Фениксы

Намджун посматривает на наручные часы, припоминая, что в последний раз так же сильно волновался, наверное, несколько лет назад: перед операцией, которая от хромоты его избавила. Или в те короткие мгновения, когда, встав на вполне уже здоровое колено, протянул Хосоку белый бархатный футляр со скромным золотым колечком, прося руки и сердца омеги и ожидая ответа. А спустя секунды, получив согласие, кружил на руках любимого, заходясь в счастливом густом рокоте. Сейчас, как и тогда, у альфы живот скручивает от переживаний, сердце бьется быстрее обычного, а ладони такие влажные, будто Намджун из воды их достал недавно: час назад секретарь господина Кима явился прямо под двери операционной и, едва альфа вышел из оперблока, сообщил, что новый заведующий омегологическим отделением уже на пути в Макпхо. – Господин Мин будет в клинике через полтора часа и надеется, что вы сможете найти время для встречи и разговора с ним, – уточнил секретарь. – Он пытался напрямую связаться с вами, но, не дозвонившись, набрал приемную. Я объяснил, что вы на операции, и взял на себя смелость передать: вы будете ждать его. Намджун поблагодарил и отправился в душ, дабы смыть пот, напряжение и усталость после трехчасовой операции. В идеале неплохо было бы еще и захлестнувшие после сообщения секретаря волнение и напряжение сбросить под струями воды, но на это врач особо не рассчитывал. И вот Ким Намджун ходит взад-вперед по своему небольшому рабочему кабинету, потирая ладони и немилосердно похрустывая суставами пальцев, представляя себе момент встречи с альфой, которого заочно знает, кажется, как облупленного. Имея столько лет в лучших друзьях влюбленного в Мин Юнги омегу Пак Чимина, иначе и быть не может. А вот вживую Намджун видел Юнги лишь однажды. И эту тяжелую, в одни ворота, встречу хотел бы забыть. Потерянный, растрепанный, ронявший слезы альфа стоял в паре метров от Кима у панорамного окна пусанского аэропорта, глядя вслед самолету, что увозил надолго в Токио Чимина. А Юнги хрустел тогда пальцами, в точности как сейчас Намджун, и повторял с невыносимой тоской: – Чимин, Чимин, Чимин, мой маленький донсен… Как же я буду без тебя? И Намджуну не без основания казалось, что Юнги не видел и не слышал тогда ничего и никого вокруг. В отличие от самого Кима, который в словах, в слезах, во взгляде молодого альфы не дружбу, но любовь увидел так ясно и четко, словно Мин повторял раз за разом: – Люблю, люблю, люблю тебя, Чимин. И Намджун ни слова не сказал донсену об этой встрече и эмоциях, и чувствах, что испытал тогда. И о пришедшем в голову предположении. Он не хотел сделать лучшему другу еще больнее. Он убедил себя, что ошибался, выдавая дружбу Мина за любовь. Он, в самом деле, вполне себе мог ошибаться. В конце концов, Юнги задолго до отлета Чимина в Токио выбрал Вана. А Чимин, проведя ночь с любимым хеном, забеременев потом, все равно выбрал мечту Юнги учиться и стать крутым врачом. И любовь Юнги к Вану, кровавыми слезами обливаясь, принял тоже. А потом Мин и Го поженились. И Намджун лишний раз убедился в том, что правильно поступил, не рассказав Чимину о том, кто еще провожал его в Токио. Да ведь и сам Юнги ни полсловом не обмолвился донсену об этом! А уж если молчал Мин, то Киму само Небо Омегаверсное велело поступить так же. И вот сейчас Намджун опять безмолвствует. В недавнем разговоре не рассказал Чимину о том, кто через пару дней возглавит отделение омегологии в клинике Макпхо. И Хоби не сказал. Не потому, что не доверял. Чон Хосок – заведующий неонатологии, все равно узнает об этом завтра, когда Намджун официально представит сотрудникам нового коллегу. Да какое там завтра! Ким сегодня же расскажет обо всем супругу, но после того только, как сам встретится с господином Мином. Сейчас же не о чем говорить и обсуждать нечего! Все, что было в прошлом Юнги и Чимина до момента, когда альфа исчез, много раз оговорено друзьями. И предположений, куда и почему пропал Мин, высказано множество. А сколько слез выплакал Чимин! Сколько бессонных ночей провел, с ума сходя от беспокойства за любимого альфу! И лишь последние полгода он крайне редко вспоминает о Юнги. Во всяком случае, вслух. Правда, Намджун, как и Хосок, уверен: только во внешнем мире любовь Чимина молчит. Или Чимин молчит о любви. На самом же деле никуда она не делась из сердца омеги. Слишком много лет донсен парадоксальным образом жил с нею душа в душу, терзая при этом собственную. И не хотел, не готов был отпустить. Слишком велика она была. А потом случилась та ночь, когда, на взгляд Намджуна, любовь Чимина стала еще и безрассудством. Впрочем, Ким никогда не говорил об этом вслух, чтобы не обидеть донсена. Сам же Чимин объяснил потом лучшему другу, что это был тщательно обдуманный план, чтобы себе оставить частичку Юнги. Кровь от крови. Плоть от плоти. И чтобы только Чимину она принадлежала, раз уж сам альфа выбрал другого. И вот на свет появился Юнги-младший. И о нем Чимин с друзьями говорит всегда много и охотно. Умница, красавец, папина радость и гордость. И намджунов любимый донсен мелкий, которому Ким последние пару лет едва ли не ежемесячно отправлял из Кореи в Японию сладости и всякие настолки-развивалки. А Юни не только деду Хенсу, но и Намджуну доверял милые омежьи секретики, которыми со старшими омегами для собственного и их спокойствия, чувствовал, делиться не стоило. А Хосок, после того, как Нами заканчивал очередное видеообщение с Юнги, улыбался, поддразнивал мягко, беззлобно: – Отец Нами. Намджун вздыхал, хмурился: – Никогда не думал, что так будет. И я ведь слово дал Юнги: Чимину и Юнбину не говорить о некоторых наших разговорах. А тебе – на мое усмотрение. Но с условием, что ты тоже молчать будешь. – И о чем Юни просил тебя молчать сегодня? Намджун лицо ладонями обхватывает: – Представляешь, сказал сейчас, что в садике целовался с маленьким альфой. В щеку… Но спрашивал, можно ли в губы, взасос, если у них любовь до гробовой доски. Ну и интересовался, когда я впервые поцеловался. – Вообще или взасос? – Хосок брови вверх уводит, улыбается. Намджун притягивает к себе мужа резко, руки на талию кладет и целует страстно, чувственно, долго. – Ты же знаешь, любимый. И про вообще, и про все остальное. Омега кивает, смотрит с любовью. – Ну, а юному Юни ты что ответил? – Для начала спросил, где воспитатель был в то время, пока они целовались. Оказалось, в туалет отлучился. А вообще, я сказал ему, что взасос рано даже по любви. Что мы с тобой впервые поцеловались, когда нам за двадцать было. Нет, я понимаю, что ты раньше, конечно… – Намджун говорит тоном примерного ученика, при этом в глазах у него черти скачут. – Просто Юни заметил, что готов следовать нашему примеру. А потом выдал, что мы с тобой сильно припозднились с поцелуями. Хосок хохочет, альфа вздыхает. – Хоби, Юнги спрашивал меня уже не раз, как я думаю: вернется ли отец к его папе? До чего же тяжело… Он так смотрит при этом, словно от меня зависит что-то, ручонки свои прижимает одну к другой. Я отвечаю осторожно, что надо просить Небо об этом. А Юнги говорит, что молится. Не для себя даже, хотя ему очень нужен отец. Но папе, кажется, намного больше нужен… – Любимый мой, ты все правильно говоришь Юнги, – Хосок губы закусывает, а в глазах теперь не улыбка, грусть. – Никто, кроме Неба, не знает, как будет. Но именно оно услышит, быть может, невинную детскую душу. Хоби, не зная того, едва ли не слово в слово повторяет сказанное Хенсу. – Ты, в самом деле, сейчас в каком-то смысле выступаешь для Юнги в роли отца… – И это очень непросто, – Намджун говорит серьезно, – но важно и приятно, что маленький омега доверяет большому альфе. А ведь у Юни есть любимый дед Хенсу. – Наверное, дело в том, что ты в силу возраста больше на роль отца подходишь, и это важно для Юнги, пусть он даже не вполне осознает, – замечает Хосок. А Намджун выдает удивленно: – Хоби, моя ты умница, Юни то же говорит мне. Он такой маленький