Grand Pas

Песня к главе: Элли на маковом поле — Я всегда протяну тебе руку

«Видение розы». Коротенький балет, всего минут на десять, поставленный для «Русских сезонов» Дягилева то ли в тысяча девятьсот одиннадцатом году, то ли где-то около. По сюжету прелестная девушка, вернувшись домой после первого бала, видит во сне цветок, который был приколот к ее платью. Цветок оживает и превращается в юношу, символизируя переживаемые героиней нежность и чувственность, а через время так же невесомо исчезает. Героиня просыпается. Филипп, конечно, был Розой. — Людочка, возьмите с выхода, — вежливо попросил Мищенко у концертмейстера и подождал, пока Филипп встанет в préparation за условными кулисами в углу зала. — Вот она садится в кресло, роняет цветок… — вовлеченный в сцену, Мищенко слегка растягивал слова напевая. — Людмила Федоровна, подойдите… Филипп сделал широкий glissade на затакт, оттолкнулся. — И! Полетел. В начале ноября, то есть через каких-то пару дней, в Театре должен был состояться вечер одноактных балетов, который с легкой руки Благовольского окрестили «Дягилев. Посвящение гению…». Рука, возможно, принадлежала и не Благовольскому, но Филипп был уверен, что такие перлы сочиняет только несравненный худрук. Как и на любом уважающем себя вечере, посвященном гению Дягилева, второе отделение сразу отводилось «Шопениане», а в первом собрали попурри из «Русских сезонов»: «Послеполуденный отдых фавна», «Умирающий лебедь», вариация Петрушки — на что хватило времени и таланта. Балетом «Видение розы» Филипп и его партнерша Альфия Рахимова открывали концерт. Изначально их поставили третьими или даже четвертыми после всяких Ключниковых и прочих звезд балета, которым надо было подлизнуть, но минувший «Дон Кихот» сделал свое дело, Благовольский опять получил гору восторженных отзывов о Филиппе и передвинул «Видение розы» в начало. Это было почти так же приятно, как ругань Максима, которому пришлось перепечатывать все программки. Ну а хрен ли он целый месяц скрывал, что работает в Театре. Застенчивая Альфия, которая обычно танцевала с Артемом, в компании Филиппа и так немного нервничала, а, узнав, какую ответственность возложил на них Благовольский, и вовсе запаниковала. Через месяц ей предстояло танцевать Джульетту в балете Леона Ифре, билеты на который разобрали в первый день продаж, а она переживала за «Видение розы». Филипп не очень это понимал, но постарался как-нибудь помочь. После крестьянского па-де-де в «Жизели», которое Филипп танцевал с такой же нимфой, как Альфия, его отношение к партнершам стало более бережным. Теперь он заботился не только об успехе дуэта, но и о комфорте вверенного ему создания. И если поначалу это выражалось в аккуратности поддержек и мягкости прикосновений, то постепенно Филипп начал спрашивать, как партнерша себя чувствует, все ли хорошо, нужно ли ему исправить что-то для ее удобства, а по прошествии времени и вовсе отважился пообщаться. Положа руку на сердце общаться Филиппу с девицами было не о чем — ну очень уж они казались пресными, особенно на фоне Ксюхи — но ненавязчивая болтовня о природе и погоде имела ошеломительный успех. Убедившись, что Филипп не «давит маскулинностью», а наоборот, ведет себя обходительно, артистки понемногу ему доверялись, и контакт внутри дуэта налаживался. Юрий Владимирович Мищенко замечал, как усердно Филипп трудится и в зале, и за его пределами, и периодически хвалил подопечного. Ради одобрения любимого педагога Филипп готов был хоть всех солисток Театра завалить цветами. С Альфией вышло чуть сложнее, чем с ее подругой Машей Ивановой из крестьянского па-де-де, но и эту вершину Филипп покорил. Пришлось привлечь Артема, который дружил с Альфией, и сходить всем квартетом на двойное свидание в кофейню у Театра. Артем трещал о чем-то с девчонками, Филипп улыбался и выглядел милым — короче, план удался. Альфия потом даже прислала сообщение, что рада поработать с таким надежным и внимательным партнером, как Филипп. Прислала, правда, почему-то Артему, но фиг с ней. — Да, Альфия прикольная, мы с ней вчера минут сорок обсуждали Брамса, — заявил Василь, когда Филипп рассказал ему эту историю. — Grand assemblé можешь выше, Филипп, — направлял его Мищенко во время первой диагонали. — И заносочку сделай. Ну конечно, вот так. А на port de bras, вчера тебе говорил, подыши. Спокойно дыши, время есть. И мягче руки… Филипп поднялся с колена, развернулся и забрал широкий круг на sissonne. — Прыжки сильные, а руки мягкие, — допевал вслед за фортепиано Мищенко. — Хорошо, еще легче, Филипп, в музыку, и руки не бросай. Филипп делал незамысловатые «сиссоны», помахивая в такт руками, и должен был пройти так половину круга перед дальнейшими довольно сложными вращениями. Раскладывая на первой репетиции появление Розы, Мищенко объяснил, что это момент для восстановления сил после вступительной прыжковой диагонали. — Но это не значит, что можно расслабиться, — пригрозил пальцем педагог. Филипп кивнул. Набраться сил, но продолжать работать. Обычный день в театре балета. Пролетая вдоль окна, Филипп услышал в спину рутинное замечание Мищенко: — Локти мягче. Ноги сильные, руки живые… Как вдруг и голос педагога, и легкая капель фортепианных нот упали в белый шум, как в кучу снега: Филипп увидел за окном бандитский «Эскалейд». — Секунду, — Мищенко придержал музыку, удивленный, что Филипп запнулся на ровном месте. — Поканифоль тапки и давай еще раз с круга. Эмоции нахлынули волной, и Филипп, пытаясь успокоить зашедшееся ором сердце, механически сделал что велено. — Людмила Федоровна, подойдите, — Мищенко деликатно взмахнул рукой, и вновь полилась музыка. Постаравшись сосредоточиться, Филипп вступил «сиссонами». Хорошо, что столь легкие прыжки можно исполнять практически на автомате. Перед Мищенко было совестно, ведь педагог специально просил не отключаться во время «восстановления сил», но сейчас Филипп нуждался в силах для другого и, пользуясь возможностью, вновь выглянул в окно. Твою мать. Оно все еще там. Более того, оно вышло из машины и направляется прямо ко входу в Театр. Филиппа охватила паника. Надо срочно что-то делать! Но все, что он мог сейчас делать, — это вращения. Пируэтная комбинация включала в себя двойной tour attitude с переходом в degage и доворотом по пятой. Концентрация была здесь предельно важна. Если потерять баланс, обратно уже не поймаешь, и все вращения полетят в пизду. То есть трубу. Филипп старался меньше материться. — Стоп-стоп-стоп, — Мищенко хлопнул в ладоши, прервав мучения Филиппа, который запорол уже первый attitude и отчаянно пытался впрыгнуть обратно для degage. Тон педагога прозвучал почти что сочувственно. Сгорая со стыда, Филипп задрал майку и вытер ей лицо. Мищенко не знал, что произошло. Осечка была странной и внезапной. Но в балете случается всякое: и у великих звезд может подвернуться нога, хрустнуть поясница или упасть давление. Человеческое тело бывает непредсказуемым, поэтому Юрий Владимирович не стал спешить с выводами и, пока его подопечный душил себя майкой, разрываясь между желанием убить Марата и себя самого, мягко напомнил: — Держи точку. Филипп кивнул, собрался в кучу и сел в боевой preparation по четвертой позиции, чтобы вступить сразу с пируэтов. Но Мищенко его решительность не впечатлила. Педагог тут же поправил: — Плие мягче, Филипп. Людочка, можно. На пару мгновений выкинуть Марата из головы удалось, и Филипп реабилитировался. Вращения местами получились аж тройные. Мищенко удовлетворенно промолчал. В завершение entrée Призрак розы исполнял перекидные по диагонали, и Филипп, переведя дыхание после вращений, вытянулся в арабеске, чтобы лететь с авансцены в глубину. Это были самые обычные классические перекидные с той лишь разницей, что… — Руки мягче, Филипп, — пританцовывал Мищенко музыке в такт. — Все легче. А нога на перекидном выше. Еще выше, Филипп. Еще можешь. Давай заново эту диагональ. Руки мягкие. Сделай хороший замах. Доверни себя и задержись в воздухе, тогда все успеешь. Четче через первую. Задняя выше. Ну девяносто градусов несерьезно, Филипп. У тебя нога поднимается на сто двадцать, покажи мне сто двадцать. Еще выше можешь. Руками помоги себе. Да! Ну вот видишь. Умница. Филипп, который вместе с этим словом приземлился с пятидесятого прыжка, в любой другой момент бы рухнул плашмя и разрыдался от усталости и счастья. Свои замечания Мищенко говорил с неизменным уважением, но замечания его тянулись одно за другим, словно вагоны товарняка, и оставляли после себя такое же ржаво-тоскливое чувство. Филипп, который всегда мечтал работать с Мищенко, после первых репетиций был подавлен: и прыгает он плохо, и руки у него кривые, и ходит он не в характере, и дышит он, наверное, тоже как еблан. Зачем его повысили до солиста, если он даже простейшие па исполняет неправильно? Неважно, какой там отклик зрителей, главное, что Мищенко он по-прежнему не нравится. Зачем тогда это все? Но потом на одной из репетиций, ничем не отличавшейся от остальных, в минуту, похожую на прочие, после десятка замечаний Мищенко как будто мимоходом обронил: «Ты молодец», и Филипп наконец-таки понял. Его критиковали, не потому что он плох. С плохим танцовщиком Юрий Владимирович просто не стал бы работать. Филипп был отличным танцовщиком, и Мищенко это видел. Просто все нынешние достижения Филиппа, его представления о танцевальности, сильные стороны и потенциал, о котором он, возможно, даже не догадывался, после огранки в умелых руках смогли бы не просто светиться — они бы блистали. Мищенко подмечал такие мелочи, на которые большинство педагогов не обратили бы внимание, и эти мелочи постепенно превращали способного танцовщика в уникального артиста. Вместо того, чтобы расстраиваться от замечаний, Филипп должен был им радоваться. Они означали, что Мищенко не плевать, что он пристально следит за своим подопечным, хочет улучшить его мастерство и готов в это вкладываться. Чем больше комментариев, тем сильнее педагог вовлечен. Если он молчит и позволяет танцовщику делать что вздумается — значит, ему не интересно. Изменение восприятия критики помогло Филиппу расслабиться и вернуть в свой танец свободу, а вслед за этим и похвалы на репетициях стало больше. Замечаний, правда, не убавилось, но теперь Филипп относился к ним с благодарностью и не принимал близко к сердцу. К сердцу он решил принимать только сдержанные улыбки своего педагога и редкие долгожданные, как цветы сакуры, ободрения: «Ты все можешь», «Вот сейчас хорошо» или то самое, невероятное, невозможное — «Умница». Вот и сейчас Филипп поймал бы это слово и спрятал в невидимый кармашек, чтобы, вынув после репетиции, погреться еще разок. Но увы, сейчас он думал не о себе и даже не о Мищенко. Все мысли были заняты Маратом, который бродит по Театру, и Артемом, которого нужно спасать. До перерыва оставалось полчаса, то есть, выражаясь яснее, охуительно много. Филипп не мог отпроситься у Мищенко в туалет или еще куда. Ну в теории, конечно, мог. Разумеется, Мищенко отпустил бы его в туалет. Просто это было странно и ужасно неловко. На памяти Филиппа артисты не покидали зал до конца репетиции и откладывали все дела на потом. Прервать репетицию, тем более сольную, и оставить народного артиста СССР Юрия Владимировича Мищенко ждать в одиночестве — Филипп бы в жизни не отважился на подобную дерзость. И даже если бы отважился, он понятия не имел, где сейчас Артем. Репетиция «Шопенианы» у него уже закончилась. Связаться с другом не было возможности: айфон лежал в спортивной сумке в углу зала. Если Филипп отпросится у Мищенко, а потом на его глазах достанет айфон и свалит, лучше уж сразу уволиться. — Филипп, скажи, пожалуйста, кто был первым исполнителем партии Розы? На кого поставлен балет? — ни с того ни с сего поинтересовался Мищенко, когда Филипп закончил тысячное повторение диагонали перекидных. — На Вацлава Нижинского, — без запинки выпалил Филипп, старательно и глубоко дыша, пока можно. — А чем знаменит Вацлав Нижинский? — продолжил расспрос Мищенко. Филипп призадумался. Эм… Был геем и любовником Дягилева? Поставил балет «Весна священная», опередивший свое время? К тридцати годам сошел с ума и всю оставшуюся жизнь провел в психиатрической лечебнице? — Прыжками, — выдохнул Филипп. — Он знаменит своей прыжковой техникой. — Правильно, — подтвердил Мищенко с ласковой и отчасти снисходительной интонацией старшего родственника. ­— У Нижинского, по словам современников, был затяжной прыжок невероятной высоты. Именно поэтому мужская хореография в балете «Видение розы» построена на прыжках. Их здесь очень-очень много. Филипп и сам это заметил. — Для «Видения розы» нужен выносливый, сильный, техничный танцовщик, и у тебя, — Мищенко кивнул, — все это есть. Сложность партии для тебя заключается в балансе силы и грации. Твои ноги должны быть мощными, а руки… «Мягкими», — закончил про себя Филипп. — Чтобы не выглядеть акробатом, верхняя часть твоего тела должна дышать, пока нижняя работает технично и, что особенно важно, — Мищенко приподнял бровь, — стабильно. Это он так аккуратно напомнил про съехавшие недавно пируэты. Пристыженный строгостью и сочувствием во взгляде педагога, Филипп воткнул себе руки в талию и опустил глаза. Мищенко бы ни за что не догадался, почему всегда заряженный Филипп вдруг стал рассеян и даже ногу на перекидном бросает мимо первой позиции, как двоечник. Ох, блин. Издав безысходный вздох, Филипп активно покрутил голеностопом. Ну какая, к чертям, репетиция? Его аж трясет от страха. А вдруг с Артемом что-то случится, пока он тут руками дышит? Он же никогда себе этого не простит. Надо действовать. Будь что будет. Филипп собрал в кулак всю волю для ужасающих слов «Можно выйти?» и уже практически их произнес, как вдруг услышал голос Мищенко от зеркала напротив: — Давай передохнем. Пораженный, Филипп уставился на педагога, уж не ослышался ли. Но Мищенко повторил: — Погуляй немного. Сделаем перерыв. В такой подарок судьбы как-то и не поверилось. Юрий Владимирович глянул на свои Apple Watch: — Скоро Альфия подойдет. Дождемся ее и продолжим. Филипп просто обожал, что семидесятилетний Мищенко носит навороченные Apple Watch. — Только не задерживайся, ладно? — попросил педагог, и Филипп, который уже летел как ненормальный к двери, прямо на бегу сделал положенный по правилам поклон. Он так торопился, что лишь в конце коридора возле развилки, где, словно в сказках, можно было выбрать один из трех путей, вспомнил про айфон. Айфон преспокойно остался в зале. Филипп от бешенства едва не врезал сам себе. Хуже, чем забрать айфон из сумки на глазах Мищенко, было только вернуться, чтобы забрать айфон из сумки на глазах Мищенко. Какими