Фениксы

Чимин отправляет Юнги сообщение, пока сидит с Намджуном в кофейне. Просит как можно быстрее найти для него несколько минут, но так, чтобы они вдвоем только могли поговорить. Омега не хочет, чтобы Ван одновременно с Юнги узнал и о песне, и о том осеннем желании друзей спеть ее на школьном выпускном Мина. Эта мелодия с самого начала, с самых первых своих, новорожденных аккордов, только Чимину и его лучшему другу принадлежала. И пока омега не даст послушать Юнги, во что превратились те, случайно найденные альфой отрывки, не увидит его реакцию… Нет, Ван не посмеет прикоснуться к тому крохотному счастливому октябрьскому мгновенью, которое Чимин и Юнги разделили на двоих. Разделили, когда Го и Мин уже были вместе. Пусть потом, пусть после хена. Чимин допускает вдруг, что Юнги и раньше мог услышать Die with a Smile – Намджун сказал, что сингл именно так называется. Но тут же себе и возражает: будь так – хен непременно поделился бы этой находкой с Чимином. Не мог он иначе поступить после того их разговора в осеннем парке. Чимин не ждет, что Юнги прочтет его сообщение сразу. Но альфа не просто читает, перезванивает буквально через несколько минут. И с волнением, с этой своей хрипотцой, которая то царапает больно, то мягче перышка ласкает-лижет кожу и внутри щекочет: – Что случилось, Чимина? Почему такая срочность? «Интересно, Ван так же чувствует голос Юнги? – Чимин грустно улыбается. – Да уж, не самые подходящие мысли для человека, принявшего решение отпустить свою любовь». – Хен, все в порядке. Просто скажи, когда мы можем встретиться? – Ты дома? Я могу прямо сейчас подойти. А хочешь, приходи ко мне. Я один как раз. Ван сегодня сонный какой-то весь день был, наверное, уже десятый сон дома смотрит. – К тебе, хен? Какое искушение! Чимин едва сдерживается, чтобы не сказать да. Он не помнит, когда последний раз был в крохотной скромной квартире Юнги, самой уютной на свете, той, где рядом с лучшим другом омега всегда чувствовал себя тепло и спокойно. – Хорошо, хен. Я зайду ненадолго, – Намджун хмурится, головой качает отрицательно. – А ничего, кстати, если мы вдвоем зайдем? – Вдвоем? – Юнги звучит очень озадаченно. – Ага, – смеется омега. – У меня есть грушевый пирог. – Ух, напугал! Вот же, вредина омежья! А грушевый пирог – замечательный спутник, приходите оба, – Юнги улыбается, тихонько одобрительно урчит. – Это не очередная ли кулинарная проба моего донсена? Помнится, твой черничный дебют мы как раз у меня дегустировали. – И тесто потом еще долго с зубов слизывали, – хохочет Чимин, но тут же и осекается. – Между прочим, следующая моя попытка была более удачной. Говорит теперь грустно, а Намджун, который благодаря динамику чиминова телефона слышит весь разговор, смотрит сочувствующе и дрогнувшие пальцы донсена своими накрывает, сжимает мягко. Он знает про пирог. Да чего он вообще не знает о младшем? – Чимина, дружище, почему же я не был приглашен на дегустацию? – наигранная обида в голосе вперемешку с улыбкой слышна. – Почему, хен? Просто что-то пошло не так. Да и ладно. Но теперь предлагаю тебе пирог, который не единожды продегустирован мною. И Намджуном. Недолгое молчание – чуть-чуть хрипотцы, как коготки кошачьи: вроде и не больно, но ощутимо, и точно не без царапинок мелких: – Ты со своим другом сейчас? – Да, но я все равно уходить собирался. – Уже поздно. Давай, приеду за тобой. – Не стоит, хен. Тут маршрутка рядом. И домой к тебе, пожалуй, я тоже заходить не буду. – Нами кивает одобрительно, выдыхает громко и с таким облегчение, что омега тихонько смеется. – Встретишь меня на остановке? – Конечно, и до дома проведу. Жаль только, без пирога останусь, – бурчит Юнги и отрубается. – Не останешься, хен, – омега говорит уже гудкам в трубке, а когда поднимает глаза от экрана, упирается в осуждающий взгляд Нами. И вопрос звучит удивленно-расстроенно: – Чимин, ты готов был, в самом деле, пойти к Юнги домой? – Я столько раз ходил, Намджун. Что в этом такого? – Но это ведь было до… – альфа осекается. – Считаешь, я мог бы наделать глупостей? Намджун замолкает, а потом говорит спокойно, уверенно: – Считаю, что мог. Неумышленно, тем не менее. А еще считаю, что Юнги не одобрил бы твою инициативу. И вся ваша дружба многолетняя не прекратилась, нет, но осложнилась очень. И я просто представить не могу, как вы могли бы продолжать оставаться в прежних отношениях, пусть и не часто, но общаться. Как ни крути, Юнги прекрасно к тебе относится, переживает. А ты поставил бы его в чрезвычайно сложное положение. Чимина, пожалуйста, ты ведь правильное решение принял. Да, оно очень тяжелое, но это твой шанс начать новую жизнь. Звучит, конечно, высокопарно, да и хрен с ним. Суть от этого не меняется, – замолкает, потом говорит, кажется, чуть обиженно. – Кстати, мне кажется, или твой хен меня, м-м-м, недолюбливает что ли? – Ага. Ревнует, – грустно усмехается Чимин. – Не иначе как к нашей с ним дружбе. Больше ведь не к чему. – Вроде, да. Но чем-то я ему, определенно, не нравлюсь. И ведь даже не виделись ни разу. – Нами, да разве можно тебя не любить? – они поднимаются одновременно с кресел, Чимин подходит к альфе, прижимается доверчиво, и тот тихонько мягко урчит, и обнимает тоже. – Мне Небо послало тебя, Феникс, чтобы я не свихнулся окончательно. А осенью казалось, все к тому идет. – Так и мне тебя оно послало, маленький омега, – и Чимин почувствовал легкое прикосновение губ к макушке. Наверное, так ощущаются объятья и ласка старшего брата, который, конечно, может и накостылять, когда ситуация того требует, но и заботой, поддержкой, как мягким, теплым одеялком, укутать. И следить, чтоб не соскользнуло до того момента, пока в нем необходимость будет. – Хен, между прочим, еще зимой предлагал нам погулять всем вместе, но у тебя сессия тогда была и работа. Я даже предлагать тебе не стал. – Так и потом не предложил. Почему, если не секрет? Чимин задумался, вздохнул: – Нами, мне тяжело было бы, потому что ты знаешь о моих чувствах к Юнги. Не сомневаюсь: ты все равно в эти моменты жалел бы меня, глядя на наш с Юнги и Ваном чудесный, – Чимин поморщился, – тройничок. Но мне не нужна жалость, даже на минуты, на часы не нужна. Поддержка – да, но не жалость! – Огорчу тебя, Чимини, – ласково поддразнил Намджун. – Я не могу не жалеть своего донсена, когда он плачет, когда ему плохо. Ты называешь меня своим другом и отказываешь мне в такой важной эмоции?! Ладно, давай назовем ее состраданием. Звучит как-то благороднее, что ли. Так вот, я в любом случае жалею тебя. И себя позволял жалеть, когда мы только познакомились. Если это чувство настоящее, если оно от друга, что плохого? Что унизительного? И кстати, Юнги разве не жалел тебя? Чимин вздохнул, кивнул: – Ладно, тебе меня тоже жалеть разрешается. Но только когда рядом нет никого. Нами улыбнулся, подошел к барной стойке, о чем-то попросил бариста и спустя пару минут вручил омеге пакет с огромным куском грушевого пирога. – Зачем, хен, я же сам хотел купить его для Юнги, – запротестовал Чимин. – Мало ли что ты хотел. Передашь и скажешь, что лично от меня, – улыбнулся Намджун. – Юнги говорит обо мне с таким напрягом в голосе, будто чили наелся и его не отпустит никак. Пусть слопает пирог, может, подобреет, и относиться ко мне и нашему заочному знакомству будет лучше. Кто знает, вдруг, жизнь нас сведет когда-нибудь. Так хоть на воспоминаниях об этой сладко-грушевой ноте начнем приятное общение. Чимин улыбается рассеянно, кивает