How I'm Imaginin' You | Как я тебя представляю

↫★↬↫★↬↫★↬

До того, как Микки устроился вышибалой, он думал, что народ тусит в клубах в основном летом. Может Чикаго и получил прозвище «Город ветров» из-за богатых мудаков-политиков, но это не означало, что там не было ветрено в буквальном смысле. Под конец сентября ветер из беспокойного и пропитанного городским смогом с песком и грязью становился всё холоднее и морознее, а после наступления темноты без толстовки с капюшоном на улицу выходить не стоило. С октябрём на Среднем Западе наступали и холода, а Микки ненавидел холод. Это слишком сильно напоминало о детстве в доме Милковичей, где невозможно было согреться: разбитые окна и пулевые отверстия в стенах пропускали внутрь ледяной ветер, а Терри постоянно пропивал деньги, прежде чем они успевали оплатить счёт за отопление. Микки чаще оставался в доме, и ощущал себя там как в ловушке — с Терри, у него было больше шансов получить пинка под зад, — на крышах заброшек, где летом он мог просиживать часами, становилось слишком зябко. Однажды, когда ему было четырнадцать, он, должно быть, сделал что-то, что по-настоящему разозлило Терри, потому что проснулся от того, что на него вылили ведро ледяной воды. Терри сбивчиво бормотал о том, что Микки то-ли пиво его выпил, то ли собрал не недостаточно денег, то ли отец не нашёл у него сигарет, которыми рассчитывал поживиться. Не раз Микки пытался где-то отсидеться. Обосновался в одном из заброшенных зданий, стены которого почти не пострадали, хоть как-то защищая от холода. Но этого было недостаточно, и с тех пор он носит в себе ненависть к холоду. По крайней мере, Аллен всё ещё достаточно зол на него, чтобы держать подальше от работы на входе. Сначала Микки бесился. Этот небольшой щелчок по носу за то, что он не пустил друга Аллена без платы за вход, уязвил больше, чем Микки хотел бы признать. Возможно, потому, что он слишком хорошо знал, в чём заключался «бизнес» чувака, знал, какую выгоду получал от этого Аллен. Паршиво, что его наказали за то, что он не пустил грёбаного сутенёра, но поскольку холода крепчают с каждым днём, Микки с удовольствием бродит по клубу, наблюдая за сальными чуваками, танцорами, и обычными веселящимися посетителями на предмет чего-либо подозрительного. Да, от гудящей толпы людей бывает становится слишком душно, и он потеет, но, по крайней мере, не дрожит от холода и воспоминаний, которые хотел бы стереть из памяти. Потирая ладони, он садится у пустого бара. Официальное открытие всего через пару минут, и тогда он будет слишком занят, слоняясь вокруг и выискивая подонков, чтобы беспокоить Джорджию по поводу выпивки. — Знаешь, алкоголь на самом деле снижает температуру тела. Так что, если тебе сейчас холодно, то выпив, замёрзнешь ещё больше. Микки требуется вся сила воли, чтобы не перепрыгнуть через стойку и не разбить глупо ухмыляющееся лицо Йена. Или просто схватить его и оседлать прямо там, на липком полу. Оба желания вспыхивают мгновенно, всякий раз когда он разговаривает с парнем, а теперь это происходит гораздо чаще прежнего. Сейчас Йен танцует только по будням, работая в баре по выходным и доводя Микки до бешенства. Микки блядь понятия не имеет, как ещё ему втолковать рыжему, что он не будет с ним трахаться. Не сказать чтобы он не хотел — он ещё как хочет — просто это бардак. Теперь одно наложилось на другое и всё запуталось ещё больше. Мало того, что они работают вместе, так Йен, кажется, видит в нем грёбаного потенциального папика или что-то в этом роде, а ещё он действительно немного нравится Микки. Ему нравится слушать, как тот болтает и смеётся с Джорджией, продолжая учиться приготовлению напитков у Айка. Нравится, что всякий раз, когда Микки ведёт себя с ним как мудак, парень улыбается и отвечает ему странными кокетливыми комментариями. Микки даже сейчас помнит о нём всякое дерьмо. Например то, что Йен изучает социологию, что у него куча братьев и сестёр, что он любит сэндвичи, но ненавидит майонез и считает маринованные огурцы тяжким бременем человеческого существования. В детстве он сломал ключицу, когда старший брат пытался научиться кататься на скейте, чтобы впечатлить девушку, и Йену тоже захотелось попробовать. У него на рёбрах дурацкая татуировка в виде белоголового орлана с автоматом в лапах, которую он замазывает всякий раз, когда танцует гоу-гоу, потому что терпеть её не может. Он любит шутки и всегда первым делом ест вишнёвые ириски. Микки ненавидит его. — У меня нет переохлаждения, умник, и тебя, блядь, никто не спрашивал, — Микки свирепо смотрит на него. — Кроме того, я не всегда выпиваю перед сменой. — Привет! — радостно приветствует его Джорджия, возвращаясь от крошечной раковины за стойкой, прижимая к груди поднос с чистыми бокалами, пока Йен не подскакивает и не забирает их у неё. Услужливый ублюдок. — Джек или Смирнофф? — Смирнофф, — отвечает Микки, самодовольно ухмыляясь Йену. Тот просто скрещивает руки на груди, закатывает глаза и произносит одними губами то, во что Микки отказывается верить: «гипотермия». Это кажется почти невозможным, но он выглядит ещё привлекательнее в джинсах и чёрной футболке, на которой нарисован бильярдный шар с цифрой восемь, чем покрытый блёстками и в крошечных шортах. Микки хочется ему вмазать. Просто потому, что это так нелепо. Кто, чёрт возьми, выглядит лучше в одежде? Словно почувствовав мысли Микки о желании навалять ему ни за что, Йен открывает рот, чтобы сказать что-то, что, вероятно, дало бы Микки повод сделать это. Но тут Джорджия ставит перед ним рюмку, наполненную до краёв и такую прозрачную, что Микки может видеть прямо сквозь неё. — Ностровиа, — добавляет она с преувеличенным акцентом, когда он выпивает залпом. На самом деле Микки никогда особо не любил водку. Её вкус напоминает ему запах медицинского спирта, которым в их семье пользовались при оказании первой помощи. Жжёт так же сильно, как в тот раз, когда Колин вытаскивал пулю из его бедра перочинным ножом, и Микки потребовалась пара таблеток окси, чтобы притупить боль. Это слишком резко, и успокаивает его примерно как удар в челюсть. — Ты неправильно произносишь, — говорит он, вытирая губы рукавом толстовки. Джорджия хмыкает, хватая его рюмку со стойки, прежде чем он успевает попросить добавки. Она протягивает её Йену, не отводя от него взгляда. Йен берёт её с привычной лёгкостью и высовывает язык, проходя мимо него. — Я послушала это в гугл переводчике, приятель, — натянуто говорит она. Микки закатывает глаза, позволяя ей ныть о том, как она разбирается в акцентах, потому что прослушала целый курс по методическому актерскому мастерству, а он просто кайфоломщик хренов, бла-бла-бла. Пока Джорджия разглагольствует, его взгляд блуждает, наконец останавливаясь на Йене, как на маяке, когда тот перегибается через стойку, чтобы поболтать с другим танцором. Парень мелкий и гибкий в том бесспорно юном образе, от которого толпы старпёров сходят с ума. Он хихикает над чем-то, что говорит Йен, взмахивает покрытыми тушью ресницами, и отвечает что-то, что заставляет Йена почти застенчиво пожать плечами. На вид он примерно того же роста, что и Микки, но это не мешает ему изображать из себя ребёнка. Облокотившись на стойку — будто он слишком маленький — он поднимает руку и кладёт её на предплечье Йена, поправляет повязку на голове, спрятанную в беспорядочных кудрях шоколадного цвета, и даже игриво покачивает задницей, чтобы показать Йену кошачий хвост, пришитый к шортам сзади. Йен говорит что-то, от чего танцор заливисто хохочет. Они общаются дружелюбно, им вполне комфортно. Танцор наигранно надувает губы, и Йен одаривает его своей слишком широкой улыбкой. Если бы Йен действительно захотел встречаться с коллегой, они бы хорошо смотрелись вместе. Это напоминает Микки, что на самом деле он не нравится Йену — не так, как танцор, — тот просто воспринял отказ Микки как вызов, или ещё какие глупости навыдумывал. Пока Микки смотрит на них, в его животе поднимается обжигающая волна, достигая самого горла. Она горькая и жгучая, как водка, и трясущиеся руки Мэнди, когда она накладывала ему швы зубной нитью со вкусом мяты. — Эй! Милкович! — Джорджия щёлкает пальцами у него перед носом. И чуть не лишается их, когда он вздрагивает, автоматически потянувшись за спину за пистолетом, которого больше не носит. Сейчас для этого нет причин. Это серьёзное нарушение условий УДО, да и Терри гниёт в какой-то братской могиле за городом. — Господи боже, что? — огрызается он, переводя взгляд с Йена, отмахивающегося от танцора бутылкой воды, обратно на неё с виноватым видом. Она смотрит на него с лёгкой улыбкой и поднятой головой. Как какаду, увидевший что-то новое и блестящее на полу своей клетки. — На что смотришь? — спрашивает она слишком сдержанно и беспечно, явно понимая, на что он смотрит. — Ни на что, блин, — врёт он слишком быстро. Слишком быстро и слишком бурно реагируя, чем выдавая себя с потрохами. Его поймали с поличным, пока он разглядывал… что-то. Поэтому он добавляет своим лучшим насмешливым тоном: — Просто на прикид или как там это называется. Насколько гейским это может быть? — В гей-баре? — Джорджия фыркает. — Вообще-то, мы отстали от всей этой истории с кошачьими ушами и хвостами. — Нахуя это вообще нужно? — он постукивает по стойке. Джорджия закатывает глаза, но наливает ему ещё одну порцию. Водка жжётся так же, как и в первый раз. — Видимо для Хэллоуина. — Какого чёрта? До Хэллоуина ещё… — Четырнадцать дней, — внезапно вмешивается Йен, перегибаясь через стойку рядом с ними точно так же, как когда болтал с танцором. Он достаточно близко, чтобы Микки мог сосчитать его веснушки даже в полумраке клуба. Его щёки краснеют, и водка тут не при чём. Боже, ему нужно потрахаться. — Да ладно! — Джорджия ухмыляется. — Вы собираетесь наряжаться все тринадцать дней до Хэллоуина? Во что-то такое же развратное? — Ауч, — смеётся Йен. — Но да. Чаевые просто фантастические, когда на тебе красный спандекс и дьявольские рожки. — Держу пари, горячая штучка, — хихикает Джорджия. Микки собирается сбежать. Заняться своей работой подальше от их весёлых шуток и легкого подтрунивания. Ещё одна сложность в том, чтобы видеть Йена вне окружения ублюдков, пытающихся схватить его за что-то ещё кроме пояса шорт, чтобы сунуть под них доллар, заключается в том, что так Микки видит, насколько тот дружелюбен. Как легко он заводит друзей и заставляет людей чувствовать, что они ему нравятся. Микки никогда никому не нравился, не считая родни, да и те вроде как обязаны были. Йен мог бы пойти в грёбаное похоронное бюро и подружиться с каждым скорбящим... Может даже с трупами. Это ничто иное, как лишнее доказательство того, что он не нравится Йену… Парню просто что-то нужно от Микки. И он не понимает намеков на то, что взять с него нечего. Словно чувствуя, что он вот-вот сорвётся с места, Джорджия одаривает его обманчиво небрежным взглядом. — Какие планы на Хэллоуин? Мини-сникерсы. Дерьмовые фильмы ужасов на Netflix, за подписку на который Мэнди расплачивается кредиткой своего бывшего. Напиться либо с Мэнди, либо без неё... Особенно, если нарисуется её новый лучший друг-гей. — Не работать, — говорит он вместо этого, пожимая плечами. Потому что это тоже правда. — Знаю, — Джорджия стонет так театрально, что Микки надеется, что в старших классах он выбил дерьмо хотя бы из одного помешанного на театральном кружке. — Тогда чё спрашиваешь, идиотка? — Пытаюсь быть вежливой, чёртов дикарь. Краем глаза он замечает, что Йен, улыбаясь ему, всё ещё склоняется достаточно близко, чтобы Микки чувствовал запах его дезодоранта. Губы сомкнуты и улыбка почти нежная. Микки его игнорирует. Он должен, иначе точно кого-нибудь убьёт. — У нас дома намечается небольшая вечеринка. Выпивка, конфеты, кровавые фильмы ужасов. Может, пицца, если найдутся лишние деньги. Мы хотели пригласить тебя, — продолжает Джорджия. — Мы? — невозмутимо спрашивает он, беспокойно барабаня пальцами по барной стойке. — Да, мы, — парирует она в ответ. — Сидни и я, дурачок. Они даже пригласили одного из своих друзей по работе. Говорят, их бариста актив и питает слабость к таким дерзким маленьким придуркам, как ты. Краем глаза Микки замечает, как подёргиваются пальцы Йена — длинные, с чистыми ногтями и красиво очерченной формы. Микки чувствует, как выпрямляется позвоночник, будто его внезапно проткнули стальным прутом. Для него это извечный инстинкт, как у животных, взбирающихся на возвышенность перед наводнением, сметающим всё на своем пути. Он не в шкафу. Не стыдится, что ему нравится, когда его трахают чуваки. Но каждый атом в его теле помнит, каково это — быть настороже, когда на его сексуальные предпочтения хотя бы намекают. Терри мёртв и с того света не вернётся, но старые привычки никогда по-настоящему не умирают. — Спасибо, но нет, — говорит он, барабаня руками по стойке, чтобы скрыть их беспокойную дрожь. Он встаёт со стула и отходит. — Надо пойти убедиться, что никто не лапает кисок. — Ты ничего не знаешь о кисках, Милкович! — кричит ему вслед Джорджия, её голос почти теряется в ритме музыки и гаме посетителей, которые уже толпятся внутри. Хотя он бы с ней не согласился. По крайней мере, в глубине души. В последнее время он ведёт себя как огромная киска, и ему отчаянно нужно, чтобы это прекратилось.

