже если захочет), почему всё не так, как было в июне с его последним безымянным чуваком «на раз». — Ай! — Йен смеётся, когда Джорджия бьёт его по груди. Он слегка отворачивается, чтобы увернуться от неё. — Прекрати! Мне жаль! — Я надеюсь! Это в твоих интересах, — ругается она, грозя ему пальцем и едва сдерживая ухмылку. — Я грёбаная жемчужина по сравнению с Энджел. Ты бы поблагодарил свою удачу за то, что это я отдаю тебе приказы, Йен Галлагер! Это плавно перетекает в дружеские подначивания. Йен продолжает называть Джорджию всевозможными дурацкими прозвищами («Этикетками наружу, миледи?», «Мне поставить в два ряда, мадам?», «Не могли бы вы передать мне эту ручку, ваша светлость?»). Джорджия, готовая повыделываться, было бы с кем, отвечает на каждый вопрос с дурацким акцентом и ещё более глупыми прозвищами (Микки больше всего нравится «Бедный мальчик с морковной душой»). Закатив бочонок свежего пива внутрь и выкатив старое и испорченное, они пьют воду из бутылок, чтобы отпраздновать это, по очереди подшучивая друг над другом и остальными коллегами. Это весело. Микки легко и комфортно в том смысле, который стал ассоциироваться у него исключительно с присутствием Йена. Даже без Мэнди. Тянуть сверхурочные из Алана дальше нет смысла, тогда он просто сократит их рабочие часы на следующей неделе. У Йена занятия. Джорджия собирается пообедать с Сид. У Микки встреча с Ларри, прежде чем тот поспешит домой к жене и детям, чтобы заняться всей этой праздничной ерундой. Они вместе берут свои куртки, выходят в солнечный декабрьский день и задерживаются, пока Джорджия запирает бар. — Я скину тебе номер Коди, — говорит она, казалось бы, ни с того ни с сего. Но как бы не так. Микки не может остановить себя от того, чтобы посмотреть на Йена. Который не смотрит на него, слегка поджав губы, как это иногда бывает, когда он пытается не стискивать зубы от раздражения. — Мик? — Что? — спрашивает он, отводя взгляд от Йена и снова поворачиваясь к Джорджии, пока та кладёт ключи в карман. — Нет. Всё в порядке. Я не… — Просто подумай об этом, ладно? Она закатывает глаза, но всё равно улыбается ему. Он пожимает плечами, устав вести битву, в которой Джорджия не позволит ему победить без веской причины. Его взгляд снова мечется к Йену, когда Джорджия заставляет проверить, что её сообщение ему дошло. Впервые с октября он видит выражение вынужденной пустоты на чрезмерно выразительном лице Йена. Оно ему не идёт. Как пара дизайнерских джинсов или душная рубашка поло. Странно видеть его таким. Микки понимает, что ненавидит это гораздо больше, чем в октябре.

↫★↬↫★↬↫★↬

Микки сидит у себя в комнате, пытаясь подсчитать на калькуляторе в телефоне, сколько ему нужно откладывать, чтобы купить машину. Иногда он забывает, насколько отстойно ездить на метро зимой. Даже если не учитывать частые (и непредсказуемые) поломки, в декабре все, блядь, заражаются праздничной атмосферой. Прям в вагонах поют рождественские гимны и проповедуют о добре и мире во всём мире посреди прохода. В Нью-Йорке такое записывают на видео и публикуют в социальных сетях, пытаясь выжать положительный потенциал. В Чикаго это просто отвратительно. И Микки в принципе может справиться с такого рода внешними раздражителями, но когда какой-нибудь чистоплотный мормонский придурок садится достаточно близко, чтобы Микки почувствовал запах итальянской говядины в его дыхании, и начинает расспрашивать о его «планах на вечную жизнь», вот тут-то и падает последняя капля. Он удерживает дешёвый блокнот на колене, записывая, во сколько обойдётся страховка, бензин и парковка — действительно увлёкшись всем этим, когда мог бы просто угнать машину и отвезти её Мэнни, который позаботился бы о том, чтобы её нельзя было отследить, — когда дверь квартиры с грохотом распахивается. — Ми-илый! Мы до-ома! — напевает Мэнди без необходимости. Любой уважающий себя вор никогда не был бы таким громким, что делает приветствие ещё более раздражающим. Он закрывает блокнот и бросает его на кровать, прежде чем направиться на кухню. — Как экзамены? — спрашивает он Мэнди и Йена, который быстро и придурковато поднимает большой палец вверх, прежде чем вернуться к печатанию на своём телефоне. — Не знаю. Плевать, — беззаботно врёт Мэнди, ставя на стойку пакеты из супермаркета. Дешёвые чипсы, здоровенная банка сальсы, две пачки мини-шоколадок, выпивки баксов на пятьдесят плюс газировка и пиво, которые принёс и уже убрал в холодильник Йен. Столько нездоровой пищи они ещё не ели даже в детстве, когда практически питались фастфудом и любой еле тёплой едой, которую им удавалось стащить на заправках. — Если магаз грабанула, то уходи. Я всё ещё на УДО, — сухо напоминает он. — Ссыкло, — ухмыляется она, прежде чем добавить: — Расслабься, на выходных получила больше двухсот баксов чаевых. — Чё, в натуре? Он приподнимает бровь, довольный и впечатлённый. Мэнди знала, как получить чаевые, просто они начали иссякать, как только появился новый менеджер. Микки не в курсе всех подробностей, но вскоре после того, как наняли этого чувака, Мэнди вернулась домой с работы с красными глазами и слегка размазанной помадой. Она послала Микки на хуй, когда он попытался узнать, в чём дело, а затем долго рыдала в своей комнате. Она (как бы ему ни было неприятно это признавать) мудро не рассказала ему, что произошло. Но не нужно быть гением, чтобы понять. Теперь её чаевые в конце каждой смены вдвое меньше. Йен по возможности забегает к ней, садясь в той части зала, которую она обслуживает, заказывает вафли и занимается, пока менеджер Мэнди не начинает всё чаще и чаще подходить