и усаживается в маршрутку. Он скоро увидит Юнги, и ту песню перед расставанием они, надеется, споют вместе. Чимин для Юнги ее споет. А потом будь что будет. *** Едва Чимин выходит из маршрутки – попадает в крепко-короткие и какие-то слишком эмоциональные, что ли, объятия Юнги. Впрочем, все-таки недостаточно краткие для того, чтобы не успеть вдохнуть с альфьей железы едва слышный сейчас аромат миндального цветка, кажется, еще и розой отдающий, не почувствовать тепло, силу и ощутимое напряжение тела Юнги, не податься, против воли, ближе и не признаться честно: он душу бы, кажется в этот момент продал всем желающим ее приобрести, только чтобы альфа Юнги ему принадлежал. А Чимин и так каждой клеточкой сердца принадлежит хену. И ни одна из них Юнги не нужна. Чимин вдруг ловит себя на мысли: согласие альфы будет значить совместные с ним репетиции, вдвоем только. И сейчас это ни привлекательным, ни желанным не кажется. Омеге потребуется вся выдержка и сила воли, чтобы вести себя рядом с Юнги как друг, чтобы не выдать ничем свои истинные чувства. «А есть она, эта сила?» – омега губы кривит, но тут же тут немного успокаивается. Сами слова, музыка сингла станут спасением: то и другое о любви, о том, чтобы вместе до конца. И Чимину ни играть, ни прятать эту любовь не надо. Юнги и все, кто будут слушать композицию, искренность омеги примут за хорошую актерскую игру. А потом все закончится, и Чимин, совершенно уже точно, останется один. Будет ли тогда больнее, чем сейчас? Кто же знает. И не лучше ли, пока не поздно, придумать любой иной предлог для этой встречи, а об истинном промолчать, отказаться от идеи, которая еще недавно казалась столь привлекательной и желанной. – Чимина, ты опять витаешь в облаках, рассказывай, дружище, что хотел, – Юнги выводит омегу из задумчивости, смотрит нетерпеливо, но улыбается широко. – А потом я расскажу что-то очень, оч-ч-чень важное. Нет, не расскажу, а покажу… Нет… Дам послушать. Юнги, определенно, волнуется, подбирает и не находит слова, за которыми обычно в карман не лезет, и серо-серебристый беспроводной наушник теребит сейчас пальцами, пока второй так и остается в его аккуратном ухе. – Юнги, я… Знаешь, я, кажется, вообще зря тебя дернул… Давай ты вначале… А я после тебя… Он ждет, что альфа начнет сопротивляться и настаивать, но не успевает договорить, когда наушник Юнги оказывается в его ушке, пальцы Мина сжимают руку Чимина, а из крохотного динамика льется убийственно-нежное и надрывно-прекрасное Die with a smile. И слезы льются по щекам сразу. И Чимин понимает, что назад пути нет: он споет эту песню с Юнги. – Таких совпадений не бывает, – шепчет радостно-обреченно. – Это сама судьба не иначе. – Ты узнал, Чимин? Омега закусывает губы, слезы по-прежнему скапливаются в уголках глаза. Он даже кивнуть не успевает, как теплые подушечки пальцев касаются мягко его глаз и щек, вытирают аккуратно прозрачную соль. О, эти невинные дружеские прикосновения! Когда же они были в последний раз? В то первое после избиения школьное утро полгода назад. Они рассыпают жемчуг легкого возбуждения по всему телу, омутом вихрятся у ароматической железы, распечатывая ее, теплой яркой сладостью дыни наполняют прохладный вечерний воздух апреля. Чимин непременно начнет новую жизнь. После выпускного у него не будет выбора. Но сейчас все тело растворяется в нежности альфийских прикосновений, их хочется еще и еще. И Чимин обо всем забывает, ощущая кожу Юнги на своей коже. Помимо воли напрягается всем телом, и его аромат звучит еще ярче. Альфа отступает, ноздрями дергает, смотрит недоуменно: – Чимин, ты нормально себя чувствуешь? У тебя, э-э-э, что… – Все хорошо, Юнги, у меня все хорошо. Это просто эмоции. Я чуть позже объясню, – и альфа улыбается, успокоенный. – Чимин, ты ведь помнишь, о чем мы говорили в твой День рождения, – не спрашивает, утверждает, и омега тотчас кивает. – Но прежде, чем мы обсудим все, все-таки скажи, зачем ты хотел так срочно встретиться со мной? Между прочим, если бы не это твое желание, я, может быть, так и не услышал бы эту песню. Так вовремя не услышал, – уточняет. – Услышал бы, хен, Чимин торопливо достает из кармана мобильник, заходит в плейлист, активирует – и Юнги замирает, в ступор впадает, кажется, приоткрывая на мгновения рот и небольшие глаза. – Час назад, хен, я услышал эту песню в кофейне. Я хотел встретиться, чтобы тебе дать ее послушать и напомнить о нашем разговоре в октябре. – Пока я шел тебя встречать, включил не плейлист, как обычно, а радио. И эта песня зазвучала почти сразу. Вот только почему ты первым не сказал о ней, хотя шел ко мне именно ради этого? – смотрит внимательно, хмурится. – Я… Я подумал… – Чимин не ждал этого вопроса, но альфа смотрит на омегу внимательно и ответа ждет. – Мне страшно петь. Страшно, что не справлюсь, не осилю. – Хм, с чего бы это вдруг? – Юнги расслабляется. – Мы же будем репетировать! Вдобавок ты столько времени участвовал в школьных спектаклях и концертах, а тут страшно. Кстати, – смеется, – ведь я так и не сделал тебе официальное предложение о сотруд... И Чимин... Ну, что на него нашло? Да не нашло, а вышло то, что на поверхности пока лежит. – Я принимаю твое предложение и согласен выйти за тебя, альфа Мин Юнги. Целоваться будем? Дыня горчит мгновенно, цветок распускается, а Чимин совершенно по-дурацки хихикает. И опускает голову, потому что чувствует, как щеки заливает румянец смущения или досады. А потом вдруг раздражение накатывает. На себя и дурацкую эту любовь, на хена, который столько лет насквозь омегу со всеми его эмоциями видел и чувствовал, а теперь ослеп и оглох. И снова злится, и снова на себя. Да, ослеп и оглох, потому что другого любит. Только разве он виноват в этом? – Извини, хен, просто дурацкая шутка, – глаза на Юнги поднимает и вздрагивает. «Слепой и глухой» альфа смотрит на него застывшим совершенно взглядом, насквозь прожигает, видит все, наконец, и все чувствует. И отвечает тотчас. И в глазах дрожат, мерцают алые искорки, и ноздри чуть подрагивают, и цветок насыщает пространство. Юнги подходит к Чимину грациозно, мягко, как большая дикая кошка, что одним взглядом в ступор ввела жертву. И пальцами ведет по шее, оставляя дорожку возбуждения на коже омеги там, где прикасался к ней. И лицо так близко, и губы приоткрываются, и касаются губ омеги почти невесомо, и Чимин дышит напряженно, рвано… – Чимина-а-а, да что с тобой такое сегодня? – омега глаза открывает. Юнги, правда, рядом совсем, обеспокоенно сжимает его ладони, в глаза заглядывает своими темными блестящими глазами. – Спящий красавец, ты о чем опять задумался? Целоваться будем, жених? Чимин руки высвобождает, улыбается тоже. Чего ему это стоит. И бурчит тут же: – Уже и пошутить нельзя. Целоваться не будем. Ван не поймет. – Не поймет, – улыбается Юнги. – Он ревнивый очень, как и я. – А твой ревнивый как посмотрит на то, что мы репетировать с тобой будем? Или он с нами третьим, для оценки качества, – усмехается иронично. Чимин и не хотел бы так, но сама мысль о том, что Юнги, возможно, разрешит Вану быть на их репетициях, бесит его необыкновенно. Вплоть до того, что он готов отказаться петь. Но опасения донсена напрасны. – Нет, Чимин. В каком-то смысле это только наша песня. И наш секрет. Почти до выпускного о нем будет знать мой знакомый звукорежиссер, который поможет нам сделать качественную минусовку. Одной моей гитарой здесь, к сожалению, не обойдешься. К тому же у него есть маленькая