Беречь и защищать (18+)

Суджи смотрел в окно и напряжённо вслушивался в вой ветра за ним. Метель разыгралась нешуточная, и она словно отзывалась на его состояние — на то тоскливое, мучительное отчаяние, которое он испытывал. Всё последнее время его мучили какие-то боли — то спина, то голова, в горле был привкус соли, руки почему-то стали дрожать. Но красота — нет, она осталась с ним, и это хотя бы немного придавало ему сил. Впрочем… она ему больше не понадобится, не так ли? Он потерял всё. Шёл по краю столько времени, столько всего преодолел, стольким пожертвовал, отдал всего себя — и остался ни с чем, запертый своим венценосным любовником в дальних покоях ненавистного дворца. И все облегчённо вздохнули и радостно отпраздновали избавление от него — такого лишнего, такого ненужного им всем — всем, включая теперь и того, кто клялся ему в любви, в верности до гроба, кто ловил восхищённым взглядом каждых поворот его головы и движение тонких изящных пальцев, кто ползал у него в ногах, когда просил прощения и стонал под ним — будучи альфой, стонал под омегой! — с наслаждением! Его Величество король Монгун… Ли Тэмин… Избалованный, капризный, слабый… Та судьба, которую ему готовил Суджи, была едва ли не благословением — разве нет? Какой из него король? Он, словно ленточка на ветру, стелился по потоку, готовый ластиться к руке того, кто будет ласков с ним и пообещает любить его хоть сколько-нибудь. Разве таким должен был быть король великого государства? Суджи так и не смог этого сделать — полюбить его, того, кто уверял, что является его истинным. В истинность по-хорошему он и не верил, но даже испытать чувство тёплой привязанности к этому мальчишке он не смог. Тэмин не был ему противен, наоборот, сосал он так умело, трахать его было так сладко — и для тела, и для измученной и оскорблённой альфами души — что это было для Суджи большим наслаждением, к которому он легко и быстро привык. И не собирался отказываться! Он бы дал ему возможность быть счастливым — и по-прежнему удовлетворять своего любовника. Разве этого мало было ему, этому жалкому альфе? У него всё же была возможность высказать всё этому недокоролю. О, да, он точно знал, что именно делает, когда бросал в лицо Тэмину слова о его милашке-женихе и своём ненавистном племяннике Ким Намджуне. Проклятый заговорщик, мерзавец, умышлявший против Короля и Закона! А ведь всё под какой благородной маской! О, как же хотелось Суджи увидеть лицо несчастного принца Чонгука, когда он узнает, каков на самом деле тот, кого он так приблизил к себе! А Намджун даст о себе знать, точно даст! Сведённый с ума своей любовью к королевскому избраннику, он, как человек, способный увлечься до самозабвения, точно проколется — и выдаст себя! Жаль, что никак этого Суджи не увидеть… теперь-то точно не увидеть… Суджи зябко поёжился и тяжело опустился в кресло, упорно глядя в окно и ловя в нём завихрения снега, так похожие на хаос, что творился у него в душе. Что был в его жизни едва ли не с самого начала.

***

В жизни Ким Мано Суджи было три альфы, которых он любил по-настоящему. Все трое предали его, сделали ему так больно, что он едва не криком готов был кричать, закрывая ладонями истекающую кровью душу. Он обожал своего отца. Сильный, мощный, властный, его отец не был влиятельным герцогом или графом, нет, он был дворянином средней руки, но гордость и достоинство имел поистине королевские, так как род его когда-то был славен и до сих пор считался одним из самых древних в Бантане! Папу — невзрачного, вечно испуганного и забитого омегу — Суджи так и не научился даже уважать, а вот перед отцом млел и благоговел. Под его взглядом — пронзительным, голубоглазым, ясным, под его голосом — мягким, низким, под его рукой — тяжёлой, но ласковой, которая оглаживала пышные волосы маленького омежки сына, нежно трепала по щеке — и снова ложилась на дорогие ножны короткого меча, который всегда был на поясе. У Суджи было три старших брата, все альфы, они задевали, дразнили и терзали его, играясь с ним, как с котёнком, толкали и иногда били по щекам, желая утвердить своё альфье превосходство и в игре, и в жизни, но Суджи мог кинуться к отцу, пожаловаться ему — и тот всегда со снисходительной улыбкой наказывал обидчиков, не сильно, но ощутимо. И всегда приговаривал, что обижать такого очаровательного омежку недостойно альфы. Когда Суджи исполнилось пятнадцать, отец подарил ему великолепного жеребца и разрешил скакать на нём весь день. А ночью пришёл к нему в спальню и стал трогать сонного, изумлённого и ничего не понимающего сына. Раздел его, вылизал и взял, наваливаясь тяжёлым телом, зажимая рот широкой твёрдой ладонью и шепча, чтобы он не вздумал плакать или кричать. Сделав своё дело, он крепко поцеловал его в распяленный от удушливого плача рот и сказал, что пришлёт кого-нибудь поухаживать за немного повреждённой задницей. И что ничего страшного не случилось и Суджи получит за эту ночь красивую сбрую для своего нового жеребца. А когда всё заживёт, альфа придёт снова — и будет осторожнее. Суджи не мог поверить в то, что с ним произошло. Без сна лежа на горячих от его жара простынях и в ужасе прислушиваясь к любым звукам за дверью, он пытался понять, почему отец был с ним так жесток. За что, за какие провинности он поступил так со своим любимым омежкой? Чем так не угодил он этому альфе, что он решил сотворить с ним то, что делал с дворовыми омегами-крестьянами, которых тискал и трахал пачками, особо ни от кого не скрываясь: в своих владениях он был королём, а папа и пикнуть не смел ему поперёк ни слова. Так было и с Суджи. Тот был уверен: папа всё понял, не зря приходил лить тихие слёзы над ним, но — ни о чём так и не спросил. И супругу своему, видимо, ничего не сказал. Стискивая зубами уголок подушки, чтобы его рыдания не были слышны, Суджи размазывал по щекам горькие слёзы, задыхался и молил жестокие Звёзды о смерти, чтобы не чувствовать этой унизительной боли в плохо