Беречь и защищать (18+)

Это был мучительный месяц для Чонгука. Имея простую, даже, наверно, простоватую натуру, которая не склонная была к интригам и хитроумным переплетениям мыслей, он был почти в отчаянии из-за того, что происходило вокруг него. И главной его болью был Тэхён. Этот омега, которого он поклялся и перед Звездой, и перед самим собой сделать счастливым, был искренне несчастен. И — да — Чонгук понимал, что он не виноват совершенно в этом несчастии драгоценного своего Достойного Омеги, что хрустальные слёзы Тэхёна, которые прожигали Чонгуку сердце, лились не из-за него, всё это — да. Но всё же что-то внутри него, как всегда ядовитое и жестокое, шептало, что он мог бы быть внимательнее к своему Звёздному Помолвленнику, что он беспомощен, когда нужно утешить омегу, и только и умеет, что качать его вечерами в своих руках и шептать какие-то нелепости, которые Тэхён слушает, но они его не успокаивают вовсе. Что он, Чон Чонгук, Принц великолепного гордого Бантана, на самом деле труслив, потому что прячется от слёз Тэхёна в своих делах с Бигихтом, заговорами, поиском виновника в покушении, что он ездит на охоту и уходит в библиотеку, проводит время в совещаниях с Намджуном, тренируется со своими воинами на боёвках — в общем, он везде, где может хотя бы ненадолго забыть о том, что его Омега несчастен! Это ли не истинная трусость? Не признание своей совершенной бесполезности? И вообще, не подари он своему любимому Хенбо, не было бы сейчас… — Вы с ума сошли, мой принц, — холодно сказал ему на эти горестные рассуждения Намджун, когда он однажды не выдержал и выплеснул всю свою тоску на него. — Я не стану сейчас говорить о том, что в смерти щенка виноват лишь тот, кто вознамерился отравить нашего принца — и никто, кроме него! Это очевидно. Но более того, разве не подарил этот щенок вам начало привязанности принца? Разве не развлёк его, пусть и на короткое время? Разве не стал он хотя бы на несколько дней для Его Высочества истинным счастьем? И после этого вы сожалеете, что подарили мальчику это счастье? Чонгук горько покачал головой и прикусил губу, понимая, что Намджун, как всегда, прав, но почему-то сейчас такие правильные слова друга его не утешали. — Он плачет, — тихо сказал Чонгук. — Понимаешь? Он пытается улыбаться, когда вышивает платок своему… — Он запнулся и виновато глянул на Намджуна, который, однако, остался холоден лицом. — Ну, ты понял. Он ласково улыбается этому тарахтелке Нини, будь он неладен. Этот омега так искренне пытается его развлечь своими книжками и игрой на лютне! Я очень рад, кстати, что ты мне его посоветовал моему Тэ в компаньоны, это была, как всегда, отличная идея. — Намджун позволил себе чуть усмехнуться и склонил голову, принимая комплимент. А Чонгук печально вздохнул и продолжил: — Мой Тэ… Он ведь старается никому ничего не показывать. Он ласков со слугами так, что бедный Хосок измаялся его ревновать. Мой принц… Он прекрасен и в своей печали. А вечером, когда я захожу к нему в спальню, я вижу его другим: он и во сне плачет, Джун. Его ресницы мокрые, а на щеках соль. И губы… — Чонгук прикрыл глаза и мучительно выдохнул. — Они тоже солёные, Намджун. И я не решаюсь будить его. Это так больно — видеть его таким. — Почему бы вам тогда не… ммм… утешить его, мой принц? — мягко спросил Намджун. Чонгук вскинул на него вопросительный взгляд, и Намджун выгнул бровь, а потом произнёс тише: — Почти три недели прошло. Вы соблюли необходимый траур по его утрате, вы и так были весьма терпеливы, учитывая, что его близость вызвала у вас столь мучительно длинный предгон, а гон… — Не надо, — торопливо перервал его Чонгук, сухо сглатывая и чувствуя ставшую уже за эти три недели такой знакомой тяжесть в паху. — Мне от одной мысли… Не надо. — Разве не надо? — Намджун