Grand Pas

Песня к главе: Нервы - Магнитные бури

Солнечным вечером в начале июня Максим лежал в постели в коммунальной комнате, где на майских праздниках произошла перестановка столь радикальных масштабов, что свои места сохранили лишь эта постель, растянутые вдоль стены прищепки с фотографиями и занавески нежно-молочного цвета на высоченном трехчастном окне с видом на купол Исаакия. Правой рукой Максим рассеянно перебирал кудри Артема, который удобно пристроился у него на плече и смотрел видео с айфона: постановку французского балетмейстера Леона Ифре под восхитительную в своем занудстве скрипичную мелодию. Максиму казалось, что одна и та же нота тянется уже двадцатую минуту подряд, будто еле-еле застывающий битум. На иссиня-черном фоне юноша и девушка в облегающих плавательных комбинезонах аляповатой желто-зеленой расцветки танцевали мазню: извивались, крючились, катались по полу и дрыгались. Если бы не пуанты, Максим бы в жизни не догадался, что это действо под названием «Фантазм» имеет отношение к балету. — Мне не нравится, — Артем со вздохом ткнул пальцем в экран, чтобы проверить на строке состояния, сколько еще осталось. — Ты смотришь? Максим лениво скосил глаза на айфон и зевнул: — Расскажешь потом, кто убийца? Артем засмеялся, но все же смиренно вернулся к просмотру. Еще пару минут он оценивал постановку молча, позволив Максиму сполна насладиться комариным зудом из айфона, однако наконец не выдержал и заворчал: — Все какое-то угловатое. Нелогичное. Немузыкальное. Ты же музыкант, Макс, скажи, что движения вообще не ложатся на музыку. — Не ложатся, — как можно авторитетней подтвердил Максим. По его мнению, хорошо ложился здесь только обнаженный Артем к нему под бок. — Не понимаю, почему все так носятся с этим Ифре, — возмущался Артем. — Он же глухой на оба уха. Филу он тоже не нравится. — Ну если Филу не нравится, тогда точно отстой, — иронично вставил Максим. Но Артем не обратил внимания на тон его голоса и продолжил: — Зато Рома от него в восторге. Рома увлекается современным искусством. И Рома считает, что Ифре открыл новое балетное течение. Или подтечение. Какую-то хрень, короче, открыл. И ценят его именно как первооткрывателя. — Ну если Рома так считает, значит не зря ценят, — Максим с улыбкой зарылся носом в лохматые от страсти кудри и, прикрыв глаза, вдохнул их летний аромат. Артем еще долго распинался о том, почему Леон Ифре переоценен и простой зритель, в отличие от сведущего Ромы, не поймет его прогрессивного новаторства, а Максим в это время самозабвенно распутывал мягчайшие каштановые кудряшки, которые тут же, стоило на секунду оставить их без внимания, игриво переплетались обратно. Тёма был для Максима весенним лучом, подснежником, долгожданным глотком жизни после глубокой зимней спячки. Их встречи, полные счастья и беззаботной влюбленности, затмевали всю то невзрачную обыденность, что наполняла будни Максима тяжелым зловонным смрадом. Всякий раз, уже чувствуя, как отчаяние паучьими клешнями опутывает сердце, Максим вспоминал о Тёме, его доверчивых янтарных глазах, его застенчивых поцелуях, его нежности — и становилось легче. Сам того не зная, Тёма каждый день спасал его просто тем, что он есть. Максим по-прежнему вспоминал их первую ночь с трепетом подростка, который только вчера потерял невинность в объятиях любимого человека, и не осознавал до конца, что все это происходит на самом деле и что у него есть Тёма — мальчик, которого он однажды придумал. Максим сбился со счета, сколько ночей провел в его комнате на Гривцова. Казалось, что каждую в течение мая. Он знал все фотографии на прищепках, знал даже, когда и как они были сняты и почему Тёма распечатал именно их. Он мог по памяти зарисовать вид на Исаакиевский собор через окно его комнаты, если бы только умел рисовать. Ему нравилось быть рядом с Тёмой, наблюдать за ним, слушать его, ловить его взгляды и делать так, чтобы Тёме тоже нравилось. Как и с первым их поцелуем, когда Тёма бросился в омут с головой, а затем стушевался, инициатива в постели тоже оказалась исключением из правил. Несмотря на тот первый раз, он все еще чувствовал себя несмело, и Максим раскрепощал его осторожно и постепенно, благодарный, что и самому можно неспешно разбираться в новых для них обоих удовольствиях. Тёме нравилось, когда его долго целуют: в трепещущие веки, в подбородок, в ямочку между острых ключиц. Нравилось, когда Максим касался губами его торса, но не скользил, не прижимался с бешеной страстью, а трогал мелко и отрывисто, будто уколами, — он от этого с ума сходил. Нравилось, когда Максим целовал его в шею сзади, затем по лопаткам, вдоль позвоночника, спускался ниже и тормозил на секунду, чтобы в голове успела промелькнуть мысль о тех самых предстоящих ласках. Максим каждый раз слышал судорожный, чуть напуганный Тёмин вдох, и внутри все сладко сжималось от того, как Тёма заново решает ему отдаться. Ему нравилось, когда Максим вжимал его в постель так тесно, как только возможно, когда между ними не оставалось пространства, и они двигались в унисон, прижавшись друг к другу телами, и обменивались обрывками стонов и фраз. Максим заводил покорные Тёмины руки ему за голову, осторожно вдавливал в подушку певучие запястья и, войдя до конца, так что Тёма, ахнув, весь покрывался мурашками, начинал двигаться мелкими толчками. Тёме нравилось, когда Максим при этом спускал вниз правую руку и ласкал его властно и сильно или когда, наоборот, тянул до последнего, врывался вглубь с львиным рыком, содрогался от экстаза в его возбужденных объятиях и только после, очнувшись, наконец помогал ему достигнуть разрядки. А особенно ему нравилось, когда Максим делал это не рукой, а губами. Позже они перекатывались по постели друг другу в объятия, и Тёма прижимался так крепко, будто хотел прорасти внутрь Максима, и прятал лицо у него на груди со стыдом и счастьем. Иногда, расчувствовавшись, он тараторил в этот момент: — Я очень-очень тебя люблю. И Максим вспоминал, что встречается с девятнадцатилетним и что он у него первый. И отвечал с улыбкой: — Я тоже очень-очень тебя люблю. Ничто не возбуждало Максима так, как разница между застенчивым Тёмой и Тёмой, который кладет ладони ему на затылок и направляет его голову вниз. Это были прекрасные ночи. Тёма расслабленно устраивался у Максима на груди, а тот поглаживал точеное бедро, пока оно не подавалось навстречу и не скользило внутренней стороной по ноге Максима. — Как можно быть таким красивым? — наблюдая за медленным па, хрипло выдыхал Максим. Тёма в ответ целомудренно улыбался, опуская ресницы, а ножка его при этом двигалась грациозно и плавно, колено как бы невзначай разгибалось, дразня, так чтобы Максим увидел высокий изгиб подъема и аккуратные тренированные икры. Наконец негодник выдыхал: — Спокойной ночи. И съехав с ноги Максима, невинно накрывался одеялом. Ради возможности любоваться его нагим юношеским телом, восхищаться его гармоничными пропорциями, сдержанным атлетизмом и чувственной изящностью и с затаенным трепетом поглаживать грубой ручищей его тонкий подтянутый торс Максим должен был смириться с третьим постоянным участником их отношений: балетом. Многое в балете его вполне устраивало. Например, соблазнительная Тёмина растяжка по утрам, когда, едва выбравшись из постели, он плавно разминался от шеи до самых пальчиков ног, укладывался на коврик в позу лягушки, разъезжался в идеальный продольный шпагат, наклонялся к напряженной передней ножке, затем прогибался, как умирающий лебедь, после чего разворачивался в поперечку спиной к Максиму и неторопливо двигал бедрами вперед-назад — чтобы раскрыть суставы, как пояснял он, и чтобы напроситься на утренний секс, как считал Максим. Наблюдать за Артемом было приятно и в балетных спектаклях. В течение апреля и мая Максим посетил Театр русского балета столько раз, сколько не посещал театры в принципе, и потратил такие суммы на билеты в партер и цветы, какие в голове не укладывались. Но разобраться в балете он по-прежнему не стремился. Как-то раз в конце мая, после десятого по счету «Спартака», Артем смеясь попросил в двух словах пересказать сюжет. В устах Максима это звучало так: — Сперва ты выходишь с партнершей в кандалах, потому что злобный Красс захватил вас в плен. Затем вы с Филиппом становитесь гладиаторами. Спартак мутит восстание, вы сражаетесь вместе с ним против этих, как их… — Легионеров, — подсказал Артем. — Да, точно, против Ромы. А потом Спартака убивают, а вы решаете мстить за него, как-то так. И в конце Филипп держит Пашины ноги. — Это лучший пересказ балета, который я слышал, — удовлетворенно резюмировал Артем. Кроме «Спартака» в Театре периодически «обкатывали», как выражались в квартире на Гривцова, одноактные балеты, которые повезут летом в Европу, так что Максим внезапно смог насладиться своим воздушным Тёмой в «Шопениане» не только тайком с галерки. И главное: еще пару раз Театр повторил «Лебединое озеро», тот самый балет, где Артем исполнял партию Шута и где Максим впервые увидел его танец. Чувства от этого нового просмотра Максим испытал запредельные. Тот же зал, тот же спектакль, тот же состав артистов. Вот только нет удушливой компании сестры, а на сцене не мальчик из подземки и даже не загадочный Артем Елисеев с афишки. На