Великолепный лжец

      Свет, льющийся из освещенного коридора, обрисовывал фигуру Влада и скрывал его лицо в тени. Только голос окутывал со всех сторон — вкрадчивый, тихий, будто наполненный издевкой.       Голову отчего-то взяло в тиски железными обручами, поэтому происходящее для него теперь было размытым, как если смотреть на мир сквозь осколок стекла, пролежавший на морском дне вечность: муть, везде муть, а его штормит как ту самую соленую воду.       На краю стола, придавленные картонной елочкой и положенные изображениями вниз от греха подальше, лежали забытые Владом страницы. Олегу не хотелось к ним снова прикасаться.       Не хотелось двигаться, не хотелось говорить и даже думать о чем-то не хотелось — он такой же, как морская вода, холодная, равнодушная и неживая. — Ты, случаем, не торчишь? — Череватый щелкнул выключателем, и отчего-то сверхчувствительным глазам стало больно, — Глянь-ка на меня.       Он двинулся вперед, снова втиснувшись в личное пространство без разрешения, и в следующее мгновение на расстоянии в десяток сантиметров в Олега впился чужой взгляд. — Краснющие у тебя глазки, психолог. Вечер не задался или трава забористая попалась? — Отвали, — Олег и не знал, что это возможно — растянуть один день в нескончаемую мучительную вечность.       Больно было видеть эти изменения со стороны: Влад был свидетелем его истерики, но тогда и не подумал кидаться обвинениями, а сейчас запросто клеймил его наркоманом. Не знал о нем пока ничего, кроме одной маленькой подробности, уже очевидно выложенной ему на блюдечке, и тут же записал его в ряды пропащих. — Сегодня не лучший день для беседы, — по правде говоря, он бы не отказался от того, чтобы забыть встречу с этим человеком как страшный сон, и вряд ли завтра он воспылает энтузиазмом к продолжению неудачного знакомства, но лучше уж подумать об этом завтра. Сегодня он уже выжат досуха.       Череватый как под микроскопом рассматривал его, а затем тяжко вздохнул и полез вытаскивать злополучные листы из-под устаревшего элемента декора.       Шлепнул перед ним стопку первым изображением кверху, и Олег снова был вынужден смотреть на тело, обернутое тканью. Затем потянулся к органайзеру, вытянул карандаш и записал одиннадцать цифр неровным рядом по краю белой страницы. — Мой номер телефона, — руками он оперся после этого в подлокотники офисного кресла, зажав психолога в ловушке, — Я пообещал присмотреться к тебе, и я хочу надеяться, что ты не прогнил насквозь. Женщина умерла. Если ты уверен, что твой брат причастен к этому случаю, она была с ним знакома, или, на худой конец, она была известна в ваших шарлатанских кругах — набери меня.       Втиснись хоть по самое не хочу в спинку, а не сбежишь, не скроешься от правды — не за экраном мобильного телефона или телевизора, а прямо здесь, у его носа находился посторонний человек, который знает правду. Не старый друг семьи, не сосед, помнивший его мальчишкой, а не восходящей звездой — кто-то другой, кто пусть и утаивает презрение и влегкую называет его шарлатаном, но продолжает говорить с ним и надеяться на помощь.       И женщина, иссохшая, вставшая на знакомую кривую дорожку и сорвавшаяся с неё, могла быть сестрой или дочерью, любимой женщиной человека, оставленного захлебываться от боли. Как себя сейчас этот человек чувствует он знал не понаслышке. — Записка, — свой голос ему показался карканьем ворона, — Она очень похожа на то, что… Оставил Саша. — Записки самоубийц не отличаются особенной разницей, но я подниму дело твоего брата завтра же с утра, — спокойно пожал плечами Череватый, и это тоже разнилось с тем, к чему он привык.       Он говорил это слово — самоубийство, — наступал на ноющую мозоль каждый раз, но переступал через себя. Другие тоже говорили об этом, но как об аварии или пожаре. Все были достаточно сострадательными, чтобы не произносить в его присутствии правду — Саша был самоубийцей. Это не было случайностью или несчастным случаем.       Череватый задумчиво потер подбородок одной рукой. — Попробуй вспомнить, не было ли из вас тех, кто болел психическими заболеваниями, — чисто по реакциям было понятно, что Влад не так уверен в этих словах, как в предыдущих, — Был ли кто-то, кто на самом деле считал себя наделенным какими-то способностями.       Олег напрягся, пытаясь дать ответ на вопрос. Эта часть его памяти была покрыта слоем пыли, отлично защищавшем от боли. В свое время он не смог бы сосчитать всех знакомых брата, занимающихся тем же, что и он. Калейдоскоп из самых ярких имен закрутился у него в голове, но все эти люди были чертовски умными, хитрыми и точно знали, что магии в них нет ни грамма. — Ты не помнишь, — понял Влад. — Нет.       Культивированное в себе желание быть полезным заставляло его чувствовать досаду. — Не проблема, — его освободили, и Влад полез выводить под цифрами имя, — Так её звали. Если ты что-нибудь вспомнишь или узнаешь, то наберешь меня, ладно?       Олег обреченно кивнул. В конце концов, это действительно было важно.

