Три луны Татуина

      Вечер накрыл домик, стоящий в ущелье, тенью, когда солнце, нарисовав на небосводе дугу, скрылось за кронами деревьев, предвещая скорую ночь. Оби-Ван расположился в детской не смея отвести взгляд от засыпающих детей, пока их колыбель мерно покачивалась под велением Силы. Мужчина мягко улыбался, смотря, как тяжелеют нежные веки, как трепещут реснички, и причмокивают маленькие губки, что еще хранят молочный вкус смеси, которой их только что накормили. Мужчина в жизни не видел ничего прекраснее и милее их постоянно хотелось держать на руках, обнимать, зацеловывать, ворковать, не зная как еще выразить свою любовь и испытывая нестерпимое желание выплеснуть ее в этот мир, потому что внутри она щемящим чувством разбивало сердце. За этот месяц они уже мало походили на тех крох, которых Оби-Ван взял на руки впервые. Набрали вес, и хоть все также продолжали спать большую часть дня и ночи, на радость молодых родителей, просыпаясь только для еды, уже с большим интересом водили глазами и начали издавать булькающие, пищащие звуки, которые их родителей заставляли умилительно улыбаться. Оби-Ван вздохнул, вспомнив слезы Падме, когда она поняла, что не может накормить детей. Стресс, переживания измучили ее морально и физически, ее тело ослабло и было не удивительно, что у него не было сил давать молоко, но Падме все равно винила себя, как бы Оби-Ван не старался убедить ее в обратном. Мужчина включил передатчик, проверил, стоящего рядом с колыбелью, Ардва и вышел из комнаты не закрывая дверь, направляясь в соседнюю спальню. Они не смогли жить в той, которая явно предназначалась для них троих и выбрали небольшую комнату, что была оформлена стандартной и явно предполагалась гостевой. Оби-Ван открыл дверь и замер на пороге. Падме находилась в алькове комнаты, там, где была установлена небольшая статуя Богини луны Ширайи. Женщина стояла на коленях с закрытыми глазами, руки перед ней были сцеплены, а губы бесшумно шевелились, направляя молитву. Оби-Ван печально и нежно улыбнулся, тихо выходя из комнаты.       Падме же закончила свою молитву, она просила за детей и мужа, просила за родителей и семью сестры, она молила о покое ее израненной душе, но молитва не принесла покой. Падме открыл глаза и вздохнула, все еще оставаясь на молитвенном месте, она направила взор в окно, где завоевывала небосвод луна, где начинали зажигаться звезды и мысленно произнесла:       «Энакин»       Первый укол в сердце от произнесенного мысленно имени, которое ни она, ни Оби-Ван уже месяц не могли произнести вслух прошел и она, сглотнув комок в горле, продолжила, направляя свои мысли вдаль Космоса к звездам.       «Энакин, мы получили твой дар, твой сюрприз. Дом великолепен и сейчас, когда на Набу буйствует весна, он утопает в белоснежном цвете фруктового сада. Это невероятно красиво. Я уверена детям здесь понравится, и они будут здесь счастливы. Наши дети чудесные малыши, я назвала их Люк и Лея. О чем я только думала, давая им такие милые и нежные имена ведь они явно унаследуют от тебя и Оби-Вана не способность усидеть на месте, такое ощущение, что им и сейчас уже не нравится быть беспомощными младенцами, такие беспокойные, словно ждут не дождутся, когда смогут бегать, а вот мы этого момента ждем с ужасом, навряд ли у нас хватит сил удержать их на месте, да и не имеем права. Но это будет не скоро, а пока им только недавно исполнился месяц. Месяц. Месяц, который тебя не было рядом. Нет, не думай, я не обвиняю, просто. Тяжело. Я и Оби-Ван благодарны детям, что они хоть немного потерпели и родились на следующий календарный день после… Иначе это было бы слишком жестоко и несправедливо. К ним не справедливо. Что бы их первый день жизни, стал твоим последним,» — Падме сглотнула, смахнув одинокую слезу и через силу улыбнулась.       «Мы познакомились с НаоКи. Она замечательная.» — Падме хихикнула. — «Правда, думаю Трипио так не считает, они словно два ребенка, что делят территорию. Приходится разделять их занятия. Ардва носится между ними и кажется, ворчит и ругается на них. Я его не очень понимаю. Они тоже скучают по тебе. О! Оби-Ван завел питомца и не просто питомца, а ПИТОМЦА. Огромная птицеящерица. Пришлось ей выделять целую комнату, думаю, ты такое не предполагал и дом не предусматривает загон. Хотя Оби-Ван кажется, уже присматривает для его постройки место. Она милая, конечно не милее моей Исы, но все-таки милая. Хотя не думаю, что я когда-нибудь соглашусь на предложение Оби-Вана прокатится на ней. Тебе бы она понравилась и думаю, ты бы не отказался испробовать возможности нового транспорта, тем более довольно скоростного», — Падме улыбнулась, вспоминая Энакина, как он оседлал шаака, как наяву услышав свой и его смех.       «Я люблю тебя, Энакин. Я скучаю» — мысленно проговорила женщина, смахивая слезинки, но несмотря на слезы, на душе было спокойно и хорошо, она улыбалась.       Когда в комнату вернулся Оби-Ван, он не смог сдержать искренне счастливой улыбки впервые за это время почувствовав от Падме умиротворение, возможно, это было только на некоторое мгновение, но оно дало столь необходимый отдых ее душе.              Дети были накормлены и спали, а Падме начинала готовить им с Оби-Ваном обед, смотря через открытое окно, на прекрасный сад, что застилал белыми лепестками лужайку как снегом. Их сад был тем местом, в который Падме влюбилась, стоило ей его только увидеть. Белая высокая акация росла возле стены скалы, а пространство перед домом заняли деревья с белоснежными и нежно-розовыми цветами. Падме из них узнала, яблони, груши, магнолию, вишню, миндаль, о всех остальных деревьях и кустах их высадке и уходе ей рассказала НаоКи, она же и следила за ними. По рассказу Падме поняла, что деревья высажены так, что бы они цвели по очереди, так в саду всегда будут цветущие деревья, дополняя клумбы. Дорожки теперь были расчищены, фонтан работал, наполняя пространство музыкой журчания, установлены скамейки и качели. Основной придомовой сад был огорожен невысоким, декоративным забором, а за ним была поляна с аллеей снежноцвета по краю, скрывая достаточно высокий, силовой забор, что защищал от падения со склона, но не портила вид.       Все яркие и большие деревья росли внизу у озера. Ивы создавали тень своими ветвями, под которыми стояли скамейки. А деревья с красными и желтыми листьями, даже летом создавали уголок осени. Женщина каждый день открывала в их доме и саде что-то новое, что-то, что они не заметили при первом своем посещении, или что-то, что было добавлено Энакином. Последнее было ей и Оби-Вану особенно дорого. Сегодня днем под нежным весенним солнцем сад был особенно прекрасен и спокоен, словно наполнен светом.       Тень Оби-Вана промелькнула в проеме двери, и Падме окликнула его, мужчина остановился, заглядывая к жене.       — Ты медитировать?       Оби-Ван замялся, через мгновение кивнув.       — Через час будет готов обед, — улыбнулась Падме.       Оби-Ван кивнул и поспешил выйти. Он не понимал, почему не сказал правду, в ней не было ничего секретного. Он планировал пойти проверить ограждение безопасности в лесу. Но когда Падме спросила про медитацию, он просто не смог сказать «нет». Это было словно признаться в своей слабости. Оби-Ван замечал обеспокоенные взгляды жены, что ж он сам бросает на нее такие же. Они все еще осторожничают, боятся сделать что-то не так, сказать что-то не то, что всколыхнет боль, которую только недавно притупили. Боясь разрушить столь хрупкий мир, который им удалось установить в их израненной семье. И она была достаточно внимательной женщиной, что бы заметить, что Оби-Ван перестал уделять время медитации, в отличие от тренировок с мечом и проработки активных способностей Силы, благо в доме был предусмотрен тренировочный зал. Делая акцент на том, что поможет защитить семью. Эти изменения в привычках мужа наверняка ее начали беспокоить, а Оби-Ван просто не хотел ее волновать.       