поболтать. Перед уходом Йен прикарманивает её чаевые, чтобы передать потом ей или Микки, в зависимости от того, кого увидит первым. — Ага, — усмехается она, явно довольная. — У нас там была какая-то греческая тема с ебанутой церемонией благословения или типа того. Я так и не вкурила. Но, видимо, они решили, что «У Дэнни» слишком скучно, так что я срубила бабла. — Круто, — усмехается Микки, кивая головой в сторону прилавка, заставленного едой: — Собираешься уйти на пике славы? — Если объемся так, что впаду в кому, на пересдачу меня не отправят, засчитают так, — кивает она, вскрывая один из пакетов с конфетами и роясь в нём в поисках «Милки вэй». — Ладно, — перебивает Йен, — мы заказываем одну с колбасой, одну с сыром и одну гавайскую, верно? — Что? — Микки хмурится, роясь в пакете в поисках сникерса. — Пицца, — рассеянно подсказывает Йен. Мэнди просто добавляет с полным ртом карамели и нуги: — Возьми ещё одну с колбасой для себя и Мика. — Господи, Мэндс, — смеётся он, когда Йен (закатив глаза и улыбнувшись) послушно добавляет ещё одну пиццу к онлайн-заказу. — Я богата, старший брат, — говорит она ему. — И планирую напиться и наесться, пока не узнала, что провалила экзамены. Микки швыряет ей в голову обёртку, открывая набитый конфетами рот, чтобы сказать, что она не провалится… — Мэнди, ты не провалишься. Не говори глупостей. — Йен снова закатывает глаза и убирает телефон в карман. — Ты этого не знаешь. — Она свирепо смотрит на него, разворачивая ещё один шоколадный батончик. — Ты тоже, — упрекает он, разрывая пакет с начос и протягивая руку через столешницу, чтобы подтянуть к себе банку с сальсой и макнуть в неё. — Вам, придурки, лучше бы получить отличные оценки, учитывая, сколько вы занимались, — издевается Микки, а Мэнди принимается причитать о том, на сколько вопросов у неё не хватило времени. Йен то и дело вмешивается, расправляясь с начос и сальсой. К тому времени, как привозят пиццу, Мэнди успевает выпить два пива и расставляет стопки для себя и Йена (но в основном для себя). Через небольшую блютус-колонку Йен включает какое-то попсовое инди-дерьмо, которое любит слушать, и Мэнди заставляет его практиковаться в навыках бармена, поручая смешивать напитки. Микки не пьёт и собирается остаться трезвым до тех пор, пока кто-нибудь из них не вырубится. Он знает, что ему предстоит долгая ночка. Обычно это его раздражало. Быть нянькой паре пьяниц. Но Мэнди, кажется, стало легче без давления груза предстоящих экзаменов. Она улыбается и оживлённо болтает с Йеном о том, что хочет покрасить волосы и сделать маникюр теперь, когда не будет сдирать лак во время нервных приступов. А Йен… Это Йен. Теперь он просто стал частью его повседневной жизни. Микки всегда думал, что возненавидит это. Иметь кого-то постоянно кружащего на его орбите. Луна, не являющаяся Мэнди или одним из его братьев. Но Йен… Это Йен. Милый и бестолковый. Он делает Мэнди счастливой и заставляет Микки улыбаться против воли. Вопреки здравому смыслу, парень ему нравится. Сильнее, чем он думал. Достаточно, чтобы присмотреть за его пьяной задницей, когда тот присоединяется к Мэнди в попойке после экзаменов. Достаточно, чтобы рассказать ему о своей маме. Чтобы доверять ему — намного больше, чем Микки когда-либо планировал.

↫★↬↫★↬↫★↬

Около двух Мэнди наконец отрубается. Микки волновался бы, но она храпит, пуская слюни на подушку и размазывая по ней макияж. Сестра может перепить большинство его знакомых, но это не значит, что она полностью невосприимчива к алкоголю. Завтра она проснётся с дьявольской головной болью, и даже если он поставит на деньги, что её не вырвет, мутить будет до самого вечера. А пока она будет спать. Крепко. Неудивительно, что Йен прилипчив, когда напьётся, пусть ему и хватило-то всего четырёх банок пива и пары шотов. Он провёл добрую часть вечера танцуя с Мэнди. Они потирались друг о дружку, всё время хихикали и пытались уговорить его присоединиться, а потом затеяли странную игру на выпивку во время кулинарного конкурса по телику, обожаемого младшим братом Йена. Он обнимал её и тыкал в щёку, когда она задерживала во рту очередной глоток, чтобы не подавиться от смеха. Запрокидывая голову, чтобы посмеяться над колкостями ведущего или других участников, Йен всегда каким-то образом прикасался к ногам Микки. Теперь, когда Мэнди спит, Йен сидит на диване слишком близко к нему; его длинная рука перекинута через спинку и опасно близка к тому, чтобы устроиться на плечах Микки. А ещё он прижимается бедром к бедру Микки. Он как щенок. Ему снова и снова говорят отстать, но он не может удержаться, чтобы не придвигаться всё ближе и ближе. — Мэнди в порядке? — спрашивает он. Дыхание отдаёт пивом и начос «Ранч Доритос», которые он ел весь вечер. Он так близко, что дыхание щекочет ухо Микки, посылая мурашки по спине. — М-м-м, — мычит он, делая глоток пива, раз теперь его обязанности няньки практически закончились. — Она иногда бывает такой, когда выпьет. — Микки пожимает плечами. Йен моргает на него совиными глазами, которые почти светятся в отблеске экрана телевизора и верхних ламп, всё ещё включённых на кухне. — Мне отнести её в кровать? — бормочет он невнятно, и, если бы об этом его спросил кто-то другой, Микки вырубил бы его. Толкнул лицом в грязь и отпинал как следует за подобные дерьмовые разговоры о любой пьяной спящей девушке, не говоря уже о его младшей сестре. Но Йен не кто-то. Не совсем. Помимо того, что он делит с Мэнди постель по крайней мере четыре ночи в неделю, он смотрит на неё с беспокойством, пока та храпит в сторонке. Как будто переживает, что она может