заживающем, несмотря на хлопоты слуг, омежьем входе и удушающей, выжигающей всё внутри боли в душе из-за предательства двух самых близких ему людей. Он клялся себе, что, если отец придёт ещё раз, то он лучше выпрыгнет из окна, чем снова даст ему себя на растерзание. Выпрыгивать не пришлось. Едва оправившись и воспользовавшись тем, что был сезон охоты и отец не выбирался из охотничьего домика на границе своих скудных владений, Суджи потребовал от папы отпустить его в Хаб, где у них были дальние родственники по его линии. Папа не посмел отказать и помог собраться в дорогу. Суджи успел уехать — и отца в следующий раз увидел только через год, когда пришла пора выводить его в свет как отпрыска пусть и обедневшего, но старинного рода. Тогда отец усмехнулся, глядя на бледного от страха, но решительно поджавшего губы сына, и снисходительно похлопал его по плечу. — Красивый, но пугливый и холодный, Джи. Наверно, будешь иметь успех у альф. Ищи того, кто растопит лёд в твоём сердце и научит ублажать, чтобы альфа забыл о твоём небогатом положении. Иначе никак. И он поднял руку, чтобы похлопать Суджи по плечу, но тот мгновенно отскочил и едва не закричал от страха. Отец нахмурился, зло шикнул и больше приставать не пытался. Он вежливо поблагодарил родственников, что приютили его сына и относились к нему как к своему, так как своих как раз у них не было. А потом вывел бледного от волнения и страха сына на парадную лестницу Королевского дворца вместе с другими новичками на Первом балу сезона — и, ни сказав более Суджи ни слова, отбыл обратно. А Суджи остался в Хабе, в Королевском дворце, где его как одного из самых красивых новичков этого сезона приняли с распростёртыми объятиями и тут же определили в пажи дяди короля Юмо, омеги Джено. Суджи искренне восхищался дворцом, двором, своими обязанностями и теми знаками внимания, которые ему оказывали молодые альфы. Он не мог избавиться от ощущения, что тогда ночью отец измазал его грязью, что та невинность, о которой с постным выражением лица так часто твердил папа и которую так легко забрал отец, была чем-то, что охраняло его, а сейчас, лишённый этой охраны, он словно гол и бос перед всеми. И он страшно боялся, что кто-то узнает об этом, о его внутренней грязи, и осудит, откажет в ласке и внимании — вышвырнет из этой блистательной и сулящей такие перспективы жизни. Он старательно забивал эти страшные мысли тем, что усердно служил своему господину, и, когда тот заболел, стал ему чуть ли не единственным утешением. Джено был добрым и слабым, он любил слушать негромкие рассказы Суджи о том, что тот когда-то прочитал в книгах, и с удовольствием расспрашивал смущающегося юношу о том, есть ли у него уже на примете альфа. — Ты не богат, но я, если что, помогу тебе, — покровительственно говорил он. — Главное — не продешеви. Такое личико… — И он с удовольствием гладил Суджи по щёчке. — …оно дорогого стоит. Суджи кивал, но внутри у него всё поджималось от ужаса: что будет, если Джено узнает обо всём, что с ним сделал отец? С каким презрением, наверно, он посмотрит на омежку, которого сейчас так ласкает! Что-то надо было с этим всем делать — и Суджи решил, что первый же приглянувшийся ему красавчик станет его женихом, а потом и мужем. К мужнему и лезть будут меньше (а он частенько подвергался домогательствам со стороны более знатных альф, и только покровительство принца Джено спасало его не раз от стыдной участи), и уже всем будет наплевать, как именно он на самом деле потерял свою невинность. Тогда в его жизни и появился второй альфа — граф Су Хёно. Молодой, невероятно красивый, умный и образованный, он учился за границей, вернулся оттуда с королём Юхо после заграничных его странствий и с тех пор входил в круг его приближённых. И — да, он сразу обратил внимание на юного Ким Мано Суджи. Не раз приглашал он юного прекрасного омегу, гордость двора принца Джено на танцы на балах, что гремели в Королевском дворце, не раз шептал на алеющее от смущения ушко гордого юноши, как он прекрасен в, может, не таких и пышных, как у других, но зато со вкусом и отлично сшитых нарядах. А потом их имена на долгое время связал скандал, разразившийся, когда дерзкий и наглый граф Лё оскорбил Суджи, пошутив, что сейчас тому не хватит денег на замужество, но хватит их на сотню бычьих пузырей (они использовались в любовных утехах как защита от нежелательной беременности) — и, взяв с этой сотни альф по золотому, малыш Суджи сможет собрать себе недурное приданое. Граф Су Хёно вызвал шутника на дуэль и там тяжело ранил того в живот, от чего мерзавец скончался через несколько мучительных дней. Так как дуэли были запрещены, а граф Лё был родственником Первого шталмейстера двора, Хёно едва не отправили в темницу, однако за него вступились — и дело ограничилось высылкой на несколько месяцев из Хаба и взысканием в казну внушительного штрафа. Суджи был поражён в самое сердце, что Хёно ради него пошёл на это, и — как после этого можно было продолжать уворачиваться от его дерзких рук и горячих, шепчущих о страсти губ? Суджи влюбился в него до истинной потери рассудка, а вынужденная разлука, наполненная завистливыми взглядами омег-придворных, разговорами с лукаво улыбающимся Джено, который рассказывал о том, как храбр, прекрасен и чист душой этот благородный рыцарь — Су Хёно, а главное — страстными длинными письмами, которые украдкой передавали ему от альфы — всё это сделало своё дело. И когда возлюбленный, вернувшись в Хаб, в первую же свою ночь во дворце постучал в его комнату, Суджи лишь рвано выдохнул — и впустил. Хёно прижал его к стене и стал жадно целовать. Для Суджи это был первый поцелуй, и он очень растерялся, так как не мог толком ответить, а альфа явно был чуть пьян. Бормоча что-то о том, насколько невероятен запах Суджи, о том, как он мечтал о его губах и шее, о том, как он счастлив, что наконец-то добился своего, что уже не отпустит, Хёно повалил его на постель и стал настойчив