еще, но замечает подобные вещи. – И вдобавок видит и чувствует твои доброту, мягкость, терпение, – Хоби массирует плечи мужа. – И знает тебя едва ли не с рождения. Чимин рассказывал мне, что во время ваших разговоров по видеосвязи Юнги часто был рядом, а когда подрос немного, ты и с ним неизменно болтал тоже, угукал и агакал. В Токио же он вообще целый год рос на твоих глазах. А эти наши прогулки незабываемые, – у Хоби слезы выступают на глазах, а Намджун его руку сжимает, – когда вы с ним в колясках сидели оба. Я помню, как ты брал его к себе на руки, и мы с Чимином вас обоих везли на твоей… – Но я со своей все же встал на пару месяцев раньше Юни, солнышко мое, и теперь крепко стою на ногах, – Намджун нежно обнимает мужа, а потом на руки подхватывает и по кухне кружит, повторяя. – Крепко. Стою. На ногах. *** По возвращении омег Пак в Корею в Намджуна летят не только юнгиевы секреты, но, изредка, его маленькие хотелки, которые папа и дедушка Юнбин не считают актуальными, полезными и обязательными к исполнению. Но Юни прям очень-очень-очень нужен вон тот набор пластиковых пауков в натуральную величину, или вон та небольшая анатомическая модель человека, или майка с надписью «Лучший ребенок лучшего отца». А Намджун – такой понимающий и добрый. И, за редким исключением, вступает с мелким омежкой в тайный непреступный заговор, и просьбы его выполняяет. А потом отсылает их из Макпхо в Ульсан. Еще одну мечту Юни Намджун осуществил совсем недавно: омежка с папой и дедушкой приезжали в Макпхо за две недели до того, как господину Киму позвонил чиновник, сообщивший, что доктор на должность завотделением омегологии найден. В тот приезд омег семейства Пак Намджун подарил Юни огромного шипящего мадагаскарского таракана со впечатляющего размера усами – омежка по-прежнему неровно дышал ко всякой живности и давно мечтал именно о таком питомце, да все не решался дедушку попросить, подозревая, что ответ будет резко-отрицательный. У Юнбина были свои представления о прекрасном. И тараканы, даже такие, по мнению младшего омеги Пак, красивые, как мадагаскарские, в них вообще не вписывались, как ни старался Юни расширить круг эстетических предпочтений дедушки, рассказывая, насколько умны эти «жучки» и как по части пения талантливы. Юнбин сказал, что и сейчас, и впредь в этом вопросе предпочитает верить внуку на слово, а заодно предложил сходить на открывшуюся недавно в Ульсане выставку бабочек. Также, несколько ехидно посмеиваясь, пригласил Юнги на концерт классической музыки в консерваторию. Омежка ответил, что подумает, и позвонил Намджуну поболтать о том о сем. Нами озаботился общим тоскливым видом Юни и спросил немедленно, в чем дело. Пак-младший поведал о своей печали, сказал очень серьезно, что он, видимо, весь в отца. И отец бы его непременно понял, и купил таракана. В конце концов, должен же быть у каждого маленького омеги большой домашний питомец. Намджун предложил раскрутить Юнбина на мейн-куна. Юни сообщил печально, что никакой мейн-кун не заменит ему таракана, но он на Намджуна не обижается, потому что Нами не отец… Тут Юни в определенном смысле ошибался. Нами-то как раз уже обеспечил себе оный статус, только ни он, ни Хосок об этом не знали пока: срок беременности у омеги был небольшой. Но замечание Юнги про «потому что не отец» Намджуна зацепило: так-то они с мелким омегой Пак практически всегда друг друга с полуслова понимали. Альфа попросил Юни набраться терпения. Юни обещал. Нами подкатил к Хоби, и предложил подарить Юни таракана. Хоби сказал, что он еще хочет пожить немного и из-за таракана не собирается портить отношения с Чимином и Юнбином. Намджун крякнул, зашипел громче хора мадагаскарских тараканов и провернул все в одиночку. Когда омеги Пак приехали в гости к супругам Ким, Намджун просто отправился с омежкой в зоомагазин, где Юни, умирая от восхищения, долго выбирал среди десятка крупных представителей самого огромного, усатого и грозно-громкого. – Юни, ох и зашипят сейчас наши омеги, – пугаясь по итогу собственной смелости, выдал запоздало Намджун на пороге их с Хосоком квартиры, а омежка сжал огромную ладонь альфы своей крохотной и парировал: – Главное, правильно подбирать слова. Чимин, Хоби и Юнбин пили кофе на кухне, когда явившийся туда Юнги спросил очень серьезно, сморщив свой очаровательный, копию отцовского, носик: – Папа, дедушка, как вы думаете, отец был бы рад, если бы у меня был милый домашний питомец, и я заботился о нем всячески, и любил? Омеги переглянулись, а потом Чимин, который заподозрил немедленно, что какой-то подвох в вопросах сына имеется, все-таки кивнул неуверенно-утвердительно. А Юни засиял, и немедленно протянул папе небольшую пластиковую коробочку, где поверх опилок, растопырив огромные усы, замер внушительных размеров таракан. – Это Шиппер, папочка. Он старенький и скоро умрет, но пока поживет у меня. А я буду о нем заботиться и обеспечу достойную старость. Дедушка Юнбин, – внук бросил очаровательно-лукавый взгляд на старшего омегу, – сказал, что старенькие и слабенькие особенно нуждаются в нашей заботе и любви. «Старенький и слабенький» Шиппер, который чувствовал себя превосходно и умирать в ближайшие годы вот никак не планировал, после слов Юни зашипел возмущенно и заметался по пластиковому коробу с бешеной скоростью. Трое омег, как и предполагал Намджун, зашипели тоже. На него. – Гармонично как у вас четверых получается, – указывая на таракана, а потом поочередно на мужа, Юнбина и Чимина, промолвил Намджун, выпуская на щеки смущенные ямочки. – Точно, дядя Намджун, – немедленно встрял Юнги. – Пока я буду в садике, дедушка с Шиппером не соскучится, сможет петь дуэтом. А когда отец вернется, я его непременно познакомлю со своим питомцем. Чимин прижал к себе сына, вздохнул: – Ну, если он такой старенький, как ты говоришь, то рискует и не дожить. Но в любом случае, заботиться о нем ты сам будешь. – Обещаю, пап. Я пока о нем позабочусь, а потом, как вы с отцом, как Намджун-ним и Хосок-ним, о людях буду. Тоже врачом стану, непременно. И не сердись на дядю Нами. Я знаю, что Юнги-старший разрешил бы мне Шиппера. А пока отца нет, я у него попросил. Он мне вместо отца сейчас. На кухне воцарилась гробовая тишина. Нами подошёл к маленькому омежке, что держал в коробе деликатно молчавшего сейчас огромного таракана, обнял, на руки взял, прошептал тихонько: – Отец бы гордился тобой, Юни. И я горжусь: ты, совершенно точно, умеешь правильно подбирать слова. *** А Чимин научился молчать. О Юнги. Зато о своем зеленоглазом альфе говорит много, охотно и с каждым днем все более тепло и нежно. И звучит при этом искренне. И эта искренность счастья не только в словах. Чимин ожил, посвежел. И голубые месяцы – свидетели и спутники бессонницы, слез, печали – исчезли из-под глаз. И взгляд, и улыбка сияют радостью. И она слышна в голосе и в словах, когда он говорит о Шивоне. О себе и Шивоне. И выглядит донсен бодрым и энергичным, несмотря на то, что работает много в детской реанимации Корейского научно-практического центра педиатрии и неонатологии. И подрабатывает педиатром в крутом столичном медцентре «Асан», которым владеют Шивон и его отец. И здесь же раз в неделю доктор Пак бесплатно консультирует детишек из бедных семей. Намджун после того недавнего разговора с Чимином бурчит себе под нос, что зря спросил омегу, чем они с Шивоном после ресторана заниматься будут. Ясно, чем. Как ясно и то, что с этим «чем» у них не один месяц все более чем прекрасно. Потому что Чимин выглядит еще и как омега, которого регулярно, отменно, качественно и с любовью любят! Таким же сияющим, довольным и Хосок выглядит, у которого с Намджуном в постели все просто зашибись. Многолетнее вынужденное воздержание Нами обратилось в перманентную страсть и особую жажду. И чтобы распалить ее в муже, Хоби достаточно порой одного томного сияющего взгляда, одного призывного, кокетливого движения бедрами, одного мурлыкающего, бархатного