только словами Филипп себя не обругал. Пока Макс из кожи вон лезет, участвует в трехэтажных полицейских расследованиях, собирает улики против Марата под носом у Благовольского и терпит Либермановскую ауру, Филипп не смог взять в руки телефон и позвонить Артему, чтобы предупредить об опасности. Офигенный защитник. Лучше всех. Расстроенный своей бесполезностью, Филипп огляделся по сторонам. Один путь вел к репетиционным залам, другой за сцену, третий к лестнице, по которой можно подняться в небесную канцелярию, то есть крыло администрации, или спуститься в преисподнюю к странному Николя и демоницам гримерного и костюмерного цехов. Ну ладно-ладно, еще на первом этаже репетировал оркестр, а вместе с ним концертмейстеры. Филипп там частенько бывал, особенно в некоторых служебных помещениях... Так, блин. Собрался быстро. Филипп метнулся в сторону балетных залов, но, как он и думал, педагог не задержала репетицию «Шопенианы» и давным-давно всех отпустила, включая солистов. О дальнейших планах Артем Филиппу не сообщил. Вернее, сообщил уже наверняка, но об этом знает только сраный айфон в сраной сумке. Паника вновь обвила Филиппа своими липкими щупальцами. Марат прямо сейчас шатается по Театру. Он может быть где угодно, делать что угодно, он мог уже найти Артема, забрать его, затащить куда-то… Филипп сорвался с ног и полетел к гримеркам. Если Артема там нет, он весь этот ебаный, то есть гребаный театр поставит на уши, вверх дном перевернет, душу из всех вытрясет, ворвется к Благовольскому и потребует выдать Марата, за телефоном своим вернется, в конце концов! — Фил? — Артем удивленно хлопнул глазами, едва не подавившись апельсином. По гримерке струился сладкий цитрусовый аромат. От накатившего облегчения Филипп едва не рухнул на затертый премьерскими балетками паркет и, ворвавшись внутрь, воскликнул счастливо с порога: — Тёма, блять! Артем на всякий случай убрал ноги с трюмо и протянул Филиппу дольку апельсина. Но конечно, на апельсин Филиппу было наплевать. Вихрем пролетев через гримерку, он дернул на себя оторопевшего Артема и стиснул что есть сил в объятиях. Артем повторно пискнул: — Фил? — Слава богу… — зажмурившись, шепнул Филипп. Дальше Артем пискнул бы: «Ты чего?», «Что такое?», «Что случилось?» или другой вопрос из той же серии, но Филипп уже отстранился и затараторил, крепко сжимая друга за плечи: — Ты его видел? Он у тебя был? Он тебя не тронул? — Кто?.. — Марат. — Марат в Театре?! — Артем аж подпрыгнул у Филиппа в руках. — Я видел его из окна двести шестнадцатого зала, — Филипп наконец собрался для сколько-нибудь внятных объяснений. — Он оставил «Эскалейд» на Моховой и пошел прямо ко входу. Он был один. Я испугался, что он за тобой приехал. Голос Филиппа стал замедляться, наливаясь решимостью, а ладони у Артема на плечах потяжелели. В голове экстренно созревал план. — Мы с тобой сейчас выйдем через служебные коридоры на пожарную лестницу. По ней мы спустимся вниз, в оркестр. Тебе нечего делать в оркестре, поэтому Марат не станет тебя там искать, — четко и раздельно произнес Филипп. — Но даже если он туда заявится, у Васи скоро кончится репетиция, и он побудет с тобой, пока мы не убедимся, что Марат ушел. После этого Вася отведет тебя домой. У меня репетиция с Мищенко еще часа на два. Дай мне свой телефон, чтобы я написал Васе. Мой остался в зале. Если бы Филипп мог на секунду отстраниться от происходящего, он бы восхитился гениальностью своей идеи и скоростью ее создания. Артем же таращился на друга не мигая и благополучно пропускал все мимо ушей. Когда Филипп слегка потормошил его: «Дашь телефон?», Артем вдруг отпрянул и в ужасе выдохнул: — Макс… Мгновение — его и след простыл. Филиппу ничего не оставалось, кроме как простыть следом. В кабинет «руководителя по связям с общественностью» или как там Максима звали в Театре они влетели одновременно, едва не выбив дверь. Максим был на рабочем месте и занимался ровно тем же, чем и всегда: пиздел по телефону. Начинало уже казаться, что это его единственная обязанность. Вздрогнув от грохота, Максим отвернулся от окна, вдоль которого прохаживался, но отреагировать на появление двух Роз на сцене не успел: Артем влетел в него с разбега и повис на шее. — Я… я… — Максим кинул беспомощный взгляд на Филиппа, одной рукой обнимая Артема, другой сжимая телефон. — Я вам чуть позже перезвоню, прошу прощения. После этого телефон полетел на диван, и Максим велел Филиппу: — Закрой дверь. — А повежливей можно? — буркнул Филипп, подкрепив недовольство хлопком. Максим не отреагировал. Его внимание было занято Артемом, который торопливо сообщил, что где-то по Театру бродит Марат. — Какого хрена ему здесь надо? ­— риторически возмутился Максим. ­— Меня никто не предупреждал. — Я очень надеюсь, что он к Благовольскому, — Филипп непроизвольно поежился и глянул на дверь, словно ждал, что Марат прямо сейчас сюда ворвется. Артем этого, кажется, тоже ждал, потому что отказывался отпускать Максима, дрожал и тараторил: — Он ведь главный спонсор Театра, а ты организуешь всю рекламу, развитие и прочие штуки. Наверняка он должен встречаться с пиарщиком. У него есть предлог к тебе зайти. Или даже заходить. Быть с тобой на связи. Что если он начнет к тебе таскаться? Общаться с тобой? Мешать твоей работе? А если он причинит тебе вред? В Театре опасно, Макс, от него никуда не спрятаться, он… — Тише, — Максим осторожно приклонил кудрявую голову к своему плечу. — Он ничего мне не сделает. Будет таскаться, пускай таскается. Я его не боюсь. Он спонсор, я пиарщик. Дальше что? — Какой же ты!.. — Артем раздраженно шлепнул его по спине. — Он к тебе не приблизится и никакие дела с тобой обсуждать не будет. Я прямо сейчас ему позвоню и… — Не-не-не! — в один голос запротестовали Максим с Филиппом, как вдруг дверь, опасно скрипнув, распахнулась вновь. Артем отпрянул от Максима, и все трое приготовились атаковать. — Ты в курсе, что Марат в Театре?! — с порога выпалил Василь. Филипп издал протяжный выдох облегчения и разжал кулаки. Тем временем Василь, который не знал, что у Максима тут целое собрание, удивленно оглядел присутствующих и поправил свой первый вариант: — Вы в курсе, что Марат в Театре?! — Так, давайте кое-что проясним, — Максим сделал шаг вперед, чтобы оказаться между Артемом, Филиппом и Василем. — Это мой рабочий кабинет. Я здесь работаю. Здесь бывают разные люди, в том числе довольно важные. Перестаньте сюда врываться. В Театре вы артисты, а я начальник пиар-службы. Давайте договоримся, что вы будете предупреждать меня звонком или хотя бы стучать. — Макс, ты ебанутый или как? — отреагировал на предложение Филипп. — Марат в Театре! Надо что-то делать. — Я сейчас все проясню, успокойтесь и сядьте пока на диван, — с поразительной, прямо-таки профессиональной невозмутимостью отозвался Максим, после чего привлек к себе перепуганного Артема и ласково приглушил голос. — Хочешь воды? Артем отрицательно мотнул головой, прислушиваясь к каждому шагу за дверью. Это была не простая предосторожность: он действительно мог узнать Марата по шагам. От боли сердце Филиппа так и застонало. Он протянул руки навстречу Артему, мягко принял его от Максима и, усадив ледяной колышек на диван, устроился рядом, чтобы согреть. Василь все-таки налил воды из кулера и опустился со стаканом на корточки перед Артемом. Эта картина несколько успокоила Максима, и он все-таки смог отвлечься, чтобы заняться своей рабочей обязанностью. — Леонид Евгеньевич, Громов беспокоит, — без лишних церемоний бросил в трубку Максим. Филипп с Артемом синхронно к нему обернулись. Василю было не понять, но любой танцовщик труппы поразился бы, что кто-то общается с Благовольским подобным резким тоном. — Марат Цепакин приехал, вы в курсе? — Максим приземлился в офисное кресло. — Да, я вас понял. Мне нужно впредь знать о таких вещах, хорошо? — Он у тебя секси, — хмыкнул Филипп, потормошив Артема за плечи. Артем смутился, шепнул: «Перестань», но главное, немножко расслабился. — Но конечно, не такой секси, как ты, — Филипп кокетливо подмигнул Василю, отчего пластиковый стаканчик у него в руках внезапно сжался, и вся вода, подлетев кверху, выплеснулась на хлопковые светлые брюки. — Вася! — воскликнул Артем, бросившись за салфетками. Филипп ласково поцеловал Волчонка в лоб. Следующие несколько минут, пока Максим выяснял отношения с Благовольским, они втроем пыталась высушить штаны Василя. Сперва Максим на них искоса поглядывал, а потом просто сполз по креслу вниз. Спустя чудовищно долгое время Максим повесил трубку и объявил: — Марат уехал, все в порядке. — Что он хотел? — едва скрывая беспокойство, спросил Артем. Максим качнул головой: — Чаю попить. — Чаю? — нахмурился Василь, обведя всех по очереди подозрительным взглядом. — Это какое-то кодовое слово? — Ага, типа того, — фыркнул Филипп. — Это значит, что встреча была неформальной и Благовольский нихуя не скажет. — Благовольский пообещал предупреждать меня, если Марат явится по мою душу, — сообщил Максим. — Он хочет показать, что вернулся к делам, — сквозь зубы процедил Филипп. Случившееся на даче серьезно подкосило Марата, и с тех пор он не высовывался: зализывал раны, переживая «тяжелое предательство» Артема. Если надо, посылал Олега, вел дела через третьих лиц, а сам одиноко обдумывал в берлоге, как быть дальше. Обдумал, видимо. Все тело у Филиппа покрылось инеем. — Можешь позвонить Либерману? — попросил он Максима. Тот приподнял брови: — Зачем? — Затем, что Марат очухался, и мы должны знать его планы. — Я не буду никому звонить. — Тогда я сам позвоню. — Фил, не нагнетай, пожалуйста, — Максим утомленно вздохнул. — Если что-то случится, Олег с нами сам свяжется. — Ты настолько ему доверяешь? — язвительно поинтересовался Филипп. Он догадывался, что Максим сейчас припомнит недавний разговор на кухне и взаимные обещания работать как команда, просто хотелось поддеть его за то, что бездействует и недооценивает проблему. Но Максим отреагировал неожиданным образом. — Насчет Олега, — он помедлил, — все сложно. — То есть?! В смысле?! — дружно встрепенулись Филипп и Василь. — С учетом информации, которая сейчас поступает, я не до конца понимаю его новую стратегию, — предельно туманно объяснил Максим. — Мне нужно разобраться. С ним. — И когда ты разберешься? С ним? — передразнил Филипп. — Пока не знаю, — Максим сохранял какое-то неадекватное спокойствие. — Давайте только без паники. Он на нашей стороне. Мне просто нужно прояснить логику его действий. Так что пока не звоните ему, ладно? — А если Марат снова заявится, как нам быть? — сама мысль о том, насколько они не защищены в стенах Театра, доводила Филиппа до трясучки. — Если Марат заявится, мне сообщат, — терпеливо повторил Максим. ­— А если не сообщат? Если он сразу побежит к Тёме? — Значит, Тёма не должен оставаться один. — Хватит, пожалуйста, я больше не могу это слушать, — взмолился Артем, подтянув к себе колени, словно был броненосцем, который вот-вот сожмется в клубок. Максим метнул на Филиппа испепеляющий взгляд и в секунду оказался возле Артема на диване. Филиппу с Василем пришлось потесниться сперва в угол, а затем и вовсе к двери. Больше не обращая на них внимания, Максим и Артем принялись тихонько ворковать. Один клятвенно обещал, что не будет оставаться с Маратом наедине, другой обещал, что вообще наедине оставаться не будет. Переглянувшись, Филипп с Василем выскользнули в коридор. Оба чувствовали тяжесть на сердце. Нужно было возвращаться в зал для репетиции с Мищенко, но Филиппа даже ноги не держали. Он едва сделал шаг, как тут же осел вниз на корточки. Василь в последнюю секунду успел подхватить его, чтобы не рухнул на пол. — Ты в порядке? — шепнул над ухом взволнованный голос, и Филипп, зная, что действия у них двоих всегда лучше слов, попросту обнял Волчонка. Тот сразу все понял: вскинул руки, прижал к себе, обернул в теплоту так крепко, что не осталось пространства на дрожь. Филипп ткнулся носом прямиком в волчью пасть у Василя на шее, закрыл глаза и тихо вздохнул. Только здесь в целом мире ему было спокойно. Так и сидели обнявшись у кабинета Максима: плевать, если кто-то пройдет, и если Тёма с Максом пришибут их дверью, неважно. Филипп стиснул в кулаках ткань рубашки у Василя на спине и шепнул: — Я так рад, что ты здесь. — Я тоже, — прошелестел в ответ Василь, и Филипп уловил в его голосе улыбку. Как бы он хотел, чтобы эта улыбка всегда сопровождала его в Театре, чтобы Василь был не где-то рядом, а рядом, чтобы за фортепиано сидела не Людмила Федоровна в своем пончо, а он, он, он. — Бесит, что они не дают тебе играть сольные репетиции, — горько выдохнул Филипп. — Я что-нибудь придумаю, — Василь перебирал его волосы бережно и сокровенно, словно покрывал струны гитары специальным лимонным маслом, и оттого каждому его слову хотелось верить. Но Филипп переспросил: — Ты сможешь? Обнадеживать заранее Василь не стал: — Пока не знаю, но попробую. Зачем мне работать здесь, если я почти тебя не вижу? Вот и Филипп задавался тем же вопросом. Виделись они, если честно, немало: вместе приходили и уходили, вместе обедали, старались посвящать друг другу перерывы. Но это было не то. Филипп давно мечтал влюбиться в пианиста и танцевать под его музыку. Мечтал о дуэте. И как же чудовищно нелепо, что даже сейчас, когда он полюбил пианиста, самого талантливого, и тот ответил взаимностью, их дуэт по-прежнему невозможен. Музыкант не играл для своей Музы, Муза не танцевала для Музыканта, и они оба от этого чахли. — Вась? — М? — только и обронил Василь, а у Филиппа мурашки побежали по рукам от чародейства его голоса. — Я не знаю, что делать, если Театр закроют. Филипп впервые произнес это вслух, и, ощутив ледяные вибрации, зажмурился изо всех сил. После того, как Василь передал кошмарные новости о делах, которые Марат ведет в Театре, Филипп думал об этом не переставая, и, чем больше отгораживался от мыслей, тем настырнее они лезли в голову. Он всегда восхищался великодушием Марата, всегда: с той минуты, когда узнал о его первом пожертвовании в Театр, до той минуты, когда все это рухнуло. Он защищал Марата перед Максимом, отмахиваясь от папки с доказательствами его червивости. Он завидовал Артему, которого так сильно любит отец — Марат ведь, по сути, и был для Артема отцом. В то время как отец самого Филиппа отказывался с ним разговаривать, обзывал последними словами и брюзжал, что не мог воспитать «гомика», Марат жертвовал баснословные суммы Театру, посещал все спектакли Артема, на которые мог вырваться в своем плотном графике, общался с администрацией, при этом не пытаясь давить авторитетом, угрозами или деньгами, чтобы Артем не чувствовал себя блатным и труппа его