Фениксы

После того, как в холле школы Юнги и его парень встретили избитого Чимина, у Вана, похоже, крышу снесло. Он за младшего омегу тогда, кажется, больше Мина переживал и все еще остается в этом состоянии. Пока альфа, слезы роняя, обнимал лучшего друга и прощения у него просил, Го побелел страшно, сполз по стене и застыл, в одну точку глядя. И тоже плакал беззвучно, и слезы без конца струились по щекам. А когда Юнги, отстранившись от лучшего друга, о своем парне вспомнил и бросился к нему, Ван даже подняться не мог сам. Только бормотал, на Чимина глядя, слова прощения. За то, что не был рядом, не помог, не уберег, не дозвонился. И правду не сказал, что с Юнги в Сеуле вместе будет. – Я понимаю, что и так отобрал у тебя друга, Чимин, – рыдал Го, обнимая омегу. – Просто не хотел, чтобы тебе снова больно было. Мы вдвоем, а ты опять один. И столько боли в красивых темно-синих глазах, и столько искренней тоски в хриплом, срывающемся голосе. Чимин простил Юнги, Чимин почти поверил в невиновность Вана. Старший омега звонил ему теперь едва ли не ежедневно и куда бы ни шел с Юнги приглашал с собой и Чимина. А однажды утром Пак, отправлявшийся в школу, и вовсе увидел Го перед своим подъездом. Чимин в буквальном смысле онемел, глаза и рот открыл широко и не сразу смог спросить, что омега делает около его дома в это время. – Охранять буду, мало ли, на тебя опять нападет кто-то, – прошелестел Ван, оглядываясь по сторонам и вдобавок порываясь забрать у Чимина рюкзак, – давай, я понесу. Ты слаб еще после больницы. – Ну что ты, Ван, – Чимин посмотрел на Го обеспокоенно, – я столько лет сам ходил в школу, а в переделку попал не потому, что на меня напали, а потому, что напал сам. Засмеялся звонко, и Ван улыбнулся, наконец, а затем произнес неуверенно: – Вы ведь с Юнги вместе в школу ходили, пока я не появился. – Да я и один ходил тоже. Ван, пожалуйста, ничего со мной не случится. Юнги вообще о твоей инициативе знает? – А причем здесь он, я взрослый уже мальчик, могу действовать по своему усмотрению. Чимин вздохнул, парни отправились в школу. У Юнги, который ранним утром ходил на персональное дополнительное по физике и теперь на крыльце стоял, глаза на лоб полезли: его лучший друг и его парень вместе шли в школу. Учитывая, что дома омег находились в противоположных точках района и пути были абсолютно разными, альфа не знал, что и думать. А Ван с чувством выполненного долга остановился возле Юнги, целуя того в щеку, и, не дожидаясь вопроса, произнес: – Что-то мне сегодня утром так неспокойно за донсена стало, решил встретить его у дома и до школы проводить. Юнги и Чимин переглянулись, младший пожал плечами, глянул виновато. – Ван, хороший мой, – улыбнулся Юнги, забирая рюкзаки обоих омег, – ваши с Чимином дома далеко расположены, наши – рядом. Мне намного удобнее провожать донсена. Го посмотрел на альфу, слезы – он вообще теперь плакал часто – немедленно побежали по щекам: – Я хотел как лучше… Ты не доверяешь мне? – Да причем тут не доверяю, – с недоумением произнес Юнги, а Чимин, стремясь прекратить дурацкий какой-то разговор, сказал как отрезал: – Хен и ты, Ван, если у меня возникнет острая необходимость идти в школу с кем-то из вас, я непременно так и сделаю. Но сейчас не будем об этом, ладно? Ван, – перевел взгляд на омегу, – спасибо большое за беспокойство, но у меня нормально все. Не переживай. «Плевать мне на твое нормально, мне свое такое надо», – прошипел беззвучно Го, а вслух промолвил: – Мы сегодня вечером в кафе идем, составишь компанию? Чимин покачал головой отрицательно: – Да я же в кино вчера с вами ходил. А позавчера на выставку, а три дня назад к тебе на показ. – Мы тебе надоели, Чимин? – Ван вздохнул, не давая Юнги, который порывался сказать что-то, ни слова вставить. – Да это я вам уже должен был надоесть, – омега хотел произнести эту фразу шутливо, но получилось грустно, устало. Да и те слова Юнги – хен ли их произнес или кто-то пошутил