***

      Домой он добрался чудом. Тело ломило выкручивающей болью, голова раскалывалась, поднимался со дна желудка вчерашний ужин.       За прошедший день успел выпасть снег, который теперь хрустел под ногами подобно костям мелких животных. От автобусной остановки путь в пятьсот метров до дачи показался Олегу нескончаемым.       Когда-то он лелеял мечту купить себе мотоцикл и гонять на нем на пару с другом, а сейчас представил себя окончательно замерзающего и мчащегося навстречу попутному ветру и ужаснулся, как такая идея вообще могла прийти в его голову.       Он завалился в дом, присел на диванчик у входа и прикрыл глаза буквально на одно мгновение.       А открыл их из-за того, что ослепляющие, отраженные от снега лучи устремились ему в лицо.       Шерри звонко гавкнула, увидев, что нерадивый хозяин восстал-таки из мертвых, впрочем, сам Олег был в этом не уверен.       К чугунной голове и ломоте в теле добавилась раздирающая боль в горле и абсолютная дезориентированность. — Нет, нет, нет, — зачастил он, взглянув на время, сообщающее, что он всё проспал.       Собака провожала его метания по дому умным взглядом существа, глубоко удивленного непроходимой человеческой глупостью. Хорошо ей, подумал Олег про себя. Сиди себе в доме, а не тащись по сугробам в состоянии, близком к оглушению.       Родившаяся мысль заставила его тихонечко заскулить: она ведь ждала его целые сутки. Ищи теперь по всему дому лужи и бойся наступить не туда. А главное, попробуй обвинить живое существо, запертое в помещении на тридцать с лишним часов. — Давай, иди, — он распахнул входную дверь как швейцар для богатой аристократки, а она только развернулась к нему белой мохнатой задницей, мол, нет Олежка — тебе надо, ты и вылезай из-под теплого одеяла в мороз.       Как же крепко он спал, что не услышал жалобный собачий вой? Его никак не запишешь в дисциплинированные хозяева, и этот раз точно не первый, когда Шер приходилось заунывно скулить у него под ухом, чтобы воззвать к совести. — Иди же, глупая псина!       Будто окончательно разочаровавшись, Шерил засеменила подальше от него и входной двери. Он поспешил захлопнуть дверь, чтобы окончательно не закоченеть.       Его пробило на лающий кашель, сообщающий на всё его жилище, что ему крышка. Как бы он не надрывал связки, а звук этот никак не долетит до непосредственного начальства, наивно полагающего, что он давно сидит на рабочем месте. Мчись он как Молния Маккуин, забей он на пустой скручивающийся узлом желудок и немытую голову, а сидеть ему в своем кабинете не раньше полудня.       Олег вывалил на журнальный столик содержимое рюкзака, схватился за телефон и стал трезвонить Николаю Ивановичу. — Да? — раздалось на том конце провода через мгновение. — Я очень-очень сильно опаздываю, — беспомощные хрипы он затолкал в себя поглубже, чтобы подполковника не пугать.       Ему не нужны были поблажки, он не считал возможным позволять себе выходной или больничный за все эти четыре года, что начальник взял его под свое крыло. Не собирался казаться слабым и теперь — спасибо, вчерашний день и так вовек не забудется.       Зажав телефон между ухом и плечом, он судорожно сгребал документы и мелочевку обратно в рюкзак, пока на столе не осталась только пачка сигарет и дорогущая зипповская зажигалка, сделанная на заказ. — Мне жаль, что так получается, — сигарета заняла привычное положение между зубами, кончик её он подпалил, а затем стряхнул пепел в стоящую в центре журнального столика пепельницу, — Я…Господи.       На дне стеклянной тары, в окружении его дешевеньких окурков и пепла, в самом центре лежал бросающийся в глаза окурок от супертонких черных Собрание, которые неизменно таскал с собой его старший брат.       Чертова дезориентированность вернулась к нему с новой силой. — Олег? Олег! — раздавалось из динамика, но он больше никого не слышал.       Желающий всем сердцем, чтобы глаза его обманули, он схватился за угольный фильтр и вчитался в знакомое название на черной бумаге. Вспомнил, что входную дверь он не запирал. — Здесь кто-то был, пока я спал, — зачем-то прошептал он начальнику, укусив себя за язык прежде, чем вывалить перед старым другом семьи безумную догадку — Саша приходил сегодня ночью домой.       Нет, конечно же нет, не может такого быть. Саша гниет в земле вот уже сколько лет, а пепельницу он опустошал пару дней назад.       Знакомые с детства сигареты принес кто-то другой. Выкурил одну над ним спящим, выпустил собаку на улицу — не зря же она не побеспокоила его ночью — а затем загнал обратно и ушел. Наверное.       Горло его породило такой жуткий кашель, что он сам испугался этого звука, раздевшего в царившей тишине. — Твою мать, — жалобно выдохнул он в трубку. — Закрой входную дверь сейчас же и жди, пока к тебе кто-нибудь не приедет из наших, — безапелляционно заявил ему начальник, — Проверь, не пропало ли ничего из дома.       Он только и мог, что бездумно кивать головой, как китайский болванчик, а затем вспомнил и спохватился: — Мои пациенты. Я должен… — Сынок, ты рехнулся? — голос подполковника поднялся на октаву выше, — Ты не пробовал позаботиться о себе хотя бы изредка? — Хотя бы скажите им, что меня не будет, — сдался Олег, — На моем столе записная книжка с приемами на сегодня. Скажите им. — Жди дома.       В конце концов, он не хотел доставлять никому проблем.       Перед тем, как положить трубку он отчетливо слышал, как его называют чертовым идиотом.