↫★↬↫★↬↫★↬

— Привет, задница, — говорит сестра, едва он отвечает на звонок. — Чего тебе, сучка? Пожилая женщина напротив хмурится, и он хмурится в ответ. Вагон не настолько переполнен, так что она может пересесть, если ей кажется оскорбительным то, как он с любовью обращается к своей сестре. — Ничего, если я сегодня приглашу к нам кое-кого? — Потрахаться типа? — спрашивает он, приподнимая брови в явном вызове старушке, щёлкающей языком и медленно качающей головой. Точно как учитель в первом классе, когда какой-то ребёнок не может усидеть спокойно во время сказки. — Думаю, я мог бы переночевать у Колина. Игс у него уже почти не бывает. — О боже, нет, — говорит она, слишком шокированная для той, кто обычно визжит как банши, когда у неё бывают парни. В конце концов ему пришлось сказать ей, чтобы она либо сдерживалась, либо, по крайней мере, сказала бедолаге, что у него плохо получается. — Я не собираюсь трахаться с ним, придурок… — Тогда зачем ты спрашиваешь, если не собираешься трахаться с ним, а? — перебивает он ровно через пять секунд после того, как показывает язык старушке напротив, теперь добавившей недовольное бормотание к упрекающему покачиванию головой. — Пытаюсь соблюдать соседский этикет! Когда-нибудь слышал о таком, придурок? — огрызается она. Он буквально видит, как она закатывает глаза, уперев руку в бедро. Возможно, вертится как сумасшедшая вокруг своей чёртовой дубинки, ожидая, что какой-нибудь бедняга перейдёт ей дорогу, чтобы она могла выбить из него дух просто за то, что он стоит у неё на пути, когда она злится на Микки. — У нас промежуточный тест по социологии, а он живёт с кучей братьев и сестёр, и учится как раз на факультете социологии, так что где я найду лучшего напарника, поэ… — Теперь это так называется? — Поэтому я спрашиваю, не будешь ли ты против, — чопорно заканчивает она, полностью игнорируя его. Наступает пауза, достаточная для того, чтобы он закатил глаза и открыл рот, прежде чем: — И я подумала, может ты мог бы купить по дороге пицца-роллы для нас. — Я, блядь, так и знал, — стонет Микки. — Я всего лишь мальчик на побегушках, верно? Который покупает закуски для тебя и чувака, с которым ты имитируешь оргазм, да? — Он гей! — визжит Мэнди, заставляя его вздрогнуть и отвести телефон от уха, в то время как пронзительный, металлический голос сестры продолжает кричать на него. Старушка по-прежнему смотрит свирепо, теперь прижав руку к груди, а уродливое ожерелье с крестиком туго обхватывает её морщинистую, обвисшую шею. До тюрьмы он, возможно, стащил и заложил бы его, чисто злорадства ради. Но теперь, отсидев своё, он просто говорит ей одними губами: «Сучки, понимаешь?» и наблюдает, как тот небольшой румянец, что был у неё на лице, исчезает в неуместном ужасе. В любом случае, её ожерелье лишь имитация золота. Ему едва хватило бы на пакетик травки. Сердитая тирада Мэнди продолжается, когда он снова подносит телефон к уху. — …итак! Будешь неудачником или поможешь нам с Йеном не стать недоумками, которых вышвырнули из колледжа, а? — С Йеном? — тупо повторяет он. — Твоего гейского лучшего друга зовут Йен? Он чувствует, как у него учащается сердцебиение, когда Мэнди снова кричит. Из-за промежуточных тестов в последнее время она более нервная, чем обычно, поэтому просто взрывается из-за каких-то мелочей. Её психиатр говорит, это реакция на травму или что-то в этом роде. Микки беспокоится только о том, чтобы у неё не начались панические атаки, и она не принялась опять резать себя. Адский характер у неё с подросткового возраста, он на такое никогда внимания не обращал, и сейчас не станет. Он не особо парится, когда она становится стервозной. Что, вероятно, и привело его в эту неразбериху в первую очередь, потому что он не может вспомнить, упоминала ли она когда-нибудь имя своего нового лучшего друга. Это не может быть Йен из «Сказки», с его широкими улыбками и веснушчатой кожей, на мечты о вылизывании которой Микки тратит слишком много времени. Глупо даже думать об этом. Имя распространённое, особенно учитывая, что все ирландцы считают Саутсайд своим домом. Мэнди так и продолжает жаловаться на тесты, средний балл и прочую хрень для умников, но скоро его остановка. Он надеется, что Ларри не отнимет у него слишком много времени. Чем скорее он вернётся домой и увидит, что друг Мэнди не рыжий с жилистыми мускулами, тем скорее сможет отругать себя за то, что вёл себя как педик по этому поводу. — Эй-эй-эй, — обрывает её Микки. — Остынь, пока в обморок не рухнула. У меня закончились сигареты, так что я всё равно собирался в магазин. Возьму я эти пицца-роллы. На другом конце раздается тяжёлый свист. Взрыв статического шума сигнализирует о том, что Мэнди наконец разжала кулаки, теперь, когда она и её приятель получат свою нездоровую пищу. — Спасибо, — натянуто говорит она, и он знает, что это не только за пицца-роллы. — Скоро выходить, — говорит он. Признание её благодарности только заставит её чувствовать себя виноватой, того и гляди опять слетит с катушек. Она и так достаточно взвинчена. Вероятно, будет такой до декабря, пока семестр не закончится. — Напишите мне, с каким вам, говнюкам, взять вкусом, — продолжает он. — Но я собираюсь в дерьмовую мексиканскую винную лавку на углу, так что губы не раскатывай. — С сыром и колбасой, пожалуйста! — Я сказал, напиши, шлюха… — Пока, Мик! Люблю тебя! — воркует она, прежде чем отключиться. Микки тяжело вздыхает, засовывая телефон в карман толстовки, когда вагон пыхтит и глохнет, останавливаясь. Когда он встаёт, старушка вцепляется в свою сумочку — уродливое стёганое нечто, созданное кем-то, кто, должно быть, был под кислотой, — будто боится, что он может выхватить её. Он издевается над ней, тыча большим пальцем себе в нос и не забывая показывать красующееся на костяшках F-U-C-K. — Увидимся! — говорит он ей с наигранной весёлостью, прежде чем устремиться к платформе. Она смотрит на него всю дорогу, вероятно прикидывая в уме, какую накатает жалобу в управление городского транспорта, пока будет ехать дальше.