Именно поэтому проверку ограды отложил на вторую часть дня, а пока сел в позе медитации среди благоухающих трав и цветов, ощущая легкое удовлетворение от жены и ее спокойствие. Но в нем самом спокойствия не было. То, что раньше несло умиротворение, теперь раздражало. Да, он не медитировал, потому что не хотел погружаться в Силу, он не боялся столкнуться с Тьмой, что теперь наполняла его, она стала его частью, он принял ее, как и Свет. Сейчас они были в покое, он обращался к ним при тренировках или каких-то бытовых делах, с легким злорадством, понимая, что уже не испытывает стыда или угрызения совести, если призывает соль с другого конца стола, но он не погружался в них. Постепенно привыкая к своей новой Силе, теперь Оби-Вану приходилось больше сосредоточиваться, исполняя какие-то мелкие действия, например перемещение предмета, которые требовали тонкости и умиротворения, а вот что-то разрушать или отбрасывать было так легко, выплеснув эмоции наружу. Сила была похожа на непокорного животного, которое лягалось, брыкалось на привязи, и желала мчаться, показывая свою мощь, но Оби-Ван ее сдерживал. В нем еще достаточно было Света, что бы успокоить свою непокорную наконец-то вкусившую пьянящий вкус мощи Силу.       Оби-Ван все еще тянулся к Свету, он помнил и скучал по состоянию покоя и умиротворения, он скучал, по тому каким он был, но знал возврата к прошлому уже не будет. Теперь Свет причинял ему боль, а Тьма радовалась ей и позволяла ее выплеснуть. Они дополняли друг друга, но Тьма словно окружила его, а Свет несли для него только дети и жена, только с ними он мог ощутить отголоски прежнего Оби-Вана Кеноби. Таким он себя сейчас и проявлял, в этом уединенном месте наполненном Светом его семьи, он был пусть и иллюзией, но очень похожим на прежнего себя, только, чуть более открытым для эмоций и пока он не очень хотел будоражить свою Темную сторону, чувствуя, что она может быть разрушительная не только для окружающего мира, но и для семьи. Но Тьма не уходила, она была с ним и он чувствовал ее постоянно также как и все еще сияющий Свет.       Но в Тьме были свои преимущества и не только в мощи Силы. То что он не медитировал не мешало ему думать, теперь он мог без оглядки на правила испытывать эмоции и анализировать те, что столько лет подавлял, но ему пока это было сложно, он весь был пропитан эмоциями боли, скорби и гнева на несправедливость, пока сосредоточившись на любви и нежности, защите семьи. Он анализировал, думал, составлял концепцию своей новой реальности и его ситхской части, но он не медитировал. Он не призывал мощь Тьмы, не окутывал себя Светом, он не будоражил их, позволяя оставаться в покое. Он добровольно оградил себя от Великой Силы. Он ощущал детей, Падме, этого ему хватало, но не хотел видеть, какой стала Сила, даже если теперь она была в равновесии, для него она оставалась пустой. Без Энакина. Оби-Ван вздохнул сладковатый воздух и закрыл глаза, но если раньше он очищал свою голову от мыслей, теперь же они наполнили его.       «Энакин. Наша жена отправила меня медитировать. Представляешь? Почти выставила из дома. Когда это меня приходилось уговаривать медитировать, знаешь, даже не помню это время. Я прекрасно понимаю, почему она задала этот вопрос сейчас. Весна в самом разгаре, все оживает, все залито Светом. Это место прекрасно. И возможно здесь так легко уловить Связь с Силой, ведь каждая часть этого места просто пронизана Силой и Жизнью. Но я не хочу обращаться к Силе, по этому я поговорю с тобой. Ты ведь не будешь против выслушивать мои изливания вместо нее? Я скучаю по тебе.       Будучи на войне, мы с тобой каждый день видели, как гибнут джедаи, даже лучшие из них. В такие моменты мы обменивались с тобой взглядами и я читал в твоем, тоже, что ты в моем. Мы тоже могли погибнуть в любой битве, на любой миссии, столько раз проходили по самому краю. Мы старались об этом не думать, но понимали и готовились принять уход другого. Честно, думал, что это буду я. Не мог представить, что тебя не будет в этом мире. Но все же знал, что любой твой безумный план мог окончится трагедией, каким бы всесильным и удачливым ты не был. Я это знал, понимал. И мне казалось готов к любому повороту судьбы. Как же я себя обманывал. Я не был готов остаться в этом мире без тебя. От того, что я готовился, твой уход не стал легче. Мне так хотелось пойти следом за тобой, но Паддме, дети, не могу их оставить.       Знаешь, дети невероятны. Кажется ты перестаешь существовать растворяешься в каждом из них и в обоих сразу, особенно когда они начинают тянутся к тебе ручками и смеются. Когда они в первый раз улыбнулись, я подумал, что пропал, я просто долгие минуты стоял и смотрел на них, а они смотрели на меня. Я не обращался в тот момент к связи, не пытался понять, что они от меня требуют, я просто смотрел, как они улыбаются мне и улыбался в ответ, наслаждаясь каждым мгновением.       Они невероятны и Падме, она невероятна. Не знаю, как бы я справился без нее. Знаешь, я не могу пользоваться своим мечом, пытался с ним тренироваться, но меня бросает в дрожь. И в какой-то момент я просто решил от него избавиться, забыть. Черный меч Мандалора мне сейчас больше по душе. Падме застала меня у озера, когда я уже готов был выбросить его, похоронить в глубоких водах. А на слова, что это меч джедая, и я не имею на его прав, только горько улыбнулась и помотала головой. Знаешь, что она мне сказала? Сказала, что это мой меч, меч Оби-Вана Кеноби и не важно джедай он или ситх, а возможно что-то другое. Хорошо подловил, она сказала «что-то более совершенное и прекрасное», Энакин пощади мою скромность, хотя бы мысленно. Она сказала: Хочешь спрячь, хочешь носи, но не потому что наказываешь себя или считаешь чего-то не достойным. А потому что это твой выбор. Думаю, ты бы мне сказал это же. Ты всегда смотришь на Силу шире, чем джедай или ситх. Сейчас я понимаю, это правильно. И впервые я понимаю Квай-Гона — главное выбор.»       Оби-Ван открыл глаза и оглянулся на дом.       «Надо будет как-нибудь добраться до Тида, побывать у крематория-мемориала, давно планировал или хотя бы в Милий, скоро закончатся запасы и дети растут. Но мне так страшно их оставлять одних. В любом случае именно благодаря словам Падме мой меч сейчас не покоится на глубине озера, а лежит на подставке в центральном холе, на каминной полке рядом с твоим. Под защитным куполом. Там ему и место, он всегда должен был быть рядом с тобой, как и джедай Кеноби.»       Оби-Ван зажмурил глаза, даже мысленно он не мог сообщить Энакину, то, что чувствовал сердцем — джедай Кеноби умер вместе с Энакином Скайуокером, как и всегда вместе.              Новый солнечный день выманил Падме и Оби-Вана с детьми на улицу. Было тепло и они разместились на одеяле у озера. Лея, лежа на спине, мотала руками и ногами, пытаясь поймать летающие над ней игрушки. Люка же больше заинтересовали травинки и бабочки, за которыми он наблюдал, еще не уверенно опираясь на руки поднимая голову и выражая смехом-визгом свой восторг. Каждый день они с Леей выдавали новые звуки, которые все больше походили на диалог. Однажды зайдя в комнату, где находились Оби-Ван и дети она окунулась в бульканье и агуканье, повизгивание и смех. Дети лежали на животе подняв голову и смотря друг на друга, выдавали эмоциональные и разнообразные звуковые предложения. Что даже Иса заинтересованно переводила взгляд с одного на другого. Оби-Ван не отводил от них взгляд, улыбаясь, поманив жену. Падме присела рядом, тут же улыбаясь зашептав в ухо мужа:       — Они что разговаривают?       Оби-Ван не переставая нежно посмеиваться, пожал плечами:       — Не знаю. За то время пока не пришла Иса, я только понял, что им хорошо и комфортно ни что не мешает. Но их мысли не складываются в слова. Так что я точно не знаю, но это очень увлекательно.       Падме гулко засмеялась, заглушая смех в рукаве Оби-Вана, наслаждаясь этим мгновением счастья и радости, что излучали дети. Они так и сидели, обнявшись, смотря как брат и сестра ведут разговор, на только им известном языке.       