Беречь и защищать (18+)

— Я должен ехать туда и быть там рядом с моим принцем! Как вы не понимаете? Почему вы делаете это? Я думал, вы защитник — а вы, выходит, мой тюремщик, не так ли? Сокджин пытался быть очень убедительным, но Хан Джисон был неумолим. — Простите меня, — едва сводя дорожащие от обиды губы, ответил он. — Я не хотел, чтобы вы так думали! Я все силы готов положить, защищая вас, но… — Вы меня простите! — Сокджин зажмурился на мгновение, выдохнул и попытался взять себя в руки. Он заглянул в глаза юноше и, виновато щурясь, сказал тише: — Простите! Но неужели вы сами не понимаете, что мы должны ехать туда! Его Величество… — Он запнулся, сглотнул горечь, почему-то вдруг протянувшуюся ему по горлу, — мой принц, принц Чонгук — они все нуждаются в нас! Уверяю вас, господин Хан, мы должны быть там, рядом с ними в этот страшный для нас всех час! Вы же слышали: во дворце что-то серьёзное случилось, я, как и вы, не хочу верить в то, что кто-то погиб, но… Он снова на мгновение закрыл глаза, чувствуя, что на пределе, что сейчас просто разрыдается от отчаяния. Сам он, если бы мог, давно бы уже поскакал в столицу, но слишком хорошо понимал, что там его никто не ждёт, раз за ним не послали ни сразу, ни через неделю, ни через две. Да и слишком слаб был он сейчас для такого путешествия, особенно в одиночку. Так что ему нужен, очень нужен был Хан, но тот отказывался раз за разом вежливо, но упорно. — Пожалуйста, господин Хан, — повторил Сокджин, — прошу вас: сопроводите меня… — Я не могу ни отпустить вас, ни ехать с Вами, — едва слышно, мучительно поведя шеей, отозвался Хан. — У меня однозначный приказ Его Величества: никуда не отпускать вас, пока не придёт от него официальная бумага! Вы в опасности, особенно сейчас, когда там, в Хабе заговор! — Глаза Хана были умоляющими, и в них светилось упрямство напополам с печальным укором. — Вы не можете не понимать этого, господин герцог! Сейчас, когда положение всех там, во дворце, так шатко, вы можете быть легкой мишенью! Вы можете… — Хватит! — Сокджин мучительно выдохнул и покачал головой. — Вы меня убиваете, господин Хан. Но, мрак вас возьми, вы правы… Вы правы. Не в силах более сдержать слёзы, он отвернулся, чтобы Хан не видел их, и быстро пошёл из большой приёмной залы в свою спальню. Здесь, в Западном дворце короля Бантана, он был сейчас единоличным хозяином — а скорее, почётным заключённым, за которым ухаживали, чьим капризам готовы были бы потакать, случись они у него, — и с кого не спускали глаза все слуги, что были здесь. И подчинялись они, эти слуги, не ему — лейтенанту Хан Джисону. Так что в отношении своего положения он не обманывался ничуть. Король Тэмин вовсе не простил его, не отпустил с миром на все четыре стороны — он выслал его с глаз долой и теперь решает, стоит ли оставить Джина в покое или всё же он сможет ему как-то пригодиться. Джин с трепетом ждал этого решения, правда, недолго: он едва успел расположиться в замке, как к ним с кочевыми торговцами пришли тревожные и злые вести из Хаба. — Вовремя вы оттуда уехали, Ваша Милость! — хлопоча округ него, говорил его новый слуга Джанён. — Как тут не вспомнить Звезду, как не помолиться Свету, что охранили вас! «Как бы это всё не произошло именно из-за меня, — с тоской думал Сокджин, не в силах сомкнуть глаза ночами. — Как бы всё это не обернулось против тех, кого я…» Он не в силах был додумать эту мысль, но образы Тэхёна и несчастного Намджуна не оставляли его. И если у омеги был надёжный защитник, скала, на которую Сокджин вполне полагался, то Ким Намджун, беглый королевский преступник, сейчас, в это тревожное время, был особенно уязвим. Сокджин злился на него. О, да, он готов был задушить его своими руками за то, что он сделал со всеми ними, но… не мог втайне даже от себя не вздыхать облегчённо от того, как всё