↫★↬↫★↬↫★↬

К моменту, когда Микки врывается в их многоквартирный дом, он настолько взбешён, что почти забывает, что новый лучший друг Мэнди может оказаться тем самым парнем, на которого он дрочил не раз. Любой, имеющий хоть одну клетку мозга не стал бы его винить. — Мэндс! — зовёт он, пинком захлопывая дверь и небрежно бросая пакеты, за которые ему пришлось заплатить, на столешницу. — Что?! — кричит она из гостиной так же громко. В их перекрикивании нет никакой необходимости, они живут в крошечном пространстве, звук легко и свободно распространяется по комнатам — совсем как мягкие звуки музыки, играющей в гостиной, совершенно не похожей на суровый рок, который они оба предпочитают. — Иди готовь свои грёбаные пицца-роллы, — хрипло требует он, заглядывая в гостиную через небольшой проём между кухонными шкафчиками и рабочей столешницей. Он видит только тёмные корни волос Мэнди и разбросанные по полу бумаги. — А сам не можешь? — ноет она, совсем как в их детстве, когда она просила его купить ей сигареты, потому что у самой ещё не было поддельного удостоверения личности. — Нет! — жалуется он, всё же включая их древнюю духовку, чтобы та разогрелась. — Я не твоя чёртова мать! Он слышит хлопок учебника, за которым следует протяжный стон и быстрый топот ног. Когда она врывается на кухню, он задерживается на секунду, чтобы получше рассмотреть гостиную. Но кроме полупустой бутылки лимонно-лаймового гаторейда и потрёпанного камуфляжного рюкзака, который выглядит так, словно какой-то деревенщина купил его в настоящем армейском магазине, друга Мэнди нигде не видно. Вероятно, это не Йен из «Сказки» в любом случае. — Где твой парень? — спрашивает он, открывая пиво. Мэнди хмурится, ставя один противень с сыром и один с пицца-роллами в тихо потрескивающую духовку. — В ванной, — отвечает она, убирая остальные продукты. Пиво в холодильник, печенье с начинкой и рамен в шкафчики, хлопья на полку рядом с банкой кофе. Её раздражённый хмурый взгляд сменяется лёгкой улыбкой, когда она видит пакет с шоколадными мини-пончиками, которые он купил для неё, но она никак это не комментирует. — Итак, что заползло тебе в трусы, что ты так бесишься? — говорит она вместо этого, потому что она ужасный человек. Микки облокачивается затылком о холодильник, вздыхая немного драматичнее, чем этого заслуживает ситуация в винном магазине. Во всём виновата Джорджия. Чистый драматизм, который она вкладывает во всё, подобен заразной болезни, распространяющейся без предупреждения. — Блядь... — он замолкает, устало потирая лицо. — Ты когда-нибудь платила за пакеты? В магазине. Мэнди замирает, явно сбитая с толку. Он знал это. — Э-э... У «Евклида»? — она забирается на стойку. — Да вроде нет, — признаётся она в ответ на кивок Микки. — По крайней мере, не припомню такого. А что? — Потому что эта старая сука взяла с меня по четвертаку за каждый! — закипает Микки, чуть не выплёвывая пиво от ярости. Мэнди откидывается назад, опираясь на руки, лениво покачивая босыми ногами, как будто не находит ничего более забавного, чем страдания Микки по поводу очевидного завышения цен на полиэтиленовые пакеты. — Это пятьдесят центов, Мик. — Это дело принципа, — возражает он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Я знаю, что эта старая сука прицепилась именно ко мне. Мэнди фыркает, грубо тыча его в бедро пальцем ноги. — Лупа милейшая дама. Видимо, проблема в тебе. — Именно! — восклицает он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на ухмылку сестры. — Она всегда становится у чёртовой кассы, когда я туда захожу, как будто я собираюсь вскрыть этот древний кусок дерьма, — жалуется он. — Для этого мне пришлось бы нанять взломщика из какого-нибудь Индианы Джонса. А ещё она постоянно… бормочет, бля. Мэнди хихикает. — Бормочет? — спрашивает она, тут же потянувшись за его пивом в своей несносной манере младшей сестры, пока он не смягчается и не передаёт ей бутылку. — Ага, сучка, — говорит он, когда Мэнди открывает крышку при помощи одного из своих колец, — бормочет. Но по-испански, думая, что я её не понимаю, но я… — Боже, — стонет Мэнди. — Я совсем забыла, что мне нужно сдать зачёт по иностранному языку, я точно всё просру. Можешь сделать за меня? — Блядь, нет! — В ужасе Микки стонет так яростно, что пиво чуть не идёт у него носом. Он кашляет и брызгает слюной, явно задыхаясь, но Мэнди — как всегда, безразличная — просто продолжает скулить: — Ну же, Мик, пожалуйста? Ты почти свободно говоришь! Я запишусь на онлайн-тест! Никто даже не узнает! — Ты что, с ума сошла? — хрипит Микки, делая ещё один глоток пива, чтобы промочить горло: — Не говорю я свободно. Я знаю ровно столько, чтобы заключать сделки с наркотиками, чтобы Терри не наебали на бабки. — По сути, это одно и то же! — спорит Мэнди, снова тыча в него пальцами ног. На этот раз, готовый к её выпаду, он хватает сестру лодыжку, на что она вцепляется в его за волосы и начинает дёргать. — Отпусти, Микки! Я пошутила! — Сама отпусти, шлюха! — Микки хмурится, замечая, что пальцы ног Мэнди не покрыты облупленным лаком, как обычно, а выкрашены в глянцевый ярко-красный. Он отпускает её лодыжку, но не раньше, чем добавляет толчка для пущей убедительности. — Ты разве не заниматься собиралась? — обвиняет он, грубо потирая голову, где Мэнди выдрала ему несколько волосин. — Кто накрасил тебе чёртовы пальцы на ногах? — Я. Мэнди отводит от него убийственный взгляд и поворачивается — теперь лучезарно улыбаясь — к человеку, стоящему в проёме кухни. Микки задаётся вопросом, не упал ли он, ударившись головой, когда выходил из кабинета Ларри. Или, может, Лупа зарядила ему битой по голове, когда он выходил из магазина. Может, Мэнди только что вырвала ему не только часть волос, а вцепилась в скальп и добралась до мозга, выковыряв его своими острыми ногтями и дешёвыми кольцами, потому что он должно быть мёртв. Мёртв и попал в ад. Или, по крайней мере, в какое-то похожее место, потому что Йен грёбаный Галлагер стоит у него на кухне. Йен из «Сказки» — лучший друг его младшей сестры. Он знает её фамилию и был в его чёртовой ванной. Но у него всё ещё хватает наглости мило улыбаться Микки. Как будто он не понимает, какого хуя вытворяет, и думает, что ему всё сойдет с рук, потому что он невъебенно великолепен. Микки убьёт его. Он просто обязан. Он позволил этому дерьму продолжаться достаточно долго, и то, что парень использовал Мэнди, стало последней каплей. — Эй! — Мэнди радостно приветствует его, спрыгивая со стойки. — Это мой брат Микки. Он… — Мы знакомы, — выдавливает Микки, глядя Йену прямо в глаза и надеясь, что факт предстоящего убийства ясен. Парень явно нравится Мэнди. Может, не в том самом смысле, но больше, чем большинство людей. Это право, которое нужно заслужить, когда дело касается их, и очевидно, что Йен лгал. Кроме того, Милкович — не самая распространённая фамилия. Не может быть, блядь, чтобы этот рыжий придурок не знал, кто такая Мэнди. — Знакомы? — Мэнди прищуривается, прежде чем снова перевести взгляд на Йена за объяснениями. Микки чувствует, как его челюсть сжимается. Ему тоже интересно. Во что, чёрт возьми, играет Йен, заигрывая с Мэнди. Йен кивает, слабо улыбаясь Мэнди и ясно считывая выражение сдерживаемой ярости на лице Микки. Хорошо. — Мы, э-э... — он смущённо потирает затылок. — Вообще-то, мы работаем вместе. Мэнди усмехается, добродушно тыча Йена кулаком в плечо. — Не может быть, чтобы ты был вышибалой, Йен. — Я не вышибала, — смеётся Йен, потирая место на руке, куда приземлились острые костяшки Мэнди. — Я бармен и… — его взгляд быстро скользит по Микки, прежде чем вернуться к Мэнди. — И танцую. Но только по будням. Микки замирает. Он не ожидал, что Йен с готовностью признает, что не только знаком с ним по работе, но и скажет правду о том, чем занимается. Не то чтобы парни-стриптизёры были чем-то необычным. Но стриптизёр в гей-клубе? Чуть меньше нормы. А в Саутсайде? Это всё равно что признать, что ты увлекаешься порно с клоунами и детьми. Это стопроцентный безвозвратный билет на выбивание зубов. В тощем теле Мэнди нет ни капли гомофобии. И никогда не было. Она была первым человеком, которому Микки признался (ещё до своего грандиозного каминг-аута, который привёл к большому количеству крови и убийству), и она злилась только из-за того, что он не сказал ей раньше. Мэнди не похожа на остальных тупиц, которые называют Саутсайд своим домом. Но то, как она загорается, когда Йен упоминает, что он грёбаный гоу-гоу, вызывает кислотный привкус во рту Микки. — Не может быть, бля, — смеётся она, легонько пихая Йена. Это игривое движение смягчает его позу, возвращая ему ту расслабленную и уверенную манеру, с которой он двигается — танцует, разливает напитки, даже ходит — от этого кислота в горле Микки обжигает, как слишком горячая вишенка тлеющей сигареты. — В стрингах расхаживаешь, или что ты там носишь? — дразнит Мэнди. — Нет, — Йен улыбается ей, такой умный и добрый, — друг, которого Мэнди заслуживает, который, блядь, не станет использовать её, потому что её брат его отшил. Микки знает, что секс-работа требует столько же умения очаровывать людей, сколько и манипулировать ими. Всё это часть разводилова. Он не может винить в этом бизнес. Но он может винить себя за то, что позволил себе подумать, что какая-то часть Йена может быть настоящей. Микки такой идиот, и теперь Мэнди снова пострадает из-за него. Ублюдок. — Я ношу шорты. Они довольно симпатичные, похожи на некоторые из твоих, — дразнит Йен в ответ, заставляя Мэнди хихикать. Микки должен уйти. Если он не уйдёт прямо сейчас — оставив счастливый смех сестры и улыбающееся лицо придурка, который использовал её, чтобы отомстить ему, — он отрежет Йену грёбаный язык. Примется бить его, пока у того не выпадут зубы. Впечатает в стену, пока повсюду не осыплется дешёвая штукатурка и асбест. — Мне, блядь, пора, — говорит Микки, ни к кому конкретно не обращаясь. Мэнди смеётся вместе с Йеном и умоляет его показать ей несколько движений, но поспешное бегство Микки к двери, кажется, заставляет её вспомнить, что он всё ещё там. — Мик, подожди, — говорит она. — Пицца-роллы почти готовы. Поешь с нами! С Йеном ты оказывается уже знаком, так что всё классно! — Нет, — твёрдо говорит он, отказываясь смотреть в большие глупые щенячьи глаза Йена и вместо этого сосредотачиваясь на пытливо нахмуренном личике Мэнди. — Я не знаю его, а он не знает меня. Я пойду покурю. Наслаждайся своей чёртовой едой. Он слышит, как Мэнди зовёт его вслед, но игнорирует это. Он грубо отталкивает Йена с дороги, прежде чем захлопнуть дверь квартиры точно так же, как всего несколько минут назад.

