Беречь и защищать (18+)

По сонному лицу Сокджина бродили туманные тени, ресницы его подрагивали, щёки очаровательно зарозовели, а брови то страдательно приподнимались, то снова безмятежными дугами оттеняли чистую кожу лба. Затаив дыхание и забыв обо всём, Тэмин следил за ним, коршуном нависнув над сонным бетой и мягко оглаживая его обнажённую в распахнутой сорочке грудь. Никто до конца не знал: спит омега, опоенный Яррой или только грезит, обмороченный им, но не усыплённый до конца. Сладкие голоса сватов, которые хотели, чтобы их сыновья-альфы получили власть над выбранным омегой и никто того не перехватил, пока не пройдёт положенное время жениховства, шептали их беспокоящимся отцам и папашам, что никто из выпивших этот напиток не жаловался, что недаром и при Королевском дворе по традиции требуют Добрачия почти всегда. Ведь альфа здесь получал власть не над лежащим бревном телом, а над сладостно послушным, отзывчивым на ласку и согласным на всё, что с ним делают, любовником. А омеги не просто не помнили потом боли от первого опыта любовных утех, который может отвратить будущих супругов друг от друга, но и потом рассказывали по секрету, что это вроде как похоже на очень стыдной, но сладкий сон. Так шептались, но было ли это так на самом деле? На самом деле омеги редко могли что-то внятное рассказать, так как на утро почти никто не помнил ничего. Тэмин же, болезненно вглядываясь в лицо трепетно румяного и чуть томно подрагивающего Сокджина, сам не знал, чего он хочет больше: покорного, живого любовника или просто тело, которое надо трахнуть, чтобы Добрачие состоялось — и никакой ответственности перед ним не чувствовать. Постепенно тягость этих мыслей растворилась в его голове под влиянием того, каким соблазнительно нежным был юноша, лежащий на его постели. Да, да, сейчас Сокджин уже не казался Тэмину воплощением порока, сейчас, словно остановившийся на скаку жеребец, зависший на дыбках, альфа замер, разглядывая свою жертву. Потом он решился и стал растерянно трогать жемчужные пуговицы на сорочке своего жениха, касаться пальцами его шелковых волос, губами приник к его губам в желании испить его дыхания. И бета снова показался ему всё тем же белоснежным лебедем, тем же очаровательным гостем далёкого Юга, который приехал, чтобы стать его — и только его. Ни капли той злобы, что отчаянно бушевала в его душе ещё так недавно, ни грана той боли, что не давала ему продохнуть — как-то прояснело всё перед его взором в тиши этой глухой таинственной ночи — Ночи Добрачия. И именно сейчас он особенно остро почувствовал: что-то не так. Отвратительно, тоскливо, ужасно — не так. Время до Помолвления измучило Тэмина. Он был постоянно занят приготовлениями, таким образом, пытаясь заглушить в себе вой оскорблённого короля-альфы. Но постоянно, неотрывно — отдавая приказы, на встрече с послами, приехавшим на свадьбу, а попавшими на Королевское Помолвление, решая вопросы охраны дворца с майором Мин Юнги, который получил письменное официальное уведомление, что именно он вместо капитана Ли Минхо будет за это теперь отвечать — всё это время Тэмин томился глухой тоской, что ела его сердце и вынимала душу. И если бы это был гнев оскорблённой гордости или муки ревности, ненависть к предавшему его доверие мерзавцу Ким Намджуну или боль от потери надежды на счастье с Ким Сокджином — Тэмин, наверно, был бы даже рад. Но нет. Всё яснее с каждой минутой, приближавшей его к Помолвлению, он понимал, что совершает самую большую ошибку в своей жизни. Словно огромный корабль, направленный неверной рукой слабого капитана на скалы, он неотвратимо