над Чимином в День рождения жестоко – вспомнил сразу, и они вновь резанули по сердцу. – Разве вам не хочется, наконец, побыть вдвоем? Глянул на замолчавшую пару: – Я в любом случае с другом встречаюсь сегодня, мы договорились уже. – С тем санитаром из больницы? – Юнги чуть нахмурился. – Он медбрат, хен, и будущий врач, студент медфака, – поправил спокойно, глядя на Юнги тоскливо. – Я же говорил уже. – Забыл, дружище, прости, – Юнги улыбнулся смущенно. – Еще увидимся, – донсен кивнул старшим, отправляясь в класс, мечтая о том, чтобы Ван хоть ненадолго на какой-нибудь еще показ уехал подальше от Пусана. С тех пор, как полтора месяца назад Чимин вышел из больницы, он ни дня не оставался один на один с Юнги: омега хена непременно был третьим, а точнее, третьим был Чимин. Пака утомляло и раздражало бесконечное внимание Вана, который искренне хотел теперь одного: чтобы Чимин не страдал от нехватки внимания лучшего друга. И общество Юнги обеспечивал Паку при любой возможности. Но непременно со своим вкупе. И с собой в центре внимания. Сам Ван, и правда, искренне хотел. Но абсолютно другого: дожить до лета и уехать вместе с Юнги в Сеул. Увезти на безопасное расстояние альфу, который о своих чувствах к Чимину не то врал себе, не то не догадывался, от омеги, который себе не врал, но скрывал – и на том спасибо – влюбленность от хена, от всех вообще скрывал. От Вана вот только не смог. Потому что был на одной сердечной волне со старшим омегой. И Го, зубами скрипя, принял непростое, но казавшееся ему правильным решение: «Пусть лучше эта мелкая дрянь все время на глазах будет, чем за спиной у меня начнет козни строить. Не факт, конечно, что начнет, сидит ведь пока на попе ровно весь такой правильный, друга из себя строит. А вот придет весна, время нашего отъезда приблизится, мало ли что этой «дыньке» в голову стукнет, а может, и раньше стукнет». Чимин в свою очередь готов был не видеть Юнги неделями, если бы в качестве награды за такое тяжелое воздержание хоть пару часов имел возможность побыть с ним вдвоем. Просто погулять или в кафе посидеть, поболтать о насущных делах, или дома у Юнги под гитару спеть дуэтом какую-нибудь песню красивую. Или просто послушать, как альфа играет, пальцами своими чуткими длинными цепляет натянутые струны инструмента и несговорчивого чиминова сердца, что все билось в ритме «Юнги» и не могло никак иначе. Но, Небо, наверное, услышало, наконец, казавшуюся безнадежной мольбу омеги. На одной из совместных прогулок Юнги вновь, как и месяц назад, попросил Чимина объяснить ему пару сверхсложных олимпиадных задач по химии. – Я в субботу дома буду вечером. Приходи, хен, – внутренне бурно радуясь законной возможности хоть недолго побыть вдвоем с другом, внешне совершенно спокойно сказал Чимин. – А давайте лучше у меня соберемся, – немедленно и с большим энтузиазмом парировал Ван. – Папа и отец на выходные уезжают из Пусана. Я вам мешать не буду, у меня в комнате позанимаетесь, а потом чай попьем, поболтаем. – Ван, – Юнги глянул недоуменно, – ты же говорил, что у тебя в субботу вечером большой показ в Пусанском центре современных искусств. Омега нахмурился, лоб наморщил, сказал чуть раздраженно: – Верно, и как это я забыл. Чимин, который чуть не взвыл в голос от «чудесного» предложения Го, вздохнул с облегчением. Он ни на что не рассчитывал, ничего не ждал от этого случайно подвернувшегося «химического» свидания с хеном. Побыть вдвоем, как раньше, о себе и своем новом друге рассказать. Мало ли, хен спросит? А Юнги? Задачки по химии для него лишь предлогом были. Он ни разу с момента своего возвращения из Сеула не был наедине с донсеном. И мечтал теперь посидеть в уютной комнате омеги, поболтать о пустяках, посмеяться, вспомнить, может быть, что-то смешное или грустное, но только общее, одно на двоих с Чимном. Прошлое ведь столько лет у них одно на двоих было. Только им принадлежало. Но как бы ни было: альфу не может не радовать