не отвергла. В глазах Филиппа Марат был идеальным отцом. И даже когда правда об их отношениях всплыла на поверхность, Филипп оставил в глубине души росток надежды, что хотя бы в чем-то насчет Марата не заблуждался, что хотя бы в чем-то он был действительно хорошим отцом. Лучше, чем его собственный. Что Тёмке хоть здесь повезло. — Вась, я не знаю… — Тише, — Василь опустил его голову себе на плечо, продолжая мелодично и ласково гладить волосы. — Театр, возможно, и не закроют. Это зависит от разных факторов. Я узнавал у Макса. Чтобы закрыли, нужен самый худший вариант. Рука его, утешительная и мягкая, стирала все лишнее у Филиппа из головы. Голос его убаюкивал и рассеивал мрак. Но Филипп переспросил: — Им ведь нужен самый худший, да? Василь промолчал, и этого было достаточно. — Если мы потеряем работу… — То пройдем через это вместе, — закончил за Филиппа Василь. Еще секунда, и ребра у Филиппа бы треснули: не потому что Василь с этими словами прижал его слишком крепко, а потому что сердце бы пробилось изнутри. Но еще секунда, и они вдруг услышали из-за двери кабинета вскрик. Там были только Артем с Максимом. Вряд ли они причинили друг другу вред. Но что-то стряслось. Звук был отчетливым. Филипп отстранился от Василя и, заглянув в полуночную топь его глаз, увидел отражение своей взволнованности. Если Филиппу еще могли померещиться звуки, то его Волчонку — ни за что. Безмолвно обменявшись тревогой, они одновременно вскочили с пола. Филипп дернул за ручку двери, а Василь ворвался внутрь, готовый броситься в атаку и встать на защиту. Они оба не удивились бы, обнаружив, что в окно третьего этажа влез Марат. В эту минуту они бы вообще ничему не удивились. Зато Максим от их эффектного появления оторопел. — Вы не ушли, что ли?.. — Че вы тут орете?! — гневно выкрикнул из-за спины Василя Филипп. Артем с Максимом по-прежнему сидели на диване, который, честно говоря, вызывал у Филиппа странные ассоциации. Зачем в кабинете директора по пиару или как его там диван из порнухи? Пухлый такой, кожаный. Он что, к беседе располагает своим скрипом? Кто его сюда приволок? Тут бы вообще все отремонтировать: стены перекрасить, мебель поменять, поставить вместо дивана пуфики, заполнить пространство живыми цветами… Филипп очень старался отвлечься, но это не помогло против паники, охватившей его от вида бескровного лица Артема. Если раньше Артем был напуган, то теперь он, казалось, и вовсе на грани обморока. Подвернув под себя ноги, он жался к Максиму, теребил в пальцах айфон и дрожал, а Филипп, глядя на всю эту сцену, хотел просто кричать от бессилия. — Что случилось? — нарушил молчание Василь. Вместо ответа Артем протянул ему айфон, но, пока Василь пересекал кабинет, вспомнил, что для Василя лучше озвучить. И озвучил: — Марат перевел мне пятьдесят тысяч. — Пиздец, — крякнул Филипп. Василь остановился на полпути: — Зачем? Артем вновь помахал ему айфоном, и тут Филипп уже не выдержал. Обогнав Василя, он выхватил айфон у друга из руки и прочитал на экране сообщение, от которого чуть не блеванул: «Порадуй себя чем-нибудь, малыш. Думаю о тебе, скучаю» Филипп повернулся к Максиму: — Все еще не хочешь позвонить Либерману? Тон получился жестче, чем планировалось: Филипп ощутил, как восприимчивый к колебаниям тембра Василь тревожно выдохнул ему в затылок. Взгляд, направленный на Максима, был, наверное, тоже свирепым, но, хотя Максим выглядел хуже некуда и сердце у Филиппа дрогнуло, отступиться он не мог. Они все находились в опасности, и Филипп не имел права пускать это на самотек. — Макс? — Я позвоню, — мрачно согласился Максим, продолжая поглаживать Артема по спине. — Попрошу Олега отдельно сообщать мне, когда Марат едет в Театр. — А если он будет не в курсе? Он ведь не двадцать четыре на семь за ним следит. Максим, который до этого все внимание уделял Артему, наконец поднял на Филиппа глаза, и по их выражению стало понятно, что больше вопросов Филипп не задаст. Медленно, строго и очень доходчиво Максим произнес: — Артем не будет оставаться один. И он имел в виду каждое из этих слов. Потоком холода Филиппа отодвинуло назад. Хорошо, что там стоял Василь. Все еще обнимая разбитого новостями Артема, Максим продавливал Филиппа многотонным взглядом, и тот, обалдевая от восхищения, смог только кивнуть в ответ. Василь проводил его до репетиционного зала, где Мищенко приветливо беседовал о чем-то с Альфией, пока она, усевшись под станком среди всех своих флисовых пледов, массажных роликов, эластичных лент и шитья, надевала пальцевые туфли. Возвращаться Филиппу было страшновато. Он переживал, что отсутствовал вечность и его заждались, хотя обстановка вроде как выглядела спокойной. Тем не менее, когда Филипп остановился возле двери, чтобы попрощаться с Василем, тот, уловив переживания своей Музы потрясающе избирательным шестым чувством, останавливаться не стал, а вместо этого бесцеремонно дернул за дверную ручку и заглянул внутрь: — Здравствуйте, Юрий Владимирович. Филипп тут слегка обалдел. — А, Василь, — Мищенко адресовал ему располагающую улыбку. — Здравствуйте. Вы уже на сегодня все? — Да, я у вас хотел кое-что спросить. Насчет первой картины «Ромео и Джульетты». Филипп продолжал обалдевать, а Мищенко поднял руку в приглашающем жесте и с юной грацией вспорхнул со стула: — Заходите, Василь, мы пока не начали. Так можно было?! Василь переступил порог зала и махнул Альфие, которая, всегда осторожная и застенчивая, от появления их бунтарского концертмейстера буквально расцвела. Круглое личико засияло, на щеках появились ямочки от улыбки, и Альфия замахала Василю в ответ так искренне и мило, словно он был ее лучшим другом. Филипп капец как много, оказывается, не знал. Пока Василь отвлекал Мищенко музыкально душными разговорами, Филипп получил возможность прошмыгнуть незамеченным и заняться активной подготовкой к предстоящей дуэтной репетиции. — Привет, — чирикнула Альфия, тут же заправив за ухо несуществующую прядь волос. Балетная прическа, она же кулька, она же кичка, у Альфии всегда была безупречной. — Привет! — с удивительным для самого себя радушием откликнулся Филипп, опускаясь рядом в «бабочку». Несмотря на свою раздражающую пугливость, Альфия первой проявила инициативу, а инициативу надо поощрять. Закончив беседовать с Мищенко, Василь попрощался с ним взрослым рукопожатием и направился в сторону выхода. Приближаться к Филиппу или как-то привлекать внимание он не рискнул, тем более что Мищенко уже хлопнул в ладоши, призывая артистов к началу репетиции, но возле самой двери, прежде чем выскользнуть наружу алой тенью, Василь все-таки обернулся и, пока Мищенко с Альфией не видят, сложил пальцы в сердечко. Филипп его обожал. К вечеру стало известно, что Марат планирует посетить Дягилевский концерт. Для Филиппа это звучало приблизительно как конец света. Сомнений не оставалось: передышка завершена, Марат вышел из своего анабиоза и готов продолжать сражение. В оставшиеся до концерта пару дней Филипп повсюду сопровождал Артема в Театре, будто личный телохранитель. Гримерка у них, к счастью, была общей, на классы они тоже ходили вместе, многие репетиции по «Ромео и Джульетте» у них пересекались, а если нужно было все-таки расстаться, Филипп передавал Артема Василю, Ксюше или, прости господи, Альфие чуть не под расписку. Он постоянно напоминал другу, что тот не должен оставаться один и сопровождающий обязан передать его кому-то следующему, но Артем, уже оправившись от первого шока, лишь отмахивался со смешком: «Ну перестань уже, ты прям как мамка». Чем больше Филипп психовал, тем спокойнее выглядел Артем, как если бы переливал свои переживания по невидимому каналу прямиком в сердце лучшего друга. Филипп не возражал, совсем: он бы с радостью забрал все Тёмкины тревоги, лишь бы тому стало полегче. Тёма достаточно настрадался. Если пока нельзя надежно отгородить его от Марата, нужно хотя бы смягчить воздействие. Артем производил впечатление человека, который полностью контролирует ситуацию. Новость о том, что Марат будет сидеть в литерной ложе и любое движение в правую часть сцены будет движением ему навстречу, Артема как будто не беспокоила. «Ну и что? — пожал он плечами, когда они с Филиппом, завернувшись в плед, грызли орешки и смотрели в гримерке серию давно заброшенных “Милых обманщиц”. — Марат тысячу раз сидел на моих спектаклях в литерной ложе. Сейчас будет тысяча первый, вот и все». Филипп чмокнул его в макушку, передал бутылку минералки и где-то глубоко в душе порадовался, что не чувствует интонации голоса так, как Василь. Василь бы в секунду определил, насколько сильно Артем паникует. Филипп спасался неведением еще пару минут. Благодаря «воспитанию» Марата Артем за минувшие годы стал профессиональным лжецом. Наверное, ему бы не было равных в покере. Но обмануть Филиппа, даже во благо, ему так и не удалось. Филипп знал уже предостаточно правды. После Театра Артема забирал Максим и делал это так беспрекословно, что Филиппу ничего не оставалось, кроме как всецело доверять. И если от гиперопеки друга Артем иногда раздражался, то гиперопека Максима ему, ясное дело, нравилась. По вечерам они вообще из комнаты не выходили. Максим заботился об Артеме, даже хотя в преддверии концерта был катастрофически загружен, не говоря уже о том, что Театр припадочно готовился к приему главного спонсора и Максим был вынужден в этом участвовать. Сам Максим объяснял, что эффективно делегирует задачи. Филипп же считал, что так должна выглядеть любовь. Его любовь говорила с ним музыкой, пела в нежном миноре конца октября. Он не знал, как иначе бы справился, как бы смог поддержать без опоры. Его опора всех в Театре сводила с ума своим пренебрежением к дресс-коду, закатанными рукавами джинсовой рубашки, нахально расстегнутым воротником, чтобы показать татуировки, и освещала приторность балетных коридоров багрянцем наскоро уложенных волос. Тетради с нотами кордебалетных сцен артисты находили повсюду, будто пасхалки в видеоигре — свидетельства его присутствия — и неловко относили концертмейстерам, чтобы больше не пропадали. Филипп знал, что тетради опять пропадут. Не сегодня так завтра кто-то найдет их забытыми в зале, на подоконнике у бухгалтерии, меж юбок шопеновских пачек, в столе у Благовольского, под телевизором на проходной… Любовь Филиппа объединяла весь Театр своей очаровательной рассеянностью. По вечерам он играл ему музыку, которую сочинил за день, и рассказывал о музыке, которую не сочинил. Вся жизнь его была музыкой, делилась на звук и молчание. Филипп не уставал его слушать. Да нет, уставал, конечно, но эта усталость была приятной, как после длиннющей репетиции, в конце которой Мищенко говорил, что он молодец. Закрывая глаза, Филипп погружался в мир красоты и гармонии, созданный специально для него. Это все, что ему сейчас было нужно. Немного красоты и гармонии посреди безобразного хаоса. Он переворачивался на бок, лицом к стене, куда так часто раньше направлял отчаяние, и ощущал на талии теплую руку, спиной ощущал спокойно дышащую грудь, дыхание окутывало его теплотой под одеялом, и стена перед глазами размывалась то ли от влаги, то ли просто от темноты. Филипп чувствовал себя в безопасности. Любимый голос — голос любимого — шептал ему что-то сквозь сон, улыбался историями и тихо пел колыбельные, переливчатые и ни на что не похожие, на незнакомом, будто бы вымышленном языке. Филипп под них засыпал очень крепко и даже не видел снов. Иначе он бы не справился. На завтраке в день концерта Максиму пришло сообщение, что Марат передумал ехать в Театр. Филипп давно не слышал столь дружный выдох восьмерых человек. За полчаса до начала Дягилевского концерта Филипп поправлял в гримерке свой сценический макияж. Трюмо за спиной пустовало: Артем решал в костюмерном цехе невероятные беды с жилетом, которые придумал примерно только что. Сопровождать его вызвалась Ксюша, тоже занятая в «Шопениане», так что Филипп мог спокойно готовиться к «Видению розы», которым открывал сегодняшний вечер. Спокойствия, впрочем, не наблюдалось. Пока Артем торчал у костюмеров, компанию Филиппу составлял Василь. Точно уличный кот, гроза всех подворотен, он сидел с краю трюмо и, поставив ноги на бесхозный потрепанный стул, служивший подставкой для хлама, любовался тем, как Филипп подводит глаза. Локти в колени упер, подбородок на ладонях пристроил — ну просто эталон безраздельного обожания. Филипп чувствовал себя «Вискасом». Расстояние между ними не превышало полуметра. Чувственный перезвон браслетов у Василя на запястьях заставлял все тело трепетать от жарких воспоминаний. Аромат табака и парфюмерной воды одурманивал разум. На Василе была белая футболка, мягкая, плотная, приятная на ощупь и раньше принадлежавшая Филиппу, а кофта так и валялась, измятая нетерпением, возле дивана на полу. Когда стрелка на веке вновь съехала с курса, Филипп взял с трюмо ватный диск и безнадежно выдохнул: — Вась. — М? — мурлыкнул тот, невинно хлопнув глазами. — Что-то не так? — Ты не так, — усмехнулся Филипп, стирая неудачные художества. — Я из-за тебя не могу сосредоточиться. — Почему? — Потому что ты меня смущаешь. Филипп до сих пор поражался, что может говорить такое вслух и не сгорать со стыда. — Смущаю?.. Я могу тебя смущать? — растерялся Василь. Филипп помахал рукой перед глазом, чтобы быстрее высушить. Милый Волчонок, сегодня утром он скатился на пол прямо в одеяле, потому что Филипп перед сном как-то особенно нежно похвалил его песню. Оставшийся голым и обалдевшим, Филипп выяснил причину съеба, только когда развернул сопящую шаверму и клятвенно пообещал ей не смеяться. И вот теперь, пожалуйста, мы в шоке, что люди в отношениях все еще могут друг друга смущать. Пока Филипп раздумывал, как бы ответить на вопрос, Василь его переформулировал: — Разве ты можешь смущаться? — А почему нет? — брякнул Филипп, не успев сообразить, что Василь на это скажет: — Ты безупречен, и тебе не нужно смущаться. Ох, блин. Филипп достал из пачки новый ватный диск. Василь проследил за движением, вернее, не так — Василь прослушал шебаршение пачки, тихий бульк средства для удаления макияжа и деликатный шорох ваты по чувствительной коже век — и, не выходя из транса, распространил свою мысль: — Мне нравится смотреть, как ты наносишь грим. Это очень красиво. И процесс, и его результат. Ты становишься таким же сосредоточенным, как когда ведешь машину, но суть в этих действиях разная. За рулем ты погружен в реальность, там шестеренки и мотор, а здесь ты творишь искусство, тебя не тревожит рутина, ты занимаешься тем, для чего создана твоя душа, и я люблю ваше единение. Всегда мечтал увидеть, как ты готовишься к спектаклю, но, если я тебе мешаю, я