Так было и сейчас, родители не отводили взгляда от своих малышей и каждый думал, что может просидеть так вечность. Пока Лея не сморщилась и не начала похныкивать. Падме вздрогнула, Люк замолчал и постарался оглянуться на сестру. В глазах Падме появился испуг, пытаясь понять, что не так, а Оби-Ван уже мягко переворачивал ее и клал рядом с Люком. Лея тут же успокоилась и они с братом уже вдвоем продолжили наблюдать за бабочками. Оби-Ван с довольной и спокойной улыбкой посмотрел на жену, которая слишком пристально смотрела на детей и только когда ее позвали, подняла голову и постаралась улыбнуться, но улыбка вышла вымученная.       — Все в порядке, она просто захотела увидеть, что заинтересовало брата.       — Хорошо, — Падме кивнула и начала вставать, на удивленный взгляд мужчины поясняя. — Пойду, приготовлю им бутылочки, приведешь их?       -Да, конечно, — кивнул Оби-Ван, смотря на удаляющуюся жену окликая. — Падме…       Взгляд выражал немой вопрос.       — Все хорошо правда, — Падме улыбнулась и ушла, пока Оби-Ван вернул свое внимание к детям, но мысли были на несколько дней назад.       Когда пеленая Лею, женщина замерла, уставившись в одну точку, Оби-Ван, что в это время занимал Люка, привлек ее внимание, но на вопрос, что случилось, она сначала помотала головой, а после перевела взгляд на Ису, что только, что проползла мимо комнаты, спросив:       — А как ощущается в Силе Иса?       Оби-Вану пришлось переспросить, потому что это явно был надуманный вопрос, придуманный только что, и Падме взволновало не это. Оби-Ван, конечно, ответил, что словно вода попала в уши или как Сила пытается пробиться к тебе через толщу воды. Падме кивнула, принимая ответ, и произнесла, что это не очень приятные ощущения и теперь поняла, почему дети иногда недовольно мотают головой и капризничают в присутствии ящерицы. И хоть им нужно было скрывать детей и Оби-Вана, Иса теперь чаще была на расстоянии от них. После этого случая, Падме снова стала собой, но все же он иногда заставал ее со стеклянными глазами, смотрящими в никуда. Раньше Оби-Ван себя успокаивал, что так выражается скорбь, стараясь дать ей в такие моменты пространство и время, но теперь все чаще это начинало вызывать беспокойство и даже страх. Оби-Ван проводил взглядом за удаляющейся женщиной и поспешно не зная почему сам начал собираться.       Падме зашла в дом и привычно направилась на кухню, доставая две бутылочки, смесь и включая нагреватель. Она замерла, смотря на бутылочки.       «Энакин, я бы купила для детей другие бутылочки, и даже другие игрушки. Мы их выбрали по каталогу, но они не такие как я представляла. Все что сейчас радует детей, все что окружает их выбирала не я. Все купила НаоКи. Нет, она молодец, если бы не она мы бы даже не знали, кого направить за необходимым в город. Знаешь, сколько всего оказывается нужно младенцам? Я не знала. Я ничего не знаю. Я не знаю, когда они плачут от голода, а когда просто, потому что не нравится свет в комнате, я не знаю, я даже не могу их накормить. Какая я мать? Что я за мать? Я ужасна. Прости меня. Прости за это. Оби-Ван великолепен, он невероятен, ты бы так им гордился. Он такой замечательный отец. Он один не дает всему рухнуть. А ведь ему также тяжело, но он лучше, он лучше, чем я. Он точно знает, что нужно детям, а я все только порчу. И тогда это была моя идея — лететь на Мустафар, я настояла, может если бы не я, все прошло бы по другому и ты был бы жив. Я не могу быть хорошей матерью, даже не могу быть хорошей женой. Я ничто и никто. Не могу, Энакин. Я так его люблю, но когда целую, мне всегда чувствуется твое дыхание за спиной, это не возможно выдержать. Я пытаюсь быть хорошей матерью, хорошей женой, это все что от меня осталось, но даже этого не могу. Им лучше было бы без меня»       — Падме, — раздался за спиной голос, слишком осторожный и мягкий.       Женщина незаметно встряхнулась, словно сбрасывая с себя эти навязчивые мысли, что неоднократно посещали ее. Когда она в очередной раз не знала, как быть с детьми, как их успокоить. Падме повернулась к вошедшему Оби-Вану, что напугано, как на дикого зверя смотрел на нее.       — Молоко, — произнес мужчина.       И Падме вскрикнула и повернулась к нагревателю, она перегрела молоко и оно свернулось, женщина резко, бездумно, бессмысленно желая спасти смесь, схватила под вскрик Оби-Вана «нет», бутылочку, но только обожглась и разжала руку, выронив бутылочку, что Оби-Ван успел поймать на весу левитацией, тут же оставляя ее и поспешно приближаясь к жене.       — Я даже не смогла подогреть смесь, — прошептала Падме, пока муж выключил нагреватель и нежно осматривал руку, доставая из-за пояса бутылёк с бактой, который он все еще носил по старой привычке.       — Ну что ты, это всего лишь молоко. Ты устала, не переживай, — нежно говорил Оби-Ван пока обрабатывал легкий ожег от которого через час уже не будет и следа. — Все хорошо, Падме.       Мужчина нежно поднял ее голову с беспокойством и любовью, смотря на нее. В какой-то момент Падме показалось, что он ее поцелует. И также сильно как она желала этот поцелуй, также она его не хотела и даже боялась. Но вместо поцелуя, Оби-Ван мягко привлек ее к себе и обнял, прижимая к груди, гладя по волосам и спине, повторяя:       — Все хорошо, родная, все хорошо. Тебе нужно отдохнуть иди, а я все сделаю. Хорошо?       Падме кивнула и вышла из кухни, направляясь в спальню, ей хотелось плакать, от этого понимания и нежности ей становилось еще более горько, она не заслуживала сочувствия и доброты, она заслуживала порицания. Когда Оби-Ван вошел в спальню, она так и не спала, он ничего не сказал, да этого и не требовалось, если Оби-Ван здесь без детей, значит, дети и накормлены, и спят. Мужчина прилег рядом, обнимая жену, стараясь успокоить ее.              Первый месяц лета вышел невероятно жарким и знойным. Оби-Ван заканчивал строительство загона для Боги, среди деревьев, чуть в отдалении от озера. Устанавливая перекладины между магнитноволновыми столбами, чтобы по завершении замкнуть систему на ограждение. Перекладины были тяжелые, мышцы уже второй день болели, а туника липла к телу. Он мог поднять все Силой, и уже давно перестал себя останавливать от ее повседневного использования. Но в какой-то момент понял, что физический труд ему нравится, нравится чувствовать при подъеме тяжесть балок, как работают мышцы и видеть пусть и медленный, но появляющийся результат работы. Мужчина отметил размер перекладины и включил лазерный нож, отрезая необходимую часть от балки, поднимая и устанавливая в выемки, закрепляя, пропуская через них провода. Именно ради приобретения инструментов и другой утвари для работы по дому Оби-Вану пришлось несколько недель назад выехать в Милий, что бы самому подобрать инструмент, по необходимым параметрам. Мужчина чуть помедлил, прежде чем приступить к следующему сектору загона, облокотившись на перекладину и позволив себе мгновение насладиться картиной семьи, что пряталась от солнца в тени деревьев под установленном навесом, недалеко от места его работы. Лея пыталась дотянуться до мирно сидящей перед ней Исы. Девочка взвизгивала и потягивалась на руках, явно недовольная, что тело еще не слушается и не позволяет достичь желаемого, совершая свои первые попытки поползти. Люк же полностью был увлечен игрой с мамой. Падме держала его под мышками и легонько поднимала и опускала, пока он звонко смеялся, в тон ее смеху и ее воркованию, что чередовались с поцелуями. Падме была весела и излучала счастье что так разнилось с тем, что им пришлось пережить недели назад.       «Энакин, прости. Ты бы заметил это раньше. Знаю, что заметил бы, а я чуть не упустил.» — Оби-Ван закрыл глаза вспоминая тот накатившийся ужас, когда он понял, что все это время мучило жену и это была не только скорбь по мужу. «Мне нельзя было уезжать, но Падме заверила, что она справится, что все хорошо. Я так хотел в это верить, и проигнорировал ее столь опустошенный взгляд, который был все эти дни. Мне нет оправданий. Думал, что ее страх, что заставлял ее подскакивать на кровати и бежать среди ночи в детскую, просто, что бы проверить, что дети дышат, пройдет сам. А он оказывается был более глубоким. Ты знаешь, что такое колики? Вот и я не знал, в Храме не учат, как ухаживать за младенцами, это все оставляют их родителям, забирая только когда дети уже более менее самостоятельны. Меня так и разбирает злость, когда думаю об этом. Вырасти, переживи весь этот страх за ребенка, когда он такой слабый и беззащитный, познай беспокойство и бессилие, когда они плачут, а ты не знаешь, как их успокоить, разрывая себе сердце, а потом отдай с улыбкой. Это самое ужасное, что делали джедаи, теперь я это понимаю как никогда. Так вот я узнал, что такое колики, когда вернулся, после поездки в Милий, а дома стоит плач на три голоса и висела дымка горя и страдания. Это было ужасно не потому что Падме не могла их успокоить, а потому что Падме была разбита и прижимала к себе детей сидя на полу и говорила эти страшные и нереальные вещи. Энакин, она удивительная мать, терпеливая, нежная, любящая, я не мог даже догадаться, что она этого не понимает, что она видит себя совсем другой. Как она могла себя считать плохой матерью, это просто не укладывалось у меня в голове, но именно так оно и было. Ее слезы, ее опухшие глаза, ее чистейшая ненависть к самой себе, все говорило, что именно так она и считает.»       Оби-Ван отвел взгляд от сидящей на покрывале Падме, он все еще испытывал стыд от порыва который тогда настиг его.       «Ты осудишь, Энакин, ты бы не допустил даже такой крамольной мысли, но я должен признаться в тот момент, когда я все понял, во мне поднялась такая злость на нее, как она могла допустить такие мысли, как она могла это чувствовать к себе, никто не смеет думать о Падме плохо, даже она сама. В какой-то момент мне захотелось хорошенько встряхнуть ее, что бы вытрясти из нее эти ужасные мысли. Я так редко обращаюсь к Силе, что иногда забываю, что во мне теперь бушует буря, что поднимается от мельчайшего дуновения ветра. Единственное радует, я достаточно еще силен, что бы ее контролировать, но когда-нибудь… Энакин когда-нибудь эти сильнейшие эмоции возьмут надо мной власть. И я не знаю, как с ними справлюсь. Такое ощущение, что все что я раньше сдерживал, решило наверстать упущенное. Если бы еще будучи джедаем я не научил себя сдерживать свои порывы я не представляю, на что был бы способен, я бы точно стал монстром. Но пока я здесь в изоляции от мира, в покое, Тьма усмирена и ей нет причин действовать, но даже сейчас мне пришлось взять из рук Падме Лею, что бы сосредоточится на ней и не совершить непоправимого.»       Оби-Вана привлек радостный взвизг Люка, который радостно встречал открытое лицо матери, пока она снова не закрыла его ладонями, женщина смеялась вместе с ним, пока Лея не повернувшись на звук, снова не продолжила тянуться к заветной целее — к хвосту Исы. Оби-Ван не сдержал улыбки, возвращаясь из темных мыслей к своему личному Свету.       «Знаешь, я научился понимать и успокаивать детей через Силу, обычно они, где-то через месяц, начали плакать от дискомфорта и угадывать их желания было достаточно просто, как и успокоить. Убрать раздражитель, покормить, послать по связи спокойствие. Я для этого использую Силу и связь, а Падме своим сердцем угадывает, что хотят малыши, по одной интонации их крика, это удивительно, это удивительней Великой Силы. Но в этот раз их не могли успокоить ни я, ни она. А она еще считала, что я все могу. Плюс этой ситуации, что Падме наконец-то поняла, что я не идеален, с детьми. Смешно, что она вообще так считала, мне кажется, что я совершаю оплошность на оплошности. Я даже не знал, как их запеленать, перепугался, когда они впервые срыгнули. Но тут и правда была причина для страха они не замолкали, уже стали красными от крика и ни что не могло его прервать. Знаешь, твой дроид помог, тот медицинский, вызвал его с яхты. Падме так безропотно отдала ему детей, и только сильнее зарыдала, а я был готов зарыдать следом ну или разнести пару планет, если бы это помогло Люку и Лее успокоится, наверняка сделал бы, но это не было лекарством, лекарством был массаж животика. У Леи заболел живот, а Люк почувствовал ее боль как свою, правда вскоре это настигло и его, но мы, по крайней мере, уже знали, что с этим делать. Так что из нас двоих лучшим родителем оказался дроид. Кажется, когда дети перестали плакать и уснули устав от слез, пока дроид крутился вокруг них, я сказал это вслух, потому что Падме замерла, а потом истерично засмеялась. Это помогло, вымело из нее все сомнения, а дроид стал нашим незаменимым помощником, как мы раньше о нем не подумали. Падме назвала ее Лёля. Почему? Не спрашивай. Я сам не знаю, откуда она берет имена.»       Оби-Ван с трудом оторвался от наблюдения за свой счастливой семьей, и вернулся к работе.       «Знаешь, я хотел съездить на Мустафар. Не знаю, что я надеялся там найти. Я чувствовал, что планета готова была взорваться и знаю, что именно это и произошло. Скорее я пытался там найти свое успокоение, но теперь я не могу, я не могу даже помыслить, что бы уехать и оставить Падме и детей. Это жестоко по отношению к ним. Оставить ее одну с малышами, столь хрупкими и беззащитными я не могу, не сейчас, когда она так нуждается в моей помощи. Я должен думать о семье, о живых. Я знаю, ты понимаешь меня, Энакин. Я доверяю Падме, она справится, но боюсь, это снова может породить те ненужные мысли. А она и так уже измотана. Дети это радость, но все же это тяжело. Таки противоречивые чувства. Измотаны и счастливы одновременно. Перестав медитировать, я теперь понимаю, как можно устать за сутки не подпитываясь Силой. Но все это компенсируется улыбками детей или тем как они тянут к тебе руки. Так бы хотел, что бы ты это видел, ты ведь видишь. Энакин, ведь видишь?»       При последней мысли рука Оби-Вана вздрогнула и, не рассчитав силы, надавил на лазерный нож, в последний момент, успев одернуть руку. Мужчина тяжело вздохнул и отложил работу, продолжит завтра, а пока сбросив рабочую тунику, повесив ее на ограду, ополоснулся водой из ведра. Вытирая капли и надевая свежую рубашку, стараясь игнорировать, как Падме бросила на него мимолетный взгляд, поспешно отведя его в сторону. Что ж это была еще одна их проблема, которую они не обсуждали и предпочитали игнорировать. Если не считать совместного сна, они практически друг к другу не прикасались, даже при простом поцелуе тень Энакина появлялась рядом, и это возвращало чувство утраты, что сводило на нет все желание. И если в первые месяцы отсутствие близости можно было оправдать восстановлением Падме, то теперь они просто предпочитали замалчивать это существенное изменение в их жизни. Что ж Оби-Ван был доволен тем, что есть, он поспешил к жене и детям, вовремя спасая хвост Исы от цепких пальчиков Леи, что все же смогла подтянуть себя к ящерице. И отвлек дочку, игрой в полеты, на которые она громко и звонко завизжала, прежде чем присоединится на одеяле к пикнику.              Падме резко вскочила на кровати, тут же увидев глаза мужа, что словно не спал минуту назад. Белеющими в темноте белками глаз смотря на нее. Они оба привыкли просыпаться быстро и резко, устанавливать очередность не получилось, детей было двое, и если просыпался один, то тут же начинал плакать другой. Они пытались их развести по комнатам, но они начинали орать, требуя вернуть их друг другу. После пары таких экспериментов Оби-Ван только сокрушенно помотал головой, с трудом объясняя, что в Силе у них уже сформирована невероятно крепкая связь, печально подумав, что детям пара месяцев отроду, а они уже умудрились нарушить величайшее правило джедаев. Истинные дети своих родителей. Но сейчас Оби-Ван четко ощущал, что дети спят.       — Кошмар? — тихо спросил Оби-Ван.       — Не совсем, — Проговорила Падме и, наклонившись, запечатлела на его лбу поцелуй. — Спи, я пойду выпью воды и проверю детей.       Женщина улыбнулась и вышла из комнаты, она спустилась на кухню, налила воды и замерла, смотря на стакан, где в водной глади блестел ночной свет светил. Летняя ночь была теплой и невероятно свежей, от столь долгожданного дождя, прошедшего на кануне.       «Энакин. Я видела тебя. Ты мне приснился. Мне приснился Мустафар, огонь и ты. Оби-Ван спросил, кошмар ли это был и, наверно, раньше ответила, что да, но теперь я просто рада, что увидела тебя. Хоть как, хоть так в пламени с горящими золотыми глазами ситха, за плечом у этого монстра Палпатина, как его тень. Но я видела тебя. Видела. Оби-Ван как-то сказал, что ему перестали сниться сны, да он и не против, говорит, что его сны были бы одними кошмарами. Кажется я не против кошмаров, я молила тебя появиться хотя бы во сне. Спасибо что пришел, спасибо, что услышал.»       Падме тяжело вздохнула, не давая слезам пролиться из глаз.       «Энакин, я теперь меньше плачу. И я поняла, что никто не идеален, никто не может быть идеальным родителем, для наших невероятных малышей, я не идеальна и приняла это. Я просто буду делать все возможное, что бы они были счастливы. И стремиться быть их достойными. Достойными наших идеальных малышей. Мне уже не требуется закрываться в освежители, когда нападает очередная волна горя. После такого Оби-Ван просто находился рядом в поддержке, ненавязчиво беря за руку, молчаливо подбадривая и даря ощущение покоя и силы. Он моя опара, не знаю, как я справилась бы без него. А ведь ему также больно, как и мне, возможно даже больше. Он чуть не потерял и меня, потому что я была слаба и чуть не позволила забрать меня у них. Я должна быть сильной, ради него и детей. Он уходит в грот под водопадом, когда больше нет сил терпеть боль и скорбь. Я понимаю, я знаю, пару раз я слышала, как он кричал. И возвращается оттуда с желтыми глазами. Знаешь, ему идет желтый цвет, сосчитается с волосами.» — Падме этому мысленно улыбнулась и представила улыбку Энакина, ему бы наверняка понравилась эта шутка. — «Я как-то сказала ему об этом, конечно, когда он был в большем умиротворении. Он рассмеялся, тогда он впервые за эти месяцы рассмеялся. Я только надеюсь хоть немного быть его поддержкой, как он мне. Он удивителен. Свет и Тьма.       Не переживай здесь мы в безопасности, как ты и хотел. Ни кто не найдет нас, я не позволю навредить Оби-Вану, кем бы он по мнению джедаев не стал. Я знаю, кто он и какой. Ты ведь меня понимаешь? Если надо будет, мы всю жизнь проведем здесь в уединении, отшельниками. Нам этого будет достаточно.» — Падме чуть тяжелее вздохнула. — «Нам, но не детям. Сомневаюсь, что они позволят существовать этому миру без них. Они уже такие любопытные, даже сейчас им всего хочется больше и дальше. Лея такая упертая, такая настойчивая, даже сейчас она уже умеет выпускать колючки, когда ей что-то не нравится, а Люк, такой серьезный, нужно постараться, что бы заслужить его улыбку, но он тянется ко всему, что его окружает, он нежный и в отличие от сестры любит, когда с ним сюсюкаются и зацеловывают. Я и Оби-Ван не упускаем не единой возможности окружить их нежностью и любовью, пока они не выросли, ценим каждое мгновение. Я с ужасом жду, когда они научаться ходить, как мы будем присматривать тогда за ним, как успевать, а когда-нибудь придет время, когда они зададут нам вопрос что там за скалой, что там за лесом. Как бы больно и страшно не было, я понимаю, единственное, что мы можем сделать это подготовить их к Миру.»       Падме задумалась и посмотрела наверх. Из комнаты детей раздалось повизгивание, но не успела она направится в детскую, как из спальни вышел Оби-Ван крикнув:       — Не беспокойся, я справлюсь.       Падме наконец-то выпила стакан воды и поднялась по лестнице. Заглядывая в детскую, на кресле качалке расположился Оби-Ван Люк и Лея были в его руках с двух сторон и он обнимая их придерживал Силой бутылочки, пока дети довольно чмокали.       — Мухлюешь, — улыбнулась Падме, получая в ответ задорную улыбку.       — Тшшш, не выдавай меня.       Падме еще полюбовалась своей самой любимой картиной то, что практически единственное, что несло ей радость эти месяцы, и оставила их, давая время побыть наедине, время которое и она лелеяла со своими крошками. А Оби-Ван уже начинал им что-то шепотом ворковать и мурлыкать. Падме прошла мимо спальни и направилась в комнату, что наверняка предполагалась ее кабинетом, но теперь практически не использовалась. Датпад подключен был только к внутренней сети дома для управления системами. Первое, что они сделали по приезду, это отключили себя от Голосети, от всех новостей и внешнего мира, в целях безопасности и своего душевного спокойствия. Поклявшись, что посветят свою жизнь друг другу и детям, они не могли допустить возвращения к прежним сумасшедшим дням, они не могли больше рисковать и не хотели. Никакие события Галактики не должны были помешать им. Но сейчас Падме включала свой датпад и заходила в свой архив. Она пролистала последние изученные документы, о праве собственности на дом и земельный участок и открыла пустой бланк о регистрации рождения, вводя даты и фамилию «Кеноби-Скайуокер». Через пару минут в комнату зашел Оби-Ван, чуть нахмурившись от столь знакомой картины из прошлого — сидящий жены у зажженного экрана датпада.       — Что ты делаешь? — с ноткой настороженности и напряжения проговорил мужчина, возможно даже более жестко, чем планировал, но Падме только подняла глаза и понимающе улыбнулась, осознавая, что он беспокоился, что она нарушила условия и решила выйти в Голосеть. В этом она могла его успокоить она не готова была вернуться в большой Мир, так же как и он. Женщина протянула ему руку, подзывая, и он с готовностью принял ее, подходя и в защитном жесте положил ладони на плечи жены.       — Регистрирую детей. В будущем все же это потребуется, — Падме не стала говорить, что большую часть времени она собиралась с духом, чтобы написать имя Энакина, рядом с именем Оби-Ван, в графах отца. Именно на заполнение данных по Энакину у нее ушло больше всего времени, с паузами с тяжелыми вздохами и со сглатыванием подступающих слез, но это было сделано.       — Спасибо, — проговорил Оби-Ван, смотря на заполненные графы и искренне благодарный, что это пришлось делать не ему, но тут он расширил глаза в удивлении, когда взгляд прошелся по строчкам с именами детей, где рядом с уже такими привычными «Люк» и «Лея», стояли уточнения полной формы имен: «Люкен» и «Лейла». Наклоняясь и встречаясь с женой глазами:       — Ты решила подправить имена?       — Немного. Мне нравятся «Люк» и «Лея» и для нас они так и останутся нашими милыми малышами Люком и Леей, с нежными прекрасными именами. Но когда-нибудь им придется выйти в большой мир, а он столь жесток, что уничтожает все, что является милым. Имена должны соответствовать.       Оби-Ван нахмурился, хоть и понимал правдивость слов.       — Я приложу все силы, что бы отсрочить это время, — проговорил мужчина, и Падме в благодарность прижалась щекой к его ладони.       — Но именно по тому, что мир не терпит милоты, ты решила дать нашим детям имена, что на Набу означают «Свет» и «Тьма», — Оби-Ван поднял бровь и усмехнулся.       — Сильные имена, несокрушимые. И я все же набуанка, а мы любим символизм. И я не боюсь Тьмы.       Улыбка Оби-Вана из удивленной стала нежной, он прекрасно понимал, что из уст жены, после их разговора о природе его Силы, об изменениях, которые Падме может не до конца поняла, но видит в муже, это звучало аналогично — «Я не боюсь тебя». Оби-Ван легко приобнял жену и поцеловал в макушку, вдыхая ее прекрасный аромат, наполняя себя любовью и Светом, отгоняя свою Тьму.              Падме спустилась на первый этаж дома, держа на руках Лею, ее брат ждал их лежа в перевозной колыбели, где пытался поймать летающие над ним звездолеты. Они планировали выйти погулять все вместе. Навестить Богу, что обживалась в вольере и в новом, построенном для нее укрытии, виде небольшого, но уютного дома тенистого и влажного. Дети всегда с восторгом встречали посещение птицеящерицы. Люк приветствовал Лею радостным агуканием и они в два голоса залепетали шебарша ножками и ручками в комбинезончиках с вышитыми на них руками Падме Ардва и Трипио. Дети уже не лежали на месте, постоянно переворачиваясь, потягиваясь, хватаясь за все, что видели в зоне досягаемости. Лея вовсю старалась проявить самостоятельность, предпринимая первые попытки ползти, извиваясь и потягиваясь.       