приближался к событию, которое сделает его самым несчастным человеком на свете. И как корабль, который не способен уже свернуть, несомый буйным течением, и отчаяние команды и стенания капитана не могут его спасти, так и Тэмин, стиснув зубы, мог только наблюдать за тем, как отлаженно действует запущенное им приготовление — и не был в силах всё это прекратить. Он понимал, что, если свадьба с Сокджином не состоится, трона ему не удержать. Об этом его прямо и открыто предупреждал Минхо, на это намекали его советники, опасаясь его гнева — и тем не менее говоря это из лучших, видимо, побуждений. И почему Тэмину, хотя он всё это осознавал, казалось, что он уверенно движется к собственной гибели, — он не понимал. И это истерзало его донельзя. Помолвление состоялось. Сокджин сказал «Да», как они накануне и договорились в обмен на лишние дни жизни ненавистного Ким Намджуна. А потом бета покорно выпил напиток Ярра. И каждое из этих событий почувствовалось Тэмином как удар закалённого клинка прямо в душу. Так что сейчас, напряжённо вглядываясь в лицо своего Наречённого, того, кто теперь принадлежал ему, как он и хотел, кто полностью теперь зависел от его воли, он совершенно потерялся в сомнениях. Сокджина можно было сейчас просто попользовать, отвести с ним душу, выместить на нём, таком покорном и соблазнительном, всё разочарование, все муки свои — и забыть о нём! Пройдут пиршества, скрепя сердце можно отвезти его куда-нибудь подальше, в монастырь, дальний дворец, — и оставить там, приказав более не появляться при Королевском дворе! Мало ли таких вот историй знает этот самый двор? Можно было? Да, можно. Но Тэмин всё нежил и нежил пальцами гордый лоб, точёные скулы, тёплые губы — и не мог найти в себе ни сил кинуться на него, ни желания мстить, ни воли ударить или толкнуть. Он мог сделать с этим сонным бетой всё, что хотел, — и не хотел от него ничего. Ни. Че. Го. Откинувшись на спину, он закрыл глаза и накрыл их согнутой в локте рукой, как недавно сделал Сокджин. Свет померк перед ним, перед глазами замерцали золотые звёздочки, и внезапно горько стало в горле. — Минхо… Это сорвалось с губ само. Как крик о помощи. Как зов гибнущего. Это пришло откуда-то из глубины его мятущейся души, сдерживаемое эти несколько дней — дней без него. — Минхо!.. Кого он звал? Зачем звал, находясь здесь, рядом с тем, кого так хотел, так мечтал получить, а потом с той же страстью мечтал наказать — прежестоко наказать! «Я всегда только на вашей стороне, Ваше Величество, — прозвучало у него в голове таким знакомым, таким до сердечной муки дорогим голосом. — Вы не можете меня упрекать в том, что я хоть раз осмелился противиться вашей воле! Но сейчас я не могу, я вижу, что вы на гибельном пути!» Вот откуда Минхо знал?! Он уже тогда знал, что Тэмин всё поймёт — но будет поздно! Знал — и хотел предупредить, хотел, как всегда, защитить, сберечь от этой ошибки! Тэмин зажмурился и до боли прикусил губу. Ли Минхо! почему? Почему ты всегда так страшно прав? И, ещё не до конца понимая, что делает, Тэмин поднялся, спотыкаясь, едва не падая от внезапно начавшей накатывать слабости, натыкаясь на мебель и стены, он выбежал из своих брачных покоев, мимо изумлённой охраны, мимо чёрных окон, в которых бушевала и рвалась дикая метель, поднявшаяся ещё к полудню. — Не ходить за мной! — просипел он, увидев, что два охранника кинулись было за ним. Альфы остановились, и он, не оглядываясь уже на них, пошёл, скользя ладонью по стене, знакомым путём, к знакомым дверям — туда, куда влекла его душа, туда, где он оставил когда-то — кажется, очень давно! — своё сердце.