↫★↬↫★↬↫★↬

Микки выходит из дома и идёт в другой дерьмовый магазинчик на углу квартала, чтобы купить ещё две пачки Marlboro Red, прежде чем потащиться домой. Когда он заходит в квартиру, Мэнди и Йен сидят за кофейным столиком: строчат заметки и тихо разговаривают о всякой ерунде. Мэнди не утруждает себя поднятием глаз, но Йен смотрит. Он одаривает Микки слабой, застенчивой полуулыбкой. Конечно же, извиняясь за то, что вот так свалился ему на голову. Но Микки не отвечает взаимностью. На самом деле, он смотрит на Йена сердитее, чем когда-либо, прежде чем с громким топотом направиться к себе. Только там, в безопасности своей пустой комнаты, он начинает закипать. Он непрерывно курит из окна, бесцельно просматривает объявления о вакансиях на телефоне и закипает. Загружает ёбаный Гриндер, удаляет не успев добавить какие-либо свои фото, и закипает. Слушает смех Мэнди и более низкий голос Йена, который что-то болтает, и закипает. Он закипает, и закипает, и закипает, чёрт возьми. Кажется, что его собственная кожа душит его. Она какая-то неправильная и слишком плотно облегает кости и мышцы. Костяшки гудят от потребности ударить по чему-нибудь, вибрирующей под кожей как резиновая лента — потрескавшаяся и ссохшаяся от времени, но натягиваемая всё туже и туже… Пока не лопнет. Он выходит из своей комнаты, зная, что если останется взаперти слишком долго, то сломает что-нибудь, чего не хотел бы. Например, свой телефон, или тумбочку, или руку. Его план состоит в том, чтобы натянуть ботинки и толстовку, прежде чем унести ноги. Потребность что-то уничтожить рассеивается до уровня, который он может контролировать; он никого не ударит — не может. Он хочет ударить Йена. Отчаянно. Но Аллен убьёт его, если Микки поставит на этом хорошеньком личике фингал под глазом. Ларри уже намекает, и Микки не намерен терять работу или возвращаться в тюрьму. Поэтому он сбегает. Или, по крайней мере, сбежал бы, если бы чуть не столкнулся с шестифутовым рыжим придурком, обнимающим его младшую сестрёнку так, словно ему на неё не насрать. — Какого хрена? — ворчит Микки, находясь всего в нескольких секундах от того, чтобы послать всё к чертям собачьим, повалить Йена на пол и выбить из него всё дерьмо на глазах у Мэнди. — Эй! — Мэнди улыбается, сверкая зубами, в уголках её глаз появляются морщинки. Она так счастлива, что Микки действительно с ума сойдёт, если Йен не уберётся из его чёртовой квартиры в ближайшие тридцать секунд. — Йен как раз уходил, и я подумала… — О, да? — впервые за весь вечер он обращается к Йену. На лице Мэнди мелькает шок, чуть приглушая её улыбку. Йен, кажется, просто застывает — одетый в зелёную толстовку на молнии, которая абсолютно недостаточно тёплая для октябрьского вечера в Иллинойсе, — уставившись на Микки с таким беспомощным нетерпением, что Микки тошнит. Йен кивает. — Я провожу тебя, — предлагает он с гримасой, судя по тому, как тает улыбка Мэнди и её брови в замешательстве сводятся вместе. Но Йен, кажется, просто сдувается, улыбаясь ему с закрытым ртом и испытывая облегчение от того, что Микки не пырнул его ножом. — Конечно, — говорит он, заканчивая прощаться с Мэнди, и ждёт, неловко покачиваясь на носках. Я не расстроен, — напоминает себе Микки. Он не может чувствовать себя виноватым из-за того, что защищает Мэнди. Он в долгу перед ней после стольких лет. Вот что действительно важно. — Пошли, чувак, — наконец рявкает Микки, стоя у двери, по очереди щёлкая костяшками в ожидании окончания прощаний Мэнди и Йена. Она провожает его так, будто Йен отправляется на войну, а не в свою маленькую дыру где-нибудь в Фуллер-парке. Мэнди пристально смотрит на него, но Йен просто подтверждает их планы позаниматься завтра днём, прежде чем последовать за Микки в коридор, радостно помахав рукой. В это время все остальные жильцы их дыры либо где-то ширяются, либо демонстративно игнорируют всё за пределами своих запертых дверей. Микки не собирается убивать парня — не то чтобы его поймали, если бы он это сделал, — но в его крови как провод под напряжением продолжает гудеть всё та же потребность причинить ему достаточно боли, чтобы произвести впечатление. Ощущения такие же, как в детстве. Когда он был самым маленьким питбулем Терри. Поток ярости покалывал кожу, вызывая тошноту и головокружение, и утихал только тогда, когда он прикладывал биту к чьему-то колену, ботинок к чьей-то руке, кулак к чьей-то челюсти, чтобы закольцевать боль. Ему, как всегда, становится плохо, только здесь нет никого, кто назвал бы его за это слабаком. Они проходят половину коридора, когда Йен заговаривает. Ему удаётся произнести «итак», прежде чем Микки срывается. Он прижимает Йена к стене между 209 и 211 квартирами с быстротой, которой никто из них не ожидал. Он давит предплечьем на его ключицу, чтобы удержать, свободной рукой прижимая ткань толстовки к его животу — на случай, если его долговязая задница замахнётся в ответ, Микки сможет легко швырнуть его на пол и взять верх. Йен удивлённо хрюкает, когда его спина грубо впечатывается в стену. Его глаза расширяются, а лицо краснеет от шока и гнева. Как уроженец Саутсайда он сжимает кулаки, но старается пока их не поднимать. — Что за… — Какого хрена ты творишь, Галлагер? — Микки обрывает его рычанием. — А? Что это, блядь, было? — Что происходит, блядь? — парирует Йен, впервые звуча и выглядя по-настоящему сердитым. Его руки поднимаются быстрее, чем ожидал Микки, и отталкивают его. Микки охотно подчиняется, но при этом дёргает Йена за толстовку на себя, заставляя спотыкаться. — В чём твоя проблема, Микки? — требует Йен, напрягаясь, когда Микки снова прижимает его к стене, но даже оказавшись нос к носу с ним, отказывается отступать. — Ты моя проблема, ебучий сталкер, — усмехается Микки, глядя в раскрасневшееся лицо Йена. Рыжая прядь выбилась из зачёсанных на затылок волос и упала на лицо, когда Микки толкнул его, вяло и печально свисая над растерянной морщинкой на лбу. Он чувствует тошноту и злость на себя за то, что обычно ухмыляющиеся губы Йена застывают в гримасе отвращения. — Какого хрена ты используешь Мэнди, сучара? — выплёвывает он. — Я веду себя как мудак с тобой на работе, и ты что? Решил прицепиться к Мэнди, чтобы доказать свою правоту? Заставить её думать, что тебе на неё не наплевать? — он наблюдает, как у Йена недоверчиво отвисает челюсть, будто он поверить не может, что Микки говорит что-то настолько дико нелепое. Хотя Микки насрать. Он продолжает сыпать угрозами, в кои-то веки благодарный за то, что его соседи южане не лезут не в своё дело, несмотря на крики. — Для чего ты с ней подружился, мать твою? Чтобы ранить её чувства, или что? Потому что я не упал к твоим ногам? Я обидел твою трусливую душонку, потому что не хочу платить за привилегию трахнуть тебя? Потому что не хочу быть твоим чёртовым папиком, как любой другой старый мерзавец? В этом дело? Йен просто смотрит на него — взъерошенный, красивый, с кривоватой челюстью, стиснутой так, что, должно быть, у него болят зубы, — прежде чем откашливается невесёлым смешком и закатывает глаза. Всё его тело перекатывается в такт движению, когда он делает шаг назад. Это напоминает Микки игривые грязные телодвижения Йена во время танцев. Грациозный и сильный, он всегда осторожно выводит его из зоны досягаемости какого-нибудь морщинистого старпёра, при этом пряча чаевые за пояс. Он всегда подмигивает клиенту, прежде чем повернуться, чтобы найти Микки (постоянно держа его в поле зрения) и глупо показать большой палец вверх. Желчь, состоящая из стыда и ярости, обжигает Микки горло, и он почти чувствует, как она выплёскивается наружу, когда Йен огибает его. — Пошёл ты, Микки, — бросает он с отвращением и усталостью в голосе, даже не утруждая себя тем, чтобы грубо толкнуть его плечом по пути. И по какой-то причине пассивность Йена приводит Микки в ещё большую ярость. — Эй! — рявкает он, спеша догнать более широкие и сердитые шаги Йена. — Не убегай, грёбаное ссыкло… Схватив Йена за толстовку на плече, он собирается оттащить его назад. Повалить на пол. Сделать хоть что-нибудь. Но едва его пальцы касаются потёртой ткани, Йен дёргается. Достаточно быстро, чтобы Микки не успел среагировать, он выворачивается, хватает Микки за запястье своей огромной рукой, разворачивает и прижимает спиной к стене между квартирами 222 и 224. Йен швыряет его, будто Микки ничего не весит, даже с учётом добавленного веса, который обычно придают ему агрессия и жестокость. Микки солгал бы (даже в этот момент почти праведного гнева на какого-то чувака, который снова использует Мэнди как инструмент), если бы сказал, что от того, как Йен грубо обращается с ним, у него не разливается тепло в животе. — Мэнди — моя подруга, мудак хренов, — рычит Йен, его лицо так близко, что Микки может видеть веснушки на веках и губах. Чувствовать запах консервированных помидоров и колбасы со специями в горячем дыхании. — Я дружу с ней не ради того, чтобы насолить тебе и не ради какого-то ебанутого плана мести, который ты напридумывал в своей голове, эгоцентричный засранец, — продолжает он, подходя так близко, что кончики их носов соприкасаются, и Микки практически ощущает на языке вкус пицца-ролов, которые Йен ел ранее. — Она милая, классная, и совсем не похожа на своего дерьмового брата, который слишком боится всего и вся, чтобы даже подумать о том, что кто-то действительно может захотеть узнать его получше, — шипит он почти в рот Микки, сжимая его запястье, прижатое к голове. Микки мог бы вырваться из хватки. В лучшем случае это эффектно, и ему ничего не стоит врезаться лбом в нос Йена или пнуть его по колену, чтобы сбить с ног. Но в его поведении есть что-то такое, что заставляет Микки нервничать. Это горячо. Йен горяч. Это не новость, но множество горячих парней никогда не делали того, что делает Йен: даёт ему серьёзный отпор. Это не какая-то кокетливая игра, а сжатые кулаки и оскаленные зубы. Микки проглатывает всё это, стиснув зубы, чтобы не сделать что-нибудь ужасающе глупое, например, поцеловать его. — Думаешь, я поверю, что ты не знал её фамилии? И не подлизался к ней после переклички или типа того? Потому что здесь полно славянских ублюдков, сука. Но не с нашей фамилией, — бросает он вызов. Йен закатывает глаза, его губы изгибаются в яростной гримасе. — Это не твоё грёбаное дело, но я пропустил первое занятие, и Мэнди одолжила мне конспекты. Я не знал её фамилии до сентября, — объясняет он сквозь зубы, сжатые так крепко, что Микки поражается, что вообще его слышит. — Она взрослый человек, ты не можешь выбирать ей друзей. О ней заботятся и другие помимо тебя. Не все хотят причинить вам двоим боль, и ты ограничиваешь себя и её, думая так. Перестань быть грёбаным мудаком и переступи через себя! — яростно выплёвывает Йен. Он ещё раз резко сжимает запястье Микки, прежде чем отпустить его так же быстро, как и схватил. — Увидимся на работе, — бормочет отступающая стена спины Йена, похоже теперь, когда он надрал Микки задницу (и не в том смысле, в каком бы Микки хотел), весь его запал кончился. Микки наблюдает, как Йен топает к лестнице, сердцебиение кажется слишком громким, слишком сильным для его тела. Каменный стояк в джинсах смущает. Но более того, он остался униженным в обшарпанном коридоре своего жилого комплекса из-за того, что был именно тем, кем его назвал Йен: гиперопекающим мудаком.