получилось. Ведь если бы не это — где бы он был? В постели альфы, которого никогда бы не смог полюбить? Альфы, который не любил его, а лишь желал — пусть и искренне, и страстно — но только телом, потому как принадлежал душой другому? И — нет, вовсе не Ким Мано Суджи, дай ему мира Свет, а другому — тёмному и страшному альфе, вечному его спутнику, защитнику и, кажется, именно тому, кто и сделал это с Сокджином. «Смелый, — с завистью думал он о Минхо. — Взял — и отнял будущее у брака, которого не хотел. Почему я сам не догадался? Можно было бы…» Он закрывал глаза и чувствовал горячие горькие слёзы. Слишком хорошо он знал, почему сам не догадался. А если бы догадался — не смог бы изуродовать себя. Потому что то, что с ним случилось, теперь точно ставило крест на любой возможности его быть рядом с Ким Намджуном. Сокджин не сомневался ни на мгновение: герцог Ким найдёт способ вернуться к своему принцу. Если вовремя услышит, если вовремя сможет принять покаянный вид, то окажется на своём месте быстро, а то и… Сокджин кусал губы и вытирал слёзы. Намджун обязательно сдержит слово: он позаботится о Тэхёне и Чонгуке, он будет с ними рядом — верным защитником, надёжным стражем, первым советником. Он всё сможет — теперь, когда у него не будет перед глазами соблазняющего его беты — Ким Сокджина. Джин трогал повязку на шее и чуть надавливал, чтобы почувствовать… чтобы осознать. Шрам, который избавил его от ненавистной судьбы мужа Короля Бантана, стал приговором для их с Намджуном любви. И нет, Джин вовсе не думал, что, увидев его со шрамом, альфа почувствует отвращение. Может, лёгкое разочарование — всегда неприятно, когда что-то очень красивое вдруг становится дурным, словно покрытое плесенью полотно истинного мастера. И не счистить без следа — и жаль до слёз. Сокджин травил себе душу этими мыслями, но понимал, что вовсе не это главное. Вернув себе место рядом с Чонгуком, Ким Намджун должен будет соответствовать этому своему месту. Если капитан Ли Минхо решился такое сотворить с женихом Короля, то вряд ли он не подумал о разрушительной силе отменённого брака. Возможно, именно этого и добивался хитрый альфа с прекрасными кошачьими глазами? Раз он не мог встать рядом с королём, то сделал так, чтобы Ли Тэмин смог встать рядом с ним, с капитаном королевской гвардии? Сокджину было нехорошо от этих мыслей, так как это значило, что он лично был врагом, самым опасным врагом Ли Минхо, но… разве этот альфа не отпустил его из Хаба живым, пусть и не невредимым? Неважно. Речь не об этом. Герцог Ким Намджун. Он должен найти себе, и срочно, достойного прекрасного омегу, который сможет всем видом, и статусом, и богатством своим соответствовать тому положению, которое займёт Намджун. — А если нет, — коварно шептал ему мрак внутри него, — если всё не так? Если Намджуна не простят, если принц Чонгук отвернётся от него с презрением, поверив в его измену, поверив ненавидящему Намджуна брату? Что тогда? Разве… так не будет лучше? Ведь с изгнанником, несчастным, отвергнутым своей страной и своим королём преступником, ты — ты, герцог Ким Сокджин, — сможешь найти своё счастье! Джин закрывал лицо руками и гнал от себя эти мысли. Нет. Нет. Теперь, как и тогда, несколько месяцев назад, между ним и Ким Намджуном стояли долг, честь и гордое право беречь и защищать своего господина. Намджун нужен Чонгуку. Чонгук необходим Намджуну. А значит… Ким Сокджин должен уйти с их пути. И он уйдёт. И сможет перенести всё достойно. Он упросит Тэмина… или Чонгука? — в общем, он умолит короля отпустить его обратно в Истинное королевство, запрётся у себя в имении и останется человеком, достойным уважения. Это ли не лучшая цель в жизни? Почему же так больно? Почему так горько и тоскливо, почему так и тянутся глаза к окну, которое прекрасно высоко над землёй? Почему, почему, почему, а?