звука. И у альфы крышу срывает, и их близость с мужем, то горячая, то нежная, то страстная, то мягкая, неспешная, неизменно восхитительна. Вот и у Чимина она такая же. Кажется. Во всяком случае, альфа пару раз нашел подтверждение своим словам и мыслям, когда услышал, как Хоби и Чимин смакуют, обсуждают с удовольствием подробности секса со своими альфами. И Намджуну не стыдно ни капельки. Он не подслушивал, он просто домой приходил пару раз тихонечко раньше времени. А муж, на кухне хлопоча, по громкой связи с Чимином перетирал всякие сладко-постельные подробности своей супружеской жизни. А уши – не глаза: их не отведешь, особенно когда такие медовые темы обсуждаются. И вот Хосок невыносимо томно рассказывает другу, как Намджун накануне, с работы придя голодным, разложил супруга вместо ужина прямо на обеденном столе и, член омежий шоколадным топпингом облив, слизал всю сладость до капельки вместе со спермой, а потом оттрахал Хоби не менее сладко. Намджун от этого рассказа завелся в три секунды. И едва Хосок закончил болтать с Чимином, на кухню зашел и для начала отымел мужа взглядом, а потом в спальню отнес и там уже далеко не одним страстным взором все ограничилось. И у Чимина все отлично. И вот вчера буквально он повторил, что счастлив с Шивоном. И предложения руки и сердца ждет. И, по его словам, вот-вот дождется. А через – альфа на часы который раз взгляд бросает – десять минут в этот кабинет войдет тот, кого его лучший друг столько лет любил. И, Ким жизнь на кон поставит, не сомневаясь ни секунды, продолжает любить. Пусть и успокоился, пусть и о другом альфе говорит непрерывно, глазами сияя. И, Намджун уверен, ребенка от Шивона ждет. И что Нами делать? Что? – Намджун-щи, – голос секретаря вырывает из раздумий. – Все в порядке? Задумались, очевидно: уже который раз вас зову. Ким кивает, чувствуя, как в животе волнение вновь тугим комом скручивается. – Господин Мин здесь, – секретарь выглядит, кажется, не то удивленно, не то растерянно. – Пригласить? Ком выпускает иглы – Намджуну хочется пополам согнуться. Он замирает, а потом вдыхает глубоко, кивает. – Господин Мин, проходите, пожалуйста. Нами смотрит в открытый дверной проем, в котором показался уже стройный силуэт нового врача, улыбается широко и руку протягивает навстречу своему коллеге и подчиненному, а потом вздрагивает, глаза на мгновения широко открывает и улыбка тает, тает, и рука замирает в воздухе, так и не набрав нужные для рукопожатия высоту и угол. А Юнги смотрит на Намджуна одно короткое мгновение, и его чудесная улыбка пропадает тоже. Он давит короткий, едва слышный горький смешок, сглатывает, закусывает губы, голову в сторону чуть отводит и опускает. И протянутая к Киму ладонь опускается тоже. Но Намджун спохватывается, и на смену волнению, а потом и шоку короткому, приходит жгучая, злая досада на себя. И стыд, и сожаление, и боль. И снова… шок не шок, но удивление. И жалость. И атомы, молекулы, крупицы понимания. Оно где-то в глубине сознания рваными обрывками слов искрит. «Пропал… Вот почему пропал… Исчез… Не хотел… Чтобы видели… таким… Чимин… Таким… Видел… Чтобы… Но неужели в этом только дело?» – Господин Мин, – все тепло, всю искренность в слова теперь, – простите… Я очень, очень рад вас видеть. И ладонь протягивает, и улыбается широко, и смотрит теперь доброжелательно, уверенно. Как и на той фотографии, что много лет неизменно стоит на прикроватной тумбочке Чимина, в какой бы стране, в каком бы городе омега ни находился, черные волнистые чуть удлиненные волосы Юнги на простой прямой пробор самой природой уложены, обрамляют лицо, челкой на лоб спадают. Идеально белая кожа контрастирует с угольно-черными бровями, небольшими карими в недлинных густых ресницах глазами, а теперь еще и с грубым шрамом, что под правым глазом начинается, доходит до линии подбородка и вверх небольшим хвостиком устремляется. Намджун не сразу осознает, что рубец на щеке Юнги – самая настоящая J, первая буква имени столько лет влюбленного в альфу Чимина. А осознав, вздрагивает вновь от такого невероятного совпадения. Мин пропал из жизни Пака чуть больше года назад. И этому пусть побледневшему, но все равно отчетливому синевато-розовому грубому рубцу примерно столько же. И хирург-травматолог Ким Намджун представляет тотчас, каким ужасным было ранение, последствия которого вот так впечатались в кожу его нового коллеги. И какую, должно быть, незримую, но страшную рану – следствие вот этой, всем очевидной, носит внутри альфа Мин Юнги. Намджуну ли не знать, не понимать этого? Он мальчиком еще получил свои увечья и шрамы. И благодаря злым насмешкам иных альфа- и омегасапиенс в сердце, в душу кимову шрамы с ног покалеченных переползали тоже. Он за четырнадцать лет так и не оброс железным панцирем, и насмешки ранили по-прежнему больно. Каково же Юнги? Альфе, чьей идеальной кожей тот же Чимин не раз восхищался, как и вообще восторгался красотой любимого. Альфе, который, благодаря своей белоснежной чистой без единого изъяна коже, стал моделью крутой фармацевтической европейской компании, и на всю Корею, всю Юго-Восточную Азию прославился? Альфе – жителю страны, где идеальной внешности придают порой так много значения, что за ней забывают о самом человеке. И о том, что его Человеком делает не внешность, но доброта, сострадание, терпимость, сочувствие и любовь к ближним. А слепцы и дураки еще и профессиональные качества отодвигают, если их внешнее в человеке отталкивает. Намджун с таким сталкивался тоже. Скорее всего, и Юнги уже прилетало. Но Ким, по крайней мере, не хромоту, так хоть последствия ожогов мог скрыть под одеждой. У Мина такой возможности нет. А маска медицинская? Да ведь в ней всю жизнь не проходишь! Можно, конечно, наплевать на мнение окружающих. Но Намджун так и не смог за много лет. А Юнги? Нами удушить себя готов за то, как отреагировал, увидев нового коллегу. И совесть пятнами алыми мажет по щекам, когда альфа вспоминает, как хлестнула его реакция по душе Юнги. И улыбка искренняя дружелюбная исчезла, и потух взгляд, а ладонь коснулась покалеченной щеки, словно стирая с нее пощечину-реакцию главврача за неимением возможности смыть сам шрам. Намджуну хочется слиться под рабочий стол: первое впечатление – самое памятное. Но он берет себя в руки, надеясь, что Юнги даст своему руководителю еще один шанс. И приветливо, дружелюбно, с улыбкой искренней: – Господин Мин, присаживайтесь в кресло. Оно удобное очень, а вы устали, наверное, с дороги. Хотите кофе или чай? Юнги располагается в большом кожаном кресле, но сидит в нем с прямой спиной и ногами сведенными, напряженный, сдержанный. Готовится, наверное, к очередным реакциям дурацким и вопросам неуместным. И голосом, тоже напряженным, сдержанным: – Чай? Было бы здорово. – А тортика кусочек? – Намджун улыбается, понижает голос, словно тайну важную сообщает альфе. – Мой муж – спец по тортикам, вчера испек морковный. Такой, знаете, вкусный. Боженькин, ей-Небо! – Морковный боженькин тортик… Забавно… – мягкая задумчивая улыбка освещает худое лицо альфы. – Почему забавно? – Намджун немедленно выпускает на щеки ямочки, радуется реакции собеседника и возможности поговорить сейчас о чем-то отвлеченном. Может быть, так Юнги расслабится немного и неформальным общением, и чаепитием с домашним угощением получится сгладить чувство неловкости от первого момента знакомства. – Просто воспоминания детства, господин Ким. Мы с близким другом ходили часто в кофейню и угощались там морковным боженькиным тортиком. Донсен именно так всегда его называл. «Знали бы вы, Юнги: Чимин и при мне называл этот тортик именно так. И в кофейне, где его продавали, я был с вашим донсеном тоже. А фотография Чимина и вашего с ним ребенка стоит на моем рабочем столе». Главный врач кивает господину Мину, сам отправляется в приемную, переговаривается с секретарем и через пару минут возвращается с подносом в руках, на котором стоят две чашки с чаем