***

Он не спал. Да, да, конечно. Он не мог уснуть, потому что знал, что Тэмин придёт. По крайней мере, удивления не было на его сумрачном бледном лице. — Ваше Величество? — Прошу… — Мой Король, вы… Что с вами? Уверенные руки подхватили его, шатающегося, как былинка, и помогли опереться на край небольшого столика, на котором стояли умывальные принадлежности и серебряный таз. — Зачем вы здесь, мой Король? Тэмин пожирал его глазами — и не смел сказать ни слова. Минхо отвечал таким же откровенным, упорным взглядом — и продолжал спрашивать. — Почему вы не с тем, кого сегодня вам отдали по вашему желанию, Ваше Величество? — Минхо, — едва смог выдохнуть Тэмин, у которого в груди теснилась колючая тяжесть, а в горле рвалось дыхание. — Минхо… Пожалуйста… И он, едва осознавая себя, опустился перед альфой, мучившим его, на колени. Но тот тут же с хриплым вскриком подскочил к нему и, подхватив за плечи, силой поднял — и обнял, прижимая к груди. — Нет! Нет, нет, ты никогда не простишь мне, что стоял передо мной на коленях! — страстно выговорил Минхо и сжал руки крепче. — А ты? — едва слышно прошептал Тэмин, чувствуя, как текут по его щекам слёзы, как, несмотря на то что он был, словно железными оковами, стиснут крепкими руками альфы, начинает возвращаться к его сердцу кровь и становится легче в груди. — Ты простишь меня? Минхо осторожно подтолкнул его назад и ловко усадил в широкое кресло. А потом стёк к его ногам, обнял их и поднял взгляд на замершего с распахнутыми глазами и приоткрытым ртом Тэмина. — Я твой… Я всегда был только твоим, мой Король. Словно заворожённый, Тэмин смотрел на него — и не в силах был двинуться. А Минхо склонился к его коленям и прижался к ним лицом, его тёплые ладони повели по бёдрам Тэмина, огладили их с боков, а потом обхватили крепко и Тэмин услышал бархатный хриплый стон. От этого стона в груди у него трепыхнулось и болезненно быстро забилось сердце, он положил руку на голову Минхо и прикрыл глаза, сжимая в пальцах его густые жестковатые волосы. — Хо, — слабо позвал он. — Мой Хо… Прошу… Забери меня. — Куда? — отозвался Минхо, не поднимая головы и продолжая тереться лицом о бёдра Тэмина. — Только скажи. — Себе. Прошу. Оставь меня себе. Минхо, словно встрепенувшись, поднял на Тэмина взор, и тот увидел, как зажглись в этом взоре звёзды — далёкие, золотые, опасные. — Зачем ты так со мной? — Голос Минхо был почти угрожающим, он вдруг нахмурился, взметнулся всем телом — и Тэмин оказался прижатым к спинке кресла, а Минхо нависал над ним, опираясь ногой между его колен, а руками — по бокам от его головы. — Смотри на меня. — Это был приказ, и Тэмин тут же послушно поднял глаза и нырнул во тьму взгляда Минхо. — Если я возьму тебя… сейчас возьму… я никому тебя уже не отдам. И мне будет наплевать, что ты, возможно, утром передумаешь и вернёшься… — Я не тронул его, — хрипло шепнул Тэмин. — Клянусь тебе, не тронул. Не смог. Не захотел. — А кого хочешь? — Минхо спросил это едва слышно, а потом его тёплые пальцы прошлись по щеке Тэмина, огладили подбородок и снова стали нежить щёку. Тэмин закрыл глаза и склонился, укладываясь лицом в эту ладонь. — Тебя… Я давно хочу только тебя, мой альфа… Кажется, слишком давно… С тугим выдохом, жадно, словно вор, утаскивающий тяжёлый мешок с награбленным, Минхо, выпрямившись, дёрнул его на себя — и подхватил на руки. У Тэмина закружилась голова, он ахнул и схватился за плечи альфы, который уже нёс его в свою спальню. Там, повалив совершенно потерянного короля на широкую постель, Минхо тут же накрыл его своим телом — и стал страстно целовать. Губы его были солоноватыми и пахли сиреневой свежестью, которая в ночи казалась особенно прекрасной. Тэмин глотал эту