теплое, сердечное отношение его омеги к его другу. Это греет сердце Мина, и он готов на руках носить своего парня. Такого чуткого и внимательного. Такого любящего и любимого. При всем при том Ван не может заменить Юнги лучшего друга. Да и зачем? Альфе же в последнее время кажется, что Ван вообще целым миром хочет для него стать. И Чимин понимает это тоже, и принимает. Он в их встречи совместные все больше молчит теперь, и голову опускает часто, и смеется редко, и нет в глазах чудесного яркого огонька. Донсен после того случая с Перцем вообще изменился. Повзрослел, быть может? Стал более задумчивым, спокойным, сдержанным. Таинственным каким-то. Будто знает что-то, да еще такое, что не только ему, но и Юнги предназначено. Но молчит об этом почему-то. Они гуляли недавно по торговому центру втроем, и Ван отлучился в туалет ненадолго. А Юнги подбородка донсена коснулся тогда мягко, ласково посмотрел в глаза: – Чимин, мне кажется, или я не знаю что-то, что должен знать? У тебя тайна какая-то есть от меня? И омега улыбнулся, засмеялся даже, а потом оборвал смех резко, и так просто, ровно: – Ну ты завернул, хен. Тайна есть, конечно. Но на то и она, чтобы хранить, никому не выдавая. Да она у каждого, наверное, есть. – У меня нет от тебя никаких тайн, Чимина, – сказал тогда Юнги спокойно, уверенно, серьезно глядя в глаза друга. Чтобы потом, спустя годы, в один из самых, наверное, тяжелых моментов жизни, между нею и смертью находясь, вспомнить этот короткий разговор и констатировать: много лет у него от себя самого была тайна. И он, глупец, скрывал ее, оберегал так тщательно, так ревностно, так долго. А когда открыл, наконец, себе же поведал, поздно было. Он опоздал на годы. Он, может, и тогда, восемнадцатилетним, опоздал. Но сейчас, лежа в палате реанимации, опутанный проводами, под капельницами и мощными обезболивающими, что сознание туманили, все равно вдруг отчетливо понимая: именно тогда было самое время открыть себе эту тайну. И Чимину открыть. И все, быть может, иначе сложилось бы. А теперь поздно. Слишком поздно… Теперь у омеги все хорошо, а он при самом хорошем раскладе обречен на одиночество, а при плохом просто не выйдет отсюда… И Чимин посмотрел, и что-то, кажется, сказать собирался, но тут Ван подлетел, и диалог двоих прервался, уступив место общему, ни о чем, разговору. А к этому они и не возвращались больше. *** За месяц до того, как Чимин с Юнги договорились встретиться у него дома, омега в одном из разговоров с Намджуном признался, что из-за своей несчастной любви подзабил прилично на учебу. Нами крякнул расстроенно, а потом ударил, как ему казалось, козырем: – А Юнги как на это смотрит? – Юнги смотрит на Вана, Намджун, – бесцветным голосом парировал Чимин, – мои успехи и неуспехи в учебе его теперь едва ли волнуют. – Не верю нисколько, – возмущенно и очень искренне пророкотал Ким, а Чимин улыбнулся и ремарке, и тону, которым она была произнесена. Ему приятно было то и другое. – Но если бы даже и так, не альфу, а тебя они беспокоить должны. Юнги уже почти студент, а ты с таким отношением к учебе пролетишь мимо универа, в лучшем случае в колледж поступишь. Получишь диплом специалиста по домоводству, устроишься на должность дворецкого в каком-нибудь богатом корейском семействе. Устроит тебя такое? Или будешь говорить, что тебе вообще до сиреневой звезды? Чимин вздохнул. Он по-прежнему хотел стать врачом. И ему отнюдь не фиолетово было, и не сиренево. Да и Юнги, как оказалось, тоже. Он к Чимину обратился в ноябре с какой-то заковыристой химической задачей, будучи уверен, что омега разъяснит ему все тотчас. Тем более, вопрос хоть и был сложным, но уж точно не труднее олимпиадных головоломок, на которых Чимин собаку съел. Но омеге потребовалось некоторое время, чтобы врубиться, решить самому и Юнги растолковать все до мелочей. Альфа списал ситуацию на чиминовы усталость и недосып от учебных нагрузок. Но когда подобное повторилось еще