***

Сокджин глазам своим не верил. Он смотрел на альфу в упор и всё пытался вжать ногти в ладони так, чтобы стало больно, надеясь — и боясь проснуться. — Нам… джун… — в два приёма произнёс он и растерянно заскользил по запорошенной снегом фигуре у подножия лестницы, на которую он вышел со свечой, чтобы узнать, кто приехал к ним в такой поздний час. — Джини, — выдохнул Намджун, — Джини! Альфа быстро скинул плащ, который упал к его ногам, звякнув бляшками, и, не сводя с замершего наверху беты глаз, стал подниматься к нему. Торопливо, перешагивая через две ступени, он почти бежал к Джину, а тот всё никак не мог поверить в то, что перед ним он — герцог Ким Намджун, его единственная и потерянная для него навсегда, как он был уверен, любовь. И когда Намджун добежал и замер перед ним, словно не решаясь тронуть, Джин спохватился и, чуть наклонив голову, быстро положил руку на повязку. Слава Свету, он не успел её снять, хотя лекарь Хёк, который ухаживал за его шеей здесь по рекомендации самого короля, требовал, чтобы он всё больше давал шраму воздуху, а не прятал его под ставшей уже привычной белой повязкой. Намджун, словно очнувшись, быстро вынул из его безвольных пальцев подсвечник, отставил его на пол — и с нежным глухим вздохом обнял Джина. — Мой милый… Любимый мой… Наконец-то… Джин закрыл глаза, застыв в его руках хрупкой статуэткой, чувствуя, что сейчас его могут сломать, что он не выдержит большего нажима, если Намджуна опять, как тогда, в Охотничьем домике, накроет вожделением, он не сможет этого перенести. Но Намджун обнимал осторожно, бережно поглаживал ему спину и рвано дышал у виска. — Джини, хороший мой… Я страшно скучал, я приехал, как только смог, Джини, любимый! Мой, мой… хороший, славный, нежный мой Джини… Шёпот Намджуна болезненно-остро отзывался в душе Джина, он осознавал, что всё происходящее странно, ужасно странно: не должно было здесь быть Ким Намджуна, не должно было быть! Если он осмелился приехать сюда, значит, не боится уже погони? Но если так, то почему он здесь, а не в Хабе, где сейчас так страшно — и очень нужны такие, как он? Джин пытался думать, а не чувствовать, но ощущение горячего, сильного и такого страстно желанного тела, прижатого к нему, прижимающего его к себе, согревающего не только грудь, но и всю его страждущую от одиночества и тоски душу, властно и неодолимо захватывало его. Он задышал чаще, отчего-то в глазах стало больно от звёзд, он обхватил Намджуна за плечи и вжался в него. Он заплёл пальцы в волосы на затылке заурчавшего довольно и радостно альфы, стиснул их и прижался лицом к основанию его шеи. Тот самый запах… Горячей кожи, пота, морозного ветра и страсти… Кто сказал, что у страсти нет запаха? Джин чувствовал его каждый раз, когда вот так, как сейчас, водил носом по шее этого альфы. Да, это было всего-то пару раз, но сколько нужно человеку, чтобы навсегда запомнить и полюбить всей душой чей-то аромат? — Ты… ты… ты… — только и мог повторять он, чувствуя, как становятся мокрыми щека и подбородок Намджуна — мокрыми от его слёз. — Ты… Альфа… Где же ты… был… — Я здесь, я теперь здесь, — заполошно, хрипло, почти рыком шептал ему Намджун, — я спешил, я… как мог… как только мог… — Джуни, Джуни… Джуни… Джин испытывал почти физическое наслаждение, произнося это имя, он и сам не понял, как стал целовать Намджуна — сначала щёки, глаза, почему-то солёные, а потом и губы — твёрдые, упругие и сладкие — сладкие до одури. Намджун стиснул его в руках, приподнял и донёс до ближайшей стены, вжал в неё — и напал уже основательно. Он покрывал страстными поцелуями лицо Джина, прикусывал почти болезненно его губы, сжимал его плечи, а потом горячий язык