Grand Pas

      Песня к главе: Нервы — Лучшая жизнь

      — Единственный мой, любимый и ненаглядный, ты, блять, можешь хоть пять минут посидеть спокойно, пока я не закончил?! — Филипп отдернул руку, когда Василь крутанулся на звук дряхло скрипнувшей двери, в проем которой просунулась очередная голова, на сей раз Богдановая.              — Вы видели вообще, че там творится? — взволнованно поинтересовалась голова. Интрига привлекла не только Василя, но и Максима. Он даже отложил в сторону эспандер и вопросительно приподнял верхнюю часть туловища с дивана навстречу другу. Однако поведать «че там творится» Богдан не успел.              — Вышел отсюда, — скомандовал Филипп. — Мы заняты.              Богдан так офигел, что даже не возмутился. Только потерянно хлопнул глазами:              — Но…              — Найди этого, как его, — Филипп скривился и жестом попросил подсказку. — Кто тут главный?              — Рассел? — предположил Богдан.              — Да, найди его, плиз, и спроси, есть ли у них хоть одна гримерка с нормальным светом.              — Боюсь, что у них тут в принципе одна гримерка, Фил, — хмыкнул с дивана Максим. — И мы уже в ней.              — Я дико извиняюсь, а где переодеваются все остальные, кто сегодня выступает?              Василь, Богдан и Максим скрестили взгляды, значение которых осталось для Филиппа загадкой.              — Ну… — отлепившись от двери, Богдан неловко поскреб в затылке. — Они как бы… не переодеваются?              Это было за гранью добра и зла. Филипп вперился через мутное зеркало в сидевшего на табуретке Василя для срочного подтверждения информации. Заметив это, Василь издал неопределенный звук, а потом, как бы оправдываясь, добавил:              — Тут с утра прибрались. Для нас.              — Боже, — Филипп со стоном закатил глаза. — Ладно, хрен с ним. Просто сядь ровно и не крути головой, окей? Иначе я либо волосы тебе сожгу, либо вилка выдернется из стены вместе с этой розеткой сраной.              — Прости, — виновато обронил Василь, и Филипп, наконец смягчившись, чмокнул его в макушку:              — Чуть-чуть осталось, потерпи.              — Пойду Артему позвоню, — Максим вдруг подорвался с дивана к выходу.              — Написать же можно, — удивился Филипп.              — Можно, но я не хочу смотреть на ваши шуры-муры.              С этими словами Максим увел Богдана из гримерки, вовремя закрыв дверь, в которую прилетело:              — «Шуры-муры»?! Тебе, блин, сколько лет, семьдесят?!              Филипп с Василем остались одни.              Для того чтобы приехать в «Ласточку» заранее и помочь Волчонку с подготовкой к концерту, Филипп договорился о переносе сразу двух вечерних репетиций. Одна из них была с Мищенко, другая вообще с Лебедевым, поэтому Филипп до сих пор недоумевал, каким образом это провернул да еще и успешно. На силе любви шпарил, как Макс бы выразился. Артем тоже пытался отпроситься, но у него, увы, не получилось: Ромео в Театре больше прессовали, чем Тибальта, а последней у Тёмы, как назло, стояла репетиция танца в масках с Бенволио и Меркуцио, то есть, на минуточку, премьером Театра Ключниковым и одной ногой премьером Вихровым, которым было сложно диктовать свои условия. Да и в плотном звездном расписании вряд ли нашлось бы окно, подходящее всем троим для переноса. Оставалось лишь надеяться, что репетиция кончится вовремя и Артем успеет в «Ласточку» если не к началу феста, то хоть к выступлению «Смога».              Собственно, об этом их обоих и просили. Многочисленные объяснения Максима и Василя сводились к общей сути: «Фест вам все равно не понравится». Но разве могли они явиться в «Ласточку» на пятнадцать минут вместо того, чтобы полдня ворчать за сценой на неработающие розетки? Нет, конечно. Только Ксюша согласилась приехать ближе к началу вместе с Ромашей, и то потому что ее, как она заявила, угнетает маскулинная атмосфера. Дома ее почему-то ничего не угнетало, но ладно. Главное, что Богдан не возражал.              — Готов? — Филипп сам не заметил, как в голос прокралась нежность. Словно прилежный ученик, Василь поерзал на табуретке, принимая строгую позу, а Филипп в это время пропустил сквозь пальцы его волосы. Приподнявшись от взволнованно скрещенных на коленях рук, агатовый взгляд отразился через зеркало робостью, и Филипп, не удержавшись, с ласковой улыбкой погладил Волчонка по голове. А потом взялся за дело.              Для своего первого концертного выступления Василь обновил цвет волос. Красной гамме он остался верен, но оттенок стал ярче, чтобы лучше просматриваться со сцены, и перемежался теперь с насыщенно черными прядями, создавая вместе со стрижкой иллюзию хаотичного вольного пламени. Выглядело это завораживающе. Приятель, у которого Василь красился, о таком эффекте мог только мечтать, так что Филиппу пришлось звонить в прошлое и просить там контакты нормального колориста.              — Тебе то подработка нужна, то парикмахер, то еще какое говно, — пробурчал Валера поверх мутных клубных басов. — В следующий раз я соглашусь только кофе попить или потрахаться. Имей в виду.              Филипп поимел это в виду и теперь без зазрения совести любовался прической своего Волчонка, которая с каждым незамысловатым движением плойки приближалась к идеалу. Идея «чуть-чуть подкрутить» принадлежала Василю, который предложил ее обалдевшему Филиппу тушуясь, краснея и прикрываясь, как банным листом, оправданием, что иначе волосы будут казаться со сцены неряшливыми. Филипп знал примерно тысячу способов уложить волосы так, чтобы они ниоткуда не казались неряшливыми, но раз Волчонок захотел себе мягкие локоны, разве он мог отказать? И поэтому, от всей души наслаждаясь процессом, он самозабвенно колдовал над прической Василя в прокуренной полутемной гримерке клуба «Ласточка», где ради них, боже всевышний, прибрались.              Плойка в руке Филиппа лежала как родная: мало того что себя укладывал перед каждым спектаклем, так еще и регулярно бился с кудрями Артема, когда гримеры были заняты трехэтажными диадемами солисток. Он ему и в Академии всегда помогал, даже на выпускной причесывал. И после Тёмкиных во всех смыслах этого слова выкрутасов, которые разве что не шипели на Филиппа, как змеи Медузы Горгоны, Васина воздушная податливость казалась даром небес. Филипп бы справился с укладкой минут за пятнадцать, но ему хотелось растянуть удовольствие, и он накручивал прядки бережно, поэтично и тщательно, проверяя в зеркале результат и постоянно интересуясь у своей заиндевевшей модели: «Ну как? Тебе нравится? Сделать более упругими?». Зная, как щепетильно Василь относится к волосам, Филипп радовался, что ему позволено трогать их не только в спальне, но и перед одним из важнейший событий в жизни Волчонка. Лучше романтичных волн у Василя на голове могло быть только его доверие.              