Возлюбленный владыки моря

      Часы бегут вперед неумолимо, горизонт наливается серостью рассвета. Левкотеа смотрит на своего сына и его пару с прищуром и очень издалека — ей интересно, примет ли альфа своего омегу с той частью, что ниже пояса, но пока у альфы проблем с этим нет. Он даже не обратил внимания на то, что его омега теперь — существо из легенд, в которых даже моряки кто верили, кто нет.       Их связь в ее глазах — дрожащая ниточка, которую можно разорвать одним выдохом, однако ее дитя, ее сын по крови и силе с таким остервенением цепляется за своего альфу, что даже ей очевидно — разлучить их и не получить проклятье невозможно. Люк слишком отчаянно ждал этого человека и слишком глубока его любовь к нему — иначе бы она разорвала эту привязанность, как разорвала прочие, превращая его в русала.       Пока что, Кэйя Альберих должен жить, вопреки тому, что имеет один существенный минус: он стопроцентный человек.       Левкотеа тяжело вздыхает, потирая пальцами между бровями. Жаль, шанс обрести наследника у нее был только один и она уже использовала его. Люк явно не собирался отлипать от альфы в ближайшее время, а ведь у него тоже были свои обязанности в глубинах океана — ее дитя даже в глазах самых скептичных подданных был претендентом на настоящий титул повелителя морей. Да, не божество, но убитый по всем канонам ритуалов и в правильную дату, Дилюк получил от моря уникальное его понимание. А уж с какой скоростью он учился у нее колдовать — это было невероятно, пока еще сам он умел сущие мелочи, но на ее памяти ни один русал прежде не мог в самом деле так плести чары, и уж тем более не имел такой силы голоса. Если бы она сама не обращала его через ритуал — акт отчаяния, последний шанс — то Дилюка можно было бы принять за ее сына, рожденного в законном браке с повелителем морей. Ныне тот был безвозвратно мертв, все их дети были мертвы, не унаследовав талантов родителей, и уже за случившуюся гибель своей семьи Левкотеа поклялась перекрасить море кровью убийц своей семьи, если того потребует душа — и её сын.       Однако все эти грозные планы, все ее клятвы, все годы подготовки — все это грозило вот-вот превратиться в пшик. Люк просто потребует себе ноги человека, а после останется с возлюбленным на суше, и… Все. Прощайте мечты о мести, прощай, трон правителя подводных владений и право своими руками задушить всех тех, кто реализовал заговор против ее семьи.       Он так влюблен, что его угасшая было потребность в партнере обещала скоро вырваться и развернуться на полную мощь. С одной стороны хорошо — ее дитя не было сковано законами русалочьей природы, Люк мог подарить ей следующее поколение маленьких поющих захватчиков, и часть из них сразу будет ходить на двух ногах.       Но конечно хотелось, чтобы суша перестала быть нужна ему совсем.       Может, отправиться к акулам, да побеседовать предметно с их королевой? Ведь и ее сын давным-давно погиб в сетях морских охотников, а тут — прекрасный материал, накаченный силой сирен. Подарить ему хвост — а там и связь сыграет на руку, и вот уже единение двух подводных коалиций не за горами. Акуленыш за каждую слезинку отомстит стократно, такова их натура, а Люку очень кстати придется поддержка сильного плеча любимого. И смотреться вместе они будут, м…       Следовало подумать, а пока Левкотеа смотрела, как яростно и ненасытно ее дитя целует своего избранника. Тот уже научился избегать острых зубов и вполне уверенно совал свой язык в чужой рот, да и запах недвусмысленно сигнализировал, что альфа вот-вот начнет проверять способность юного русала вынашивать икру до созревания внутри складки своего тела.       Теа помнила, в какое смятение сына привело ее наличие — если к тому, что сверху скрывается вполне привычный ему-человеку член, он отнесся философски, то продолжение складки вглубь вызвало вопросы. Нежное, полное ароматной смазки — он покраснел и чуть не пустил из ушей пар. Ну да, аналог способа размножения наземных людей, только гораздо лучше — можно было не заморачиваться и не ждать, пока живот раздует одним ребенком — можно было дать жизнь сразу десятку и до самых родов никто бы и не узнал о том, куда следует смотреть. Самый близкий образ был у морского конька, и Люк глазел на процесс раз десять. На вкус Левкотеа, он слишком заморачивался с этим, но если ее сыну так важно…       Альфа-человек — это рождало чувство неопределенности, и Левкотеа все больше склонялась к тому, что избранника сына надо забирать под воду, правдами и неправдами даря способность жить там. Давать сыну ноги хотелось гораздо меньше, пусть и это было острой необходимостью — преимущество и способ обезопасить себя, просто уйдя на сушу, не раз спасали Левкотеа жизнь.       