и на тарелке лежит несколько больших кусков торта. – Знаете, господин Ким… – Вы можете обращаться ко мне Намджун-щи. У нас не такая большая разница в возрасте, что касается ваших профессиональных навыков, – говорит серьезно, – полагаю, это мне надо говорить вам хен, ним, щи. Чиновники из Министерства хвалили вас всячески, сказали, что нам повезло заполучить такого крутого профессионала. И главная наша задача – удержать вас в Макпхо, в нашей провинции. Юнги хмурится, головой качает отрицательно: – Господин Ким, тогда и я вас попрошу обращаться ко мне Юнги-щи. Что касается навыков, – хмыкает иронично, – предпочту, чтобы вы сами оценили мои возможности и уровень компетенции. Нами кивает, отмечая безмолвно, что ему нравится услышанное. Юнги говорит искренне и без малейшего апломба. И комплиментов не ждет авансом, хотя, совершенно точно, не одного заслуживает. Ким Намджун о профессиональных достижениях Юнги до того, как тот пропал, был наслышан не только благодаря рассказам Чимина, но чтению специализированных журналов, в которых альфа с коллегами публиковали научные статьи, и он-лайн просмотрам медицинских конференций и семинаров, где господа Кван, Лим и Мин представляли свои наработки в области органосохраняющего лечения в омегологии. Но сейчас всякую научную деятельность Юнги на стоп поставил, кажется. Он только практик и делом готов доказать, чего стоит. – Когда вы планируете приступить к работе? – Завтра. Мне бы с дороги в душ и отдохнуть немного. Перед тем, как уехать из Чонджу, оперировать пришлось очень много. Вчера к вечеру из операционной вышел только. Клиника еще пару недель продолжит работать, последних пациентов будут долечивать, но операции возобновятся лишь после капремонта. – Да, Юнги-щи, отдыхайте, конечно. Секретарь отдал вам уже ключи от квартиры? – альфа кивнул. – У нас для сотрудников новый дом построен. Мы пока приготовили вам однушку. Но она просторная очень, уютная, и вся мебель там есть, и кухня встроенная. Так что для начала вы, – глянул внимательно, – можете расположиться там. В двушке сейчас заканчиваются отделочные работы, и пока не готова мебель. Потом сможете переехать в более просторное жилье. Я, знаете, к стыду своему, забыл заранее узнать о вашем семейном положении подробно. У вас есть супруг? – Намджун-щи, – альфа вздохнул тихонько, – мои родные, моя семья… В Пусане... Я один в Макпхо буду жить. Так что однокомнатной квартиры мне более чем достаточно. – Семья в Пусане… – не то переспросил, не то констатировал Намджун, умирая от желания узнать хоть какие-то подробности и очень на них рассчитывая. Не праздного любопытства ради, но чтобы малейшее представление иметь о том, что и как можно было бы рассказать Чимину. Чимину, который не вспоминает теперь о Юнги. Чимину, который со дня на день ждет предложения руки и сердца от своего зеленоглазого Шивона. Красавца, умницы, успешного врача и бизнесмена. Нежного, заботливого, любящего альфы. От которого омега, похоже, ждет ребенка. С которым у Чимина, по его словам, все отлично и, кажется, шаг до любви. А в кресле, в шаге от Ким Намджуна, безо всяких кажется сидит Любовь всей жизни Чимина. Покалеченная. Хрупкая. С грустной улыбкой и потухшим взглядом. И совершенно одинокая. Намджун не знает, но чувствует: что-то тут не то с Пусаном. Семья – это вместе, рядом. С супругом. С детьми. И вот никак не «я один жить буду». Но спрашивать сейчас было бы в высшей степени бестактно. Юнги нужно время, чтобы привыкнуть к новому месту, к работе, к коллегам. К Намджуну. Ким постарается сделать все, чтобы заполучить доверие Юнги. Хотя альфа ни малейшего представления не имеет, как это сделать. Но у него с коллективом вообще отношения хорошие. Не то чтобы Ким на короткой ноге со всеми, но обоюдное уважение имеется вне всякого. Старожилы больницы Макпхо знают историю Намджуна-Феникса. И о трагедии, что случилась с шестилетним мальчиком. И о его мечте врачом стать, и о том, что все летние каникулы студент Ким в клинику возвращался, а потом мог в Японии, в крутейшем медцентре остаться, получить работу престижную и зарплату сказочную. Но, уезжая впервые из Макпхо на учебу, сказал, что непременно вернется сюда же, получив диплом врача. И вот ведь, вернулся. Как обещал, как хотел, с приличным багажом знаний и умений. И на ногах стоит теперь твердо в прямом и переносном смысле. А после еще одной мегакрутой по суперсовременной методике операции ноги доктора и внешне выглядят несравнимо более эстетично. Хотя его мужу-солнышку плевать на это, кажется. И Намджуну теперь плевать, потому что рядом с ним любимый омега. Пожилой главврач, когда Ким вернулся, не спросил, а, скорее, перед фактом поставил: через пару месяцев Намджун возглавит клинику. Он молодой, энергичный, умный. Безмерно влюбленный в свою работу. Его знания и умения – в духе времени и требований современной медицинской науки. Он открыт всему новому, при этом к старшим коллегам всегда прислушивается. Но и подсказывает при случае тоже. И как и пять, и семь лет назад настроен помогать своим землякам-провинциалам. И мужа Ким привез с собой, тоже врача. Педиатра отличного и солнечного совершенно омегу. И других грамотных специалистов смог собрать в стенах клиники. И вот теперь последний его гештальт, омеголого-хирургический, закрыт. Кажется. По крайней мере, до того момента, когда Юнги поймет, кто является лучшим другом его нового начальника. Или Чимин узнает, кто возглавил отделение омегологии в клинике Макпхо. Впрочем, ни для одного, ни для другого эта ситуация, возможно, не поменяет ничего. О, Небеса Омегаверсные! Если бы Чимин не ждал ребенка от Шивона, если бы не это замечание о семье, что Юнги выдал! Ким завтра бы уже притащил в Макпхо своего друга лучшего. И пусть бы сами разбирались. Небо! А Юни, который все никак не забудет об отце. Все ждет его возвращения. А у Юнги, похоже, детей кроме маленького омежки, о существовании которого он не подозревает даже, нет больше. Ладно, пусть Намджун в точности не знает ничего о личной жизни Мин Юнги. Но Пак Чимин ничего не скрывает от Кима. А уж с Хоби даже самыми сокровенными омежьими секретами делится. У Намджуна есть еще немного времени, чтобы хоть что-то узнать о Юнги. Счастье, что сам альфа Мин Намджуна не знает и в лицо не видел никогда. Только на той давней фотографии в Инстаграме много лет назад увидеть мог. И раз единственный, когда Нами Чимина встречал из школы, Юнги мог разглядеть лишь его фигуру. Да то, что хромает, увидеть. Только сейчас хромоты и в помине нет. А Чимин? Он сказал однажды осторожно, когда Пак и Ким в кафе сидели, что Юнги ревнует, кажется, своего друга к его новому приятелю. Намджун тогда еще кусок свежего грушевого торта передал для Мина, чтобы добрее был. Но торт тому не способствовал. И Чимин с Юнги о Намджуне крайне редко разговаривал. Вот и славно! Киму особенно важно сейчас, чтобы Мин не узнал его. Так и вышло, кажется. И Нами постарается подружиться с Юнги, узнать о его личной жизни хоть что-то. И понять, когда и как рассказать Чимину об альфе. О том, как он… выглядит сейчас. И сделать это непременно до того, как омега, приняв предложение Шивона, станет господином Ше. А если допустить, на минуточку, что Юнги развелся со своим красавцем-мужем из-за этого вот рубца? Что его семья сейчас – только родители? О, как непросто будет Чимину! Какой тяжелый выбор ему предстоит! А может, все не так. Юнги ведь другого выбрал много лет назад. Чимин лишь другом для него всегда оставался. И сейчас Мин тоже может отвергнуть омегу. Черт! Да ведь он уже отверг, когда прекратил всякое общение с ним. Из-за этого шрама? Намджун уверен: будь такой же на второй щеке Юнги, омега и тогда не перестал бы любить альфу. Но Мин, видимо, иначе считает. Или тут есть еще что-то? Наверняка, есть. Юнги не только перестал общаться с Чимином, он работу престижную любимую оставил. Из крутой столичной клиники сбежал в глухую провинцию. Семья!? Да от него буквально