Grand Pas

Песня к главе: Григорий Лепс - Я поднимаю руки

— Итак, Шерлоки, что мы имеем? — Филипп уперся руками в столешницу и выразительно оглядел сидящую напротив него троицу. Рома напряженно хмурил брови, Артем ковырял вилкой в салате, Паша грыз морковь. В центре кухонного стола лежала карта расследования: ватман А3, на одном краю которого был нарисован схематичный человечек с подписью «МУЖИК», на другом краю – пакет с подписью «ПАКЕТ». Два объекта соединялись красной ниткой-мулине. — Опиши еще раз, как он выглядел, — попросил Рома. — Я его толком не разглядел, — Артем разочарованно повел плечами. — Повыше меня, где-то лет тридцать, плюс минус, широкий в плечах, крепкий такой, может, в качалку ходит. Одет в черное пальто, с виду приличное, но не брендовое, с серым кашне. Ехал, наверное, с работы: у него были костюмные брюки и строгие ботинки. Волосы у него были темные, немного взлохмаченные, ему это очень шло, а лицо такое... ну... — Артем на секунду замялся, — открытое, беззлобное, но мужественное. Высокий лоб, широкие скулы, щетина аккуратная.... — Да ты его вообще не разглядел! — хохотнул Паша. — Короче, он был похож на Криса Пратта, так? — подытожил Филипп. — Ну... — Артем качнул головой. — Не совсем Крис Пратт. Скорее, Джоэл Эдгертон. — Да они ж одинаковые, — Паша закатил глаза. — Кто такой Джоэл Эдгертон? — осторожно поинтересовался Рома. — Он играл в «Великом Гэтсби» мужа той героини, в которую был влюблен Ди’Каприо, — терпеливо объяснил Паша. — Это тот, который с усами? — Ну да, который злобный. Филипп тем временем взял черный маркер и под надписью «МУЖИК» уверенно вывел «КРИС ПРАТТ». — Этот мне нравится больше, — с такими словами он припечатал маркер обратно к столу. Вопрос с прототипом был закрыт. Время на кухонных часах давно перевалило за полночь, но они все не могли разойтись. Слишком уж волнующая история приключилась с Артемом. Когда он рассказал о случае в метро и продемонстрировал друзьям многострадальный пакет, то каждый захотел внести свой вклад в развитие событий, начались бурные обсуждения, и вскоре Артем вообще пожалел, что не сдержал язык за зубами. Нужно было оставить эту необыкновенную минуту себе и не выносить на всеобщее обозрение, чтобы теперь ее не разрывали на части. — В смысле ты хотел отдать ему пакет?! — у Филиппа чуть глаза из орбит не вывалились, когда получасом ранее Артем закончил свой рассказ. — Ты совсем уже?! А если бы он забыл свой пакет нарочно и там была бомба?! — Да какая еще бомба?! — всплеснул руками Артем. — Фил, не нагнетай, — Паша достал нож и принялся скоблить им тщательно вымытую морковь. Рома разливал по четырем чашкам терпкий чай с бергамотом. — Тёма, ты голодный? — спросил он. — Если хочешь, у нас остался овощной салат. Еще есть йогурт. Клубничный и простой. — Вообще-то, — не отступился Филипп, — когда какой-то мудозвон забывает на станции метро пакет, всю станцию закрывают. А ты, значит, просто схватил этот пакет и метнулся следом. Офигенно. — Но ведь ничего не случилось, так? — Артем начал раздражаться. — Он всю дорогу разглядывал виниловую пластинку, которую достал из пакета. Там что-то ценное для него. Спасибо, Ром, — Артем придвинул к себе тарелку с салатом. — Паш, дай мне вилку, пожалуйста. — Так ты даже не посмотрел, что там внутри?! — изумился Паша, выдвигая ящик со столовыми приборами. — Ну... — Артем перевел вопросительный взгляд на Филиппа, ища поддержки, но тот сверкнул в ответ дымчатыми глазами, закинул ногу на ногу и начал агрессивно качать голенью. — Я решил, что это не этично. Ну то есть... Там же явно что-то личное. — Может, там его паспорт, или права, или еще какие-то зацепки, — Паша водрузился на стул и потянул к себе за талию Рому, которого иначе было не оторвать от кухонной возни. — Блин, Тём, ты как тупой, честное слово. — Я вышел на «Сенной», подождал немного, думал, он догадается и приедет за мной следующим поездом, — Артем посматривал на Филиппа, который к качанию ногой добавил разглядывание ногтей на случай, если еще не поняли, что он сердится. — Его все не было и не было. Тогда я вернулся на «Техноложку», поискал его и внизу, и наверху, бесполезно. Видимо, он просто уехал. — Ну понятно, тоже тупой, — заключил Паша. — Так, дай сюда, — Филипп вдруг подскочил с места, схватил пакет из «Л’Этуаля», который стоял у ножки стула Артема, и бесцеремонно вывалил содержимое на кухонный стол. Увидев, что внутри, все на минуту притихли. Затем единогласно решили, что хозяина нужно разыскать. — Почему нельзя просто отнести пакет в бюро находок? — предложил Рома после того, как Филипп поставил жирную точку в деле Криса Пратта против Джоэла Эдгертона. — Наверняка бюро находок до сих пор существуют. Будь я на месте этого мужчины, я бы первым делом подумал про бюро находок. — Поддерживаю, — кивнул Паша. — У метро есть стол находок. Ксюша там как-то нашла свои ключи от квартиры. О, вон, кстати, Ксюша. — Вы че, всё еще не спите? — последний обитатель их коммуналки и единственный женского пола, Ксюша лениво прошаркала в пижаме к холодильнику и вытащила оттуда кефир. — Завтра прогон «Лебединого» с утра, вы там, между прочим, танцуете. Кто-то, между прочим, в главной партии. — Ой, это же я, — Паша обратил лучезарную улыбку к мгновенно помрачневшему Филиппу. — Скотина, — прошипел тот сквозь зубы. Паша хотел огрызнуться, но Рома предупредительно тронул его ладонь. Вопрос о том, как Филиппа бесят любые напоминания о недостигнутых амбициях, поднимался в этой квартире уже сотню раз. На полусонную Ксюшу история Артема не произвела впечатления. Подруга посоветовала отнести пакет в бюро находок и благополучно скрылась с кефиром в недрах коммуналки. — Я вот тоже, если честно, не вижу других вариантов, кроме бюро находок, так что для меня тема исчерпана, — Паша поднялся со стула и потянул за собой Рому. — Пойдем, солнце, у нас с тобой еще одно дело перед сном. — Бля, а можно не всех посвящать в ваши дела? — крикнул им вдогонку Филипп. Паша послал в ответ воздушный поцелуй, после чего увел Рому в комнату. Перед тем, как дверь захлопнулась, Рома успел пожелать оставшимся Филиппу и Артему спокойной ночи. Пару минут на кухне клубилась тишина, замешивалась и утрамбовывалась, как тесто, раскатываясь по кухонному столу и самодельной карте расследования, а затем Филипп произнес: — Я думаю, ты прав насчет этих пластинок. Голос его теперь был приглушенным и ровным