прошёлся по чувствительной полоске шрама у уха — и Джин очнулся. Словно вынырнул из проруби: хлёстким морозом прокатило по жилам. Он крупно вздрогнул и изо всех сил оттолкнул Намджуна: — Нет, нет! Что мы… делаем?.. Нет! Но тот, отшатнувшись было, снова схватил его в объятия и прижал к себе. — Не отпущу! — прорычал он. — Теперь не отпущу! — Не смей! — сломанно крикнул Джин, вкладывая все свои силы в этот крик. — Пусти меня! Пусти! И Намджун медленно, нехотя разжал руки, не опуская их тем не менее. Джин развернулся в них и рванул в сторону. — Джини! — догнал его полный страха и боли голос. — Джини, почему? Джин опёрся на перила лестницы и на мгновение закрыл глаза. Да, да. Он должен это сделать. Он обязан быть до конца честным и исполнить свой долг. Выдохнув, он повернулся к Намджуну и тут же снова отступил, прижимаясь к перилам под натиском его упорного взгляда, который мог, казалось, сжечь его дотла. — Почему? — снова спросил альфа. — Ты больше не… Я тебе больше не нужен? Джин почувствовал, как длиной тонкой иглой пронзило ему сердце, но он смог вдохнуть и спросить: — Ты приехал сюда из Хаба? Ты… вернулся во дворец? — Да! — Намджун гордо поднял голову и сузил глаза. — А ты, что же, боялся, что я приехал к тебе беглецом? Боялся, что навлеку на тебя… — Не смей обо мне так думать! — мгновенно зажигаясь яростью, перебил его Джин. — Как ты мог такое… Он увидел, как сник Намджун, как досадливо поджались его губы и страдательно свелись брови, он шагнул к Джину и мотнул головой: — Нет, нет! Прости! Я не это хотел… — Он лихорадочно облизнул губы и заговорил торопливо, умоляюще глядя на него: — Я понимаю, ты не об этом, нет. Я снова при дворе, меня помиловал Король Монгун, не простил, нет, но мой Принц вступился за меня, и Его Величество снова доверил мне заботу о нём. Я помог поймать тех мерзавцев, что умышляли против трона, стреляли в моего Принца и тяжело ранили капитана Ли… — Ли Минхо ранен? — взметнулся Джин. — Как… как он? — Он прикрыл собой короля, эти твари хотели убить Его Величество, но он… — Намджун вдруг отчего-то побледнел, на мгновение словно задумался, прикусив губу и пристально глядя на Джина, а потом снова заговорил, чуть медленнее: — Во дворце было несколько групп заговорщиков, все они желали свергнуть короля. Одни хотели усадить на трон Принца Чонгука, они присылали к нам посланников, и Его Высочество планировал поймать их, притворно согласившись и узнав, кто у них был главным. Но не они напали в этот раз. Это были те, кто хотел видеть на троне Хёнджина, сына герцога Суджи. Джин распахнул глаза в изумлении и приоткрыл рот. — А разве… — Да, он сын короля Юхо Второго, — кивнул Намджун, всё так же пристально глядя на Джина, словно примериваясь, — и, говорят, у него есть подтверждающая это бумага. Вот они и организовали это покушение и попытку переворота… — Но разве Хёнджин в Хабе? — испуганно пробормотал Джин. Ему понравился при их встрече этот молодой и красивый альфа, и он не хотел бы, чтобы тот оказался врагом. — Да, как выяснилось, он вовсе не убегал с лекарем Паком: тот был слишком слаб, они укрылись где-то на окраине Хаба и выжидали, пока он поправится. Как выяснилось, это судьба: именно лекарь Пак смог спасти капитана Ли Минхо, хотя какое-то время все, в том числе и сам Чимин, думали, что он не выживет: рана тяжёлая, в грудь, и сердце не задето по редкой случайности. Правда… — Намджун нахмурился и снова покусал губы. — Не знаю почему, но король не хочет больше видеть капитана рядом с собой… — Что? — Это вырвалось у Джина помимо его воли, и он широко распахнул глаза. — Как… Разве они не… Намджун как-то уязвлённо усмехнулся и кивнул. — Они да. Но что-то не так