раз, залез в электронный дневник омеги, код от которого у него уже пару лет с подачи самого Чимина имелся. Тот учился всегда на отлично и никогда не был против похвастать перед альфой своим образцово-показательным дневником. И вот Юнги, заглянув туда, увидел с немалым удивлением, что кажущийся всегда незыблемым концентрат высших баллов разбавлен теперь более низкими оценками. Альфа расстроился очень, мягко отчитал лучшего друга, взяв с него обещание, что тот за ум возьмется и предвыпускной, как и последний класс, закончит достойно. – Чимин, дружище, а где, кстати, мой подарок на твой День рождения? – спросил, нахмурившись. – Феникс на прикроватной тумбочке живет, рядом с нашей фотографией, – ответил немедленно омега. – А второй, который я просил тебя держать на видном месте? – Он и висит на видном месте, хен, на персональный вешалке в самом центре шкафа, – вздохнул омега. – Только с оценками такими едва ли пригодится тебе, Чимин, – Юнги выглядел сейчас расстроенным. Как несколько дней спустя, увидев текущие баллы омеги по химии, биологии и физике, выглядел расстроенным Ян Нагиль, преподаватель химфака, который готовил Чимина ко всем Олимпиадам. *** Впрочем, после профилактических бесед с Намджуном и Юнги Чимин снова решает за ум взяться. К тому же у него цель появилась с подачи господина Яна. Если Пак в следующем году в Сеуле победит на такой же, как и Юнги, только химической, олимпиаде, он тоже сможет студентом любого медвуза без экзаменов стать. При условии что по физике и химии у него в аттестате максимальный балл будет. «Будет! Никуда не денется». В Чимине, откуда ни возьмись, такой азарт просыпается, такое желание доказать… Себе? Хену? Что он не хуже ничуть, что тоже сможет без экзаменов... Омеги, почему-то, чаще победителями гуманитарных олимпиад становятся, да и участвует их в таких испытаниях много. А Чимин в Токио одним из немногих участников-омег был. И единственным среди победителей. – Чимин, но имейте ввиду, с такими баллами, какие я вижу сейчас, вас даже до подготовки к олимпиаде не допустят. Что случилось? – хмурится Ян. Но у омеги глаза горят, он говорит уверенно: – Я все исправлю, со всем справлюсь, – и, поклонившись, убегает. Альфа смотрит вслед, улыбается все-таки: – Зная вас, думаю, в самом деле, справитесь, господин Пак. *** – Конечно справишься, Чимин, – уверенно заявляет Намджун, которому омега позвонил, чтобы рассказать о разговоре с преподавателем. – Наберу тебя попозже. Тут клизму надо поставить альфе одному, который и сам будь здоров, какая клизма, – хохочет Нами и отрубается. – Конечно, справишься, Чимин, – уверенно заявляет Юнги, когда на следующий день в школе Чимин рассказывает ему обо всем. – Я понимаю, что тебе нелегко тогда пришлось, и после больницы надо было отдохнуть, восстановиться, но теперь пора браться за ум. Давай, сделай меня на олимпиаде, – озорно подмигивает, кулаком игриво, легко стучит в грудь омеге. – Да куда делать-то, хен, у тебя же золотая медаль. – А ты по баллам обойди меня, – улыбается ласково, ободряюще. Омега горы может свернуть, когда Юнги так улыбается ему. – Ты же умница у меня, донсен. И красавец. Все альфы-студенты в универе у твоих ног будут. «Зачем все, мне бы одного только…» – вздыхает, отправляясь в класс. *** С того разговора с хеном месяц проходит, в течение которого Чимин занимается усердно и возвращает себе все отличные оценки. Суббота настает. И омега с утра ждет Юнги, своего лучшего друга. Все, что свыше дружбы, тщательно упаковано в тонкую ненадежную – да уж какая есть – обертку здравого смысла и куда-то в душу упрятано, в дальние, омега надеется, ее слои. У него в комнате чисто, и в квартире прибрано, и учебники на столе разложены, и задачки олимпиадные он прорешал заранее, и обмозговал, как хену объяснить их поэлегантнее. А еще по квартире разносится запах свежей выпечки. И, кажется, на сей раз черничный пирог удался на славу. Румяный, пышный, мягкий, восхитительно-ароматный. Папа