простудиться или проснуться с болью в шее, если будет спать не в своей кровати. Это заставляет Микки улыбнуться, как ни странно. — Я бы не советовал к ней прикасаться, крутой парень, — предупреждает он, вставая и вытягивая руки над головой до хруста в позвонках. — Можешь в нос схлопотать, а от её колец боль адская. — О, — говорит Йен. Его глаза кажутся остекленевшими, когда он пристально смотрит на бледную, смущающе безволосую кожу внизу живота Микки, где задирается его футболка. Микки откашливается, щёки горят, пока он собирает стаканчики и пивные бутылки, которые его свинюшка-сестра не потрудилась убрать. — О, — повторяет Йен, моргая, как будто хочет прояснить зрение. — Я знаю. Всегда говорю ей, что это я, хотя… — Он замолкает, как будто искренне смутившись. — Ты тоже так делаешь? — Что? — Микки хихикает. — Говорю ей, что это я, когда бужу? Не-а, чувак, так мне только сильнее достанется. Йен хмурится. Брови собираются гармошкой, а губы поджимаются в разочарованной гримасе, которая не имеет причин быть такой милой. Микки собирается сказать, что шутит, тот всё равно слишком пьян, чтобы вспомнить об этом. Но затем Йен качает головой, как ребёнок, говорящий «нет». — Нет. Я имею в виду. Нет, ты… так делаешь? — Йен хмурится сильнее, всё ещё перебирая слова во рту. Пытается подобрать нужные, прежде чем они слетят с его губ. — Тоже… замахиваешься? Когда спишь. И кто-то… Кто-то прикасается к тебе, — наконец произносит он, глядя на Микки с тем же опустошённым видом, который был у него, когда он спрашивал о том, как уложить Мэнди спать. — Э-э… — Микки чувствует, как пальцы сжимаются вокруг пивных бутылок, которые он держит в руке. Он не отвечает, собирая больше мусора, чтобы не видеть, какое выражение лица будет у Йена, когда он скажет ему правду. — Ну да, бывает, — пытается он. — Но всё в порядке, чувак. Пока ты меня не напугаешь, я не ударю. Обещаю, — заканчивает он, направляясь на кухню. Вопреки здравому смыслу, он доверяет Йену. Больше, чем большинству знакомых людей, но меньше, чем своим братьям и сестре. Он хороший. Хороший человек и хороший друг Мэнди. Йен так же хорошо относится к нему, даже если Микки не любит признавать это, потому что тогда это может привести к другим признаниям, также противоречащим здравому смыслу. Но говорить о том, что раньше ему приходилось напиваться, чтобы уснуть, и он всё ещё может замахнуться и растеряться, если кто-то прикоснётся к нему во сне, неловко. Йен может быть исключением. Но признание всё ещё покалывает его кожу, как сыпь или укусы постельных клопов — зудит и въедается так, что на самом деле причиняет больше боли, чем раздражает. — Эй… Мик? — тихо зовёт Йен из дверного проёма кухни. Микки хмыкает, чтобы показать, что слушает, рассеянно засовывая коробки с остатками пиццы в холодильник и собирая пивные бутылки, чтобы добавить к растущей куче мусора. Он всё ещё ощущает этот зуд от клопов, ползущий по его коже, даже если Йен пока молчит. Микки чувствует, что тот наблюдает за ним, пока он возится на кухне, убирая и расставляя вещи, как будто ему не всё равно. Из колонки, которую Йен носит в рюкзаке, доносится какая-то блюзовая музыка. Это не ретро, что слушала тётя Рэнди, а что-то более современное, более медленное. Под такое, наверное, трахаются вестсайдские говнюки. Он должен признать (пусть даже только для себя), что это неплохо. Возможно, ему даже нравится. Обычно Микки предпочитает ломаный визг гитар или лязгающие барабаны, но это ничё так. — Что? — спрашивает он, оборачиваясь, чтобы посмотреть через плечо, стоит ли Йен там вообще. Он, на удивление, всё ещё стоит. Но у него такой остекленевший взгляд, когда он смотрит, как Микки собирает мусор и закрывает пакеты с чипсами. Йен несколько раз моргает, как бы смахивая то состояние, в которое погрузился от смеси лекарств и выпивки. — Потанцуй со мной, — наконец невнятно произносит он. Это мог бы быть вопрос, но губы Йена поджимаются таким образом, что челюсть выдвигается чуть вперёд. Он готов спорить, и это не что иное, как требование. Но Микки всё же фыркает, поворачиваясь лицом к его шатающейся фигуре. — Я не танцую. Йен скрещивает длинные руки на груди, слегка потеряв равновесие и накренясь в сторону всем своим долговязым телом. — Начни сейчас, — прямо говорит он, — со мной. — Ты пьян, — хихикает Микки, качая головой. — И на ногах-то едва держишься, куда уж танцевать. Йен усмехается, громко, по-детски фыркая, прежде чем устремить на Микки свирепый взгляд (ну, в основном это упрямый подбородок и раскрасневшиеся щёки). — Как будто мне нужно стоять, — ворчит он, слишком чопорно подходя к Микки, прислонившемуся к стойке. Это так непохоже на обычно расслабленную походку Йена, что заставляет Микки улыбнуться. Это мило. У него хватает смелости признать это. — Я просто прислонюсь к тебе, — уверяет Йен, наконец пробираясь к стойке, и останавливается перед ним, покачиваясь то ли от медленно бренчащей басовой партии, то ли от опьянения. Улыбка Микки становится только шире. Он скрещивает руки на груди, когда Йен наклоняется вперёд, опираясь руками на стойку по обе стороны от его талии. В любое другое время Микки почувствовал бы себя загнанным в угол. Пойманным Йеном, стоящим над ним, упёршись руками в стойку около его талии, чтобы удержать свою пьяную задницу от падения лицом вперёд. Но, когда Йен смотрит на него сверху вниз, Микки не чувствует укола острого, внезапного страха. Нет желания стиснуть зубы и прорычать что-то злобное, чтобы вырваться. Вместо этого ему хочется смеяться. Отнести длинное, гибкое тело Йена в кровать Мэнди и дать ему отоспаться. Он