и умело распалять — гладил, вылизывал, кусал… Он не был прямолинейным и жестоким, как отец, поэтому Суджи, ужасно боявшийся это опыта, быстро смог расслабиться. Хёно изнежил омежку, свёл с ума откровенными ласками, дал кончить — и только потом залез на него. Трахал он Суджи долго, несколько раз, не выходя, словно не в силах был остановиться. Рычал, как ему хорошо, как глубоко и сладко засаживает он гордецу Киму, как вкусно стонет омега, Суджи мог лишь сдавленно постанывать и тискать в пальцах одеяло, которым Хёно накрыл его от пояса и выше, чтобы никто не услышал эти его стоны: стены были тонкими, а соседи рядом — любопытными. И на самом деле, как только Хёно больно и сразу вошёл в него, Суджи очнулся от наслаждения, а так как альфа дальше совсем о нём не думал, гонясь только за своим удовольствием, то для омеги это было… больше стыдно, чем приятно. Смазка его хлюпала так пошло, яйца Хёно шлёпали о его половинки так торопливо и громко — и вообще всё было как-то так… грязно, что ли, и Суджи лишь морщился брезгливо и стонал от усталости и разочарования, когда чувствовал, что альфа опять начинает в него толкаться. Он так и заснул, не дождавшись, когда Хёно кончит в последний раз, но с мыслью, что теперь его будущее устроено и никто больше и не подумает вспомнить ту страшную историю с его отцом. Главное — что все узнают, что первым у него был его будущий супруг, и обзавидуются их браку. Но когда он утром проснулся, рядом с ним никого не было. И только запах — тонкий и пронзительный аромат хвои — долго ещё не мог он не чувствовать, принюхиваясь к своим запястьям. А потом на него обрушилась правда, которая оказалась едва ли не самой простой и совершенно для всех очевидной. Для всех, кроме него. Хёно больше не подходил к нему, смотрел издали с насмешливой ухмылкой и едва кивал при встрече. — Бросил… видать, добился своего от этого нищего, вытрахал — и теперь успокоился, — говорили за гордо выпрямленной спиной Суджи. — Ну, и правильно, всё равно бы этому гордецу не достался такой альфа! У его семьи трое самых богатых омег двора на примете, зачем ему эта шлюха, раз он от него всего добился без священника и даже помолвления. Всё правильно. Суджи же, который сумел сохранить лицо и ни разу не показал ни одному из них, как рвётся от ужаса, боли и обиды его оскорблённое сердце, едва пережил это предательство. Он даже подал прошение об отставке принцу Джено, собираясь уехать в крохотное родовое гнездо, которое оставил ему по завещанию недавно почивший папа. Но Джено отставки не принял. — Не дури, — холодно сказал он, и в его глазах и голосе не было больше и толики ласки и доброты. — Вот так с позором уедешь? Оставишь этому мерзавцу поле боя? Я думал, у тебя есть ум и гордость, Ким Мано Суджи. На тебя заглядывается столько альф, что только твоя гордость не даёт тебе разглядеть среди них своё будущее! Ты повёлся на крикливого красавчика, который едва не в открытую говорил, что победа над тобой станет последним достижением его холостой жизни! Только ты этого не слышал! Только ты был слеп и позволил нам всем развлечься, наблюдая за тобой! Но теперь мне даже жаль тебя. Поэтому заткнись и слушай меня. Я беру твою судьбу в свои руки. Мне недолго осталось, как ты знаешь, но я хочу устроить твою судьбу. Поклянись, что ты примешь мой выбор, потому что я буду руководствоваться именно тем, чем и надо при выборе своего будущего. Суджи было безумно обидно слышать это, и он именно тогда и затаил злобу на Джено, но настойчивость его принял с вежливой и благодарной улыбкой. Так что очень скоро и без особых хлопот Джено сговорил его за молодого, только что вернувшегося герцога Кима, человека скупого на чувства, холодного и надменного, который согласился на этот мезальянс только потому, что Суджи, кажется, возбудил в нём альфу своим ароматом и огромными ясными глазами. Кроме того, его манеры были безупречны, ему благоволила королевская персона, и это обещало покровительство царствующего дома. А то, что он больше не умел улыбаться искренне и ненавидел слово «любовь» — так кому до этого вообще было дело хоть когда-нибудь? Он произвёл благоприятное впечатление на родственников своего будущего мужа, и был заключен договор на Помолвление. Какое-то время Суджи боялся, что Хёно расскажет семье Ким о том, что сделал с ним, но тот, слава Свету, никому не рассказал ничего внятного о той ночи. А вскоре графа Су Хёно выдали замуж за какого-то богатого и знатного, но очень уродливого омегу, который был старше его на пять лет. Суджи вместе с женихом были приглашены на венчание, и там он впервые испытал удовлетворение от осуществлённого отмщения. Усмехаясь, глядел Суджи на бледного и, очевидно, пьяного Хёно, который никак не мог прямо посмотреть на своего напудренного и расфуфыренного жениха, а потом поймал взгляд альфы и незаметно для всех послал ему воздушный поцелуй. Хёно побледнел ещё больше и качнулся, едва устояв на ногах. Подходить с поздравлениями Суджи не стал — ему было довольно того, какой силы тоску он разглядел в глазах альфы, оскорбившего и унизившего его. И это ощущение — наслаждения чужим отчаянием — он запомнил на всю жизнь как одно из самых сильных и сладких. На своей помолвке Суджи узнал, что сторона его жениха потребовала Дообручения. Он принял это с безразличием: герцог Ким Дону не вызывал у него ничего, кроме лёгкой брезгливости, но он собирался быть ему верным мужем и принять покой, который сулил ему этот брак, как награду за то, что уже перенёс в этой жизни. Покоя не получилось. На Добрачии вместо напитка Ярра ему дали какое-то странное вино, от которого у него закружилась голова, он ослабел, почувствовал, что едва ли может двинуть хотя бы пальцем, зато сознание у него было вполне ясное. Так что он отлично увидел, что, напоив его, Ким Дону отошёл и сел в глубокое кресло, а потом к постели, на которой, медленно моргая и пытаясь понять, что с ним происходит, лежал Суджи, подошли двое — его будущий