Grand Pas

В девять сорок пять зал еще был пуст. Обычное дело для труппы. Кто-то сладко дрыхнет дома, кто-то судорожно натягивает на ребенка колготки, строча коллеге: «Опоздаю!», кто-то телится в раздевалке, лениво зевает и укутывает задубевшее тело в сто одежек, кто-то плывет мимо двери на утренние классы других педагогов — заняться стопами, выворотностью или пируэтами, хорошенько потянуться, побыть звездой на больших прыжках или, наоборот, натужно выжать последний воздух из своего «баллона», вспомнить про выразительность, сделать экзерсис у палки в пальцевых туфлях, отработать обыкновенное «плечо» с партнером после травмы — да что угодно, лишь бы выгодно смотреться на следующих репетициях, прогонах и спектаклях. Из всех утренних классов на проработку техники и танцевальности Филипп предпочитал стандартный, разогревочный, общий для юношей и девушек. Филиппу нравилось работать с Юрием Владимировичем Мищенко, народным артистом СССР, обладателем бессчетных союзных наград, бывшим премьером Кировского театра, а ныне блистательным педагогом-репетитором их молодого, но, как любило говорить руководство, перспективного Театра русского балета на Моховой, нравилось заниматься в самом большом и современном из залов театра, закрепленном за Юрием Владимировичем по звездному статусу, нравилось видеть себя в фас и профиль в зеркалах, натертых до блеска, нравилось выходить на середину в первой линии первой группы, нравилось слышать от педагога вдохновляющее «Делайте по Филиппу», нравилась приятная, правильная, не убивающая мышцы усталость после класса и чувство удовлетворенности. Временами Филипп посещал дуэтный класс и еще мужской, прыжково-, как он его звал, вращательный, особенно когда бывал не в духе. Методы тамошнего педагога отлично помогали довести неоформленный гнев до нужной кондиции. В девять пятьдесят в зал начали просачиваться девицы. Одни в легких юбочках поверх купальников, в телесных трико и балеточках с лентами — точь-в-точь вспорхнули с выпускного экзамена в Академии, другие тертые калачи: в толстых кофтах, флисовых или болоневых штанах, трикотажных комбинезонах, разноцветных гетрах или даже одной гетре, сиротливо сморщившейся на тонкой икре. Девицы тащили спортивные сумки с пуантами, запасными балетками и другими элементами наряда, и любимые игрушки: коврики, резинки, ролики... — Фил, привет! — Привет, Филипп! — Эй, Филипп! Филипп лежал на спине у дальней стены: ноги в поперечке, в ушах Мэрайя Кэри, перед глазами инстаграм. На девиц ему было плевать. Без пяти народу еще прибавилось, так что наслаждение блаженным одиночеством неизбежно подходило к концу. Рядом с Филиппом нарисовались чьи-то толстые носки, гордо отходящие от середины волосатой голени в застиранную и трогательно зашитую на большом пальце белую балетку. Ровно в тот момент, когда в наушниках на секунду затихло, Филипп услышал простодушное: — Даров. Это был Федя из кордебалета. Только Федя из кордебалета мог расхаживать по Театру в драных балетках. Филипп хотел поднять два пальца в знак приветствия, но стало лень, и он поднял один. Указательный. Вскоре зал до того наполнился людьми и шумом, что Филипп перестал слышать музыку. Он начал прибавлять на айфоне громкость, но в этот момент его бесцеремонно пихнули в бок ногой. — Какого?!.. — Филипп выдернул наушники и метнул на обидчика яростный взгляд снизу-вверх. — Где баня? — это был Артем. Его растрепанные каштановые кудри отливали в свете ламп, как нимб, золотом. — Какая баня? — нахмурился Филипп. — Моя, — Артем раздраженно цокнул языком. — Ты брал вчера и не вернул. — В сумке моей посмотри, — потеряв интерес, отмахнулся Филипп. — Ее там нет. Филипп, оскорбившись, выгнул бровь: — Ты что, в сумке