и оттого совсем не походил на обычную театрализованную манерность. Артем любил Филиппа таким — настоящим. — Предложение ребят логично, — со вздохом отозвался Артем, — но я не представляю, как отдам теткам из бюро находок такие ценные вещи. Я как бы в ответе за другого человека и важную часть его жизни. Понимаешь? Он с надеждой посмотрел на Филиппа, и тот чуть улыбнулся: — Понимаю. — Нужно найти этого мужчину самим. — Найдем, — Филипп привычным жестом потрепал Артема по кудрявой шевелюре и легко поднялся на ноги. — Все, пора в кроватку. У тебя завтра важный день. Артем задумчиво кивнул и помог Филиппу убрать со стола посуду. Ночью ему не спалось. Он сидел на паркете своей полукруглой комнаты, обложившись виниловыми пластинками, аудио— и видеокассетами, плакатами, значками и напульсниками и, все пытаясь заглушить голос совести, листал мягкие потрепанные блокноты с текстами песен на английском языке, нотами, рисунками и стихотворениями. Трехчастное венецианское окно — самое большое и роскошное во всей их коммуналке — пропускало в комнату синюшный ночной полумрак, который, смешиваясь с желтизной светильника, пачкал страницы рыжей грязью. По мере чтения в душе у Артема зарождалось теплое умиление. Темы стихотворений, в основном о смерти и отверженности, выбранные рифмы, в основном на глаголы, и даже почерк, в основном кривой и с орфографическими ошибками, говорили о юности автора. Наверняка, тот мужчина вез куда-то старые школьные вещи. Но при этом между строк, шатких, как цапля на одной ноге, Артем углядывал творческие задатки. Если в подростковом возрасте «Крис Пратт» сочинял такие пассажи, как «изнанка династического брака хаоса и мрака», и пробовал писать русскоязычные варианты хитов подобных Smells Like Teen Spirit, можно представить, что получилось, когда мальчишка и его дарования повзрослели. Снова и снова Артем вспоминал незнакомца из метро. Тот не производил впечатления рок-звезды. Классические брюки, драповое пальто, кашне, строгий портфель для бумаг — он был похож на «белого воротничка», мелкого бизнесмена, временно оставшегося без автомобиля, ну на худой конец на офисный планктон солидной компании. Артем обратил на него внимание сразу после «Парка победы», где мужчина сел в вагон: слишком уж выделялся на общем фоне пакет из «Л’Этуаля». Можно было предположить, что вещи принадлежат другому человеку, той самой рок-звезде, а этот, ну например, менеджер, или продюсер, или директор, или кто там еще бывает, но, черт возьми, как он разглядывал пластинку AC/DC! Будто вся жизнь проигрывалась перед глазами. На лице, до того абсолютно каменном, вдруг появилось столько любви, что Артем, сам не заметив, запечатлелся. Строгие взрослые мужчины очаровательны в беззащитной нежности, и Артем не мог устоять перед таким контрастом. Всю дорогу он боялся, что его заметят, хотя волноваться было не о чем: объект любования слишком углубился в собственные мысли. И вот теперь Артем держал в руках край ниточки, ведшей к «Крису Пратту». Причина, по которой он отказался идти в бюро находок, крылась не в «тетках» и не в «ответственности», а в банальной симпатии к потерявшему пакет мужчине. Артем знал, что это глупо, что такие типы на 99% натуралы, но слишком уж романтической получилась встреча, чтобы ее не развить. Артем жалел, что поведал историю друзьям, и решил в дальнейшем действовать один. Даже без Филиппа. Особенно без Филиппа, которого всегда слишком много и который ни за что не согласится на роль второго плана. К утру Артем придумал живописное, но без подробностей объявление о нашедшихся пластинках и в течение дня, в перерывах между репетициями и прогонами, поместил его во всех подходящих по тематике сообществах Контакта и на всех страницах Инстаграма, до которых смог достучаться. Он надеялся, что незнакомец догадается искать в соцсетях и свяжется с ним уже через пару-тройку дней. Звонить и писать действительно начали. И честные скупщики, и бесчестные лгуны, выдававшие себя за хозяина вещей. Артем прекрасно помнил внешность мужчины из метро, но для экономии времени на встречу спрашивал каждого звонящего и пишущего о той единственной пластинке, которая осталась у владельца на руках. На контрольный вопрос никто не мог ответить внятно. По вечерам, если удавалось, Артем катался в южной части синей ветки, от «Парка победы» до «Технологического института» и даже дальше, пытаясь вычислить того самого, хотя и догадывался, что попросту теряет время. Незнакомец не выглядел как пассажир метро. Он явно оказался под землей случайно, эта поездка была единичной, и ждать бесполезно. Вдобавок, из-за таких постоянных «прогулок» чуть не до закрытия станций Филипп волновался и названивал с требованиями разъяснений. Артему приходилось врать, что он задерживается у Марата — друга отца, которому тот перепоручил заботу о сыне перед отъездом на ПМЖ в Штаты — но Филипп не верил. — Ты что, серьезно думаешь, что встретишь там этого чувака? — цокал языком Филипп. — Где, у Марата? — искренне удивлялся Артем. — Так, быстро тащи домой свою костлявую задницу и купи мне гранатового сока по дороге. — Фил... — Я жду. Пока. Прошла неделя, но таинственный незнакомец не объявился. Артем начинал беспокоиться. Вдруг Паша был прав, и стоило просто отнести вещи в бюро находок? Вдруг «Крис Пратт» не сидит в ВК с Инстой? Вдруг надо было размещать объявление в «Одноклассниках»? Ладно, не таким уж он выглядел старым. Интересно, чем он занимается, где работает? Какое место в его взрослой жизни занимает музыка? В пакете нашлись потрепанные барабанные палочки, значит, он и сам музыкант. Артем не раз воображал, как его незнакомец сидит за барабанной установкой, долбит по тарелкам, весь такой свирепый, обнаженный по пояс, и мышцы вздуваются на его мощных плечах, и каменная грудь взмокла от пота, и капелька бежит по массивной шее вниз, в ложбинку между ключиц... Воображал Артем обычно ночью. — Ну что там твой принц, не прискакал еще на белом коне? — то и дело с издевкой спрашивал Филипп во время растяжки на утреннем классе. — Может, все-таки доверишь дело профессионалу? Под профессионалом он имел в виду, конечно, себя. Артем в ответ сердился и со всей силы давил ему на спину, хотя это не имело большого толку: Филипп без труда лежал во всех шпагатах. Артем настолько увлекся своим приключением и настолько не хотел сдаваться, что обзвонил прокаты старого хлама, раздобыл