пахнет одиночеством! Болью пахнет! Намджун сам плавал! Знает! А еще он вновь аэропорт вспоминает! И отчаяние, и слезы Юнги, не друга, но влюбленного, любящего. И образ Юни, что ждет отца, вновь встает перед глазами. Как бы ни распорядился своей жизнью Чимин, возможно, он расскажет альфе о самой большой своей тайне. Позволит Юнги увидеть сына, не станет препятствовать общению омежки с отцом, даже если примет предложение Шивона. Небеса Омегаверсные! Кто бы подсказал Намджуну, как сделать хорошо и правильно для Юнги и Чимина? Кто бы избавил альфу от всех этих «бы» дурацких, что смешали прошлое и настоящее Мина и Пака в одну кучу непонятную. Намджун сегодня же все расскажет Хосоку. О Юнги и возможной беременности Чимина. И, едва донсен соберется под венец, супруги Ким не станут скрывать от лучшего друга правду. Намджун выныривает из размышлений, слыша низкий хрипловатый голос Юнги: – Намджун-щи, спасибо за торт. Он, в самом деле, очень вкусный. И за то, что с поиском жилья не пришлось возиться. Я, с вашего позволения, поеду домой. А завтра с самого утра буду в клинике. – Конечно, Юнги-щи. Вы не представляете, как я рад за наших омег болящих. И за коллег-омегологов. Там у нас в отделении легкий дурдом! Впрочем, вы все увидите завтра. Руку протягивает, спокойно теперь смотрит в лицо Юнги. А потом взгляд чуть ниже переводит, на шею альфы, только сейчас замечая между ключиц подвеску на тонкой цепочке серебряной. Диковинная птица с устремленными вверх крыльями, с длинным, в завитушках, хвостом, глазом – черной бусиной. – Вау, Юнги-щи, что за диковинное создание у вас на шее? – с искренним интересом спрашивает. Юнги пальцами длинными, чуткими касается украшения, улыбается на мгновение: – Феникс. Коллеги подарили на память, когда уходил из сеульской клиники. И, видя, что главврач что-то еще спросить хочет, но не готовый, наверное, отвечать, руку пожимает Намджуну, кивает и торопливо выходит. А альфа глядит ему вслед, вздыхает тяжело. Юнги закрыл себя от всех, кажется. И для всех закрылся. Получится ли у Нами немного прикоснуться к этой душе покалеченной? Сможет ли Феникс-Намджун достучаться до Юнги-Феникса, не признаваясь ему в том, что отлично понимает, каково это: когда шрамы на теле болью непреходящей в душе отдаются. *** Юнги заходит в свое новое жилье. Осматривается, улыбается. Квартира, в самом деле, просторная, чистая, светлая. И вся необходимая мебель в ней есть. И огромная плазма висит на белой стене. И, помимо жалюзи, даже шторы на окнах имеются, и небольшие мягкие коврики перед диваном и в санузле лежат, и картинки на стенах висят. На сером тканевом диване выставлены в рядок разноцветные небольшие подушечки. И разноцветные же бокалы стоят за остекленной дверцей одного из кухонных шкафчиков. И все эти вещицы милые уже придают новой, необжитой еще квартире, уюта и особого тепла. И теплее становится на душе от того, что о новом сотруднике, который ничем еще не проявил себя, уже вот так мило заботятся. И хотят показать, что он важен и нужен. И начальству, по-видимому, не все равно, куда после рабочего дня будет возвращаться подчиненный, в какой обстановке сможет отдыхать и сил набираться. Юнги улыбается. Снимает с плеча сумку с ноутом, достает его, на стол ставит. Открывает маленький чемодан. Там, поверх одежды, лежат старая, потрёпанная здорово фотография в серебряной рамке и маленький несуразный Феникс. Вечные спутники Юнги. Мин по привычке ставит около компьютера снимок и Феникса. Воспоминания, что держит на своих несуразных, разного размера крыльях птица, что бережет старая, в заломах и трещинках фотография, Юнги отпускать не хочет. Они теплые и добрые. Они о крепкой дружбе и счастливой юности. Они о надежде и вере. И благодарности. И еще о чем-то непонятном. Злобе, подлости, ненависти или непонятной ревности, минутной слабости? Юнги не знает, не понимает, о чем думал тогда Ван… Кого и за что ненавидел? На кого и почему обижался? Мин после выписки и увольнения приехал в новый дом родителей, в комнате открыл чемодан маленький. Вещи альфы, чистые, выглаженные, лежали там аккуратными стопками, а сверху пакет и в нем – Феникс сплюснутый, перекошенный. И фотография Юнги и Чимина, полусмятая, надорванная. «Такая же, какой стала в мгновения моя жизнь. Пусть только моя. Сохрани, Небо, от всякой боли и беды Чимина», – подумал тогда. Юнги и фотографию, и Феникса реанимировал, как мог. Для снимка рамку купил новую, а птице вернул вид прежний, насколько это можно было. Можно. Бисеринки на тонкие гибкие проволочки крепились. Альфа все расправил тщательно, перебрал. И Феникс возродился. И, кажется, засияли ярче глаза, и крылья стали ровнее, и хвост в озорных завитушках пышнее. Сейчас Юнги смотрит на фото, проводит сквозь стекло пальцами по контуру лица улыбающегося Чимина, пухлых улыбающихся губ касается, а потом по крыльям Феникса ведет. – С новосельем, ребята. Мне кажется, мы надолго здесь. *** Вечером после душа, на диване растянувшись, Юнги вспоминает свою встречу с главным врачом. У Мина ощущение дежавю появилось в первые минуты после того, как увидел господина Кима. Показалось: они встречались когда-то. Но когда и где – не вспомнить. Может, на конференции какой-нибудь пересекались мельком? Юнги вспоминает вдруг приятеля Чимина, высокого худого прихрамывающего сильно альфу по имени Нами. Тот, кстати, тоже в медуниверситете учился. В лицо он этого друга живьем не видел никогда, издалека только фигуру разглядел однажды, когда альфа встречал Чимина у школы после уроков. Да в Инстаграме на новогоднем фото с семьей Пак видел Нами много лет назад. У главврача от того чиминова друга только рост, пожалуй. Так-то господин Ким в меру крепкий и не ходит, а летает, кажется. Легко, быстро, без намека на хромоту. А еще у него улыбка приветливая и ямочки невозможно милые. Юнги вспоминает их, и сам улыбается невольно. А потом вздрагивает, хмурится. Ведет по щеке покалеченной, по шраму с нажимом, с раздражением. Намджун – хирург-травматолог и, вне всякого, чего только не повидал во время работы. Но и он, взглянув впервые на нового коллегу, вздрогнул, растерялся. И видно было, что потом переживал из-за этой реакции очень. И вел себя доброжелательно, и даже тортом домашним угостил, и какие воспоминания приятные это вызвало у Юнги. Мин улыбается: и своим воспоминаниям, и намджуновым переживаниям. Нет, он нисколько не хотел быть причиной оных. Но это значит просто, что его новый руководитель не бездушный, черствый сухарь, но совестливый и неравнодушный альфа. А Юнги? Ему пора уже, кажется, привыкнуть к косым взглядам, к репликам обидным случайным, подробным расспросам бестактным и откровенному хамству, травле и злобе. Всего ему за этот год хватило. Только вот сил не достает наплевать. И те, кто словами-ножами по щеке покалеченной режут его, не знают даже, что режут ниже: в паху, где у Юнги еще пару шрамов от ударов, сделавших его бесплодным и почти нечувствительным к плотским радостям. Мин усмехается хмуро: какой стояк, такие и радости. Правда, ему кажется, что сейчас, год спустя, эта зона у него более чувствительной и отзывчивой стала. Вот только какого омегу устроило бы всего-навсего «более»? Зато шрам на его лице кого-то даже очень устраивает. Радует. – Эй, красавчик, что ж ты французов своих не попросишь, чтоб мазилку какую придумали для твоей рожи страшной. Облагородить ее чуток. А-то смотреть радости мало. Денег-то небось кучу загреб на рекламе. Док-тор. Вот работка непыльная. Это тебе не лопатой снег грести, не контейнеры мусорные таскать… Постоял, поулыбался… И бабла ни за что нагреб. Так тебе и надо. Тот красавчик из рекламы небось сбежал от тебя? Этот «комплимент» Юнги прилетел в первый месяц работы в больнице Тэджона, когда все миновы шрамы, видимые и невидимые, были еще очень свежи. Средних лет омега, которого Мин оперировал накануне и пришел осмотреть, присматривался к нему некоторое время, а потом плеснул в лицо Юнги