моей рылся?! Но тут дверь зала приоткрылась, впуская внутрь бодрого, как всегда по утрам, Мищенко и его верного спутника концертмейстера Лапушкина. Артисты, разложенные по полу в вольных позах, подсобрались и потянулись к станку. — Постираешь вернешь, — приказал Филиппу Артем и, отвернувшись, горделиво поплыл к другой палке, где для него оставили место Рома и Паша. Бывший премьер Мариинки, а ныне педагог Театра русского балета, Юрий Владимирович Мищенко к своим семидесяти пяти умудрился сохранить не только ясный ум и молодость духа, но и прекрасную физическую форму. Это был высокий и удивительно гармонично сложенный мужчина с бойким взглядом, безукоризненной, как натянутая струна, осанкой и широкими, громкими, воистину артистичными жестами. А все возрастные морщины и седина добавляли его внешнему облику лишь благородную мудрость прожитых лет. Талант и стать Мищенко боготворили, а самого Юрия Владимировича любили за тактичную интеллигентность и безусловный профессионализм. Сейчас Мищенко был личным педагогом-репетитором нескольких премьеров Театра русского балета. Филипп, пока что только корифей, мечтал однажды стать одним из них. Прославленный педагог тем временем вышел на середину зала, сдержанно улыбаясь по сторонам: — Доброе утро... Доброе... Прошу, поклон. Быстро прошуршав штанами, Филипп перекатился из шпагата, поднялся на ноги и занял место в общей линии артистов. Концертмейстер взмахнул руками над клавишами: короткий реверанс у девушек, приветственный кивок у юношей, и Мищенко в зычной тишине подошел к станку. В свободной черной кофте, облегающих трикотажных брюках и новехоньких балетках, в семьдесят пять лет он сам показывал каждую комбинацию: — Два tendus, demi-plié крестом, два jeté, demi-plié крестом, по восемь piqué крестом и погнемся, — Мищенко сделал port de bras в сторону и, сняв руки со станка, будничной поступью двинулся по залу. — Пожалуйста, можно. Концертмейстер дал отрывистое вступление, под которое артисты вразнобой встали в первую позицию лицом к станку, продолжая лениво позевывать. Класс шел в обычном режиме. За короткой разминкой последовал экзерсис боком к станку от plié до grand battement jeté. Мищенко неспешно фланировал по залу, наблюдал за артистами, вдохновленно дирижировал и подбрасывал комментарии: — Острый укол, острый. Нога легче. Сорок пять. Ахилл свободный. Голова туда-сюда. И все обратно. Ну протанцуйте этот ронд! Плечо вниз. И уже пошла рука... Иногда он напевал: — И ям-там-там-ям-там-там... Или: — И-и-и пассе раз... и-и-и пассе два... и-и-и пассе назад... Артисты пыхтели, потели и снимали с себя жилетки с вязаными штанами, надетые для более быстрого разогрева жестких с утра мышц. Концертмейстер Лапушкин самозабвенно музицировал. Вторая половина утреннего класса, как обычно, посвящалась экзерсису на середине зала, вращениям и прыжкам. К тому моменту, как артисты поделились на группы, Филипп уже остался в одних коротких шортах и майке с глубокими проймами. Майку эту он бы тоже с радостью снял, жаль не поймут. По привычке заняв место в первой линии первой группы, Филипп без труда запоминал комбинации Мищенко, а во время исполнения даже изредка ловил на себе одобрительные улыбки педагога, от которых тут же открывалось второе дыхание. Еще бы Паша не маячил перед глазами. Как же, премьер театра, звезда балета, роскошный длинноногий Альберт любой Жизели, где ему еще стоять, как не в первой линии первой группы, и чем еще заниматься, как не перетягивать к себе все внимание. После очередной комбинации, когда ее повторяли вторая и третья группа, Филипп в качестве отдыха усаживался в стороне на поперечный шпагат и тянулся вперед, пока живот не коснется пола. В этот момент ему