ухмыляется. — Я тебе не шест, Кёртис. Микки не пытается оттолкнуть его, даже если должен. Он и близко не настолько пьян, чтобы винить в этом алкоголь, и добровольно не позволит Йену тереться о себя. Это было бы катастрофой, как бы заманчиво ни звучало. — Я не танцую на шестах, Михайло, — ухмыляется в ответ Йен, наклоняясь так близко, что их лбы почти соприкасаются. Его дыхание отдаёт кисло-сладким пивом и конфетами. — Только один раз. Пожалуйста. — Ты пьян, — напоминает ему Микки, слегка опуская скрещённые на груди руки. — Угу, — соглашается Йен, наконец позволяя пьяной инерции опустить голову, чтобы прижаться лбом к слегка вспотевшему лбу Микки. — Но я всё равно хочу. — Йен, — говорит Микки мягче, чем намеревался, опуская руки и позволяя им сжаться в кулаки по бокам, чтобы не сделать какую-нибудь глупость. Например, схватить Йена за футболку. — Ты пьян, — пытается он снова, отстраняясь ровно настолько, чтобы посмотреть Йену в глаза. — Тогда я нич…го не …помню, — так же тихо произносит Йен, как будто это грязный секрет, которым они делятся среди уничтоженных остатков нездоровой пищи. — И ты сможешь притвориться, что вообще не танцевал со мной. Слова Йена кажутся осколками стекла в груди. Выдох причиняет боль и ранит до крови. Его глаза (зелёно-голубые и красноватые по краям, как океан в Мексике или где-то ещё в тропиках) слегка скошены, когда он покорно пытается сохранить зрительный контакт. Микки может назвать по меньшей мере двадцать причин, по которым танцевать с Йеном — плохая идея. Сорок, если посчитать, что любой танец, который Йен собирается исполнить будучи настолько пьяным, это потирание друг о друга — ясно и просто. Микки должен отказать ему. По всем шестидесяти причинам, которые может перечислить, и по многим, которые не может. — Йен… — Пожалуйста? — Йен спрашивает снова, мягко и умоляюще. Он не уверен, что Микки согласится. Совсем нет. Совсем не так, как в вечер их знакомства. Когда Йен использовал свою внешность, чтобы попытаться завлечь его. Кричащий секс и запах приторно-сладкой выпивки. Тогда это было легко. Оттолкнуть его и сказать Кёртису «нет». Но теперь это не так. Не тогда, когда Йен стоит босиком на его кухне в синих клетчатых пижамных штанах, которые держит в комнате Мэнди, и серой футболке, такой свободной и растянутой, что видны его слегка веснушчатые ключицы. От него пахнет пивом, сигаретами и пригоревшим кофе, а Микки распознаёт плохие идеи, когда видит их. Знает, к чему может привести неправильный выбор. Знает, как оставить дерьмо в покое и сбежать, прежде чем плохая идея укоренится. Микки тяжело сглатывает, поднимая руки, чтобы мягко толкнуть Йена в грудь. Тот неуклюже двигается при этом. Зелёные глаза наполняются влагой от разочарования. Микки откашливается, потирая нижнюю губу большим пальцем. — Одна песня. Меньше трёх минут, — неожиданно для себя произносит он. Всё лицо Йена выглядит так, будто кто-то подсветил его изнутри. Улыбка практически сияет в дерьмовом освещении кухни. Микки наблюдает, как Йен с удивительной координацией тянется за телефоном, и сердце странно сжимается, быстро колотясь о грудную клетку. Йен щурится на экран, с минуту возится с телефоном с выражением абсолютной сосредоточенности на лице, прежде чем отложить его в сторону. Начинает играть новая блюзовая песня. Ещё более медленная, с гулкими басами, отдающимися в каждом выступающем позвонке Микки и отскакивающими от гладкой кожи во время вступления. — Я серьёзно, Галлагер, — предупреждает он, прежде чем заразительная улыбка Йена заставляет лыбиться и его, препятствуя любым другим угрозам. — Я знаю, знаю, — бормочет Йен, потянувшись к его талии. — Иди сюда. Микки вздыхает — громко, многострадально и, может, немного неуверенно, — прежде чем оттолкнуться от прилавка и оказаться на орбите Йена. — Тебе придётся вести, крутой парень. В душе не ебу, что делать, — признаётся он, сильно шмыгая носом. — Не глупи, — фыркает Йен, легко кладя руки на его бёдра. Микки инстинктивно хватает его за плечи и пытается не вздрогнуть слишком резко, когда Йен принимает это за разрешение притянуть его ближе. Грудь к груди, лоб ко лбу. Микки обвивает руками плечи Йена, а руки Йена уютно обнимают его за талию. — Просто покачивайся, придурок, — ворчит тот, и это удивляет Микки, заставляя рассмеяться и расслабиться в объятиях Йена. Он просто следует за Йеном, когда тот покачивается. Когда он осторожно делает шаг влево, Микки следует за ним. Когда Йен движется вправо, он делает то же самое. Йен не пробует ничего необычного. Никаких перекатов тела или толчков бёдрами в своём стиле, которые Микки пришлось бы копировать. Их танец не особо возбуждает. Ничем не похож на практически траханье в одежде, которое Микки частенько наблюдает в клубе, прежде чем парочки скрываются в туалете. Как бы по-гейски это ни звучало, они по большей части обнимаются, аккуратно двигаясь под приторно-сладкий блюз. Микки нравится, даже если это по-гейски. Ему нравится, когда Йен нежно прижимается скулой к его виску. Нравится хмельной запах его лёгкого прерывистого дыхания. Нравится, что одна из огромных ладоней Йена бездумно скользит вверх и вниз по его позвоночнику в успокаивающих поглаживаниях. Ему это нравится. Когда его держат вот так. Стыд подступает к горлу, как желчь. Это жалко. Он жалок. У него наполовину встал только от нежного давления бёдер Йена на его бёдра. Микки закрывает глаза, убеждая себя, что не чувствует ответную твёрдость Йена, что это просто складка на его пижамных штанах или что-то другое. Глубокий голос певца с придыханием вступает в припеве. Он словно забыл, что