ядом слов. – А я все гляжу на тебя, то-то физиономия знакомая вроде. Теперь узнал, хоть мучиться не буду. Кого ты, интересно, выбесил так? Остальные пациенты на говорившего накинулись с упреками, а кое-кто едва ли не с кулаками. Доктор Мин всех омег в этой палате вел и всех обаял. Потому что общался тепло, от вопросов не отмахивался, подбадривал и поддерживал. И операции всем провел успешно. И даже под маской лицо перестал прятать. И никто ему ни слова дурного не сказал. Благодарили, советов просили, шутили. А потом новый пациент попал к нему в подпитии изрядном и с кровотечением сильным. Юнги его прооперировал удачно, ну и получил в «благодарность». Мин, может, и хотел бы что-то ответить, да слова омеги сдавили глотку так, что свои в ней застряли напрочь. Он пациента осмотрел, в туалете для персонала заперся, уселся там на крышку унитаза, ноги подтянул к животу и завыл тихонько, раскачиваясь взад-вперед. А потом из кабинки вышел и направился к главврачу, заявление писать на увольнение. По дороге завотделением встретил, а тот его как раз разыскивал. В приемное пациента доставили в тяжелом состоянии. И ему срочный осмотр омеголога понадобился, а потом и операция. Юнги ее провел, как всегда, блестяще. А потом столько благодарности от отца, папы и мужа этого омеги услышал, столько слов и пожеланий добрых, что яд тех злых слов постарался залечить противоядием этих. Да ведь и не убежишь от каждого злого слова на новое место работы. Просто привыкнешь однажды. Наверное. *** – Привет, а вы пират? – спросил у Юнги в большом торговом центре маленький омежка. Он в полном одиночестве топал уверенно по здоровенному проходу меж магазинов прямо Юнги навстречу. Альфа огляделся, напрасно выискивая родителей мелкого самостоятельного юноши, потом подошел: – Привет, а где папа? – поинтересовался мягко. – В каком-то магазине что-то примеряет. Так вы пират? – малыш указал на альфий шрам и смотрел на него с интересом и восхищением. – Я врач, – ответил, впервые, наверное, не просто безболезненно совершенно реагируя на вопрос, касающийся его шрама уродского, но и улыбаясь такой непосредственной реакции маленького омеги. – Судовой? На большом пиратском корабле? – глаза омежки вспыхнули. – Сухопутный, на медицинском. Но сражений у нас множество, только враги другие, болезни всякие… Хотя ведь и судовой доктор с ними борется тоже. – Это не совсем то, конечно, – нахмурился мальчик, – ну да ладно, подойдет. Омег берете? У меня и шрам есть, – задрал немедленно футболку, обнажая грудь, в центре которой находился аккуратнейший тонкий медицинский шов длиной в пару десятков сантиметров. – Не такой большой и красивый, как ваш. – А мой красивый разве? – Ага, и очень вам идет, украшает, и мое имя с этой буквы начинается, – засмущался омежка. – Тебя Чимин зовут? – спросил Юнги почему-то. – Чонсу! Чонсу! Небо Омегаверсное! Вот ты где, – молодой омега подбежал к Юнги и его маленькому собеседнику. – Пап, да не волнуйся ты так. Я нашел медицинского пирата... Он борется с болезнями. Смотри, какой у него шрам красивый. А вы, хенним, победили ту болезнь, которая вам его оставила? Омега замер, бросил взгляд на Юнги, на его шрам посмотрел совершенно спокойно и, кажется, тоже ждал ответа: – К сожалению, нет, Чонсу. И так бывает тоже. – Я знаю, – вздохнул почему-то омежка. – Ладно. Буду искать все-таки настоящего пирата. А вам желаю всегда побеждать. Малыш взял за руку папу, прижался доверчиво: – Болтушка моя любимая, – омега обнял малыша, взглянул на Юнги. – Спасибо, что задержали Чонсу. Он у нас парень самостоятельный и нетерпеливый. Торопится все время куда-то. Что-то новое спешит узнать. – Он ведь… У него сердце… донорское? – прошептал едва слышно Юнги, а омега глянул удивленно. – Я просто хирург, а Чонсу мне шрам свой показал. Молодой мужчина кивнул: – Да, год с донорским сердцем, – замолчал на мгновения, добавил обреченно-горько. – И всю жизнь под дамокловым мечом. Юнги кивнул, помахал малышу на прощание. – Вырастешь, Чонсу, ждем тебя на нашем корабле медицинском. Будем вместе сражаться с пиратами… С болезнями… Малыш кивнул, с папой отправился дальше. Юнги вздохнул: снова шрамы. У малыша на груди, над донорским сердцем, и не болит нисколько. У его папы и отца на их собственных сердцах и в душах. И болят очень. Юнги знает теперь как никто: больше всего болят именно те, которые невозможно увидеть, к которым прикоснуться невозможно. *** Юнги просыпается незадолго до звонка будильника. Отправляется в душ, завтракает огромной чашкой кофе и идет в клинику, в которой чуть больше месяца возглавляет отделение омегологии. Или, правильнее сказать, живет в нем. Работы у альфы очень много. Он оперирует плановых больных с непростыми диагнозами, дежурит по ночам часто, потому что экстренные сложные случаи по закону подлости – дети ночи. Молодые коллеги, вчерашние выпускники, уже не раз вытаскивали Юнги из постели, просили приехать в клинику. А ведь альфа и сам еще совсем молод. Впрочем, он, объективно, несравнимо более подкован теоретически и практически, чем его коллеги. Не зря Юнги все годы учебы проводил еще и в стенах крутой сеульской клиники, а потом и работал там же. И весь предыдущий опыт помогает ему сейчас ставить точные диагнозы и назначать оптимальное лечение. Операционная – его персональное профессиональное поле битвы. Где стратегия, если операция плановая, до мелочей продумана. Где экстренным ситуациям все равно наилучшее решение находится, а риски бывают оправданы. Где каждое движение молодого хирурга – уверенное, точное, изящное даже. Красивое. Он сосредоточен, но не напряжен, сдержан, но не замкнут. И непременно улыбается, когда видит, что самый сложный этап операции прошел хорошо, и подбадривает коллег, и опытом делится, и к практике молодых привлекает непременно. Сложные пациенты из Макпхо с тех пор, как Мин Юнги появился в клинике, здесь и проходят лечение, в центральный госпиталь Кванджу их не отправляют больше. Мину на сложных операциях ассистирует Юн Духен, самый толковый и опытный из его коллег. Или Юнги его просит быть «первой скрипкой», а сам подсказывает, помогает, но лишь когда, в самом деле, нужно. Духен, определенно, при такой обширной теперь разнообразной практике, да со знаниями своими и уже имеющимся опытом скоро Юнги в профессиональном смысле нагонит. И в отделении омегологии будет уже два отличных специалиста. И еще двое молодых совсем с очень неплохими перспективами. Ну и пожилой омеголог Дэшань со своими тараканами и приличным тоже опытом, пусть и несколько устаревшим, но с учетом круга его пациентов вполне себе достаточным. С пациентами Юнги неизменно приветлив. С коллегами тактичен и дружелюбен. И через пару недель после вступления в должность уже чаевничает с ними в ординаторской, и болтает на отвлеченные темы, и что-то забавное из своей работы и учебы вспоминает. Но едва разговор о семьях заходит, и Духен о проделках своих вредных любимых чад начинает рассказывать, Дэшань внуками умиляться, а один из вчерашних выпускников, свежеиспеченный молодой муж, смеясь, рассказывает, как его беременный супруг в три часа ночи из морозилки иней выковыривал и лопал за обе щеки, Мин Юнги замолкает, тускнеет и под любым предлогом уходит. Главврач Ким Намджун после еженедельных планерок с завотделениями Юнги задерживает ненадолго, поит чаем, о работе расспрашивает. – Юнги-хен, как вам наша больница после столичной клиники крутой? И Юнги улыбается, и уверяет, что центр оснащен отлично, и ему для того, чтобы работать, учиться и учить, всего хватает. – Я ведь около года уже работаю вне крупных городов, Намджун-щи. И все меня устраивает. И этот ритм спокойный вне стен больницы, и тишина, и маленькие улицы, и то, что людей здесь несравнимо меньше, чем в Сеуле. А еще собирался спасибо большое сказать за квартиру. Она, знаете, такая уютная, теплая. Все эти подушечки милые, и коврики, и занавески. Сам не знал, что окажусь настолько чувствительным