уйду, не буду отвлекать. ­— Для тебя машина состоит из шестеренок и мотора? — глупо хихикнул Филипп, чтобы не умереть от любви на месте. Василь улыбнулся в ответ и прочертил взглядом стрелку прямиком ему в сердце. Филипп продолжал готовиться к выступлению: дорисовывал стрелки, подкрашивал брови, еще раз пролетел по лицу пушистой кисточкой, прежде чем зафиксировать макияж специальным спреем — а Василь блаженно наблюдал за ним с края трюмо, будто все действия, для Филиппа совершенно рутинные, доставляли ему удовольствие. Хотя почему «будто»? Он действительно кайфовал, Филипп был уверен, что в штанах там уже тесновато, и со стороны картина наверняка выглядела странно, но это не имело значения. Василю нравилось смотреть на Филиппа, а Филиппу нравилось, что Василь смотрит. И все. Закончив с гримом, Филипп повернулся к своему обожателю: — Как я выгляжу? — Ты прекрасен, — полушепотом отозвался Василь. Бутоны роз, вышитые по всему полупрозрачному комбинезону Филиппа, вздохнули и заколыхались лепестками. Ни один комплимент Василя не преследовал цель угодить. Филипп ни разу не слышал в его голосе фальши. Если Василь считал, что Филипп прекрасен, это всегда звучало как объективная неоспоримая правда. Пока Филипп переживал эмоции, Василь рассматривал его, словно изящнейшую из роз, и наконец, поддавшись наваждению, попросил: — Можно тебя поцеловать? Филипп удивился, но не подал виду, зная, что за вопросом стоит длинная цепочка рассуждений, для Волчонка совершенно логичная. — Можно, — Филипп игриво приподнял бровь, с улыбкой потянул Василя на себя за край футболки, а после, когда их губы соприкоснулись, чуть придержал за талию, чтобы не грохнулся с трюмо. — Только аккуратно, не испорти мне грим, — предупредил Филипп между поцелуями. — И не испачкайся. — Я буду очень аккуратен, — голос Василя надтреснул хрипотцой, подтвердив, что аккуратным он не будет. Филипп издал невольный вздох и крепче обнял Волчонка за шею, боясь, как бы натренированные мышцы ног не подвели его сейчас самым позорным образом. Соскочив с трюмо, Василь поддернул Филиппа ближе и стиснул в руках со страстью, которой не хотелось сопротивляться. Филипп послушно обмяк. Взволнованные и нетерпеливые, ладони обжигали поясницу, сминали и тут же отпускали ткань комбинезона, скользили кверху до лопаток, до шеи, массировали оголенные участки кожи, обласкивали, безошибочно касались эрогенных зон: ямочки за ушком, верхних позвонков — а дальше опускались вниз, сжимали ягодицы и… — Ты что, без белья? — Вась. — Ладно. Пальцы ловко, в отличие от первого раза, нашли на комбинезоне потайной замок. — У меня полчаса, — шепнул Филипп Василю в губы. Отстраняться не хотелось. Хотелось целовать его бесконечно, ощущать вкус его табака, его сладкую терпкость и милую робость перед тем, как он решится использовать язык. Хотелось услышать тихий вжик и выскользнуть из ткани. Сейчас получится изящней, чем два часа назад… — Артем нас прибьет, — выдохнул Филипп, когда Василь потащил его к дивану. — Это будет лучшая смерть. — Да Вась, — Филипп засмеялся, и тут вместо заветного вжик услышал стук в дверь. Дверь, кстати, была не заперта, и Филипп испугался, что Артем застанет их на месте преступления, до того, как догадался, что Артем бы не постучал. Дверь осторожно приоткрылась, и в гримерку просунулась голова Николя-гримера: — Эм… Филипп? — Че? — поприветствовал тот от трюмо, наскоро стараясь отдышаться. Вот уж кого он точно не рассчитывал увидеть. Василь занял место на диване, суматошно прикрывая кофтой выдающиеся части тела. — Я тебя на грим жду, — сообщил цель визита Николай. Ах, точно. Филипп должен был навестить цеха первого этажа, чтобы загримироваться и «сделать голову», то есть правильно уложить волосы и закрепить в них корону из роз. Да, у него была корона из роз, уместная ровно в двух случаях: в балете «Видение розы» и на Ромашиной свадьбе. Выбор между тем, чтобы спуститься к Николя, и похулиганить в гримерке с Василем, пока нет Артема, был совершенно очевиден. — Я и сам неплохо справился, — Филипп подмигнул Коле через зеркало трюмо, демонстрируя результат своих стараний. Восторги Василя убедили Филиппа, что остальные уж точно не выдержат ношу его красоты. Но Николя почему-то выдержал. Даже издал что-то похожее на озабоченный вздох. Филиппа это слегка задело, о чем он тут же ему сообщил: — Не понял. — Все потрясно, выглядишь роскошно! — встрепенулся Николя и, хотя после таких слов должен был, по идее, отстать, запорхнул внутрь со своим волшебным чемоданчиком. — Я только чуть-чуть поправлю, ладно? — Коль, ну давай без вот этого всего, — Филипп цокнул языком и отвернулся от гримера. — Просто для «Видения розы» нужен другой стиль, — робко объяснил Николя, покосившись на Василя. — Привет. Обычно толерантный к артистам и прочим работникам Театра, на этот раз Василь и не подумал отреагировать. Колина попытка взаимодействия разбилась в щепки о стальное выражение его лица. Было ясно, что еще один шаг в сторону Филиппа, и ручной волчонок превратится в свирепого волка. — Николя, не нервируй нас, — назло ему распахнув пудреницу, Филипп грациозным движением взял пуховку. Делать он ничего не собирался, он же не кретин, но глаз у Николая дернулся. — Грим прекрасен, как и ты сам, — произнес Коля с миролюбивой улыбкой, и Филипп в ту же секунду услышал низкий разъяренный рык. Ой, Николя, нарываешься. — Уверен, что моя помощь не нужна? — Уверен, — отрезал Василь. Коля снова глянул на него, только теперь высокомерно и даже не пытаясь скрыть презрение. Он искренне не понимал, что Василь забыл в гримерке Филиппа, почему встревает в разговор и кого собрался напугать своими дешевыми угрозами. Филипп аж восхитился его слабоумием и отвагой. — Если тебе предъявят за мое лицо, скажи как есть, — небрежно отмахнулся он на предложение Коли переделать грим. — Ты же не мог меня связать и накрасить в конце концов. Николя усмехнулся. Как-то нехорошо усмехнулся. Как-то слишком утробно. Филипп знал такие смешки. После них обычно звучали сальности. Филипп не то чтобы удивился, просто от Коли не ожидал. Когда он настолько осмелел? После приглашения погулять по ночному Парижу они едва ли вообще пересекались. Ну ладно, Коля его гримировал перед прогонами и спектаклями раз пять, ну десять максимум, но это что, повод страх потерять? — В следующий раз я тебя точно свяжу, — хмыкнул Николя. — Тебе понравится. Филипп отбросил пуховку и взлетел со стула, но поздно: гримерка содрогнулась от грохота и звона битого стекла. Все, что лежало у Артема на трюмо, полетело по сторонам. Василь локтем придавил Колино горло к столешнице и занес осколок точно над глазом: — Повтори-ка. Коля в ужасе захрипел, барабая по полу ногами. Сука, ну вот зачем надо было нарываться?! — Василь, отпусти его, — попросил Филипп, отчаянно стремясь унять дрожащий голос. — Он просто дурак. Все тело трясло от всплеска адреналина, но кто-то должен был оставаться спокойным. Хотя бы внешне. Василь бы, конечно, не причинил Коле вреда. Он всего лишь его припугнул. Он просто вспылил. По крайней мере, Филипп очень хотел в это верить. — Хватит, Василь, — повторил Филипп. — Он все понял. — Ты все понял? — уточнил Василь у брыкающегося гримера. Тот нечленораздельно замычал. — Вот и славно. Еще раз спизданешь такое, и я не остановлюсь. Ослабив давление, он схватил Колю за шиворот и выбросил к двери. Там на полу было меньше осколков, так что падая гример не поранился. Убедившись, что на белой футболке Василя нет крови, Филипп с облегчением выдохнул и аккуратно потянул его прочь: — Все, молодец, моя честь спасена. Посиди на диване. Он сейчас уйдет. Пока Николай, хрипя и кашляя, кое-как поднимался на ноги, Филипп мог думать только об одном: он все расскажет руководству, и Василя уволят. Ну вот нельзя было рот подержать на замке! В этот лучший из моментов дверь, ко всему прочему, приоткрылась, и у немой сцены появился свидетель. Даже двое. — Какого?.. — ахнул Артем. — Да ну вы, блять, издеваетесь, — простонал Максим. Объяснять произошедшее не имело смысла: все было ясно безо всяких слов. Максим, который, скорей всего, просто провожал Артема до гримерки, сориентировался молниеносно и повел себя как самый настоящий вожак стаи. Пока Артем ужасался раскуроченному трюмо, Максим сунул под мышку Колю и забрал его куда-то вдаль по коридору, заботливо объясняя прямо на ходу, что нормальные пацаны не жалуются руководству, а решают проблемы между собой. Филипп был искренне благодарен ему и за помощь, и особенно за скорость реакции. Тем временем Василь, раскаленная лава, опустился возле трюмо на корточки и стал собирать крупные осколки вместе с разбросанными вещами Артема. Сам Артем так и стоял оцепенело у двери. История, конечно, получилась некрасивая, и Филиппу было жутко стыдно перед другом, но реакция казалась чрезмерной. Все живы-здоровы. Ну зеркало разбили, да. Тональники и нитки раскидали. Это же просто вещи. Сейчас приберутся. Трюмо им со временем заменят. Пока одним попользуются, нестрашно. Или Филипп свое уступит, а сам уедет в ссылку на диван. Невелика беда. И тут, проследив за направлением взгляда Артема, Филипп похолодел. Он слишком быстро обрадовался, что на футболке Василя нет крови. Зеркало ведь не само по себе разбилось. Василь впечатал в него Колю затылком. Осколки на трюмо и на полу были перепачканы красными мазками. Филипп на панике их просто не заметил. Вот почему Артем не мог сдвинуться с места, мертвенно бледный и перепуганный. Все вокруг было в крови. — Тём… — Филипп шагнул ему навстречу. Ласковый голос друга наконец вывел Артема из транса. Он вздрогнул, захлопал глазами и протараторил: — Я в порядке. Все нормально. Все хорошо. — Тём, прости нас, пожалуйста. — Ничего, — Артем ухнул вниз и тоже стал собирать осколки. — Вася цел, а Колю Макс проводит в медпункт. Его же Коля зовут вроде, да? Я подзабыл. Филипп хотел выдрать все цветы из своих волос. Он себя просто возненавидел. У него была одна-единственная задача: оберегать Артема от триггеров, пока все вокруг из кожи вон лезут, стараясь отправить за решетку человека, который заменил ему отца. Филипп должен был окружать друга заботой, создавать хорошее настроение, придумывать активности и просто оставаться рядом, чтобы Тёме было спокойно, чтобы он не проваливался в мысли о Марате, чтобы щупальца прошлого не могли до него дотянуться и чтобы весь пережитой кошмар понемногу вытеснялся из его сердца новыми чувствами, добрыми и приятными. Вот и все, что требовалось от Филиппа. — Тём, не надо, — он присел возле него и забрал из трясущихся пальцев измазанные кровью осколки. ­— Мы тут все приберем. Давай я отведу тебя к Ксюше, побудешь немного с девчонками, ладно? Или за сценой. Я даже представить не мог, что такое произойдет, я… — Забей, — шепотом прервал Артем. — Я не сержусь. Заметив, что они общаются, а значит с Артемом можно взаимодействовать, из другой части гримерки подошел Василь. — Тёма, мне очень жаль, — с этими словами он тоже сел на корточки. Голос его звучал искренне, но все еще жестко. — Я не хотел тебя впутывать. — Я понимаю, — кивнул Артем. — Главное, чтобы обошлось без последствий. — Да похуй, — бросил Василь так резко, что Артема передернуло. — Я сожалею, что расстроил тебя, и прошу у тебя прощения. Но в своем поступке я не раскаиваюсь. — Ладно, — тише шороха кисточки по паркету выдохнул Артем. — Я не мог поступить иначе. — Блять, да отстань ты уже от него, — внезапно рыкнул на Василя Филипп. Тот совсем не ожидал такой реакции и особенно такого тона, а потому обернулся к Филиппу в растерянности, противоположной браваде. Артем сильнее вжал голову в плечи и продолжил подбирать осколки. — Это Театр балета, Василь, а не подворотня у «Дыры», — Филипп выхватил у него из рук сброшенные с трюмо ватные диски, тушь и бутылку воды и отшвырнул в сторону. Василь не шелохнулся. — Не надо тут устраивать разборки с поножовщиной и прочее твое дерьмо. Я, думаешь, в восторге от твоих подвигов? Заступился он за меня, надо же, охуеть какой герой. Ты человеку голову разбил, это нормально, по-твоему? — Если бы я разбил ему голову… — наконец опомнившись, проскрежетал Василь, но Филипп перебил, повысив голос: — Тут все в крови! Не надо оправдываться. — Филипп… — еще раз начал Василь, но безуспешно. Филипп пригвоздил: — Твоя агрессия опасна для общества, для моих близких и для меня. Вселенная у Василя в глазах пошла трещинами. Даже Артем, рука которого замерла на полпути к очередному куску зеркала, понял, что это был удар под дых. — Уходи, Василь, — острым голосом велел Филипп, отвернувшись и все внимание сосредоточив на Артеме. Надо было срочно подобрать что-то с пола, но руки тряслись. А тут еще Василь произнес ему прямо в спину, поверженный и разом осипший: — Ты ведь знаешь, что я никогда не причиню тебе вред. Ни тебе, ни твоим близким. Артем поглядел на них обоих из-под опущенных ресниц, но промолчал, и Филипп тоже заставил себя не дрогнуть. — Мне надо быть на сцене через пятнадцать минут. — Он тебя оскорбил, — трепыхнулся за его спиной Василь. — Я никому не позволю… — Вася, выйди отсюда, — с нажимом повторил Филипп. — Мне тебя силой вытолкать? К счастью, хотя бы это не потребовалось. Филипп услышал, как Василь поднимается на ноги, медленно и грузно, будто и не он совсем. В этот момент Артем, еще раз с тревогой покосившись на Василя, незаметно тронул Филиппа кончиками пальцев по руке, чтобы ободрить. Пальцы были ледяными. Милый Тёмка. Филиппу хотелось выть от бессилия: «Посмотри! Посмотри, до чего ты его довел! Ты не в курсе, что его дядя гребаный бандит?! Ты хоть представляешь, с чем для него ассоциируются драки?!», но он только сжал пальцы Артема в ответ и, дождавшись, пока за Василем закроется дверь, обнял друга изо всех сил. Максим не вернулся до начала концерта, на сообщения тоже не отвечал, и новостей о состоянии Коли поэтому не было. Филипп понятия не имел, как танцевать. Мысли размотало, и разум утратил контроль над телом, все части которого будто существовали теперь сами по себе: одну заклинило, вторую била дрожь, где-то слабость, где-то, наоборот, перевозбуждение. Филипп не сомневался, что опозорится и еще Альфию за собой утащит. Ладно, даже если там все пойдет по пизде, главное не уронить Альфию с поддержек и вращений, чтобы она не покалечилась. Это единственное, что реально имеет значение. Пока Филипп пытался привести себя в чувства, рядом трогательно переживал Артем. Он не переставая спрашивал, все ли нормально, сможет ли Филипп выйти на сцену, и в итоге вызвался бежать к Благовольскому, чтобы просить задержать концерт на полчаса вместо положенных регламентом пятнадцати минут. Филипп, к счастью, успел остановить его