должен делать больше, чем просто говорить — медленно, глубоко, мелодично — под гулкую гитару и ровное биение баса и барабанов. Микки с трудом сглатывает, он знает, что Йен должен был его услышать. Возможно, именно это заставляет Йена резко вздохнуть носом; ладонь, так и поглаживающая позвоночник Микки, скользит вверх, запутываясь в его волосах. Микки наклоняется к нему инстинктивно, а не увлекаемый Йеном, но тот всё равно пользуется случаем, утыкаясь лицом в шею Микки, и бездумно проводит кончиком веснушчатого носа по точке грохочущего пульса. Мягко. Так мягко, что Микки знает — Йен даже не осознаёт этого. Но это неважно, Микки всё равно реагирует. Он крепко хватается за плечи Йена и дрожит, стискивая зубы до боли, чтобы не послать всё к чертям собачьим и не упасть на колени на кухонный пол прямо здесь, прямо сейчас. — Ты хорошо пахнешь. Всегда так хорошо, — шепчет Йен ему в шею, заставляя дрожать и задыхаться от ощущения прикосновения губ к потной коже. — Йен… Йен. Остановись, — заикаясь, произносит он. И то, что Йен слушается, наполовину бесит, наполовину удивляет Микки. Йен отрывает лицо от его шеи, чтобы посмотреть широкими остекленевшими глазами. — Почему ты мне не позволяешь? — бормочет он, соединяя их лбы. Его тон всё ещё восхитительно сонный и невнятный, но руки сжимаются вокруг талии и верхней части спины Микки в отчаянном захвате. — Что не позволяю? Микки сглатывает, чертовски хорошо зная, что именно. — Мэнди? — спрашивает Йен, игнорируя его вопрос. — Ей будет всё равно. Ей всё равно. Если ты только позволишь мне, я могу… — Йен, — хрипит Микки, отстраняясь, чтобы обхватить его за шею, мягко отодвигая и заглядывая в глаза. Заставляя его посмотреть. Обратить внимание. Увидеть, что Микки не может. На самом деле, блядь, ничего не может ему дать. С ним у Йена ничего не будет, потому что Микки нечего ему дать. — Йен, я не могу… — Я хочу тебя, — говорит ему Йен, поднимая огромные ладони и нежно касаясь его шеи, держа так же, как держит его Микки. Он принимает молчание Микки, который смотрит на него с широко раскрытыми глазами, за разрешение продолжать: — И ты тоже меня хочешь, — подтверждает он, слишком грубо проводя большим пальцем по скуле Микки. — Я знаю, что я сумасшедший на всю голову. Грёбаный псих или что-то в этом роде, но ты не можешь… Ты не можешь это подделать. Я знаю, ты тоже это чувствуешь… — Ты не сумасшедший, — автоматически говорит Микки. Песня затихает у него за спиной в тех же ровных ритмах, что и началась. Она никак не могла длиться меньше трёх минут, но сейчас у него есть более насущные проблемы, кроме вопроса, почему Йен его не послушал. — Так я прав? — умоляет Йен. Его глаза остекленели от выпивки. — Ты тоже меня хочешь? Я тебе нравлюсь. Так же, как мне нравишься ты? Микки вздыхает, впивается резцом в нижнюю губу, пока не чувствует слабый привкус крови. Боль приводит в чувство. Приземляет. Заставляет вспомнить, что реально, а что лишь его желания. Но он всё же наклоняет голову вперёд, высвобождаясь из хватки Йена всего на мгновение, чтобы прислониться к его ключице, позволяя себе несколько секунд наслаждаться объятиями Йена. Как последняя затяжка косяка перед тем, как отправиться домой к братьям и Терри. Вдох сквозь жжение в груди и резь в глазах. Микки берёт себя в руки. Защищает себя. Милковичи не плачут. Плачут только ссыкуны и педики. Хотят чего-то. Он вырывается из объятий Йена с резким выдохом и шмыганьем носом, игнорируя жалобный шум, издаваемый Йеном, прежде чем совершить что-нибудь настолько ужасающе глупое, что ему останется только отправиться в дом дяди Ронни и попросить того пустить пулю ему в череп. — Ты пьян, — повторяет Микки гораздо мягче, чем следовало бы. Он устало трёт лицо, пальцы подёргиваются в желании взять сигарету и закурить. Он снова принимается за уборку: что угодно, лишь бы не смотреть Йену в глаза. Как бы тот ни смотрел на него, это будет для Микки как удар по почкам и заставит всё испортить. — Я, блядь, знаю, — парирует Йен. Его тон должен быть требовательным и злым, но выходит канючащим. — Это ничего не меняет. Не меняет того, как сильно я хочу… — Чёрт возьми, Йен, — рычит Микки, потирая глаза тыльной стороной ладони достаточно сильно, чтобы за веками побелело. — Это… Дело не… Дело не в этом, хорошо? Это просто… Не в этом. — Тогда скажи мне, — просит Йен мягко и почти обиженно. — Просто… скажи мне почему. — Ты пьян, — повторяет Микки устало и безжизненно, как заезженная пластинка. Он продолжает прижимать ладони к глазам, наблюдая, как от давления очертания за веками мерцают и перемещаются, как облака статичного дыма. Если он сможет просто сосредоточиться на них, то, возможно, ему не придётся так сильно сосредотачиваться на Йене. Мягком и невнятно бормочущем, воплощающем в себе любую другую его неудачную идею. — Что бы я тебе ни сказал, утром ты ни черта не вспомнишь, — слабым голосом добавляет он. Между ними так тихо, что, не знай он лучше, Микки бы подумал, что Йен наконец понял, что он не стоит этой дерьмовой мелодрамы в стиле «Дни нашей жизни», и ушёл где-нибудь отоспаться. У него достаточно смелости, чтобы признать: Йен красив. Любой, у кого есть глаза, скажет это. Он может быть с кем-то, кто гораздо лучше Микки. С кем ему будет намного легче. Кто заслуживает всей этой зефирной сладости, которую может предложить Йен. Микки открывает глаза, взгляд всё ещё затянут мутной поволокой от растираний. Он думает, Йен давно ушёл, но тот сидит на кухонном полу, как обиженный ребёнок, прислонившись спиной к скрипучей дверце шкафа и небрежно скрестив руки на подтянутых коленях. Микки несколько