сцене его Тёмка, его любимый, такой озорной и талантливый, такой безупречный, что сердце крутится юлой от гордости. И после финала, когда закроется занавес, больше не нужно перепугано торопиться в гардероб. «Я видел тебя в партере на поклонах!» — почти сразу напишет он из-за сцены. И Максим, семеня за прочими зрителями, весело ответит: «Я тебя тоже видел =)» Но было в балете и то, что Максим терпел со скрипом. Бесконечные документалки про Нуреева, виртуальные экскурсии по всем театрам мира, эмоциональные дебаты в пять голосов на Гривцова и видео с постановками какого-то там новатора-экспериментатора Леона Ифре, на которого дрочит художественный руководитель Театра русского балета, оказались меньшим из зол. В первую очередь, Максима напрягала травма Артема. Сам Артем старательно игнорировал проблему, которая с каждым днем становилась все более очевидной, и не придавал значения усиливающимся болям в бедре, иногда мешавшим ему элементарно ступать на ногу. — Это ерунда, — всякий раз отмахивался он. — Щас пройдет. В его балетной сумке был наготове целый арсенал средств: разогревающая мазь, эластичный бинт, массажный ролик, шерстяные гетры, обезболивающие таблетки и на десерт — ампулы анальгина с одноразовыми шприцами, чтобы Филипп вколол обезболивающее прямо в мышцу, если станет совсем невмоготу. И сколько все тот же Филипп и Максим ни бились, идти к врачу Артем наотрез отказывался: — У меня все нормально. Перегрузил. Щас пройдет. У Филиппа от его «щас пройдет» случался ядерный взрыв. Максим же старался вывести Тёму на диалог, разворачивая все возможности логики и любви, чтобы убедить его обратиться за помощью. Проблема лежала на поверхности, и Максим абсолютно не понимал, зачем терпеть боль и мучиться, когда можно просто-напросто посоветоваться со специалистом. — У вас же есть штатный врач в Театре? Давай ты хотя бы с ним побеседуешь, — снова и снова предлагал Максим, надеясь, что Артем не различит в его голосе панику. Видеть Тёмкины страдания было выше его сил. Когда Тёма тихонько охал при неверном шаге или украдкой морщился от боли, Максиму хотелось подхватить его на руки и уволочь к врачу безо всяких разговоров. Бедро донимало Артема не всегда, и, сидя в зрительном зале, Максим на короткое время мог вовсе забыть об этой беде, но однажды ночью в середине мая он вдруг услышал то, от чего сердце в нем попросту оборвалось: едва различимые несчастные всхлипы. — Тём?! — Максим встревоженно поднял голову с подушки. — Все хорошо, — шепнул тот. — Спи. Рука его при этом осторожно поглаживала травмированное бедро, словно пыталась утешить боль. — Все нормально, Макс, все в порядке… — сам себя убеждал Артем. — Щас пройдет… Максим накрыл своей его ладонь, ледяную и вздрагивающую: — Ты можешь шевельнуть ногой? — Угу. — Давай. Артем зажмурился и поелозил щекой по подушке. — Тём, можешь, нет? — здесь Максим перепугался всерьез. В голове бегущей строкой понеслись вопросы: компресс? обездвижить? обезболить? скорая? — Оно просто ноет, ничего страшного, — сквозь сжатые зубы выговорил Артем, после чего, хвала богам, медленно согнул и разогнул ногу. В рассеянном полумраке его лицо слабо блестело от непросохших дорожек слез. Да какого же черта он себя так истязает?! — Когда ты пойдешь к врачу? — Максим не хотел звучать резко, но терпение у него было на пределе, поэтому вместо всегдашних сдержанности и понимания на волю вырвалось то, что Максим чувствовал в действительности: раздражение. — Я не пойду к врачу, — тем не менее, заупрямился Артем. — Я тебя не спрашиваю, пойдешь ты или нет, — отрезал Максим. — Я спрашиваю когда. Артем промолчал и как-то сжался, напрягся всем своим тонким телом, даже рука на бедре замерла. Суровый тон Максим позволил себе впервые. Конечно, впечатлительный Тёма просто не мог проигнорировать агрессию, но Максим и не догадывался, что его реакция окажется такой. Он затаил дыхание, взволнованно насторожился и, подтянув колени к груди в защитную позу, замер, будто приготовился, что дальше его ударят. — Тёмка, ты чего? — Максим притронулся губами к мокрой щеке. Артем мелко вздрогнул на выдохе. — Тём… — ласково приобняв, Максим начал поглаживать его везде, куда дотягивался, словно хотел растереть обратно в живого человека. Боже, он что, всерьез решил, что Максим станет его бить?! — Тёма, прости меня, я не со зла, — Максим взял его безжизненную руку в свою и коротко поцеловал. — Я просто очень за тебя волнуюсь, вот и все. Нужно сходить к врачу. Я схожу с тобой, хочешь? — Я никуда не пойду. — Да ну что за!.. — в сердцах воскликнул Максим. — Тём, тебе помогут. Болеть перестанет. Да что за бред вообще?! И тут Артем, вновь съежившись в комок, наконец сознался, так тихо, что Максим с трудом разобрал: — Мне запретят танцевать. Вот оно что. Ну конечно. Как он сам не догадался? Да и могла ли быть иная причина, почему артист балета так настойчиво отказывается от медицинской помощи, спасаясь подручными средствами перед выходом на сцену? Максим зарылся носом в кудри Артема, чмокнул его в макушку, прижал к себе со всей силы, чуть ребра не хрустнули, и попытался утешить: — Мы ведь не знаем, что с ногой. Может, и не запретят. — Запретят, — повторил Артем. — Это первое, что они сделают. Скоро Ифре приедет, будут постановочные репетиции. Потом гастроли в Европу. «Спартака» четыре спектакля осталось. Я не могу это все пропустить. — Тём… — Я это не пропущу. Максим понимал его. Но также понимал и другое: — Если не пролечить сейчас, дальше может быть хуже. — Не будет. — Пусть врач это подтвердит, хорошо? Артем размашисто втянул в себя воздух, задержал ненадолго, будто это его успокаивало, и Максим уже было решил, что здравый смысл победил, но, выдохнув так, как это делал в нервных ситуациях Филипп, прерывисто и мелко, Артем вдруг крутанулся к Максиму лицом, уткнулся ему в плечо и горячо протараторил: — Я только из Академии выпустился. Я в Театре два года всего танцую. Я не закончу карьеру в девятнадцать лет. Это нечестно. От его откровения сердце у Максима так и взвыло. Что может быть хуже для талантливого юноши, который всю жизнь посвятил танцу, чем лишиться блестящего будущего из-за глупой травмы? Иррациональная часть Максима твердила, что Артем прав и что нужно дать ему танцевать, пока он может, но, слава богу, эти порывы удалось приглушить голосом разума. — Я понимаю, о чем ты, Тём, — Максим бережно укрыл его одеялом. — Если бы я сейчас сломал руку и не смог играть на барабанах, я бы в окно вышел. Я представляю, что ты чувствуешь. Это ужасно. Конечно, ты боишься, что тебя лишат сцены, а все твои друзья продолжат танцевать. Артем тихонько вздыхал у Максима в объятиях, но брыкаться перестал, покачиваясь на умиротворяющих волнах его голоса. — Ты думаешь, что все преодолеешь сам, потому что ты юн и твое тело кажется тебе неуязвимым, — продолжал Максим. — Не хочу использовать в качестве аргумента возраст, но все, на что ты забил в девятнадцать, напомнит о себе, когда тебе будет тридцать, поверь мне. Ты танцовщик. У тебя очень травмоопасная профессия, Тём. Тебе нужно себя беречь уже сейчас, если ты хочешь работать долго. Артем ничего не отвечал, но Максим был рад и тому, что он слушает. — Я правильно понимаю, что у тебя в этом сезоне остались четыре «Спартака», постановка француза и гастроли? — уточнил Максим. Артем дернул головой в знак подтверждения. — Давай такой компромисс. К врачу пойдем, сразу когда закончится сезон, окей? Ждать предстояло еще полтора месяца, но это было лучше, чем ничего. Артем медлил, взвешивая за и против, но, как Максим ни хотел надавить посильнее, он его не торопил. В итоге, к великому облегчению Максима, Артем согласился. — В первый же день твоего отпуска мы идем к врачу, — обстоятельно и раздельно повторил условия договора Максим. ­— Так? — Так, — шепнул Артем. — Еще кое-что, — Максим перешел к дополнительному соглашению, стараясь звучать беспрекословно, но при этом не жестко, как поначалу, а, наоборот, заботливо. — Если станет болеть сильнее или чаще, чем сейчас, мы никакого конца сезона ждать не станем. Только если все останется как есть, ты закончишь сезон. Хорошо? — Макс… — Если боли усилятся, значит тело просит тебя о помощи. И ты ему поможешь. Пропустишь конец сезона и вернешься осенью. Тёма, я знаю, как это бесит, но придется принять, что несправедливость существует, и победить ее. Иначе твоя карьера танцовщика действительно окажется под угрозой из-за травмы. Артем вновь повременил, недовольно сопя и пофыркивая, но в конечном счете все-таки кивнул. Отеческий тон и опыт менеджера по продажам возымели успех. — Только честно, — строго прибавил Максим. — Если боль усилится, ты не будешь юлить и притворяться, а честно мне обо всем расскажешь. Идет? — Идет. — Я тебе доверяю, Тём. Я знаю, что ты сильный, но, пожалуйста, не храбрись, когда не надо, — Максим с нежностью погладил грустный одеяльный рулон. — Договорились? — Договорились, — покладисто отозвался Артем. Максим чувствовал, что он понемногу обмякает у него в руках. Нужно было сразу разыграть родителя. — У тебя сейчас болит нога? — прежним покровительственным тоном спросил Максим. — Болит, — как и обещал, сознался Артем. — Что ты делаешь при такой боли? — Фила зову. — Да бля… — образ рассудительного главы семейства