Хотя новая татуировка сзади на шее зажила, Филипп старался быть аккуратным, чтобы на нее не попал стайлинг, а еще бесконтрольные пальцы, которые так и тянулись коснуться, провести легонько подушечками и вызвать крохотную россыпь мурашек по коже — не Васиной, а его. В то время как Василь изучал каждый сантиметр тела Филиппа, запоминал расположение синяков от неудачных приземлений с пируэтов, любовался формой ногтей и находил вдохновение в ямочке за ухом, сам Филипп только сейчас, спустя полгода отношений, разглядел, что у Василя, оказывается, гипнотически чувственный изгиб шеи, и при движении головы отвести от него взгляд невозможно. Жуткая волчья пасть, готовая заживо выдрать сонную артерию, перетягивала, конечно, внимание, но сзади шея Василя казалась такой нежной, такой уязвимой и беззащитной — Филипп чуть не светился, как Эдвард Каллен, от манящего зрелища. А все потому, что под линией роста волос у Василя теперь была лира: такая же эстетичная и неуловимо изящная, как он сам. На первый взгляд рисунок выглядел пусть и красивым, но стандартным, как будто его с легкостью можно повторить, однако что-то все же выделяло эту лиру из множества подобных ей изысканных инструментов. Хотелось присмотреться внимательнее, и вот тогда в рисунке проступало множество деталей, мельчайших, аутентичных, ювелирных, которые добавляли в общий фон мистическую уникальность. Из музыкального инструмента и простого рисунка на коже лира превращалась в метафору. Уже этого бы хватило, но, ко всему прочему, лира стояла на подставке в форме бутона камелии.              Когда Филипп впервые увидел новую татуировку, он даже не знал, что сказать.              Но сказал все-таки:              — Мне, видимо, теперь надо «Василь» поперек лба набить.              — Но ты же не Василь, — глубокомысленно заметил Волчонок, прежде чем Филипп дернул его на себя и, крепко сжав в объятиях, спрятал улыбку в мягких складках трикотажа у него на плече.              Закончив с прической, Филипп шагнул в сторону, чтобы выдернуть плойку из розетки, но Василь расценил этот жест по-своему и встрепенулся.              — Еще не все, — вспорхнула в спину его тревога, приправленная, как острым перцем, требованием.              — Не передумал? — Филипп хмыкнул и повернулся обратно к Волчонку, который, застыдившись, отвел глаза на пухлую театральную косметичку, где Филипп хранил — ой, он уже и сам не помнил, что там хранил. Каждый раз перед спектаклем выгребал очередной карандаш для бровей или тональник. Да, иногда Пашин и что? Звезде балета тональник за три тысячи не нужен, звезда и так безупречна.              Василь, очаровательный, как летний закат, купающий в алых лучах облака, смотрел на косметичку напряженно и решительно. Сердце у Филиппа сладко заныло.              — Эй, — присев перед Волчонком на корточки, он погладил острые коленки, торчащие из разрезов джинсов. — Давай не будем, если не хочешь.              — Хочу, — Василь произнес это едва слышно, но, вопреки своему виду, упрямо. Захотелось его обнять.              — Ладно, посмотри на меня, — Филипп передвинул поближе настольную лампу, брезгливо наморщив нос, потому что лампа была измазана каким-то жиром, и, протерев руки салфеткой, которую любезно подал Василь, запустил их в косметичку. Волчонок следил за ним пристально, но доверчиво, и его тонкие пальцы в звенящих кольцах наигрывали что-то утешительное по рукавам толстовки.              Филипп иногда шутил, что, попробовав пассивную роль в постели, Василь сломался, но на самом деле они оба понимали, что это никакая не поломка. Каждый новый акцент образа, постепенные перемены поведения — все то, что творилось сейчас с Василем, приближало его к себе настоящему, такому, каким он задумывался от природы. Филипп и сам через это прошел: оторвал навязанное обществом и вышвырнул. В подростковые годы, правда, но какая разница? Главное, что смена ролей щелкнула выключатель у Василя в голове, и он разрешил себе выйти за рамки. Он ведь всегда пытался это делать: зачем иначе его андеграунд, его вызывающие татуировки, его вечный бунт и дворовая романтика? В глазах Филиппа Василь был свободен уже потому, что раз за разом выбирал собственный путь наперекор трудностям. Но оказывается, многое в нем до сих пор оставалось зажатым, как мышечный узел, страдало и нуждалось в раскрепощении. Да, Филиппу потребовалось время, чтобы привыкнуть к бордовой шевелюре, джинсам-трубам и килограмму бижутерии, но это определенно стоило того.              — Закрой глаза и постарайся не дергать веками, окей? — негромко попросил он, отворачивая крышку на баночке с подводкой. Василь кивнул и послушно зажмурился, а потому не увидел растроганного выражения лица Филиппа. Самый отважный Волчонок. Плевать, что скажут парни из тусовки. Плевать, что подумают Макс и Богдан. Василь хочет сценический грим — слова «макияж» он пока побаивался — а значит, Филипп все сделает по высшему классу.              Он был осторожным и чутким, словно так же, как и Василь, открывал для себя нечто запретное, и пусть движения его рук были отточенными, сердце то и дело пропускало ход. Какой же Василь красивый, какой же он, твою мать, красивый, когда позволяет себе таким быть. Филипп впитывал его красоту, как художник вбирает мир для главного в жизни полотна, и совсем позабыл, что они в неприглядной гримерке готовятся к рок-фестивалю.              Где-то посреди их затмения вдалеке тонко скрипнула дверь, и Василь, дернувшись, распахнул глаза. Филипп так и замер. Очерченный подводкой, бездонный пронзительный взгляд, сжигающий краски в густой черноте, подействовал гипнотически. Его сила, и без того порабощающая, возросла в разы, и все слова, чтобы описать эту силу, развеялись. Филипп представлял результат заранее, был заинтригован, предвкушал, но что все окажется так… что он такой… «Красивый, — бестолково крутилось в голове. — Он самый красивый».              — Эм, — донеслось от двери. Это Богдан вернулся в гримерку и, сунувшись в проем, выразительно оглядел Василя с накрашенными глазами и сидящего перед ним на корточках Филиппа. — Я, наверное, попозже зайду.              Его вынесло вон еще прежде, чем Василь успел нахмуриться. Филипп засмеялся и, потянувшись кверху, поцеловал удивленного Волчонка в губы — единственное, что можно было трогать на его лице, не боясь испортить «сценический грим».              Чем меньше времени оставалось до концерта, тем больше обстановка за пределами гримерки напоминала Вальпургиеву ночь — по крайней мере, по нарастанию воплей и гогота. Филиппу даже казалось, что стены покачиваются и пол плывет, и ладно бы от фантастически притягательного взгляда Василя, который тот обращал к нему, наивно не догадываясь об эффекте легкого, черт бы его побрал, смоки. Выходить наружу Филипп, если честно, побаивался. Когда там Артем уже привезет свою драгоценную костлявую жопу из Театра?              «Пробки(» — сообщил Артем после того, как Филипп задал ему этот вопрос напрямую.              Максим с Богданом и Василь бегали из гримерки то к звукарям, то к организаторам, то к каким-то там знакомым, от которых возвращались чуть пьянее, чем уходили. Предоставленный сам себе, Филипп придумывал сценарии откачки фронтмена подающей надежды группы «Смог», который без внешнего контроля сейчас, разумеется, нажрется. Но то ли за внешний контроль сегодня отвечал Максим, то ли у Васи внутренний контроль вдруг проснулся, но, выпив за компанию с барабанщиком Трушным и другими приятелями, Василь наотрез отказался продолжать, после чего, пожелав всем удачи, скрылся в гримерке, чтобы распеться. Этому народ удивился даже больше, чем накрашенным глазам, про которые, кстати, все дружно молчали.              