раз моргает, чтобы окончательно прояснить зрение, но ничего не меняется: Йен всё ещё там, сидит на полу и смотрит на него затуманенными алкоголем глазами с едва заметным намёком на сжатую челюсть. — Ну тогда расскажи мне, — предлагает он, как будто это самая простая вещь в мире. — Не знаю, забуду я это или нет, но я всё равно хочу знать. Микки прикусывает уголок губы до крови. Он не может смотреть на Йена — раскрасневшегося от выпивки, с выпрямленными волосами, слегка вьющимися на кончиках, и выглядящего так мягко в пижаме, — поэтому продолжает возиться с вещами, разбросанными на прилавке. Выливает недопитый алкоголь обратно в бутылки. Складывает неиспользованные стаканчики. Ждёт вопросов от Йена и готовится ответить. Закручивает крышки на бутылках со спиртным. — Дело в Мэнди? Голос Йена мягкий, неясный из-за сильнодействующей смеси лекарств и пива в организме, но и чего-то ещё. Микки не может это определить. И не станет. — Вроде того, — пожимает он плечами, доставая коробки с пиццей обратно из холодильника и перекладывая оставшиеся ломтики в одну. Слишком много всего, чтобы говорить об этом сейчас. Обо всём этом. О том, что он пообещал Мэнди, когда вышел из тюрьмы. Пообещал себе, даже если никогда не произносил вслух. — Мы выросли… — начинает он, сильно шмыгая носом, прежде чем продолжить: — У Мэнди уже давно не было друга, которому на самом деле было бы на неё не плевать. Я не собираюсь… типа красть тебя у неё или что-то в этом роде. — Думаешь, она обругает тебя за то, что ты за ней подъедаешь? — спрашивает Йен, и Микки (не отрываясь от перекладывания пиццы) слышит глупую улыбку в его голосе. — Нет, — фыркает он, слизывая капельку томатного соуса с большого пальца. — Она поднимала меня на смех и за меньшее, чувак. — Хорошо. Значит, дело не в Мэнди, — говорит Йен, будто пытается разгадать эту задачу сам, а не спрашивать Микки. Который так и слоняется по кухне, убирая дурацкое дерьмо, которое никогда раньше не убирал. Сметает крошки со стола и расставляет армию бутылок, купленных Мэнди. — Тогда что ещё? — спрашивает Йен, не придя ни к какому выводу. Микки вздыхает и рассеянно потирает переносицу, раздражённый бестолковостью Йена. Он, наконец, отрывает взгляд от расставления алкоголя в алфавитном порядке, чтобы недоверчиво нахмуриться, и выбирает самый простой, наименее сложный способ сформулировать это. Так, чтобы охватить всю неразбериху, которую Йен представляет в его жизни на самом базовом уровне: — Мы работаем вместе, чувак. На этом всё должно закончиться. Точка в продолжающемся предложении. Но у Йена (каким бы расслабленным и пьяным он ни был) даже не хватает порядочности убрать подбородок с руки, попытаться защититься, изобразить презрение или стыд. — Люди постоянно трахаются с коллегами. — Он закатывает глаза, как будто это Микки ведёт себя нелепо. Он перестаёт возиться с бутылками спиртного, чтобы посмотреть Йену в глаза, прислонившись к стойке в защитной позе со скрещенными руками. Презрительно. Немного пристыженно. — Да? И чем это обычно заканчивается? — Он поднимает брови. — Чем ты слушал вон того будущего кадровика? — издевается он, наклоняя голову в сторону гостиной, где всё ещё храпит Мэнди. Йен вздыхает, обдумывая это, продолжая опираться подбородком на ладонь и лениво барабаня пальцами по щеке. Очевидно, ничего не придумав, он раздражённо выдыхает, откидывая голову на шкаф. — Ладно, прекрасно, — бормочет он со всем презрением, на какое только способен, будучи пьяным и сонным. — А если бы мы не были коллегами? Тогда? Справедливости ради, Микки следовало этого ожидать. Обычно он готов ко всяким поворотам, но, видимо, в этот раз думал, что свойственная Йену настойчивость будет приглушена выпивкой. Слишком оптимистично с его стороны. Вот и поплатился, стоило только допустить крошечную вероятность. Тем не менее Микки отрывисто пожимает плечами, защищаясь. Его пальцы так и чешутся от желания взять сигарету. Или, по крайней мере, занять рот, чтобы не ляпнуть что-нибудь столь странное (или нереалистичное), как: «Конечно, да». — Может быть, — тупо выпаливает он вместо этого. Такой жажды покурить он не испытывал с первых нескольких месяцев за решёткой. Потребовалось некоторое время, чтобы найти кого-то, желающего поменяться, теперь, когда фамилия Милкович была запятнана не убийством, а гейством. — Я не знаю. Какая разница? Я застрял там на три года УДО, если только Аллен не найдёт серьёзную причину, чтобы уволить меня. Йен пожимает плечами, зевая в рукав футболки. — Я закончу колледж через два года. Тогда мы не будем коллегами. Микки фыркает, тыча большим пальцем в нос и надеясь, что это не только покажет Йену его полное презрение к подобной идее, но и скроет унизительный румянец, который, как он чувствует, заливает щёки. — Не стал бы ставить на это, Рыжий, — усмехается он, вытаскивая из шеренги тщательно расставленных им ранее бутылок одну и наливая себе двойную порцию. — Социальная работа оплачивается намного меньше, чем флирт со старыми закрытыми педиками, — напоминает он. Йен предсказуемо закатывает глаза, но всё ещё несколько глупо улыбается, пока Микки продолжает: — Плюс, — он замолкает, чтобы сделать глоток, позволяя ему обжечь горло и осесть в желудке, — не будь тупицей. Ты не станешь… типа ждать меня. Или что-то в этом роде. Он встречается взглядом с Йеном, надеясь, что послание тому понятно. Даже в пьяном, почти засыпающем состоянии. Не будь тупицей. Не жди кого-то вроде меня. Не тогда, когда ты кто-то, похожий на себя. Но Йен просто хмурит брови и сжимает челюсть так, что Микки мог бы назвать это очаровательным, если