одним махом слетел с Максима. — Я рассчитывал на любой вариант, кроме этого. — Можно Рому попросить, — предложил Артем. — Но у Ромы ночует Паша, а у них сейчас все не очень, лучше лишний раз их не тревожить. Можно просто потерпеть, само пройдет. — Я тебе потерплю, — с этими словами Максим аккуратно отстранил недоумевающего Артема и поднялся с постели. — Ты… ты куда пошел? — Артем приподнялся на локтях. Максим без лишних пояснений натянул спортивные штаны и футболку с потрескавшимся принтом «Алисы», которые перекочевали из Девяткино в переулок Гривцова на ПМЖ, сунул ноги в резиновые сланцы и прошлепал к двери: — Догадайся. Вся следующая феерия развернулась в точности так, как и предполагал Максим. Там были и закатывания глаз, и «Вы блять издеваетесь!», и Филипп в леопардовом халате со шприцем в руках, и угрозы поубивать всех нахрен, и выброшенные из окна таблетки, и попытки вызвать хирурга на дом в три часа ночи, и обвинения в сторону Максима, и ор разбуженного Паши, и много чего еще. В конце концов Артем заснул, а Филипп с Максимом переругивались на кухне еще часа два, попутно распив литр светлого. К счастью, этот укол обезболивающего посреди ночи оказался единичным случаем. Чего не скажешь о литре светлого с Филиппом. Еще одной негативной составляющей балета кроме травмы Артема был, конечно, Филипп. Их общение взяло курс на странную неоднозначность еще в ночь знакомства, когда полуобнаженный Филипп повозился у Максима на коленях для проверки серьезности его намерений по отношению к Артему. С тех пор Максим, сгорая от стыда и неловкости, всячески избегал искусительного Тёминого друга, что вполне неплохо удавалось до мая, когда Максим стал ночевать в квартире на Гривцова и периодические встречи с Филиппом оказались неизбежны. И если внутренний двор Театра русского балета защищал Максима присутствием посторонних, отвлеченной атмосферой и, главное, возможностью сосредоточиться на Артеме, то в квартире пространство сужалось до тюремной камеры, и, покидая Тёмкину комнату, Максим чувствовал присутствие Филиппа кожей, где взволнованно приподнимались волоски. Максиму было гадко от своих бестолковых инстинктов, но выключить реакции он попросту не мог: Филипп обладал бешеным магнетизмом, и аура секса витала вокруг его безупречного тела без обеда и выходных. Филипп и сам подливал масло в огонь, расхаживая по дому в малюсеньких шортах и майках с такими глубокими проймами, что лучше бы уж он разделся догола. Максим старался не заговаривать с ним, не смотреть на него, вообще забыть о его существовании, но слишком откровенный игнор вызвал бы вопросы, поэтому какой-никакой контакт приходилось по необходимости поддерживать. В основном, это были блоки против выпущенных Филиппом шпилек или контратаки на его ядовитые придирки. Однажды майским утром во время раннего и, казалось бы, совершенно безопасного завтрака на двоих Артему срочно понадобилось вернуться в комнату и настрочить сообщение партнерше по «Спартаку» с подключенного к зарядке айфона. Из-за этого ничего не подозревающий Максим остался в кухне один. Тут в недрах квартиры легонько хлопнула дверь, а через пару мгновений король-солнце уже явил себя под ведущей на кухню аркой. — Привет, — равнодушно поздоровавшись с Максимом, Филипп потянулся, так что шортики соскользнули по мускулистому животу противозаконно низко, и проплыл к холодильнику. — Привет, — Максим уткнулся в кружку с чаем, надеясь, что Тёма там пишет не поэму и сейчас вернется. Перед глазами маячил стоп-кадр с короткой темной порослью над краем шортиков. Блять. Филипп тем временем извлек из холодильника связку бананов, подошел к раковине и, включив воду, с абсолютно невозмутимым выражением лица принялся медленно и тщательно тереть по всей длине каждый банан по очереди. — Хочешь? — невинно поинтересовался он, обернувшись. Сука, нарочно ведь издевается. — Нет, спасибо, — буркнул Максим. Филипп криво усмехнулся. Закончив с бананами, он оторвал себе один, присел за стол против Максима, туда, где минутой раньше сидел Артем, и с показательной педантичностью снял желтую кожуру: — Может, поговорим? — О чем? — не понял Максим. Поглядев на него в упор, Филипп выгнул бровь игривой дугой и задумчиво повел кончиком банана по губам. Максима бросило в жар, он крепче вцепился в кружку и поерзал на стуле, как будто это могло загасить начавшееся в трениках шевеление. Филипп разомкнул губы и, продолжая буравить Максима глазами, медленно втянул в рот кончик банана. Обвел его языком, нежно пососал, протолкнул чуть глубже и вдруг — откусил, аж челюсти лязгнули: — О том, что ты хочешь мне присунуть, например. — Я н-не… — Мне твой стояк потрогать? — Не надо ничего трогать, — Максим широко отхлебнул из кружки. Шевеление в трениках, к счастью, пошло на спад. — И я ничего от тебя не хочу. Я люблю Артема. — Ну и мразь же ты, — прошипел Филипп, бросив надкушенный банан на стол. — Как ты можешь говорить, что любишь его, если все время таращишься на меня и дрочишь втихомолку? — Ты совсем поехал?! — поперхнувшись, шепотом воскликнул Максим. — ЧСВ зашкалило?! Хотя он и признал свое влечение к Филиппу, дальше восхищения накачанным загорелым торсом и мышцами бедер его мысли никогда не двигались. Да, тело отзывалось манящей сексуальности другого тела, но реальное взаимодействие казалось Максиму абсурдом. Для проверки он пару раз специально представил пьяный угар, в котором они с Филиппом поцелуются или Филипп затащит его в кабинку клубного туалета и опустится перед ним на колени. Мозг такое не принимал, а тело, секунду назад пылавшее от желания, брезгливо сдавало назад. Какой еще Филипп? То есть реальный Филипп? Филипп из квартиры на Гривцова? Вместо Артема? Нет уж, спасибо. — Думаешь, я не понимаю, если у мужика на меня стоит? — продолжал шипеть Филипп. — Ты далеко не первый мужик, который меня хочет. — Да не хочу я тебя! — так же тихо прикрикнул Максим. — Ну а какого хрена ты тогда… — Да потому что ты красивый, Филипп! — разъяренно перебил Максим, сорвавшись. — И ходишь вечно полуголый, и ведешь себя вызывающе! Филипп так и ахнул: — Серьезно? Ты мне сейчас говоришь, что я шлюха? — Да нет же! Как ты вообще это услышал?! Боже… — Максим со вздохом провел руками по лицу. — Я правда люблю Артема. И от тебя мне вообще ничего не нужно. Извини, если я как-то не так посмотрел на твою виляющую едва прикрытую задницу. — Ах ты сука… — Филипп поглядел на кружку Максима, будто собрался схватить ее и плеснуть чай ему в лицо. В этот момент в коридоре послышались шаги, и под аркой возник улыбающийся Артем: — Привет, Фил! Филипп сверкнул Максиму штормовыми глазами: «Я с тобой еще не закончил» и обернулся к другу с избыточной нежностью в голосе: — Привет, малыш! Некоторое время, пока Артем в красках пересказывал содержание диалога с партнершей, Максиму с Филиппом ничего не оставалось, кроме как поддакивать ему и перестреливаться взглядами, но, едва Артем уселся с хлопьями за стол, будто баррикада между возлюбленным и лучшим другом, Филипп пошел в атаку: — Тём, мы тут кое-что обсуждали с Максом… Максим чуть не пнул его под столом прям по яйцам. — Что? — заинтересовался Артем. Филипп выдержал царскую паузу, чтобы сполна насладиться смятением противника, и наконец изрек: — Тебе не кажется, что Максу надо подкачаться? — Подкачаться? — удивленно переспросил Артем, поворачивая голову к Максиму. Филипп кивнул: — Лично я уже не могу выносить, как бездарно растрачен такой потенциал. Понимаешь, о чем я? С минуту они оба рассматривали Максима, будто коня на продажу, и от этого было, мягко говоря, не по себе. В конце концов Максим глухо проворчал: — Все у меня нормально с потенциалом. Не скрывая торжествующей самодовольной улыбки, Филипп откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди: — Ну так что, Макс, решили? Сходишь со мной в качалку? На беговую дорожку, на пресс, на бицухи? Сейчас твоя физподготовка выпадает из нашей компании, ты же сам видишь. — Фил! — сразу осадил его Артем, но было поздно: у Максима подгорело. — Я думаю, Тёме будет приятно, если ты приведешь себя в форму, — победоносно заключил Филипп. — Тем более что я как настоящий верный друг ни на минуту не оставлю тебя, котеночка, без присмотра. — Сам ты котеночек, — огрызнулся Максим. В сложившейся ситуации вариантов для отступления ему не оставили, и, переглянувшись с явно обнадеженным Артемом, Максим хмуро согласился пойти с Филиппом в его проклятую качалку. Не требовалось быть гением, чтобы разгадать план заботливого лучшего друга. Раз Максим отрицает свою похотливость, нужно поймать его с поличным. А где, как не в качалке, это удобнее всего? Стоит Филиппу начать раздеваться у шкафчика рядом с Максимом, как правда явит себя во всей красе. Про саму тренировку и говорить нечего. Едва Максим попадет в пропитанный тестостероном и потом тренажерный зал, где взгляд то и дело натыкается на мускулистые полуобнаженные мужские тела, сохранять невозмутимость и притворяться влюбленным в Артема он уже не сможет. А когда Филипп ляжет на скамью для жима штанги и, раздвинув ноги в удобный упор, возьмет первый вес, то… Ну уж нет, ни хрена подобного. Максим отлично понимал направление мыслей этого говнюка и не собирался ему потакать. Они идут в качалку. Прекрасно. Филипп, который