Оби-Ван уже ждал их внизу. Он замер у каминной полки, куда на две сделанные им подставки были помещены его старый меч и меч Энакина под защитный купол. Над камином была пустая огромная рама, куда можно было вставить голографию, и мужчина уже знал, какое именно они сюда поместят, расстраиваясь, что у них практически нет других совместных изображений, кроме той с бала. Пока рама пустовала, но все чаще смотря на нее, они все чаще задумывались, что уже пора. Несколько месяцев назад, Оби-Ван все же набрался сил и выложил из забранного из Храма ящика карты с голоизображениями, расставляя их по детской.       На одном был он и Квай-Гон с миссии, ему было лет шестнадцать, и он был нахмурен и даже зол, а Квай-Гон как всегда излучал спокойствие и словно был всем доволен, хотя подпалины на его мантии и ссадины на щеке его падавана говорили, что не все в этой миссии прошло гладко. Когда она заняла свое место на полке в детской, Оби-Ван печально улыбнулся, на свое недовольство, запечатленное случайным голографом и на невозмутимость учителя, хотя взгляд отвел от голофото с тяжелым вздохом, что бы сейчас сказал Квай-Гон увидев его с желтыми глазами ситха. Вот и повторил он судьбу Ксанатоса. Второе голография изображала его и малыша Эни что удивленно озирался по сторонам, неуютно одергивая новую тунику ученика-Джедая, пока его учитель разговаривал с королевой Набу на приеме в честь победы и союза с гунганами. Оби-Ван помнил, как больше года назад Падме вылетела из кабинета в квартире, радостно крича: «Смотрите, что я нашла». Сжимая голопередачик с этим изображением. Они даже не знали, что такое голоизображение существовало, не знали, что в архивах Набу можно откапать такое сокровище. Энакин тогда ворчал, что он не был таким, но не смог скрыть улыбки, когда Падме улыбнулась переспрашивая: «Каким таким? Таким милым, хочешь сказать?», после чего заливисто смеясь, поцеловала его в краснеющую щеку. Другая голография была сделана по инициативе Энакина, в кафе «У Декса», правда то, что это кафе было не видно, все пространство изображения занимали их лица и особенно довольное, с широкой улыбкой Энакина, который обнимал Оби-Вана за шею рукой, перекидывая ее через плечо, Оби-Ван был на изображении более сдержанный, но глаза сияли, выдавая его счастье. Энакину тогда было семнадцать, и он был воодушевлен удачной боевой миссией, где ему получилось официально с разрешения учителя и «только ради успеха миссии» поучаствовать в гонках, и был невероятно собой горд и пьян от счастья. Тогда Оби-Ван решил устроить своему падавану праздник и они весь день провели вне Храма, гуляя и дурачась, на мгновение забыв о своих обязанностях и даже о статусе «Учитель-ученик». Следующая голография была у Оби-Вана любимой, с момента как он его увидел. Оно хранилось в датпаде Энакина, немного размытое, немного некачественное, сделанное Ардва, с поездки Энаикна и Падме в Озерный край, среди лугов, цветов и водопадов. Они были такими счастливыми на нем и беззаботными, если бы не косичка падавана, можно было подумать, что это двое возлюбленных вышли на пикник. А Падме в столь легком, нежном платье, совсем не походила на сенатора, просто смеющаяся девчонка. Смотря на это изображение, Оби-Вана прекрасно понимал, что именно в этот момент Падме влюбилась, или точнее позволила себе полюбить. Когда-то Сатин сказала ему, что ты влюбляешься не в человека, а в то, каким ты становишься рядом с ним, любовь это то состояние, что ты испытываешь рядом с ним. Оби-Ван знал именно тогда, бегая по лугам, Падме наконец-то почувствовала себя так, как не чувствовала никогда до этого, свободной и абсолютно счастливой. Оби-Ван тяжело вздохнул и поставил на полку еще два голопроектора, один изображал уже взрослого и серьезного Энакина, которое делал профессиональный голограф, для очередной трансляции в голосети, а второе было через мгновение после предыдущей, когда Энакин не выдержал держать напускное, гордое лицо и прыснул смехом. Они, как ни что другое показывали, каким на самом деле был Энакин Скайуокер, который мог быть героем, генералом, строгим, непреклонным и жестоким и все же оставаться мальчишкой с верой и улыбкой, что освещала весь мир.       После он взял на руки Лею и Люка, поднося их к каждой голографии, рассказывая, что на них, пока не указал на Энакина, хрипло проговорив: «Это ваш папа». После чего скрыл набежавшие слезы в макушках своих детей, когда они потянули руки и одновременно заинтересовано наклонили головы, вопросительно агукнули. С тех пор и он и Падме, каждый день показывали им голоизображение Энакина, рассказывая о нем истории, пока подкатившие слезы не заставляли прервать рассказ.       «Я клянусь, Энакин, дети будут знать тебя, они будут», — подумал Оби-Ван, когда Падме подошла к нему, легко проведя ладонью, по его вцепившейся до белых костяшек в полку камина пальцам, по появившейся новой привычке, легко проведя по обручальному кольцу, которое Оби-Ван переместил на палец, не видя смысл скрывать его под одеждой.       Ее взгляд, как всегда был понимающим и полный любви.       -Давай сделаем это, — согласно кивнула Падме, кивая на карту с голографией, которое они еще ни разу не открывали.       Оби-Ван согласно кивнул и подключил карту к раме, которая тут же приняла изображения их троих. Мужчина отошел, только что бы взять на руки Люка, и они все вчетвером несколько минут стояли голопортрета, прикасаясь друг к другу плечами, но не в силах посмотреть на друг друга, каждый прибывал в своих мыслях и воспоминаниях, о времени, когда они были цельными, на столько на сколько может быть цельным человек. Но время шло, и дети завозились на руках, почувствовав грусть родителей, вытянув свои пухлые ручки, мягко прикасаясь к ним. Падме и Оби-Ван печально улыбнулись, покрепче прижимая к себе детей, и поцелуем передавая им свою любовь и уверенность.              Люк и Лея молча шебуршались, перекладывая, беря и бросая игрушки, с интересом смотря на то как они падают, и поворачивая голову друг к другу. Наслаждаясь теплым летним днем в саду на расстеленном одеяле, пока их отец копался в клумбе, убирая сорняк. Падме очень нравился их сад, но она поняла, что совсем не создана для цветов, когда чуть не погубила прекраснейший куст, залив его водой при поливе и чуть не повредив корни. Теперь она держалась на расстоянии, любуясь красотой, которую создавали руки ее мужа. Сам Оби-Ван был счастлив заняться садоводством. Высаживая, пересаживая, рыхля и придавая формы. Под его руководством в саду появилось еще несколько клумб. Мужчина был доволен заняться привычным и столь успокаивающим занятием, теперь уход за садом заменял ему медитацию позволяя успокоить иногда появляющуюся злость и ярость, с каждым днем он все лучше контролировал Тьму, и Свет, которые, казалось, вообще пропали и не проявляли себя. Иногда Оби-Вану начинало казаться, что он полностью отрезал себя от Силы, таким нормальным он казался себе, но потом он видел случайно пролетевший вдали звездолет, потом в голубизне неба видел глаза Энакина или какое-то вскользь сказанное Падме слово вырывало из воспоминаний образ Совета джедаев, которые в очередной раз высказывали свое недоверие Энакину и ярость начинала закручиваться и бурлить, что Оби-Вану приходилось поспешно уходить, что бы восстановить контроль и не сорваться на глазах у жены и детей.       