благой порыв. Еще Артем предлагал найти Василя, и от этого Филипп тоже отказался наотрез. Никаких Василей. Он о нем даже думать не станет. Уже надумался в ту ночь, когда этот конченый планировал убить Марата. — Я буду стоять здесь, никуда не уйду. Если что-то случится или я тебе понадоблюсь, дай знак, — протараторил Артем, провожая Филиппа на сцену. Уже звучала музыка, и Альфия, счастливая после первого бала, кружилась в вальсе с искусственной розой. Филипп улыбнулся и ласково потрепал друга по щеке: — Спасибо, бельчонок. Я справлюсь. — Не называй меня бельчонком, — насупился Артем. Филипп прекрасно знал, что он огрызнется — он всегда огрызался на это прозвище — но оно ему нравилось, а Филипп, послушав беззлобное ворчание друга, почувствовал себя легче. Действие балета «Видение розы» происходило внутри декорации, изображающей комнату героини, поэтому вместо кулис Филипп вылетел на сцену из окна. Вступительное жете публика встретила аплодисментами. Ого, поразился Филипп, на выход Альфии они вот промолчали. Даже хотя Филипп выбился из корифеев исключительно за счет отклика зрителей, на всех спектаклях чуть ли не треть мест занимали его поклонники, обозреватели заваливали Благовольского хвалебными отзывами, а популярность нового солиста вынуждала руководство Театра передвигать его в начало концертов, Филипп по-прежнему слегка удивлялся, когда зал принимал его, как премьера. Когда все это успело случиться? Благодарный зрителям за поддержку, Филипп особо нежно подышал в их сторону запястьями и задержался в арабеске, заставив задержаться следом весь оркестр. На душе после этого, правда, стало паршивей. Филипп танцевал не в полную силу, потому что полных сил сейчас попросту не было, и подводил уже не только себя с Альфией, но и поклонников, которые в него верили. Волнуясь за сложную пируэтную комбинацию, Филипп решил использовать круг перед ней не для отдыха, как просил Мищенко, а для моральной подготовки. Если он полетит с tour attitude, то можно все бросать и уходить за сцену: опозорившись на вращениях в самом начале, он явно не соберется на продолжение «Видения розы». А потом можно сразу уволиться. Какое его ждет будущее после такого провала? В балете уж точно никакого. Будет до конца своих дней учить девчонок разножкам на стрипе. И зумбу вместе с Владом тупым вести. Посреди этих невеселых рассуждений, поворачивая с задника, Филипп по привычке бросил взгляд в первую правую кулису, ту самую, где обычно сидел Василь. Конечно, сейчас в этой кулисе не могло никого быть. На что Филипп вообще рассчитывал? Разозлился, ужалил словами, прогнал и еще надеется, что его все равно поддержат. Никто не поддержал бы его после ссоры. Люди так не поступают. Это нелогично. Это противоречит самой сути ссоры. Василь сидел в кулисе прямо на полу. Подтянув колени к груди, он сложил на них подбородок и провожал глазами каждое движение Филиппа точно так же, как делал это всегда, лишь немножко, почти незаметно печальней. Сердце трепыхнулось канарейкой, и Филипп так обрадовался, что даже рассердился. Вот не надо тут. Нечего. Не смей смотреть. Ничего не изменится. Ты накосячил. Ты так легко не отделаешься. Думаешь, в кулисах посидишь и все? Вот нифига подобного. Сначала будет жесткий разговор про поведение и отношения и все такое. Как у взрослых людей. А ну быстро отвернись. От распиравших его эмоций Филипп скрутил пируэты чище, чем на самой удачной из репетиций. Все прошло идеально. Кто-то в зале, не удержавшись, даже хлопнул в ладоши. Внезапно прибавилось сил, тело расслабилось, стало вновь подконтрольным. Филипп порхнул вверх, словно птичка, и чуть было не рассмеялся. Перекидные с задней ногой на сто двадцать градусов показались ему ерундой, а публика, теперь уже дружно, зааплодировала. Василь положил на колени щеку и улыбнулся краешком губ. Это не из-за тебя. Отстань. Проснувшись после entrée своего партнера, Альфия, которую Филипп увлек в адажио, не могла не заметить его оживленность и счастье. Он был с ней удивительно внимательным, предугадывал ее крошечные па и действовал так отточено, смело и грамотно, что, поначалу настороженная, Альфия довольно быстро пришла в норму и доверилась. Дуэт, который испытывал сложности на репетициях, получился слаженным и гармоничным. Филипп не знал, что с ним такое: его будто вели через танец, подсказывали, как правильно взаимодействовать с Альфией, где ее придержать, куда подтолкнуть, как направить — у него будто второе дыхание открылось, третий глаз прозрел, еще одна пара рук выросла. Он все делал правильно. Это было самое настоящее волшебство. Артем, который с самого начала стоял в кулисах со скрещенными пальцами, улыбался, прижимая их к губам. Он тоже видел, что это триумф. А еще он видел, что с противоположной стороны сидит Василь и глаза его, обращенные только к Филиппу, светятся тихо и преданно. По замыслу балета, Призрак розы исчезал так же внезапно, как появлялся, и Филипп, в последний раз отпустив ополоумевшую от успеха Альфию, повторил знаменитый прыжок Вацлава Нижинского — все туда же, в окно. За спиной грохотали аплодисменты, и, летя в темноту, словно ветер, Филипп представлял, как сейчас его поймает Василь. Поймает, сожмет изо всех сил и закружит, закружит, закружит… Но в темноте никого не оказалось, и Филипп, приземлившись со стуком за сценой, ощутил в груди резкую боль. Понадобилось немного времени, чтобы восстановить контроль над телом, разумом и просто отдышаться. Выступление завершилось, торопиться было некуда. После поклонов Филипп мог спокойно вернуться в гримерку, чтобы уложить протестующие кудри Артема для «Шопенианы». Сейчас все пройдет. Пара минут. — Филипп?.. — вдруг донеслось из пыльной темноты. Голос был осторожный, чуть хрипловатый от волнения и принадлежал уж точно не Артему. Едва замедлив бег, сердце снова разогналось, и Филипп, решив, что жесткий разговор и все такое подождут, с разбегу бросился в раскрытые объятия. Его тут же окружил запах ментола, свежести духов, шампуня, порошка для стирки белого, который они недавно спиздили у Ромаши, — вся эта какофония любви, без которой Филипп себя уже просто не представлял. — Прости, что не сдержался и напугал тебя, — прошелестел над ухом любимый голос. Филипп крепче вцепился в футболку. Голос любимого. — Я буду лучше себя контролировать. Обещаю. Филипп знал, что не будет. Ничего не изменится. Рано или поздно он опять побежит восстанавливать справедливость кулаками. Он такой человек, и таким он останется. Но разве это повод любить его меньше? Филипп ответил на этот вопрос, когда капал пустырник Нине Георгиевне и представлял себя на свиданиях в тюрьме. Он принял все решения, пока стоял во дворе в рыжей шапке. Василь далеко не идеал. Это всегда было ясно. Внутри него живут демоны. Это тоже для Филиппа не секрет. Он просто полюбил его таким, какой он есть, и знал, что продолжит любить, каким бы он ни был. — Твой танец безупречен, но у тебя неправильный костюм, — сообщил Василь, как всегда, неожиданно и, как всегда, монументально. — Почему? — прыснул Филипп, предвкушая объяснения. С точки зрения Василя, объяснять столь очевидные вещи, разумеется, казалось лишним, но ради Музы он все же сделал над собой усилие и, касаясь губами его виска, прошептал: — Потому что это всего лишь роза. Пошлая и банальная. Она не раскрывает твою красоту. Ты про другое. Ты лучше этого. Ты должен быть на сцене камелией. Филипп знал, что нельзя, что увидят и прочее, но не мог с собой справиться: целовал Василя как безумный, пряча счастье в темноте между картонных декораций. Нервное и напряженное после вспышки агрессии, тело Василя наконец начало расслабляться. Отвечая на поцелуи своей Музы, он дышал прерывисто, взволнованно, но радостно. Ладони, недавно сжатые в кулаки, нежно гладили Филиппа по лицу. Он улыбался, все повторял, запинаясь, что любит, что никогда не обидит, что в целом мире у него есть только Филипп и бабушка, и силы, которых у Филиппа и так оставалось немного, стремительно таяли. В эту минуту казалось, что Василь не способен на жесткость, а сцена, где он вжимает Колю в стол и заносит стекло для атаки, вообще представлялась дикостью. Филипп не понимал, как один человек может быть таким разным, как эта бешеная, постоянно кипящая в его груди ярость соседствует с трепетной ранимостью, но он любил его до умопомрачения и, когда должен был отстраниться на пару минут, чтобы выйти с Альфией на поклоны, едва не разрыдался. В антракте наконец-то вернулся Максим. Все это время он провел в медицинском крыле вместе с Колей. Рана на голове оказалась несерьезной, гример больше испугался, чем пострадал, а жаловаться руководству он и так не планировал. Когда Максим в очередной раз намекнул, что пацанские разборки должны решаться по-пацански, Коля даже оскорбился. Потом он еще заявил, что его застали врасплох, иначе он бы «сраного клоуна отмудохал», но эту часть Филипп Василю передавать не стал. Пользуясь суматохой вокруг Артема, который через считанные минуты должен был дебютировать в «Шопениане», Филипп отправил Коле сообщение с извинениями. Тот ответил почти сразу и тоже извинился — за неуместную шутку. «Да, шутка и правда была говно», — подтвердил Филипп. Поразмыслив немного, Коля все же рискнул прислать разочарованное: «Жаль, что у тебя есть парень» «Ты главное не говори об этом в театре никому», — уже напечатал Филипп, но перед отправкой передумал и стер. Да пусть рассказывает. Пусть все узнают. Ему не стыдно за свою любовь. Филиппу нравилось начало «Шопенианы»: увертюра и открыточная «клумба», как ее шутливо называли между собой артисты. В позе Артема, напоминающей хрупкое деревцо в окружении двадцати садовых бутонов, было что-то умиротворяющее. Даже хотя первым вступал кордебалет, за ним спустя время тройка и лишь после Артем выбегал на авансцену с одной из двух своих партнерш, Филипп всегда наблюдал за другом с самого начала. Артем даже стоял обворожительно: воздушный, вдохновленный и словно бестелесный, он примагничивал внимание на задник не только потому, что был единственным мужчиной и выделялся черным жилетом на фоне длинных розовых юбок. Он был прекрасен в своей мальчишеской прилежности и идеально подходил для этого невинного балета. Филипп, который, сменив сценический комбез на трикотажный, смотрел «Шопениану» из кулис вместе с Василем, вытащил айфон, чтобы сфотографировать друга при полном параде. — Я так им горжусь, — с материнским умилением всхлипнул Филипп, щелкая сотый одинаковый кадр. Когда Артем, с плывучей нежностью вздохнув руками, вдруг снялся с места и поймал порхнувшую солистку за талию, у Филиппа по всему телу пронеслись мурашки. — Хочешь воды? — Василь заботливо протянул бутылку, которую Филипп велел взять из гримерки на случай, если начнет реветь. — Давай. Артем танцевал так филигранно и легко, словно будничная суета его нисколько не тревожила, словно этого будничного и вовсе не существовало. Он жил танцем и теперь, вернувшись наконец на сцену спустя четыре долгих месяца, напитывался танцем, как росток вбирает в себя влагу по весне. Он репетировал «Шопениану» для европейских гастролей, но не поехал из-за травмы. Нынешнее выступление тоже оставалось под вопросом: Артем мог не успеть восстановиться, а Паша, который застолбил для него партию, уволился. Если бы врачи не дали добро на сегодняшний выход, «Шопениану» бы передали солисту Илье Кручинину, как собирались еще в Париже, и тот бы ни за что ее не вернул. Тёма переживал, даже плакал иногда в гримерке между репетициями и физиотерапией, и очень боялся, что голеностоп не выдержит нагрузки. К счастью, обошлось. Артем справился, все преодолел и отстоял «Шопениану» вопреки травме и моральному истощению последних дней. У Филиппа не было слов, чтобы передать, как сильно он любит этого упертого балетного задрота. Из мыслей его вывело прикосновение к руке и веселый шепоток Василя: — Смотри. Филипп перевел взгляд в кулисы напротив. Точнее, в первую правую кулису, где еще недавно сидел сам Василь. Сейчас его место занял Максим. В одной руке извечный телефон, в другой руке рация — рация?.. — он провожал Артема возмутительно влюбленными глазами, привалившись плечом к лестнице, ведущей на колосники, как будто обессилев. — Ему, похоже, нравится, — прыснул Василь. — Не смейся, у человека первый раз за сценой, — Филипп шутливо пихнул Василя плечом и мысленно попросил у вселенной, чтобы Макс дожил до конца. Максим и сам не знал, доживет ли до конца сегодняшнего вечера, точнее до конца «Шопенианы», а это, между прочим, целых полчаса. Еще весной он видел репетицию балета из зрительного зала: тогда Рома провел его окольными путями на галерку. С тех пор Максим побывал на множестве спектаклей с участием Артема, едва ли хоть один пропустил и оттого наивно думал, что сейчас, впервые оказавшись за кулисами, сможет себя контролировать. Ну да, конечно. Чувства переполняли его, как подростка. Он совершенно не был готов к тому, что Артем из домашнего котенка превратится в волшебного принца, чарующее видение и тот возвышенный образ, перед которым Максим благоговейно трепетал с первой встречи, и вдруг окажется так близко: буквально руку протянуть и можно тронуть его по волосам. Волосы у него, кстати, были уложены в какой-то особо завораживающей прическе: игривые кудри резко повзрослели в локоны и вместе со сценическим гримом, который подчеркивал скулы, помогали выглядеть уже не юношей, а мужчиной. Бережность к партнершам и утонченность у Артема прекрасно сочетались с физической силой, и Максим, стоя так близко к своему божеству, весь горел. Он даже не верил, что это по-прежнему Тёма. Его Тёма. Его. Но вот Артем, опустив балерину с поддержки, легким ветром порхнул за кулисы, и там, едва переведя дыхание, улыбнулся взволнованно и светло: — Ты видел? Видел? Как тебе? Он прямо сиял оттого, что привилегия проникнуть за сцену больше не принадлежит одному Василю, что Максим это тоже сделал, что он рядом, таращится на него и молчит как последний дебил. Артем был счастлив, и его счастье окутывало Максима, помогая стоять на ногах после накатившей волны облегчения — по-прежнему Тёма, по-прежнему мой. ­— Все, я побежал, — Артем стиснул руку Максима в своей и умчался для следующего выхода. От осознания того, как сильно он тосковал по балету и как самозабвенно радуется возможности выступать, Максиму даже стало больно. В противоположной кулисе сидели два попугая-неразлучника, один снимал балет на айфон, другой тайком жевал сыр-косичку, и Максим смущенно нахмурился, поглядев на их расплывшиеся от умиления лица. Главным было даже не то, что Максим стал свидетелем возвращения Артема на сцену, а то, что этот вечер для них никто не