студия, в которой мы сможем репетировать вечерами. Ну и в школе я предупрежу организаторов, что буду петь с тобой. А Ван? Знаешь, как он сюрпризы любит. Да и что тут вообще понимать. Мы просто споем обалденно красивую песню. Для него ведь тоже споем. – А может, не говори ему обо мне вообще? Будет твоему парню двойной сюрприз. От тебя и от меня. Юнги задумывается ненадолго. – Знаешь, Чимин, может, ты и прав. Уверен, ему приятно будет. Как и мне будет очень приятно выйти на сцену с моими донсеном. Таким красивым, повзрослевшим. Чимин внутренне радуется. Ему интуиция подсказывает, что Ван лопнет от злости, когда узнает об их с Юнги дуэте. Когда услышит песню. Там ведь есть такие откровенные слова! И почему омега ни разу не подумал о том, что хен поэтому вообще откажется петь с лучшим другом. Хотя чего уж там. Чимин в глазах Юнги так монументально защищен их дружбой, что его подобные моменты не остановят. Для Юнги это просто очень красивая мелодия, искренние, цепляющие за душу слова. А для Чимина желанная возможность демонстративно наплевать на чувства Вана. Омега на сцене, глядя на Юнги с любовью, всю любовь, нежность и тоску вложит в строки сингла: Ведь ты и так знаешь, сколько значишь для меня, И лишь за нашу любовь стоит бороться. Куда бы ты ни пошёл, я пойду следом, Никто не обещал, что настанет новый день, Поэтому каждую ночь я буду любить тебя, Как в последний раз. И ему, несмотря на эти откровенные слова, не стыдно будет. Он будет самим собой. Он будет петь то, что чувствует. То, о чем мечтает! Он так признается в любви хену. А потом постарается начать все заново. Юнги же? Альфа точно ничего не поймет. А Ван? Чимин в тысячный раз говорит себе, что омега ни в чем не виноват перед ним. Бесполезно. Потому что все равно виноват. В том, что пришел в класс хена, влюбил и влюбился. И отнял. «Пусть ему будет плохо хоть эти несколько минут! А может, и не будет? Кто я для него, всего лишь донсен его парня. Хотя иногда мне кажется, что Ван видит намного больше, чем может показаться. Плевать! Мне немного осталось побыть с хеном. И только об этом я буду думать сейчас. А потом? У меня есть Намджун. А еще предчувствие. Дурацкое предчувствие непонятно чего…» – Чимина, сегодня Луна в Морфее что ли? Что ты, что Ван, сонные какие-то и в себе, с первого раза не достучаться, – Юнги улыбается, снова ладонь омеги сжимает. – Пойдем, домой тебя провожу. А Чимин, правда, нынешний вечер чудесным сном считает: с разницей в час он и Юнги услышали песню, которую никогда не надеялись услышать, и именно она послужила поводом их встречи, и теперь они вместе будут репетировать, а потом споют вместе. И может, Юнги еще не раз возьмет Чимина за руку. Например, во время репетиций или выступления. А потом Юнги уедет, но по-прежнему будет лучшим, любимым другом Чимина. Любимым. Даже несмотря на запись, которую Пак получил в День рождения. Хен мог устать тогда, мог быть чем-то расстроен или раздражен. Но может, это вообще не он был… Ведь Юнги хочет спеть с Чимином, ему важно это. Значит, не так уж омега надоел ему. У подъезда дома донсен вручает Мину пакет: – Намджун просил тебе передать. Альфа смотрит удивленно: – Мне? Почему мне? – Ну как почему? Ты ему нравишься очень. – Я? – у Мина глаза превращаются в блюдца. – Так он не видел меня ни разу. И вообще, я не по альфам, – чешет затылок, а Чимин пополам от смеха сгибается, но спустя мгновения резко останавливается, а потом говорит серьезно, мягко: – Я ему столько о тебе, о нас, о нашей дружбе рассказывал хорошего... Намджун давно хотел с тобой познакомиться. Я тоже этого хочу и уверен, что Нами тебе понравится. Но для начала он попросил передать тебе маленький подарок. Это грушевый пирог. Очень вкусный. – Вы его вдвоем что ли испекли? – Юнги так мило тормозит, что младший вновь хохочет и не может не ерничать. – Ага, а перед этим фруктовый сад грабанули, груши ведь надо было где-то взять! Хен, ну что ты за тормоз иногда, в самом деле! Намджун купил его для тебя в нашей любимой кофейне. Там выпечка очень вкусная. – В вашей? Не знал, что, – Юнги сглатывает, – у вас есть любимая кофейня. А что же наша, с боженькиным морковным тортиком? Уже не устраивает? – Ну, хен, надо же и что-то новое пробовать. На самом деле, эта кофейня рядом с общежитием Намджуна находится. Вечером после работы или учебы ему тяжело ходить много и далеко. А, ты же не знаешь ничего. Ты же не видел Нами ни разу. А Юнги вспоминает мгновенно высокого, худого, прихрамывающего сильно парня. И ему стыдно за свои слова становится. – Видел, издалека, когда он тебя около школы ждал однажды. Намджун ведь хромает сильно? Ладно, передай ему от меня большое спасибо. При случае отправлю ему через тебя морковный торт. – Кстати, я как раз сегодня вечером рассказал Нами, как впервые угощал тебя своим недопеченным черничным, а ты, мужественный альфа, его ел, да еще и хвалил. Но тут такие жертвы не потребуются. Это произведение пекарского искусства тебе точно понравится, – Чимин улыбается и уходит. Альфа засовывает в пакет свой аккуратный нос, улавливает слабый запах упрятанного в надежную, для сохранения тепла и свежести, плотную фольгированную упаковку, пирога: – Пирог, наверняка, понравится. А вот его даритель... Сильно сомневаюсь, что такой момент когда-нибудь настанет. Хмыкает, направляясь домой. *** Чимин думал, что будет просто. В определенном смысле, так и есть. Он с первой же репетиции поет очень хорошо, хотя пока вполсилы, да и эмоций в голосе омеги наполовину от тех, что еще будут. Петь так просит его альфа Чхве Сонсу, тот самый звукорежиссер, о котором говорил Юнги. Но Чхве, оказывается, еще и музыкант, и педагог по вокалу, и просто, по собственной инициативе, свежеиспеченный шоумейкер одного выступления двух лучших друзей. Вообще-то, Чимин не рассчитывал, что этот альфа будет с ними на всех почти репетициях, но теперь считает, что его присутствие очень даже кстати. Сонсу веселый и незанудный. И по вокалу советы дает толковые. И с минусовкой помог, сделал отличную запись. Но главное, он изо всех сил пытается разрушить то непонятное чувство неловкости, что охватывает альфу и омегу, едва они петь начинают. Чимин не сомневался: ему легко будет с Юнги на сцене. Стоять, двигаться, в глаза смотреть, руками соприкасаться. Ну а что такого?! Он в спектаклях все это много раз делал. Целовался даже. Пусть целомудренно совсем, невинно. Но не без этого. Вот, например, в трагедии «Ромео и Джуэл», где у него главная омежья роль была. А теперь стоит, точно суслик, запечённый столбиком. И рядом еще один такой же. Юнги тоже поет здорово: низкий чувственный голос, хрипотца, искренность. То мягкость, то сила. Даже самые смелые строки без тени смущения поет. В голосе. Но движений при этом почти ноль, эмоций на лице – самый необходимый минимум. Чхве поражается, глядя на двоих. Они общаются легко и свободно, то оживленно, то спокойно обсуждают что-то. И поют, переглядываясь, улыбаясь, а капелла, сидя в одной из комнаток студии звукозаписи, пока Сонсу добивается идеального звучания минусовки. Но едва парни берут микрофоны и выходят на импровизированную сцену – небольшой помост в этой же комнатке-крохе, – словно в сон телами погружаются. Чхве поражается: как можно так эмоционировать голосом, оставаясь при этом практически неподвижными! И как такое милое общение между двумя вне сцены за секунды резко превращается едва ли не в полный обоюдный игнор на ней. Впрочем, альфа не унывает: который день уже прилагает все усилия, чтобы расшевелить две прелестные мраморные статуи. И кажется, ему это, наконец, удается. Куда бы ты ни пошел, я пойду следом, Никто не обещал, что настанет новый день... – Чимин, дай Юнги руку! Смелее! Ну что ты! Вот в этот момент вполне себе можно. «Ну, можно так можно». Если бы вечеринка закончилась, А наши дни на земле были бы сочтены, Я бы хотел недолго подержать тебя в своих объятиях... – Юнги, обними Чимина. Ну! текст же этого просто требует! – За что обнять? Чхве наливается опасным алым, дышит, как бык, готовый напасть на тореодора. – Чимина, закрой уши немедленно! Закрыл? – омега кивает. – Хорошо закрыл? – кивает еще сильнее. – Хрена хорошо закрыл, мальчишка, раз слышишь меня! Чимин супится и изо всех сил давит ладонями на уши. – За что? За яйца, Юнги, твоего папу! Что за ебучее детство? За плечи, за талию. За что ты Вана своего обнимаешь?! – Ну точно не за яйца, – огрызается Юнги, осторожно обнимает за плечи донсена, чувствуя, как напрягается под футболкой тело Чимина, и напрягается сам. И так бесконечное число раз. Ведь ты и так знаешь, сколько значишь для меня, И лишь за нашу любовь стоит бороться. – Чимина-а-а, ну что ты в сторону смотришь, да еще таким стеклянным взглядом! На Юнги смотри! И больше страсти в глазах! Ну представь, что перед тобой любовь всей жизни стоит. Та, ради которой ты в огонь, в воду и на эшафот. Ну вот же, отлично! Отлично! Сразу бы так. Если бы вечеринка заканчивалась И наше время на Земле иссякало, Я бы хотел ненадолго обнять тебя И умереть с улыбкой. Если бы наступал конец света, Я бы хотел быть рядом с тобой. – Парни, если бы я не знал, что вы десять лет дружите, то подумал бы, что познакомились только на этой репетиции, – недоумевает альфа, – ну, или тайно влюблены друг в друга, не зная о взаимной симпатии. Боитесь выдать себя, вот и зажимаетесь. Чхве даже не представляет, насколько прав! Чимин так поражен этому случайному, но абсолютно верному замечанию, что не просто улыбается теперь, смеется. Искренне, от души. И Юнги, и Сонсу тоже заражаются этим весельем, не замечая, что омега за смехом скрывает теперь набежавшие на глаза слезы, осторожно пальцами их смахивает. А потом, наконец, наступает момент, когда почти все границы рушатся, почти все условности теряются, почти все смущение проходит. Кажется, триггером тому становятся слова Чхве про любовь всей жизни. Но как бы ни было, теперь, едва звучат первые, до крохотных оттенков уже изученные аккорды, на маленькой сцене в крохотной скромной комнатке лучшие друзья превращаются в почти возлюбленных. Их прикосновения, их взгляды, их нежные, осторожные объятья говорят о любви и... о возможной беде: Никто не обещал, что настанет новый день, Поэтому каждую ночь я буду любить тебя, Как в последний раз… Если бы наступил конец света, Я хотел бы быть рядом с тобой. – Парни, – звукорежиссер всхлипывает, – это было почти идеально. Это была почти любовь. В каждом слове, в каждом взгляде, в каждом жесте. Оба отлично справились с вокалом и сыграли прекрасно. Но все же вы актеры непрофессиональные, поэтому на «почти», о котором я беспрестанно долдоню, имеете полное право. Вам еще шажочек, капельку – и любовь не отличишь от настоящей. Кстати, Чимин, ты в искренности все равно Юнги обошел. Пусть на самую малость. Альфа ладонь омеги из своей отпускает: – Ну, Чимин в любом случае актер со стажем, а я ведь дебютировал только. Донсен молча улыбается, но получается так болезненно, тоскливо. – Устал, Чимина? – беспокоится Юнги. – Сейчас пойдем домой. – Немного. Но удовольствия от работы несравнимо больше получаю, – и снова тоскливый вздох, что так диссонирует со сказанным. – Чимина, – Сонсу плечо омеги сжимает, говорит мягко, – немного ведь осталось, и будешь отдыхать: ни репетиций, ни учебы... «В том-то и дело, что немного», – омега голову опускает, сдерживая слезы, пока Чхве делится планами и озвучивает важный вопрос. – Кстати, до выпускного всего три недели, значит, я скоро в школу к вам приду. Будем там репетировать. И вот еще что! Вы выступать-то в чем собираетесь? – Я не задумывался как-то, – пожимает плечами Юнги. – Ну, черные джинсы, рубашка белая. – У нас была совместная с Юнги фотосессия, на которой мы тоже были в одинаковых рубашках и джинсах. Кажется, неплохо получилось, – говорит Чимин, а Юнги поддерживает, активно кивая. – Так что я, как хен, оденусь. – Классика всегда в моде, думаю, отлично будете смотреться, – улыбается, соглашаясь, Сонсу. *** Теплый майский вечер давно укрыл Пусан темно-синим, в мелкие белые звезды, покрывалом. Юнги доводит Чимина до дома: – Хен, а как Ван реагирует на то, что ты сейчас не все вечера с ним проводишь? – спрашивает омега. – Нормально, он знает что на выпускной я готовлю для него и одноклассников какой-то сюрприз. Уверен, что буду петь, но о подробностях не расспрашивает. Он вообще у меня довольно терпеливый, – улыбается нежно. – У тебя… – тихим грустным бездумным эхом повторяет омега. – А тебе нравится, как мы поем? А Вану, как думаешь, понравится? Он не будет ревновать? Просто вопрос, Чимин никакого подтекста в него не вкладывал. Но Юнги вдруг смотрит проницательно, серые глаза омеги будто насквозь прожигает своими черными и с губ глухо срывается: – А есть к чему, Чимин? Омега молчит, плечами пожимает: – К этой песне, к самой постановке... Хотя, чего ревновать. Это всего лишь номер, а в жизни все иначе. К тому же вы уедете скоро вместе, – опускает голову, шепчет, всхлипывая, – а я один останусь. Буду скучать... – Чимин, я тоже буду очень скучать, но ведь мы каждый день можем общаться, – говорит серьезно, смотрит нежно, по щеке ведет осторожно, а Чимин неосторожно ластится, глаза закрывает, тихонько урчит, и дынные феромоны слышны теперь отчетливо. – Ты сам понимаешь, хен, что это не то. У тебя учеба начнется, новые друзья появятся и новые интересы. И это правильно. Мы ведь давно знали, что ты уедешь в Сеул… – Как знали последние несколько лет, что ты приедешь следом спустя год. Ты ведь приедешь, Чимин? – Юнги не просто так спросил, смотрит внимательно, ждет ответа. – Хен, да зачем я тебе там? – Чимин, а зачем мне воздух? – Ну, ты сравнил. – Я нормально сравнил. Да, Ван дорог мне очень, если ты об этом, но наша дружба не менее важна. И я по-прежнему люблю тебя, маленький донсен. Знаешь, – Юнги тихонько смеется, – эти наши с тобой репетиции... Эти попытки Чхве сблизить нас по-особому в момент выступления… Я подумал недавно, что если бы не встретил Вана… Юнги резко замолкает. Взгляды обоих встречаются, и омеге кажется, что зрачки альфы на мгновения снова вспыхивают алым. Это искрит желание. Тщательно скрываемое даже от себя, в какие-то моменты оно бесконтрольно выходит наружу. Но Чимин не знает и того, что его глаза тоже заливает на секунды алое. На двоих – одно желание. И объяснение одно на двоих: показалось. – Если бы не встретил Вана, то что? – выдыхает омега. А альфа улыбается натянуто: – То не был бы так счастлив. Потому что у меня лучший парень во Вселенной и лучший друг, – говорит серьезно, твердо, тоном, который не допускает никакого подтекста, никакого двойного смысла. «Если бы я сейчас был честен с собой... У нас все могло бы сложится отлично, потому что я люблю тебя, Чимин». «Если бы я с самого начала был настойчивее и смелее... У нас все могло бы сложиться отлично, потому что я люблю тебя, Юнги». Яркой краткой неуслышанной вспышкой проносится в сознании обоих и бесполезным пеплом