↫★↬↫★↬↫★↬

Хотя технически Микки не работает по понедельникам, обычно он подменяет Джея. Тупица воротит нос от наличных, потому что по понедельникам обычно пусто, и только мальчики гоу-гоу крутятся на платформах. Джей считает, для него это «слишком по-гейски». К счастью, Микки одновременно гей и не тупица, когда дело доходит до денег, поэтому он принимает любую неубедительную отговорку, которую Джей ему скармливает, и подменяет его. Но на этот раз, когда приходит сообщение (его тётю нужно отвезти в клинику), Микки игнорирует его. Потому что ему не так уж сильно нужны дополнительные деньги. Очевидно. Его сбережения выглядят прилично, даже после покупки нового дивана. Ему пришлось проставиться пиццей, выпивкой и травкой для Игги и Колина, чтобы те помогли затащить его наверх. Они с Мэнди немного шиканули, когда она докинула из своих. Теперь у них один из тех Г-образных диванов, какие они видели в «По домам»! на MTV или в ситкомах со счастливыми семьями из высшего среднего класса. Он весит целую тонну и едва помещается в их гостиной. Но он удобный: мягкий, но не продавленный, цвета «лунный камень» или «восточный волк», или ещё какого-то дерьма. Микки в душе не ебёт, да ему и похуй, главное чистый и без коричневого цветочного узора в пятнах крови. Плюс, он хочет побыть сегодня дома. На всякий случай, если Мэнди вернётся с занятий пораньше. В воскресенье у неё случилась паническая атака, более сильная, чем обычно, сказался стресс из-за промежуточных экзаменов. И хотя он ни хрена не может с этим поделать, кроме как наблюдать за ней с чувством яростной беспомощности и прятать все острые предметы, валяющиеся вокруг, он всё равно хочет быть дома. Ради неё. Не в «Сказке». Хотя она не упоминала Йена. Что Микки не будет анализировать, потому что он не сучка, но если бы он это сделал, он мог бы подумать, насколько это странно. Мэнди не затыкалась, болтая о нём, но стоило Микки его проводить и вернуться с раскрасневшимся лицом и явной жаждой убийства, написанной на нём, и она больше не вспоминает о Галлагере? Нет. Это не похоже на Мэнди. Её любопытная задница, вероятно, отправила сообщение Йену сразу после того, как Микки отмахнулся от её вопросов и захлопнул дверь в свою комнату. И Йен, ублюдок с девизом «делиться — значит заботиться», вероятно, выложил ей всё. Но видимо, он не злиться на неё из-за этого, иначе она бы точно что-то сказала. Плешь бы Микки проела по этому поводу. Но она этого не сделала. Значит, либо Мэнди очень медленно планирует его убийство, либо Йен ей не сказал. Две абсолютно невозможные вещи, но он и не переживает насчёт этого. Совершенно. Это просто наполняет его тем же паническим страхом и тошнотворным гулом предвкушения, что и во время жизни с Терри, когда Микки вечно ожидал момента, что выкинет что-то хоть отдалённо гейское и будет забит до смерти. Сказал ли Йен что-нибудь Мэнди? Что она планирует сделать с Микки? Вероятно, убьёт, как сделал бы Терри. В зависимости от того, ненавидит ли её Йен. И Микки не стал бы её винить. Не только Йен удерживает его дома в понедельник, но и куча другого дерьма. Кроме того, по понедельникам у него выходной, это просто он сам обычно соглашается работать. Неофициально. Что он и говорит Джорджии, когда она присылает ему смайлик с косыми глазами и цепочку вопросительных знаков. Это заставляет его чувствовать себя слабым. Бесполезным. Но он всё равно остаётся дома. Он желает Мэнди удачи на промежуточном экзамене и не думает о Йене, который трясёт задницей после промежуточного экзамена. Он также игнорирует сообщение, которое отправляет ему Джорджия, рассказывая о сегодняшнем костюме Йена — очевидно, офицера полиции — и спрашивая, не послужил ли причиной его отсутствия на работе какой-нибудь возможный допрос в полиции. Потому что, надо полагать, она ещё и Йена о нём спросила и получила, по её словам, «определённо холодный ответ». Он бы солгал, если бы сказал, что её сообщения и общая глупость не заставляют его хоть немного улыбнуться, но он игнорирует эти сообщения. А что вообще он мог ответить? Да, извини, Йен теперь ЛУЧШИЙ друг Мэнди, и я разозлился на него, потому что подумал, что он каким-то образом использует её, потому что интересуется мной? Очевидно, я ошибся. И теперь мне так неловко, что я думаю, что даже съесть живую гремучую змею будет менее болезненно, чем увидеть его без крайней необходимости? Нет уж, спасибо. В этом тумане жалости к себе его и обнаруживает Мэнди, когда он сидит на их новом диване в боксерах и ест чёртов тост в десять вечера. — Милый, я дома, — устало говорит она, бесцеремонно роняя сумку, прежде чем растянуться на той части дивана, которая проходит перпендикулярно другой секции. Части, которую она упрямо называет гусём, хотя он сказал ей, что это глупо. — Как прошло? — спрашивает он, потому что так положено, пытаясь украдкой стереть капли клубничного джема со своей груди. Мэнди потягивается, прежде чем ответить. Поднимает руки над головой и упирается пальцами ног в стену прогнувшись всем телом, почти как кошка, наконец-то улегшаяся вздремнуть. — Неплохо. Может, где-то и ошиблась, но это неважно, — говорит она, медленно наклоняя голову из стороны в сторону, ожидая, когда хрустнет где-нибудь в области шеи, прежде чем повторить движение. — Я была в библиотеке, пока старая сука, что работает по вечерам, не выгнала меня, — добавляет она. — Йен должен был встретиться со мной, но, видимо, ему нужно было на работу или ещё куда. Микки фыркает, не обращая внимания на крошки, вылетающие у него изо рта: — Ага, ещё б. Он работает по понедельникам. Он тебе не сказал? Просто кинул? Мэнди на мгновение замолкает, и это всё, что нужно Микки, чтобы понять, что он угодил прямо в её ловушку. Он не знает, почему чувствует, как по спине пробегает холодная волна смущения. Зачем она расставила ловушку и чего надеется этим добиться, он тоже не знает. Микки не смотрит на неё, но всё равно видит, как сестра садится и косится на него. Он сосредотачивается на дурацком ситкоме по телевизору с такой интенсивностью, что почти забывает, что Мэнди смотрит на него. Молчаливо и расчётливо. Она всегда была самой умной из выводка детей Терри, а с его смертью стала только умнее. Она ждёт, надеясь, что он что-нибудь скажет. Он понятия не имеет, что. Потому что ему нечего сказать. Мэнди наконец отводит взгляд, лениво смотря ситком с Микки. Это ужасно, в том смысле, в каком ужасны все ночные шоу на местных каналах. Какой-то парень делает что-то глупое и пытается скрыть это от своей жены при помощи одного из своих ещё более глупых друзей. Двое его детей вмешиваются, отпускают шутки, которые сопровождаются закадровым смехом. Добавьте сюда сексистский комментарий, жену, которая узнаёт обо всём и утешает своего мужа-идиота. И так по кругу. Он никогда не понимал подобные шоу, но не может отрицать, что смотреть их увлекательно ровно настолько, чтобы не иметь желания вставать в поисках пульта, когда ты жутко устал. Посреди одного из тех ехидных, сдобренных намёками комментариев детей, за который любой ребёнок Милкович летел бы дальше, чем видел, Мэнди внезапно заговаривает: — Итак, видимо, он тебе не нравится, — говорит она. — Не-а. Он идиот, раз лжёт своей долбанной жене... — Я имела в виду Йена, — прерывает она его напускное непонимание, её тон ясно даёт понять, что ей это известно. — Да мне пофиг. Он и не должен мне нравиться, Мэндс. Он не мой друг, — уклоняется Микки, не совсем солгав. Даже не отводя взгляда от разыгрывающейся перед ним драмы, он знает, что Мэнди выжидающе смотрит на него. Он чувствует, как напрягаются плечи и спина, будто готовясь к возможной драке. Он не собирается драться. Не с Мэнди, но ничего не может поделать с напряжением, охватывающим тело. Старые привычки и всё такое. Но, на удивление, Мэнди не подталкивает его. Не говорит, что спрашивала не об этом, или чтобы он перестал вести себя как мудак по отношению к её другу. Она даже не упоминает его метод избегания, которому Терри всегда их учил. (Не вздумайте начать что-то отрицать, блядь. Это вызывает подозрения. Просто не отвечайте ни на какие вопросы, которые будут вам задавать. Заставьте ублюдков попотеть.) — Он сказал, у вас с ним возникло какой-то недопонимание или вроде того. И поэтому он тебе не нравится, — продолжает она, игнорируя ответ Микки. И хорошо. Он толком и не ответил. Но на самом деле дело не в этом. — Вы реально сплетничаете обо мне, а? — усмехается он. По-прежнему отказываясь смотреть на неё в открытую, краем глаза он наблюдает, как Мэнди пожимает плечами. — Он неправ? — спрашивает она. — Насчёт недопонимания и того, что он тебе не нравится. Микки вздыхает и так сильно тычет ногтем большого пальца в висок, что начинает щипать. — Он неправ, ясно? Он просто... Неправ. Насчёт всего, хорошо? Можем мы теперь прекратить этот гребаный допрос, Закон и порядок? Мэнди фыркает, швыряя ему в голову одну из подушек, которые настояла купить. К счастью, её прицел в положении лёжа дерьмовый, поэтому она промахивается. На его счастье, потому что Мэнди умеет швыряться вещами, как никто другой, у них у всех есть шрамы, подтверждающие это. — Это не допрос, идиот. Я просто проверяю, не убьёшь ли ты его, если он придёт на Хэллоуин. — С чего бы меня это волновало? — спрашивает он, делая глоток пива и громко отрыгивая. — Его волнует. Он не хочет ставить тебя в неловкое положение или типа того, — говорит Мэнди с плохо скрываемым нетерпением. Как будто Микки — ребёнок, которого она отчаянно пытается научить убирать за собой. Он открывает рот, собираясь сказать ей, как глубоко Йен может засунуть своё «волнует», но тут Мэнди твёрдо заявляет: — Он хороший парень, Мик. Правда. Просто позволь ему быть милым. Микки встаёт, уставший и разочарованный в себе, покрытый тонким слоем крошек от тостов, которые почему-то ужасно чешутся. Он бросает пульт в сторону Мэнди, прекрасно зная, что она не собирается смотреть телевизор. — Не морочь мне голову, Мэндс. Мне этого дерьма не нужно, ладно? — он допивает остатки своего пива, понимая, что лопнет, как маленькая сучка, но ни при каких обстоятельствах он не собирается тратить выпивку впустую. — Галлагер меня не побеспокоит, если придёт. Ни на Хэллоуин, ни в любой другой день. Так что можешь приглашать его в гости или что там ещё. Мне плевать. Всё ещё лёжа на диване, Мэнди смотрит на него, повернув голову на подушке лицом к нему. Кажется, она не собирается вспороть ему живот, и разрыдаться в любой момент тоже не собирается. Она смотрит на него, как на домашнюю работу или на схему тех веток метро, которыми они никогда не пользуются, поэтому им нет нужды на самом деле в них разбираться. Она смотрит на него так, словно пытается что-то понять, и Микки это бесит. Он может пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз он видел, как она так на него смотрела, и это всегда приводило к чёртовой неразберихе. Он не допустит, чтобы этот взгляд стал одним из тех, что всё усложняют. — Ты хреновый лжец, Мик, — мягко говорит она. Без вызова, без упрёка. Просто как факт. Небо голубое. Не суй пули от одного типа пистолета в другой. Может, Микки будет слегка беспокоиться из-за присутствия Йена Галлагера в их квартире. Но он не чувствует, что у него волосы на загривке встают дыбом, как это могло быть с кем-то другим. Даже Игги и Колин получили бы локтем по рёбрам или носком ботинка по почкам. Но не Мэнди. Не потому, что она девчонка, и не потому, что в последнее время её настроение слишком неустойчивое. А потому, что они с Мэнди близки. Самые близкие по возрасту и самые близкие в том, чтобы вместе прятаться от ярости Терри. Даже в их подростковые времена, существуя по диктуемому Терри принципу «выживает тот, кто лучше всех умеет приспособиться», они больше всего защищали друг друга. Ещё до той ночи, которая поставила всё в тупик и свела их всех вместе раз и навсегда. — Пошла ты. Я вру как дышу, Мэнди. И тебе это хорошо известно, — рассеянно парирует он, потому что уж что что, а врать он мастак. Кому угодно, только не ей. Она просто пожимает плечами, поворачивается к телевизору и переключает на канал с каким-то ночным ток-шоу, в котором белый чувак-ведущий отпускает дурацкие шутки, от которых аудитория в студии сходит с ума. Она даёт ему выход, на что он обычно ощетинился бы. Ему не нужны поблажки. Никогда не были нужны. Но он слишком устал для того, кто весь день ни хрена не делал, и ему достаточно вдалбливали в голову, что если кто-то тебе что-то даёт, ты берёшь это и уносишь ноги так быстро, как только можешь. — Спокойной ночи, Мик. Люблю тебя, — говорит Мэнди экрану телевизора. — Спокойной, шлюшка. Я тебя тоже, — говорит он тому же экрану, прежде чем удалиться по коридору в свою комнату.