свёкор-альфа и свёкор-омега. Именно они развлекались с ним всю ночь, брали по очереди и вместе, пользуясь тем, что он не мог им противиться. Он пытался кричать, он искал глазами мужа — но когда находил, слёзы, застилавшие ему взгляд, не давали увидеть его. Лишь один раз он смог разглядеть: развалившись в кресле, Дону дрочил с запрокинутой головой и оскаленном в рыке ртом. Потом Ким-отец дёрнул Суджи голову вниз и сунул ему в рот свой член, а папа Дону вошёл в него и стал долбить, хрипло и противно постанывая и стискивая до боли ему бёдра. Они оставили его лишь наутре — грязного, истерзанного, в потёках их семени, несколько раз ударив напоследок по щекам с требованием молчания и угрозой смерти, если он кому-то скажет, что было с ним в ночь Добрачия. — Это наша семейная традиция, сынок, — мягко и насмешливо, вытирая ему губы небрежной и грубой рукой, сказал старший омега. — И у тебя будет возможность попробовать первым омежку, которого ваш с Дону сын приведёт на Добрачие. Многие так делают, ничего в этом такого. Но — тц! — не вздумай кому сказать, будь приличным человеком. Дону к нему ни разу не прикоснулся в ту ночь. Как и позже, когда он, придя в себя, вынужден был предстать перед всеми его женихом. Они ночевали в разных комнатах, и будущий муж ни разу к нему не пришёл. А чуть позже, однажды проснувшись посреди ночи от странных звуков, Суджи обомлел, понимая, что его жених дрочит, встав над ним и выхрипывая тихо и рвано: — Ано… Ано… Мой Ано… Суджи зажмурился и едва не засмеялся. Барон Ли Ано, альфа, лучший друг герцога Кима… так вот почему… У них с Суджи были похожие ароматы, и чем-то они на само деле были похожи и внешне. И когда Дону кончил ему на лицо, он лишь стиснул зубы и задышал тише, чтобы муж не догадался, что он не спит. Горячий язык прошёлся по его лицу, и его чуть не стошнило. — Как же ты его напоминаешь, сука… Ненавижу… — И дверь скрипнула за ним. Месяц после Добрачия Суджи запирал двери своей комнаты на ключ и дрожал, слыша, как упрямо толкаются в неё. Свёкры косились на него злобно, муж холодно напоминал, что у него есть супружеский долг, но он был просто не в силах их видеть. И бегал от них, прятался днём, уезжая в гости к знакомым, а вечером пробирался в свою комнату и запирался там. До того, чтобы насиловать его открыто и днём, они не опустились, а через месяц выяснилось, что он беременный. В ужасе метался он по своей комнате, пытаясь понять, как теперь жить. Несмотря на его мольбы, лекарь, которого ему прислали, когда он едва смог подняться о утренней тошноты и слабости, сразу рассказал обо всём его мужу и церемонно поздравил его с будущим наследником. Дону ничего не ответил, пришёл к Суджи и, не глядя на него, спросил: — И… И что ты будешь с ним делать? — С кем? — сдавленно спросил тот, чувствуя, как подступает к нему истерика. — С ублюдком, которого понёс от моего папаши? Суджи поднял на него полный ужаса взгляд и прошептал: — Как это… ублюдком… — А кто он мне?! — неожиданно тонким голосом выкрикнул Дону, вскочил и навис над ним, растерянно поднявшим на него глаза. — Он тебя трахнул на пару со своим муженьком, обрюхатил, хотя говорил, что подмешает в вино травки нужные, а я теперь что — должен признать этого выблядка своим сыном? Суджи чуть не умер тогда от боли и осознания того, насколько он противен своему мужу. Именно за это тот и отправил его в глухое захолустье — рожать, чтобы никто не узнал, что он понёс. Позвать чёрного ветуна, чтобы тот прервал беременность, как это делали многие, Дону отказался. — Мне нужно будет ещё твоё нутро для моего истинного наследника, — высокомерно глядя на него, распростёртого у его ног в мольбе, — даже не думай, сука! Сделаешь что-то во вред себе — и я тебя в монастыре сгною. Клянусь. Никакой помощи или даже виноватого слова от своих свёкров он тоже не дождался: когда всё выяснилось, они ни разу не появились на пороге их богатого дома в центре Хаба. За то время, что он провёл в ожидании ребёнка, Суджи измучился, озлобился и возненавидел весь мир. И в первую очередь — этого самого ребёнка. Столько раз он сидел у окна, стискивая свой живот в надежде выдавить из него, словно гной, эту мерзость, в появлении которой он не был виноват, но которая так жестоко сказывалась на его судьбе. Он знал, что Дону не собирается убивать мальчишку: он уже договорился с какими-то местными бедными дворянчиками, что отдаст им ребёнка на воспитание и усыновление. У Суджи не было ни книг, ни писем, ни людей, чтобы с ними разговаривать. При нём оставили лишь самых верных — двоих братьев-омег, которые ходили за ним, кормили вдоволь, но пресно и неразнообразно и следили, чтобы он ничего с собой не сделал. Когда пришли роды, Суджи взмолился о смерти. Боль была такой, словно его резали на живую огромными ножами прямо через спину, словно из него вытягивали внутренности и связывали их узлом. Он кричал и дёргался, привязанный к ложу за руки, чтобы меньше вредился, он умолял прекратить всё, а в ответ на него шипели и били ему по щекам, приводя в себя, когда он терял сознание и переставал тужиться. Смертельно больно и страшно было ему все те восемь часов, пока он рожал ненавистного ублюдка, которого готов был сам придушить за те страдания, что он ему причинил. Но ему не дали. Вопль, который издал этот альфочка, родившийся совершенно здоровеньким, упитанным и прехорошеньким, Суджи услышал сквозь марево исчезающего из глаз света. — Сдохни… — прошептал он и потерял сознание. Пришёл в себя — и с ужасом дёрнулся, увидев у своей груди алое от натуги личико. — Уберите его! — приказал срывающимся голосом. — Вон! — Пусть возьмёт грудь, — настойчиво сказал один из омег, недовольно хмурясь. — Посмотрите, как он красив! Суджи кинул взгляд — и увидел лишь красные, как яблоко, щёки да узенькие щёлочки глаз. — Уберите! — с отвращением повторил он. — Видеть не хочу. — Дайте ему хотя бы имя, — просительно сказал второй омега и страдательно приподнял брови. — Имя, данное