между ними теперь. Я… — Он смешался. — У меня есть подозрения, но это неважно. В общем, как только лекарь Пак сказал, что Ли Минхо выкарабкается, хотя и не без труда, король приказал увезти капитана из дворца в… — Он быстро опустил глаза и закончил тише: — …в Охотничий домик. И к нему ни разу не приехал после. Джин почувствовал, как наливаются алым его щёки, а в сердце снова заклубилась боль. Он рвано выдохнул и кивнул. — Что же… Значит, ты вернул себе место рядом с принцами, Намджун. Это ведь прекрасно? Альфа вскинул на него глаза и заискивающе, тихо спросил: — Это ведь хорошо, верно? Ты… мы теперь сможем быть… — Он не договорил: что-то в лице Джина остановило его. Джин мягко улыбнулся и покачал головой: — Нет, Джуни. Мы не можем быть вместе. И ты… — Он снова, уже привычным жестом положил руку на повязку, стараясь прикрыть пальцами и полосу, которую она не закрывала. — …это отлично понимаешь, верно? — Нет! — Намджун тряхнул головой и зло нахмурился. — Что теперь? Почему теперь — нет? — Ты знаешь! — Джин тоже выпрямил спину и нахмурился. — Хватит притворяться! Мой шрам — разве он тебе ничего не говорит? — А что он мне должен сказать? — тихо и почти угрожающе спросил Намджун. — Это жестоко — заставлять меня это говорить, но раз тебе не хочется даже пожалеть меня — ладно, я скажу. Джин опустил руку и снова, пытаясь сосредоточиться, закрыл на мгновение глаза. Кажется, это стало его дурной привычкой. Он избавится от нее. И всё же сдёрнул с себя повязку он, так и не сумев заставить себя открыть глаза. И только то молчание, которое окружило его на несколько тягучих мгновений, принудило его сделать это. Намджун впивался взглядом в его шею, ноздри его расширялись, словно он пытался уловить аромат, губы были жёстко сжаты. Он выпивал Джина этим взглядом — он его им убивал. И Джин не выдержал. Он накрыл шрам ладонью и, жалко дёргая губами в попытке улыбнуться, сказал: — Разве человеку, который не сегодня-завтра окажется самым важным у трона короля, пристало быть рядом с тем, кто так изуро… из… Он задохнулся, задышал рвано, чувствуя, как захлёстывает его рыдание. Но Намджун не дал ему договорить. Он кинулся на Джина так стремительно, словно хотел сбить его с ног, схватил в свои объятия и стал целовать — жарко, безумно, страстно. Он рычал, хрипло дышал, кусая совершенно растерявшемуся Джину губы и щёки, он тискал его плечи и спину — и куда-то тянул — вглубь, к двери в спальню Джина. Тот же, захваченный этой всё вокруг поглощающей страстью, лишь жалко постанывал. Когда укусы оказывались особо чувствительными, он слабо пытался оттолкнуть альфу, но тот уже занёс его почти на руках в комнату и, продолжая неистовствовать губами и языком, прижал к стене. Снова и снова проходился горячий язык Намджуна по чувствительной полоске неровной кожи, рождая в Джине судороги, волны острого, как щекотка, удовольствия. Намджун не давал ему вздохнуть — мял его губы, всасывался в них, толкался ему в рот языком и при этом просто сводил с ума жадным рычанием своим, хриплыми постанываниями, силой, необоримой, уверенной силой, которая захватывала Джина и несла его. Он и сам не понял до конца, как оказался в одном исподнем на своей постели верхом на альфе, на котором были только дорожные штаны. Джин опёрся дрожащими руками в плечи Намджуна и, осоловело моргая, попытался остановиться взглядом на его горящих глазах, но тот снова прижал его к себе и присосался к его губам. А потом внезапно взял его руки, заставил выпрямиться на коленях и — о, ужас, — потянул исподнее вниз, обнажая Джина. — Н-не-етт… — только и мог испуганно простонать Джин. Но Намджун грозно рыкнул в ответ: — Обопрись на перекладину! И Джин