в душе оседает… *** Теплый майский ливень обрушивается на город в тот момент, когда Чимин проходит мимо нежно любимой им когда-то пекарни с боженькиным морковным тортиком. Ни простывать, ни болеть омеге нельзя категорически: у него репетиции с Юнги и выступление на выпускном. Чимин заходит в полупустую пекарню, где обоняние немедленно радует микс ароматов кофе и свежайшей, новорожденной, наверное, выпечки. Омега так давно не был здесь, да и сейчас не зашел бы. Но и хляби небесные, грозящие простудой, и урчащий желудок, в который со вчерашнего дня ни росинки маковой не упало, заставляют Чимина нарушить собственный запрет и заглянуть в это уютное местечко. Чимин садится за маленький столик в дальнем уголке пекарни, спиной ко всему залу – только так ему удается поставить на подзарядку ноут, тоже загибающийся от голода, только энергетического. Омега заказывает себе огромный синнабон и капучино, устраивается перед ноутбуком: ему с десяток сложных химических задачек предстоит разобрать, а со сладкими помощниками дело всегда идет быстрее, да и веселее. Чимин углубляется в работу, успевает прорешать несколько заданий и застрять над особо заковыристым. Кофейня, между тем, заполняется посетителями, которые тоже не прочь переждать затянувшийся дождь, угощаясь чем-нибудь вкусным. Чимин свой стул придвигает поближе к столику, когда слышит, что кто-то садится за соседний, и продолжает «химичить». В какой-то момент к аромату его корично-сливочного, щедро сдобренного кусочками пекана синнабона, добавляется запах влажных розовых лепестков. Но Чимин как раз находит необычное решение для заковыристой задачки и, боясь потерять его, записывает, ни на какие мысли и запахи не отвлекаясь. Омега не знает, сколько проходит времени, но звучный низкий красивый голос и шум отодвигаемого стула вырывают его из интеллектуального плена. – Ван, какая встреча! С того телефонного звонка осенью ни слуху ни духу о тебе! Появляешься, только когда тебе надо что-то. – Привет, Джинен, – чуть раздраженный голос Го совсем рядом слышен, видимо, омега сидит за соседним с чиминовым столиком. – Что это ты, звезда подиума, на булки с сахаром налегаешь. Смотри, попа твоя прекрасная не влезет в модные гламурные брючки, прогонят за профнепригодность. Чимин не хочет быть невольным свидетелем разговора Вана и его собеседника, еще меньше желает обнаружить свое присутствие. Он мог бы, конечно, встать, поздороваться и выйти тут же, сославшись на какое-то неотложное дело, но зарядивший ливень не дает такой возможности. Чимин склоняется над ноутом, жалея, что наушники забыл дома, пока Ван, не скрывая раздражения, просит собеседника разговаривать потише. Но такой функции у его знакомого, видимо, нет. А уши – не глаза, их не отведешь. Вот и Чимин, как ни старается, не отводит: мечется между нитратом аммония и разговором двоих, невольно выбирая, наконец, последнее. Из диалога становится ясно, что Джинен и Ван – бывшие одноклассники, и вне школы они, похоже, общались тоже. Го без интереса называет какие-то имена, а Джинен охотно делится новостями о каждом его обладателе. Потом интересуется, как Ван поживает, въедливо расспрашивает о его учебе, работе моделью. Потом на личную жизнь переходит. Омега коротко отвечает, что здесь у него все отлично, и посылает собеседника в пешее любовное, когда тот утверждает, что ванов альфа, как и вообще любой, с ним не сравнится. При этом Джинен немедленно предлагает Го убедиться в этом, приглашая омегу к себе домой. – Эх, Ван, ты стольких перепробовал, но до самого сладкого десерта так и не дошел. И это когда десерт сам себя предлагает, – смеется Джинен. – Другим предлагай, придурок. А я свои десерты сам всегда выбираю, и последний – самый из них удачный, – холодно парирует Ван. – Ага, я про всех твоих бывших похожее слышал, – смеется альфа, а Чимин губы закусывает, и крошечный кусочек откушенного машинально синнабона в горле застревает. – Нет предела совершенству, – парирует Ван. – И не тебе, «Мистер в поисках идеала трахаю все, что движется», меня учить. Расскажи лучше, куда поступать будешь? В Пусане останешься? – В Сеул поеду, в Институт искусств. – Гхм, ты-то там что забыл? Или я не знаю чего-то и на актерском факультете новую специализацию ввели, «Актер порнофильмов, актер озвучки порнофильмов»? – иронично интересуется Го. – Слышь, моралист хренов, сахарная задница, тебя бы туда же с распростертыми объятьями взяли, – смеется Джинен, а Чимин слышит раздраженное шипение Го. – Заткнулся, урод. Уясни хорошенько: у меня есть альфа, с этим альфой у нас все серьезно. Этот альфа – мой будущий муж. Чимин все понимает, ко всему, кажется, готов, но эти слова Вана каленым железом, огнем жгут внутри, и омега отпивает, глоток за глотком, почти остывший капучино. Только это пламя никакой прохладой не загасить сейчас. – О, как серьезно! Не рано ли ты жениться собрался, Ван? Выпускной класс, вступительные. – Одно другому не мешает. К тому же не факт еще, что поступать буду. У меня контракт в Сеуле подписан выгодный. С сентября могу к работе приступать. Ладно, сам-то ты куда собираешься, – спрашивает, наконец, вполне миролюбиво Го. – Действительно на актерский? – А почему нет? У меня неплохо получается, к тому же, сам знаешь, есть несколько эпизодических ролей в дорамах. И в новом мульте я недавно озвучивал две роли сразу, мышонка и быка. Ван смеется и говорит вполне искренне: – Так это же как минимум бас и фальцет! Хотя голосом ты, в самом деле, владеешь просто виртуозно. – Наконец-то! Впервые слышу хоть какой-то комплимент в свой адрес. Между прочим, после того, как я в октябре тебе помог, ты не поблагодарил даже. – Денег, да еще каких, тебе, значит, мало было? – вновь раздражается Ван. – Деньги деньгами, но теплое слово они не заменят. А актерам с их тонкой душевной организацией и повышенной эмоциональностью комплименты особенно необходимы. После чего в разговоре двоих зависает небольшая пауза, а потом: – Кстати, вы того лошка удачно тогда разыграли? – голос лучшего друга Чимина, альфы Мин Юнги, раздается за спиной. Ван и его спутник смеются, а омега вздрагивает, задевает кружку, и она падает со стуком на стол, и остатки капучино выливаются на чиминовы джинсы и светлый лонгслив. А Пак встает, отодвигая стул осторожно, подходит к Вану и сидящему напротив него невысокому, очень смуглому альфе: – Удачно, лошок никогда не забудет, – горько смеется, в упор глядя на Джинена, а потом потемневшим, полным презрения взглядом, скользит по лицу Вана, у которого глаза в буквальном смысле на лоб лезут. Чимин же возвращается к столу, ноут лихорадочно отправляя в чехол, и несется в сторону выхода. Под проливной дождь выбегает, боль, радость и невероятное облегчение испытывая одновременно: хен не виноват тогда был. Его, как и Чимина, подставили. И кажущееся невероятным утверждение Намджуна оказалось правдой. Вот только что теперь с этой правдой делать? Чья-то рука с невероятной, неожиданной силой обхватывает предплечье, тянет к себе. Ван. Кто же еще это может быть. – Чимин, давай поговорим спокойно. – Не о чем. – Ты расскажешь Юнги? – А ты как думаешь? – И чего добьешься этим? – Хен узнает правду. Дождь льет, как из ведра. Ван по-прежнему не отпускает. – Пойдем, посидим где-нибудь. – Нет, хочешь говорить, давай здесь. – Под козырек вон того здания давай хотя бы спрячемся. Двое подходят к пустому крыльцу офисного небоскреба. – Чимин, еще раз спрашиваю, ты расскажешь Юнги? – молчание в