папой, сделает малыша счастливым! Суджи скривился и произнёс то имя, которое придумал этому мерзкому сблёвышу давно. — Но вместе с фамилией того, кому его отдадут, это будет значить «Жизнь ведающий», — опасливо и робко сказал первый омега. — Нехорошее имя для красивого мальчика, так ведь называют жнецов смерти, разве вы не… — Так и назовите! — хрипло приказал Суджи и отвернулся. — Убирайтесь. И прикажите готовиться к отъезду в Хаб. Я не желаю оставаться здесь ни одной лишней минуты! И это чудовище не желаю видеть больше никогда! Если бы он знал тогда… Если бы знал… Но он не знал, и только одна мысль беспокоила его: он должен был обрести надёжный тыл, найти себе защитника, который не позволит больше остальным обращаться с ним, словно он игрушка, словно у него нет ни сердца, ни души, ни права на мнение или счастье. Он понимал, что больше никогда никому не поверит, что никто не поможет ему, кроме него самого, и что если он хочет чего бы то ни было добиться, то должен играть в этом мире не как омега — как альфа, по всем их жестоким и грубым правилам. Он следовал этим своим с таким трудом обретённым принципам до конца. Решительно закрыл перед Ким Дону двери своей спальни и пригрозил всем рассказать об их милой семейной традиции Ночи добрачия, если тот не оставит его в покое. Как ни странно, Дону перепугался до смерти. Он собирался стать частью элитного круга придворных, чтобы быть приглашённым на вечерние игры к Его Величеству, и скандал, который был бы неминуем, если бы Суджи открыл рот, поставил бы крест на этой его мечте. Пользуясь этим, Суджи настоял на том, чтобы они стали появляться при дворе вместе. Выяснилось, что этот мерзавец всем рассказывал, что взял в мужья едва ли не затворника, который отказался от праздной и порочной жизни двора и целомудренно сидит в дальнем имении, готовя себя духовно и физически, чтобы понести и родить герцогу Киму долгожданного наследника. И вот теперь Дону пришлось изворачиваться и терпеть многочисленные завуалированные насмешки, когда он вывел в свет своего «затворника» и тот стал одной из звёзд этого самого двора, вспомнив былую славу и дополнив её богатством, которого когда-то ему так не хватало. Принц Джено умер три месяца назад от той самой стыдной болезни, о которой говорил, и, как рассказывали Суджи, в страшных муках. Услышав об этом Суджи сделал скорбное лицо, но в глубине души ощутил удовлетворение: он не забыл принцу ни его пособничество Хёно, ни его насмешку, ни то, что именно он сговорил его за ненавистного теперь Ким Дону. Тот, кстати, был так напуган изменениями в его характере, что безропотно выполнял все его прихоти и приказы, давал денег достаточно, чтобы Суджи смог развернуться на полную. И он блистал в Королевском дворце Хаба — покоряя, завораживая, дразня и не подпуская к себе близко никого. За два года он приобрёл себе репутацию неприступной и дорогой суки, омеги, который кружит головы и выгрызает сердца альфам, имевшим несчастье влюбиться в него. Именно это, наверно, и привлекло к нему внимание короля Юхо, который славился тем, что любил приручать таких вот сук. Но вот только это всё были лишь слухи — о приручении. На самом деле однажды Король великого Бантана просто приказал привести Суджи к себе в спальню. Не то чтобы тот удивился, он не раз замечал на себе сначала просто заинтересованные, а потом и всё более и более страстные взгляды короля, однако думал, что всё это будет как-то поизящнее, что ли. Однако Юхо был королём-воином и играть в заумные придворные сердечные игры не любил, да и не умел. Когда великолепный супруг герцога Кима, краса и гордость двора, вошёл в королевскую спальню, Юхо просто усадил его за невысокий столик с вином и фруктами и в нескольких ёмких выражениях объяснил, чего хочет от него. Суджи по-настоящему растерялся, он какое-то время лишь глупо хлопал ресницами, а потом, словно замороченный, смотрел, как король медленно подходит к нему, становится над ним и развязывает пояс на бриджах. — Приласкай меня, герцог Ким, — негромко и хрипло сказал он, опуская руки вдоль тела. — Ну, давай. Я не верю в то, что ты не знаешь, чего я хочу. И не верю в то, что ты никогда этого не делал. На самом деле Суджи сосал в жизни лишь раз — тогда, в проклятую Ночь добрачия своему свёкру, но сейчас он должен был сделать это во вполне осознанном состоянии. Он поднял глаза на короля — и дрогнул под его пристальным взглядом. «Ты хотел самого сильного покровителя, — мелькнуло у него у голове. — Вот и бери самого могущественного!..» И он изящным движением опустился перед королём на колени, повёл по его ногам и освободил из исподнего могучий, увитый венами, налитый кровью член. Закрыл глаза и взял в рот. Юхо довольно проурчал и откинул голову назад. — Да-а… Покажи, как умеет сосать неприступная сука Ким Суджи, малыш… И я награжу-уу… О, да-а… Глубже, омега… Давай, давай!.. — И он, положив тяжёлую руку ему на голову, задал такой темп, что у Суджи глаза на лоб полезли. Он давился, у него текло из глаз, носа, он захлёбывался слюной, его подташнивало от того, как глубоко вбивался в его глотку совсем потерявшийся и уже откровенно жёстко трахающий его горло король — но он не бросал, не сдавался, помогал себе рукой, да ещё и не забывал хрипло постанывать, когда мог. Юхо кончил ему в глотку, и он долго кашлял, потому что едва не подавился всерьёз его семенем. Король налил ему вина и протянул бокал: — Выпей. У тебя впереди долгая ночь. И ты ничего не получишь, кроме вина и меня. Пей, омега. Хочу, чтобы ты был посвободнее. Суджи торопливо выпил и, едва он поставил бокал на стол, Юхо толкнул его на постель, заставил лечь на край на спину, а потом коротко приказал: — Разденься. Лёжа разденься. Давай, омега, хочу, чтобы поёрзал… люблю, когда омеги извиваются, глядя мне в глаза. Не вздумай их закрывать. Суджи был в ночной одежде, но ему пришлось попыхтеть; когда же он остался полностью голым, Юхо, всё так же не отрывая от него