настоящий аутентичный видик, приволок его домой, затем, поняв, что к аутентичному видику нужен аутентичный телек, съездил за телеком и просмотрел все три видеокассеты из пакета. На двух были записаны концерты рок-групп, на третьей оказались старые клипы. Артем почти отчаялся, как вдруг психоделические ангелы и мужчины в картузах сменились зернистой записью то ли из гаража, то ли из подвала. В антураже стен тошнотно-бежевого цвета готовились играть четыре подростка. На вид пацанам было лет тринадцать, гитары казались больше них самих, а барабанщик утопал среди тарелок, так что торчала одна голова. Артем придвинулся вплотную к телевизору и вперил взгляд в экран. Картинка была нечеткой, подростки бродили туда-сюда, настраивая инструменты и загораживая товарища, но даже так Артем, затаив дыхание, понял, что это он. Смешной и маленький, но все равно он. Такой же вдохновленно-сосредоточенный, увлеченный своим делом. Пока другие ребята разыгрывались на гитарах, он деловито покручивал между пальцев барабанные палочки и периодически что-то настукивал. Артем не смог удержаться от улыбки. Какой же он все-таки милый. Вдруг один из гитаристов повернулся к барабанщику и скомандовал ломающимся голосом: — Макс, начинай, короче, мы готовы. Сердце скакнуло в горло, и Артем ощутил во всем теле волнение, будто узнал что-то очень интимное и сокровенное. Макс. Максим... Артем остановил запись и несколько минут перекатывал это имя на языке, будто пробовал на вкус. В Академии у него был одноклассник Максим, Максимом звали режиссера спектаклей в Театре, у Ромы было отчество Максимович, но никогда это сочетание звуков не казалось Артему таким красивым. Он снова вспомнил мимолетную встречу в метро. Теперь это не «мужик», не «Крис Пратт» и не какой-то там «незнакомец». Это Максим. Артем несколько раз посмотрел репетицию подростковой группы. Играли они не слишком слаженно, но зато с полной отдачей. Максим кайфовал от тяжелой музыки, она захватывала его и преображала, он колотил по барабанам так самозабвенно, будто ничего вокруг не существует, и полностью растворялся в ритме. Никакая старая пленка не могла смазать его страсть и горящие глаза. Артем любовался им, как самый настоящий фанат, и все представлял на месте подростка другого, взрослого. Невозможно было допустить, что он бросил музыку. Такие не бросают. Полночи Артем провел в поисках андеграундных питерских групп и кавер-бэндов в надежде увидеть на фотках Максима. Результат был нулевым. До премьеры «Лебединого озера» оставалось чуть больше недели, так что репетиции, сценические прогоны и примерки костюмов стояли без продыху с утра до ночи. У Артема с его ответственной партией Шута не было сил сочинять новый план поисков, а просить Филиппа о помощи он бы и под расстрелом не согласился. В конечном счете Артем решил положиться на судьбу: обновлять объявления и ждать до концерта. Если Максим не напишет и не позвонит, то после «Лебединого» придется идти в бюро находок, хотя и это уже, наверное, зря. Раз он не искал вещи в соцсетях, значит, по старинке пошел в бюро, откуда его ожидаемо послали на все четыре стороны. Мысли о Максиме затягивали Артема все крепче, так что однажды художественный руководитель даже прервал общий прогон первого акта, чтобы сделать Шуту замечание о невнимательности. — Стоп-стоп-стоп! — крикнул из зрительного зала Леонид Евгеньевич, когда Артем пробегал на авансцену между парами кордебалетного вальса. Оркестр бросил такт. Пары, облегченно выдохнув, сняли позу. — Артем, что с тобой происходит? Где ты витаешь? Я не вижу характера. Дай мне образ. Что ты как кукла ростовая? Пожалуйста, еще раз с выхода Шута. Недовольство художественного руководителя отрезвило Артема, и он настолько сосредоточился на танце, что начал чувствовать боль в травмированном правом бедре, еще когда пристыженно покидал сцену под аккомпанемент настраивающегося оркестра. В кулисах стоял Филипп: ждал своего выхода в Венгерском танце. Артем уже открыл было рот, чтобы заткнуть его сарказмы быстрым «Не сейчас», но Филипп и не думал смеяться. Он ласково тронул друга по плечу, шепнув: — Все нормально. Не слушай эту мумию. И от этого короткого утешения Артему действительно полегчало. Даже хотя Филипп умел выбесить до белого каления, Артем не представлял себя без него. Люди приходили и уходили, некоторые, как Паша с Ромой, задерживались, но Филипп оставался всегда. Он был старше на четыре года, в Академии, где они познакомились, эта разница в возрасте казалась невероятной, и Артем так гордился дружбой с фееричным старшеклассником, что от счастья скакал, как кузнечик. Филипп так и не признался, почему тогда решил подойти к молчаливому двенадцатилетнему мышонку на репетиции новогоднего «Щелкунчика» и объяснить ему, отложив роскошную корону Мышиного короля, как прыгать pas de poisson. — Да я не помню уже, — всякий раз отмахивался Филипп. — Наверное, у меня кровь из глаз шла от твоих жалких попыток. Во время подготовки «Щелкунчика» и после спектакля Артем с его «взрослым другом» все больше сближались, а под конец учебного года стали по-настоящему неразлучны. Это не мешало Филиппу общаться со сверстниками, он всегда был среди них популярен, еще бы: стильный, дерзкий, упрямый, фантастически красивый любимчик большинства педагогов, в классе он стоял на центральной палке, частенько получал сольные роли в школьных спектаклях, занимал призовые места на российских и международных конкурсах. Считалось, что Филипп с его природными данными, трудолюбием и независимым характером далеко пойдет, что на выпускном экзамене в будущем году его обязательно заметят и пригласят аж в Большой театр и что блестящая карьера юного дарования уже предрешена. Филипп и сам это знал. Он задирал перед другими нос с легким снобизмом и одновременно наивностью, считая, что не должен ни преуменьшать, ни, уж тем более, стыдиться своих успехов. Ученики его или обожали, или до зубовного скрежета ненавидели. Он был той самой звездой школы, чье место в американских фильмах занимают капитаны футбольных команд. Ему не хватало только чирлидерши, и стать ей мечтала чуть ли не каждая вторая девчонка в Академии. А Филипп вдруг «приблизил к себе» малолетку Артема Елисеева, этого выскочку, сынка олигарха, да еще и ни с того ни с сего. В первое лето они расставались с тяжелым чувством: Филипп уезжал домой в Челябинск, два грядущих месяца предстояло