прищурился, пристально изучая его лицо пытливым взором. — Ведь вам больно, мой принц. Вы альфа, альфа, познавший истинного омегу и теперь лишённый возможности взять этого омегу, хотя он постоянно перед вашими глазами. Я знаю, каково вам, Ваше Высочество, и не понимаю, как вы держитесь. — Ты не понимаешь? Я ничуть не слабее тебя, — болезненно усмехнулся Чонгук, и Намджун досадливо нахмурился, но промолчал, а принц продолжил: — Тогда, конечно, я отпустил тебя, чтобы ты не встречался с Кондо, но ведь ты продержался три месяца — и никому ничего не сказал до его свадьбы. — К чему вспоминать? — Голос Намджуна был холодным и отстранённым. — Всё в прошлом — и слава звёздам. — Слава звёздам, — согласно кивнул Чонгук. — А мне что же? Не уезжать же, ведь я не могу его оставить. Я на охоте едва держусь, чтобы не примчаться домой, потому что безумно боюсь, что в моё отсутствие что-то случится. — Ничего не случится, — твёрдо сказал Намджун и быстро развернул лежащий к нему ближе всего свиток. Они говорили в небольшой зале, которая служила частенько им двоим местом для уединённых разговоров о делах. — Вот записи, смотрите. — Он повернул свиток к Чонгуку, и тот пробежался по ним беглым взглядом. — Как видите, мы пристрастно допросили лекаришку Суджи, но этот упрямый косоротый и под пытками твердит, что не его рук дело. — Вот видишь! — воскликнул Чонгук, с раздражением отталкивая от себя свиток. — Вижу что? — тут же откликнулся, хмурясь, Намджун. — Это не значит, что тот, кто посмел это сделать, в замке. Это значит, что Суджи, видимо, или сам всё сделал, или вовсе ни при чём, просто ему неземно повезло. А нам надо искать дальше. — Сильно сомневаюсь я в его везении, — раздражённо ответил Чонгук. — Я уверен, что это он! Так удачно сплавить любовника своего сына в темницу, выставить себя ярым сторонником нашего союза, а меня — противником королевской воли из-за отказа ехать в Хаб — кому могло так сильно повезти да просто так? Впрочем, эта дрянь всегда была очень и очень везучей! — Ну, в таком случае нам вовсе незачем беспокоиться, — спокойно сказал Намджун, потирая подбородок, что служило у него знаком задумчивости, — ведь его здесь нет и долго ещё не будет. Да и вообще: по последним докладам наших шептунов из Королевского дворца, дядюшку моего Король едва ли не на привязи держит. Видимо, что-то такое дошло до Его Величества, раз так переменился к своему… — Намджун умолк и тяжело вздохнул. — Ладно. В любом случае за принцем Тэхёном следить приставлены все, в том числе Нини и Хосок. Они усердны и рассказывают многое, и не всё так уж безнадёжно, как вам, мой принц, видимо, кажется. — А вот мне от этих рассказов так тошно! — Чонгук почувствовал, как его сердце занимается болью, и отвернулся к высокому окну, прикрывая глаза. Двое омег, которых Тэхён подпустил к себе ближе всего, сходились во мнении, что принц испытывает ни с чем не сравнимую тоску. Нини говорил, что Тэхён лишь иногда увлекается цветами в саду и слушанием его, Нини, чтения, но часто печален, молчалив и каждый день ходит на могилку Хенбо. Однако там не плачет, сидит на скамеечке и смотрит вдаль, и взор его печален и тих, а иногда он просит Нини его приобнять — и словно пытается согреться в руках омеги. Чонгук не мог сдерживать лёгкое раздражение, когда слушал эти «доклады» излишне поэтичного омежки, но был ему благодарен за то, что уговаривать его вот так присматривать за Тэхёном не пришлось: Нини даже с какой-то гордостью отнёсся к этой своей обязанности, так как искренне считал, что таким образом ухаживает за своим господином, заботится о нём. Хосок в своих «докладах» был всегда более категоричен и краток. Тэхён страдает. И не только и не столько из-за Хенбо. Да, гибель щенка истерзала ему сердце, но на самом деле более болезненной