Melody of the River Styx/Мелодия реки Стикс

Летними ночами, окутанными мягкой лаской вечернего бриза, когда сумеречное небо окрашивается в оттенки синего и кораллово-розового, всегда было невероятно красиво. Светлячки мерцают, как крошечные фонарики, в пышной зелени травяного ковра, их слабое сияние вспыхивает и гаснет, когда они перелетают с травинки на травинку. Вдалеке одинокий сверчок выводит свою меланхоличную серенаду, прерываемую отдаленным уханьем совы, и его мудрые глаза безмолвно наблюдают за безмятежным сном леса. Воздух насыщен пьянящим ароматом цветущей сирени и жимолости, смешивающимся с землистым ароматом влажной почвы и легким привкусом древесного дыма, доносимым теплым летним ветром. Слышится звонкое плескание воды, блики переливаются по листве кленовых деревьев. Бархатистая ночь окутывает лес, отбрасывая длинные извилистые тени, которые танцуют на лесной подстилке, как будто сами деревья ожили и шепчутся о своих тайнах в темноте. Звёзды мерцают, словно блестки, небрежно разбросанные по темнеющему небу цвета индиго, и каждая из них – сверкающая ледяная точка света, которая кажется как-то ближе в эти теплые летние вечера. Когда луна поднимается все выше, ее серебристые лучи пробиваются сквозь листву, отбрасывая чарующее пятнистое сияние на лесную подстилку. — «Знаешь, Я тоже сначала не верил. Долго думал, что это… Что-то типо галлюцинаций или полочек от лекарств.» Тихий шепот рассек ночную тишину, будто самый острый нож и говорящий опёрся на дерево, что было совсем рядышком. Парень немного молчит, будто раздумывая что сказать. Все посторонние звуки будто померкли, оставляя слышным только этот тихий, шипилявый голос. — «Я тоже.. Тоже думал, что это галлюцинации…» — Говорящий номер два обладал более высоким тембром голоса, но, почему-то, неуверенным. И вот, два запутавшихся в себе, в мире, ребята стоят у реки в окружении клиновых ветвей, смотря друг на друга, совсем как на дурачков. — «Тебе снился сон, где ты умираешь? Или что-то типа того? Появлялись родимые пятна?» — шипилявит первый. Книга. Отец. Машина. Удар. Скрежет колес. Хруст. Кровь. Боль. Темно. Тошнота. Тошнота. Тошнота. Тошнота. Тошнота. Тошнота. — «Снилось. Весной.» — ещё тише говорит второй. — «Слушай, что я тебе скажу. Мне тоже снилось. Переборщил с таблетками на голодный желудок. Но это было три года назад. Я… не верю, что это был сон.» — «Что ты имеешь ввиду?» — голос дрожит. — «Еще не понял? Мы мертвы, Норман. Это – мир после смерти. Лимб, ад, рай, Вальхалла. Называй как хочешь. Я не понимаю, как это работает, но… Когда некоторые люди находятся здесь слишком долго – они пропадают. И тогда все, кроме тебя, забывают, что этот человек существовал.»