Боялись.              Трудно поверить, но при распевке Василя Филипп присутствовал впервые. Для Музы хотелось звучать идеально, поэтому подготовку Василь всегда скрывал, притворяясь, будто может исполнить песню любой сложности сходу. Да и он в принципе иногда распевался вполсилы или не распевался вообще — то лень, то времени нет, то голова забита гитарной партией и на вокальную плевать — каждый раз находилась отговорка подвергнуть рабочий инструмент неоправданному риску. А потом Василь сходил с балетными и Максимом в караоке, сорвал там голос, лишился заработка, заставил бабушку переживать да и сам понервничал, приобрел бесценный жизненный опыт и распевкой больше не пренебрегал. Все это Василь объяснил Филиппу, пока делал очень странную зарядку для дыхания и горла, похожую на шаманские танцы.              — Теперь не боишься выглядеть при мне неидеальным? — улыбнулся Филипп, и Василь, осекшись на полуслове, отвернулся.              Распевался он долго и тщательно: прокатывал смешные звуки из грудного в головной регистр, перепрыгивал с ноты на ноту, повторял отрывки песен, которые исполнит со сцены — зрелище было необычным, и Филипп, устроившись на диване, не мог оторваться от сакрального процесса, к которому его вот так запросто приобщили. На кого сакральность точно не производила впечатления, так это на Максима с Богданом. Они на распевку Василя реагировали приблизительно никак, более того, что-то обсуждали поверх нее в другом углу гримерки. Филипп аж хотел на них шикнуть, но вовремя сообразил, как это тупо. С таких распевок наверняка начиналась чуть ли не каждая репетиция, поэтому внутри группы они считались фоновым шумом.              Остальные участники концерта лучше понимали чувства Филиппа. Услышав Василя из-за стены, в гримерку заглядывали то одни, то другие забитые татухами музыканты. Василь не обращал на зрителей внимания. Вернее, он совершенно не замечал их присутствия и готовился к выступлению как профессиональный вокалист, которым, собственно, и являлся. Наблюдая, как веселое любопытство стекает с лиц и обнажает под собой беспомощную растерянность, Филипп испытывал злорадство вперемешку с гордостью.              — Может, нам вообще не выступать? Ну его нахер, — печально усмехались парни от распевки Василя. Конечно, не выступать, соглашался про себя Филипп. Где вы и где Василь.              Единственное, что могло омрачить грядущий триумф, это внешний вид участников группы. Василь, само собой, выглядел безупречно. Так и должна была выглядеть рок-звезда: бунтарская прическа, дразнящий мейк, джинсы с порезами, переливчатые браслеты, кольца на проворных пальцах, струящийся по телу балахон. Покупая этот балахон сто лет назад по распродаже, Филипп и представить не мог такую его судьбу. Вещь, которая в своем гардеробе казалась странной, неуместной и непонятной, на Василе смотрелась превосходно. Что касается Богдана и Максима… Нехотя оторвавшись от распевки Волчонка, Филипп покосился на них и вздохнул.              Ну, тут было над чем поработать.              Начать хотя бы с того, что Богдан накануне попросил у Филиппа кожаную куртку, и Филипп, грешным делом, ее дал. Бедной куртке, к сожалению, не повезло так, как балахону. Богдан теперь красовался в ней посреди гримерки, внимательно рассматривая себя в наконец-то освободившемся зеркале, и пытался решить, с какой стороны повесить на джинсы цепь. Ни с какой, блин, так и хотелось заорать Филиппу, хотя в сочетании с берцами, которые Богдан, очевидно, стрельнул на работе, складывался вполне себе законченный колхозный образ фаната «Сектора Газа» или другой подобной группы с футболок Максима. Ну ладно, в целом Богдан выглядел неплохо. В облегающей одежде, да еще и черного, а не попугайского, как обычно, цвета, стала просматриваться неплохая такая ментовская фигура, в другое время спрятанная под тысячей складок оверсайза. Возможно, Филипп даже начал понимать, что в нем нашла Ксюша. Помимо щедрости души, благородства сердца и какие там еще клише в ходу у гетеросексуальных пар. И если Богдан пытался превратиться в бэдбоя перед зеркалом, Максим, в свою очередь, решил косить сегодня под школьника. Как иначе объяснить его наряд, Филипп не имел ни малейшего понятия.              Далекий от панковского стиля да и вообще андеграунда, Филипп, конечно, не знал, что подтяжки поверх футболки, темные джинсовые шорты и высоченные носки с кедами — это, можно сказать, классика. Последний раз Максим так одевался больше десяти лет назад для подвальных концертов с одногруппниками и еще недавно не поверил бы, что вновь найдет повод. До сих пор, если честно, не верилось. С утра был саундчек, потом тусили с чуваками, которые организуют фестиваль и принимают в нем участие. Максим познакомился с целой толпой людей и, поскольку все они, ясное дело, были приятелями Василя, стал наконец догадываться, как Василь при своем не самом компанейском характере умудрился обзавестись контактами на любой случай жизни и набрать шесть с лишним тысяч подписчиков в Инсте. Все вокруг шумело и гудело. Проверяли свет, настраивали аппаратуру, музыканты бродили по клубу и каждый по-своему готовились выступать, бармены вышли на смену, девчушка-гардеробщица повесила первую куртку: свою, охранники зевая побрели на вход. В гримерку завалился Филипп, держа под мышкой косметичку размером с голову. Василь, бросив взгляд на часы, начал распеваться…              Максим наблюдал за этим всем и по-прежнему немножко не верил.              Руки подрагивали от волнения — да он и сам, если честно, подрагивал, беспокоясь даже не о концерте, а о том, как не свалиться перед ним с очередной паничкой. Все в гримерке знали, что он такое может, просто не загонялись. А вот Максим загонялся, еще как. Чем больше он себя успокаивал, мысленно повторяя, что не имеет права сорвать первое выступление группы, тем сильнее нервничал. Ответственность перед парнями давила. Василь чувствовал себя как рыба в воде, Богдан тоже казался расслабленным. Максим будто единственный осознавал значимость момента, хотя, конечно, не единственный. Остальные просто не стояли на учете в ПНД. Ладно, Вася стоял. Но все равно, закаленный опытом, эмоции он сейчас контролировал куда лучше, чем Максим. Глядя с дивана на Филиппа, которому осталось только застонать от удовольствия рядом с распевающимся Василем, Максим печально покрутил в руке телефон и в очередной раз разблокировал экран, где светилось последнее полученное сообщение:              «Бегу!»              Артем бы многое отдал, чтобы бежать быстрее.              