↫★↬↫★↬↫★↬

Удивительно, но проходит целых четыре дня, прежде чем Джорджия устаёт держать свой нос подальше от чужих дел. После второй неестественной и явно неловкой смены, которую она разделила и с ним, и с Йеном, он ожидал, что она не выдержит и потребует ответов, почему они не болтают и не бросают друг на друга взгляды, как раньше. Как будто они герои её любимой мыльной оперы, и вышли за рамки сюжета. Но она сдержалась, лишь искоса бросая на них тяжёлые взгляды и наблюдая, как растаяла глупая улыбка Йена, когда он увидел Микки в баре. И как Микки отказывался от своего обычного сидения в баре, когда видел, что Джорждия с Йеном обмениваются дружескими шутками. Микки и сам знал, да плюс она дала понять, продолжая намекать издалека всякий раз, когда ему удавалось протолкаться к бару в моменты, когда Йена не было в непосредственной близости. Она размахивала перед ним всеми своими намёками, как червяками на крючках, оставляя их такими пугающе неподвижными, что было бы глупо не клюнуть. Но он дурак и тупица, поэтому никогда не заглатывал наживку. Но, по крайней мере, он был в хорошей компании — потому что, если Йена заманивали в её сети так же, как и его, тот тоже никогда не попадался. Выводы, основанные исключительно на том, как низкорослая и надутая Джорджия начала относиться к нему. Но Микки всё ещё шокирован, когда в четверг перед Хэллоуином Джорджия отказывается налить ему виски. Она в дьявольских рожках, оставшихся от вторничных нарядов, с космато-зелёной стрижкой пикси и говорит ему (без своих обычных жеманных поддразниваний), что пока он не извинится перед Йеном, выпивки ему не видать. — Что? — рявкает он, сведя брови в замешательстве и раздражении. — С какого перепуга ты решила, что я должен извиняться перед ним? — Я не знаю! — признаётся она, взволнованно и немного надувшись. — Понятия не имею, и это раздражает! Я знаю только, что ты был более скрытным мудаком, чем обычно, и когда Йен видит хотя бы намёк на твою угрюмую задницу, ему внезапно срочно нужно мыть бокалы! Микки сглатывает комок стыда, застрявший в горле. — Ты злишься, что он на самом деле занимается своей работой? Джорджия заметно надувается от возмущения. Точь-в-точь как попугаи на видео, которые вот-вот придут в ярость, завидев другого попугая в своей клетке. Но прежде чем она успевает начать ныть, Энджел материализуется словно из воздуха. Высокая и темнокожая, с бритой головой и самым свирепым лицом сучки, которое Микки когда-либо видел, она совсем не соответствует своему имени. Он уверен, что может надрать задницу любому, кто тут работает, но главный бармен — совсем другое дело. Микки, вероятно, и ей смог бы надрать задницу, но после этого ему бы всю жизнь пришлось ходить, оглядываясь. Она устрашающая. Даже для него, который вырос среди неонацистов и копал могилы для жалких ублюдков, убитых Терри. — От него воняет тоской, Милкович, — Энджел свирепо смотрит на него, перекидывая через плечо ящик тёмного ликера, будто пушинку. Микки был бы впечатлён, если бы его не слишком отвлекало чувство уныния из-за её слов о «тоске» Йена. — Исправь это, — говорит она. Ни угрозы, ни намёка на хмурый взгляд, лишь холодная, беспрекословная завершённость. Вероятно, ей никогда раньше не приходилось угрожать кому-то, чтобы получить то, что она хочет, зачем начинать сейчас? Но Микки не какой-то сопляк. Он не действует по чужой указке, даже если и понимает, что неправ. — Какого чёрта я должен... — начинает он, но натыкается на неестественно тёмный взгляд Энджел. — Исправь это, — повторяет она медленнее, как будто он мог просто не услышать её из-за музыки. — Или я запрещу тебе торчать в баре. Я серьёзно, Милкович. Будто получив пощёчину, он не может удержаться от того, чтобы посмотреть ей вслед, когда она уходит — ящик грациозно балансирует на её плече. Джорджия заканчивает приготовления в баре, безуспешно пытаясь притвориться, что не бросает на него полу-удивлённые полу-извиняющиеся взгляды. Он еле слышно бормочет ей «увидимся», прежде чем практически убежать из бара и от первой лекции, которую прослушал с тех пор, как был десятилетним пацаном. Джорджия окликает его, но он игнорирует её. По крайней мере, публика по вечерам четвергов вполне сносная. В основном это молодые люди, примерно его возраста или чуть старше. Менее мерзкие и менее женатые. Им больше нравится пить и танцевать друг с другом, чем пытаться стащить кого-нибудь из гоу-гоу мальчиков с платформ, чтобы те потанцевали на их коленях. Они редко устраивают драки и не становятся агрессивными, что делает работу в такие вечера лёгкой, а то и немного скучной. У Микки не много работы, но много времени, чтобы избегать зрительного контакта с Йеном — или чёртовым Кёртисом, — пока тот танцует в каком-то дурацком распутном костюме. Микки бродит по клубу, приглядывает за посетителями, которые выпивают, пристают друг к другу и забавы ради покупают для своих хихикающих друзей приватные танцы. Он продолжает двигаться — глаза бегают по сторонам, будто Терри всё ещё жив, а Микки только что потрахался с одним из своих регулярных перепихонов в заброшке в Саутсайде и направляется домой. Он не позволяет взгляду задерживаться надолго. Слишком долго задерживаться на Йене — в красных латексных шортах, висячих коричневых ушках, прикреплённых к оранжевым волосам, и чёртовом собачьем ошейнике — когда тот игриво потирается задницей о колени какого-то краснеющего парня. Возможно, он позволяет своему взгляду задержаться на мгновение или два. Достаточно долго, чтобы увидеть, как Йен принимает чаевые от краснеющего парня и его весело улюлюкающих друзей. Йен улыбается парню — мило и по-доброму — и наклоняет голову, когда тот говорит ему что-то, от чего его друзья действительно сходят с ума. Йен моргает, застигнутый врасплох, но принимает купюру, протянутую парнем, прежде чем тот устремляется к бару вместе со своими шумными друзьями, которые похлопывают его по спине. Затем Йен поднимает глаза — будто собачий костюм наделяет его сверх слухом или чем там ещё, чёрт возьми, — и видит, что Микки пялится на него. Едва пробило одиннадцать, но Микки чувствует нервозность и тошноту, поэтому выбегает в переулок, чтобы выкурить свою первую сигарету за ночь.