Ей нужно было хорошенечко подумать, что делать дальше, и как не стать врагом с собственным сыном — ведь его альфа оставался для него единственным смыслом жить и развиваться многие месяцы подряд…       Между тем, воссоединившиеся влюбленные не переставали миловаться. — Любимый.       Кэйя коротко шепчет это, и в ответ слышится довольный выдох. Да, Люк изменился, выглядел иначе, чем он привык, но он все так же прекрасен. Медь волос потемнела и стала ближе к алым закатам, которые они встречали, сбежав из дома; любящие глаза, чуть испорченные засевшей в их глубине тоской, смотрели на него неотрывно, а за темные круги под глазами от усталости хотелось зацеловать и хоть бы и силой уложить на ложе, после надежно оберегая сон.       Кэйе хотелось подтянуть своего омегу ближе к себе, такого любимого несмотря ни на что и вопреки преображению, обнять и огладить всего, с ног до головы. Если, конечно, алый хвост считать ногами. Но и это оказалось не способно отвратить его от желанного. Скажи ему тот хоть слово — и Кэйя исцеловал бы каждый сантиметр, каждую сияющую рубином чешуйку.       Однако сил даже просто бодрствовать у него оказалось слишком мало, и спустя время он начинает откровенно дрожать от холода, идущего от морской воды, и плечом приваливается к своему нареченному в поисках тепла. Дилюк не сопротивляется, как это временами было раньше, не желая разлучаться даже в такой малости. Лишь плотнее прижимается, отталкиваясь от дна хвостом с каждой волной, игнорируя липнущий и забивающийся между чешуей песок, стараясь быть ближе к Альбериху. Пока не отпрядывает, когда Кэйя наконец-то задает вопрос: — Дилюк, мой Дилюк… Расскажи мне все. Что случилось тогда?       Кэйя делает над собой огромное усилие и приподнимается, садится чуть иначе, проверяя собственное тело на выносливость. Повязки липнут к влажной коже, местами он чувствует боль, но, когда Дилюк прижимается щекой к мокрой ткани штанов, это все меняет — кажется, будто тело просто не способно игнорировать его близость. Кэйю даже в жар бросает, и чтобы отвлечься он запускает руку в чуточку подсохшие и как всегда распушившиеся волосы омеги, ласково поглаживая, играя к выбившимся завитком особенно капризной прядки. Это отвлекает от мыслей, что они так и не провели вместе свой первый гон и течку, а теперь неизвестно, возможно ли это — тело русалки выглядит загадочно.       Когда Дилюк рассказывает ему обо всем пережитом, певуче, мелодично, он словно слышит звук моря. Его любимый пропитан духом океана насквозь, и Кэйе даже не верится, что это он. Но отголосок медового вкуса он чувствует в поцелуях. Это и правда его любимый.       Когда Рагнвиндр замолкает, опустив глаза, Кэйя гладит его лицо и осторожно касается самыми кончиками пальцев его жаберных щелей, чувствуя чужое сдавленное дыхание. Его любимый удивителен, и даже просто знать, что он выжил после падения с утеса — огромное счастье. Кэйя считал всегда его подарком богов, с малолетства защищал от других, для которых маленький омега был как бельмо на глазах со своей бледной кожей и яркими волосами. А уж когда осознал, что жрицы сбросили его с обрыва как жертву морю… От воспоминания об этом в крови до сих пор закипала тихая ярость и хотелось убивать. Альберих даже был рад, что нескольким десяткам обидчиц он практически собственноручно перерезал глотки.       Теперь, когда он оправится, жизнь омеги вновь будет отчасти сосредоточена в руках Кэйи — и наоборот, вот как сейчас. Они снова будут вместе, как бы ни было тяжело привыкнуть к тому, что его пара больше не ходит по суше. Но на земле альфа точно никому более не позволит даже и пальцами коснуться омеги, который принадлежит ему. Меч и огонь — Кэйя научился отстаивать свою и чужую жизнь любой ценой, и больше даже не подумает о том, чтобы пожалеть тех, кто никогда не пожалеет их самих.       