Репетиции, как назло, закончились поздно — гораздо позднее, чем он рассчитывал. Педагоги никуда не спешили, ответственная Альфия тоже, и даже вечно занятые Петя Вихров и Леша Ключников дружно решили поработать подольше. Не мог же Артем им всем заявить, чтобы закруглялись и отпустили его на концерт к любимому человеку. Хотя так и надо было им всем заявить, именно этими вот словами. Театр он покидал далеко не последним, по вечерам здесь всегда кипела жизнь, но страх того, что он все — все — пропустит, разрывал его по частям. Если выступление начнется раньше, чем он доберется до «Ласточки»… Нет, об этом Артем не смел даже думать. Все будет хорошо. Незачем психовать. Ксюша с Ромашей тоже еще не приехали. Он успеет. В худшем случае не увидит Макса до выхода на сцену. Это ведь не конец света, правда? Не поцелует любимого перед одним из важнейших моментов его жизни, не пожелает удачи, не проводит в кулисы… Макс приходил почти на все спектакли Артема, приносил цветы, ждал у служебного входа, а теперь, работая в Театре, старался провести хоть немного времени за сценой, даже если был очень занят. И вот чем Артем ему ответит. Хорошо если успеет к началу выступления и помашет из зала. Класс.              — Мы можем как-то ускориться? Я тороплюсь, — Артем по привычке сунул руку за кошельком, собираясь пихнуть таксисту купюру, но вспомнил, что купюр у него теперь нет, а сидит он не в бизнес-классе, а в экономе. Таксист состроил недовольное лицо в зеркало заднего вида и фыркнул:              — Пробки, слякоть, час пик. Вы что хотите?              Он хотел к Максу, что непонятного?!              Ехать было недалеко, в обычное время добрался бы минут за пять, но таксист ворчал не зря: пробки, час пик, морось невнятная, жидкая снежная каша и ветер в лицо, тротуар под ногами хлюпает.... Если бы не прекрасная ноябрьская погода, Артем бы плюнул и дошел эти три с половиной километра пешком — хоть не стоять в тревожных душных пробках. Но после целого дня репетиций он был измотан, торопился ужасно, наспех натянул в гримерке черный бадлон с такими же черными Ромкиными джинсами, которые вроде как подходили для атмосферы рок-концерта, и прямо набегу разгреб руками месиво, в которое превратились кудри после душа. Лучше даже не представлять, в каком виде он явится к Максу, и уж точно не надо смотреться в зеркало. Главное, просто успеть.              Нетерпеливо ерзая по заднему сиденью, Артем раскидывал взглядом автомобили через лобовое стекло и глупо завидовал автобусам, которые ехали по выделенной полосе. Остальной Невский стоял, окутанный снежным туманом, и влажный блеск золота городских огней мутнел под налетом выхлопных газов. Артем нервно теребил в руке айфон. Стела на Площади восстания возвышалась впереди так близко, буквально руку протянуть, словно к свету в конце тоннеля, и в то же время оставалась вне зоны досягаемости.              «Тём, ты едешь нет? — в очередной раз мигнул уведомлением телефон. — Фест уже начался, мы пока в гримерке с нашими, минут через 20 говорят их выход»              Это была Ксюша. Видимо, они с Ромашей все-таки добрались раньше, чем Артем.              Двадцать минут… Откуда-то из солнечного сплетения к сердцу поползла паника.              «Макс странно выглядит, мне не нравится, — прислала Ксюша вдогонку. — Не хочу нагнетать, но тебе лучше поторопиться. Он тебя ждет и волнуется»              Артем писал Максиму пару минут назад, заверил его, что рядом, что успеет, и Макс ответил: «Без тебя не начнем, не волнуйся)». Он оставался на связи, казался спокойным, мило шутил и не сомневался в Артеме. Это придавало сил, помогая чувствовать себя чуть меньшим говном, чем было в реальности.              Артем дернул за дверную ручку прямо в тот момент, когда таксист наконец газанул.              — Э! — вскрикнул водитель. — Куда!              — Я тут выйду, спасибо.              Таксист замахал руками, заорал, что это проезжая часть, но Артем ничего не хотел больше слушать. Он набросил на голову капюшон куртки, хлопнул дверью такси и побежал по лужам к Площади восстания между застрявших в пробке автомобилей. Морось колола лицо ледяными иголками, но Артем не обращал ни них внимания. Кто-то ему посигналил, кто-то, как и таксист, завопил из окна — он проигнорировал. Наплевать. Он хотел попасть к Максу — неважно как, в каком виде, какими путями — он просто хотел. И все.              На ближайшем пешеходном переходе он свернул на тротуар и там, огибая брезгливо кутающихся в дождевики туристов и гордо шлепающих по слякоти петербуржцев, проложил по навигатору маршрут. Капли падали на экран, он стирал их пальцем и продолжал бежать, стараясь не поскользнуться на мешанине под ногами. Куртка намокла, волосы, выбившиеся из-под капюшона, тоже, сырые руки покраснели и застыли, но все это было не так ужасно, как рухнуть в грязь, перепачкаться и потерять драгоценные минуты. Пришлось задействовать балетную координацию и силу мышц, но даже так Артем беспомощно жалел, что не может бежать быстрее, полететь по воздуху, телепортироваться или еще хоть как-то приблизиться к сраной «Ласточке».              Местонахождение клуба неподалеку от метро «Лиговский проспект» намекало, что район там, скорей всего, непривлекательный. Артем представлял гаражи, промзону и похожее на Обводный канал уныние и отчасти еще и поэтому решил добираться на такси. Теперь у него выбора не было. Запахнув хлюпающую куртку, он свернул с Лиговского черт знает куда и со всех ног помчался в темень. Впрочем, здесь было людно. Артему попадались неформалы, которые шли по направлению к клубу или, наоборот, уже возвращались с фестиваля, и, как ни странно, эти встречи успокаивали. Оказавшись в подобной ситуации в любой другой момент жизни, Артем бы чувствовал себя по меньшей мере некомфортно. Патлатые рокеры, странные дезориентированные типы, сомнительные и явно выпившие компании — все это в трущобах, воняющих тиной, вдали от освещенной улицы, нормальных дорог и цивилизации. Артем не принадлежал этому миру и выбивался из него, но сейчас его волновало другое. Он просто радовался, что скоро увидит Макса. А еще он оделся во все черное, так что сойдет за своего, да?              — Библиотека в другой стороне, — хохотнул охранник на входе, легонько тормознув его в плечо. Артем вскинул голову с вызовом, но конфликтовать с ним не собирались.              — Билет, — весело крякнул охранник.              Возле клуба было жутко суетно, накурено и тесно. Все бродили туда-сюда в темноте, изнутри завывали гитары, и глубокий гул барабанов заставлял сердце Артема дрожать. Это еще не он, не он, все нормально…              Самое нелепое, что билета у Артема не было.              Он так и стоял, таращась снизу вверх на охранника, который напоминал любого из охранников Марата и потому ничего, кроме раздражения, не вызывал. Охранник таращился в ответ и, кажется, жалел продрогшего бедолагу, который отбился от стада барашков. Неизвестно сколько бы они так простояли в обоюдном ступоре, если бы в дверях не появился один из организаторов фестиваля. Вышел он, конечно, не ради Артема, а по каким-то своим делам, но, столкнувшись с ним, переключил внимание:              — О! Это ты!              Артем пару раз встречался с ним на Красном треугольнике и смутно помнил, что его зовут Рассел. Удивительно, но Рассел этот его тоже помнил.              — Ты же с черного входа должен был зайти, ты чего, — он махнул охраннику, и тот мгновенно посторонился. Вокруг бесконечно толкались и курили, прогорклый воздух был спертым от хмеля, и, едва оказавшись внутри, Артем уловил озорной шлейф, от которого желудок скрутило спазмом. Тяжелый период, Фил, безысходность, он, пятнадцатилетний, едет за другом в ночь на такси, и собственное отчаяние, и первые знаки внимания от Марата — слишком много ассоциаций было связано с этим запахом.              — Пойдем скорей, — Рассел поволок его мимо гардероба и танцпола к внутренней части клуба с такой уверенностью и облегчением, словно Артем был его личным спасителем, который наконец явился, чтобы решить все проблемы. Ничего объяснять Артему Рассел не стал, да и, наверное, в таком шуме это не имело смысла. Они пробежали по обочине фестиваля, уворачиваясь от вспышек софитов, вздымающихся звуковых волн и грохочущего возбуждения толпы. Артем даже понять ничего не успел, отчаянно цепляясь за Рассела взглядом, как вдруг из вибрирующего ада выпал в узкий сально-желтый коридор, а дальше оказался в гримерке, окруженный родными людьми.              — Тёма, наконец-то! — обрадовалась Ксюша, вскакивая с дивана. Голос ее звучал так же взволнованно и обнадеженно, как прежде у Рассела.              — Ты откуда такой?.. — ошарашенно добавил Филипп.              — Тебя на входе, что ли, уже побили? — это Паша попробовал пошутить над вымокшей курткой, спутанными волосами и толстым слоем грязи на штанах, но Артему было не смешно. Он бросил сумку кому-то в руки и прямо как был — промокший, помятый и в грязных штанах — пролетел через всю гримерку.              — Макс!              Тот даже не вздрогнул и не подумал отпрянуть, когда Артем рухнул на пол на колени и притянул его, сидящего у стены, в объятия.              — Прости меня, пожалуйста, я такой придурок, — жмурясь зашептал Артем. — Надо было что-то придумать, отменить репетиции, это я виноват, и пробки эти, я вышел на Литейном…              — Все нормально, Тём, — ласковый голос окутал его теплом, и руки, не боясь сырости, сжались сзади на куртке. — Я рад, что ты здесь.              В этих руках, как они ни старались, не было обычной силы. Она скукожилась где-то внутри, загнанная паникой так же, как и самого Максима паника загнала в угол. Артем все понял, едва увидев его на полу. Макс храбрился ради ребят, боялся их подвести, и со стороны его состояние не походило на приступ, который любой распознал бы без труда. Все выглядело так, будто он устроился у стены, просто потому что диван и стулья заняты, и наблюдает оттуда за происходящим, скрестив ноги и отбивая по коленке легкий ритм. Но даже если Рассел и Ксюша заподозрили неладное, Артема Макс бы точно не провел. Хорошая новость заключалась в том, что он себя контролирует. Все остальное: мертвенно бледная статичность выражения его лица, его поверхностное и слишком беглое дыхание, зажатость тела, слабость, даже то, как он бил ритм, не замечая покраснения кожи, — было плохо. Артем слишком долго видел его таким в «Медоре» и был готов на что угодно, лишь бы не видеть таким сейчас.              — Макс, — он осторожно выпутался из объятий и взял его лицо в ладони, не отстраняясь далеко. Максим улыбнулся на этот жест нежно и немного рассеянно. Его сознание было охвачено паникой и не могло сосредоточиться на чем-то еще.              — Я знаю, что тебе страшно, — шепотом произнес Артем. — Это очень ответственный вечер, я знаю. Еще недавно мы с тобой стояли в музыкальном магазине, и ты боялся задать вопрос продавцу, помнишь? Он предложил сыграть, ты отказался. Сказал, мы просто смотрим. Я тогда поступил очень нагло и купил тебе барабаны.              — Тём… — Максим сморгнул стеклянную крошку, застлавшую глаза, и попробовал отвернуться, но Артем сжал ладони на его щеках крепче:              — Нет, смотри на меня. Посмотри на меня, Макс.              Прозвучало так резко, что Максим подчинился.              — Я помню, что поначалу ты в себя не верил. Стеснялся играть передо мной, особенно на камеру, думал, что растерял весь навык, что даже простейшие штуки у тебя не получаются.              — Так и было, — слабо согласился Максим.              — Я никогда так не считал, — нажал Артем. — Никогда, ты меня слышишь? С самого начала, когда ты только взял в руки палочки и стал тренироваться на электронных барабанах, я тобой гордился. Не потому что люблю тебя, хотя и поэтому тоже, конечно. А потому что ты преодолел свой страх, выбрал мечту, несмотря на доводы разума, и пошел за ней. И с тех пор, как бы ни было тяжело, ты не сворачивал.              Максим перестал брыкаться и прятать взгляд: речь Артема его захватила. Очарованный внезапной пылкостью, он смотрел теперь ясно, открыто и преданно, и синее пламя его глаз зажигало в груди Артема фейерверки.              — Ты поначалу так боялся оступиться, пытался все просчитать, недооценивал себя, раздумывал над тем, чтоб бросить, но Макс, скажи мне честно, — Артем набрал в грудь воздуха. — После того, как Марат сломал тебе руку, ты хоть раз думал о том, чтобы бросить?              — Думал, — эхом откликнулся Максим, и Артем, распаленный вдохновением, споткнулся. Не такого ответа он ожидал. — Думал, Тём, — все так же тихо повторил Максим. Рука, сжимавшая барабанные палочки, положила их на пол, а затем поднялась и бережно погладила Артема по щеке. — Но ты опять вернул мне веру в себя.              Пока Артем оправлялся после выброса адреналина, Максим перенял инициативу и продолжил говорить:              — Ты причина бороться, ты смысл всего. — От прикосновений к коже Артема ледяные пальцы словно оттаивали, теплели, и к ним понемногу возвращалась подвижность. — Я верю в себя, потому что ты в меня веришь.              В горлу подступил комок, и Артем его быстро сглотнул. Все неправильно. Все не так. Он должен быть сейчас сильным ради любимого, а не рыдать перед ним от эмоций.              — Я всегда буду в тебя верить, обещаю, — он с жаром подался навстречу, едва не врезавшись лбом в лоб Максима. — Я тобой очень горжусь.              — Это главное, — голос Макса обволакивал уютом, таким знакомым, спокойным, домашним, чуть потрескивающим сухостью, будто после сырой куртки завернул в шерстяное одеяло, и Артем не удержался — снова бросился на шею, крепко прижал к себе и затараторил на ухо: — Ты такой путь проделал ради этого концерта, столько боли преодолел, просто по кускам себя собрал. Я даже в Театре не видел людей, которые бы так упрямо шли к восстановлению после травм. Я помню, как ты боялся прикоснуться к барабанам, а теперь даже Марат не смог тебя остановить. Я тебя обожаю. Ты самый сильный на свете. Ты мой герой.              Максим неловко засмеялся:              — Тём…              — Нет, заткнись, — он стиснул его крепче. — Я тебя очень люблю. Я очень сильно тобой горжусь. Ты достоин этого концерта как никто другой. Всего мира достоин. И он у тебя будет, я уверен. И я больше никуда не опоздаю и ничего не пропущу.              — Я люблю тебя, — шепотом отозвался Максим. — А еще я выпил таблетку перед твоим приходом, и она, кажется, начала действовать.              Шмыгнув носом, Артем поднял голову с его плеча:              — Тебе лучше?              Но он и сам уже видел, что лучше. Максим улыбался, напряжение в его теле спало, и глаза засверкали, будто солнечная Нева, сбросив лед по весне.              — Сможешь выйти на сцену? — на всякий случай уточнил Артем. — Если не сможешь, ничего страшного. Мы все отменим. Я разберусь. Главное, чтобы ты чувствовал себя хорошо и чтобы твой первый концерт, да и вообще любой твой концерт был тебе в радость.              — Мне в радость, — улыбка Максима стала шире, и, чуть потянувшись вперед, он чмокнул Артема в кончик носа. — Вот моя радость.              — Перестань, — смутился Артем.              — Все пройдет хорошо, если ты будешь поддерживать нас от барной стойки.              — Может, мне остаться в кулисах?              — Тут нет кулис, Тём, — Максим стер большими пальцами влагу из-под его глаз и снова поцеловал. — Держись поближе к Филу, ладно? И не лезь в толпу.              — А где, кстати, Фил?              В гримерке было как-то подозрительно тихо. Не расцепляя рук с Максимом, Артем обернулся и удивленно обнаружил, что комната пуста. Только сумка, которую он бросил кому-то в порыве у входа, сиротливо жалась на краешке дивана, будто стыдилась, став свидетелем проникновенной сцены. Артему тоже стало немножко стыдно. Занятые друг другом, они с Максом и не заметили, как все ушли, чтобы, видимо, не беспокоить их.              — Может, без меня там уже выступают, — хмыкнул Максим. Вновь переведя к нему взгляд, Артем нахмурился, а после принялся оглаживать его помятую белую футболку:              — Намочил тебя… Как теперь быть?              — У меня есть две запасные, — хотя бы по этому поводу Максим не тревожился. — Давай лучше чаю тебе горячего налью.              — Ну какой еще чай, Макс, ты нормальный? — всплеснул руками Артем. — У тебя тут первый грандиозный концерт!              — Не такой уж он и грандиозный, если честно, — Максим засмеялся, начав подниматься с пола. — Просто первый.              — Ну все равно…              — Я не хочу, чтобы ты заболел после забега под дождем, — перебил Максим. Тон его звучал одновременно заботливо и властно. Артем от такого тона прямо с ума сходил. Правда, не всегда в положительном смысле.              Когда минут через пятнадцать в гримерку максимально невозмутимо возвратились Ксюша с Богданом, а за ним Василь и Филипп, Артем обнимался с чайником возле раздолбанного трюмо. Максим к этому времени уже переоделся в сухую футболку и, отбивая ритм на пэде, ждал новостей от Рассела. Артем старался не глазеть уж очень откровенно через зеркало и не сбивать Максу настрой, но какой же он все-таки был волнующий в этой простецкой футболке и джинсовых шортах, которые они вместе купили летом. Артем бы даже не подумал, что на белую футболку можно натянуть подтяжки и что результат получится таким дерзким. А благодаря затертым дворовым кедам с высокими носками Макс вообще напоминал хулигана, который курит даже не за школой, а прямо на крыльце. Артему нравилось любить хулигана. И да, стресс у них обоих явно прошел.              Увидев, как Артем пьет чай в гримерке андеграундного клуба посреди рок-фестиваля, Богдан умиленно прыснул, но тут же затолкал смешок обратно под грозным взглядом, который послал ему Филипп.              — Вы в курсе, кто вас щас слушать будет?! — дверь внезапно распахнулась, так что аж грохнула ручкой о стену, и в гримерку на всех парах влетел Рассел. — Там половина народу — телки!              — Какие? — переспросил Василь, пока Артем давился чаем от фееричности этой формулировки.              — Какие, блять! Твои! — гоготнул Рассел, намереваясь дружески пихнуть Василя в плечо. Тот увернулся, Филипп шагнул, чтобы его заслонить, но Рассел, к счастью, опомнился раньше, чем они оба предупредительно шевельнулись.              Поскольку никто не догадался, что Рассел имел в виду, ему все-таки пришлось давать пояснения:              — Да только что буквально, к вашему выступлению, набежала толпа телок, там реально ползала, я вам клянусь, стоят на танцполе все из себя гламурные, будто в «Кузне», блять, у нас пацаны уже себе в трусы…              — А ты где продавал билеты? — перебил Максим, оставив интригу нераскрытой.              — Да где обычно! — Рассел пожал плечами и, высунувшись в коридор, неразборчиво отозвался на чьи-то взбудораженные голоса, после чего вернулся к теме. — Короче, Васян, это твои бабы из твоего сраного театра.              — Мы вообще-то тоже из «сраного театра», так что за языком своим следи, окей? — огрызнулся Филипп.              — Сорян, — Рассел примирительно поднял руки. — Я без предъяв, если что. Просто разъебался, как их много. Коту надо было бойзбенд собирать, а не в дропе запиливать.              — Иди нахуй, а, — отмахнулся Василь. — Там правда ползала?              — Ага.              — Понял.              Новость о девушках Василя не удивила. Скорее, озаботила. А вот Максим с Богданом, которые не имели опыта выступлений у метро, не зарабатывали, стреляя в слушательниц взглядами под песни Цоя, и не ждали зевак женского пола на андеграундном фесте, где мясистая панкуха перемежается с жирнющим хардкором, заметно напряглись.              — Порядок в клубе организуй, — распорядился Василь, пока Рассел хихикал в дверях, как пятиклассник, которого посадили за парту к отличнице. — Мы сейчас будем.              С этой минуты он принял лидерство на себя. Откуда в нем взялась решимость и как он смог собраться чуть не по щелчку пальцев, никто не успел понять, а он уже раздавал указания направо и налево: Филипп должен проводить Артема и Ксюшу на танцпол, найти там Ромашу и следить за всеми, по возможности держась поближе к барной стойке; Богдан пусть отправляется на сцену, оценит обстановку и зарядит звукарей, которые наверняка забыли все, что обсуждалось на саундчеке; у самого Василя осталось незаконченное дело, и, прежде чем Максим, которого единственного обделили вниманием, попробовал предположить, что это за дело такое, Василь подошел к нему с двумя рулонами эластичных бинтов и коротко кивнул:              — Давай.              Максим оторопел. Борясь с нахлынувшей без Артема панической атакой, он совсем забыл, что просил Василя замотать ему руки. А Василь после салона красоты Филиппа, распевки и болтовни со всеми подряд участниками и организаторами феста уж точно должен был забыть. Но не забыл. Пока Артем потрясенно наблюдал за немой сценой, Максим протянул сперва травмированную правую руку, затем для симметрии здоровую левую, и Василь проворными движениями перебинтовал обе, как делал обычно для бокса.              — Нормально, не туго?              Максим покрутил кистями, согнул и разогнул пальцы, больше любуясь, чем проверяя. На обоих его предплечьях были набиты барабанные палочки, но именно бинты завершали образ. Они служили подстраховкой и крепко держали запястья. Ничего другого Максим от них не ждал. Того, что они будут так мощно смотреться, уж точно.              — Заебись, — прокомментировал он, и Василь согласно усмехнулся.              