горящего каким-то жадным, алым светом взгляда, от которого у омеги мурашки бегали по спине и сердце испуганно колотилось, встал между его ног, заставил согнуть их в коленях и, широко разведя, толкнулся в сухое нутро. У Суджи в глазах заискрило от боли, он хрипло и жалобно застонал и попробовал вырваться, но Юхо прижал его сильнее и прошипел на ухо: — Ты что, не готовился, что ли? Сука! Я же приказал… Суджи, у которого полные глаза слёз были, едва слышно простонал: — Нет… Умоляю, не надо… — Тихо! — прикрикнул Юхо. — Сейчас. Едва он отошёл, как Суджи попытался вскочить, но злой окрик «Лежать!» остановил его. — Не смей дёргаться! — произнёс откуда-то из комнаты рядом Юхо. Глотая слёзы, Суджи покорно лёг обратно. Сердце его колотилось болезненно, ныло в стыдном месте так, что хотелось выть, но ослушаться Юхо и мысли у него не возникло: слишком хорошо он знал, что бывает с теми, кто не повиновался ему или посмел отказать. Король вернулся с мягким маслом, имевшим странный сладковатый аромат каких-то незнакомых Суджи цветов, и кинул склянку ему в руки. — Сам! — приказал он. — Быстро, у меня кончается терпение. Не упусти свой шанс, герцог Ким. И Суджи на глазах стал торопливо смазывать себя дрожащими пальцами, молясь, чтобы король дал ему хотя бы немного себя растянуть. Он и дал — немного. Взял всё так же, грубо, с наскока, вошёл, чудом не порвав и вжимая ему руки в матрац, и начал толкаться, рыча от наслаждения и даря почти непереносимую боль. Суджи скрипел зубами, невольно рвался из рук мучителя, не в силах сдержать эти яростные порывы, а альфа, словно не замечая его состояния, все теснее прижимал его к себе, рычал всё ласковее, хвалил аромат его, горячее и узкое нутро, то, как сладко и жалобно он стонет, словно невинный мальчик, — и продолжал долбить его, глубоко вгоняя себя в истерзанное, но уже явно растянутое и не так сильно саднящее нутро. Король брал его сзади, поставив на колени и локти, оглаживал ему спину и больно бил по половинкам, уркая и хрипя от удовольствия. Он диким зверем рычал, входя в него почти отвесно, когда поднял его тело так, что оно опиралось лишь на лопатки — остальное Юхо стискивал своими железными руками. Кончив ещё раз, альфа навалился на Суджи и захрапел, а тот и двинуться не мог из-за молнией прошивавшей его спину и поясницу боли. Стоило же ему задремать — его разбудили новые толчки внутри его тела: Юхо перевернул его на бок и долбил, задрав ему ногу к плечу, открыв его всему миру, пользуя без жалости и слова, как куклу, как игрушку. Он натягивал Суджи на себя, тиская его бёдра, и тот едва не вопил от того, как это было больно. И снова король кончил в него с довольным рычанием, и снова навалился сверху, зажимая под собой, едва давая продохнуть. И Суджи уже не смог и глаз сомкнуть, боясь что альфа снова возьмёт его спящим. В общем, как он пережил ту самую первую ночь с королём, было самым мучительным и ненастным его воспоминанием. Едва живым выбрался он наутре от снова взявшего его и снова захрапевшего короля, чуть не ползком добрался до своей комнаты и, улёгшись в ванну, потребовал себе горячей воды. Много воды. Он думал тогда, что она может смыть хоть что-то из того, что он теперь ощущал к королю Юхо и всему королевскому роду — но это было наивным и глупым желанием, которое, конечно, не осуществилось. И омерзение к этому альфе осталось навсегда в его сердце. Как и уверенность в том, что он заслуживает за то, что смог перетерпеть это и не показать это омерзение, всего самого лучшего — денег, зависти всех вокруг, силы и власти. И король Юхо, который с этой ночи стал смотреть на него как на своего единственного омегу, смог ему всё это дать. А потом Суджи понял, что эта ночь принесла плод. В ужасе он смотрел на таз, в который его только что вывернуло, — и уже понимал, что это значило. Однако ужас быстро сменился сосредоточенностью. Он знал, что Юхо позвал его той ночью, потому что его собственный муж частенько отказывал ему в супружеских ласках, а поступить с ним как с непокорным омегой Король не мог: законные мужья в Бантане были неприкосновенны. И тем не менее, даже трахая Суджи почти каждый вечер или ночь, Юхо умудрился и в спальне супруга исполнить свои обязанности с усердием, так что буквально три дня назад сообщили двору, что Его Величество Первый Принц понёс и вскоре у юного принца Тэмина, которому тогда было три, появится брат. Суджи понял: он должен родить раньше, чем появится этот ребёнок. И потребовать от своего любовника бумагу, в которой он признает сына Суджи своим. В том, что родится альфа, Суджи почему-то не сомневался. Тогда, наверно, мысль о королевском троне, вдруг замаячившая перед ним в ужасающем своём великолепии, свела его с ума. И всю свою энергию, смекалку, упорство и хитрость пустил он на то, чтобы хотя бы попытается её воплотить. С нижайшим смирением пошёл он просить официальную аудиенцию у Юхо. Тот изумился — и ему в такой неурочный для них час, и его бледному виду (вполне естественному, надо сказать), и его словам — просьбе разрешить ему удалиться в дальнее имение навсегда. — Ты с ума сошёл? — прошипел ему король, ухватим жёсткими пальцами за локоть и наклоняясь почти к лицу. — Думаешь, я откажусь от тебя сейчас? — Мне нужно уехать, чтобы в семье Вашего Величества царил мир и покой, — едва слышно отозвался Суджи, опуская глаза и голову и ещё ниже. — Вот для этого ты мне и нужен, — зло шикнув, ответил Юхо. — Иначе я не выдержу и изобью этого лицемерного омегу, моего чёртова мужа! Он думает, что если понёс наконец-то, то это и всё, что я могу от него требовать. Он никогда не любил меня, да и я, признаться, повёлся лишь на его красоту. А ты… — Он грубо прижал к себе Суджи и повёл носом по его шее. — Ты… Ты и краше, и теплее, и слаще… Ты такой покорный, ты даришь такое наслаждение, не рыпаешься, не ноешь… Ты должен, должен быть рядом со мной! — Я был бы счастлив, мой король, — тихо отозвался Суджи, чуть щурясь от боли: пальцы Юхо