↫★↬↫★↬↫★↬

Переулок пуст, когда он выходит на свой последний перекур за смену. Это неудивительно. Время близится к половине четвёртого, и бо́льшая часть хихикающей толпы давно разошлась. Более того, ранним утром холодно из-за ветра и промозглой сырости. В переулке, конечно, хоть отчасти комфортнее, чем на открытой улице, но на самом деле слишком холодно, чтобы засидевшиеся в клубе посетители захотели заняться чем-то другим, кроме как добраться до своих тёплых квартир и завалиться спать, чтобы не чувствовать начинающегося похмелья. Он и сам бы хотел оказаться в тепле своей квартиры, но ничего не поделать, клуб закроется в четыре. До тех пор Микки наслаждается жжением в лёгких, когда вдыхает, позволяя большому пальцу прижиматься к раскалённому колёсику зажигалки — просто чтобы впитать любую капельку тепла, какую только может. Он думает о сообщении, которое Мэнди отправила ему ранее, снова спрашивая, уверен ли он, что Йен может переночевать у них на Хэллоуин. Он ответил «да» по крайней мере десять раз. И каждый раз это было искренне. Но Мэнди хорошо разбирается в людях (лучше, чем все они), и хотя он по-прежнему отказывается рассказывать о себе и Йене что-либо ещё, кроме того, что уже рассказал, она знает, что что-то тут не чисто. Естественно, она ошибается. Потому что между ними ничего нет. Вообще ничего. Он думал, Йен запал на него, и да, Микки хотел бы с ним покуваркаться. Но у него есть грёбаные мозги, так что он понимает, какой катастрофой это бы обернулось, даже если предположить, что Йен флиртовал с ним не только ради денег. Но ещё он идиот, потому что решил, что Йен так сильно хотел отомстить за то, что он его отшил, что подружился с его младшей сестрой и преследует их. Это настолько тупо и унизительно. Не только потому, что со стороны Микки глупо было думать, что это действительно имеет смысл, но и потому, что вряд ли такие парни, как Йен Галлагер, могли бы настолько заинтересоваться им. Йен не только невероятно горяч, но и приятен. Он наверняка раздаёт милостыню бездомным. Плюс, у него будет настоящая работа, требующая диплома. Он построит карьеру. На социальной работе. В грёбаном Чикаго, не меньше. Потому что он горячий, милый и порядочный. Не то что Микки. Микки бывший заключенный, вздрагивающий всяких раз, когда слышит гулкий, невнятный голос какого-нибудь старого пьяницы. По крайней мере раз в неделю ему снятся кошмары такой интенсивности, что он просыпается, размахивая кулаками и весь в поту. Он достаточно приличный любовник (как он думает) и знает каждый наркопритон, каждого торговца оружием и каждую контору для отмывания денег в Чикаго, но это не совсем то, что можно отнести к положительным качествам в разделе «о себе» на грёбаном сайте знакомств. Он облажался на всю жизнь, и все это знают. И он такой непробиваемый идиот, если думает, что Йен, увидев всё это, всё равно зайдёт так далеко со своего правильного пути, лишь перепихона ради. И ещё бо́льший идиот, что сопротивляется ему в этой дерьмово-бредово-сумасшедшей манере. Микки прекрасно знает, что кто-то вроде Йена не увидит в нём больше, чем коллегу, с которым приятно потрахаться, всего лишь какого-то скрытного мудака, с которым можно пофлиртовать, и которого можно подначивать, чтобы скоротать время между разливанием напитков и тряской задницей. Так что нет. Мэнди ошибается. Между ними ничего нет. Ничего, кроме дикого гейского смущения Микки по поводу всего этого. Поэтому да, Мэнди может пригласить его посмотреть кино, поесть конфет и попить пива, чтобы отпраздновать окончание промежуточных экзаменов. Микки не против. Здорово, что Йен всё ещё хочет быть другом Мэнди после его идиотского поступка. Микки может переночевать у Колина — который, наверное всё равно куда-нибудь забурится, да там и отрубится, напившись, — а Мэнди и Йен могут остаться в квартире одни, без Микки, ошивающегося поблизости. Он лениво водит большим пальцем по колёсику зажигалки — уродливой розовой BIC, которую Мэнди забыла на стойке, — бездумно зажигает её, затягиваясь второй сигаретой. Он может признаться себе, что тянет время. Клуб почти пуст, и Йен воспользовался затишьем, чтобы проскользнуть к барной стойке. Он рассмешил Джорджию, заставил Айка смеяться, и даже невозмутимое лицо Энджел изменилось в сторону чего-то не такого стервозного. Микки не хотел видеть его и думать о том, что его шорты могут оказаться и вовсе нарисованными или что, когда он сидит за стойкой бара, над его преступно очерченным прессом выступает небольшая складка жира. Он не хотел думать о том, что написано на крошечном кулоне в форме сердца на его собачьем ошейнике или о том, какие конфеты он, вероятно, съест, расположившись на новом диване Микки позже на этой неделе. На самом деле, он думает о том, насколько сильно он не думает о Йене, что щелчок-скольжение-хлопок задней двери пугает его больше обычного. Он так быстро поворачивает голову, что роняет зажигалку, которую нервно крутил, на землю. Его сердце болезненно колотится о кадык, когда он видит Йена, неловко стоящего у двери. Он кутается в ту же толстовку и ярко-красные спортивные штаны, что и раньше, пальцы уже слегка дрожат, сжимая пачку «Camel». — Прости. Я могу… — Всё нормально, — бурчит Микки, не давая Йену закончить. Тот колеблется всего мгновение, прежде чем позволить холоду и потребности в никотине взять верх над тем, каким жалким он, вероятно, находит Микки. — Нейтральная территория переулка или что-то в этом роде, — добавляет Микки без надобности, прежде чем наклониться, чтобы поднять украденную зажигалку. — Нейтральная территория, значит? — размышляет Йен, стоя на почтительном расстоянии от него и засовывая сигарету в рот. — Потому что мы находимся по разные стороны и поэтому нуждаемся в оговорённой нейтральной территории? — его голос приглушён из-за фильтра, когда он пытается чиркнуть своей собственной дерьмовой BIC. Но Микки почти уверен, что слышит обычную дразнящую интонацию Йена и закатывает глаза. — Потому что мы оба не можем курить в этой дыре или у главного входа, вот почему... — добавляет он, широким жестом указывая на пространство перед ними. Грязная, кирпичная, заваленная мусором и залитая мочой Швейцария. Йен издаёт тихий смешок, который переходит в невнятное «вот дерьмо», когда ему не удаётся высечь пламя. Комбинация из не заправленной зажигалки и явной дрожи Йена. Микки на секунду тычет языком в уголок рта, прежде чем приходит к выводу, что он, конечно, униженный идиот, но не садист. — Иди сюда, — приказывает он гораздо мягче, чем намеревался, маня долговязую задницу Йена вниз быстрым движением розовой BIC Мэнди. Йен скептически моргает, глядя на него, прежде чем тяга к никотину снова приходит на помощь, и он наклоняется, чтобы позволить Микки прикурить для него сигарету. — Итак, я могу считать, что ты даёшь мне прикурить в качестве извинения? — легко спрашивает Йен, выдыхая дым. Его тон непринуждённый, но не поддразнивающий, — мягкий, и от него Микки только чувствует себя ещё более сумасшедшим, но просто пожимает плечами. Проглатывает своё смущение, как рюмку дешёвой водки. — Как хочешь, — говорит он окуркам и синим обёрткам от презервативов у своих ног. — Но тебе, наверное, стоит воспринять это как повод взять с собой куртку на работу, чтобы не дрожать так сильно, господи. — У меня есть куртка, — возражает Йен напряжённым голосом, задерживая дым в лёгких на несколько мгновений, прежде чем выпустить его — клубящийся и несправедливо сексуальный — из открытого рта. — Просто держу толстовку в шкафчике, чтобы быстро накинуть на перекур. — Чувак, тут холодрыга, — возражает Микки, засовывая ледяные руки в карманы куртки и разговаривая с сигаретой. — С таким же успехом ты мог бы стоять тут в своём дурацком костюме. — Сурово, — язвительно замечает Йен, сгорбив плечи от особенно сильного порыва ветра. — Значит, ты не любитель собак? Микки переводит взгляд с уличного мусора на него. Йену