обычно помогал Артем, услужливо ложась сверху для большего эффекта, но сегодня Артем дулся непонятно из-за чего и потому общался исключительно с Ромой и Пашей. Даже демонстративно ушел в третью группу. — Assemblée, assemblée, glissade, assemblée, еще assemblée, assemblée, glissade, assemblée, double assemblée с двух ног, sissonne tombee вперед, здесь задержитесь, покажите хорошее скольжение, и saute, changement. Все с другой, — командовал Мищенко. Выполнив прыжки, Филипп отошел к станку, чтобы восстановить дыхание. Вторая группа повторила комбинацию. Следом без паузы вступила третья. Артем держался отрешенно и хмуро. Его каштановые кудри упруго подпрыгивали в такт музыке. Он был в тонкой белой футболке и шортах Филиппа, из которых тот разжирел. На правой ноге длинная серо-буро-малиновая гетра, позаимствованная у Ксюши. Бедро, которое Артем потянул пару недель назад, еще дает о себе знать, но он старается, работает в полную силу. Филипп навалился на станок, наблюдая за ним с полуулыбкой. Быстрый, легкий и юный, Артем был вторым солистом Театра и умницей. Филипп его очень любил. Даже когда тот вел себя, как ребенок. Особенно когда тот вел себя, как ребенок. Залюбовавшись Артемом и его прыгучими кудряшками, Филипп едва не прозевал начало больших прыжков, на которых Мищенко, как всегда, пошел в разгон: — Друзья, у нас с вами без семи минут одиннадцать, нам нужно успеть полетать, давайте пойдем сверху вниз, — он уверенно прошествовал в правый верхний угол зала. — Начинаем с пируэта, двойной-тройной, кто хочет, больше, затем preparation, два jeté, перекидное назад, tombe, pas de bourré, девушки — grand jeté en tournant, юноши — tour en l`air в четвертую. Александр, мужчинам первую часть придержите. Можно. Лапушкин деловито кивнул из-за фортепьяно, поправил указательным пальцем очки и ударил по клавишам. Филипп потянулся в очередь. Для девушек и юношей большие прыжки игрались в разном темпе, поэтому приходилось пропускать пташек в юбочках вперед. — И жете раз! Шире! И два! Еще! Сиди в арабеске! И уже пошла! — разошедшись, Мищенко активно жестикулировал и перебегал туда-сюда вдоль зеркала, перед которым по диагонали пролетали артисты. — Не мажьте preparation, вот так, хорошо! — Эй, злюка, — Филипп наклонился к стоящему впереди Артему. — Отвали, — был ответ. — Я занят. — Спорим, я накручу больше туров в начале, чем ты? — Я это и без спора знаю. — Ладно, я пытался, — равнодушно пожав плечами, Филипп обогнул Артема в очереди и вышел на комбинацию с первой группой мужчин. — Бесись дальше. Паша, которому в последнюю секунду пришлось подвинуться, чтобы впустить Филиппа, недовольно скосил к нему глаза: — Какая собака вас укусила? — У Артемки спроси, — погромче, чтобы снисходительное «Артемка» услышали все рядом стоящие, отозвался Филипп, с невинной улыбкой заводя правую ногу назад для вращений. Артем раздраженно фыркнул и переместился в очереди назад, поближе к своей верной подружке Роме. Тот уже строил сочувственные гримасы и готовился рассыпаться в утешениях. Добродушный Рома просто не выносил, когда где-то что-то не ладилось, и спешил на помощь, как Чип и Дейл в одном флаконе, даже если его самого проблема совершенно не касалась. Комбинацию они, разумеется, делали бок о бок, что для Ромы равнялось самоубийству. На фоне великолепного, грациозного, перышком парящего Артема все Ромины косяки и недоделки, из-за которых он, единственный в их четверке, застрял в кордебалете, являли себя, как синюшные кляксы на прекрасной акварели. Но жертвенный Рома не придавал этому значения. Ведь главное поддержать друга. Паша навалился локтями на станок и тяжело вздохнул, продолжая вслух мысли Филиппа: — Я ему сколько раз говорил так не