ответ. – Ты ведь любишь его, верно? Пак вздрагивает, закусывает губы. – Лю-ю-юбишь. Еще до того, как мы начали встречаться с Юнги, влюбился. Омега опускает голову, вновь вспоминая слова Намджуна, убеждаясь, что и здесь неопытный в сердечных делах альфа был прав: для Го все чувства Чимина давно не секрет. – А Юнги любит меня. Ты понимаешь это?! У вас было много лет, чтобы начать встречаться, чтобы дружба переросла в любовь. Так и вышло. Но только у тебя одного. Иначе Юнги давно был бы с тобой. Но. Он. Любит. Меня. – Любит?! Зачем же тогда было поступать так подло! Ты представить не можешь, что я пережил в ту ночь. Я не знаю, как вообще ее пережил! А потом не жил, существовал только, умирал от боли. Я даже тебе не пожелаю той боли, что испытал тогда. Да ты ведь не просто оболгал Юнги, ты чуть не погубил нашу дружбу! Ты немногим больше месяца знал тогда хена, но готов был легко уничтожить десять наших с ним лет! Зачем?! – Пак резко дергается, пытаясь высвободиться из цепкой хватки Го. – Чимин, пожалуйста, послушай… Да, я признаю, что поступил некрасиво, неправильно. И я, слово даю, сожалел потом об этом! Но ты сам виноват. Я с первой нашей встречи, с тех твоих, самых первых слез, заподозрил, что ты влюблен. А потом эта фотосессия для журнала! Да ты же отдавался Юнги прямо на камеру! Прижимался к нему ближе некуда. Там дружбы и близко не было. Кто-то мог не заметить, но только я любил уже тогда, и видел, и понял все! – Да разве я мешал вам?! Я умирал от одиночества и тоски, но не лез, старался подальше держаться. – Я не был тогда так уверен в чувствах Юнги. А сейчас – да! Он любит меня душой и телом! И мое тело любит! Так, как тебе в самых мокрых снах не снилось, омежка! Расскажешь ему? Давай! Пусть твоему хену больно будет. Сделай больно тому, кого любишь. Так всегда поступают истинно любящие! Только знаешь, если ты даже поступишь так, я встану на колени перед ним, да и перед тобой тоже. И буду просить прощения до тех пор, пока не получу его. И я найду слова, поверь. Юнги простит меня. Потому что этот мой поступок одной любовью к нему продиктован был. И страхом потерять ее. Я скажу, что каждый ошибается, и признаю свою ошибку. И она не перечеркнет нашу любовь. А тебя снова прошу простить и понять меня. И да, я ни разу после того случая не позволил в отношении тебя резкость или грубость. Тогда в Сеуле столько раз просил Юнги набрать тебя, просил понять твое молчание, не обижаться, не злиться. – А что стояло за твоими попытками примирить меня с Юнги? Разве это искренне было? Разве ты переживал за меня? За хена? Скорее, тебе надо было показать ему, какой ты весь из себя идеальный и замечательный. А потом, когда я вернулся в школу и ты везде звал меня с вами. Тебе же просто надо было держать меня на виду? Чтобы я не мог с Юнги встретиться один на один. Я ведь так и думал, да только гнал от себя эту мысль. – Неправда! Мне нечего было бояться. В Сеуле мы впервые были с Юнги вместе. Мы переспали с ним впервые, это чтобы ты понял точно. Столько нежности, тепла, ласки, сколько я получаю от Юнги все это время, не оставляют никаких сомнений и в его любви. И постель, маленький омега! В ней невозможно лгать! Можно обмануть словами, но тело выдаст, когда нет любви, нет привязанности, нет желания! А наши тела! Да они созданы друг для друга! Наш секс самый горячий во всем Пусане! Член Юнги вместе с ним родился только для моего тела! – А может, это пока он мое не попробовал? – Чимин произносит ледяным спокойным тоном и такой же взгляд задерживает на Го. И тот замирает, замолкает, смотрит со страхом, а Чимин голосом-ножом режет дальше: – Если ты так уверен в его любви, как говоришь, почему и меня, и его точно на привязи держал?! Значит, есть все-таки что-то, что заставляет тебя сомневаться. А знаешь, ведь и я сомневался. Да, я знал, видел, от Юнги слышал не раз, что ты дорог и важен для него, что он любит тебя. Но за эти месяцы… Было несколько моментов, когда я… Когда мне казалось, что он и меня… – Чимин закусывает теперь губы, дрожит мелко от холода, от волнения, от всего этого безумия, где ложь и правда смешались тесно. – Что я не просто друг для него… Не просто друг. Он себе, может, в этом и не признаётся, но я чувствую… – Прекрати, Чимин, обманывать себя. Еще раз говорю, у вас было время на другие чувства. У Юнги было. Оставь нас, прошу! Юнги не бросал тебя, чтобы уйти ко мне. Юнги сам сделал этот выбор. Такое больно слышать, но правда не перестанет быть от этого правдой. Ты сохранишь свою дружбу с альфой. Мы уедем скоро, ты сможешь начать новую жизнь. «Он прав, Юнги любит его и в который раз недавно совсем говорил мне, что счастлив вдвойне, потому что у него есть любимый парень и лучший друг. Мой рассказ ведь ничего не изменит, а Юнги только больно будет. Ван боролся за свою любовь. И я мог попробовать. В самом начале, когда они только начали встречаться… Я обещал Нами, я себе обещал принять, смириться. Но не могу! Не могу! Не могу!» – Но перед тем, Ван, как начать ее... Я не стану говорить о записи, которую ты прислал мне. Но я скажу хену, что люблю. И пусть он выбирает. – Ты сошел с ума, Чимин! Он уже выбрал меня! Ты потеряешь даже дружбу с Юнги. Он не сможет общаться с тобой нормально, зная о твоих истинных чувствах. – А я не смогу скрывать их всю жизнь. – Ты переживешь их, Чимин. Влюбишься и будешь счастлив. – Счастлив будешь ты. А я? Я, в самом деле, готов был начать новую жизнь, ждал, что вы уедете. И как бы больно ни было, готов был смолчать. Но сегодня… Я сомневался в хене все эти семь месяцев, в лучшем друге сомневался! Были моменты, когда напрочь забывал эти слова. Тогда, в школе, когда он обнимал меня и плакал. И три недели назад, когда мы встречались с ним, чтобы обсудить кое-что, только нас двоих касающееся. Мы просто гуляли вместе, а потом… Знаешь, как он смотрел на меня. Так не смотрят на друзей! – Вы встречались? Почему я не знал? – Ты чувствовал себя плохо, а нам по учебе нужно было обсудить важный момент, – Чимин лжет, ведь Ван не должен пока знать, что в точности представляет собой сюрприз Юнги на выпускном вечере. Но после того, что произошло сегодня. После всех взаимных признаний омег, Чимин прямо сейчас рассказал бы Вану об их с альфой дуэте. Пусть бы лопнул от злости заранее! Впрочем, всему свое время: испоганить Вану выпускной вечер кажется Чимину еще более приятной и привлекательной задачей. «Я тебе, с-с-сука, такой сюрприз устрою. Хотя бы на эти минуты жизнь отравлю», – безмолвно шипит омега. И на смену горючим слезам приходит жгучая, отчаянная ярость. Ярость отключает разум. Ярость заставляет совершать ошибки. Ошибки, за которые приходится порой расплачиваться всю жизнь. Ошибки, которые когда-то могут стать спасением. Вывести к свету, теплу, радости из беспросветного отчаяния и безнадежного мрака. Ошибки, которые однажды могут стать чудом. – Чимин, я еще раз прошу простить меня. – А я не могу. Как не мог забыть те слова. «Как же надоел…». Десять лет не надоедал. Пока ты не появился, Ван. – Прости! И сюда посмотри, маленький ду... омега, – Ван напряженную ладонь левой руки поднес к самому лицу Чимина. Безымянный палец украшало простое серебряное колечко с крошечными фианитами. – Когда Юнги в следующий раз увидишь, на его палец посмотри. Хотя не буду тебя ожиданием и неизвестностью мучить. Твой хен подарил мне кольцо вчера вечером, и такое же я ему надел на палец. Мы распишемся с ним в конце августа. Капли теплого дождя, что и