***

Харон никогда не казался себе привлекательным. Чего ж в нем такого особенного? Его внешность – посредственна, выглядит он совершенно обычно, не отличаясь от других. Почему же людей так тянет к нему? Харон списывал все на свою сущность. В каком-то смысле это его проклятие: нравится людям не потому, что ты талантлив, красив, харизматичен или умен, а потому что ты просто имеешь такую природу. А люди тянулись к нему, просто потому что Харон был. Люди интересные существа… Харон лениво потянулся, размяв руки от долговременной работы с деревянным веслом, и глянул на часы. Было без десяти семь, а значит, совсем скоро проснется Алан – будет с кем поговорить. «Алан мне нравится, — размышлял Харон, — и мы с ним, вроде как, друзья. И от него приятно пахнет апельсинами. Алан часто врал. Тогда он начинал пахнуть перцем. А когда ему грустно – запах старого металла. Интересный.» Когда первые лучи рассвета проникают сквозь оконные стекла, темнота медленно рассеивается мягким, неземным сиянием. Небо, еще мгновение назад имевшее глубокий оттенок синего, начинает преображаться, постепенно приобретая безмятежный лавандовый оттенок. Крошечные облачка, окрашенные в малиновые и золотые тона, ловят лучи восходящего солнца и загораются, превращаясь в огненно-янтарные искорки на бледно-голубом полотне небес. Горизонт, где встречаются земля и небо, раскрашен захватывающими дух мазками кораллово-розового и ярко-оранжевого цветов, как будто кисть художника, окунутая в акварель, провела по этому пространству. По мере того, как солнце поднимается все выше, цвета становятся ярче, переходя в ярко-золотой, а затем в ослепительно белый, когда само светило появляется над горизонтом. Свет льется через окно, разгоняя тени и освещая комнату теплым, нежным сиянием. Харон обожал рассветы. Снаружи мир пробуждается к жизни, словно под аккомпанемент торжествующей песни восходящего солнца. Птицы щебечут свои утренние мелодии, а легкий ветерок шелестит листьями, нашептывая секреты грядущего нового дня. Кроме прочего, конечно, просыпались не только птицы и прочие ранние «зверушки». Взгляд Харона внимательно скользит по дереву, что масло под окном его скромного жилища, замечая прочие детали: слизняк размером с ладонь, с набором человеческих глаз, дальше у нас не совсем естественная кошка со змеёй вместо хвоста… Тяжёлый вздох и Харон лишь отводит взгляд. Все привычно. Он давно привык к этому, давно смирился с этим. Только он знает. Бремя знания – тяжёлое, но чего ж поделать? Никто никогда не поверит в то, что он скажет, в этом нет ничего плохого! Люди – привыкли к естественным, привычным вещам, а Харон таковым не был. Послышался глухой звук «дзынь» - уведомление мобильника, Харон не стал смотреть сразу, медлительно приподнимаясь с кожаного кресла. Кожа приятно заскрипела, когда парень провел по ней ладонями для лучшей опоры. Первая, вторая, третья, четвертая… Оглядев свою квартирку с минималистичным ремонтом, со скудным количеством мебели – белое кожаное кресло, небольшая кровать, шкаф для одежды, окно и пару декоративных элементов, второкурсник медленно двигается в коридор, где скользит взглядом по зеркалу и в очередной раз отвлекается на «дилинь-дилинь-дилинь». Наконец, вытащив из кармана небольшой мобильный телефон, такими часто пользуются люди, которым мобильный нужен был только «для работы», Харон махнул по экрану вниз, просматривая уведомления. Пять сообщений от «Алан бро»: «Доброе утро», «Мне такой сон приснился», «Я с глазами в пять рублей сидел, когда проснулся», «Как встретимся расскажу», «Лан пойду лицо полировать». Харон, хоть и не вольно, улыбается. Достаточно забавный Алан часто был причиной приподнятого настроения, ведь сам был достаточно «шабутным» по своему характеру. Ему нравилось проводить время с Аланом, нравилось общаться с людьми, нравилось есть человеческую еду, нравилось ощущать культуру людей, нравилось... Нравился и Норман, и Майкл, и милая буфетчица... Нравится... Нравилось больше, чем то, как рос он. Он, хоть и был ребенком с необычным происхождением, имел относительно неплохое детство. У него много братьев и сестер, каждого из них Харон невероятно любил, но... Встав на свой законный пост - он чувствовал себя скованным. Неполноценным. Хотелось знать больше о человеке, что стоит на борту его лодки. Как он жил? Чем он жил? Что же на самом деле это такое - люди? Это и заставило Харона отдалиться от семьи, чтобы поселиться... Здесь. Место не живых, не мертвых. Его свой собственный комфортный “уголок”, место, который он с радостью выбрал для собственного проживания. Да, конечно, в мифах это место воспринимается людьми совершенно не так - Поля Асфоделей. Это было царство, куда навечно было отправлено подавляющее большинство людей, которые, как считалось, не заслуживали ни Елисейских полей, ни Тартара. Место из “ничего”, покрытое невероятными комочками белоснежных стебельков асфоделей, в окружении редких кустарников и голых деревьев. На деле все не так. Это - продолжение мира, его отражение, его “загробное” существующее. В прошлом, много веков назад, он, может, и выглядел как поле с милыми цветами, сейчас - совсем нет. Харон лениво скользит мимо зеркала, задевая ногами раскиданные по полу куски старого пергамента и несколько кусков льняной ткани, раздраженно отпихивая их в сторону. Харон на скорую руку печатает пару сообщений, с просьбой встретиться и, получив удовлетворительный ответ, кидает телефон на кресло у входа, тот подскакивает и со стуком валиться на пол. Отражение в зеркале, совсем не теплое, не ласковое, глядело на Харона своими шестью леденящими, пустыми глазами. Жуткое существо просто уставилось на него, иногда потряхивая какой-то из шести своих рук, поправляя что-то. Харону не страшно. Как бы не было странно, но боятся собственного отражения - глупо, верно?