для него стала разлука с Джином. — Он таким же был, когда господина герцога сослали в прошлый раз, — доверительно глядя на Чонгука, сказал Хосок в первом же их разговоре. — Тоже так же — был рассеян, плакал и тосковал. Но если вы думаете о чём-то непристойном… — Нет! — поспешно помотал головой Чонгук, немного тушуясь под пристальным взглядом этого омеги, который, честно говоря, несколько его смущал своей уверенностью в себе и некоторым нахальством избалованного доверием господина слуги. Так что он снова поспешил заверить Хосока: — Давно ничего такого я не думаю, и Тэ уже простил меня за эти мысли. Я понимаю: господин Сокджин стал ему настоящим другом, и если бы, например, у меня вот так забрали Намджуна, я бы тоже не знал, куда себя деть от тоски. — Но ведь вы рядом, — помолчав, неожиданно робко сказал Хосок. — Вы, Ваше Высочество, рядом. Так… Может… Это было лишь раз, чтобы Хосок вот так откровенно намекнул на то, о чём в последние несколько дней так настойчиво твердил Намджун, с тревогой наблюдавший, как Чонгуку становится всё хуже с точки зрения лада с внутренним альфой: у него приближался гон, отчаянный, суровый и жестокий, как и у всех альф королевского рода. Это мучило Чонгука: что делать с омегой, которому изменять Чонгук, естественно, не собирался, но и тревожить его своим телесными нуждами во времена его душевной скорби, никак не мог себя заставить, — он не знал. — Не дурите, принц, — в конце концов грубо и по-свойски, как это бывало достаточно редко, сказал ему Намджун во время их последнего разговора этим утром. — Вы его муж. Вы его альфа. Уверен, что он и сам тоскует по вашему теплу. То-то к Нини в объятия просится. Вспомните, как он жался к… — В этот раз на имени Джина запнулся он. — …к герцогу Киму. Значит, привык к объятиям, а кто его может обнимать так, как вы? Кто посмеет? — Я… Нет, я грею его, — неуверенно возразил Чонгук, понимая, что всё внутри него уже занялось пожаром от мысли, что Намджун может быть прав. Он что — против, что ли? Да он так за, что каждую ночь засыпает с мыслью о том, что хочет своего омегу, а может лишь гладить и нежно целовать его сонные губы, и просыпается с диким возбуждением в исподнем от сладких и стыдных снов с Тэхёном в главной роли. Но… — Мой тигрёнок засыпает в моих руках, понимаешь? — с болью спросил он хмурящегося Намджуна. — Он наконец-то мне доверяет! Он улыбается мне доверчиво, он смотрит своими глазищами, слушает мою болтовню и потом на плечо… — Голос у Чонгука сорвался, стал хрипловатым, низким, тягучим. — На плечо мне голову кладёт и закрывает глаза. Я обнимаю его, у меня мысли такие, что надо бы бежать от него — такого чистого и светлого! Но я держу его — и сам словно чище становлюсь. Не могу… Он так печален, он ведь до сих пор себя не простил, что пока Хенбо умирал, он подо мной… — Чонгук перевёл дыхание и закончил едва слышно: — …был. Это мучает его. Это так мучает моего омежку! Намджун устало покачал головой и тяжело вздохнул. — От того, что вы захвораете, вот этак перебирая прошлое и не думая о будущем, он счастливее не станет. А вы захвораете, если не удовлетворитесь в гон. Думаете, ему станет легче? А может, он ещё и посчитает, что вы им пренебрегли. Кто его знает. Столько людей вокруг него, а мы точно не знаем ведь, что он там себе думает. Всё-таки никто не заменит… — Он снова на несколько горьких мгновений замер, и Чонгук торопливо кивнул, показывая, что понял. Намджун слабо улыбнулся. — Никто его не заменит, верно? Чонгук сжал его плечо, и он скупо усмехнулся в ответ. — Мне пора. — Намджун перехватил его руку и сжал в своей. — К вам опять прибыли из Хаба. — Опять? — Чонгук нахмурился и зло шикнул. — Почему мы не можем просто схватить их и пытками выбить из них, кто он такой — этот Ной, который так настырно