под навес проникают, давно холодят кожу, но сейчас Чимина будто в кипяток опустили, а потом в ледяную ванную, а потом засадили в сердце тысячу ножей, к грудной клетке его прибили вместе с душой, что рядом где-то трепыхалась. И она вылететь из тела не может, и Чимин вынужден жить. – Этого не может быть… – А мне плевать. Я ничего не обязан тебе доказывать. И объяснять тоже. – Он же только в универ поступил… У него мечты, планы… – Каким образом наш брак помешает этому? Ребенок мне не нужен ни сейчас, ни потом. А со всем остальным мы прекрасно справимся, если маленький глупый омежка не будет мешаться под ногами. Ван подошел близко, нависая над Чимином. Его роза злой колючей сладостью ударила в нос, и также колко, зло прозвучало: – Рядом с горбинкой на своем носу зарубку сделай и запомни хорошенько: Юнги – мой! Я не отдам его ни тебе, ни кому-то еще. Один подарок, – омега указал на кольцо, – я уже получил. Второй Юнги на выпускной мне сделает. А потом еще один, ночью. Для тебя же, малыш, извини, подарков у хена нет. Ван, что догонял Чимина, кажется, побежденным, уходил теперь победителем. А омега медленно шел под проливным дождем к дому, прокручивая снова и снова слова, что услышал от него, и принимая решение: – Да, я уйду. Теперь уже точно. Но не просто так. Я постараюсь самое важное взять с собой. И оно только моим будет. Только мне будет принадлежать. На следующий день Пак Чимин разбил свою, внушительного размера и веса, копилку и отправился в маленькое, недалеко от дома расположенное, ателье, где необходимый костюм и крохотный головной убор ему пообещали изготовить в срок и за весьма умеренную плату. *** Юнги и Чимин репетируют в школе поздно вечером, когда остальные участники расходятся давно. Их номер отточен до мелочей, идеально звучат голоса, и каждое движение лишь подчеркивает глубину эмоций и красоту слов. Чхве на последнем прогоне говорит, что никаких «почти» больше нет. – Это любовь, парни, нас-то-я-ща-я. Предупреди Вана, Юнги. Я б на его месте ревновал, – смеется Сонсу, глядя на Чимина. – Да ведь я, прежде всего, для него буду петь, – улыбается Юнги, – и для Чимина тоже. Для меня эта песня, как ни крути, еще и о дружбе. И тут же хмурится вдруг, вздрагивает, сглатывает, и альфийский цветок вспыхивает яркой, злой сладостью, а лоб Юнги мгновенно покрывается испариной. – Юнги, все в порядке, – нежный, едва слышный аромат Чимина на эту ярость вдруг отвечает, густой тягучей сладостью наполняя пространство вокруг. А потом резкая острая вспышка боли в животе заставляет омегу ойкнуть и поморщиться. Чхве смотрит настороженно на одного и другого, головой качает, говорит едва ли не испуганно: – Парни, вот только не это, пожалуйста! Да хоть бы один, но не оба же сразу! Хоть таблами запаситесь, что ли, и до встречи на выпускном, – уходит, крякнув расстроенно. А Юнги улыбается мягко, берет руку омеги в свою, и камешки колечка, которое украшает безымянный палец альфы, касаются ладони. – Волнуешься перед завтрашним выступлением, Чимин? Хотя, если честно, мне кажется, ты в последние дни, напротив, очень расслабленный, спокойный. Знаешь, будто у тебя задача какая-то важная не решалась долго, но наконец все получилось идеально. – Прав, Юнги, – омега смотрит на него спокойно, внимательно, мягко, улыбается нежно. Слишком нежно. Но Юнги нравится. Сейчас. И откровенная яркая сладость дыни нравится тоже. И Чимин в простой белой футболке, с растрепанными чуть волосами, с капельками пота на лбу и над верхней губой. И эти его ключицы, что выступают немного в треугольном вырезе футболки, и маленькие пальчики, которые обхватили его руку и крутят колечко, подарок Вана, вокруг альфийского безымянного пальца. Юнги взгляд бросает на украшение, накануне подаренное ему Ваном. Омега, впрочем, и себе такое же в точности купил. – Ван-а, это ты мне предложение делаешь? – улыбнулся, целуя пару, альфа. – Просто колечко дарю, чтобы обо мне тебе напоминало. А я о тебе и без кольца думаю постоянно. Но все равно купил парные. Мы ведь пара, Юнги? Мин кивнул, а Го спросил самым нежным голосом: – А куда наш маленький донсен пропал? Я в школе его только мельком вижу, и в столовой он две последних недели не появляется, а уж когда мы гуляли втроем, вообще не помню. Он все больше со своим новым другом теперь. – Все верно, Ван, и мы видимся как никогда редко, созваниваемся больше, – Юнги хранит в секрете их с Чимином репетиции, Ван услышит песню только на выпускном, ни днем раньше. Чтобы первое впечатление осталось единственным и самым ярким. Оно и будет таким. Впрочем, Юнги не может не признаться, что их невинные касания с Чимином и полные любви взгляды, не по душе могут быть Вану. «Ничего, пусть поревнует немного. Все равно ведь уедем скоро, начнем жить вместе…» Юнги отрывается от свежих воспоминаний, потому что тело вновь охватывает крупная дрожь, и жаром опаляет кожу, и пах сдавливает болью, но тут же и мягкой, приятной тяжестью охватывает. И сладость дыни заполняет легкие и тело, и мозг дурманит. И теплое, желтое, медовое Чимина вспыхивает алым в глазах Юнги. И тут же пропадает все. Но эта, очередная, вспышка, и этот неправильный интерес к донсену об одном говорят: у Юнги начинается гон. «Блядь, блядь, как некстати! Быстрее домой, быстрее выпить блокаторы. На хуй блокаторы! Лучше сильнее сжать эту нежную ладошку, прикоснуться носом к железе, потереться об нее, губами пройтись по длинной крепкой шее. – Хен, красивое колечко, – омега смотрит на Юнги, пробегая язычком по верхней губе, а Юнги хочется в эти пухлые, соблазнительные, чуть влажные губы своими впиться что есть сил, ласкать их и покусывать, и языком в рот, и вылизывать, толкать, языка омеги касаться. – Поздравляю вас. Мозг, легкие, пах заполняет тяжелая, дурманящая, медовая сладость дыни. Альфа дышит тяжело: – Красивое, спасибо, ты тоже очень красивый, Чимина, – и в глазах полыхает. – Не красивее твоего жени… омеги. «Гон, у Юнги гон начинается, а у меня, кажется, течка? Чуть раньше, чем ожидал. От всех этих стрессов и переживаний? Или? Нет, быть не может! Моя течка – это ответ на его гон? Но если так, мы… Невозможно! У меня не первая течка рядом с Юнги, но первая как реакция на его гон. Простое совпадение? Запросто. Но как бы ни было, само Небо, кажется, поможет мне осуществить задуманное. Сука Ван, я возьму то, что принадлежит мне. Ты не заберешь у меня хена полностью. Но с чего я вообще решил, что получится? Но если Небу угодно будет...» – Вы оба очень хороши. По-своему каждый, – Юнги сжимает руку омеги в своей и резко к себе притягивает, а Чимин смеется, чуть отступает. – Репетиция уже закончилась, Юнги. Но ты, кажется, все еще в том моменте, где должен обнимать меня. – Я, да… – вздыхает глубоко. – Прости, Чимин, мне надо домой, как можно быстрее. – Я могу провести хен. Глубокий томный взгляд и в голосе мурлыкающие, откровенно кокетливые нотки, и язычок бежит по губам-магнитам, таким вызывающе-пухлым. И эта дыня. Кто вообще придумал, что запах розы идеален? Сладость солнечного фрукта столь же лакомая, возбуждающая, дразнящая. И Чимин, чье тело источает сейчас этот аромат, кажется, заходит на чужую территорию. Заходит пусть и осторожно, но не оставляя путей к отступлению. Присматривается, пробует. Эти нотки в голосе, этот взгляд, этот язычок, что так откровенно-вызывающе пробегает по губам. «Небо, да я просто схожу с ума! Что же ты делаешь со мной, мой маленький большой донсен!» – Нет, Чимин, я сам дойду, – альфа не