делать... — Ну, может, он подрастет на чужом примере, — Филипп проводил взглядом умчавшегося в другой угол зала Артема. — Хотя ему уже поздновато, конечно. — Ой, завали, — Паша скривился и, с силой оттолкнувшись от станка, направился к своему ненаглядному Роме — отчитать за тактический промах. В оставшиеся пять минут успели сделать комбинацию на saut de basque и даже немного повращаться, и ровно в одиннадцать Юрий Владимирович Мищенко под общие аплодисменты завершил утренний класс. Кто-то тут же помчался на репетиции, кто-то остался в зале: потянуться или покачаться. Те, у кого впереди маячил большой перерыв, снова надели телогрейки и валенки, чтобы не остудить мышцы, и побрели в общую раздевалку или, в случае зажравшегося Паши, по своим персональным гримеркам. Через пятнадцать минут у Артема начиналась репетиция партии Шута к предстоящему «Лебединому озеру», но вместо того, чтобы готовиться, он развалился в раздевалке, потягивая из бутылки воду. Видимо, настроен помириться, решил Филипп, копаясь в своей спортивной сумке. И точно специально, рука его вскоре наткнулась на мягкий толстый материал, явно бывший здесь инородным. Филипп медленно потянул его на себя и, будто фокусник из шляпы, извлек на свет божий теплый флисовый комбинезон, или, как его часто зовут балетные, «баню». — Да бля... — глухо выругался Филипп. Но деваться было некуда: он посильнее встряхнул измятый комбез, нацепил на лицо улыбку и, уверенно направившись в сторону Артема, еще на ходу провозгласил: — Эй, я нашел твою баню! Артем поглядел на него исподлобья. Раскосые миндально-карие глаза светились не по-доброму. — Держи, — Филипп запустил комбинезоном в адресата и плюхнулся рядом на скамейку. — Я же сказал, постираешь вернешь, — пробурчал Артем, брезгливо поглядывая на комбез, приземлившийся к нему на колени. Филипп всплеснул руками: — Да я его даже не носил! — Ну а почему он тогда как из жопы? — обреченно вздохнув, Артем расправил комбинезон и принялся складывать его занудной стопочкой. Все, сдался. — Ну извини, я вообще про него забыл, — в знак примирения Филипп ласково пихнул Артема плечом. Тот скривился, стрельнул в ответ глазами и безвольно опустил ладони на свою кучу флиса. — Дело не в комбезе, Фил, а в твоем отношении. Филипп звонко цокнул языком: — Ну началось... — Ты иногда ведешь себя, как распиздяй. — Так ведь только иногда, — Филипп расплылся в улыбке и, пользуясь тем, что раздевалка опустела, придвинулся к Артему ближе. — Ну все, я понял. Я чмо легкомысленное. Мир? И он бодро поднял вверх оттопыренный мизинец. — Ладно, — Артем отложил комбинезон в сторону, зацепился своим пальцем за палец Филиппа, а затем быстро ткнулся головой ему в плечо: — Я за тебя волнуюсь, Фил. — Глупости, — Филипп чмокнул Артема в кудрявую макушку. — Все нормально. Я буду серьезней. Постараюсь хотя бы. — Угу... — Так, у тебя через десять минут репетиция, че ты тут расселся? — Филипп отстранил Артема, вскочил на ноги и, вернувшись к своим бесхозно брошенным вещам, продолжил переодеваться в уличную одежду. — А ты куда? — удивился Артем. — У тебя же «Венгрия» через час. — Солярий сам в себя не сходит. — Какой еще солярий?! — Вертикальный. — Боже... — Артем выразительно качнул головой. — Ты невозможный человек. — Я тоже тебя люблю, малыш, — Филипп захлопнул шкафчик и подбежал к двери, наскоро обматываясь шарфом. — Не скучай без меня, сладкий. — Не называй меня малышом! — крикнул ему вдогонку Артем. Дверь захлопнулась. — И сладким... Когда шаги Филиппа затихли в конце пустого коридора, Артем поднялся со скамейки, убрал в сумку комбинезон и бутылку воды, мельком глянул в зеркало и, стараясь прогнать так не вовремя напавшую тревогу, отправился на свою репетицию.