общаться только в соцсетях, а про следующий год, выпускной для Филиппа, Артем не мог думать без смертного ужаса. Даже если вдруг — вдруг! — Филипп откажется от места в Большом театре (вероятность 1%, но все же) и останется в Питере, в Мариинке, он в любом случае больше не будет студентом Академии, а вне ее стен они встречались редко. Марат никуда не отпускал Артема с шестнадцатилетним другом. Против высказывался даже отец, хотя уж ему-то обычно на все было плевать с высокой колокольни. Как это всегда происходит с детьми, Артем за лето здорово подрос и повзрослел, но страх потерять дорогого человека засел в нем болючей занозой, так что любая встреча и даже мимолетное общение с Филиппом отзывались в сердце тоской. С самого сентября Артем видел его уходящим в белую июньскую ночь: к новой жизни. Но эти терзания были не единственными. В тринадцать лет Артем начал осознавать в себе кое-что новое и неожиданное, а вскоре, сложив два плюс два, понял, почему Филипп никак не заводит себе чирлидершу и вообще не оказывает девчонкам романтических знаков внимания. Вызвать его на откровенный разговор очень хотелось, но Артем никак не решался. К счастью, на подобный случай существовали трусливые сообщения в Контакте, и однажды, после недельных мучений, Артем сотворил целое ночное послание, которое, кстати, Филипп хранил до сих пор. «я тебе сейчас хочу рассказать кое что очень личное, только ты не смейся надо мной ладно? если ты больше не захочешь со мной общаться, я пойму, без обид. в общем, мне кажется, что я не по девчонкам. ну то есть ты скажешь, что я еще ниче не понимаю и все такое, но остальные парни у меня в классе уже давно обсуждают секс и телок, а мне это как то пофиг. мне нравится другое. мне ты нравишься. это наверное стремно звучит, но я хочу, чтобы ты знал. ты все равно уйдешь из академии в конце года и мы наверное больше не увидимся. я часто думаю о том почему ты со мной дружишь и почему у тебя нет девушки, ну и ты понимаешь к каким выводам я пришел. если все так, я буду рад, а если нет, просто скажи сразу и я отстану» Артем не спал всю ночь и, будто страус в песок, прятал голову под подушку. Кровь шумела в ушах, мешая следить за звуками из шестого айфона. Сотню раз хотелось откатить все обратно и стереть это несчастное сообщение с лица земли. Жаль, что тогда в Контакте еще не было такой спасительной опции. Филипп ответил в восемь утра: «Ты еще ниче не понимаешь» Этого хватило, чтобы разбить Артему сердце. Он рыдал, катаясь по кровати, со всей самоотдачей тринадцатилетнего, пока Марат не начал сигналить под окнами, намекая, что пора ехать на учебу. По дороге в Академию, кукожась на заднем сидении «кадиллака», так чтобы вездесущий Марат не заметил заплаканных глаз, Артем получил новое сообщение от Филиппа: «На большом перерыве в заячьей роще. Придешь?» «Да», — тут же ответил Артем. «Меня не будет в академии, надо подумать» «Прости, если я тебя обидел(( пожалуйста!» «Ты дебил?» Артем, конечно, дополнил этот вопрос так: «Ты дебил? Само собой, обидел». Не зная, что ответить, он в отчаянии швырнул айфон на сидение. Марат вопросительно глянул в зеркало заднего вида, но ничего не сказал. В Академии Филипп действительно не появился, но, когда запыхавшийся Артем домчался до края улицы Зодчего Росси, он сразу увидел друга на одной из скамеек, расположенных вокруг бюста Ломоносова. Стоял ноябрь. Филипп жался от холода в своей тонкой ветровке. Артему стало его жаль, и он поспешил перебежать дорогу, пока нет машин. — Привет! Давно ждешь? — попробовал начать он как ни в чем не бывало, но Филипп вдруг поднял на него свинцовый взгляд и дернул за руку, усаживая рядом. — Почему ты мне раньше не сказал?! — Я... — растерялся Артем. Он не ожидал, что все начнется так сразу. — Я только сам недавно понял. — Бред, ты просто боялся, — с сухим, как очередь, треском выпалил Филипп. — Ты реально думаешь, что после выпуска мы больше не увидимся?! — Н-нет... Увидимся. Я просто... — запищал Артем. — Я думал, ты не захочешь видеться. — С чего бы?! — рыкнул Филипп, повернувшись. В гневе он был так красив, что все внутри сжималось от восхищения. — Из-за того, что я тебе написал, — напугано протараторил Артем, опустив глаза. Он думал, Филипп его стукнет или в лучшем случае вскочит со скамейки и уйдет, но вместо этого рядом прошумел выдох, а в следующий миг — Артем не успел даже пикнуть — его со всей силы обняли. — Бестолочь, — хрипло шепнул Филипп ему в волосы. Секундой позже он отстранился, все-таки они сидели на видном месте, но ошарашенный Артем успел ощутить где-то глубоко внутри блаженное облегчение. — Так значит... ты не сердишься? — вполголоса спросил он. — Я сержусь, что ты молчал, — Филипп заметно смягчился. — Я даже не думал, что ты так боишься моего выпуска. Никуда я от тебя не денусь, ни за что, — его ладонь быстро тронула ладонь Артема. — А что насчет твоего каминг-аута, так я всегда знал, что ты гей. Просто ты был мелким, я не мог с тобой об этом говорить, — он повернулся так, чтобы видеть друга. Лицо его прояснилось, и беглая улыбка скользнула по губам. — Все нормально, Тём. Ты нормальный. Я ждал, когда смогу тебе это сказать. И вообще... — тут он сделал паузу. — Я подозревал, что получу такое сообщение от тебя рано или поздно. — Ты меня не любишь? — не в силах больше тянуть, шепнул Артем. — Эй... — Филипп снова коснулся безвольных пальцев. — Очень люблю. И всегда буду. Но я не могу с тобой встречаться. — Почему? — с искренним недоумением спросил Артем. — Потому что у меня есть парень, потому что тебе тринадцать и потому что скоро тебя самого отпустит, вот увидишь. — Кто твой парень? — буркнул Артем. — Брось его. Тогда, в Заячьей роще, он впервые услышал такой чистый, свободный, серебристо-звонкий смех Филиппа. Артема в самом деле отпустило, причем как-то незаметно, само собой, без самовнушения или жестокого равнодушия со стороны Филиппа. Тот, наоборот, размягчился. Если раньше он был богом Олимпа, который, пусть и радушно, но все же только позволял малолетке с собой дружить, то после признания в нем проснулась нежность и трогательная забота об Артеме. Он считал своим долгом стать для младшего товарища проводником в новый радужный мир и поведать обо всех таящихся в этом мире радостях и опасностях. Практически все об однополой любви и сексе Артем в конечном счете узнал именно благодаря Филиппу, который рассказал ему и о