работает танцовщиком и качается семь дней в неделю, потешит самолюбие за счет Максима, который не был в качалке лет десять, и на этом они разойдутся. Если Филипп и докажет что-то, так лишь собственную глупость. Решив не откладывать проверку на вшивость в долгий ящик, Максим следующим же вечером забрал Филиппа с репетиции и поехал с ним в качалку. Всю дорогу паршивец ухмылялся и подтрунивал над угрюмым, как бульдог, Максимом, но тот держал себя в руках и не поддавался на провокации. Напрямую Филипп о своих намерениях не говорил, как будто цель его инициативы состояла лишь в безвозмездных услугах фитнес-тренера ради счастья лучшего друга, но, оказавшись с ним в мужской раздевалке, Максим сразу ощутил действие виртуозного фонового обольщения. Филипп возбуждал каждым жестом. В том, как он одну за другой расстегивает пуговки на приталенной черной рубашке, как раскрывает ширинку джинсов, как стягивает эту уличную одежду с рельефного тела, как надевает белоснежную майку, оттеняющую его загар, и леггинсы, подчеркивающие упругие ягодицы и бедра, как садится на скамейку и, наклонившись, завязывает кроссовки, и от этого легко поигрывают мышцы на его руках, как он встает и перепрыгивает с ноги на ногу, как небрежно взбивает каштановые волосы перед зеркалом, любуясь собой, как сует в уши airpods и закрепляет на запястье часы — было больше секса, чем в порнухе. Филипп объективно был самым красивым и ухоженным во всей этой раздевалке. По реакции на его присутствие запросто вычислялась ориентация каждого, кто здесь находится: натуралы равнодушно проходили мимо, зато парни и мужчины с малейшими наклонностями к своему полу неизбежно останавливали на нем взгляды, бегло или, напротив, неторопливо проскальзывали по нему сверху вниз, а дальше либо смущались и отворачивались, либо вспыхивали агрессией, природа которой крылась далеко не в ярости, либо даже похабно ухмылялись сами с собой. Филипп это все замечал, но притворялся, что не видит. — Ну что, идем? — поторопил он Максима, вернувшись от зеркала к шкафчикам. Судя по ехидной полуулыбке, он был уверен, что разоблачение блядуна уже в самом разгаре, и Максим, как и прочие тщетно скрывающиеся тут геи, вовсю истекает слюной, но Максима от развернувшейся перед ним сцены накрыло совсем другим чувством. Подавшись к Филиппу, он приглушенно спросил: — Как ты это терпишь? — Терплю что? — как прежде насмешливо срикошетил Филипп, но глаза его сверкнули: он все понял. — Ты ведь не хочешь такого внимания, — так же тихо проговорил Максим. Внезапная истина оглушила его, и в ушах зашумело, как после взрыва. — Ты просто переоделся для тренировки, а все уже представили, как имеют тебя. — Или я их. Добро пожаловать в мой мир, — бойкий тон еще держался, но сарказм из него пропал. Сам того не ожидая, Максим попал по больному. Аккуратно закрыв его шкафчик, Филипп привалился к дверце плечом. — А ты разве сам не делаешь то же? — Нет, я… — Максим не знал, какие слова подобрать. Он никогда не смотрел на него так. С такой омерзительной похотью. Он восхищался его телом, его чувственностью, непривычным эротизмом его жестов, тембра голоса, глубоких взглядов из-под изогнутых ресниц. Он не отождествлял этого совершенного в своей красоте Филиппа и Филиппа земного, которого можно хотеть таким низменным образом. Не зря же Максим не мог представить себя с ним в кабинке клубного туалета. А эти… — Я для тебя так же выгляжу, как они? Максим ждал ответа Филиппа с такой надеждой, словно от этого зависела вся его судьба. — Нет, не так, — наконец отозвался Филипп. Спесь отхлынула, будто прибрежная волна, и в тот же миг он показался Максиму более взрослым и зрелым. Даже глаза у него потемнели от беспечного серебра до таинственного полумрака. — Ты на меня смотришь, как художник. — Это как? — не понял Максим. Филипп дернул плечом: — Не знаю. Как будто тебе просто нравится смотреть. Но такого не бывает, поэтому смотреть и дрочить. — Мне нравится смотреть, — тушуясь, сознался Максим. — Но я не… — он огляделся по сторонам. — Ничего другого я не делал. Филипп недоверчиво сощурился: — Что ты чувствуешь к Тёме? — Я его люблю, — без колебаний сказал Максим. — А ко мне? В первом порыве Максим чуть не брякнул «Ничего», но это бы прозвучало грубо, а потому он себя сдержал и ответил: — Я хочу дружить с тобой. — Без секса? — уточнил Филипп. — Без. — Окей, — Филипп оттолкнулся от шкафчика и сделал шаг к выходу в тренажерный зал. — Давай попробуем. Из-за его самоуверенности вкупе с превосходной физической формой Максим был убежден, что он не напрягается в качалке, что тренажеры для него сродни танцевальному аксессуару, благодаря которому можно подать себя в более удачных позах, что тренировки для него просто развлечение, возможность лишний раз поиграть мышцами и потешить эго. Максим всерьез готовился к тому, что рухнет на беговой дорожке замертво после двух километров, а Филипп одарит его взглядом победителя, рассмеется и легко, как антилопа, полетит дальше трусцой. — Я тебе ставлю помедленнее, себе побыстрее, — Филипп деловито проверил фитнес-браслет и включил для себя и Максима режим шага. — Ты на дорожке когда-нибудь бегал? — Да не то чтобы, — пораженный такой внезапной сосредоточенностью, Максим забыл соврать что-нибудь попригляднее. Филипп кратко, но доходчиво объяснил ему что к чему. — Если станет плохо, жми сюда, — он указал на огромную красную кнопку под сенсорным экраном. — Вода твоя где? — Какая вода? — как придурок, аукнул Максим. — Ты вообще в курсе, что такое спорт? — Филипп закатил глаза и передал ему свою пластиковую бутылку. — Все, я включаю музыку. Если что, толкни меня. Особенно если что не так. Я бегаю пятерку, ты вряд ли пробежишь сейчас столько, поэтому, как закончишь, я сойду. Окей? И не дожидаясь, пока Максим соберется с мыслями, Филипп включил музыку прямо с фитнес-браслета и перешел на легкий бег. Давным-давно, в армии, Максим пробегал пять километров без труда, но последующие годы офисной стабильности сделали свое дело, и, когда счетчик Филиппа показывал «4 км», Максим едва перевалил за позорные «2». С грехом пополам преодолев третий километр, он решил, что на сегодня хватит, и от души порадовался, что Артем не видит его таким. Филипп бежал в прежнем темпе, загородившись музыкой, но Максим, который вернулся на шаг и теперь мог беспрепятственно оценивать его боковым зрением, заметил, что щеки у него слегка порозовели, а на лбу выступили мелкие капли пота. Откровение о том, что Филипп живой человек, который трудится и устает, было, конечно, смешным в своей очевидности, но в первый момент оно поразило Максима. — Фил, — он тронул его по оголенному плечу. Плечо было чуть влажным. Филипп выдернул наушник и улыбнулся через сорвавшееся дыхание: — Что, все? — Пока да. — Окей, — он перешел на шаг и взялся за поручни. — Трешку пробежал? Максим кивнул. — Ладно, сегодня у тебя детский утренник, — выключив дорожку, Филипп спрыгнул с нее и начал разминаться. — Но завтра ты у меня пятерку побежишь. — В смысле завтра? — осторожно переспросил Максим, сходя с дорожки. Филипп поглядел на него, как на дурачка, и усмехнулся: — А ты думал, это на один раз? Ни хрена, я из тебя сделаю нормального мужика для Тёмы. Максим открыл было рот, чтобы возмутиться, но Филипп уже поманил его за собой на тренажеры, невинно хлопнув ресницами: — Не благодари. И вот таким образом Максим внезапно приобрел личного фитнес-тренера и стал ходить в качалку едва не через день. Поначалу было тяжело. Его физическая форма действительно оставляла желать лучшего: от сидячего образа жизни он обрюзг, самые базовые упражнения давались ему с трудом, отдышка появлялась через километр легкого бега — в общем, Максим наконец разглядел недостатки, которые прежде игнорировал, и теперь недоумевал, как умудрился понравиться Артему таким, каким был до качалки. Тёма, настоящее золото, поддерживал любимого изо всех сил, каждый день подмечал, а вернее придумывал, какой-нибудь прогресс, но Максим в ответ только сильнее стыдился перед ним своей туши и активнее прибавлял скорость на беговой дорожке. Желание прийти в форму ради Тёмки, понравиться ему, по-настоящему понравиться, было отличным мотиватором. Да и Филипп держал Максима в ежовых рукавицах. Приспособиться к переключениям его множественных личностей удалось не сразу. Первое время на Максима находил ступор каждый раз, когда Филипп из саркастичной ветреной стервы вдруг становился внимательным тренером, а затем беспокоился, как мамаша, если видел, что чересчур загнал своего подопечного, и сыпал вопросами: «В глазах не мутит?», «В боку не колет?», «Мышцу не забило?», «Поясница не болит?» и конечно: «Где твоя вода?» Не ожидая от Филиппа такого профессионального подхода и заботы, Максим был приятно впечатлен. Никаких самоутверждений за чужой счет. Филипп явно не планировал соревноваться с заведомо более слабым соперником. Похоже, ему просто нравилось курировать, направлять и помогать. В качалке он ни с кем особо не общался, кроме Максима. И парни, и девушки сторонились его, считая слишком заносчивым, самовлюбленным и неприветливым. Филипп делал вид, что ему это параллельно и даже льстит, но на исходе первой недели тренировок Максим с умилением понял, что пляски с бубнами насчет «разоблачения» и «усовершенствования» не более чем прикрытие. Артем ходил в зал с соседкой Ксюшей — они вообще стали общаться гораздо чаще, чем раньше — и Филипп всего лишь нуждался в компании. С самого первого дня, на мгновение ощутив под пальцами выступивший на его коже пот, Максим не переставал поражаться его выносливости и работоспособности. Вместо красавчика-нарцисса, которому атлетичное тело подарено небесами просто так по воле судьбы, при более близком знакомстве Филипп оказался трудоголиком, который без конца занимается дома, шесть дней в неделю танцует в Театре русского балета, в единственный выходной ведет занятия по стрип-пластике и при этом старается ежедневно попадать в качалку. Пробежка на пять километров была для него стандартной разминкой, он мог отжаться сотню раз на кулаках и подтянуться раз двадцать, и штангу он, манерный мальчик в соблазнительной майке, тягал наравне с качками, но лилось с него при этом в три ручья и майку его после тренировки можно было выжимать. Максим ни разу не видел, чтобы Филипп отлынивал, сокращал подходы или ленился. Он не то что не жалел себя — он себя не щадил. Максим зря беспокоился, что не сможет противостоять сексуальности Филиппа во время тренировок. Именно тренировки позволили ему раскрыть Филиппа с новой стороны. Чем ярче проявлялись его трудолюбие, сила воли, ответственность и честность в работе, тем более земным и настоящим он казался Максиму. Его красота перестала быть сверхъестественным даром, Максим увидел ее причины, и, оттого что фантастическая красота все больше отождествлялась с реальным человеком и его работой над собой, влечение Максима к этой красоте сходило на нет. Сталкиваясь с Филиппом в кухне на Гривцова, Максим уже не прятал взгляд, теряясь, как вести себя с загадочным недосягаемым другом Артема. Он узнал про него чуть больше: это был трудяга Филипп, по праву вознагражденный за свои старания. Но даже хотя отношение Максима к нему и выравнивалось, Филипп оставался Филиппом, который в обычной жизни кривлялся и ехидничал не переставая. Максим возил его в качалку на своем «Солярисе», и по уровню напряга в салоне Филипп мог соперничать разве что со Светой. Основным раздражителем для него был стиль вождения Максима, который он считал «стариковским». Привыкший сидеть за рулем, Филипп весь измучивался на пассажирском, ерзал, вздыхал, протяжно стонал и чуть что бухтел Максиму под руку: «Полоса свободная, а ты еле тащишься», «Перестраивайся, тебя потом не пустят», «Ты знак там видел? Куда ты лезешь?», «Ну только не за автобусом!» Игнорировать его было непросто, и как-то раз, отвлекшись, Максим чуть не влепился в зад потрепанному седану. — Ты можешь просто заткнуться? — сквозь зубы процедил он, отмахиваясь от сигналивших ему водителей. — Если я заткнусь, мы вообще не доедем, — невозмутимо заявил Филипп и, вдруг ахнув: «Ты это мне, сука?!», показал проезжающей машине средний палец. Однако штурманские комментарии Филиппа причиняли Максиму еще не настолько сильную боль, как его музыкальный вкус. В самый же первый день, едва Максим негромко включил сборник рок-хитов двадцатого века, Филипп заявил, что слушать это не станет, и вырубил магнитолу. — Окей, — со вздохом смирился Максим. Они стали ездить в тишине. Иногда Филипп включал себе музыку в наушниках, а Максим, так и быть, на магнитоле. Казалось, компромисс достигнут, но однажды Филипп, опередив Максима, воткнул в магнитолу свою флэшку и выкрутил громкость на полную. В одну секунду бедный «Солярис» заполонило такой жуткой химозной синтетикой, что Максим от нее едва не задохнулся. — Другое дело! — Филипп опустил пассажирское стекло и выудил из бардачка свою же пачку сигарет, которую припрятал там «на всякий случай». — Что это за говно? — как можно вежливее поинтересовался Максим. — Сам ты говно, — оскорбился Филипп закуривая. — Ты что, не знаешь эту песню? — Да откуда я могу ее знать? Я такое не слушаю. — Ты в лесу живешь или где? — Филипп положил локоть на опущенное стекло и изящно выдохнул дым на улицу. — Она из каждого утюга играла. — Понятия не имею, — Максим бегло глянул в правое зеркало, а на самом деле на локоть, торчащий из окна. — Слушай, ты можешь убрать оттуда руку? — Зачем? ­— Филипп демонстративно стряхнул пепел на асфальт. — Затем что это опасно. — Там же нет никого. — А через пять секунд пролетит депутат на «Гелике» и отрежет тебе предплечье. — Тебе не насрать? — хмыкнул Филипп, делая новую затяжку. Локоть его при этом продолжал покоиться на стекле. Тут мимо «Соляриса» как назло пронесся Range Rover. Филипп не шелохнулся, а у Максима сердце перевернулось. — Убери, пожалуйста, руку, — еще раз попросил он. — Или я встану на аварийку. — Боже, да ты и правда за меня волнуешься, зайчик, — Филипп выдохнул дым через нос. Голос его неожиданно смягчился, будто подшипники смазали, и локоть примирительно втянулся обратно в салон. Максим хмуро покосился на своего пассажира, а тот вдруг усмехнулся, но совсем иначе, чем еще минуту назад, с какой-то затаенной добротой и ему одному ведомой нежностью, и, откинувшись на спинку сиденья, заорал вместе с колонками: — Твои глаза! Такие чистые, как небо! Но как бы он ни выделывался, ни провоцировал и ни издевался, его глаза, чистые, как небо, оставались печальными. Максим знал, в чем причина, но не решался о ней заикнуться, пока они с Филиппом не сошлись чуть ближе и пока однажды в середине мая Максим не свернул — как бы для удобства — объезжать пробку через Пески. — Давай не здесь, — тут же встрепенулся Филипп. До этого он полулежал на пассажирском сиденье, забросив правую ногу на приборную панель. В салоне играл один из клавирных концертов Баха. Филипп так доказывал, что у него есть вкус и он слушает не только русскую попсу. — Почему не здесь? — закосил под дурака Максим. — Через Третью Советскую самый короткий путь. — Здесь… — Филипп лихорадочно сочинял отговорку. — Дорожные работы. Я видел знак. — Ага, — кивнул Максим. — Фил, если ты так любишь этого парня, можешь просто ему позвонить. — Без тебя разберусь, — огрызнулся Филипп, выравниваясь на сиденье. Повисло раздраженное молчание, и фортепьянная музыка, бусинами раскатившаяся по салону, не смогла его заглушить. Максим исподволь наблюдал за Филиппом. Тот уставился в окно, дыша мелко и свирепо, точно нестрашный дракон из диснеевских сказок. Было очевидно, что поднятая тема для него болезненна. Максиму до чертиков хотелось взглянуть на этого загадочного Василя, укравшего сердце Филиппа за каких-то три апрельских дня. Что он вообще из себя представляет? Парень там явно неординарный, иначе такой, как Филипп, ни за что бы в него не влюбился. Что в нем такого исключительного и невероятного, что из всей толпы поклонников Филипп выбрал именно его да еще и страдает по нему уже целый месяц? Этот вопрос никак не давал Максиму покоя, однако, дергая струну, он и не догадывался, что так сильно заденет Филиппа по живому. Максим лишь раз видел Филиппа в минуту слабости. Тогда его сняли с главной партии в балете и он рыдал в подушку, не замечая ничего вокруг, пока не подействовали успокоительные. Сказать по правде, тот случай не убедил Максима в наличии у Филиппа чувств. Он наблюдал муки уязвленной гордости, раненого ЧСВ и непризнанного эго, но разве это доказывало, что Филипп способен проявлять человечность, переживать за кого-то кроме себя или, например, любить? Восприятие Филиппа у Максима начало меняться только в мае благодаря качалке. И вот сейчас Филипп неожиданно и как бы невольно раскрыл перед ним уязвимость. Полагая, что перешел черту, Максим хотел извиниться за любопытство и сменить тему, но Филипп приглушенно проговорил, будто клапан ослабили: — Я ему каждый день собираюсь позвонить с самого начала мая. Максим попридержал извинения. С ним что, откровенничают? Осознанно?.. Филипп не спросил, откуда Максим знает о Василе, хотя, с другой стороны, оба понимали, что источник утечки мог быть только один. — Почему не звонишь? — осторожно поинтересовался Максим, надеясь не спугнуть Филиппа наводящими вопросами. Тот глубоко вздохнул, продолжая смотреть в окно, за которым не спеша проплывали теснящиеся друг к другу дома на Третьей Советской улице. — Боишься, что он тебя пошлет? — предположил Максим. Филипп неуверенно кивнул. — Ну… — Максим включил поворотник, соображая, что бы посоветовать. — Его ответ в любом случае прояснит ситуацию. У тебя появится определенность. — Я никогда ни к кому не возвращался первым, — в голосе Филиппа прозвучали оттенки тоски, замешательства и робости. — И я наговорил ему всякого. Он меня не простит. — Ты так уверен? — Максим недоверчиво приподнял бровь. — Может, он сам с начала мая не решается тебе позвонить и ждет твоего первого шага. — А вдруг у него появился другой? — сдавленно пробормотал Филипп. — Я не хочу об этом знать. — Ну а строить догадки можно до бесконечности, — пожал плечами Максим. — Если ты наломал дров, то первый шаг все равно за тобой, а не за ним. Решайся. — Он не удалил меня из друзей в «Контакте», — с надеждой сообщил Филипп. — И что? — искренне не понял Максим. Эта фраза стала ошибкой. Еще секунду назад преисполненный доверия, Филипп изможденно застонал, сполз по креслу и закатил глаза: — Ну в смысле что?! Ты вообще знаешь, что такое «Контакт»?! — Причем тут «Контакт»? Филипп разочарованно махнул рукой: — Проехали. — Да погоди, — не унимался Максим. — Объясни мне как следует. Что это значит? Вы до сих пор общаетесь в «Контакте»? — Ты такой дед. На этом откровения кончились. Но Максима не отпускало. Поздно вечером, оставшись наедине с Артемом, он пересказал ему содержание этого диалога и наконец получил исчерпывающие объяснения: — Когда люди расстаются, они удаляют друг друга в «Контакте» и отписываются в Инсте. Если не удалились, значит, оба чего-то ждут. Оставили ниточку. Как можно этого не понимать, Макс, это же элементарно. — Век живи, век учись, — только и оставалось подытожить Максиму. У Филиппа все шло наперекосяк: отмена долгожданной роли в Театре, расставание с парнем. Артем здорово переживал за друга, следил, чтобы он как можно реже оставался в одиночестве, а, разлучаясь с ним ради Максима, без конца строчил ему сообщения. С одной стороны, такое активное, пусть даже виртуальное, участие Филиппа в их отношениях подбешивало. С другой стороны, искренние Тёмкины чувства, как-то: доброта, заботливость и сострадание, — очень трогали Максима. Ему нравилось наблюдать за тем, как Тёма опекает своего «старшего», на душе от этого становилось тепло. В конце мая Филиппу исполнялось двадцать четыре года, и это был отличный повод его порадовать. Максим поспрашивал Артема, чем Филипп увлекается помимо балета, и благодаря полученным сведениям довольно быстро выбрал подарок: два билета на мастер-класс одного питерского блогера, дизайнера и стилиста, которого Филипп прямо-таки обожал. После того интернет-серфинга Максиму еще долго выпадала контекстная реклама с модными показами, бутиками и помадами, но он был рад, что подарок придется к месту. За прошедший месяц Филипп перестал так сильно раздражать и возбуждать его, как раньше, заметно очеловечился в его глазах, да и за качалку Максим был искренне ему благодарен. Во второй половине мая он заметил реальный, а не придуманный любящим Тёмой прогресс: дышать на разминочных пробежках стало легче, к штанге добавилась пара дисков, подходы удлинились, и привычное отражение в зеркале постепенно приобрело более четкие, ровные и подтянутые очертания. Даже пресс наметился. — М-м-м, пока нет, — скептически качнул головой Филипп, когда Максим приподнял в раздевалке футболку, чтобы похвастаться результатом. А вот Артем решил использовать День рождения по максимуму и ударить по меланхолии друга тяжелой артиллерией. — Машина?.. — медленно повторил его идею Максим. — Серьезно?.. Они сидели на пушистой искусственной лужайке Новой Голландии, уплетая китайскую лапшу из бумажных коробочек. Погода в мае стояла удивительно дружелюбная, потому, если удавалось, Максим сбегал на обеде из душного офиса, мчал от Обухово в центр города и проводил немного времени с Артемом. Они брали капучино и американо в той самой кофейне, где познакомились, в их кофейне, как они оба теперь говорили, и отправлялись бродить по близлежащим улочкам либо прыгали в «Солярис» и уезжали в другой район — куда захочется и куда успеют. Маленький остров Новая Голландия, превращенный после долгого периода разрухи в уютное пространство для прогулок и отдыха, стал одним из их любимых мест. Здесь они усаживались прямо на траву и наслаждались весенним ветерком и солнцем среди таких же разнеженных от тепла гуляк. — Ему нужна своя машина, — настаивал Артем. — Он постоянно катается на каршеринге. Он сам однажды предложил мне подарить ему машину на День рождения. Правда, это было в шутку, но все равно, — в сторону добавил он. — Если это не приведет его в норму, то я и не знаю, что еще сделать. — Ты вообще представляешь, сколько стоит автомобиль? — ненавязчиво поинтересовался Максим. После того, как Артем, точно какой-нибудь папик, с беспечной легкостью оплатил его электронные барабаны, Максим старался не касаться вопроса материального благополучия семьи Елисеевых и молча откладывал из зарплаты долг. Артем не любил афишировать наличие у него банковского счета, на который регулярно поступают такие суммы, что работу в Театре можно назвать простым хобби для души. Про свою семью и отношения с близкими Артем даже не заикался. Максим никогда не видел, чтобы он звонил родителям или переписывался с ними. Имя Марата Цепакина, потенциального опекуна, про которого Максим читал в Сети, также не звучало. Создавалось впечатление, что семья Артема — это Филипп и деньги из США, и Максим пока не понимал, в какой степени сложившаяся ситуация беспокоит Тёму, чтобы заговорить о ней. А заговорить очень хотелось. — Я потяну автомобиль, — убежденно заявил Артем, но, поразмыслив, добавил: — Если отец спросит, скажу, что купил для себя. Но он не спросит. Ему насрать. Сердце подскочило прямо в горло, и оттого Максим замешкался с вопросами, которые тут же закрутились на языке. Появился момент, чтобы прощупать почву и хоть слегка ослабить замок на запретной теме, но Артем сообразил, что паузу нужно заполнить первым, и перевел разговор в другое русло: — Ты мне поможешь выбрать нормальную тачку? — Какой бюджет? — Максим отстраненно перемешал лапшу палочками. Артем отозвался не сразу, и молчание его прозвенело благодарностью за то, что Максим сдержался от личных вопросов. — Думаю, в районе трех, — наконец ответил Артем, задумчиво поворошив блестящие на солнце кудри. — Трех? — свел брови Максим. — В смысле трехсот тысяч? — Нет, трех миллионов, — Артем поправил его с такой потрясающей наивной непосредственностью, что Максим в ответ лишь проглотил лапшу и кивнул. В ближайшие несколько дней Максим накидал Артему варианты, стараясь, чтобы мысли типа «Тачка за три ляма», «Просто так на День рождения», «Подбодрить друга» и «Пиздец» звучали в голове не слишком громко и, уж тем более, не прорвались как-нибудь ненароком в речь. Артем плохо разбирался в автомобилях, а потому Максим в общих чертах расписывал ему плюсы и минусы потенциальных подарков, хотя для него, офисного планктона с «Солярисом» и типовой однушкой в Девяткино в ипотеку, у машин за три миллиона минусов не существовало априори. Артем слушал очень внимательно, что-то переспрашивал, сравнивал, советовался, но в итоге главным критерием его отбора стало абстрактное внутреннее чутье, «подойдет» Филиппу машина или «не подойдет». Например, Филиппу почему-то не подходили седаны и автомобили белого цвета. Максим решил в это не углубляться. Наконец Тёмин выбор пал на серебристый Land Cruiser Prado, и, хотя стоил он в салоне, мягко говоря, чуть дороже, чем позволял бюджет, Артем решил, что именно этот автомобиль идеален для Филиппа. В течение всего процесса оформления сделки Максим старался делать вид, что ничего необычного не происходит, но, изредка сталкиваясь взглядом с менеджером салона, видел отражение своей же ошеломленной растерянности среднестатистического россиянина: «Девятнадцатилетний пацан покупает тачку за четыре с половиной миллиона». Артем был счастлив до небес, уверенный, что автомобиль, как волшебная палочка, излечит его друга от затяжной хандры, но… — Ты блять в себе, нет? — именно этими словами начался День рождения Филиппа. Вместо веселых поздравлений и дерганий за уши в антураже воздушных шаров, которые Рома и Ксюша тайком надували накануне, квартира на Гривцова все утро сотрясалась скандалом. Филипп не то что не принял от Артема ключи — он даже трогать их боялся, будто на ключи наложили проклятие, заставляющее человека платить кредит до конца своих дней. — Ты чем думал, когда это покупал?! Ты понимаешь, насколько это неуместно?! Решил напомнить всем, что ты мажор?! — Филипп в бешенстве носился по квартире, не переставая поносить Артема на чем свет стоит, пока Максим не выдержал и не вмешался: — Это подарок от чистого сердца. Можно просто поблагодарить и отказаться, если машина для тебя перебор. — Машина для меня перебор! — рявкнул Филипп, с грохотом хлопнув дверью комнаты. Некоторое время в квартире было тихо, как на кладбище, а затем откуда-то из глубины, исподтишка прозвучал растерянный комментарий Паши, обращенный, скорей всего, к находившемуся рядом Роме: — Не, ну ему нужна тачка, но «Крузак» и правда перебор. Это стало последней каплей. Сидевший за кухонным столом Артем отвернулся от Максима и, закрыв лицо руками, обессиленно ссутулился. Наверное, это тоже любовь: утешать, ободрять и оправдывать, даже если в душе ты поддерживаешь другую сторону конфликта. В первом порыве Максим хотел пойти к Филиппу и без лишних слов разбить ему лицо за то, как он ведет себя с лучшим другом, а на обратном пути заскочить к Паше, чтобы расквасить нос и ему, но, когда начальная ярость схлынула, Максим решил, что бить людей в праздник не лучшее решение, и просто остался с Артемом. «Нужно было отговорить его, вразумить, — не переставал корить себя Максим, осторожно поглаживая хрупкие плечи. — Какого черта я потакал девятнадцатилетнему мальчишке?!» Максим был уверен, что Филипп обрадуется дорогущей тачке, с гордостью сядет за руль и будет кататься в Театр и по всем своим делам, хвастаясь каждому встречному-поперечному, что у него аж целый новый «Крузак». — Я такая сволочь, — убито прошептал Артем. — Фил бы никогда не принял машину. Это унизительно. Я ненавижу вспоминать о разнице в наших доходах. А тут сам… Как будто ткнул его