Когда они пришли вдвоем за сцену, предыдущая группа уже закончила выступать и убирала оборудование. Богдан общался с кем-то из техников. Это только в фантазиях они вылетали после загадочного интро из тумана под разрывные приветствия публики и тут же бросались в музыку, словно в шторм. На деле все обстояло куда прозаичней. У них было двадцать минут, чтобы настроить инструменты и приготовиться к выступлению. Звукари на время перерыва включили «Тролль гнет ель», потом сменили первый же трек на Wildways, потому что, кажется, прямо из-за пульта услышали, как Василь цокнул языком, но Wildways его тоже не устроили, и, аккуратно положив гитару прямо на пол у колонки, он воинственно умчался в недра клуба. В итоге из отведенных двадцати минут пятнадцать ушло на то, чтобы звукари поставили Ice Nine Kills. Услышав вступление к A Grave Mistake, Богдан перестал повторять солягу — у него была в одной из песен — и, отняв руки от бас-гитары, растерянно повернулся к Максиму, который регулировал высоту тарелок:              — Я ж тогда по приколу ляпнул, что у нас все песни похожи на «Айс Найн Киллз».              — Так надо было сказать, что на Thousand Foot Krutch, — подмигнул Максим. — Они ему больше нравятся.              — Да это попса голимая, — не скрывая удивления, заявил Богдан. — Я ему вообще-то комплимент сделал. Солист в Ice Nine Kills пиздато поет, и на Васю реально похоже. Он обиделся, что ли?              — Вокал ему больше у Кори Тейлора нравится, — с прежней невозмутимостью сообщил Максим. — Точнее, Филиппу нравится, поэтому Вася теперь слушает Stone Sour.              Богдан помолчал с полминуты, а потом вернулся к басухе:              — Да ну вас нахуй.              Народ пока рассосался: одни отдыхали у барной стойки после слэма, другие вышли покурить, и танцпол, еще недавно забитый до отказа, мигом стал полупустым. Вернее, стал бы в нормальных обстоятельствах. На деле же в пространство между черными кляксами, в которые смазались футболки оставшихся забить себе место хардкорщиков, вливались цветные струйки девичьего предвкушения. Девушек было много. Очень много. Очень. В разы больше, чем ожидаешь увидеть на локальном андеграундном фесте. Конечно, в тусовке всегда были девушки, не только же пацаны слушают тяжелую музыку. Да и на концерты часто приходили парами. Но те, кто собирались сейчас на танцполе, совершенно не походили на «своих». Зато походили на балетных, это правда. Тоненьким, переливчатым, сбившимся в стайки точь-в-точь как они это делали в Театре, девчонкам, сменившим купальники и балетные трико на платья-мини, оставалось только поставить в центр сумки, чтобы танцевать вокруг них. Оглядывая со сцены филиал «Кузни», как довольно точно определил Рассел, Максим издал протяжный вздох. Ну вот нельзя просто взять и выступить. Конечно, нет. Как они вообще узнали про фестиваль? Из Васиной инсты, наверное. Больше неоткуда. Решили приобщиться к радикальному преображению самого интересного концертмейстера Театра. Хорошо хоть цветы не догадались взять. Главное, чтобы на сцену ничего не кидали во время выступления. Объект внимания намеки не заметит, а вот Фил и Ксюша взбесятся. Почему-то про себя с Артемом Максим в таком ключе не задумался. Кто в здравом уме бросает трусы барабанщику?              Ладно, в здравом уме у человека вообще не возникает порывов бросаться трусами.              — Мы будем что-нибудь менять из-за девчонок? — уточнил Максим у Василя, когда тот вернулся от звукарей и наконец занялся гитарой прямо под восхищенными взглядами новоиспеченных фанаток.              — Не, — игнорируя придвигающихся к сцене артисток Театра русского балета, Василь мотнул головой и покосился на Богдана, который усердно повторял солягу, стараясь не подавать виду, что форс-мажорные обстоятельства ему льстят. — Их оттеснят по бокам, и они нам не помешают.              Словно почувствовав, что пояснение адресовано ему, Богдан с досадой поджал губы. Единственный ценитель женского внимания, он и так всегда был в меньшинстве, а сейчас у него даже эту популярность отнимали. Максим усмехнулся и поискал глазами Тёму. Он был там, где договорились: у барной стойки вместе с Филиппом, Ромашей и Ксюшей. Компания о чем-то весело болтала, у всех в руках было по пиву за исключением Ксюши, которая взяла апероль-шприц, и даже со сцены, пусть и не слишком удаленной, ощущалось, как между ними тепло и душевно. У Максима никак не получалось прогнать эхо, фонившее внутри от лобового столкновения Гривцова с «Ласточкой»: его Тёма пришел на андеграундный концерт. Вот он, прямо перед глазами, смеется над чем-то, лохматит привычным движением кудри, шутливо пихает Филиппа в плечо и пробует пиво из Роминой бутылки с очаровательным скепсисом в изгибе бровей. Хотя он оделся в черное, пытаясь соблюсти неведомый дресс-код, он обречен был выделяться. Слишком изысканный для андеграунда, недостижимо благородный в мельчайших порхающих жестах, яркое воплощение грации и стати, Артем лучился красотой и притягивал к себе внимание любого, кто оказывался рядом. Максим и гордился им, и ревновал. Парни в тусовке понимали, что это залетная птица, и терялись в догадках, из каких она краев, но приближаться не решались: воинственная аура Филиппа всех предусмотрительно распугивала.              — Пойдем, — в какой-то момент скомандовал Василь, после чего, поставив гитару на стойку, увел всех за сцену. — Рассел, — позвал он. — Рассел, блять!              — Че такое? — растерянно повернулся тот от чувака, с которым только что надрывался от смеха.              — Объявляй нас.              Максим с Богданом обменялись взволнованными взглядами. За спиной поднималась волна голосов и призывных аплодисментов.              — Готов? — улыбнулся Максиму Богдан, но тот не нашелся с ответом.              Это и правда не сон.              Тумана на сцене не было, но Максим его для себя придумал. Барабанная установка, возле которой он только что возился целых двадцать минут, басуха Богдана, Васин «Ибанез» и даже танцпол, особенно танцпол — все утопало в тумане, как в полуночной чаще тонет холодный лунный свет. Взбудораженный вибрациями от двух сотен голосов, загустевший до почти осязаемой плотности, непроглядный и невидимый туман стал препятствием, через которое Максиму пришлось пробираться к барабанам. Спрятавшись за установкой, он постарался перевести дух, пока Василь и Богдан перекидывали через себя гитарные ремни. Народ гудел на танцполе, и чистое сопранное многоголосие перекликалось с тенорами и басами. «Ласточку» качало по сторонам, а может, это Максима укачивало. Готовясь к фестивалю и своему первому полноценному выступлению, они с парнями просчитали, казалось, все на свете, но такого предсказать не смогли. Они не спели ни одной песни, даже играть еще не начали, никто из присутствовавших не видел их в деле, а поддержка была как у звезд, и Максим вдруг поймал себя на мысли, что оправдать завышенные ожидания, пожалуй, сложнее, чем поднимать стандарты при заниженных.              Чтобы закинуть крючки в реальность, Максим выглянул из-за крэша на Богдана, а потом из-за райда — на Василя. Первый купался в свалившемся из ниоткуда внимании и, подпитывая самооценку аплодисментами, едва удерживался, чтобы не начать понтоваться солягами раньше времени. Второй — второй был Василем. Он отключился от внешнего мира, и вопли публики его не волновали. Остались лишь музыка, группа, трек-лист и желание наконец сыграть свои песни со сцены. Василь настолько мало переживал о реакциях зала, что повернулся к нему спиной, тронув струну на пробу. Слетевшая со сцены ля тотчас вспыхнула бенгальскими огнями ликования. Василь посмотрел на Максима, молча спрашивая: «Начинаем?», и Максим незаметно кивнул.              