принятии себя самого, и о первом поцелуе, и о первом разе, и много еще о чем. Оказывается, у Филиппа давно началась бурная личная жизнь, просто в Академии об этом не подозревали, наивно полагая, что юный талант решил всецело посвятить себя служению балету. Поначалу Артем не понимал собственной реакции на откровенные истории Филиппа. Вроде совсем недавно он был в него влюблен, а сейчас почему-то ничуть не ревнует. Как будто, утратив прежний ореол недосягаемости, став более человечным, открытым и внимательным, Филипп лишился той самой, романтической части своего образа, которая так влекла Артема. Он наблюдал за другими ребятами в Академии, но для них ничего не изменилось, и Филипп по-прежнему оставался суперзвездой. К концу учебного года Артем уже не мог представить свой поцелуй с Филиппом, но одновременно не мог существовать без его тепла, подколов, советов и по-отечески строгих выговоров. Он наконец начал понимать, что у них за отношения. Они не встречались и даже не дружили. Они стали старшим и младшим братом. После выпускных экзаменов Филиппа пригласили везде: в Большой театр, в Мариинский театр, в Михайловский театр, в Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко — везде. Но он решил выкинуть очередной финт и, ко всеобщему изумлению, ушел в новый и пока малоизвестный Театр русского балета на Моховой улице. Когда Филипп сказал Артему о своем выборе, тот, не выдержав, расплакался. — Да ты чего? — тихонько смеялся Филипп, прижимая его, трясущегося подростка, к себе. — Ты все равно боялся, что я свалю в Москву? Думаешь, я совсем конченый? — Я туда же потом пойду, — всхлипывал Артем. — В этот театр. За тобой. — Давай-ка без херни. Ты пойдешь туда, куда реально захочешь. — Я хочу туда, где ты. Артему было четырнадцать, спорить с ним не имело смысла. А потом начался период, который Артем спустя время вспоминал не иначе, как «тяжелый». Филиппа не могли принять из школы сразу в солисты. Ему нужно было пройти путь наверх от кордебалета. Понимая это, Филипп решил, что пробиться в Театре русского балета куда проще и быстрее, чем в Мариинке или Михайловском, а после, уже с опытом афишных партий, он сможет перейти в «нормальное место». На кордебалет Филипп отводил себе от силы пару месяцев. Затем, по его расчетам, он должен был стать корифеем, а к концу сезона — вторым солистом, но что-то пошло не так. Сейчас, пять лет спустя, Артем понимал что, а тогда, подростком, он чуть не вскрылся от переживаний за самого близкого человека, который покатился по наклонной, как колесо в овраг. Филипп привык быть в центре внимания, привык, что в Академии с ним носятся, что все его хвалят, что многое ему сходит с рук, и никак не думал, что в Театре его засунут в третью линию кордебалета, где благополучно и забудут. Он старался изо всех сил, пропадал в зале часами, но, чтобы выбиться из третьей линии хотя бы во вторую, нужно было не просто стараться — нужно было пахать. А пахать в кордебалете, где тебя никто не видит, звезде Филиппу было трудно. И он опустил руки. Артему едва-едва исполнилось пятнадцать, а он каждые выходные сбегал из дома и носился на такси по Питеру, чтобы забрать пьяного Филиппа из клуба или от очередного любовника. Видеть его таким Артему было невыносимо. Он не знал, что делать, чем помочь, и винил себя. Но это было еще не самое дно. Вскоре к пьянству добавились наркотики. — Да это просто травка, че такого? — всякий раз отмахивался Филипп, когда Артем замечал вокруг него характерный запах марихуаны. Думать о том, к чему это все идет, было страшно. «Это просто гашик»? «Это просто кокс»? «Это просто мет»? «Это просто герыч»? Артем пытался вытащить Филиппа из ямы, подбадривал как мог, занимал на выходных с утра до поздней ночи, чтобы на дурь не оставалось времени, даже хотел записать его к наркологу, но Филипп вдруг исчез. Целую неделю он не читал сообщения, не отвечал на звонки и не появлялся дома. Артем не знал, как пережил эти семь дней. Он был готов бросить учебу и разбить палатку у служебного входа Театра русского балета, лишь бы увидеть Филиппа и просто знать, что он жив. На восьмой день Филипп объявился в Контакте с сообщением: «Тём, прости меня, мне надо побыть одному. Я плохо на тебя влияю» После этого Артем не видел Филиппа три месяца. Однажды посреди зимы, выходя вечером из Академии, он вдруг заметил его вдали улицы Зодчего Росси. Сердце пропустило такт. Артем подумал, что обознался, но нет. Это был Филипп, который двинулся навстречу, сунув руки в карманы длинного черного пальто. В этом пальто он был похож на Джеймса Дина со знаменитой фотографии для Life и так же жался, втягивая голову в плечи. Выглядел он при этом хорошо. Никаких синяков под глазами, ввалившихся щек и сальной нечесаной шевелюры. Скорее, напротив: он казался отдохнувшим, даже немного возмужал и стал еще красивее. Хотя куда еще, Артем просто не представлял. — Привет, — Филипп тепло улыбнулся, остановившись напротив. Он так напоминал себя прежнего, до-наркоманского, что это казалось подозрительным. — Привет, — шмыгнул носом Артем, в нерешительности поправив лямки рюкзака. Они стояли на этой короткой и прямой, как хвост кометы, улице, зажатой между двух зданий, упершейся в Александринский театр, щедро облитой золотом вечерней подсветки и фонарей, и молчали. Филипп разглядывал Артема так самозабвенно и счастливо, словно не видел его несколько лет, а тот, смущаясь, перекатывался с пятки на носок. В какой-то момент он все же отважился поднять на друга глаза и тогда, точно как в Заячьей роще пару лет назад, Филипп вдруг дернул его к себе и со всей силы обнял. — Прости меня, прости, прости... — сбивчиво затараторил он, наплевав, что мимо проходят студенты Вагановской академии. — Я такой придурок... Такой кретин... Бельчонок мой... У Артема даже ноги подкосились. Филипп никогда себя так не отпускал. — Как ты? Все нормально? — мягко отстранившись, Филипп положил ладони другу на плечи. — Как учеба? Что ставите? — У меня Голубая птица, — непослушным голосом отозвался Артем. Филипп понимающе закивал, расплываясь в улыбке: — Какой ты молодец. — Фил, ты... — наконец решился Артем, — ты мне лучше скажи, как сам. — У меня все хорошо, — тут же выпалил Филипп, но, заметив требовательный прищур охряного цвета глаз, добавил: — Я завязал. Совсем. Вообще. Все. Честно. — Точно? — потребовал Артем. — Клянусь. Артему было пятнадцать лет, но он уже