сирень, задыхаясь своими стонами, он метался под Минхо, оглаживая, ощупывая тело, которое так давно хотел, и не понимал, что с ним. Никогда в жизни, даже когда он ласкал своего истинного, не было ему так мучительно-сладко, так болезненно-хорошо. Минхо не жалел его: сорочка из танского шёлка с лёгким скрипом разошлась надвое под его нетерпеливой рукой — и тут же Тэмин вскрикнул от того, каким горячим был рот, накрывший ему сначала один сосок, потом второй; он сипло выстонал из-за того, как возбуждающе болезненно зажигались укусы Минхо на его груди, на его плечах, на шее, где альфа с рычанием задержался, явно оставляя свои следы. Как он оказался голым, Тэмин не понял, но вдруг остро прошлось возбуждение по его позвоночнику, когда Минхо, продолжая сосать ему сосок, нырнул пальцами между его половинками и стал выглаживать там. — Н-нет!.. — выдохнул Тэмин. — Ты!.. Минхо тут же припал губами к его губам, забирая слова и мысли, а пальцы его всё трогали и трогали там, бестрепетно, уверенно, словно имели на это право. И когда он быстро и ловко перевернул Тэмина на живот и заставил встать на колени и грудью прижаться к постели, тот лишь зажмурился и сжал в пальцах ткань покрывала, на котором собирался его трахать Минхо. Именно трахать — это было понятно по тому, как с рычанием, сразу, он стал вылизывать Тэмина: мокро, откровенно хлюпая, не размениваясь на нежности, он всасывался в него, кусал нежную кожу — и было больно… больно и до дрожи сладко, настолько, что Тэмин почувствовал, что сейчас кончит. Минхо, словно прочитав его мысли, быстро нащупал его член и в несколько уверенных движений довёл его до края. Тэмин выгнулся в спине, прикусил зубами покрывало — и сипло замычал, ощущая, как истекает его член наслаждением, как приятно пульсирует у него в яйцах и как откровенно плотоядно рычит, продолжая вылизывать его, Минхо. Последний раз его брал Суджи, и это, казалось, было так давно!.. Тогда, с ним, всё было совсем не так: Суджи никогда не ласкал его языком там, он быстро смазывал ему вход специально приготовленными его танским ведуном мазями — и, нетерпеливо рыча, овладевал им, двигался быстро, резко, вбивался в податливо стонущего альфу так, словно завоёвывал или мстил за что-то. Но тогда Тэмину это нравилось. Сам он своих любовников ласкал всегда нежно и страстно, давал им всё наслаждение, которое мог дать, а вот Суджи любил брать, на иные ласки был скуп, зато всегда оставлял на теле своего короля тайные, не видные под одеждой метки, всегда какое-то время после болезненные, чтобы они напоминали Тэмину, что он, король, принадлежит этому омеге. И это Тэмину тоже нравилось: он так желал добиться Суджи, он так сильно его любил и желал, что любой знак того, что и этот гордый прекрасный омега хочет его, был ему невероятно приятен. Сам он брал Суджи только несколько раз в самом начале их признанных отношений, ему очень нравилось тогда трахать его, видеть, как он закатывает глаза, как трясётся, кончая от его руки, ощущать, как, словно испуганно, сжимается его нутро, принимая его семя… Суджи не боялся забеременеть, говорил, что ему заговорили нутро и что он больше не понесёт никогда. В общем, Тэмину нравилось и брать Суджи и отдавать ему себя, но сейчас… Он забыл обо всём, и образ Суджи не всплыл в его воспалённом ласками Минхо сознании ни разу — как и воспоминания о ком-либо ещё, кого он когда-либо хотел. Истерзав его своей умелой жадностью до того, что он просто рухнул, обессиленный, на постель, Минхо склонился к его уху и зашептал: — А теперь потерпи, мой нежный… Потерпи… вот так… И Тэмин почувствовал, как в него входят его пальцы, сразу два — видимо, от нетерпения. Это было и томно, и больно, и хотелось