бы внезапно отрастил вагину. — Я не жду тебя. Просто. Жду. С тобой. Может быть… Ты понимаешь, что я имею в виду, — бормочет он, сонный, с упрямым подбородком и надутыми в раздражении губами. Микки хочется встряхнуть его. Что за тупое дерьмо? Йен весь такой спокойный и, можно сказать, раздражён его словами о глупости ожидания каких-то теоретических отношений, которые у них могли бы сложиться, не будь они коллегами. Как будто это было бы так просто. Так аккуратно. Йен — идиот. Сентиментальный тупица с глупыми романтическими идеями. Если бы Микки тоже был идиотом, он, вероятно, влюбился бы в этого придурка за то, что тот сказал что-то подобное. Дебил недоделанный. — Нет, Ромео. Я, блядь, не понимаю. Микки хмуро смотрит на Йена, который почти заснул на полу; кривая челюсть расслаблена от упрямого напряжения, подбородок опустился на грудь. Его бесит, что Йен делает вид, что ждал бы два года, только чтобы трахнуть его. Но он чувствует что-то глупо нежное, когда смотрит на этого долговязого ублюдка, пьяного и почти спящего на полу его кухни. Заявляющего, что будет ждать Микки, как какая-нибудь жёнушка времён Гражданской войны. Он вздыхает, проводя рукой по волосам. Этого не случится. Этого просто не может быть. Это всё лишь гипотетически. Например, что бы он сделал, если бы выиграл миллион долларов или если бы какой-нибудь богатый придурок с Северной стороны внезапно объявил себя его настоящим отцом. Как те глупости, которые он представлял в шестнадцать, после того как действительно переспал с Энджи Заго, чтобы братья и Терри отстали от него. Что однажды у него будет кто-то, кто полюбит его. И поцелует в щёку, как попыталась Энджи. Тот, кто, возможно, даже спал бы рядом с ним. Но это всё ещё чисто гипотетически, даже если причиняет реальную боль. — Поднимись с пола, чувак, — говорит он, подталкивая Йена ногой в носке. — Ты не будешь спать перед кофейником. Йен слегка шевелится, зевая так широко, что Микки видит его жевательные зубы. Он встаёт, пошатываясь и хватаясь за стойку, а затем за предложенную для поддержки руку Микки. — Этот разговор ещё не закончен, — предупреждает он, закидывая свою руку Микки на плечи. — Нет, закончен, — сухо парирует Микки, обнимая Йена за талию, чтобы помочь ему дойти до комнаты Мэнди. Его кровать больше, а может, даже удобнее, чем сломанная сестры. Но это ещё одна черта. Невидимая граница, проведённая Микки задолго до того, как Йен ворвался в его жизнь. Он пересёк достаточно таких за один вечер. — Я же рассказал тебе почему, не так ли? — Не всё, — надувает губы Йен, когда Микки пинком распахивает дверь. Он фыркает, качая головой, когда Йен берёт на себя смелость неуклюже стянуть футболку через голову и уткнуться лицом в незаправленную постель. Почти в полной темноте он наблюдает, как Йен с привычной лёгкостью ёрзает в беспорядке простыней и одеял. От этого у Микки сводит живот. Возможно, из-за того, как очаровательно Йен шмыгает носом в поисках наиболее удобного положения. Или из-за того, что он явно привык устраиваться в постели Мэнди. Он не может сказать наверняка. — Ляг на живот. Мне не нужно, чтобы ты задохнулся здесь до смерти, — предупреждает его Микки. — Тогда мы лишимся страхового залога. Йен ворчит что-то вроде «пошёл ты, Мик», но всё равно переворачивается на живот. Поскольку ему больше не угрожает опасность захлебнуться собственной блевотиной, Микки собирается уединиться в своей комнате (возможно, с полупустой бутылкой виски, которую оставил на кухне), когда Йен хлопает ладонью по другой стороне матраса. — Иди сюда, — бормочет он в подушку Мэнди. — Господи боже, — качает Микки головой. — Что ещё, Галлагер? Тот не отвечает, просто вздыхает и снова похлопывает по матрасу, будто Микки — упрямый кот, которого он пытается приманить. Микки стонет, но пробирается к кровати мимо груды хлама сестры на полу. Хотя бы для того, чтобы Йен перестал шлёпать по кровати, как сонный ребёнок. — Что, засранец? — Иди сюда, — повторяет Йен, не потрудившись открыть глаза. — Я же говорил тебе, — хмурится Микки, глядя на пустую полосу смятых серых простыней и ненавидя то, как легко было бы лежать рядом с глупым лучшим другом Мэнди, пока они оба не уснут. Быстро. Бездумно. Как прорезать оконную сетку, чтобы пролезть внутрь и украсть дерьмо так, чтобы никто даже не заметил. Он заставляет себя думать. — Я не… — Просто побудь со мной, — перебивает его Йен. — Пока я не засну. Микки знает, что не должен. Но он натворил много того, чего не должен был: дерьмо, что он натворил до тюрьмы, дерьмо, что он натворил в тюрьме. Всё это трогательно невинное дерьмо, которое он натворил сегодня вечером. Он сжимает переносицу так сильно, что перед глазами вспыхивают белые пятна, прежде чем делает ещё один выбор, которого не должен делать. — Ты чертовски раздражаешь. Господи, блядь, — ворчит он, всё же забираясь на бугристый матрас Мэнди. Однако решительно отвергает идею лежать вместе и садится спиной к изголовью, вытянув ноги и скрестив руки. Не совсем похоже на надутого ребёнка, но кого это волнует. Йен рядом вздыхает с таким облегчением, что кому-то может показаться, что на его плечах лежала тяжесть всего человечества до того самого момента, пока задница Микки не коснулась кровати младшей сестры. Йен не пытается прикоснуться к нему. Он просто широко раскидывает руки в пространстве между ними, глаза закрыты, а рот приоткрыт на подушке с тёмными пятнами размытого макияжа Мэнди на наволочке. Нет ничего жуткого в том, чтобы наблюдать за Йеном, когда тот глубоко и медленно дышит. В комнате больше-то ничего и не разглядеть. Окон нет, единственный