омрачал: литерная ложа, приготовленная к приему Марата Цепакина, пустовала. Сколько бы Артем ни храбрился, уверяя, что появление Марата ничего не изменит, танцевать так же счастливо и свободно под жадным взглядом дяди он бы не смог. Да и Максим не стоял бы, влюбленный, в кулисах, напрочь забыв, что должен контролировать видеографов. Еще сегодня утром он понятия не имел, как пережить чудовищную близость Цепакина к Артему, не имея средств хоть что-то предпринять. Нет, он сообразил, что предпринять. Он бы вырубил свет во всем Театре. Он узнал, где рубить. Это бы, конечно, прервало «Шопениану» и разбило Артему сердце, зато поганая тварь в литерной ложе перестала бы облизываться на свою жертву. В общем, хорошо, что Марат не приехал. Максим не знал, почему тот в последний момент передумал. Об изменении планов сообщил худрук Благовольский, как обычно не вдаваясь в подробности. С Олегом Максим так и не связывался, хотя обещал Филиппу, что позвонит. Когда выяснилось, что Олег причастен к трудоустройству Максима в Театр, всякое желание ему звонить очень быстро пропало. Олег как будто чувствовал неладное: тоже где-то затаился. Даже ни одного тупого мема не прислал в их «личный» чат. Максим понимал, что вечно бегать друг от друга они не смогут, блокировка соцсетей тоже не вариант, и выяснять отношения все равно придется, но откладывал это изо всех сил. Наверное, просто боялся услышать правду, которую и так уже знал, и потерять того Олега, которого себе придумал. А еще он был зол на него. Пиздец как сильно. Так что пусть звонит первым. Ладно, на самом деле Максим уже решил, что свяжется с ним после концерта, когда станет немного свободней. С личными обидами потом разберутся, сейчас надо обсудить телодвижения Марата в сторону Артема. Завороженный своим принцем, его волнующей юностью, парящей нежностью его танца, лучистостью улыбки и сияния глаз, Максим опомнился лишь от криков «Браво!» и в тот момент догадался, что все-таки дожил до конца «Шопенианы». Дальше были поклоны и цветы, которые Артем с застенчивой галантностью раздал артисткам. Хватило не только на солисток, но и почти на всех девчонок из кордебалета, в первую очередь, конечно, Ксюшу, которая, пользуясь привилегированным положением, незаметно ткнула пальцем в понравившийся ей букет. Себе Артем оставил лишь пять розовых роз, завернутых в крафтовую бумагу. Между цветов торчал краешек записки, и Максим, чувствуя, как сердце обжигает изнутри грудную клетку, мог безошибочно сказать, что там написано: «Я люблю тебя. С премьерой». Когда занавес опустился в последний раз, на сцену выбежал Благовольский. Лицо его сияло не хуже софитов ну или лица Максима, хотя и по другим причинам: он до последнего переживал за состояние Артема и возможный срыв балета. Кто-то из солистов, Максим пока не запомнил их по именам, всю «Шопениану» дежурил не в зрительном зале, как обычно, а на низком старте за кулисами. Присутствие дублера придало Артему еще больше сил: так долго боровшись за партию, он ни за что бы не отдал ее прямо во время концерта. Благовольский обнял Артема первым, хотя, так и быть, объятие это вышло неожиданно теплым, каким-то даже отеческим. Было ясно, что Артем находится в хороших отношениях с руководством в отличие, к примеру, от Филиппа. Филипп, кстати, прилетел обнять друга следующим, практически отпихнув в сторону замешкавшегося худрука. Они долго о чем-то болтали, хихикали, и Филипп, шмыгая носом, расправлял лепестки цветов, которые случайно помял на эмоциях. Не хотелось прерывать идиллию, да Максим и не мог: если Филипп для всех в Театре был официальным лучшим другом Артема, то Максим для Артема здесь был никем. Подбежать к нему, захлебываясь счастьем, было бы по меньшей мере странно. Достаточно того, что Тёма держит в руках один-единственный букет, и этот букет от Максима. — Макс? — неожиданно услышал он, а в следующий миг — да пошло оно все — Тёма бросился ему на шею. От шока Максим издал неописуемый звук. Артем засмеялся тихонько. Надо было разобраться, насколько это все уместно, но, если честно, Максиму было плевать. Он обхватил руками судорожно вздрогнувшее тельце, утопил его в себе и прошептал, закрыв глаза: — С возвращением. — Я тебя тоже люблю, — выдохнул ему на ухо Артем, намекая на послание в записке. Максим улыбнулся. Стоило огромных трудов не поцеловать его у всех на виду. Пока закончатся поздравления, суета и сценические интервью, которые Максим сам же для Артема и организовал, у него было часа полтора свободного времени. Удивительно, но Дягилевский концерт, поставленный в афишу Театра русского балета всего один раз, не предполагал закрывающих мероприятий типа банкета, капустника или как они там обычно развлекались. Можно было просто забрать Тёму домой. Ну а на ближайшие полтора часа, пока он занят, Максим решил подняться в кабинет и доделать кое-какие рабочие дела, потому что у него в отличие от труппы закрывающие мероприятия по концерту еще как были. Гулкий, пустынный и пепельно-мрачный, вне сцены Театр казался необитаемым. Даже не верилось, что где-то рядом кипит жизнь. Поднимаясь на третий этаж, Максим никак не мог отделаться от чувства, будто парадная часть Театра вот так разом выкачала силы из служебной — силы, накопленные тяжким трудом — и устроила ветреный праздник. Максим хмуро достал ключ от кабинета. Дурацкое сравнение. Тяжкий труд для того и нужен, чтобы иногда случался праздник. Ого, дверь оставил открытой. Это все Тёма, прекрасный принц, вскружил голову несчастному пиарщику. Максим усмехнулся своим мыслям, зашел внутрь, не особо переживая, что кто-то мог здесь побывать в его отсутствие, и потянулся к… На диване виднелся силуэт. Максим щелкнул выключателем быстрее, чем успел испугаться. И уж точно быстрее, чем сообразил, как защищаться от Марата. То есть того, кого он прислал. Бандита. Киллера. Головореза. — Ты… — оторопел Максим. Олег вспорхнул с дивана: — Давай поговорим. Он был одет в преступный total black: струящиеся брюки, джемпер с V-образным вырезом — и выглядел миролюбиво, но Максим едва ли мог настроиться на разговор. — Ты че, дверь мою взломал?! — Не кричи, пожалуйста, — Олег поднял руку в успокаивающем жесте и приглушил голос так, будто на этаже был хоть один человек, способный их услышать. — Ты дверь мою взломал? — убавив громкость, повторил Максим. Олег поморщился: — Взломал — слишком сильное определение. Я просто… — Господи боже. — Да с этим замком и ребенок бы справился! — Олег раздраженно махнул на дверь, будто она нанесла ему личное оскорбление. — Ребенок с моим воспитанием, — заметив выражение лица Максима, добавил Олег. — Ты что, позвонить не мог? — Максим, конечно, уже видел профессионализм Олега в действии, когда остался без кошелька в ресторане, но продолжать обалдевать это не мешало. — Я не мог позвонить, — нехотя, как будто не ждал, что спросят, признался Олег. — Почему? — Твою мать, Максим! — терпение у Олега лопнуло. — Я пришел сюда исключительно затем, чтобы все тебе объяснить. Ты можешь на пять минут завалить ебало, выслушать меня, а потом задавать вопросы? Но Максим не мог завалить ебало. И у него имелась на это веская причина. — Что у тебя с лицом? — потребовал он стальным тоном, который за секунду поменял охотника и жертву местами. — Что у меня с лицом? — растерянным эхом откликнулся Олег, хотя, судя по смятению в глазах и скачку голоса, прекрасно понял что. Издалека создавалось впечатление, будто он тоже, как артисты балета, целый час наносил грим, прежде чем явиться в Театр. Кожа, и без того превосходная, выглядела по-королевски: идеально ровный тон, подчеркнутые линии, скулы противозаконно острые — наглость уже, а не скулы. Никакие фильтры Инстаграма не делали Олега таким ослепительным, как этот чертов макияж. Максим поверить не мог, что видит мужчину с макияжем где-то вне сцены и это красиво. Настолько красиво. Вопросов в голове крутилось очень много, например, почему Олег не пользовался косметикой раньше, что изменилось сегодня, собирается ли он продолжать в том же духе и можно ли еще немного полюбоваться таким чудом природы, как он. Но вместо этого всего, пока Олег стоял не шевелясь напротив, Максим приблизился к нему вплотную, взял двумя пальцами за подбородок и повернул голову так, чтобы скула оказалась точно под лампой. — Вот это, — повторил Максим, — что? Олег не сопротивлялся, только отвел глаза и настырно стиснул зубы, заставив линию челюсти напрячься, а зрачки Максима расшириться. На свету лиловое пятно было не скрыть никакими тональниками. До невозможности злой на Олега, его проникновение в кабинет, его хитрые планы и всю его, черт побери, таинственность, Максим не сразу понял, что делает. Он быстро отдернул руку и отступил. Олег издал сбивчивый выдох, будто первый с тех пор, как Максим к нему подошел. — Я бы мог сказать, что о косяк ударился, но это тупо, поэтому да, это Марат, — восстановив контроль над эмоциями, произнес Олег своим обычным равнодушным тоном. Максим хоть и не был уже вплотную, но по-прежнему стоял близко и видел под слоем косметики след, который вызывал острое желание что-нибудь расхуярить. — Он бьет тебя? — прохрипел Максим, с трудом удерживая ярость. Олег состроил гримасу, точь-в-точь как пару минут назад от неправильного употребления терминов, и, наконец вернув баланс настолько, чтобы посмотреть Максиму в лицо, отозвался: — Не бьет. Это было пару раз за всю жизнь. — Он тебе угрожал? Ты ранен? Есть еще какие-то повреждения? — Это просто пощечина, — Олег явно не рассчитывал, что Максима заинтересуют такие детали. — Обычная пощечина в воспитательных целях. — В каких, блять, целях?.. — Максим, — вздохнул Олег. — Я в порядке. Не надо разыгрывать этот спектакль. Его холодность была показной, и Максим видел, что она показная, а кольнуло под сердцем отчего-то по-настоящему. Только сейчас, слегка отрезвленный после порыва, точно и сам получил пощечину в воспитательных целях, Максим заметил, что вместо цитрусовой игривости Олега окружает тот самый аромат благородной меланхолии, который был на нем в «Бентли». Это могло означать лишь одно. Нихера он не в порядке. — Что бы ты там ни собрался мне объяснять, — приглушенно, словно голос рассеялся в воздухе вместе с духами, выговорил Максим, — я хочу знать, почему он тебя ударил. Олег скосил взгляд к дивану, раздумывая, не присесть ли обратно, но в итоге все же остался на ногах. — Это действительно не имеет никакого… — Почему он тебя ударил, Олег? — Из-за тебя, — сказал он коротко и убийственно просто. Максим отшатнулся на пару шагов. — Все руководящие должности в Театре согласуются Маратом, в том числе начальник пиар-службы, — сообщил Олег, одновременно следя, чтобы Максим не повалился на пол. — Марат этим, ясное дело, не занимается. Его в Театре ничего, кроме Артема, не волнует. Я говорил тебе, что, вернувшись из Штатов, получил от Марата новые задачи, не связанные с Театром. Это не совсем так. Я действительно больше не имею доступа к внутренним делам Театра, но я утверждаю руководящие должности от лица Марата. У Максима голова шла кругом, будто он с разбега прыгнул в бочку с дорогущими духами. — Театр очень долго не мог нанять пиарщика, потому что я никого не пропускал, — рассказывал тем временем Олег. — Я не особо разбираюсь в пиаре, ты и сам знаешь, но даже со своим небольшим опытом я видел, насколько кандидаты бестолковые. У меня рука не поднималась кого-то из них подписать. Я понимаю, что проблема в вилке. За ту зарплату, которую Театр предлагал ведущему, — Олег подчеркнул это слово, — специалисту по пиару, ожидать можно было только новичков. Я предлагал поменять подход, проработать распределение бюджета, и тогда зарплатный фонд… — Давай ближе к делу. — Да, прости, — Олег поймал убежавшую мысль. — В общем, все закончилось тем, что мне принесли твое резюме. Конечно, я его согласовал. — Чтобы что? — Чтобы что… что? — нахмурился Олег. — Я наверняка был не сильно лучше тех «бестолковых новичков», — с сарказмом передразнил Максим. — Без опыта, далекий от балета. Хочешь сказать, ты меня по дружбе согласовал? По блату? Олег хмыкнул, понимая, что его загнали в угол. Если ответит утвердительно, признает, что протолкнул Максима на должность, которой он, скорей всего, не соответствовал. Если начнет отпираться, что помощь с трудоустройством была для дела, то фактически объявит Максима частью своего плана, необходимой в Театре для поиска доказательств отмывания денег. Максим не сводил с Олега помрачневших глаз, пытаясь направить клокотавший внутри гнев на самозащиту от малоприятных вещей, которые сейчас услышит, хотя на самом деле хотелось ринуться к Марату, где бы этот подонок ни засел, и сделать так, чтобы у него рука больше не поднялась кого-нибудь ударить. Ни правая, ни левая. Вопрос предполагал два варианта ответа: да или нет. Но Олег, конечно, умудрился найти третий. — Я хочу кое-что прояснить, — заявил он таким уверенным тоном, будто это Максим проник в его рабочий кабинет и притаился в темноте, как маньяк. — Тебя взяли на работу не из-за меня. Ты отличный специалист и занимаешь свое место по праву. Обстоятельства сложились таким образом, что я должен утверждать новых сотрудников Театра. Я никогда не планировал это делать или каким-либо образом влиять на Театр. Мне на Театр максимально похуй. Если бы меня вообще не было, ты бы все равно получил эту должность. Ты это понимаешь, Максим? Но Максим был не слишком расположен отвечать на его снисходительную похвалу. — Ты мог честно мне все рассказать, когда я написал тебе после собеседования, — голос прозвучал как-то придушенно, и следующая фраза не помогла исправить положение. — Ты первым обо всем узнал. Максим понятия не имел, зачем это добавил и что это изменит. Прозвучало, как будто он обиженный подросток, разочаровавшийся в дружбе, хотя, возможно, так оно и было. Он старался подготовиться к тому, что разговор с Олегом получится тяжелым и что в конце они расстанутся коллегами, но черт возьми, к такому не подготовишься. Олег никогда не скрывал своих намерений. Он никогда не хотел сближаться и дружить. Если Максиму во время одной песни в «Бентли» вдруг показалось, что все меняется, это ведь его проблемы, да? — Я очень ценю, что узнал новость первым, — произнес Олег, и даже тени всегдашней надменности не промелькнуло в его словах. Серьезность тона давала понять, что чувства Максима для него не ерунда. Лучше бы он посмеялся, правда. Его расположенность только сильнее все разбередила у Максима в душе. — Значит, решил поиграть со мной? — Нет, — Олег по-прежнему был очень серьезен, и, как бы Максим ни сердился, в эту серьезность хотелось поверить. — Я просто… Он осекся, споткнувшись о собственную