знал, как мастерски врут наркоманы. Только вот Филипп совсем не выглядел наркоманом, он выглядел собой: адекватным, трезвым и серьезным. Взгляд его был полон мольбы и надежды, и Артем просто не мог отказать. Будь он чуть старше, ни за что не поверил бы в «излечение», заявил, что бывших наркоманов не бывает и что завтра же они встанут на учет, но ему было пятнадцать — и он поверил. И оказался прав. У Филиппа никогда не было зависимости, он никогда не пробовал ничего, кроме марихуаны, и после своего «тяжелого» периода больше к ней уже не возвращался. Через пару недель, когда обоюдные восторги от воссоединения и круглосуточное общение немного поутихли, Артем спросил Филиппа, что вдруг вернуло его к жизни. Таким вопросом он намекал на внезапно встреченную любовь, но, как всегда у Филиппа, история оказалась далеко не так очевидна. Это были внезапно встреченные Рома и Паша. Когда Филипп поступил на службу в Театр русского балета, Паша уже был там премьером, и, само собой, в кратчайший срок он превратился для Филиппа в главный объект подражания, стремлений, зависти и ненависти. Филипп наблюдал за ним безотрывно, перенимал все его манеры и движения, стараясь поймать тот секрет успеха, который даровал Паше ведущие роли в спектаклях. Филипп чуть не ударился в сталкинг, только в отличие от обычных сталкеров, его вообще не интересовала Пашина личная жизнь. До поры до времени. Однажды, как раз в разгар «тяжелого» периода, они случайно столкнулись в «Центральной станции». И если в Театре общение между ними оставалось сугубо фатическим и не уходило дальше пресловутых «привет/пока», то неожиданная встреча, да еще и с таким компроматом, развязала обоим языки. Причем во всех смыслах. Той ночью Филипп узнал, что у премьера их Театра, оказывается, есть роскошная евродвушка на Комендантском. Ощущения у него были смешанными: с одной стороны, он поимел Пашу, хотя технически Паша поимел его, и это приносило запредельное чувство торжества и превосходства, но с другой стороны — ну не сука ли?! В двадцать три своя хата на Коменде! И за что, ну за что?! За ноги от ушей и рожу кирпичом?! В общем, с другой стороны, Филипп негодовал. Собираясь уходить, он вдруг заметил на тумбочке фотку, где Паша счастливо лыбился в обнимку с мальчишкой из кордебалета. Как его звали, Филипп пока не запомнил. Что-то на Р: Рома, Родион или какой-нибудь Руслан. — Это парень твой? — как бы между прочим поинтересовался Филипп. — Бывший, — сурово отрезал Паша. Тона его голоса и фотки на тумбочке хватило, чтобы Филипп понял свою роль в чужой истории: парочка на днях поругалась, Паша с горя побежал в гей-клуб и перепихнулся с первым встречным. Все ясно, ничего нового. На прощанье подтвердив, что ни одна живая душа не узнает об их тет-а-тете, Филипп уехал. И все бы ничего, и все бы забылось, и не вылез бы Филипп из своего «тяжелого» периода, если бы на следующий день, по такой же совершенной случайности, словно сама судьба подбрасывала ему эти встречи, не обнаружил в углу мужской раздевалки Пашиного кордебалетного мальчишку. Сжавшись в комок у батареи, мальчишка беззвучно всхлипывал в кулак. В своих светлых трико и облегающей желтой маечке он был похож на цыпленка, и Филиппу стало его очень жаль. — Эй, — он присел рядом с ним на корточки, почему-то думая про Артема, — ты чего? Лебедев? Эта фамилия на всех в Театре наводила ужас. Лебедев был самым жестким из мужских педагогов. С его классов и репетиций не иначе как выползали. Мальчишка мотнул головой, а потом приподнял голову, глянул на Филиппа зареванными глазами и, задохнувшись, выдавил одно только фатальное: — Ты. Филипп даже вздрогнул — до того хлестким было это чуть слышное «ты». Настоящая пощечина. И вспыхнул Филипп так же, как от удара. Он совсем не ожидал настолько мощного эффекта, но слишком много в мальчишке оказалось боли и слишком чутким был сам Филипп. — Эм... — он быстро откашлялся, — ты Рома, да? Он ткнул наугад в самое популярное имя на Р и попал. Мальчишка кивнул. — Слушай, я не знал, что так выйдет. Я даже не думал, что вы с ним... — А если бы знал? — тихо перебил Рома, вновь посмотрев на Филиппа. Вопреки юному личику, взгляд мальчишки полнился недетской мудрости, словно все в этом мире им давно уже было понято. Филипп поначалу поразился такому контрасту, а затем впервые предположил, что на самом деле Рома может быть старше его самого. — Я не такой, — как-то тупо брякнул Филипп в ответ. — Он мне сказал, что вы расстались. И то уже после. То есть... блин, извини, — он прикусил язык, но слово вылетело. Рома отвернулся к батарее и ткнулся в нее лбом. — Те, кто ищут секса на одну ночь, не бывают моралистами, — вдруг изреклось от батареи. — Ты вряд ли пожалел, когда узнал. Тебе все равно было плевать. — Нет, я... я очень пожалел, — искренне соврал Филипп, после чего все же не вытерпел: — Ну мне стыдно и стремно, честное слово. Чего ты от меня хочешь? Он тоже виноват. Я его не отбивал у тебя. Я понятия не имел, что он в отношениях. Сколько вы вообще встречаетесь, что никто в Театре не догадался? Месяц? — Семь лет. — СЕМЬ ЛЕТ?! — на всю раздевалку проорал Филипп. Хорошо, что никого не было. — Мы начали встречаться в Академии, мне было четырнадцать, а ему шестнадцать, — чуть слышно выговорил Рома. — У нас обоих никогда не было никого другого. Совесть внутри Филиппа стала пухнуть... — Мы много ссорились в последнее время, — продолжал Рома. — На днях он сказал, что ему надоело, что он устал и... видимо, он решил попробовать что-то, кроме... кроме меня. Совесть все пухла и пухла... — Ну только не говори мне, что я у него второй за всю жизнь, — взмолился Филипп. — Пожалуйста! Рома чуть повел плечами и вздохнул: — Я как-то... Мне даже легче, что я тебя знаю. Ну, что это не какой-то левый чувак. Что ты из Театра. Что ты любишь балет... На этих словах он разрыдался, а совесть у Филиппа взорвалась. Следующие пятнадцать минут он обнимал ревущего белугой Рому, а тот в перерывах между всхлипываниями рассказывал о своем знакомстве с Пашей, о том, как они тайком целовались в туалете, как целомудренно ждали Роминого совершеннолетия, но не выдержали, едва ему стукнуло семнадцать, как перешли в один театр, как вместе делали ремонт в квартире на Коменде, как мечтали однажды уехать в Европу и пожениться... Тем же днем прямо посреди сцены сумасшествия Жизели Филипп намертво схватил графа Альберта за плечо и процедил, так