Он охает, когда раскрасневшийся Люк от удовольствия прикусывает ему тощее запястье. Его омежьи клыки от жизни русалкой стали больше, и они лишь вытягиваются в длину, стоит только коснуться чувствительной зоны на шее — там, где у всех омег расположены ароматные железы, источающие то нежный, то призывный запах. Кэйя вновь проводит мокрыми пальцами по краю одной из жаберных щелей, ловя удивленно-мягкий стон, встречая полный желания взгляд.       Дилюк едва дышит, болезненно чутко откликаясь на касания любимых пальцев к своему телу. К ребрам с поджавшимися на суше жабрами, чувствительными до неприличия, к шее, которая начинает слабо зудеть.       Его обручальное колье уже пересобрано трижды, нитки из шерсти не выдержали соленой воды, кратких битв, долгих заплывов с места на место, и Дилюку пришлось сплести новое из конского волоса, мучаясь от отчаянного понимания, что украшение больше не принадлежит рукам Кэйи, хоть и выглядит практически так же. Это как знать, что кувшин — абсолютно точная копия прежде разбитого, но все равно отличается от оригинала связанными с ним воспоминаниями.       Альфа вновь ласково касается горячеющей шеи, и Дилюка прошибает крупная дрожь, обрывая дыхание. В теле сгущается жар, и Люк как наяву видит и слышит собственный просительный хнык, то, как он разводит перед возлюбленным дрожащие ноги и позволяет коснуться себя между ними, вот только у него и ног-то нет. Дилюк с неожиданно острым пониманием их неодиночества бросает многозначительный взгляд в сторону, где вдалеке его мать почти демонстративно смотрит в сторону горизонта. После он ловит руку любимого и с сожалением целует непривычно хрупко выглядящие пальцы. — Если ты продолжишь — я захочу большего, а ты только со смертного одра приподнялся, не встал еще даже. Умоляю тебя, остановись и береги силы, я не всемогущ, — он заглядывает в любимые глаза, продолжая искать отличие одной радужки от другой, и тоже ловит себя на отчаянном чувстве, что знает о замене потерянного глаза, пусть и не видит ее, и это портит ему жизнь. Ему кажется, что он убил капитана недостаточно мучительно, прямо-таки вообще не мучительно, и возбуждение сменяется на потребность в насилии практически по щелчку. — Моя жизнь и так принадлежит тебе, — даже если Кэйя не знает, в чем причина изменений во взгляде своего омеги — ему все равно, он уже решил принять его любым, полюбить заново того, кем тот стал, потому что это был его Дилюк, они были почти состоявшейся парой, и какими бы поломанными и склеенными жизнью они не стали теперь — он продолжал желать быть со своим омегой, принять его, выбрать его, а не струсить и попытаться прожить жизнь где-то и с кем-нибудь еще, оправдываясь тем, что человека может принять лишь человек.       Кэйя предпочел бы, чтобы Дилюк съел его в голодную пору, нежели предать его и остаться порознь. — На другом конце острова есть поселение — все его жители поклоняются русалкам, и русалки возвращают им их молитвы, в отличие от богов, которых славили у нас. В обмен на мясо скота русалки загоняют рыбу в сети, поднимают на поверхность жемчужницы и обломки кораллов. Тебе нужно взять ведро с тем, что я для тебя наловил, предложить жителям и тогда они позаботятся о тебе, — подумав и с неохотой признав, что самостоятельно Кэйя о себе пока не позаботится, Дилюк дает своему альфе наставления, и играет пальцами с чужими — даже краткое расставание заставляет сердце болеть в груди. — Только ни с кем там не заговаривай, пусть считают, что море украло твой голос — тогда они и спрашивать ничего не станут. В этих краях очень популярна легенда о том, как русалка обменяла свои песни на возможность ходить по суше ради жизни с мужчиной, которого она спасла и полюбила. Легенда абсолютно тоскливая и с грустным концом, но для тебя самое главное — это возможность восстановить силы и не согласиться на что-нибудь по незнанию. Я буду приходить на закате и приносить тебе диковинки глубин для обмена — пусть знают, что ты тоже обещан русалке, и даже не думают о том, чтобы пытаться тебя пристроить, — от неожиданной мысли Дилюк хмурится и жалеет, что не может выйти на берег сам и пригрозить тому, кто окажется главой поселения.       Люк снова касается губами сухой тонкой руки с пергаментной кожей и выпирающими косточками, трется о костяшки щекой — мысль и расставании продолжает терзать его. Но слабость Кэйи можно исправить лишь отправив его к другим людям. Все, чем может сейчас помочь Дилюк — это надеть на чужое запястье браслет из отломков коралла — пусть местные видят, что чужаку есть что отдавать из подарков моря, а потом русал сделает все, чтобы за Кэйей закрепилось звание осененного милостью моря, и никто не посмеет строить глазки его любимому, если не хочет испытать на себе гнев океана.       