откровенность, но Максим был безжалостен: — Говори. — Я не хотел портить тебе радость. Настала очередь Максима спотыкаться. Он просто не знал, что на это сказать. — Когда я увидел твое резюме, мне в голову пришла идея, — Олег скорей заполнил повисшее неловкое молчание. — Я знал про дела Марата в Театре, но давно потерял к ним доступ, поэтому откинул эту тему и занялся более перспективными направлениями. А потом ты со своим резюме. Вот я и подумал, что эту возможность надо использовать. — Меня использовать, получается, — перефразировал Максим. — Перестань, — Олег поморщился, будто слова Максима его ранили. — У меня никогда не было таких планов, я тебе еще раз повторяю. Ты бы все равно получил работу. Но если ты устроился в Театр и если я знаю, что здесь творится, разве не логично объединить усилия и добавить Марату статью? — Знаешь, что еще логично? Обсуждать все это сразу. ­— Ты прав, — виновато согласился Олег. Максим впервые видел его виноватым. — Я пробивал тебе банкет на триста человек, а ты даже не соизволил… — Я понимаю, прости, — слегка повысив голос, перебил Олег. Претензии задевали его за живое. Видя, что он действительно раскаивается, Максим решил ослабить напор, хотя и не перестал злиться на его скрытность и оскароносный отыгрыш неведения. — Руководство согласовало твой ресторан для банкета после «Ромео и Джульетты», — сообщил Максим, раз уж коснулся этой темы. Олег поблагодарил его, хотя, конечно, был в курсе. — А еще замдиректора попросил меня передать Марату, что проблем не возникнет. Вопрос прозвучал между строк, но Олег его понял и пояснил: — Для руководства Театра я и Марат одно целое. Если просят перенести банкет в мой ресторан, значит так решил Марат. А поскольку мы с тобой с самого начала стали впрягаться друг за друга, то и ты в глазах руководства человек Марата, которому нельзя перечить. — Прекрасно, — с раздражением кивнул Максим. — Как ты там говорил? Должность, которой я достоин? — Ты имеешь право злиться, — произнес Олег, напоминая об этом, скорее, себе, чем Максиму. — Я не стремился уязвить тебя или как-то использовать. Если бы этот придурок Артемьев не вякнул про рекомендацию на вашем совещании, ты бы и не узнал, что я видел резюме. Я молчал, потому что предвидел твою реакцию. Ничего плохого я не хотел. — И Марату твоя самостоятельность не понравилась, да? — чтобы справиться с налетевшим порывом эмоций, Максим перевел разговор туда, откуда он начался: синяк на скуле, заретушированный тональным кремом. Олег утомленно вздохнул. Видимо, рассчитывал замять этот момент в процессе разговора. — Марат не хочет, чтобы ты был так близко к Артему, а требовать твоего увольнения сейчас глупо. Ты отлично работаешь, — уклониться от обсуждения пощечин в воспитательных целях ему все-таки удалось, но Максима это совершенно не устроило. — Вот почему Марат начал таскаться в Театр? Ревнует? — Да, — подтвердил Олег. — Он бесится, что вы работаете вместе, но пока не знает, как вам помешать. Видеть тебя ему противно, видеть Артема он боится. Хотел сходить на его «Шопениану», но зассал в последний момент, — Олег не скрывал презрения, что не могло не радовать. В его речи Максим, однако, зацепился за другое. Одно-единственное слово: — Пока. Олег неутешительно промолчал. — Как ты объяснил Марату, что пропустил меня в Театр? — Максим задал вопрос, который напрашивался сам собой. Такие события от Марата, очевидно, не скрыть. Олег ведь не мог наивно полагать, что сближение Максима с Артемом просто сойдет ему с рук? — Марат бился башкой о стены, и до моих объяснений ему дела не было, — отмахнулся Олег с преувеличенным безразличием, чтобы Максим не начал новый допрос про синяк. — Но я придумал легенду. Разумеется. — Привел аргумент Сунь Цзы, — добавил Олег, после чего удовлетворенно замолчал. Видимо, дальше Максим должен был сам догадаться. — Че еще за суньцы? — не догадался Максим. — «Искусство войны». — Мы на квизе или где? — В общем, я сказал ему, что врагов надо держать ближе, чем друзей, — сдавшись, разжевал Олег. — Пока ты работаешь в Театре, я смогу лучше тебя контролировать. Ты ведь понимаешь, что Марат в курсе нашего общения? — И как он относится к нашему общению? — поинтересовался Максим, удивившись иронии, с которой прозвучало последнее слово. Олег ее, кажется, тоже заметил, потому что плечи под тканью джемпера напряглись. — Может, это станет для тебя большой новостью, — отчего-то уязвленно выговорил он, — но вся наша работа держится на том, что Марат доверяет мне, как слепой котенок. Ему даже в голову не приходит, что я могу его предать. Он уверен, что я втерся к тебе в доверие, потому что мы почти ровесники и можем подружиться, и что я слежу за тобой с Артемом. — И в чем он не прав? — Максим попробовал пошутить, но Олег не оценил его юмора. — Я сказал Марату, что подвяжу тебя к денежной теме, и мы используем ее как рычаг давления на тебя, — от бывшей приветливости не осталось и следа. Глаза Олега льдисто сверкнули, совсем как на той первой встрече в «Медоре», когда он был недосягаемо чужим, и Максим остолбенел, вдруг представив, что услышал сейчас настоящую правду. — Если будешь плохо себя вести, то в какой-то момент окажешься виновен по нескольким статьям УК за преступления, которые совершил, пользуясь служебным положением, — плавно опуская голос в полушепот, предупредил Олег. Это больше походило на шипение анаконды, чем на человеческую речь. Воздух вокруг Максима стал сгущаться, и даже лампы замерцали, не совладав с потоками энергии. Олег не блефовал. — Будешь выполнять все, что прикажет Марат, отстанешь от его ненаглядного Артема, или мы тебя закроем. — Ты же это не… — Вот что я сказал Марату, — Олег легко улыбнулся, довольный собой, и загадочный малахитовый свет, который Максим видел как наяву, исчез. Кабинет выбелило офисной пресностью. — Ты ведь не станешь этого делать? — впечатленный легендой Олега, уточнил Максим. — Ты мне не доверяешь? — вопрос прозвучал с утвердительной интонацией. А еще, словно капля дождя с козырька, в него упала нотка печали. Максим хотел доверять Олегу и старался это делать, честно. Но как доверять, если он по-прежнему, вопреки договоренностям, таится, врет и выдумывает трехэтажные схемы, в которых сам черт ногу сломит? Они ведь решили работать в команде. Максим под свою ответственность убедил балетных принять Олега, пустил его на Гривцова, позволил копаться в вещах и телефонах. Он всегда был с ним честен и откровенен. В том, что касалось общих дел, он уж точно ничего не скрывал. А Олег… — Я уже не понимаю, какая из реальностей правдивая, — упавшим тоном произнес Максим. Он слишком устал, ему надоело гнаться за Олегом. Он все равно никогда бы его не догнал. — Мы ищем в Театре компромат на Марата, или ты хотел посадить меня на поводок? — Я никогда такого не хотел, — немедленно откликнулся Олег. Чувство, пробившись сквозь его заявление, полоснуло Максима жаром. — Мне незачем это делать. — Как это незачем? — ухмыльнулся Максим. — Можешь меня шантажировать. Ты себя обезопасил. Если почувствуешь во мне угрозу, если я перестану сотрудничать, если возникнет вероятность, что… — голос предательски, совсем непрофессионально дрогнул. — Это просто байка для Марата, — с нажимом повторил Олег. — Не надо было о ней заикаться. Только напугал тебя. — Ты меня не напугал, — возразил Максим, чувствуя, как силы понемногу утекают из тела через все оставленные в нем уколы. — Я просто стараюсь рассуждать логически. Я уже никуда из твоей паутины не денусь, поэтому просто скажи мне, на чьей ты стороне. — На твоей, — Олег взволнованно шагнул навстречу. По кабинету разлетелся бриз его духов. — Я на твоей стороне, Максим. Только на твоей. С Маратом я не сотрудничаю. Все, что я делаю для него, нужно для маскировки, моей личной безопасности и доступа к информации. — Ну вот и почему я должен тебе верить? — Максим вскинул на него глаза в отчаянии, за которое уже стыдился из будущего. — Я забил на твою репутацию, стараюсь тебя понять, всех вокруг убеждаю, что ты наш союзник, а ты вместо того, чтобы помочь мне, будто специально все делаешь для того, чтобы я разочаровался в тебе, и в себе, и в людях, и просто нахуй... — Макс. Он почувствовал прикосновение к руке, очень осторожное и тихое, и почему-то, даже хотя удивился, не отпрянул. — Возьми, — шепотом попросил Олег. Что-то скользнуло Максиму в ладонь. Он опустил взгляд. Ну конечно, это были бумаги. Очередная папка очередных бумаг. — Ты издеваешься надо мной или что? — Это не про Марата, — с прежней вкрадчивостью произнес Олег, стоя так близко, что Максим его голос считывал по колебаниям воздуха. — Это про меня. — В смысле? — Это налоговые документы. Компании. Инвестиционной. Моей, — Олег задыхался на каждом слове, но руку не отнял. — И зачем они мне? — в упор не понимал Максим. Олег помолчал. То ли надеялся, что дойдет, то ли не мог совладать с собственным сердцем. — Если почувствуешь во мне угрозу, если я перестану сотрудничать, — наконец произнес он, в точности повторив слова Максима. — Если я просто тебе надоем… В этот момент Максим все понял. Глаза его распахнулись. — Ты… Он попытался выдернуть ладонь и отшвырнуть бумаги, но Олег сжал руку крепче, не позволив этого сделать. — Они должны быть у тебя, — настойчиво сказал он. — Я на твоей стороне. Не веришь, отдай это полиции. Лет на десять ты от меня избавишься. С самого начала расследования, когда Олег только заявил о готовности сотрудничать, полиция гонялась за уликами, которые его укротят. Сливая данные на Марата, собственные следы Олег заметал очень грамотно, и сейчас, как бы менты ни старались, у них не было ни единой зацепки, чтобы надавить на него и заставить играть по их правилам. Олег работал с полицией на собственных условиях, вертел ментами как захочет и смеялся им в лицо, зная, что они против него бессильны. Слабая улыбка промелькнула на его губах, и по руке, которая по-прежнему держала руку Максима, а может, и держалась за нее, скользнула дрожь. — Ты ради этого взломал мою дверь? — только и смог вымолвить в ответ Максим. — Взломал неправильное слово, но да. — А если бы я не пришел? Олег усмехнулся: — Ты предсказуемый. — А ты, видимо, больной на всю голову. — Видимо, — Олег подался ему навстречу, и в глазах цвета летнего неба сверкнуло, как солнечный зайчик, бесстрашие. — Теперь ты мне веришь? Суета прошедшего концерта, заполнив Театр жужжанием и мельтешением, как пчелы заполняют медом соты, улеглась, и с уходом последних зрителей праздничное настроение сменилось утомленной тишиной, запечатавшей коридоры, залы и фойе после плодотворного рабочего дня. Филипп вместе с Артемом и Василем ждали Максима на проходной, где должны были встретиться уже минут двадцать назад. Артисты зевая шаркали мимо, прикладывали карточки, махали буднично: «Пока» или «До завтра», забыв, что, в отличие от них, кордебалетных, которые завтра танцуют «Дон Кихота», солистам после Дягилевского вечера дали выходной, а Василь так и вовсе отправляется на четыре дня отдыха, потому что концертмейстеры обнаглели — но Максима все не было, и трубки он не брал. — Посидите-ка здесь, — заколебавшись, что они как бедные родственники смотрят с охранником «Дом-2» через пуленепробиваемое стекло, Филипп сунул Василю необъятный ворох цветов и поднялся со скамейки. — Пойду проверю, где он там застрял. — Я с тобой, — вызвался Артем. У него, к облегчению Василя, вороха цветов не было, только букетик розовых роз, который он бережно прижимал к груди. — Побудь лучше с Васей, я быстро, — на ходу отказался Филипп, чтобы Артем не успел увязаться следом. Василю бы, конечно, не понравилось ждать всех в одиночестве с горой букетов, как на витрине, но Филипп не поэтому попросил Артема остаться. У него было плохое предчувствие. Не хотелось нагонять панику, но вряд ли Максим просто так задержался, да еще и никого не предупредив. У Артема сегодня премьера, возвращение на сцену после травмы. А Макс, пообещав, что будет на проходной, пропал и не отвечает на звонки. Это на него ну вообще не похоже. Вдобавок он сказал, что, пока все собираются, поработает у себя в кабинете. Филипп помнил дословно: «Пока все собираются, поработаю у себя в кабинете». А если при этом вспомнить, что плюс-минус любая работа Максима связана с телефоном, длинные гудки и непрочитанные сообщения выглядят совсем уж странно. Надо было чем-нибудь вооружиться, хотя бы Ксюшиными пуантами, тем более что раздевалка девчонок прямо по дороге. Жалко, что Ксюша ушла. Раньше всех умчалась в свои Шушары ненаглядные на синей «Весте» любви. Ладно, спокойно, велел себе Филипп, после чего прибавил шаг, а вскоре и вовсе сорвался на бег. Так оставалось меньше возможности надумать страшное и растерять уверенность. Коридор администрации на третьем этаже был черным, как свежевырытая яма, и, когда Филипп толкнул незапертую дверь кабинета, перед глазами вспыхнул окровавленный салон Пашиной «Киа Рио». — Макс?! Филипп влетел внутрь, готовый сражаться с чем угодно. Кроме того, что увидел. Верхний свет был потушен, горела только мутная лампа на рабочем столе. Максим, весь всклокоченный, в растрепанной, расстегнутой на половину пуговиц рубашке, с измятым галстуком, болтающимся вкривь и вкось, сидел развалившись в офисном кресле, а перед ним прямо на полу стоял пустой стакан. Держа в руках бутылку виски, Максим пил из горла. Алкогольные пары витали по кабинету, пронизывая и без того тоскливый полумрак терпкой горечью одиночества. Они могли бы сбить Филиппа с толку. Но он уж слишком хорошо знал аромат Tom Ford. Удивительно, насколько постоянными бывают люди. — Где Либерман? — безо всяких вступлений бросил Филипп. Максим нисколько не удивился его прозорливости и лишь передернул плечами: — Ушел. — Что он тебе сказал? Вновь неопределенное движение плеча, и Максим потянулся к бутылке. Филипп не мог ему этого позволить. В два счета преодолев разделявшие их пару метров, он сел перед Максимом на корточки, отодвинул стакан и бутылку и заглянул другу в лицо: — Макс?.. Максим выглядел отстраненным и очень, пугающе подавленным. В грязном сумраке тяжелой кабинетной обстановки он будто разом постарел на пару лет. Дело было не только в неряшливом виде и опьянении. Потухшие глаза, опавшие, будто под весом гранита, плечи, бессилие позы, полное опустошение — Филипп ни разу не видел его таким. Он привык, что Максим держится бодро, сражается до конца и, даже теряя сознание, помнит, где у него лежит полис. Максим был оплотом надежности, он был опорой, китом, на котором стоит их мирок на Гривцова, с ним рядом всегда ощущался покой, он всегда знал, что делать. Глядя на него сейчас, Филипп вдруг осознал, что, вопреки своим придиркам, никогда