***

Норман медленно поднимается с постели, чувствуя, как голова наливается свинцом, становится невероятно тяжелой, в животе привычно крутит, да и ладно. Голова у Нормана болела часто и сильно, началось это относительно недавно, но Да Люз быстро приспособился, научившись игнорировать. Ступая тяжелыми ногами по холодному полу своего дома, Норман неуверенно глядел по сторонам. Галлюцинаций стало в несколько раз больше. Страшно. После того, что ему рассказал Алан страшнее еще сильнее. Как ему вообще реагировать? Плюнуть и забыть, “жить” дальше? Норман так не может. Как можно жить дальше, если ты жив не до конца? Даже думать об этом странно. Стоит ли вообще что-то продолжать, если уже все упущено? Норману это не нравится. Парень давно не задумывался, где его отец, но теперь стало более понятно. Исчез, как и говорил Алан, и никто его даже не вспомнил, кроме самого сына. Но почему? Никто не должен помнить. Но Норман помнил. Заливая в кружку с пакетиком чая кипятком, Да Люзу оставалось лишь рассуждать обо всем. Клубы пара поднимаются от кружки, наполняя кухню приятным запахом чабреца и лесных ягод. Аромат медленно проникает в ноздри, приятно и тепло. Уютно. А должно быть уютно при таких обстоятельствах? Медленно потягивая свой напиток, Да Люз поглядывает на часы, наблюдая, как секундная стрелка быстро бежит по кругу. В пять вечера у него встреча с Хароном, о которой они договаривались пару дней назад. Почему-то именно время тянулось так долго... Не хотелось оставаться один на один со своими мыслями, ни чуть. Мыслей слишком много. Невероятно много, аж голова кружится... Накидывая на плечи теплую кофту, Норман пробегается глазами по коридору. Где-то там в углу висит их общее семейное фото. Матушка на том фото улыбалась, а отец выглядел спокойным. Это Норману и нравилось в этом фото. На нем все было хорошо, не как сейчас. Да Люз улыбается, поправляя воротник, после чего проворачивает ключ в замке, выходя на улицу. Он планирует поехать в город и купить несколько пособий по греческому языку в местной библиотеке. На следующем курсе он должен изучить минимум два языка на выбор. Норман выбрал греческий и итальянский. Греческий он выбрал из личного интереса, а итальянский из-за матери. Матушка была итальянкой, отсюда у Нормана такая забавная фамилия. Да Люз с итальянского переводиться как “из света”. Харон пообещал ему помочь с греческим, рассказав, что он с детства учит греческий язык и даже продемонстрировал пару фраз. Что уж сказать, с репетиторами Норману очень повезло: Два говорящих на греческом человека под рукой. Майкл был носителем, а Харон говорит на нем с детства. Да Люз вышел на крыльцо своего дома, постукивая кроссовками по прогнившему дереву, аккуратно спускаясь. Совсем скоро должна быть маршрутка в сторону города, поэтому он вполне успевал туда, куда собрался. “Надеюсь, что Харон не опоздает, — думал Норман, пока неторопливо шагал по улице, разглядывая дорогу, — вроде он достаточно пунктуальный, поэтому...” С долгими мыслями Да Люз садиться в маршрутку. Там он ехал стоя, крепко держась за перила и смотря в окно, раздумывая, где проще будет купить словарики, если их не окажется в библиотеке. Лес - красивый, перистые облака медленно плывут по бескрайнему шёлку неба, залитого лучами закатного солнца. Сегодня темнеет раньше, чем обычно. Норман думал о многом: о том, стоит ли ему вообще "жить дальше"? Нужно ли попытаться наладить отношения с другими, если терять уже нечего? Стоит ли творить то, что ему запрещал Отец? Да Люз сразу сказал себе: " Да. Буду." Ограничения Назара душили, как петля с мылом, сдавливали шею, затягивая сына в клетку. — "Городская библиотека!" Очкарик поморгал, растерянно смотря на водителя впереди, и двинулся к выходу. Свежий воздух приятно ударил в лицо, заставляя глубоко вдохнуть, когда Норман спускается на тротуар и оглядываясь, направляется к большому сданию в конце улицы. — "Норман!" Знакомый женский голос где-то сзади, Да Люз обернулся, прищуриваясь, пытаясь присмотреться. Шарлотта, нежная понимающая девушка его лучшего друга, двигалась ему на встречу, махая рукой с лучезарной улыбкой. Норман улыбнулся в ответ. — "Здравствуй, Чарли." — кивает очкарик, разглядывая девушку с ног до головы. Сегодня Шарлотта надела милое воздушное платье в кремовых оттенках, которое прекрасно шло ей по фигуре, и длинну подобрали хорошо. Сверху девушка накинула лёгкую белую рубашку с коротким рукавом, что сделало ее образ более строгим. Норману всегда нравился стиль "зефирки" - все всегда было аккуратным. — "Ты сегодня прекрасно выглядишь." — замечает Да Люз, заставляя девушку