стонать — и тискать кого-нибудь тоже! Он ощущал, как настойчиво толкается в него Минхо, как не терпится ему, но он упорно готовит своего любовника для себя. Захваченный своими сумбурными ощущениями, узнаванием того, от чего он так страстно желал отказаться, внутренне стыдясь этого, Тэмин не сразу понял, что тон Минхо изменился: он больше не шептал — словно порыкивал, глухо, почти угрожающе: — Ты пришёл сам, мой король… Вот так, так, так!.. Я больше не стану ждать тебя, искать тебя, я… ммм… как же сладко ты пахнешь, насаженный на мои пальцы! Теперь ты мой, мой!.. Ты только мой, и никакого беты рядом с тобой больше не будет, да?.. Мм… Тэ… Ты прекрасен… Хочу взять тебя, хочу трахать тебя, хочу тебя!.. Мм… Тэ, мой Тэ, как же горячо… как вкусно… Больно? Ты весь дрожишь… Пусть больно, да? Пока пусть больно, словно ты не тронутый… словно только мой… Сейчас я тебя… Тэмин, снова начавший задыхаться от ощущений, хрипло простонал, пытаясь что-то ответить на эти жестокие слова, — и не смог, выгнулся и вскрикнул, когда Минхо взял его — одним движением, стиснув в руках и входя полностью, раздвигая плоть едва ли не силой. Тэмин распахнул глаза и напряжённо, высоко простонал, но Минхо сжал его сильнее, навалившись ему на спину всем телом. Чуть двинув бёдрами назад, снова вошёл — и стал толкаться в него размеренно, глубоко, неторопливо, выстанывая низко, бархатно: — Да! Да-а… Как же… давно!.. Хочу тебя!.. Тэ!.. Тэ!.. Он склонился к уху жалобно вздыхающего и пытающегося поймать ускользающее от него наслаждение Тэмина и дохнул в него жаром: — Наконец-то! Измучил меня. Ты так измучил меня, жестокий!.. Я уж думал… Не смогу… Не получу тебя… Почти сдался… Но знал, что ты придёшь. Слышишь?.. Я знал!.. Если бы пришёл после него… убил бы тебя, наверно… — Он вдруг толкнулся сильно, грубо, глубоко — и совершенно неожиданно Тэмина пробило болезненно острой, горячей волной возбуждения, он дёрнулся и вскрикнул, а Минхо, задыхаясь, стал настырно долбиться туда, попадая… доставляя мучительное удовольствие: — Вот так… вот так… вот так… Я буду трахать тебя, заставлю течь мной… ты больше никогда… никогда!.. На него!.. Не посмотришь, сукин сын!.. У Тэмина рвалось дыхание и глаза закатывались от того, что всё тело его прошивали иглы наслаждения, он податливо отзывался на каждый толчок альфы в нём. И когда Минхо, нащупав рукой его рот, сунулся в него пальцами, он открыл и покорно взял их, почти не осознавая, что делает. — Мой! Соси… соси… так же будешь сосать… на коленях будешь… Тэ!.. Тэ… Тэ… Тэ… Минхо задышал коротко, он, словно молитвенные слова, рычал короткое имя Тэмина, а потом вдруг выпрямился, вжал голову Тэмина в покрывало, опёрся ему на поясницу — и зашёлся в диком движении, которое подтолкнуло Тэмина в объятия жаркого и невыносимо всеобъемлющего удовольствия. Они кончили вместе — и Минхо ещё долго сотрясался всем телом, наполняя Тэмина собой, утверждая себя альфой над ним — тоже альфой, но готовым принять и быть послушным, как омега — здесь, в этой постели. Кажется, он отключился, как только Минхо его отпустил от себя. Кажется — нырнул прямо во тьму — усыпанную золотым песком, прекрасную, счастливую.

***

Лицо спящего было прекрасным. Человек в тёмном, который проник сюда через потайную дверь, склонился над ним, присев на край широкой постели. — Красивый… Ах, как же ты красив… Он тяжело вздохнул и провёл пальцами по горячей от сна щеке, огладил висок и убрал за розовеющее ухо шелковистую прядь. — Мне правда жаль… Надеюсь… Хотя вряд ли. Ты мог бы быть полезным, но он слишком тобой увлечён. И я давно не доверяю ему… Склонившись, он оставил на светлом лбу лёгкий поцелуй, а потом в его руке блеснуло узкое лезвие кинжала. — Прости…