в нем по-настоящему не сомневался. Он верил в него. Он верил, что Максим неуязвим. — Макс… — Филипп осторожно тронул его по руке, но Максим остался безучастным. Холодная дрожь пролетела вдоль позвоночника. Филипп не посмел переспрашивать, какие новости принес Либерман. И без того было ясно, что плохие. — Я с тобой, — он покрепче сжал руку Максима, в очередной раз поразившись комфортности этого ощущения. Их руки складывались одна в другую без заминки, привычно и легко, словно делали так тысячу раз, чтобы передавать друг другу силы. Ничего подобного Филипп не чувствовал с другими, даже с Артемом, даже с Василем. Это было что-то на уровне инстинктов. Максим не поднял голову, но его пальцы, дрогнув, с благодарностью обхватили пальцы Филиппа в ответ. В прогорклом кабинете стало немного теплее. — Все хорошо, мы со всем справимся, обещаю, — приглушенно заверил Филипп. — Ты не один, помнишь? Максим отрешенно кивнул, и сердце у Филиппа взвыло. Было невыносимо видеть его таким. Он не хотел видеть, как Максим ломается. Он не позволит ему сломаться. Встав для удобства на колени, Филипп рискнул пойти в утешениях дальше и обнял застывшее в чудовищном напряжении тело. — Все нормально, — шепнул Филипп, поглаживая Максима, как ребенка, по спине. — Мы справимся. Он как-то подсознательно понял, что Максиму хочется разрыдаться и что он этого не сделает, поэтому просто дал ему время подышать у себя на плече. Максим не обнимал друга в ответ. Его руки висели безвольно и жестко, как у деревянной куклы, но Филипп надеялся, что ему все равно становится легче. Вбирая в себя его слабость, он возвращал доверие. Внезапно Максим дернулся, и Филипп ощутил, как на лопатках натянулась сжатая в его кулаках ветровка. — Он его больше не тронет, — горячо и горько выдохнул Максим. — Не тронет, — подхватил Филипп. — Мы не позволим. — Сука, пусть только попробует еще раз… — Тише, — Филипп зажмурился от боли в его голосе, разворотившей сердце резонансом. — Это все моя вина. Я мог его спасти, но я тогда был слепым эгоистичным придурком. Я не знаю, как исправить то, что натворил, но сделаю все, что в моих силах, ради Тёмы. Я буду с ним рядом, позабочусь о том, чтобы он не оставался один. Я нихера не понимаю в расследованиях, но буду следить за его безопасностью, когда ты не можешь. В Театре, дома, везде. Хорошо? Не переживай. Ты можешь на меня положиться. Кулаки на ветровке сжались так сильно, что Филипп с ней мысленно попрощался. — Спасибо, — очень тихо шепнул Максим, и с этим словом какой-то из тысячи узелков стыда в душе Филиппа обмяк. Показывать Максима Артему в таком раздрае было категорически нельзя, оставлять одного в кабинете тоже: он то и дело запускал пальцы в волосы, норовя вырвать пряди, и дергал то за галстук, то за рукава измученной рубашки, жалуясь, что ему душно и приводя свой вид в еще более плачевное состояние, чем успел до появления Филиппа. Тот даже забеспокоился, как бы он что-нибудь с собой не сделал. Из памяти еще не выветрились недавние ночные поиски в дворах Гривцова, когда Артем чуть не рехнулся, бегая между колодцами, а Филипп чуть не рехнулся, потому что Василь достал финский нож. Он позвонил ему на проходную и попросил отвести Артема домой, на ходу сочинив, что им с Максимом надо обсудить срочные новости про Марата. Позже Василь, разумеется, захочет узнать эти «срочные новости», но позже будет позже, философски рассудил Филипп. Пока надо вернуть Максима к жизни. — Короче, — Филипп сбросил ветровку на многострадальный диван и, уперев руки в бока, прищурился Максиму, который удивленно глянул на него из укрытия, вернее офисного кресла. — Второй стакан у тебя тут найдется, или так и будешь в одного бухать? Второй стакан нашелся без проблем. Филипп включил музыку с айфона, цыкнул на протесты, которые Максим, прямо как раньше в «Солярисе», уже собирался по привычке озвучить, плеснул себе вискаря, понюхал, выпил. — Фу, — вынес вердикт. После этого Филипп, захлопнув встречные возражения, заказал из ближайшего продуктового красоту для пацанского вечера и заставил Максима чистосердечно сознаться, что в кабинете есть мини-бар на случай важных переговоров. Так вместо грустной бутылки Jack Daniels на столе появилась веселая бутылка Captain Morgan, гора закусок, кока-кола, джин, что-то еще и водка. Водку Филипп достал чисто для атмосферы. Пить ее он бы Максиму не позволил. Он еще не забыл, как откачивал Василя после караоке. Таких приключений ему точно хватит. Удивительно, но за шесть лет работы в Театре русского балета Филипп в нем никогда не пил. Ладно, окей, иногда они с парнями выпивали по ноль пять пива или не ноль пять чего покрепче, чтобы отметить особо значимый спектакль или чей-то дебют, ну или просто чтобы разогнаться перед общим пафосным банкетом. Но это было по-быстрому, тайком, как секс в туалете «Центральной станции» с приглянувшимся зрителем, пока Валера-Виолетта не спалит. Филипп бы в жизни не подумал, что будет пить на третьем административном этаже в компании начальника пиар-службы в двух шагах от кабинета Благовольского и что начальник этой самой пиар-службы будет одним из самых близких его друзей. Филипп болтал без умолку — алкоголь всегда развязывал ему язык — но Максим не возражал. Он так же мало вслушивался в речь Филиппа, как сам Филипп следил за тем, что говорит. Его несло на всех парах, а Максим просто смеялся и поддакивал. Настроение у него улучшилось, он перестал рвать на себе одежду, биться головой о стол, стонать, что он ничтожество, и плакать сухими слезами и даже отправил Артему сообщение с извинениями, на которое немедленно получил гору сердечек. «Как вы заколебали», — скривился Филипп и тут же в отместку написал Василю: «Че делаешь? <3» В ответе Василя сердечек не было, и отозвался он только минут через пять. «Артем и Рома включили документалку про осьминогов, ты знал, что у них в каждом щупальце отдельный мозг?». Филипп отложил айфон в сторону. Ладно. Он радовался, что Максим становится похож на самого себя, но спрашивать его про Либермана не отважился. Вместо этого он рассказывал истории о Театре, о том, как трепетал перед Ифре во время постановки «Ромео и Джульетты», о разных гастролях, особенно по России, о бесконечных перлах Благовольского, забавных накладках во время спектаклей и крышесносных триумфах. Максим слушал улыбаясь, и глаза его, фантастически синие, лучились интересом. Теперь, когда он сам работал в Театре, истории Филиппа были для него не пустым… так, блять. Филипп прервал поток сознания, схватил лицо Максима в ладони и резко повернул к настольной лампе. Максим так обалдел, что выдохнул только: — Ты че… — Глаза у тебя пиздец синие, — авторитетно заявил Филипп, и Максим моргнул ими: — Спасибо. Филипп рассказывал о прошлом сезоне, когда в Театр вместе с парой других новичков пришел выпускник Вагановки Артем Елисеев, о том, как непривычно поначалу было работать вместе, о первых сольных Тёмкиных ролях, о его упорстве и целеустремленности. Улыбка Максима становилась шире, и, мечтательно подперев голову рукой, он слушал Филиппа, как влюбленная фанатка. Это было смешно, мило и хорошо. Филипп старался наполнять истории деталями про Артема и дружбу с ним, которые бережно хранил в сердце и еще никому не решался доверить. Максиму можно было рассказать. Нестрашно. Видя любовь в его синих глазах, Филипп чувствовал теплоту и хотел стереть из памяти изломанное горе, которому стал свидетелем пару часов назад. Через некоторое время Максим побрел пошатываясь в туалет. Все еще слегка о нем волнуясь, Филипп не хотел отпускать его одного, но решающий аргумент «Может, ты мне еще подержишь?» поставил точку в душевных метаниях. Да ради бога, пусть хоть утопнет там в сортире, похер. В отсутствие Максима Филипп с размаху прыгнул на диван и развалился поперек, смахнув свою ветровку в сторону. Почти сразу, словно магическое заклятие, его овеял аромат Tom Ford, такой же феноменально неизбежный и дразнящий, как его обладатель. Вздохнув с приятной ностальгией, Филипп задумчиво прикрыл глаза. Он в этом кабинете уже вечность, почему он до сих пор чувствует запах духов? Пока рядом был Максим, Филипп отвлекся, но в одиночестве невесомая вуаль опять скользнула по лицу, как призрак. Гребаное Либермановское колдунство. Филипп вытащил откуда-то из-под задницы айфон и открыл профиль Инстаграма, в который не заходил уже тысячу лет. Ну ладно, шесть. Ну может, парочку, если принять в расчет те особо кошмарные встречи с парнями из приложений знакомств и ЦС. Ой, да что там делать в этом профиле? Даже если бы они не расстались, Филипп бы все равно отписался. Он и вживую наслушался про работу, «парадную благотворительность» и прочую поебень. Еще бы он в Инстаграме за этим следил, ага. Раньше у Олега рабочие посты хотя бы изредка чередовались с личными, но после отъезда в Штаты он, видимо, нанял смм-щика, и понеслась. Смотреть на это стало просто невозможно. Филиппа аж тошнило. Гуляет там по Метрополитен, мать его, музеям. Кто его, интересно, фоткал? Еще один твинк, от которого он потом сбежал? Ну фотки, кстати, красивые получились. Дорогие. Как он сам. Филипп бегло просмотрел новые публикации и выяснил, что в общем-то ничего не пропустил. Работа, работа, работа. Пиздец, как так можно? Он ведь не балетный артист, который по двенадцать часов проводит в театре, пытаясь втиснуть хоть какую-то жизнь в ненормированный график с единственным выходным по понедельникам или четвергам. Он же типа бизнесмен, сам себе хозяин. Может, наверное, выделить время на отдых. Или Марат его там на привязи держит? Жесть, короче. Ну фотки, кстати, красивые. Он точно где-то прячет портрет, который вместо него не высыпается. Среди бесконечных публикаций, посвященных трудовыебудням и успешному успеху, выделялась одна, сегодняшняя. Неплохо разбираясь в фотографии и принципах ведения Инсты, Филипп искренне удивился, насколько она не подходит общей картине по цветовой гамме, композиции и подписи. Если на прочих кадрах Олег занимался общественно полезными делами, то здесь он будто взломал собственный профиль, огрел смм-щика лопатой и, пока тот валяется без сознания, выложил селфи, мимолетное, необдуманное и дурашливое. Лежа на какой-то поверхности, он сфоткал себя сверху. Правую половину лица прикрыл ладонью, видимо чтобы нагнать интригу, зато вот левая, ярко освещенная, вовсю заигрывала с камерой. Олег весело подмигивал, показывал острый кончик языка — видеть его таким неформальным, расслабленным и взлохмаченным было капец как странно. Видеть его таким на фоне профессионального уныния Инсты тем более. Подпись была на английском языке. Чтобы выебнуться, разумеется. You look up to the sky With all those questions in mind All you need is to hear The voice of your heart Ничего не понятно, но очень интересно. Филипп хотел закрыть Инстаграм, который, как обычно, не произвел на него ни малейшего впечатления, но последняя фотография почему-то не отпускала. Было в ней что-то… В груди неожиданно защемило, и Филипп положил на себя айфон экраном вниз, чтобы это прекратить. Холодный, отстраненный и бездушный — таким всегда был Олег Либерман. Надежная вычислительная машина, не способная, однако, на человеческие чувства. Робот. Киборг. Репликант. Откуда Филипп вообще знает это слово? Он тряхнул головой и снова глянул на фото, которое осветило его в ответ чем-то вроде… счастья? Свет был ужасный, мутный, кривой, ложился пятнами, как тональник на лицо четырнадцатилетней модницы, но Олега, обычно щепетильного до таких вещей, это не заботило. Он хотел запечатлеть неуловимое, какой-то особый внутренний свет, который не увидит и лучшая камера, который можно только почувствовать. И Филипп вдруг почувствовал. — Я купил билет на «Щелкунчика», вырвал у кого-то с рук, четвертый ряд партера, — похвастался Олег с мальчишеской гордостью и даже развернулся, шаркнув по гравию, чтобы идти лицом вперед и демонстрировать Филиппу ослепительную улыбку. — Ты был прав, билеты разлетаются за сутки, офигеть. — Я выйду на пять минут в Вальсе цветов, — проворчал Филипп, притворяясь, что статуи греческих богинь за спиной Олега куда интереснее его самого. — И что? — с прежним воодушевлением отозвался Олег. — Я хочу увидеть, как ты танцуешь, пусть даже на пять минут. Это ведь будешь ты. — Иди нормально, не позорь меня, — Филипп потянул его за рукав пальто. — Тебе разве не надо готовиться к твоему кандибоберу? — Кандаминимуму, — засмеялся Олег. — Так надо или нет? Олег беспечно махнул рукой: — Да я уже, если честно, не знаю. Может, брошу аспирантуру, она не оправдывает моих ожиданий. — Ну тогда пока, я по Летнему саду гуляю только с кандидатами наук, ­— со всей серьезностью заявил Филипп. На секунду в глазах Олега промелькнула паника, как будто он и впрямь поверил. Филипп не удержался от смешка и легонько щелкнул его по носу. В голове крутилось лишь одно: «Когда ты меня уже поцелуешь?» Интересно, он закончил все-таки аспирантуру или нет? Он всегда был таким умным, пиздец. Филипп после него даже начал нон-фикшн читать. В статьях и интервью, которые Филипп не глядя открыл в «Гугле», перечислялись всевозможные регалии Олега, полученные в России и за рубежом, но про аспирантуру СПбГУ нигде не было ни слова. Даже такой дебил, как Филипп, который только танцевать и умеет, понимал, что, будь у Олега статус кандидата юридических или каких там наук, это писали бы в первую очередь. Бросил, значит. Ну класс, Филипп что, зря слушал про его учебу?! Он вспомнил, как на поклонах того «Щелкунчика» ему, безымянному артисту кордебалета, сорняку из Вальса цветов, вдруг вынесли букет наравне с солистами. Это был его первый букет на сцене Театра русского балета. А в зале впервые сидел человек, который пришел специально ради него. Филипп еще раз посмотрел на фото в Инстаграме. Нет, на чем он вообще лежит? Подушка, покрывало? Цвет какой-то поносный. — Смотри, что я принес, — вдруг раздалось со стороны двери, и Филипп вздрогнув выронил айфон, будто орудие преступления. — Коньяк двадцатилетней выдержки, — с хитрющей улыбкой объявил Максим, внося в кабинет шикарную бутылку. Филипп изумленно приподнялся на локтях и в этот момент случайно заметил, что обивка дивана точно такого же поносного цвета, как фон на кадре Олега. Нет, ну говорил же, что здесь пора сделать ремонт. Диван, по крайней мере, заменить. Ни в какие же ворота. — Ты где ее взял? — Филипп кивнул на бутылку. Максим глубокомысленно изрек: — Где взял, там уже нет. — Максим Викторович… — протянул Филипп с выразительным осуждением и такой же выразительной готовностью. — Вы не перестаете меня удивлять. Максим только хмыкнул в ответ и легким движением руки извлек пробку из бутылки.