скудный свет исходит от слабо светящегося экрана ноутбука и соляной лампы, которую Мэнди подарила хипповская задница Коры, — освещает хуёво, но предположительно «очищает» пространство от плохих вибраций или ещё какой ерунды. Плюс Йен очень пьян. Так что совсем не странно наблюдать, как он засыпает. На самом деле Микки должен быть начеку. Потому что, как только Йен отключится, ему нужно вернуться в свою комнату. В его личное пространство. В его собственную двуспальную кровать. Где нет тупых рыжих ублюдков, которые могли бы его побеспокоить. Дыхание Йена лёгкое и ритмичное, он явно спит. Микки осторожно разводит руки, подтягивает колени, чтобы поставить ноги в носках на пол, но Йен, должно быть, чувствует его попытку сбежать, потому что хватает Микки за запястье и сонным голосом бормочет: — Расскажи мне историю. Микки несколько раз моргает, пытаясь разглядеть, ухмыляется ли ему Йен в темноте. Может, он просто разговаривает во сне. Делает что угодно, только не просит у него чёртову сказку на ночь. Но Йен всё ещё держит его запястье свободной, слегка потной хваткой, даже если его дыхание медленное и глубокое. — Ты издеваешься надо мной, да? — шепчет Микки на случай, если Йен действительно разговаривает во сне. Из едва улыбающихся губ Йена вырывается облачко воздуха — единственное подобие смеха, на который он способен, будучи таким сонным. Микки хочется остаться. Лечь рядом с Йеном и целовать веснушки на его веках. Провести пальцами по завившимся прядям его волос. Обвести крошечный шрам на его подбородке. И кучи другой мягкой ерунды, от которой его сердце учащённо бьётся. Включая рассказывание Йену сказки на ночь. Йен издаёт звук, в котором Микки угадывает «нет», прежде чем откинуться на изголовье кровати Мэнди из искусственного бархата. — Э-э… Он колеблется, вспоминая историю, пока осторожно высвобождает своё запястье из хватки Йена. Весь его опыт рассказчика ограничивается вешанием лапши на уши копам и службе по защите детей или теми случаями, когда они с Мэнди шёпотом обменивались историями в детстве. В постели Мэнди, под нестиранными простынями с принтом «Суперкрошек», пока Терри что-то невнятно бормотал, а их мать кричала и умоляла на быстром, приглушённом слезами украинском. Нос к перепачканному грязью носу, дрожа от страха и сдерживая слёзы. Теперь всё по-другому. Простыни Мэнди пахнут хозяйственным мылом и её цветочными духами. В их квартире не раздаются звуки боли, которые они пытаются заглушить, по-детски прячась под одеялами и рассказывая друг другу истории дрожащими тихими голосами. Терри мёртв. Вокруг тишина. Мэнди спит на диване, и она в безопасности. Они все в безопасности. В достаточной, чтобы Микки не нужны были истории. Может, он бы и послушал, но больше нет нужды отгонять монстров сказками, как раньше. Он в достаточной безопасности, чтобы быть честным с Йеном, который вот-вот заснёт рядом с ним. Чуть больше, чем обычно себе позволяет — в уютной темноте комнаты Мэнди, пока в ушах всё ещё звенит призрачный бас. — Итак, — начинает он, чувствуя себя на волосок смелее в темноте, — мы с Мэнди рассказывали друг другу истории, когда были маленькими. И я, эм… Я начал читать «Гарри Поттера», чтобы рассказать ей. Потому что она ещё не могла читать сама. Он чувствует напряжение. Ожидая смеха или поддразнивания. Возможно, тычка. Он никогда никому об этом не рассказывал. Игги и Колин посмеялись бы над ним, а Терри, несомненно, избил бы до потери сознания за такое педерастическое занятие, как чтение, когда он мог бы скручивать косяки или списывать серийные номера с оружия. Но Йен просто мычит, улыбаясь так мягко (Микки знает, что у него это выходит бессознательно). Но, по крайней мере, он слушает вполуха, поэтому Микки продолжает: — Я так и не дочитал. — Он не договаривает, что в этом не было необходимости после смерти мамы. — Но я прочёл первую половину, так что, хочешь, расскажу? Или ты сдашь меня за нарушение авторских прав? Он надеется, что Йен наконец-то заснул по-настоящему и он может уйти. Но Йен снова хмыкает во время короткой паузы, что-то бессвязно бормоча. — Ничего, — говорит он так тихо, что его почти не слышно. — Я тоже. Можем закончить. Вместе. Если хочешь. Может, дело в выпивке или в покрове темноты — в её мягком, всепрощающем прикосновении, — но глаза начинает щипать от слёз. Вместе. Как будто это очевидно. Как будто план Йена состоит в том, чтобы остаться рядом достаточно надолго, чтобы закончить с Микки серию детских книжек. Возможно, он вкладывает в это слишком много смысла. Микки не так уж много выпил и не имел привычки поддаваться меланхолии по пьяни, но всё когда-нибудь бывает в первый раз. Он шмыгает носом, прочищает горло от постыдного кома, которому не позволяет сформироваться должным образом. — Как скажешь, читака. Итак, эм. Ладно. Всё начинается с того, что все эти придурки бегают повсюду в странных грёбаных накидках, рассказывая о том, что их спас этот ребёнок. Чертовски странно, но неважно. Но есть ещё такой чувак, который, блядь, хуже всех, верно? Старый занудный мудак. Наверное, не даёт чаевых и жалуется на кофе и прочее дерьмо. Ну ты понял. В любом случае он там самый главный, в этой занудной компании, или типа того. И у него есть жена-стерва и ребёнок, и он видит этих придурков в каких-то ролевых костюмах и злится. Реально бесится, понимаешь? Микки старается рассказать всё, что помнит. Говорит и говорит, голос становится хриплым, хотя он говорит не громче шепота. Йен спит с открытым ртом и пускает слюни на подушку Мэнди. Его ладонь, тёплая и открытая, всё это время лежит на бедре Микки.

↫★↬↫★↬↫★↬