следовало бы злобно насмехаться над ним из-за психов Микки и идиотских предположений. Как жестокие девчонки-подростки в средней школе. Он первый начал, чёрт возьми, сам поведя себя как противная школьница, и всё же Йен дружелюбен. Дружелюбен, болтлив и всё ещё немного кокетлив (даже если Микки начинает понимать, что кокетство просто обычная часть личности Йена). Это странно. Йен должен был назвать его мудаком. Неудачником. Может, дразнить его, а не отпускать глупые шутки. Психиатр Мэнди сказала бы, что он слишком много думает. Вероятно, так и есть, но на данный момент он, блядь, ничего не может с этим поделать, кроме как ответить на вопрос Йена. Поэтому он пожимает плечами. — Я люблю собак, — признаётся он, выпуская дым из носа при выдохе. — Хотя не знаю, что за собака стала бы носить такие короткие шорты, как у тебя. Йен хмыкает, будто размышляя. Он шаркает носком кроссовки по куче пепельного гравия, прежде чем заговорить: — Но тебе всегда больше нравились кошки, да? — спрашивает он слишком беспечным и небрежным тоном. Микки не может не посмотреть на него, удивлённый и смущённый одновременно. — Мэнди сказала мне, — тупо поясняет он. — Ты подкармливал бездомного котёнка, когда вы были детьми, верно? Несмотря на холод, Микки чувствует, как что-то обжигающее поднимается у него внутри от осторожного вопроса Йена и его больших, серьёзных глаз. Он явно пытается не подать вида, упоминая Мэнди и её доверие к нему, как будто в этом нет ничего особенного, вот только Йен ни хрена не умеет держать лицо. Микки отводит взгляд от его зелёных глаз, похожих на глаза лани, закуривает ещё одну сигарету, чтобы подумать, как именно ему следует отреагировать. Потому что да, он любит кошек больше, чем собак. Осенью после смерти мамы они с Мэнди действительно подкармливали рыжего полосатого котёнка. Сестра назвала эту морду Тыковкой, а он воровал банки с кошачьим кормом из магазина на углу, принадлежащего какому-то чурке. Микки всё ещё видит котёнка в своей памяти так же ясно, как метафорическую оливковую ветвь в руке Йена. Он опять затягивается, так быстро, что становится немного больно. Джорджия сказала ему всё исправить, верно? — Да, — отвечает он, не глядя на Йена. — Она рассказала тебе, что произошло после того, как наш отец узнал? Йен делает затяжку собственными запинающимися прокуренными лёгкими, и Микки уже не в первый раз жалеет, чтобы ему больше не приходится говорить кодовым языком. Поскольку Терри давно мётв, это настолько глупо, что он может подойти к первому встречному твинку и попросить отсосать, но всё ещё не может ориентироваться в водах извинений. Доверять людям в простых вещах. И в сложных. Интересно, что Терри возненавидел бы больше. Йен перестаёт увиливать и заглатывает наживку. — Да, — признаётся он, вся лёгкость сменяется мягкостью, возможно, даже грустью, если её правильно интерпретировать. — Извини, — добавляет он так, будто действительно имеет это в виду. Микки стискивает челюсти, пожимает плечами, словно пытаясь стряхнуть что-то тяжелое. — Мне не нужны твои извинения, чувак, — хрипло уверяет он. Йен не виноват, что владелец магазина, грёбаный козел, стуканул Терри, когда тот зашёл за сигаретами. Йен не виноват, что Микки получил сломанное запястье и выбитый молочный зуб за то, что украл что-то бесполезное, а не еду или выпивку. Он не виноват, что, когда они все пришли из школы, потому что опека снова прицепилась к Терри, на кофейном столике рядом с метом, который Терри курил ранее в тот день, лежал облезлый рыжий котёнок Мэнди с явно сломанной шеей. Йен рядом с ним фыркает. Это звучит странно из-за смеси разочарования и нежности. — Знаю, что не нужны. Но я всё равно хочу сказать тебе, что мне жаль, что так случилось, — объясняет он тем же слегка смеющимся, но в основном раздражённым тоном. — Мэнди сказала то же самое. Вы, ребята, странно похожи, — говорит он, и это должно раздражать Микки, но Йен говорит об этом не со злостью, а так, словно находит это очаровательным. Так, будто ему нравится его злобная младшая сестра и сам он тоже. — Ты нас не так хорошо знаешь, — коротко напоминает ему Микки, потому что это совсем не должно звучать так, будто они ему нравятся. Мэнди может быть. Но он? — Не потому что не пытался, — отвечает Йен, наконец, наконец-то окончательно разозлившись. Он тушит окурок о кирпич, прежде чем выбросить в открытый мусорный контейнер. — Я хочу узнать вас, — заявляет он почти с вызовом. — Мэнди моя подруга, а ты... — Какой-то парень, которому ты хотел подрочить в знак благодарности за то, что он делал свою работу, — невозмутимо говорит Микки, подначивая его в последний раз в надежде, что Йен остановится раньше, чем его бешено колотящееся сердце. — Да, — прямо говорит ему Йен, встречая его широко раскрытые глаза самым серьёзным взглядом, который Микки когда-либо видел на его улыбающейся физиономии. — То есть, это был бы, по крайней мере, минет. Я не дешёвка, — уточняет он так небрежно, будто его не волнует, что внутренности Микки превращаются в кашу от его бесстыдного заявления в грязном переулке за каким-то захудалым бойстаунским клубом. — Ты горячий, и ты мне нравишься. А я нравлюсь тебе. — Не делай такое лицо, я не слепой, деньги тут ни при чём, — добавляет Йен так же откровенно, как и раньше. В его тоне нет ни намёка на флирт, только открытая честность. — Но всё нормально, правда. Я могу понять намёк, — продолжает он, несмотря на молчание покрасневшего Микки. — Ты всё же забавный, злобный и явно не полный мудак, по словам Мэнди. Я могу держать свой член при себе, и, может, мы сможем стать… типа, друзьями… или что-то вроде того. Если хочешь.… Или хотел. Или, по крайней мере, мы можем нормально общаться. — Пытаясь взять себя в руки, когда наконец запинается, он отводит взгляд от Микки, засовывая руки в карманы толстовки. — Я бы этого хотел. Хотел бы быть твоим другом или кем угодно. Поскольку мне сказали, что я должен ясно дать тебе это понять. Микки чувствует, что его руки дрожат, и не от стремительно падающей температуры октября. На самом деле после речи Йена у него в животе горячая беспокойная августовская жара. Ощущение ассоциируется с сильным опьянением, Микки разгорячённый, нервный и, может быть, даже немного вспотевший, с накатывающими приступами тошноты. Сейчас это нравится ему не больше, чем когда он в стельку. Но он может признать, что ему нравится, как пылают щёки Йена. Ему нравится, что, хотя тот явно дрожит в своей толстовке и спортивных штанах, он ждёт на холоде, пока Микки что-то скажет. И Микки только потому отвечает, что на самом деле не хочет, чтобы Йен замёрз до смерти. — Сказали, значит? — он чешет висок. — И кто же? — Одна маленькая птичка, — говорит Йен. — Вообще-то, две птички, но ты умный, сам догадываешься. Микки не может сдержать лёгкой улыбки. Он, конечно, всё ещё говорит недомолвками. Но Йен нет. Он не знает, нравится ему это или он это ненавидит. — Значит... Друзья или… Или что-то в этом роде, да? — говорит он, потому что понятия не имеет, как ответить мягко или умно. Уголок губ Йена дёргается — тень одной из его слишком широких улыбок. — Или что-то в этом роде, — легко подтверждает он, кивая, будто они дали какую-то клятву на крови или заключили сделку с наркотиками. Микки ничего не может с собой поделать. Он улыбается дурацкой серьёзности Йена. Словно тот принял какое-то важное, веское решение, а не повторил неуклюжее согласие Микки. — Иди внутрь, — говорит ему Микки. — А то замёрзнешь здесь до смерти, и мне придётся заполнять кучу бумаг и разбираться со всей волокитой. Йен хмыкает, но охотно направляется к двери. — Ты же знаешь, что Аллен не позволил бы тебе подать заявление о смерти на территории его клуба. Тебе пришлось бы тащить меня по крайней мере через квартал. Микки проводит рукой по губам, стирая глупую девчачью ухмылку в ответ на подмигивание, которое получает, прежде чем Йен исчезает в дверях.

↫★↬↫★↬↫★↬