невольно улыбнуться. — "Не льсти мне, дорогуша, — Шарлотта, кивает, давая знак, что они могут продолжать идти, — ты на свидание?" Норман поджимает губы, перебирая рукава пальцами. — "Нет, иду в библиотеку... За словариками и методичками по греческому языку. Харон..." Чарли перебила, немного наклоняясь, чтобы неловко проговорить: "О, так ты наконец-то решился пригласить Харона куда-то?" Да Люз резко замолчал. Он неуверенно глядит на Шарлотту, издает пару непонятных звуков, после чего выдавливает слабое: — "Он же парень. Меня Бог накажет..." Девушка посмотрела на Нормана как на дурака и закатила глаза, продолжая идти, подтягивая очкарика к себе поближе. — "Норман, мы живём не в каменном веке. Отношения между двумя мужчинами или двумя женщинами давным давно нормальны. — Шарлотта оглянулась на Нормана, и заметив его шокированное выражение лица, тяжело вздохнула, — у тебя родители верующие, да?" Дождавшись кивка, Чарли продолжила: — "У меня дедушка был верующим. Просто невероятным фанатиком. По этому он был против "противобожней" медицины, понимаешь? Он не хотел, чтобы мой отец работал в хирургии. Мой отец - прекрасный человек, понимаешь? Сейчас он лучший хирург нашего города и все это потому, что он не послушал дедушку. Я говорю тебе все это чтобы донести, что вера - не всегда есть хорошо. Ты должен слушать сердцем и не слушать этих горе-праведников." Норман слушал. Отношения между двумя мужчинами - бред, самый невероятный... Но даже если представить, что он проведет всю свою жизнь с тем, кого любит, не смотря на все слова и стереотипы - звучит невероятно. Харон ему нравится, но он не знает, правильно ли он нравится. Может, это просто симпатия, а может... Может это то, чего он хотел? Этот мягкий, лучизарный человечек - то, чего Норман бы хотел больше всего на свете. Хотел бы обнимать его каждый вечер за экраном какого-нибудь глупого фильма, хотел бы готовить вместе с ним завтраки, обеды и ужины. Хотел бы, чтобы Харон гладил его по голове перед сном. Хотел Харона. Не так, как этого хотят "грязные" люди. Хотел объятий. Ни грамма пошлости в его желаниях не было. Майкл говорил: "Если тебе хочется взять его и вечно обнимать, то поздравляю, малыш. Ты - крутышка, которым нравятся мальчики." Проблема и была в том, что Норман хотел. Но Харон? Он боится реакции Харона. — "Ох, не строй такую грустную мину, будто я тебя кислинками всю дорогу кормила! — вздохнула Шарлотта, приобняв Да Люза за плечи, немного встряхнув, — Я знаю, сначала тебе сложно будет понять это, но Майкл мне рассказывает, как ты поживаешь его глазами, Я уверено, что..." — "Кажется я гей." — выпалил Норман, не дожидаясь, что Шарлотта закончит. Странное ощущение разливается в груди, в животе становится тепло, в висках млеет... — "Ты... Быстро достаточно с этим смирился, дорогуша. — неловко улыбается девушка, немного отстраняясь, — и... Что ты собираешься делать?" — "А что обычно делают парни, когда понимают, что они "пожирают глазами" другого парня?" Шарлотта хмыкнула и погладила Да Люза по голове. Через пару метров они будут уже у Библиотеки и им придется разойтись. Норман, на едине с Хароном и осознанием своей ориентации... Просто сказка. Шарлотта немного подбодрила Нормана у самого входа в библиотеку, после чего убежала по своим делам. Норман неуверенно шагнул внутрь, вдыхая запах старых, залежавшихся книг. В просторном вестибюле с высокими потолками приятно пахнет старой бумагой, фолиантом в кожаных переплетах и пылью, как и в любой библиотеке. Атмосфера - это что-то невероятное: шепот и скрип деревянных сидений, когда посетители погружаются в обширное хранилище человеческих знаний. Высокие полки тянутся к потолку, их узкие выступы украшены разнообразием всяких книжных корешков: блестящими золотыми, насыщенно-бордовыми, мшисто-зелеными и снежно-белыми, отбрасывающими разноцветные тени на сверкающий мраморный пол под ними.Слева винтовая лестница ведет на верхние этажи, каждая из которых представляет собой неимоверное колличество книг. Множество плюшевых кресел, потертых пуфиков и полированных столиков приглашают читателей задержаться над выбранным томом. Мягкие ковры приглушенных землистых тонов смягчают переход от деревянных половиц к кружевным чугунным перилам и декоративной лепнине. Где-то там сидит и Харон ... Почему- то именно сейчас идти стало страшно. Они договорились встретиться у стеллажа с греческой литературатурой в дальнем углу библиотеки. Ноги не хотели его нести, будто ватные, но идти пришлось. Не хотелось заставлять ждать... Харон сидел на одном из пуфиков, расслабленно листая какую-то старенькую книгу.