Постепенно контроль улучшался, но вернуться к прежнему уже не мог, он стал более суров, причем именно к семье и ее безопасности, он стал более контролирующим и непреклонным, все чаще ловил себя на мысли, что ему нравится жить в дали от всех, от этой проклятой Республики, которая может забрать жену и детей, и только надеялся, что Падме справится и не захочет вернуться в большой мир. Он не знал, как отреагирует на это ее желание. Он не хотел их делить с миром, который забрал у него Энакина. Оби- Ван даже не знал точно причин этих изменений в своих взглядах, толи это было влияние Тьмы в нем, толи именно потеря Энакина, так повлияла на него, но факт был неизменным, мягкого и покладистого Оби-Вана больше не было. И ему нужно было очертить себе рамки, чтобы не перешагнуть непоправимую черту, о чем потом будет жалеть от невозможности исправить. Ему нельзя было допускать ошибок, нельзя было пересекать границы. И он все требовательней становился к себе, стараясь не стать деспотом для своей семьи. Оби-Ван повернул голову к окну, где Падме в компании НаоКи прибирала внутри дома, не сдержав улыбки, от звука тихой песни, что долетала до него. Периодически Оби-Ван поворачивал голову к близнецам, проверяя их, так как за все это время они не произнесли ни звука, но вели себя спокойно и умиротворенно, поэтому мужчина не спешил начинать беспокоится. Иногда дети могли часами молчать, перебирая игрушки или наблюдая за происходящим вокруг. Жизнь здесь была идеально спокойной. Оби-Ван продолжил рыхлить землю, дотронувшись до голубого бутона цветка, это не были пустынные цветы Татуина, но очень похожие.       «Энакин, мне снова пришлось выехать, но теперь в Тид. Дети растут, нужно было подкупить детские вещи, да несколько предметов для дома. Если для посещения Милия было достаточно накинуть капюшон, то для выезда в Тид, нужна была маскировка получше. В общем я снова сбрил бороду. Падме была в ужасе, но все же поняла необходимость, но зато мы выяснили, что у нее в вопросе моей бороды есть очень могущественные сторонники, которые, не узнав меня, пустились в рев, стоило мне взять их на руки. Я был растерян, дети рыдали, а Падме ухахатывалась. Прекрасная была картина. Люк и Лея вроде смерились с изменениями, но погладывают на меня с недоверием. Не скажу, что уж сильно изменился, но хоть что-то что бы изменить внешность и не привлечь к себе внимание.» — Оби-Ван провел рукой по щекам, где уже снова проступала щетина, под укоризненными взглядами жены и настороженными детей он снова начал отпускать бороду. А на днях Падме обнимая, взлохматила его волосы и сказала, что ему не нужно было сбривать бороду, его невероятно отросшие волосы были еще лучшей маскировкой, и что скоро они достигнут длины, которую носил Квай-Гон. Оби-Ван предложил состричь, но дальше разговоров вопрос не продвинулся. — «Здесь, на Набу, словно ничего не поменялось, словно не было кризиса, впрочем, возможно Империя просуществовала так мало и теперь снова вернувшись в Республику, Набу даже не почувствовали всех этих политических изменений. Хорошо, что она так далеко от центра. Здесь спокойно. Я не мог упустить возможность, я дошел до мемориала» — Оби-Ван мечтательно улыбнулся, он вспомнил, как был умиротворен, когда пришел к гробнице Квай-Гона, как размеренно среди пестрых нежных цветов выкапывал ямку и как помещал в нее их цветок-зубастик. Тот за время пересадки даже не пытался его укусить наверняка от шока, что оказался среди такой цветущей клумбы. Мужчина помнил, как улыбался, смотря на эту несуразную картину, цветущая пестрая клумба и в центре нее цветок-хищник.       «Это была прекрасная картина, Энакин. Такой не похожий на других, но также как и самая прекрасная роза, он заслужил плодородную землю, тепла и воздуха, заслужил жизни и свободы. Жаль, что я мог ему предоставить только эту планету, а не его родную, но по тому как зубастик тут же перекусил парой мух ему понравится на Набу. И Квай-Гону будет не так скучно наблюдать за этой идеально-цветочным буйством, хоть какое-то разнообразие. Он бы одобрил. И прости… Я рисковал, но не мог пройти мимо. На днях через НаоКи мы с Падме сделали заказ на доставку подарка для ее семьи. Конечно, я знал, что они поймут в чем суть, да и Сола пояснит, раз она была в курсе беременности сестры. Но я должен был убедиться. Я принял все меры предосторожности, наблюдал с соседней крыши. Джобель высаживала их в сад. Два саженца яблони с белыми и розовыми цветами. Думаю это символично, так по набуански, как сейчас часто повторяет Падме.» — Оби-Ван на мгновение легко улыбнулся, но после улыбка исчезла. — «Джобель плакала, я видел, как дрожат ее плечи, чувствовал даже на расстоянии ее горе и то как после семья стояла у фонтана с лотосами и Нашего дерева. Думаю, они знают. Знают о тебе. В тот момент мне хотелось зайти к ним, привести Падме и детей к ним, это им нужно, как и они нужны Падме, их поддержка. Но это не возможно, Сила кричит, что нельзя. Хотя возможно это всего лишь мой страх и эгоизм. Страх, что джедаи придут за детьми, что они узнают, кем я стал, что они нападут, и мне придется защищаться. Энакин, я буду защищаться, если они придут что бы снова разрушить нашу семью. Я уничтожу их. Я убью их: и Квинлана, и Пло-Куна, и Шаак Ти. Я убью их всех, тех, кого считал частью семьи, я чувствую, что сделаю это, я это знаю. И от этого становится страшно. Потому что вместе с ними я убью остатки того Оби-Вана, которого ты любил. Но назад пути нет. Я сделал выбор. И теперь мне остается только трусливо отодвигать эту роковую встречу с джедаями.»       Оби-Ван снова посмотрел на детей, которые хоть все еще вели себя тихо начинали куксится и вертеться, с каждым днем на радость родителей малыши становились все более активными, они с Падме ждали со дня на день, Лея уже собиралась садиться, раздражаясь, когда ее кладут, требуя либо сидеть на руках, либо держать на ногах. Ей хотелось уже смотреть больше чем позволяло положение лежа. Оби-Ван снял перчатки и очистил руки в партитивном ультразвуковом очистители, взял детей на руки и пронес их по саду, удовлетворяя их любопытство, прежде чем вернуться домой. Где дети после еды и сна стали активными и шумными, играя на ковре, пока Иса ползала между ними, с несвойственной ее виду скоростью уворачиваясь от цепких пальчиков детей. Лея села в этот же вечер, а через пару дней Люк. И Падме довольно распаковала купленные Оби-Ваном стульчики в виде истребителей «Эта», на что мужчина только развел руками, он не мог пройти мимо них.              Падме лукаво смотрела, как Оби-Ван крутился вокруг Леи, пытаясь ее уговорить съесть пюре из овощей, но даже перспектива получить сладкое яблоко не убеждала девочку открыть рот. Она сцепила губы и активно кривилась, мотая головой. Люк же покорно открывал рот, проглатывая пюре, но все же не сводил взгляд с тарелки, где как он точно уже выяснил, проведя свое детское исследование и проверку в несколько дней, лежит вкусная сладость, которую он обычно получает, после чего-то менее вкусного. Брат с интересом поглядывал на сестру и отца, что выделывал пируэты ложкой, пытаясь заставить Лею поесть. Люк, бы давно открыл рот, ему нравилось, как летает ложка, издавая жужжащие звуки полета, как когда отец вытягивает их на руках и кружит, это было самое любимое развлечение Люка, Лея тоже любила летать с папой, но очень не любила овощное пюре. Поэтому, когда она все же от удивления, что ложка сама повисла в воздухе, открыла рот и пюре моментально оказалось у нее на языке, она растерялась только на миг, на миг. Миг в который Оби-Ван чувствовал себя героем, что все же уговорил дочь, и Падме улыбнулась ему, вытирая слюнявчиком рот Люка, подставляя поближе тарелку с натертым яблоком, но это было только мгновение, потому что в следующее Лея выплюнула изо рта пюре, попав прямо в тунику Оби-Вана, и захихикала, пока Оби-Ван тяжело вздыхал, но все же его глаза искрились улыбкой на проказу. Это разительно отличалось от Падмы, что встала перед дочерью, строго проговорив:       — Нельзя. Так нельзя себя вести. Прекращай.       — Падме, — мягко примирительно проговорил Оби-Ван. — Она маленькая, навряд ли поймет, что от нее хотят. Она просто веселиться. Не страшно, потом переоденусь. Не впервой. Вспомни, сколько туник перепачкал Люк.       Но Падме только перевела на мужа суровый непреклонный взгляд, которым только что прожигала дочь. Тот взгляд, который они с Энакином называли «Королевским» и от него даже у генералов начинали подгибаться колени. Сейчас он также возымел действие, несмотря на то, что Падме уже давно, сменила вычурные прически на простую косу, а тяжелые многослойные наряды, на рубашку и простую длинную юбку, в карманах которой прятались платки, бутылочки, погримушки.       — Все она понимает. И это простое баловство. Она вьет из тебя веревки.       