послушался. Он вытянулся, ощущая горячие руки Намджуна на своих бёдрах, а потом громко и испуганно выстонал «Джу-у-ун!», когда Намджун взял у него в рот, придерживая его бёдра, оглаживая их. Джин вытянулся в спине; у него томительно потянуло всё внизу, наливаясь стыдной откровенной силой; возбуждение начало протягивать горячими волнам по его жилам, а потом он ощутил, как пальцы Намджуна стали выглаживать ему обнажённые половинки и, чуть помедлив, нырнули между ними и начали ласкать потаённое. — Что ты… делаешь… — задохнулся жалобно Джин. — Нет! Нет... нет… Я же… нет! Намджун в ответ лишь заурчал сильнее и быстрее стал насаживаться на его член ртом, глядя на него снизу всё тем же чёрным взглядом. Джин лишь на мгновение смог опустить глаза — и тут же запрокинул голову, потому что Намджун простонал, и вдоль паха, живота, к спине и по позвоночнику у Джина протянуло хлёсткой струной наслаждения. — А-а-а… Джуни… Д-да… — выстонал он и, отцепив сведённые судорогой пальцы от перекладины кровати, опустил руку на голову альфы, что охаживал ртом его член. — Д-да, альфа-а… Да!.. Но Намджун вдруг отстранился от него и съехал ниже, а потом дёрнул за бёдра и заставил Джина опуститься ему на лицо. Это было просто невероятно пошло, неправильно, ужасно — и заставило Джина выгнуться в новом для него удовольствии от ощущения языка Намджуна там… почти внутри… Джун всасывался в него, крепко держа за ноги и не давая соскочить, он прикусывал нежную чувствительную плоть, пытался ввинтиться внутрь, сосал и мокро, развратно лизал своему бете — истерзанному, разморенному, себя уж не помнящему от стыда и наслаждения. Джин и сам не понял, как стал ласкать себя, доводя до пика, а когда, снова выгнувшись, с криком кончил, Намджун выскользнул из-под него и перевернул его на спину. Джин лежал под ним, раскинув ноги, мокрый, примазанный своим семенем, а он, нависнув над ним и хищно ухмыляясь, осматривал свою добычу. И, кажется, был вполне доволен увиденным, потому что склонился, крепко поцеловал его в губы и прошептал на ухо: — Ты мой, Ким Сокджин. Ты только мой. И никуда от меня теперь не денешься. А потом поднял ноги Джина себе на плечи и вошёл в него — жёстко, уверенно, больно и сладко. Джин снова застонал, долго, протяжно, жалобно, но даже не попытался воспротивиться. Он был — его. Он был только его. Намджун снова навис над ним и, не сводя жгучего взгляда с его лица, стал долбить, входя полностью, с оттягом, замирая внутри. Губы его были сжаты, словно он был в ярости, словно наказывал, и Джин мог лишь жертвенно постанывать, отзываясь на каждый с ума сводящий толчок, жмурясь и дрожа под его взглядом — пожираемый им, отданный ему, сдавшийся, поверженный. Пламя разгорелось в нём с новой силой, когда Намджун, склонившись к его шее, а потом и вовсе уткнувшись в неё, стал биться в него глубже и быстрее. Джина захватило это неуёмное движение, он почувствовал, как снова накрывает его золотой волной удовольствия, застонал громче и откровеннее, вытянулся в руках Намджуна, откинул голову, невольно желая дать место Намджунову лицу — и когда его выгнуло от подступившего восторга, ему горячей, острой болью обожгло шею. Он вскрикнул, дёрнулся в безумном желании убежать от этой боли, но Намджун зажал его так, что он лишь слабо задёргался под ним, не только насаженный на его член, но и с его зубами в своей плоти. Боль уже через мгновение растаяла в сумасшедшее наслаждение, Джин заныл, заплакал, выгибаясь и снова мучительно обильно кончая, а руки его всё пытались схватить плечи изливающегося в него Намджуна, оттолкнуть его — глупые, не понимающие ещё пока, что это уже бесполезно, что это уже — поздно. Совсем, навсегда — поздно.