«Он выглядит невероятно.»

— "Прекрати думать о таком." — осек сам себя Да Люз, после чего, немного стряхнувшись, улыбается, продвигаясь к Харону. Харон, наконец, поднимает глаза и, заметив Нормана, приветственно кивает, указывая, что Норману нужно приземлиться рядом. Харон говорит: — "О, ученик мой! Сейчас мы будем учить алфавит." — "Алфавит?" — неловко улыбается Да Люз, приземляясь рядом. — "Нужно начинать с азов. Ну, Мотылечек, что это за буква?"

***

После урока его встретила Шарлотта. Выглядела она бледной, уставшей, но все равно улыбалась, как ни в чем не бывало. Девушка подхватила Да Люза под руку и велела ему рассказывать. — "Эм... Ну... Я выучил несколько букв? Альфа, беттая гамма, зета..." — "Милый, Я имела ввиду совсем не это! — улыбнулась девушка, легонько перебирая пальцами на плече у Нормана, — Харон... Не заметил ничего странного в твоём поведении? Или ты все сказал прямо?" — "Я на дурака похож?" — вздохнул Да Люз, немного покраснев от стеснения. Все это странно, он еще не привык говорить о Харона в... Таком плане ... Они заворачивают в переулок, через который обычно проходит путь Шарлотты домой, продолжая свой активный заговор: — "Норман, Норман, ты сам не понимаешь?" — "Чего не понимаю?" — похлопал Да Люз ресницами. — "Ну он же тоже проявляет знаки внимания, мм?" Норман неуверенно морщиться, будто говоря своим лицом "разве?" Шарлотта закатила глаза. — "Ты у нас такой не далёкий, 'Мотылечек'." — парирует девушка. Тихий шорох привлек ее внимание и они остановились, внимательно всматриваясь в темноту переулка. Норман заточил дыхание... Звук становился все более настойчивым, низкий рокот быстро перерастал в угрожающее крещендо прямо над головой. Как раз в тот момент, когда она вскинула голову, собираясь что-то сказать, что-то упало, и тяжесть упавшего предмета придавила ее шею к безжалостному бетону. Норман успел отскочить. Шарлотта... Приглушенное "Норман" было ее единственным криком, прежде чем мир погрузился в туманную тьму. Когда последние проблески ее сознания угасли, таинственный предмет остался лежать на миниатюрной фигуре, его гнетущее присутствие резко контрастировало с беспорядком в переулке. Утренний свет обнажил бы искаженную картину обрушившихся обломков, некогда энергичный дух превратился в безмолвную, неподвижную оболочку утраченной невинности, ее юношеские мечты навсегда изменились из-за случайного, катастрофического падения в небытие. Норман молчит, сначала совсем не понимая, что делать. На глазах выступили слезы, хочется кричать и звать на помощь, да из горла и слова не вылетает... Да Люз панически опустился на землю, начиная рыться в вещахя которые упали на его подругу - какие-то мусорные пакеты, жестяные трубы...