к подобным мелочам. Спасибо дизайнеру, который… Стук в дверь раздается, симпатичный худенький улыбчивый омега заглядывает в кабинет, не замечая сидящего в кресле Юнги. – Любимый, можно к тебе. Я пирог принес, ты же раньше убегал в клинику, забыл захватить, – замечает Мина, смущается. – Ох, простите, загляну позже. – Юнги-щи… Хоби, заходи… Вот, кстати, дизайнер пожаловал сам… Да еще и с пирогом. Садись в кресло. Юнги-щи, составите нам компанию? Юнги плечами пожимает неуверенно, а Ким Хосок – завотделением неонатологии и супруг главврача – улыбается, глазами сияет: – Господин Мин, присоединяйтесь. У меня сегодня дебют, пирог черничный. – Черничный? – Мин вздыхает, улыбается. – Вы с другом своим лучшим черничным пирогом в кафе угощались тоже? – Намджун смотрит с искренним интересом. А Юнги вдруг хохотать начинает и превращается на мгновения в беззаботного озорного мальчишку: – Господин Хосок, мой донсен, как и вы сегодня, сам однажды решил испечь черничный пирог. И самым вкусным в нем была начинка. – Та-а-к, а что же тесто? – Хоби смотрит лукаво на Мина. – Тихонько снимал с зубов. Чимин не пропек его как следует. И улыбается, не замечая, как супруги Ким переглядываются внимательно. – Вашего друга Чимин звали? – вежливо-незаинтересованно уточняет Хоби, а у Юнги улыбка с лица исчезает мгновенно. – Да. Я, пожалуй, пойду. Не буду мешать. Хосок-щи, спасибо за милые вещицы в квартире. Так тепло возвращаться в нее с работы. Это что же, вы всех будущих коллег подобным образом радуете? А Хоби улыбается грустно, говорит серьезно: – Ну, такими вот мелочами, признаюсь, вас только. Уж очень нам специалист-омеголог нужен. Хотелось, чтобы вы задержались у нас подольше. – Да я вообще-то так и планировал, – Мин плечами пожимает. – Нами… э-э-э… Джун, Намджун говорил, у вас семья в Пусане. Юнги переводит взгляд на главврача, смотрит внимательно, морщит лоб, словно вспоминает что-то, шепчет едва слышно: – Нами?.. – потом головой качает вправо-влево, словно от воспоминаний каких-то отряхивается, говорит спокойно. – Это не помешает мне, хорошего дня. Поднимается, кивает, уходит очевидно расстроенный. И в таком же настроении пребывают сейчас супруги Ким. Месяц почти на исходе, а Юнги по-прежнему закрыт во всем, что хоть как-то касается его личной жизни. А Чимин в разговоре с четой Ким по-прежнему сияет, улыбается и ждет предложения от Шивона, до которого «считанные дни остались». А еще Намджун и Хосок узнают, что через несколько дней Пак отправится в Ульсан, чтобы проводить в аэропорт Юнбина и Юнги. Внук и дедушка на месяц улетают в Токио к Хенсу. Тот соскучился без своих обожаемых омег так, что работать продуктивно не может, и ждет их хотя бы неполным составом. Альфе совсем немного уже осталось пробыть в Стране восходящего солнца, но это не повод, чтобы лишний раз не увидеть любимого мужа и обожаемого внука. Чимин за неделю до отлета папы и сына приезжает в выходные в Ульсан, и трое омег устраивают с супругом, отцом и дедом сеанс видеосвязи. – Срочно мне скорую омежью помощь, а то не дотяну до конца командировку, загнусь от тоски, – умирающим голосом сообщает и с таким же внешним видом у планшета замирает Хенсу, оживая, едва маленький Юни к экрану губками прислоняется и деда в нос так чмокает. Хенсу завывает мартовским котом и обещает скупить для внука все сладости в небольшом кондитерском магазинчике, рядом с его домом расположенным. Но Юнги на такое заманчивое предложение реагирует в этот раз уж как-то очень сдержанно и улыбается вяло. Впрочем, поднеся к монитору планшета своего питомца, просит Хенсу купить Шипперу капустных листьев и отварной кукурузы, потому что таракан конфеты не ест. Хенсу обещает, а также показывает Юни внушительных размеров аквариум, заранее им для таракана купленный по просьбе любимого внука. И интересуется, глядя при этом на Юнбина сладко, не купить ли Шипперу пару? Потому как у одинокого сейчас Хенсу без своей обожаемой просто крышу сносит. Так почему же таракан не имеет права на большое семейное счастье? Юнбин и Шиппер шипят теперь одновременно. Омега с напускным раздражением, таракан, по уверениям Юни, с надеждой и благодарностью. А Чимин хохочет, глядя на папу и отца. А потом переводит взгляд на сына. Ему кажется, или в глазах его чада тоска и тревога плещутся сейчас. Юнбин остается еще в спальне, с мужем секретничает, а Чимин омежку отводит в гостиную, на диван с ним садится, обнимает: – Юни, зефирка моя любимая, у тебя все хорошо? Мальчик целует папу в щеки раз за разом, прижимается крепко-крепко, обвивает ручонками шею. – Все хорошо, папочка. Я просто буду скучать и… – прерывается резко, замолкает, вздыхает как-то уж очень тяжело, – волноваться за тебя. – Волноваться? Зефирка, почему? Все ведь хорошо, все в порядке. Юни снова к щеке чиминовой тянется и у шеи невзначай будто задерживается, втягивает маленьким носом природный папин запах. Ароматическая железа Чимина источает всегда теплый, нежно-сладкий аромат дыни. Такой любимый, родной. Но который уже раз на шее, ключицах, груди папы Юни ощущает другой какой-то запах, что вплетается в любимую, с младенчества знакомую дыньку. И этот аромат с каждым разом не нравится малышу все больше. А сейчас, вдыхая микс запахов, маленький омега испытывает небывалую прежде тревогу. И волнение. И страх. Это его страх за папу. И папины страх и волнение за кого-то? Из-за чего-то? А может, Юни просто показалось? Все ведь хорошо. Он через неделю деда любимого увидит, да и улетают они с Юнбином всего-то на месяц. И уже скоро все вместе будут жить в Сеуле. Юнги с папой, наконец, будет жить. А может, и отец вернется тоже. И этот чужой неприятный аромат, что носит на коже папа, растворится, уйдет с тем альфой, который источает его. Юни все ведь понимает, хоть и не говорит ничего, и не спрашивает. У его папы есть альфа. Другой, не отец. И этот альфа, он опасный какой-то. Он не нужен папе. Но и расстраивать Чимина Юни не хочет. И повторяет снова: – Все хорошо, папочка. У меня все хорошо, – потом в глаза Чимину заглядывает. – А у тебя? – Все хорошо, мой родной. Все очень хорошо. Все как всегда хорошо. Чимин врет сейчас себе, и сыну говорит неправду. И Хосоку, и Намджуну тоже. Чимин который день пытается закрыть глаза на очевидное, бесполезно гонит тревогу, волнение, страх: что-то не так в их отношениях с Шивоном. Что-то меняется, в мелочах отражаясь. Чимин ждет ребенка, и не знает теперь, чего ждать от его отца. Но он непременно постарается выяснить это чуть позже, едва отправит в Токио Юни и Юнбина. *** Поздно вечером Юнги сворачивается клубком на диване в своем рабочем кабинете. Сегодня на суточном дежурстве самый молодой доктор, поэтому зав решает переночевать в отделении. Если что – кроксы на ноги надел и готов к работе. Юнги устал за этот день так же сильно, как и за все предыдущие. И это замечательно. Около года назад альфа хотел, с работы возвращаясь, иметь силы только душ принять и в постель рухнуть, отрубившись тотчас. И так изо дня в день. И в этом бесконечном рабочем круговороте поменьше оставлять времени для воспоминаний. Его будущее – это работа. Его настоящее – это работа. И крохотная семья, любимые отец с папой, что живут теперь в маленьком домике в пригороде Пусана, и звонят часто, и к себе зовут, и скучают, и переживают, и волнуются. Его настоящее – это воспоминания о прошлом. Плохие и хорошие. Это уж какие память подкинет для просмотра. А она у Юнги о предпочтениях не спрашивает и забыть не дает о том, о чем хотелось бы. Прошлое держит то стальными холодными пальцами пьяного альфы, то теплыми нежными чиминовыми касается. То кольцо обручальное руками Вана на юнгиев безымянный палец надевает, то на обнаженную, вверх-вниз движущуюся спину Йона, под левой лопаткой которого два крыла устремлены вверх, смотреть заставляет. Юнги после той последней встречи с бывшим мужем, когда ключи от квартиры ему привез, не разговаривал и не виделся больше с омегой. Получил