Впервые за долгие месяцы разлуки, сложившиеся в сезоны, а сезоны — в года, Люк ощущает в своем теле жар подступающий течки. Горе разлуки сделало Дилюка равнодушным и его тело не смело предавать его, но теперь жажда вновь кипит под кожей и сирене как-никогда сильно нужны ноги. Нужна возможность быть с Кэйей. Или хотя бы маленькая бухта, где они смогут быть вместе и никто не потревожит их уединение, там он и с хвостом придумает, как быть со своим альфой. Хотя бы пока Дилюк не сможет обращаться в человека. Человеком он будет с Кэйей так, как захочется. — Иди, — отпускать альфу тяжело, Дилюк с трудом подтаскивает ведерко, сливает воду на песок и засовывает обратно полезшего наружу осьминога. Радует, что ведро маленькое, воды в нем чуть, но даже такая тяжесть может оказаться для альфы непосильной, и теперь русал переживает еще и из-за этого. — Не хочу. Хочу остаться с тобой. Хотя бы пока не взойдет солнце, чтобы я смог идти при свете. Двигаться… все ещё больно.       Чистая правда, хоть Альберих признает это с неохотой. Он тяжело ложится на берег, на начинающие отдавать свое тепло камни, и слабыми руками помогает протащить Дилюку свой красивый хвост, осторожно укладывая тот на свои ноги. Увесистый, на суше он словно впитал в себя здешние воды, ухоженностью и видом блестящей чешуи выдавая обильное питание — не чета тощему телу самого альфы, похожему на мертвеца. Становилось горько от разницы между ними — Дилюку чуть не пришлось ходить за почти инвалидом.       В свете неумолимо разгорающегося рассвета глаза омеги сияли, и Кэйя мечтал, чтобы они сияли ещё и счастьем. Увы, пока еще он лишь воняющий тлением полу-труп, и сил ему едва хватает на то, чтобы дышать. Даже просить поцелуя теперь, когда он очнулся, неимоверно стыдно. — Я буду с тобой, даже когда ты отправишься к людям, — обещает Дилюк, и альфа задыхается от нежности в груди. — Я буду ждать тебя вечером, как и всегда, и мы… — запальчиво шепчет он. — Мы будем вместе каждую ночь, обещаю, но питаться тебе нужно уже сейчас, — Дилюк с болью во взгляде касается его выпирающих скул. — Ты должен идти к людям, а я… Я смогу прийти ночью. Там есть причал, если повезет, за день я найду нам местечко, куда никто не осмелится прийти и нас потревожить. Пожалуйста, Кэйя…       Дилюк гладит впалую щеку своего альфы и не спешит покидать его объятий, хотя Кэйе действительно нужна нормальная еда и нормальная постель, камни под спиной и холодное море — не то, что поможет ему стать здоровым. — Не могу отпустить тебя, — голос Кэйи очень тих, он выбился из сил даже просто лежа, но не может сдерживаться, когда любимый рядом. Кто знает, когда они встретятся вновь?       А потому он прижимает своего омегу к себе так крепко, как только позволяют силы.       Ему не хотелось ни на миг отпускать того, кого он мечтал держать в объятиях всю его жизнь. Но в словах Дилюка была правда, и его обещания заставляли гореть не только измученное тело и разум, но и саму душу. И Кэйя подчинился.       Они встретили рассвет, а с восходом, как и было оговорено, Кэйя побрел в сторону поселения, сопровождаемый всплесками алого хвоста по воде чуть в стороне. Ночь на камнях выдалась не самой сладкой и при ходьбе Кэйя ловил себя на том, что его откровенно колотит. Правда, помня о предостережениях Дилюка, он даже самому себе под нос не осмеливался жаловаться, не зная, когда столкнется с кем-нибудь из жителей этой странной земли. Лишь тяжелое ведро с морскими гадами и браслет выдавали в нем кого-то связанного с морем.       Наконец, Люк вынырнул совсем недалеко, вновь с трудом выбрался на берег и тихо сообщил, что далее Альбериху придется идти одному. Альфа едва скрыл от внимательного взгляда свою дрожь и желание вновь лечь на землю и остаться так. Все кости и особенно ноги ныли, в животе не было ничего, и Кэйя, хоть и не признавался в этом, был голоден, и уже подумывал о том, чтобы съесть сырой рыбы, которую тащил в ведре — главное, чтобы этого во всех отношениях ужасного зрелища не увидел его русал. К несчастью, здесь даже травинок не было, чтобы обкусывать их по пути, только песок, галька, ракушки и скалы.       