лезет ко мне с предложением трона и власти? Мои парни быстро выбьют дурь из их голов, раз они вежливо не поняли ни с первого, ни с десятого раза! — Потому что я уверен, что ни один из этих гонцов в глаза этого Ноя не видел и представления не имеет, кто он, — спокойно ответил Намджун, собирая о стола бумаги. — А если мы что-то подобное сделаем, то этот самый Ной отвернётся от вас и обратит взор на Хёнджина. Или на кого-то из двух оставшихся сыновей вашего отца, у которых вроде как нет Грамоты, но можно ли сказать, что мы знаем это точно? Если бы не случайность и не простодушие Хван Хёнджина, мы никогда и не узнали бы, что у моего дядюшки — чтоб его черви съели — она есть, что он достаточно обласкал… — Намджун умолк и досадливо цокнул. Чонгук зло усмехнулся: — Ну? Чего умолк? Продолжай! — Эта тема всегда была болезненной для него, но он испытывал странное сладостное чувство оскорблённого безвинно и осознающего свою правоту человека, когда Намджун говорил об этом. — Что эта тварь так гнулась под моим отцом, что он признал Хёнджина своим сыном и дал ему эту адову Грамоту? — Мы всё равно найдём её и уничтожим, — положил ему руку на плечо Намджун. — Теперь, когда ваш брат услал Хёнджина так далеко, когда мы уверены, что ему не выбраться из сетей Чимина… — Чонгук досадливо цокнул и потёр лоб, но Намджун лишь пожал плечами. — Ну, и что? Его Величество всего лишь воспользовался случаем, — уверенно сказал он. — И правильно сделал. Теперь одним претендентом меньше. А благодаря маленькому пёсику, который отдал за вас жизнь, Суджи не удалось вывести из игры вас. Ведь вы же знаете что было бы с вами, если бы вы своими руками… — Хватит! — Чонгук быстро подошёл к столику, налил вина и жадно выглотал, так как в горле у него стало горько и сухо до скрежета и боли — как и всегда, когда Намджун напоминал о том, что могло бы быть. — Хватит… Я не пережил бы. — Ну… — Намджун всегда выражал сомнение в этом, не верил Чонгуку, хотя тот испытывал именно это. — Может, и пережили бы, но точно на долгое время были бы вне игры. — Нахрен мне вообще эта игра? — с горечью сказал Чонгук. — Я никогда не был жаден до власти, всегда поддерживал брата, только Тэмин в это не верит, всё строжничает со мной, всё пытается отдалить… А ведь я никогда не был ему соперником! — Я знаю это, — медленно произнёс Намджун, внимательно всматриваясь в его лицо, и Чонгук тоже пристально посмотрел на него. Что-то было странное во взгляде Намджуна… что-то, что он видел там уже не раз. — Я знаю и всегда на вашей стороне. Однако, как вы помните, далеко не все оценивают Его Величество как лучшего короля для Бантана. Он ведь... — Ничего слушать не хочу, — закрыл уши Чонгук. — Ты мне это уже говорил. И мне не понравилось. Я… Мне надо прогуляться. — И он торопливо вышел из залы, быстро прошёл анфиладу и остановился на высоком балконе, который выходил в сад. Это было тяжело. Слышать про слабость брата, про то, что он слишком подвержен страстям, что внешняя политика его впечатляет, а вот у народа, несмотря на свои реформы, которые сделали многое для людей Бантана, популярностью он не пользуется. Как и у своих придворных, от которых не мог скрыть свои грехи. И теперь эти грехи больно бьют по его репутации и уважению к нему. «Выйди же замуж, — мысленно обратился он, стискивая зубы, к Тэмину. — И пусть они все утрутся. Только… Почему же ты выбрал именно герцога Кима, братишка? Почему… Ах, как же неудачно! И что мне с эти делать? Намджун сереет день ото дня, он измучен этой разлукой, он страдает… Он так страдает без своего беты! Это я... Всё я! Заставил Сокджина выбрать его, дал надежду, подтолкнул отношения, которым не быть... Но ведь я не знал! Сучий Суджи не сказал мне, не сразу сказал! О, Звезда, помоги мне... Что делать? Что же мне делать?!»