чтобы никто больше не слышал: — Быстро пошел к Роме и помирился с ним, скотина. Вечером Паша явился с повинной. Филипп узнал об этом из короткого Роминого сообщения: «У нас все хорошо)», но чувствовать себя как тварь не перестал. Впечатление, произведенное историей многолетней любви, которую он едва не разрушил из распиздяйства, сработало, как ракетное топливо. Филипп взял себя в руки за полторы недели. И более того, приобрел нового неожиданного друга в лице Ромы. Поначалу тот объяснял, что так легче пережить измену, но постепенно скандал улегся, а Рома с Филиппом все равно продолжали дружить. Помирившись с Артемом, Филипп и его познакомил с Ромой, а, когда пару лет спустя Артем выпустился из Академии и поступил в кордебалет Театра русского балета, они с Ромой вообще стали не разлей вода. Здесь Паша, почувствовав себя в окружении, наконец сдался, и толстенный лед между ним и Филиппом дал трещину, хотя до сих пор отношения этих двоих в квартете оставались самыми шаткими. После общей сценической репетиции первого акта «Лебединого озера» Артем чувствовал себя подавленным. Ему впервые доверили афишную партию вечернего субботнего спектакля, а он опозорился перед труппой из-за личных посторонних мыслей. Филипп продолжал убеждать друга, что все в порядке и что неудачные дни бывают у всех, но тот грустил до вечера и отрабатывал в пустом зале мизансцены и вариации, пока театральная уборщица не выгнала его домой. Артем набрал Филиппа, обычно он репетировал до победного, но даже Филипп уже ушел. — У меня сейчас урок, потом ставим номер к отчетнику, — объяснил друг по телефону. Пару раз в неделю он преподавал «хореографию» в студии танца неподалеку от Театра. Коллеги не приветствовали такую доступность балетного артиста для «простых смертных» и были твердо убеждены, что научить людей с улицы хореографии невозможно. Филипп считал так же, но подрабатывать ему это не мешало. Тем более, туманное слово «хореография», которое для большинства ассоциировалось с классическим станком, на самом деле означало стриппластику. И Филипп ее обожал. — Поздно будешь, да? — спросил Артем. Голос прозвучал, видимо, слишком тоскливо, потому что Филипп забеспокоился: — Ты все еще из-за Шута? Серьезно? Ну хочешь, где-нибудь посидим вечером? Я знаю одно уютное место в районе Сенной, у них там есть классное детское меню для тебя. — Иди ты, — отмахнулся Артем, хотя и не сдержался от улыбки. Филипп на том конце тоже посмеялся, а потом, пообещав не задерживаться, убежал на свое занятие. Домой Артем решил добраться пешком. Путь с Моховой улицы до переулка Гривцова занял около сорока минут и помог проветрить голову. В коммуналке было тихо: Ксюша ушла со своим парнем в кино, а Рома с Пашей в кои-то веки ночевали на Коменде. Бросив на пол спортивную сумку, Артем стянул потрепанные New Balance, повесил куртку на крючок и неслышно пошел в свою дальнюю комнату. У Филиппа, как обычно, дверь была нараспашку, и, прежде чем со вздохом ее закрыть, Артем послал привет висевшему над кроватью портрету своего тезки, Артема Овчаренко. Формально квартиру они снимали вчетвером, по количеству комнат: Артем, Филипп, Ксюша и Рома. Паша обитал в евродвушке на Комендатском, но так не любил разлучаться с Ромой и так часто оставался ночевать в центре, что фактически стал пятым жильцом. Филипп даже периодически требовал с него оплату общих коммуналок, а Артем пару раз пытался намекнуть, что Рома хочет съехаться на Коменду, но Паша мастерски увиливал и от коммуналок, и от съехаться. К настоящему моменту они с Ромой встречались уже немыслимые двенадцать лет, все время проводили вместе, носили одинаковые помолвочные кольца и мечтали пожениться в Европе, но при этом Паша продолжал панически бояться случайной огласки отношений. В балетном мире он оставался достаточно известной фигурой. Он давал интервью, снимался у именитых фотографов, сюжеты о нем и его партнершах показывали по «Культуре». Паша был маниакально убежден, что квартиру на Коменде пасут папарацци, и, стоит Роме туда въехать, как вся правда вскроется за секунду. Что отличало квартиру на Коменде от коммуналки в переулке Гривцова, где Паша постоянно ночевал, он никогда не мог внятно объяснить. Артем хорошо помнил грандиозный прошлогодний переезд. Главную роль в нем, конечно, исполнил Филипп. Соседи выгнали его за «шизоидное поведение» («Я просто медитировал по утрам!»), и он экстренно искал жилье по всем своим знакомым. Варианты были плачевными: засранная комната в трешке на Проспекте Ветеранов, однушка у «Приморской» пополам с каким-то типом, студия без мебели в Кудрово... Не выдержав, Артем обратился к своему названому опекуну Марату всемогущему. Тот раздобыл целую четырехкомнатную квартиру с шикарным ремонтом в центре города, за крайне низкую для такого района стоимость, безо всяких комиссий и залогов. Единственная проблема заключалась в том, что Филипп должен был найти еще троих соседей. Первым откликнулся Рома, который давно мечтал съехать из комнатушки на «Академке». Затем подключилась Ксюша, партнерша Филиппа в Театре. Артем, который на тот момент жил в купленной отцом двухэтажной квартире на Крестовском острове, и не думал, что станет в их компании четвертым. ...у Марата был ключ. Артем не слышал скрежет входного замка, и даже автоматически запалившийся в холле свет, который пробивался в спальню через дверное стекло, не смог его разбудить. Он проснулся только от внезапно рухнувшей сверху тяжести, хриплого сопения, алкогольной вони и агрессивных попыток стащить с него трусы. — Тихо ты! — прошипел Марат, зажав Артему рот, когда тот попытался закричать. — Не брыкайся, мать твою! Артему хватило считанных секунд, чтобы все понять. Адреналин придал ему сил, он резко поддал Марату коленом и отпихнул опекуна в сторону. Несмотря на физическую мощь, Марат был пьяным в говно, от сопротивления он растерялся, а потому контратака вышла успешной. — Сука! — провыл Марат, пытаясь схватить Артема, который уже спрыгнул с кровати и побежал в гардеробную. Пока он спешно натягивал джинсы и пытался попасть в рукав толстовки, Марат орал из спальни: — Сколько еще ты будешь ломаться, ублюдок?! Я тебя все равно выебу, тварь! Он вопил, скулил, катался по кровати, но даже не пытался преследовать жертву, так что, пользуясь моментом, Артем сунул ноги в кроссовки, схватил в прихожей ключи от «кадиллака эскалейд», машинально брошенные