Он заставил себя идти вперед, останавливался, приваливался к камням, вновь заставлял себя идти, пока не набрел до границы поселения с их диковинными домами — и не упал, едва живой, с трудом заставляя себя связно мыслить и продолжать молчать.       Он даже не думал, сколько провалялся абсолютно бессильный. А из деревни все сильнее пахло ароматным мясом, пусть даже и тех же морских гадов. В животе завыло на все лады. Он с трудом поднялся на четвереньки, потом встал и вновь пошел вперед, вскоре оказываясь в чем-то навроде центра поселения. Жители, собравшиеся в круг у большого костра и приведшие старейшин, удивленно воззрились на него. Кто-то попытался прогнать, грубый окрик нельзя было перепутать, пусть язык и звучал причудливо — или же Кэйя просто отвык, но воздетая над лицом рука с украшением сделала свое дело. Кто-то вскрикнул, кто-то поклонился, упав на колени, кто-то осторожно приблизился и забрал у него каким-то чудом не брошенное ведро, интересуясь, что же принес с собой чужак. Но лишь одна из девушек обратила внимание на раны от всех его остановок и привалов у камней, и моментально уволокла Кэйю куда подальше, сопровождая к целительнице и даже не морщась от запаха его тела.       Омовение, жидкая похлебка из рыбы и лепешка, мягкие целебные мази, чистые повязки, — к концу первого часа пребывания среди людей он уже чувствовал себя гораздо лучше. День он провел в чужой хижине, уложенный отдыхать, разбуженный лишь к обеду. Но бодрствуя он не отвечал на вопросы, вздыхал и все время с тоской смотрел на морскую гладь вдали от поселения. Даже тогда, когда, проспав еще немного и сумев дожить почти до заката, получил на ужин теплое рагу из мидий, щедро наложенное ему из общего котла взамен жидкой похлебки.       В ожидании всплеска алого хвоста и блестящей в свете солнца чешуи прошел почти весь его день.       Тем временем, пока Кэйя находился в безопасности и под присмотром других людей, Дилюк погружался все глубже в пучины моря. Да, он успел забыть, что их нежность имела свидетеля, и не помнил об до тех самых пор, пока Кэйя не покинул пределы взгляда. Левкотеа ушла в море еще до рассвета, но сейчас это отступление, больше похожее на бегство, напомнило, что мать обещала ему хождение под луной и солнцем, когда он окрепнет, когда-то давно, будто бы в другой жизни.       Он окреп. Он научился заставлять кипеть море. Где же его ноги? — Я знала, что ты придешь, — Левкотеа скользит вдоль кораллового рифа, ласкает его хаотичные и непредсказуемые изветвления кончиками пальцев и ее белые волосы плывут облаком за ее спиной.— Сначала хотела обмануть, дать амулет, сковать условиями, как в той легенде — песню за ноги — и не смогла. Ты — мой сын, — сирена вздыхает. — Ваша ненасытность друг до друга смогла впечатлить даже меня. Не побрезговать хвостатым, хм. Что-то в этом есть, какая-то своя магия…       Женщина затихает, словно что-то обдумывая, и Дилюк не торопит ее. В конце концов, она вздыхает с явной неохотой и говорит: — Просто захотеть — этого достаточно. Не спеши проверять здесь, сделай это на суше. Будет больно, первое время ты будешь кричать так, словно тебя режут, но потом тело привыкнет совершать трансформации и станет терпимо. Обратное превращение — аналогично, стоит только очень захотеть, достаточно представить, что у тебя есть хвост… Вот, держи. Это позволит преодолеть боль в первые несколько раз, откусывай по чуть-чуть и зажимай зубами. Горько, но без этого ты привлечешь в себе внимание половины моря — сила твоего голоса никуда не уйдет.       Левкотеа вложила ему в руки мешочек с чем-то круглым и поспешно уплыла, а Дилюк в ступоре остался смотреть на свою руку с подарком.       Просто захотеть? Вот так просто? Никаких ритуалов, песен и пролития крови? Просто захотеть?.. И ради этого он покинул своего альфу на целый день, вместо того, чтобы сопровождать его в пути?       Он злости и чувства обмана перекрыло дыхание, Дилюк зарычал и стремительно рванул к поверхности, туда, где было гораздо теплее и можно было ощутить лучи солнца на своем лице.       Он всплыл и со всей возможной скоростью направился туда, где был остров и откуда даже сейчас, он чувствовал, веет запахом его любимого.       Солнце клонилось к закату, но еще не коснулось кромки воды. Он потратил на узнавание простой истины всю солнечную пору.