спустя два месяца официальную бумагу из суда о разводе да сообщение от Вана в Kakao, что тот, участвуя в публичных мероприятиях, под фамилией бывшего мужа еще немного побудет: не хочется ему пока огласки в связи с их разводом. Юнги не ответил, ему все равно было. Альфа, утром завтракая под включенный телевизор, натыкался пару раз на интервью с экс-супругом. Но, едва увидев омегу, почти сразу выключал плазму. С момента последней такой рандомной «встречи» с мужем прошло уже месяцев восемь. И Юнги заметил тогда, что Ван слегка поправился, что ли? Альфа телевизор выключил, губы скривил в болезненной улыбке: – Ребенка ждет, быть может. И отправился на работу. С тех пор о Йон Ване Мин Юнги не слышал больше ничего. *** Намджун в своем рабочем кабинете сидит перед компьютером, когда по видеосвязи ему набирает Пак Юнги. Звонок довольно неожиданный по времени: омежка никогда до этого не набирал альфу днем, потому что знает: у дяди Нами работы на работе выше крыши, и беспокоить его в это время можно лишь в самых исключительных случаях. У Ким Намджуна вдруг неприятно сосет под ложечкой. Впрочем, Юнги и Юнбин улетают завтра утром, так что неожиданный внеурочный звонок мелкого вполне себе с этим может быть связан. Намджун натягивает на лицо улыбку: – Привет, зефир! – Привет, Намджун-щи, – грустно, без тени улыбки. – Что серьезный такой, все хорошо? – Намджун-щи, – вздыхает, губы трясутся, – мне за папу страшно. – Что-то случилось, хороший мой? – Намджун чувствует, как его огромные ладони потеют мгновенно, но он говорит спокойно, ровно. – Я вчера вечером разговаривал с Чимином, он улыбался, говорил, что все у него очень хорошо. – Он и мне так говорит, но сейчас я не верю, дядя Нами, не верю. Намджун кулаки сжимает, потому что в последние недели, несмотря на улыбки и прекрасное настроение Чимина, он тоже не верит в чиминово «хорошо». Ему седьмое чувство, наверное, подсказывает: вся эта веселость – напускная и сильно преувеличенная. Но мало ли что кажется. Чимин так искренне счастлив, а вчера и вовсе добил сообщением, что любит Шивона. И Ше пригласил его в ресторан для серьезного разговора через день после отлета Юнги и Юнбина. И это, вне всякого, будет предложение руки и сердца. И Чимин примет его. – А Шивон знает, что ты ждешь ребенка, Чимини? Намджун сам не знает, чего его дернуло спросить. Наверняка, Чимин уже поделился с альфой такой новостью чудесной. А Чимин вдруг мнется и на вопрос отвечает лишь кивком головы, и глаза отводит. Намджун улыбается, бубнит невнятно поздравления и просит пригласить на свадьбу. А когда разговор прекращает, ладонями накрывает лицо и сидит так минуту, не двигаясь. Альфа Ким Намджун не хочет делиться со своим беременным мужем необоснованными переживаниями и непонятными страхами за их лучшего друга. А обо всем остальном поговорит с супругом после того, как Чимин сходит в ресторан со своим парнем. И уж точно, и при любом раскладе расскажет Паку о том, кто возглавляет отделение омегологии в больнице Макпхо. А дальше Чимин пусть сам решает. И вот маленький Пак Юнги делится с Намджуном эмоциями, что так схожи с его собственными. И продолжает добивать своей проницательностью недетской, пока Ким безмолвно адресует себе предположение, что все омеги, наверное, сразу с особым обостренным чувством интуиции рождаются: – Дядя Намджун, а еще мне кажется, что у папы есть новый альфа. Я слышу от него теперь все время какой-то аромат. И… он мне не нравится очень. И я вот все думаю, ну как так-то, а отец? Не дождался его, значит, папа. И Шиппера я не покажу отцу никогда, да и самого отца, наверное, никогда не увижу. «Небо Омегаверсное, что и как я должен ответить на это!?» – Намджун замирает, а маленький омега глаз не сводит с Нами, и из них слезы текут. – Зефирка… – Я – не зефирка, – зло, раздраженно, резко. – Я… Меня зовут Юнги… Мин Юнги! Нами рот открывает, а на столе срабатывает сетевой коммутатор, секретарь сообщает негромко: – Господин Мин в приемной, может он зайти к вам? – Две минуты, пожалуйста, – потерянно отвечает Нами, а потом взгляд переводит на омегу. – Юни, откуда?! Почему это вдруг?! – Намджун-щи, – мальчик говорит теперь очень спокойно, только слезы по-прежнему бегут из глаз, – пожалуйста, пока нас не будет, вы за папой присматривайте, ладно? Ким не успевает даже кивнуть, как Юни прерывает разговор, а его отец в это же мгновение открывает дверь в кабинет главврача, который одного сейчас хочет: наплевать на молчание, на все наплевать, повернуть к Мин Юнги одну из стоящих на его столе фотографий в рамке: ту, где улыбающийся омега Пак Чимин прижимает к себе хохочущего сына. Пака. Нет, Мин Юнги-младшего. *** Юнги просыпается под утро от саднящей боли под левой лопаткой – его Феникс уже несколько дней непрестанно напоминает о себе так. И это неприятное ощущение еще и непонятным волнением, холодным, необъяснимым страхом отдает внутри. И Мин в такие моменты не может не думать о Чимине, хотя более логично, кажется, было бы вспоминать о своем неведомом соулмейте. Юнги мысленно желает ему и себе никогда в этой жизни не встретиться. Пусть омега живет спокойно, влюбится, женится, детей растит. Настоящая любовь вообще несравнимо круче формальной истинности. А вот перестать думать о Чимине, начав, сложно очень. Альфа вздыхает, из постели выскакивает. Подходит к рабочему столу, бисерного Феникса на ладонь ставит и его арт вновь вспыхивает болью, но тут же и проходит все. – Пожелай мне удачи, дружище, – замечает с улыбкой, что обращается к Фениксу так, как к лучшему другу всегда обращался, – операция сегодня уж очень непростая. Альфа отправляется в душ, завтракает традиционно огромной чашкой кофе. Дыша прохладным чистым воздухом первых дней осени, спешит в клинику по немноголюдным улицам Макпхо. А Феникс оживает вновь, дает знать о себе сильной, резкой болью. Юнги вздрагивает, морщится, рукой ведет под левой лопаткой. Жжение угасает немного, но не уходит. И снова больно, холодно, страшно становится внутри. И образ Чимина, бледного, измученного, сползающего по зеркальной стене на пол, встаёт перед глазами. Такой яркий, ужасающе-отчетливый. Альфа делает это помимо воли, словно его руку чья-то другая ведет. В черном списке его мобильника – лишь один номер, омеги Пака. Юнги снимает блокировку, набирает – и тут же в трубке раздаются гудки. Один и второй, и… Юнги на отбой раздраженно нажимает за мгновение до того, как сидящий у зеркальной стены на полу в ванной Чимин, бледный, измученный слабостью, тошнотой, неизвестностью, напрасно активирует вызов. Чимин знает, сердцем, душой чувствует – это Юнги звонил. И маленький контур летящей птицы с длинным изогнутым хвостом, что в ту, первую и последнюю их ночь, появился под левой лопаткой омеги, вновь саднит сейчас. Чимин не знает: такой же в точности Феникс саднит под левой лопаткой его любимого альфы. Омегу вновь выворачивает наизнанку. Он доползает кое-как до фарфоровой вазы, а потом на пол ложится, прижимая ноги к груди, засыпая ненадолго на теплом кафельном полу, прижимая к животу телефон. А Юнги спустя время выходит из рабочего кабинета, чтобы в операционную направиться. И снова пламя боли, и перед глазами стена зеркальная, и белый пол, и лежащий на ней скрюченный бледный Чимин. – Да что происходит-то?! – рычит, кулак в стену вгоняет, понимая, что одного сейчас хочет, как воздуха, больше воздуха: наплевать на все и на вся и позвонить донсену, услышать его голос и на любые упреки, на любые слова – обиды, злости, ненависти, проклятья – кричать, орать, вопить, плакать, что любит, любит бесконечно, всю жизнь любил, а понял, лишь когда умер. Для нормальной жизни. И для любви. Он набирает снова, но и гудка не раздается – прерывает звонок, а номер Пак Чимина снова отправляет в бан. Стоя в дверях операционной, ощущая вновь огонь Феникса под лопаткой, повторяет едва слышно: – Слишком слепой, слишком лживый для Чимина. И слишком урод сейчас. Больной. Никчемный. Урод».