говорит, рычит, грозно, грубо. Вытирает ладонью пот со лба, уходит. А Чимин смотрит вслед, улыбается нехорошо: – Вперед, хен. Не волнуйся, ты уйдешь совсем скоро. Но только после того, как я отпущу тебя. Аромат омеги распускается мгновенно, и так ярко, как никогда до этого не было. И кольцо горит и пульсирует, и влага выходит из нутра, и сокровенная, нетронутая глубина не просто члена альфийского сейчас хочет, но больше, больше… И соски набухают, зудят, требуя прикосновений, и твердыми алмазами проступают сквозь мягкий нежный хлопок. И почему-то под лопаткой вспыхивает маленькое, жгучее что-то. Но боль проходит тотчас, а тело еще больше желанием наливается, тело хочет ласки… Тело хочет. Чимин выходит из пустой школы, источая сладко-притягательный течный аромат, наглый, сильный, яркий. Спокойно, уверенно, без капли страха идет домой. Намджун звонит: – Чимина, у тебя все хорошо? Сам не знаю почему, думаю о тебе весь вечер, работать не могу спокойно. – У меня течка началась, – так расслабленно, с улыбкой, с наглецой какой-то, кажется, с бравадой. – Э-э-э, – Намджун немного смущается и тону, и откровению, а потом вопрос на ум приходит. – Чимин, ты дома? Ты блокаторы принимал? – Нет. Не дома, не принимал. – Где ты, мелкий? – волнение захлестывает в голосе. – На улице. Намджун не по-альфийски, но совершенно по-омежьи верещит: – Один? – Угу. – До дома далеко? – Сто метров. – Бегом, мелкий придурок. Я буду на связи, пока ты в квартиру не зайдешь. Двенадцатый час. Какого хрена ты в таком состоянии на улице? У тебя же репетиция сегодня последняя перед выступлением. Юнги не мог тебя до дома провести? Чимин смеется. Он никогда так не смеялся раньше. Или Намджун никогда не общался с течным донсеном, организм которого чист от блокаторов. Кажется, соблазнительный, с обворожительными сексуальными нотками смех через трубку просачивается, ласкает тело Намджуна, целует настойчиво, посасывает внизу живота. Альфа ноги сводит, к стене прислоняется. – Он не смог провести. У него го-о-он начался. Наверное, Юнги боялся, что я нагоню его тоже. И он удержаться не сможет, – сладко мурлычет Чимин. – Домой, маленький засранец, и завтра подавителя прими как можно больше. И глупостей не наделай. Мне что-то так тревожно за тебя. – Я уже дома, Нами… – Слава Небу! Позвони мне непременно, если не завтра, то послезавтра, – Намджун отрубается. Чимин тихонько идет к себе в комнату. Достает из шкафа и разглядывает, довольно урча, костюм для завтрашнего выступления. – Это не глупости, Нами. Все очень серьезно. А подавители пускай Ван пьет. И успокоительные заодно. Много и бесполезно. *** Чимин официальную часть выпускного пропускает, а на концерт-дискотеку приходит почти в самом конце, ведь их с Юнги номер последний. Впрочем, он успевает еще застать хена, облаченного в строгий серебристо-серый костюм, и Го, ни на шаг от своего парня не отходящего, в нежно-голубом. – Поздравляю, Ван, – говорит, улыбаясь, из-под полуопущенных ресниц смотрит на омегу, кажется, чуть насмешливо. – И тебя, хен, поздравляю с отличным окончание школы. Тебе очень идет костюм, – нежно, мягко, со всегдашней своей милой улыбкой. Руки для объятий протягивает к Юнги. И тот улыбается в ответ, от Вана отстраняется. А Чимин обнимает, прижимаясь сильно, успевая снять с ароматической железы альфы запах миндаля. Аромат, безусловно, ярче обычного. И Чимин, который принял минимальное количество блокатора, чувствует, как напрягается и загорается его тело, а Юнги не просто обнимает в ответ, но своим едва заметно, легко, подается к омежьему. И сжимает в ответных объятьях сильно. И омега успевает ощутить, как Юнги втягивает его течный сладкий аромат с шеи, и напрягается тоже, и задерживает в объятьях чуть дольше обычного. Ничего такого, просто течный омега и гонный альфа. И никакие блокаторы не убьют притяжение полностью, особенно когда одному из двоих это не нужно. Чимин отстраняется, переводит взгляд на Вана. Тот смотрит на младшего омегу с легким волнением, ноздрями ведет, а потом хмурится. – Какой приятный сюрприз, Чимин: не думал тебя здесь увидеть, твой выпускной, кажется, в следующем году, – говорит с милой улыбкой, а потом смеется, и фраза звучит не зло, но шутливо. И только Чимин ощущает идущий от нее ледяной холод и... страх? Но ему плевать. – О, Ван-щи, сегодня для тебя вообще вечер сюрпризов, – и отвечает такой же яркой улыбкой и тихим смешком, от которого у Вана мурашки вдруг бегут по коже. Он улыбается, но как-то робко, словно чувствует подвох там, где все очевидно, а альфа высвобождает свою ладонь из рук пары, говорит, с улыбкой глядя на донсена: – Ван, ну какие сюрпризы. Чимин просто не мог не прийти сегодня. Мы же столько лет дружим. Я сам пригласил его. Иди в зал, пожалуйста, нам выступать уже скоро… – Нам, кому это нам? – хмурится омега, вновь стискивая руку своего парня, но тот, подергивает ноздрями нетерпеливо, говорит сейчас, с трудом сдерживая нахлынувшее раздражение: – Я имел ввиду Чхве. Без него ведь не получилось бы ничего. – А Чимин? – Я скоро приду в зал, Ван. Только перед этим загляну в туалет. И, не давая Го слова сказать, уходит. – Юнги, выпей еще блокатор, любимый мой. Но не усердствуй слишком, – мурлычет Ван. – У нас ведь не только вечер, но и вся ночь впереди. Ласково касается щеки, а Юнги отстраняется, молча кивает. Он не слышит теперь розу, один притягательный аромат дыни, которого немного втянул в легкие, но кажется, по сосудам, по венам он вместе с кровью бежит тоже. Тело наполняет желанием. Запретно-сладким, невыносимо-притягательным. У маленького донсена течка, но Чимин выпил слишком мало блокаторов для того, чтобы гонный альфа рядом с ним чувствовал себя спокойно, мог контролировать внутреннего волка. – Я пошел переодеваться, Ван, увидимся уже после выступления. – Удачи, любимый, – омега нежно целует в неподвижные губы, тревожится еще больше, но старается списать такое поведение Юнги на волнение перед выступлением и гон, который ни одному альфе спокойствия не добавляет. Да и Чимин вел себя как-то странно. Слишком уверенно, что ли? Если не сказать самоуверенно. Не похоже на него. Наверное, после того, последнего, разговора, зубы на Вана точит, психует. Но ведь и не сказал ничего Юнги. Значит, Го нужные слова нашел, чтобы заткнуть эту дыньку. Ван почти успокаивается, идет в полутемный, в мерцающих разноцветных огнях зал, где перед сценой на танцполе сейчас отрываются выпускники. *** Чимин заходит в один из полупустых классов, который альфам, участникам концерта, отдали под гримерку и раздевалку. Такой же, но для омег, находится в другом крыле школы. Чимин принес туда свой костюм до того, как отправился поздравить Юнги и Вана. Парни, что выступали недавно, заканчивают из концертных помпезных нарядов переодеваться в более демократичные джинсы и рубашки, приветствуют Чимина и спешат на дискотеку. Поинтересоваться, какого хрена в альфийской раздевалке делает омега, они не догадываются. А Чимин торопится к оранжевому знакомому рюкзаку Юнги. Омега не уверен, что эти поиски увенчаются успехом. Но Небо опять на его стороне: блистер с блокаторами лежит в самом верху. Чимин зажимает его в маленькой ладони и, никем теперь не замеченный, уходит. Едва поворачивает за угол, слышит слабый аромат миндаля – Юнги спешит в класс. Омега улыбается: «Тебе придется выдержать, хен. Мне, если все получится, и не то предстоит. Это мой выбор, да. Но ради него и ты потерпишь немного. Я и не столько терпел…»