Шарлотта не дышит.

И вот, Норман смотрит, как тело совсем недавно активной и милой девушки покидает ее, будто песок убегает из дырявого мешка, просыпается через пальцы, будучи неуловимой. Да Люзу кажется, что он толком не дышит, когда, он внимательно наблюдает за мертвым телом, будто и не веря, что Шарлотта, нежная девушка его лучшего друга, только что умерла у него на глазах. Грудь мертвого тела, кажется, светится, и, насколько Норман знал, трупы так делать не должны. Мерцающий, неземной свет начал исходить из самой сердцевины фигуры Шарлотты, постепенно наполняя все пространство серебристым сиянием. Это мягкое свечение, похожее на нежное тепло летнего заката, казалось, пульсировало и колыхалось на ее коже, заставляя ее казаться почти радужной в своем завораживающем блеске. По мере того, как шли минуты, свечение усиливалось, превращаясь в ослепительное, раскаленное добела сияние, которое теперь, казалось, исходило из каждой поры и фибры трупа. Затем, в мгновение ока, свечение достигло ослепительной вспышки, но также внезапно рассеялось, оставив после себя лишь слабый шлейф сверкающей пыли. На его месте начало формироваться множество изящных крыльев, раскрывающихся из рассеивающейся формы подобно лепесткам тысячи лотосов, распускающихся в унисон. Когда последние признаки физического присутствия Шарлотты исчезли, появился шквал мотыльков, каждый из которых был совершенным… Жизнь Шарлотты – убегающий песок, а тело россыпь королевских мотыльков. Что это было? Как тело человека могло в мгновение ока рассыпаться в невероятный шквал насекомых, будучи секунду назад такой холодной и осязаемой? Тело бедняжки будто и не было вовсе, будто она с самого начала состояла лишь из этих самых бабочек, ни имея внутри ничего другого. Внутри что-то шевельнулось, Нормана затошнило. Уставившись на то место, где секунду назад пробывало ледяное тельце, Да Люз представил, что на месте девушки мог оказаться и он сам – от этого по спине пробежал холодок. Вернувшись в свой дом, Норман сталкивается с тревожной тишиной, которая противоречит отголоскам хаоса, все еще звучащим в его сознании. Сначала все было так хорошо, благодаря Шарлотте он наконец принял себя, осознал, они так мило разговаривали... Каждый шаг кажется тяжелее, отягощенный сокрушительным грузом горя и неверия, когда Да Люз проходит по знакомым комнатам, которые теперь окутаны аурой запустения.Тепло, окружающее его, когда-то успокаивающее, теперь служит суровым напоминанием о этой отвратительной реальности, которая ждет и его самого. Тени, кажется, удлиняются, скручиваясь в жуткие силуэты, которые тянутся к нему, чтобы поймать в свои объятия. Воздух спертый, тяжелый. Да Люз не совсем понимает, почему ему так тяжело. Почему так душно... Перед глазами все расплывается, и он обнаруживает, что хватается за спинку стула, чтобы не упасть, дерево прохладное под его дрожащими пальцами. Комната кружится, Нормана тошнит... Слезы скапливаются в уголках его глаз, живот крутит и, кажется, у Нормана сильно поднялась температура.Стараясь выровнять дыхание, очкарик идет по дому, и каждый шаг - это осознанное сопротивление удушающему горю, которое давит на него со всех сторон. В уединении спальни кровать выглядит заманчиво, как островок утешения среди бури его мыслей. Но даже ее мягкость не может облегчить боль в груди. Что он скажет Майклу? Они с Шарлоттой не били так близки, так почему? Почему такая невероятно бурная реакция организма? Ощущение холодного трупа в ладонях ещё не ушло окончательно и от этого только хуже. Страшно скорее не от того, что он видел. Норман понимает, что рано или поздно такое может быть и с ним. Теперь все это не кажется таким заманчивым. Совсем не кажется...