сдавливали ему руку. — Но теперь, когда и я должен готовиться стать папой… Здесь мне не будут рады, как вы пони… — Что? — рявкнул Юхо. Он развернул его, схватил его лицо в ладони. — Ты? Ты что же… Ты?! Суджи прикусил губу, бросил на короля острый взгляд — и опустился перед ним на колени. — Умоляю, простите меня, Ваше величество! Простите! Моя и только моя это вина! Я мужний омега, я не знаю теперь, как смотреть в глаза моему супругу! Но я сам виноват, я соблазнил собой Вас и вот… — Он закрыл лицо руками и несколько раз громко и судорожно всхлипнул. — Я не знал, не знал, как… я не понимаю, как это вышло. — И послушные слёзы потекли у него из глаз. И внезапно Король опустился рядом с ним и… прижал его к себе. От него пахло резко и неприятно, он, видимо, только что был после конной езды или упражнений со шпагой — Суджи замутило, и он позволил себе потерять сознание в руках альфы. Очнулся в королевской спальне — прямо посреди белого дня. Юхо сидел на краю этой постели и грел в руках его ладонь. — Ты уедешь в Скрату, мой прекрасный, — сказал Король. — С мужем твоим я уже всё уладил: дал ему отступного и отправил на Южную границу с почётной должностью. А ты, любовь моя, выносишь мне сына. Хочу омегу. Будет ему всё, что захочет, буду воспитывать, как своего, ни в чём отказу не будет знать. Но если будет альфа… — Он понурился и покачал головой. — Ты же знаешь закон. Никогда не смогу признать его. — Тогда лучше избавиться о него, — надрывно вздохнув, ответил Суджи и отвернул голову, жмурясь. — Зачем… Зачем вашему настоящему сыну-альфе соперник от какого-то чужого омеги. — Ты не чужой… — В голосе Юхо неожиданно послышалась трепетная нежность, и Суджи не удержался — глянул на него с искренним удивлением: ни разу до этого ничего подобного он от своего любовника не слышал. — Да, да… Ты. Ты мне не чужой теперь. Я всё сделаю для твоего сына, кем бы он ни родился. Но признать его своим… Я дам тебе охранную бумагу, когда пойму, что ухожу. Я верю тебе, мой славный, мой добрый мальчик. Все говорят, что ты хитрый и злой, но я-то знаю тебя настоящего. Ты такой ранимый, светлый и покорный, ты так стонешь, так плачешь… — Его пальцы скользнули по влажным от слёз щекам Суджи. — Я верю, что ты не желаешь зла моим законным наследникам. Суджи закрыл глаза и мягко поджал губы. Хорошо. Пусть так и будет. Он вырастит мальчишку таким же, как сам — хитрым, жёстким и умным. И когда придёт время — посмотрим ещё, кто окажется ближе к трону — он или принцы, чьи папаши успели стать королю Юхо законными мужьями. А бумага… Из-под длинных ресниц он наблюдал, как Король целует ему руки, как ласково и неуклюже гладит про плоскому пока животу, и старательно выдавливал улыбку. Ему не нравились эти прикосновения, но именно они дарили ему уверенность в том, что однажды этот человек даст ему всё, что ему будет нужно. И благодаря этому он, герцог Ким Мано Суджи, обретёт ту власть, которой он достоин — единственный в этом проклятом дворце. План был хорош. Одного он не учёл. Хёнджин, которого он еле выносил и родил чуть легче, чем первого ненавистного своего ребёнка, был настолько очаровательным, его ясные огромные глазки были такими красивыми, а голос — звонким, как у пташки, что Суджи… Увидев его первый же раз, Суджи, опытный и хитрый придворный, лицедей, каких поискать бы в королевских театрах — влюбился. Влюбился в третий раз в своей жизни, в своего сына. Вернее, нет. Он полюбил его страстной, искренней, самозабвенной отеческой любовью — и именно она погубила его окончательно. Ну, не везло ему с альфами. Не везло.

***

Кажется, он уснул, но, когда дверь, что была спрятана за тяжёлой портьерой в дальнем углу комнаты, отворилась и оттуда понесло затхлым подвальным запахом, он вздрогнул, поёжился и распахнул глаза. Тот, кто вошёл к нему, уверенно прошёл вперёд и остановился перед его креслом, а потом легко и неглубоко поклонился. — Доброй ночи, Ваша Милость. Суджи смотрел на него со страхом и ненавистью, а где-то в груди, в самом сердце, у него кровоточило отчаяние. Он точно знал, зачем пришёл этот страшный человек. Впрочем, улыбка у того, как и всегда, была искренняя и почти беззаботная. — Что же вы не отвечаете и смотрите так, словно увидели кого-то жуткого? — Разве это не так? — Суджи старался не смотреть на него, когда встал и сделал несколько шагов так, чтобы между ними оказалось кресло. — Ты явился ко мне среди ночи, в самый глухой и страшный час. Так делают только убийцы. — Или те, кто хочет, чтобы их визит остался тайной, — снова улыбнулся человек. На нём был чёрный плащ, самый простой, без вышивки и меха. Не форменный — обычный. Суджи болезненным вниманием своим отметил это и позволил себе усмехнуться. Кажется, гость на самом деле не хотел, чтобы его здесь хоть кто-то мог узнать. — Вы подумали о том, что я вам сказал? Усмешка пропала с лица Суджи. Да. Да, конечно. Как он мог, хотя бы и на миг, забыть об этом? — Почему ты так уверен, что не поплатишься, если кто-то узнает? — тихо спросил он. Усилием воли он заставил свой голос не дрожать, а губы не дёргаться, хотя они и слегка немели от этого усилия. — Почему не боишься, что я призову сейчас стражу, что позову короля — и раскрою ему всё, что ты замышляешь против него? — А что вы можете ему раскрыть? — распахнул удивлённые глаза гость. — Подумайте сами, это ведь будет выглядеть так, словно я забочусь о нём. Ну, не о нём, конечно, с ним теперь-то точно всё кончено… — Почему?! — Это вышло хрипло, но не жалко. И это тоже было победой. — Почему ты так уверен? Король проводит свою Ночь добрачия на ложе со своим женихом, разве это не значит, что ты проиграл? Разве не пора смириться и… убраться уже в Чёрную дыру, где тебе самое место?! Не выдержал. Последние слова почти крикнул, стискивая кулаки и едва удерживая себя от того, чтобы не кинуться на этого альфу. О, как же измучил, как истерзал его этот человек! Дикая тревога, которую Суджи испытывал всё то время, пока