Маратом в вазочку, затем толкнул дверь, сбежал по лестнице и вылетел из парадной в спасительную зимнюю ночь. Черный внедорожник стоял за территорией дома, припаркованный бампером в закрытые ворота. Удивительно, как Марат сумел доехать сюда в своем состоянии и как не вышиб ворота этим тараном за семь лямов. Артем махнул настороженному охраннику, мол, все в порядке, а сам щелкнул сигнализацией, забрался на задние кресла, заблокировался изнутри, включил кондиционер, лег и заснул. Не то чтобы вся эта история у них с Маратом была впервые. Утром, протрезвев, Марат, конечно, прибежал извиняться, стучал по стеклам, клял себя последними словами и едва не рыдал, но было поздно: Артем уже сообщил Филиппу, что переезжает к ним в коммуналку. Для друга причину своего решения он сформулировал просто: «Хочу самостоятельности». Артем никогда никому не рассказывал об истинной сути отношений с опекуном: ни взрывоопасному Филиппу, ни, тем более, родителям. Он даже не представлял, как и, главное, зачем раскрывать такое матери, которая наслаждается жизнью с австралийским любовником, или отцу, который живет в Штатах и поздравляет сына с днем рождения через секретаря. Неудивительно, что к своим девятнадцати годам Артем ни разу не влюблялся. Исключение составляла только смешная детская влюбленность в Филиппа, но она случилась до Марата, когда само понятие любви еще не опошлилось и не изгадилось. Глядя на Пашу с Ромой, на их гармонию, теплоту и нежность, сохранявшиеся спустя целых двенадцать лет, Артем просто не мог поверить, что и у него однажды так будет, что он встретит того самого, что он достоин нормальных отношений, что он выйдет из ледяного ступора, очистится от грязи и будет целовать только любимого человека. Марат воспитал Артема, привязал его к себе, заменил ему отца и всегда оставался чутким и заботливым. Он был самым лучшим «дядей Маратом». Окружающим он казался грозным и свирепым, но с карапузом Артемкой всякий раз превращался в большого ласкового медведя. Он баловал воспитанника, ни в чем ему не отказывал, искренне поддерживал его поступление в Вагановскую академию, переживал с ним все трудности и неудачи, не пропустил ни одного школьного концерта. Артем безумно любил дядю Марата все свое детство. Это был самый близкий его человек. А потом детство кончилось. Первые знаки внимания Марат начал оказывать, когда Артему исполнилось четырнадцать. Вроде как ненавязчиво: подмигнет, улыбнется, похвалит, потреплет по щеке, поможет застегнуть куртку. Все это было и в детстве, а потому Артем никак не мог взять в толк, отчего привычные жесты вызывают в нем такое странное тревожное чувство. Будто обычное поведение Марата стало лишь частью того, что он действительно хотел сделать. Будто «что-то» всегда оставалось за кадром. Что-то еще. Прежде чем перейти к более решительным действиям, Марат благородно дождался шестнадцатилетия Артема. К тому времени тот понимал куда больше, вот только верить не хотел. И не только верить — даже рассуждать о таком было страшно. А вдруг Марат не просто так... а вдруг на самом деле он хотел... но ведь это Марат, как можно думать такое про Марата... Артем никому не мог открыться. Кроме Марата, он был близок только с Филиппом. А разговаривать о подобных недетских подозрениях со вспыльчивым двадцатилетним другом Артем бы точно не решился. Он хорошо помнил тот самый шаг через Рубикон. Марат привез его домой после Академии, заглянул на минутку поздороваться с отцом, а в какой-то момент, когда отец вышел из гостиной поговорить по телефону, как бы в шутку привлек Артема к себе на диван со словами: «Хочешь один видос покажу на ютьюбе?» Сейчас Артем уже не помнил, что там был за «видос», но до сих пор без труда представлял, как рука Марата скользит вверх-вниз по его беззащитному левому боку. В шестнадцать лет Артем просто не мог отказать. Он боялся огласки, но куда больше — что Марат разозлится, и он потеряет единственного взрослого, которому по-настоящему нужен. Тем более, это же Марат, он много лет принимал за Артема решения, он всегда знал, как лучше и правильней. Может, и на этот раз он прав? Может, так лучше? Может, это естественное продолжение событий? Может, время пришло, и Артему требуется отплатить за все те годы, которые Марат потратил на сына своего равнодушного друга? Артем заставил себя смириться с прикосновениями, даже пытался внушить себе, что ему приятно, что он любит Марата с детства, просто теперь любовь должна «повзрослеть», и что именно с Маратом он всегда будет в комфорте и безопасности. Затем он смирился с поцелуями. Затем с ненавязчивыми поглаживаниями через джинсы. В конце концов — с оральным сексом. На этом этапе Артем, проревевшись после первого раза, окончательно понял, насколько чудовищно и неправильно все, что с ними происходит. Соскочить не получилось. Марат свое не отпускал. Он не применял к Артему физическую силу, рука не поднималась, но тираном был еще каким. В ход шли и воспоминания из детства, и завуалированные угрозы поведать отцу о проделках его маленькой Лолиты, и рассказы о том, что без Марата Артем пустое место, что он замаран, что он никому не нужен и т.д., и т.п., пока Артем не сгибался пополам от слез, а Марат не прижимал его к себе, ласково целуя в макушку и сочувственно приговаривая: «Ну-ну, малыш...» Дождавшись совершеннолетия воспитанника, Марат стал намекать, что орального секса мало и пора двигаться дальше, «ты теперь взрослый мальчик». Но к счастью, этого последнего падения Артему по-прежнему удавалось избегать. При этом Марат никогда не настаивал на моногамии. Для него они с Артемом вообще не были любовниками. В глазах Марата это выглядело абсолютно здоровыми отношениями опекуна и воспитанника, просто с небольшими и совершенно необременительными «бонусами». Поэтому он преспокойно трахал мальчиков на стороне, а Артему великодушно разрешил найти девушку и даже жениться. Ему было важно лишь оставаться для своего воспитанника единственным мужчиной. Артем неслышно зашел к себе в комнату. На паркете, мерцая в отблесках уличных фонарей, по-прежнему лежали кассеты, пластинки и прочие вещи из пакета «Л’Этуаль». Артем опустился рядом с ними на корточки, ласково провел кончиком пальца по шершавой обложке Bleach «Нирваны», покрутил в руках потрепанную барабанную палочку и, мысленно вернувшись в отходящий вагон метро, тихо-тихо шепнул в пустоту: — Я найду тебя, Максим.