лицом… — Тём, перестань, — Максим бережно привлек его к себе и, опустив его голову себе на плечо, начал поглаживать по напрягшейся узкой спине. — Ты и не думал ни о чем подобном. Ты переживал за него и хотел порадовать. — Я вечно все порчу. — Глупости, — Максим коснулся губами лохматой макушки, чувствуя, как Артем комкает ткань рубашки у него на лопатках. — Фил остынет и поймет твои мотивы. Все хорошо. — Я веду себя как мажор. Избалованный сынок олигарха. Трачу деньги на ветер. — Кто вбил тебе в голову этот бред? — Никто, — буркнул Артем. — И так все ясно. Но Максиму было ясно лишь то, что Артем повторяет осуждения, которые наверняка не раз слышал в свой адрес от окружающих и в первую очередь, очевидно, все от того же Филиппа. — Я никогда не замечал, что ты избалованный или испорченный деньгами, — заговорил Максим в надежде переубедить Артема. — Если бы ты вел себя как мажор, у нас бы точно ничего не вышло. Я простой чувак, я ненавижу понты, — Максим заправил ему за ухо прядь волос. Боже, как он любил его волосы. — Большинство людей покупают настольную модель «Крузака», чтобы подбодрить друга, а ты можешь купить, ну, сам «Крузак». Но причины-то для покупки одни и те же. Ты не сволочь, и ты уж точно не хотел унизить Филиппа тем, что он на такую машину никогда не заработает. — Может, и заработает, — проворчал Артем в защиту друга, а после отрезал: — Ни одной копейки у отца больше не возьму. Максим улыбнулся: — Настолько радикально? — Да. — Может, хоть одну копеечку? — Ни одной. — Ну копеюшечку. — Макс, — голос Артема потеплел, и Максим с облегчением выдохнул. Поелозив для удобства, Артем сел так, чтобы обеими руками обнимать Максима за талию, и пустился в откровения, каких Максим от него еще не слышал. — Я привык, что отец меня содержит. Привык, что о деньгах не нужно заботиться. На совершеннолетие родители подарили мне квартиру на Крестовском. Я жил там какое-то время, а потом… Максим даже дышать перестал. — … у меня нет близких в той среде, — перепрыгнул на новую мысль Артем. — Мать с отцом и Марат каждый день вертятся в люксе, для них роскошь — норма. Но меня в Вагановке по-другому воспитали, и среди друзей я всегда видел другое. Мой мир не тот, в котором живет моя семья. И мне вечно приходится переключаться между семьей и тобой, Филом, всем, к чему я привык. Иногда я путаюсь и получается, как с этим блядским «Крузаком», — Артем безысходно качнул головой. — Хорошо, что меня быстро ставят на место. — Расскажи мне про Марата, — очень спокойно попросил Максим. От такой внезапной остановки на семейной теме Артем застыл и заметно напрягся, будто в попытке поймать за хвост свои вспорхнувшие слова и выдернуть лишнее перышко. По лицу его пролетела паника, ужас непоправимого, он глотнул воздуха для ответа, но так и не смог ничего сказать. — Кто такой Марат? — мягко подтолкнул его Максим. — Ты никогда его не упоминал. Он сдерживал себя как мог. Хотелось схватить Артема за плечи и бешено трясти, пока вся правда о Цепакине не вывалится наружу. «Он к тебе приближался?!», «Ты с ним общаешься?!», «Чем он занимается?!», «Ты в курсе, что он криминальный авторитет?!» — вот что рвалось наружу. — Марат друг моего отца, — сухо пояснил Артем, и этого тона было достаточно, чтобы тревога Максима зашкалила до небес. «Молчи, молчи, молчи, — твердил себе Максим, инстинктивно прижимая Артема ближе, как будто Цепакин уже стоял в кухне и собирался его забрать. — Нельзя подавать виду. Нельзя его спугнуть». — Ты его так зовешь, Марат, будто вы очень близки, — продолжил осторожничать Максим. — Он… участвовал в моем воспитании, да, — подтвердил Артем. — Вы часто видитесь? — Сейчас нет, — Артем мотнул головой. — Я стараюсь быть сам по себе. — Он в Питере живет? — каждый вопрос был выдохом внутрь воздушного шара Тёминой подозрительности, и Максим напряженно ждал хлопка перед самым носом. — Он уехал в Штаты к отцу на майских праздниках, — сообщил Артем. — Не знаю, когда вернется. Где-то в июне. Как дела пойдут. Они там заключают один договор. Максим быстро прикинул, что спросить дальше. Сжимавшие Тёму руки начали холодеть от нервного возбуждения. — Получается, что с Маратом ты общаешься больше, чем с отцом, — произнес Максим, как бы продолжая цепочку наблюдений. Ему очень не нравилось, куда вьется эта цепочка. — С отцом я вообще не общаюсь, — посуровел Артем. — Ну, раз в полгода. — А мама? — С мамой созваниваюсь на выходных. Она тоже почти не бывает в России. Максим тяжело вздохнул: «Тёмка…» и, потянувшись к нему, поцеловал в щеку. — Родители у тебя, конечно, классные, — Максим разыграл недоумение, хотя услышанное не стало для него новостью. Безразличие отца и матери полностью подтвердилось. Теперь нужно было выяснить реальную степень близости Цепакина к Артему и масштабы «опекунства». — Хорошо, что Марат не бросил тебя одного и ты мог обратиться к нему, пока родители за границей, — Максим решил притвориться простаком. — Может быть, мне стоит с ним познакомиться, когда он вернется? Этим вопросом он хотел проверить реакцию Артема, и реакция не заставила себя ждать. — Да при чем тут это вообще?! — Артем с нешуточной силой отпихнул Максима от себя и яростно взъерошил рассыпчатые кудри. — Я просто хочу узнать о тебе побольше, — Максим незаметно сжал и разжал кулаки, а то руки прямо чесались трясти Артема и требовать объяснений. Почему его так передергивает при упоминаниях Марата? Как этот мудак нагнал на него такой страх? Что если Тёма в курсе криминальных похождений Цепакина? Что если мальчик стал свидетелем противозаконных махинаций? Что если при нем пытали или убили человека?.. — Я был бы не против познакомиться с кем-то из членов твоей семьи, — стараясь сохранять прежний наивный тон, настаивал Максим. — Семья — это важно и… — Моя семья — богатые выродки! — взорвался Артем. — Я не хочу их даже обсуждать и, уж тем более, знакомить тебя с ними! — Ладно-ладно, я понял, — немного ошарашенный вспышкой эмоций, Максим все-таки пошел на попятный. Придется искать обходные пути, чтобы добиться правды о Марате. — Прости, пожалуйста, — опомнившись, Артем примирительно тронул Максима по руке. — Я просто… — тонкие пальчики сжались, ища поддержки, и Максим заключил их в свои ладони. Голос у Артема подрагивал. — Меня бесит, что семья все равно на меня влияет, как бы я ни старался жить по-своему. Это для них нормально дарить друг другу машины, а не для меня. Когда я веду себя, как они, все становится дерьмом. Я хотел как лучше, а в итоге сделал больно родному человеку в его собственный День рождения. Он совсем расстроился из-за этого злосчастного «Крузака», и Максим хотел уже пускаться в новые неуклюжие утешения, как вдруг сбоку тихонько позвали: — Тём… И Артем с Максимом одновременно обернулись. Неизвестно, как долго Филипп стоял под аркой в своем шелковом леопардовом халате, слушая разговор, но последний печальный монолог Артема определенно достиг его ушей. Глядя на друга растроганно и виновато, Филипп прошел к нему вглубь кухни, взмахнул полами халата, как крыльями, и уселся рядом. Максиму пришлось подвинуться. — Я такой дебил, Тём, — Филипп погладил его по волосам, точно маленького. — Я очень-очень благодарен тебе за подарок, пусть даже я его не приму. Все нормально. Артем, и без того разбитый, осунулся еще сильней. — Ну Тёмка, ты чего… — Филипп взял его лицо в ладони и вздохнул с сочувствующей нежностью. — Я ценю твой жест, правда. У меня даже в голове не укладывается, что ты на меня потратил, сколько, четыре с лишним миллиона? — Дело не… — Конечно, родной, — Филипп не дал Артему договорить и заключил его в объятия. — Я тогда ляпнул про машину, а ты запомнил и решил, что меня это порадует. — Угу. — Мой хороший… — Филипп начал утешительно поглаживать его по спине и в полтона что-то приговаривать, пока Артем, сбиваясь, объяснял ему свои и без того понятные мотивы. Они так углубились в момент примирения, что Максим почувствовал себя лишним и тактично ушел из кухни. Артем с Филиппом даже не заметили, а Максим до самого Тёминого возвращения в комнату не переставал удивляться полнейшему отсутствию ревности к человеку, который безо всякого стеснения обнимает его парня и зовет его разными милыми прозвищами. Филипп был, конечно, распиздяем, но странным распиздяем, потому что Максим ему доверял: и в своих тренировках, и в заботе об Артеме. Именно поэтому Максим задумался о том, чтобы спросить Филиппа о Марате. Вдруг он прольет свет на отношения Тёмы с опекуном? Вдруг у него тоже есть подозрения, что Тёму надо спасать, и он подтвердит, что Максим не параноик? Но когда Филипп помирился с другом и вновь забегал по квартире в леопардовом халате, принимая поздравления и радостно зовя всех «Сучечки дорогие!», Максим решил немного повременить и найти более удачную минуту для обсуждения с ним своих, возможно пустых, тревог по такому серьезному вопросу. Новенький серебристый «Ленд Крузер» стоял во дворе, поблескивая на солнце, точно коллекционная монета. Проходя мимо, Филипп, как ни сдерживался, все-таки стрельнул в него глазами и тоскливо вздохнул, чем от души повеселил открывавшего «Солярис» Максима. — Чего смеешься? — улыбнулся Артем, дергая за ручку пассажирской двери. — И хочется, и колется, — Максим кивнул на Филиппа. Артем пристыженно втянул голову