знал, что этот альфа находится рядом, в этом же дворце, ужас, который терзал его, когда он думал о том, что будет, если проклятый откроет рот и расскажет всем свою историю, выкрутил душу его наизнанку. Он пытался убить его три раза — и каждый раз, словно заговорённый, этот мерзавец выходил сухим из воды. Он столько всего наговорил на него — сначала Юхо, потом Тэмину — и ничего не помогло! Они лишь снисходительно улыбались и качали головой, не веря ему. Не веря! А ведь он слишком хорошо знал его — этого человека. На что он способен и как сильно он должен ненавидеть их всех! — О, неужели? — В глазах гостя играли звёздные огни, и Суджи понимал: альфа видит его насквозь и упивается его страхом и его мукой. — Вам ли не знать, верно? Вы-то точно знаете, откуда я пришёл и где мне место? — Гость вскинул голову и скупо усмехнулся. — Впрочем, мы заговорились, но любой милой беседе приходит конец. Так что вы решили? — Ты знаешь, что я решил, — едва слышно отозвался Суджи, внезапно осознавая, что и впрямь — всё решил. Выбор был лёгким, право. Не стоило вообще тянуть. Он проиграл в тот момент, когда этот дьявол вступил в игру. Точно так же, как до этого гость, он вскинул голову и пристально заглянул в тёмные глаза, сверлящие его внимательно и упорно. — Но помни! Если ты нарушишь своё обещание и хотя бы волос упадёт с головы моего Джини, я приду за тобой! О, клянусь! — Он стиснул кулаки и прижал к груди, глядя в лицо своего самого жесткого врага. — Ты обманул всех, ты лжец и мерзавец, ты выиграл, да! Но если ты посмеешь притронуться к моему сыну, я найду способ покарать тебя страшной, самой страшной смертью! Потому что и в самой смерти я буду рядом с моим сыном! Ты слышишь меня? Гость стоял перед ним бледный, с закушенной губой, и Суджи только сейчас, впервые за всё время их такого несчастного знакомства, увидел: этому альфе тоже может быть смертельно больно. И мысль о том, что именно он, Суджи, смог доставить ему эту боль, всего на миг — но подарила ему радость. — Что же. — Гость неверно усмехнулся. — Я услышал вас. Каким, оказывается, вы можете быть искренним и прекрасным, когда говорите о своём любимом сыне, не так ли… папа? Суджи закрыл глаза и отвернулся. — Ты никогда не был мне сыном, Ноу. И ты знаешь. — Никто и никогда не называл меня этим проклятым именем, папа, вы же знаете. Зовите меня, как и все, — Ной. Суджи нашёл в себе силы усмехнуться, а потом махнул на портьеру. — Убирайся. Мне надо побыть одному перед… — Он запнулся. — Убирайся. Гость словно бы медлил, он, прикусив губу, пристально смотрел на него и, опустив глаза, Суджи увидел, как сжаты его кулаки. Он явно что-то хотел сказать ещё, но Суджи слишком устал, чтобы терпеть его присутствие дольше. Так что он нахмурился и, нетерпеливо сморщившись, снова махнул на дверь. Ной низко склонился перед ним, развернулся и молча вышел. Суджи глянул в окно. Рассвет… Нет. Рассвет был ещё далеко. Он хотел сделать это на рассвете, но, кажется, если промедлит, сил не будет вовсе. Он так устал… так устал. Небольшой пузырёк с янтарной жидкостью был у него в кармане. Быстро. Безболезненно. Тихо. И тогда ему обещали пощадить Хёнджина, который будет теперь угрожать трону по-настоящему. Суджи уселся в кресло и откинулся на подголовник, закрыл глаза и презрительно усмехнулся. Видимо, принц Тэмин сдался ему. Что же, ожидаемо. Тогда, в их вторую встречу, когда Суджи в бешенстве требовал от этого мерзавца, рождённого, очевидно, только чтобы причинять ему боль, убраться подобру-поздорову из дворца и грозил ему самыми страшными карами, когда открыто сказал о своей ненависти к нему, Ноу ведь прямо сказал: — Я заберу у Вас всё, чем Вы дорожите, папа, клянусь! Я докажу Вам, что Вы выбрали не того сына! Вы поставили не на того! Тогда Суджи едва не хватил удар — от страха: ему показалось, что он на самом деле заглянул в саму бездну, которая нашла приют в таким красивых и таких жестоких глазах — глазах его сына, от которого он отрёкся и на которого взвалил в своём сердце всю вину за то, что с ним сделали люди, которые были невольно близки этому ребёнку по крови. Он ни разу не пожалел об этом. И сейчас — не дождётся. Ни признания вины. Ни мольбы о пощаде. Ни прощения, о котором смел он умолять в их первую встречу. Суджи усмехнулся, вспоминая лицо альфы с влажными от слёз глазами и дрожащими губами. О, он хранил это воспоминание как одно из самых сладких! Однажды — но мерзкий заговорщик, гроза королевского покоя, самый, наверно, могущественный и хитрый альфа при Бантанском дворе Ной стоял перед ним на коленях, умоляя признать и принять его! Правда… тогда он ещё не был Ноем — тем самым Ноем. Если бы Суджи знал… Ах, если бы знал… Он убил бы его тогда, в первую их встречу. Вот тем самым и убил бы, что сейчас словно пекло ему бедро, золотясь в небольшом пузырьке светлого стекла. Суджи уселся в кресло поудобнее, достал пузырёк и открыл его. Да, да… Возможно, проклятый Ной прав. Если бы Король успел отпустить его в имение, то, пометавшись во зле какое-то время, он бы не выдержал и снова попытался бы найти пути в Королевский дворец. Бумага в надёжном месте, знает о нём только Хёнджин. Когда ему надоест этот лекаришка (будь он четырежды проклят!), возможно, он всё же решится претендовать на престол. Не может же быть, чтобы всё досталось только Ною! Не может быть, чтобы Хёнджин не перенял от него ни толики его амбициозности и хитрости! А Суджи… Да, наверно, он мог бы помочь своему любимому сыну советом, но его репутация и ненависть придворных к нему будут мальчику мешать… А может, проклятый Ли Ноу... этот Ной... он прав… Да, прав. Суджи пора на покой. Он так устаёт в последнее время, ему так плохо… так тоскливо… Долгий глоток. Вкус… Что-то на меду, но с горечью. Последний вкус, который он почувствовал… Приятно. Ах, как же приятно… И волной тепла по венам… и россыпью серебряных звёзд перед глазами… ах, как же хорошо… пусть так… Пусть… так… Прощай, сынок… Будь счастлив…