Оби-Ван равнодушно пожал плечами, вытирая салфеткой следы пюре, только размазывая пятно.       — Если ты будешь продолжать ей потакать, она вырастит капризной и избалаваной.       Оби-Ван взглядом передал выражение «и где в этом отрицательные стороны». Его маленькая «принцесса» может себе это позволить. Падме на это прозвище только закатывала глаза, слыша воркование Оби-Вана, что объяснял дочери, что раз она дочь королевы, то должна быть непременно «маленькой принцессой». И Лея каждый день доказывала, что она истинная «папина принцесса». И все же Оби-Ван не мог не признать, что Падме права. Поэтому он спокойно перешел к кормежке Люка десертом, пока Падме не ведясь на нытье Леи, заталкивала ей одну ложку пюре за другой, и Лея даже не порывалась выплюнуть жижу, чувствуя, что с мамой спорить было бесполезно. Оби-Ван обменялся с Люком многозначительными взглядами, которые звучали одинаково: «Девчонки!»       А после малыши сидели в тени деревьев в манеже напротив друг с друга, разглядывая руки, поворачиваясь друг к другу, цепляясь друг за другом. Давая своим родителям время отдыха, и не привлекая к себе внимание. Пока Оби-Ван делал вид, что медитирует, наслаждаясь мгновением тишины, до тех пор пока напротив него не села Падме, также в позу медитации, закрывая глаза, Оби-Ван вздрогнул, его притворство могло раскрыться.       — Что ты делаешь?       — Давно не медитировала, не против, если присоединюсь?       Оби-Ван помотал головой, покрепче закрывая глаза. Понимая, что спокойствие улетучивается. Он чувствовал присутствие жены, чувствовал ее дыхание, и даже не обращаясь к Силе, он чувствовал ее, и так, каждое мгновение, но сейчас, когда Сила всеми силами старалась его затянуть в свою пучину, окутывала бушующей вокруг него жизнью, он чувствовал Падме ее напряжение, мягкость, ее нежность. Он ощущал ее запах, что смешивался с цветочным, а лучи Солнца, дарили ощущение жара на коже. Это было безумием, ни о какой медитации и даже умиротворении не могло идти речи, темнота под веками, только подкидывала звуки и образы разгоряченного тела, которые все настойчивей и регулярней вторгались в его сны, заставляя среди ночи вставать и перемещаться на диван, что бы утром придумывать очередное объяснение. Оби-Ван винил в своей несдержанности, с которой не сталкивался даже в подростковые годы, страсть ситхов, которая пришла вместе с Темной стороной и всеми силами подавлял ее, она могла стать проблемой, сейчас, когда каждое прикосновение отзывалось болью, ощущения пустоты. Оби-Ван открыл глаза, надеясь, что дневной свет прочистит мысли, но это было ошибкой. Падме сидела перед ним, такая близкая и родная, Оби-Ван чуть наклонил голову смотря на жену, как давно он вот так сидел, спокойно рассматривая ее? Возможно, даже никогда. Как в ее собранных в косу волосах играют лучики солнца, осыпая пряди золотыми бликами, как короткие волоски выбиваются у шеи пушком, как нежная ее кожа, а румянец на щеках так и влечет прижаться к нему губами, опустить поцелуи на шею, туда, где бьется жилка жизни, как опускается и поднимается в такт размеренного дыхания грудь, которая давно уже не стягивалась корсетами платьев, а прикрывалась легкой рубашкой, широкие рукава которой обхватывали тесьмой ее тонкие запястья, такие тонкие, обманчиво слабые, но как ее нежные руки поднимали и со всем отчаянием и силой прижимали к себе детей. Рука Оби-Вана потянулась вперед, он так хотел взять ладонь жены, и в почтении и благоговении прижаться поцелуем к этим рукам. Но рука Оби-Вана замерла, возвращаясь на свое колено. В памяти все еще хранились те неловкие одиночные поцелуи, которых они оба жаждали, но которые оставляли привкус предательства. Это было глупо, Энакин бы только фыркнул на их сомнения, он был бы счастлив за них, ведь об этом он и говорил много лет назад, этого он и боялся, что без него все будет разрушено. Но сейчас Оби-Ван ничего не мог сделать не со своими желаниями, ни со своими страхами, ни с осторожностью Падме. Что не заметно, после каждого поцелуя смотрела в сторону, словно видела призрака, стоящего там. Что ж Оби-Ван понимал ее, так как сам видел и ощущал тоже самое. И это их объединяло, не надо было обсуждать, они и так знали, что чувствует другой. Но время шло, и если боль притуплялась, покрывалась рваными и кровоточащими рубцами, то любовь к жене становилась все ярче и многогранней, теперь, любовь к женщине дополнилась любовью к матери их детей.       Падме сидела напротив, только сильнее зажмуривая глаза и чувствуя, как потеют ладошки. Она уже начала корить себя, за то, что посчитала, что медитация позволит ей разобраться в своих мыслях, позволит обуздать свои желания. Возможно, так и было бы если бы между ее коленями и коленями Оби-Вана не было всего лишь жалких пару сантиметров и она ощущала его тепло. Если бы ее воображение не рисовало в темноте закрытых век образ мужа, сидящего напортив. Спокойные черты лица, закрытые глаза, сильные руки, покоящиеся на коленях. Она прилагала все силы, чтобы не начать глубоко дышать, что бы не прикусить губу, проглатывая стон желания и разочарования. Это жаркое лето сведет ее с ума. Иногда ей казалось, что она набросится на него, но его отстраненность, сосредоточенность и контроль каждого движения, дистанции, которые он неизменно соблюдал, обдавали не хуже ледяного душа. Она помнила как проснулась с рукой зажатой между ног, с дрожью от приснившегося сна и ужасом, о том, что Оби-Ван был свидетелем ее слабости. Но Оби-Ван в ту ночь снова ушел спать на диван, и Падме кусала подушку, чтобы не зарыдать в голос от осознания, что оставалось не так много, до того, как возможно он переберется в соседнюю комнату. И ей не останется даже крох счастья засыпать в его объятиях. Она все понимала, она принимала это. Они любили друг друга, и эта любовь никуда не денется, они все равно будут вместе, они нужны друг другу, но все больше в них становилось родителей, связанных детьми, чем супругов. Она сама до сих пор не могла привыкнуть, и когда прижималась к мужу с другой стороны подгибала одеяло, чтобы создать кокон, только так расслабляясь, стараясь обмануть свой мозг, иногда играла в игру, представляя, что они с Оби-Ваном на переговорах вдвоем, или что Энаикна отправили на личное задание и они ждут, когда он вернется. После такого обычно она рыдала в потоках воды в освежителе, новый поток боли от выхода из мечты в реальность был платой за эту мнимую ложь.       «Энакин, я так тебя люблю. Я так люблю Оби-Вана, но мне кажется, я теряю его, мы теряем друг друга. Энакин, что нам делать. Знаешь, я прибиралась на яхте, когда наткнулась на него… голопередачик, тот, где осталась запись твоего сообщения, я час сидела, смотря на него, не решаясь включить. Так Оби-Ван и нашел меня, сидящую на полу в яхте безумно смотрящую на голопередачик зажатый в руке. Он все понял, он сразу все понял. Он присел рядом и крепко обнял. Только тогда я смогла включить запись. Знаешь у нас ведь ничего не осталось кроме голографий и этого сообщения, возможно, позже мы решимся зайти в голосеть и накачаем от туда твои изображения. Впервые рада, что репортеры не теряли случая тебя заснять. Но пока у нас есть только это. И мы смотрели с Оби-Ваном раз за разом, пока не замерли в объятиях друг друга. Я так его люблю, Энакин. Так люблю. Но не знаю, как нам жить без тебя.»       Падме выдохнула, пожалуй, совместная медитация была плохой идеей и резко вскочила, открывая глаза и видя, что Оби-Ван тоже встал одновременно с ней. Они так и стояли мгновение напротив друг друга, смотря, ощущая запах, чувствуя исходящее от тела тепло.       — Я, пожалуй, пойду, уложу детей спать, — пробормотал Оби-Ван, пока дети смотрели на него скептическим взглядом, говорящим, что в их планах сна не было.       — А я приготовлю им смесь, наверняка захотят поесть, — Падме резко развернулась и поспешила в дом.       Люк и Лея переглянулись, знакомые слова «спать» и «есть», которые они услышали от родителей полностью разнились с их желаниями, о чем они не преминули сообщить своим дружным ором, когда Оби-Ван попытался их уложить спать.