Твоя уверенность — это мой якорь.              Интро, во время которого Василь планировал собрать народ из курилки и настроить на звучание, заметно отличавшееся от всех, кто сегодня выступал, послужило в итоге другой цели. Вместо того чтобы разогреться, заряженный танцпол, наоборот, сбавил истерику, притих и жадно вслушался. Василь, группу которого тусовка ждала целых пять лет, не спешил раскрывать все карты, и пока за ним наблюдали затаив дыхание, забавлялся, дразня публику легким перебором в соль-миноре. Богдан в это время ленно прохаживался туда-сюда, постукивая пальцами по грифу бас-гитары. Максим тоже подхватил правила игры и, сложив палочки на рабочий барабан, глотнул воды из стоявшей рядом бутылки, проверил наушники и покрутил головой, чтобы размять шею. Притворяясь, будто ему нет дела ни до зала, ни до выступления, ни до феста как такового, Василь в действительности калибровал готовность публики, как часовщик: с ювелирной точностью. И сколько бы Максим ни пытался проследить за ходом его мыслей и уловить логику, это было невозможно. Когда Василь слегка кивнул Богдану, как педагог в балетном классе дает отмашку концертмейстеру, Максим просто поверил, что это лучший момент.              Волнение ушло, когда он первый раз ударил по хай-хэту. Барабанная палочка высекла искру, и та, отлетев прямиком в центр груди, взорвала набитое порохом сердце. Адреналин пробежал по рукам, раскатился от плеч до самых кончиков пальцев. Максим подхватил ритм интро, как хотели, как репетировали, и, пробежавшись по томам, закрыл Василя и Богдана от шквала воплей, поднявшихся с танцпола. Их трио слилось в одно целое. Над головами полыхнуло белым. Как и предсказывал Василь, по залу началось движение: предчувствуя, что рванет, пацаны стали оттеснять испуганных девчонок по краям. Народ переместился. Подпитываясь возбуждением толпы, музыка росла вместе с барабанной партией, набухала басом, и в тонком шлейфе гитарных аккордов таила угрозу, как прячут в кармане куртки финский нож. С второстепенной позиции Максим стал резко разгоняться, через мгновения перехватил у Василя лидерство, повел их с Богданом за собой, и скромные шестьдесят застучали, как колеса локомотива: восемьдесят, сто, сто двадцать… Народ заголосил. Палочки порхали по тарелкам и томам, отскок был легким, как касание крылом, и так же невесомо перья, подлетая в воздух, заволакивали клуб и сцену пьянящим ощущением эйфории. Максим забыл, что у него когда-то болела рука, о том, что может запыхаться, тоже, и об усталости забыл, и обо всех других дурацких лишних чувствах. Двойными на кардане он разогнал «Ласточку» до ритма металкора, и когда, ополоумев от чечетки, народ готов был рухнуть на пол и завыть, музыка вдруг смолкла.              Снизу на сцену поползла волна голосов.              Один. Два. Три.              Василь сдернул руку со струн, прыгнул вверх, поджав ноги, и в ту же секунду, как приземлился, на танцпол обвалился брейкдаун.              Какое после этого началось мясо, Максим бы даже и не представил. Он никогда на подобное не попадал. Под жирный медленный бас пацаны замесили круг, агрессивно толкаясь внутри и снаружи. В воздух полетели руки, кто-то запрыгнул на металлические ограждения по бокам, но его тут же засосало обратно в толпу. Рев стоял звериный. Вопли перекрывали выведенный в уши звук, танцпол молотило энергией, кого-то подхватили и кинули вверх, поймали, разбежались и тут же налетели друг на друга в мешанине частей тел. Сцена дрогнула под напором, и вместе с ней слегка дрогнул Богдан. Встретившись с ним глазами, Максим отчетливо прочитал в правом «пиз», а в левом «дец» и улыбнулся.              Они ведь этого и хотели, правда?              Интро было коротким, но под конец всех можно было выжимать: и троицу на сцене, и народ в зале. Хаос на танцполе продолжался еще пару минут после того, как Максим последний раз ударил по тарелкам. Пацаны из тусовки, все в мыле, голосили, перемещались туда-сюда, пытались продышаться, как после кросса, а некоторые выкрикивали одобрения Василю, свистели и хлопали. Кто-то даже повис на краю сцены в надежде поболтать. Василь не обращал внимания. Он вообще сохранял предельный самоконтроль на протяжении всего интро. Без его профессионализма Максим с Богданом бы точно посыпались под давлением. Подождав, пока спадет накал, Василь неспешно подошел к микрофону и произнес в него — с такой утробной выдержанной хрипотцой, что от подтекста сексуальности даже у Максима по рукам побежали мурашки:              — Добрый вечер.              Казалось, народ снова должен был завопить, но нет. Все стихли, ошеломленные.              — Мы группа «Смог», — зная, как произвести впечатление, Василь нарочно понизил голос, слегка расслабил связки и замедлил темп, отчего соблазнительно зрелая томность его тембра, колеблясь в воздухе, накрыла танцпол дурманящим саваном. Больше никто не орал.              — Мы рады вас видеть, — Василь коротко тронул струну, пронзив танцпол разрядом возбуждения. — Прежде чем мы перейдем к своим песням, хочу напомнить, что здесь много девушек.              Только в этот момент Максим, как и столпившиеся у сцены пацаны, вспомнили про артисток Театра русского балета, распластавшихся по стенам. Но в целом у девчонок все было нормально. Они таращились на Василя как на идола, с немым благоговением, и не догадывались в своей милой наивности, что тот старается исключительно ради них.              — Будьте аккуратней на слэме, оставьте пространство за кругом, — попросил Василь и, поискав кого-то по танцполу взглядом, позвал: — Шамиль? Ты тут?              «Тут, да», — отозвались из толпы.              — Слэм на тебе.              «Добро».              Пока Василь проговаривал вступительный текст, который заранее сочинил и выучил вместе с Максимом, сам Максим, очухавшись после интро, перевел глаза на барную стойку. Мощное вступление наверняка выбило из колеи не только артисток Театра, впервые в жизни попавших в андеграунд. Максим хотел узнать, как там Тёма. Они с Филиппом иногда заглядывали на Красный треугольник и в общих чертах понимали, что их ждет, но проверить все-таки стоило. Барную стойку слэм точно не затронет, беспокоиться не о чем, и за пивом время можно провести вполне спокойно. Вот только балетных у барной стойки уже не было.              Сердце сжало тревогой, и Максим скользнул взглядом от стула, где раньше сидел Артем, надеясь найти его черный бадлон в полумраке. Он не нашел. Через секунду глаза полоснуло белым, и палочки едва не выпали из рук.              Максим наклонился к открытой пассажирской двери «Ягуара», облокотился на нее и спросил вместо прощания:              — Так тебя ждать на концерте завтра?              С демонстративным безразличием Олег поправил зеркало заднего вида, послал Максиму неопределенный взгляд, о чем-то тихо хмыкнул сам с собой, постучал по рулю кончиками пальцев и наконец, приняв решение, изрек:              — Посмотрим.