в плечи: — Мне так стремно, просто жуть. Как и большинство праздников, День рождения Филиппа балетным предстояло провести в Театре, а потому, плюхнувшись за руль, Максим привычно ждал отправления их маленького кортежа. Тёма пристегивал ремень безопасности. Паша, Рома и Ксюша усаживались в черную «Киа Рио». А вот Филипп, который по утрам довольствовался задним сиденьем «Соляриса», мешкал. Поначалу Максим решил, что он любуется «Крузаком», который ему так и не достанется, но Филипп довольно быстро от него отошел и приблизился к припаркованному рядом черному «Майбаху», откуда в ту же секунду выпрыгнул высоченный смазливый Кен с уложенной гелем прической и такой белозубой рекламной улыбкой, что на фоне смуглой тонировки его кожи это выглядело жутковато. Парень энергично засуетился вокруг Филиппа и вдруг вытащил с заднего сиденья «Майбаха» огромный, штук на сто, букет красных роз. — Это что еще за пидор? — закономерно поинтересовался Максим. Артем скривился: — Это Влад. — Какой еще Влад? Ты мне говорил только про Василя. Следующего взгляда Артема хватило, чтобы Максим осознал всю наивность и неуместность своей фразы. — Это парень из студии танцев, где Фил ведет стрип-пластику, — пояснил Артем. — Чувак ходит на стрип-пластику?! — вытаращился Максим. Красавчик Влад тем временем торжественно вручил Филиппу цветы, которые тот принял с заметной неохотой. — Он тренер по зумбе, — развеселился Артем. — Что такое зумба? — Максим потерянно свел брови. — Так, не надо, не отвечай, я не хочу этого знать. Артем прыснул и тут же полез на айфоне в Youtube, чтобы заняться просвещением своего отставшего от жизни мужчины. Стоя возле «Майбаха», Влад-тренер-по-зумбе тараторил поздравления, а Филипп с охапкой роз слушал его и улыбался отрешенно и явно натянуто. — Они дружат или как? — спросил Артема Максим. — Не похоже, что Филипп ему рад. — У них странные отношения, — отмахнулся Артем. — В основном, они просто спят. — А, ну ясно, — Максим пожал плечами и переглянулся с Пашей за рулем «Киа Рио», который указал на Филиппа и выразительно провел пальцем по горлу. Максим усмехнулся. Закончив со словесной частью поздравлений, Влад широко оскалился и подался вперед, но объятий не случилось: едва пальцы Влада приблизились к талии Филиппа, как тот вывернулся ужом и, отшагнув, ограничился сдержанной благодарностью. — Ого, он ему и правда не рад, — прокомментировал Артем. Прежний гипертрофированный восторг Влада сменился разочарованием от столкновения с реальностью. Пацан понурился и сунул руки в карманы. Сжалившись над ним, Филипп все-таки снизошел до худо-бедно развернутого ответа, но коснуться себя не дал, даже когда Влад снова воодушевился и попробовал хотя бы пожать его руку. Простившись с горе-поклонником, Филипп развернулся и стал удаляться от него завораживающей гордой походкой. И вот тут бы ему, недосягаемой диве, грациозно сесть в новый «Ленд Крузер» и выжать газ, но увы: пришлось ограничиться «Солярисом». — Все, с меня хватит, — Филипп швырнул розы на заднее сиденье и плюхнулся следом. — Тошнит от этих уродов. — Ты чего? — Артем поднял от айфона удивленный взгляд в зеркало заднего вида. — Эти суки даже поздравление с Днем рождения используют как предлог для секса, — Филипп так размашисто хлопнул дверью, что у Максима сердце екнуло за «Солярис». — Почему сраного Влада я вижу каждую неделю, а человека, который мне реально нужен… Тут он осекся, шумно втянув носом воздух, и Артем крутанулся к нему: — Фил… — Я все, — взмахнул руками Филипп. — Я пытался. Честно. Я пытался как лучше. Ты знаешь, что я пытался. Паша гневно посигналил из «Киа Рио», видя, что Максим не заводит «Солярис». — Я так больше не могу, — Филипп откинулся на спинку сиденья. — Мне надо увидеть его хотя бы раз. Просто сказать ему… — он беспомощно глянул на Артема. — Просто что-нибудь ему сказать. — Звони, — вырвалось у Максима. Филипп достал телефон. — Может, лучше все обдумать? — забеспокоился Артем. — Чтобы это было не на эмоциях. Завтра, например. ­— Я не буду ждать до завтра, — Филипп полез в список контактов. — Тогда хотя бы до вечера? — не сдавался Артем. — Фил, ты можешь все испортить, если позвонишь ему сейчас просто так. Надо придумать, что сказать. Нужны правильные слова. Нужен какой-то повод. — Повод в том, что я люблю его и он мне нужен! — Филипп швырнул телефон прямо в букет роз и обессиленно сполз вниз по сиденью. — Твою мать… Паша завел мотор, кивнул Максиму и медленно поехал со двора вслед за «Майбахом». — Если у него кто-то есть, я их обоих прикончу, — выплюнул Филипп. — Меня аж трясет всего, когда я об этом думаю. — Давай так, — Артем ласково взял его за руку. — До вечера решим, что ты ему скажешь. Ты остынешь за день и позвонишь, окей? — Как я блять так умудрился?! — Фил… — Артем улыбнулся с такой нежностью, что Максим сразу растаял. Еще с минуту Филипп молчал, размашисто и яростно дыша, после чего наконец сдался: — Ладно. — Все нормально, — Артем еще раз погладил его по ладони. — Все люди влюбляются. Ты справишься. И тут Филипп выдал фразу, которую Максим запомнил еще надолго: — Чувствую себя жижей. Он отметил День рождения прямо в Театре: проставился где-то между репетициями. Праздновать с близкими он отказался. Он вообще куда-то пропал, и все обитатели квартиры на Гривцова провели вечер за своими делами. На вопросы Максима, как дела у именинника, Артем загадочно отмалчивался и только во втором часу ночи, когда они уже лежали в постели, без лишних объяснений показал пост, с полчаса назад опубликованный в Инстаграме. На черно-белом снимке были запечатлены кисти рук поверх мягкого волнистого фона, наверное, одеяла или пледа. Одна рука определенно принадлежала Филиппу, она покоилась снизу, а сверху ее бережно накрывала другая: сплошь испещренная узором, в котором над костяшками пальцев тугие линии сплетались в слово NADRYW. Вместо подписи было два смайла-сердца: черное и белое. — Он не боится выставлять в общий доступ такие фотки? — скептически поинтересовался Максим. Артем усмехнулся: — А татухи тебя не настораживают? — Да сейчас у каждого второго татухи, — отмахнулся Максим. — Подумаешь, ладонь забил. — У него еще рукав, на шее татуха и на груди. — А, вот как, — изменил тон Максим. ­— Тогда это уже серьезно. — Думаешь, он ему не пара? — Артем нахмурился и посмотрел на Максима с прицельным вниманием, будто хотел, чтобы тот разрешил дилемму века. — Не пара из-за татух? — удивился Максим. — Нет, он вообще какой-то… — Артем бросил фразу на полуслове и смутился. — Блин, я ужасный человек, так нельзя. Фил счастлив, это главное. — Не переживай, — Максим ободряюще погладил Артема по спине и еще раз взглянул на фото, трогательно-невинное, но в то же время интимно-волнующее. — Скоро сами все выясним. — Хоть бы этот Василь оказался вменяемым, — со вздохом взмолился Артем. В следующий раз Максим увидел Филиппа через пару дней во время завтрака на Гривцова, и это был другой Филипп. Вечная аура недовольства развеялась напрочь. Легкий и счастливый, Филипп порхал по квартире бабочкой, сиял лучше светильника, что-то мурлыкал себе под нос, со всеми нежничал, Максима звал исключительно «Котик» и добровольно заварил для него чай с ароматными травами. Он не выпускал из рук айфон, бросался проверять уведомления при малейшем писке, а, увидев сообщение от желанного контакта, прикусывал нижнюю губу и быстро-быстро строчил ему ответ. Артем как мог прятал улыбку в кружке чая и старался не слишком явно переглядываться с Ромой и Ксюшей, которые полностью разделяли его умиление и радость за друга. Максим в нетерпении ждал, когда же Филипп представит им своего избранника, который наделал столько шума одним своим отсутствием, однако Василь не торопился присоединиться к общей компании. Начался июнь, а его так никто и не видел, хотя, выходя среди ночи из комнаты Артема, Максим пару раз замечал у входа чужие потрепанные «найки». Меньше всего, конечно, Максим предполагал, что такой, как Филипп, влюбится в одиночку, будет приводить его к себе тайком и тщательно прятать отношения от друзей, в том числе и от Артема, но, с другой стороны, разве у Филиппа хоть что-то бывает просто и предсказуемо? Одноактный балет французского постановщика Леона Ифре, нудевший на экране айфона, давно кончился, но ни Артем, ни Максим этого не заметили, задремав. В комнате было свежо. Ласковый ветер шелестел прохладой, и занавески колыхались, тревожа контур золотого купола Исаакиевского собора, как рябь тревожит отражение на водной глади. Вечер еще не сгустился, воздух разморило леностью, и сполохи солнечного света уже не прыгали по стенам бойкими зайцами, а гладились нежно, как кошки. Вдруг комнату прошибло звоном. Максима дернуло из сна в реальность, он резко распахнул глаза: — Какого… Оконные стекла дребезжали. Кружка на столе вибрировала, и ложка в ней мелко звякала о керамический край. Взбудораженный, Артем поднял голову у Максима с груди. Звук не умолкал. Как толчки крови по артериям, он бился гулко и методично. — Какого хрена? Соседи, что ли? — рассеянно пробормотал Максим. Артем свел к переносице брови, прислушиваясь, и тут все понял. Издав мученический стон, он обессиленно рухнул лбом обратно на Максима, а затем, под долбящую бочку, перекатился на спину: — Боюсь, это к нам.