до того, как пирог отправился в духовку, помог Чимину украсить его завитушками из теста, но всю основную работу омега сделал сам. – Юнги так давно не был у нас, – улыбнулся Юбин, глядя на хлопочущего на кухне, мукой и черникой перемазанного сына. – У него все хорошо? – Все хорошо, папа, – Чимин кивнул, чихнул и продолжил посыпать готовый пирог сахарной пудрой. – Ну и отлично. Передавай ему привет. Мы с отцом по магазинам, а потом в кино, вам мешать не будем. – Пап, – у Чимина с губ слова срываются невольно, – я бы хотел, чтобы вы мешали. Но нечему мешать. – Сынок, я не совсем понял, – Юбин смотрит внимательно, хмурится. А Чимин подходит, прижимается крепко, забывая, что мукой перепачкан. – Все хорошо, пап. Люблю тебя очень. – И я люблю тебя, мой хороший. Мы поговорим потом? Все хорошо, точно? Чимин кивает, возвращается к заботам о пироге. Родители уходят. Омега убирает кухню, переодевается, заваривает чай, вновь с удовольствием на пирог поглядывает, а потом на часы. Юнги задерживается немного. А потом еще немного. И еще. Аромат пирога становится слабее, и остывает ароматная заварка. А омега не выпускает теперь мобильник из рук. Он не решается, боится позвонить хену. Он все еще надеется. Отправляется в комнату, Феникса берет в руки и почему-то: – Помоги мне, волшебная птичка. Хоть один вечер с ним подари, пожалуйста. Звонок раздается. Юнги: – Прости, Чимин. Вану плохо стало на показе. Он в больнице, и я туда еду. Короткие гудки раздаются в трубке. Чимин все понимает. Только сделать с собой ничего не может. Кроме раздражения, обиды и злости он не чувствует сейчас по отношению к омеге хена ничего. Ван опять забрал Юнги, забрал этот вечер, возможность просто побыть рядом. Забрал так мало и так много. Пусть даже такой ценой. Чимин на кухню возвращается, тяжело опускаясь на стул. Капли текут по щекам, а потом все сильнее, больше. Омега заходится в рыданиях, обнимая себя руками, в комок сжимаясь. – Ты снова победил, Ван… Я снова проиграл… Пирог, ароматный и мягкий, летит в мусорное ведро, и туда же в который раз летит сердце маленького донсена. А лежащий в больничной палате Ван, руку которого сжимают сейчас пальцы Юнги, улыбается осторожно. Ему плевать на средства. Ему цель важна. «Потерять сознание» на показе было неплохой идеей. И в больничке он полежит, если надо. И напустит Юнги в глаза такого тумана, что тот, переживая за здоровье своего омеги, вообще обо всем и всех забудет. Декабрь почти закончился. Всего пять месяцев пережить. И он переживет. Они переживут вместе. *** Новый год Юнги встречает у родителей, потом торопится к Вану. Омегу выписывают накануне, так и не обнаружив у него ничего серьезного. Строго говоря, вообще ничего не обнаружив. Врач говорит о переутомлении и недосыпе. Дает простые рекомендации, вроде высыпаться, гулять и сбалансировано питаться. Юнги же узнает о «проблемах» с сердцем, которые временные, конечно, но плохие эмоции Вану противопоказаны, тогда как забота и нежность любимого альфы – главная врачебная рекомендация. Проведя час с четой Го, пара отправляется к Юнги. Первая новогодняя ночь, которую оба не в компании друзей проводят до утра, а в постели друг с другом. – Как Новый год встретишь, так его и проведешь, – мурлычет, прижимаясь к Юнги омега, которому непонятная сердечная хворь нисколько не помешала со сладкими стонами и в бешеном темпе двигаться на члене своего альфы. А Юнги несдержанно, с яростной, животной какой-то страстью брать это совершенное, кажущееся податливым тело. Собой заполнять, но и отдаваться с наслаждением. Вести. И быть ведомым. Покорять и покоряться этой огненной страсти, этому обжигающему желанию. Своему и Вана. Ненасытному, жадному. И чувствовать, как, подходя к высшей точке, горят и плавятся, мелко дрожат на грани запредельного удовольствия тела обоих. И кто ведомый, кто ведущий? Уже не важно. Просто хорошо. Юнги очень хорошо с Ваном. А потом, почти мгновенно погружаясь в сон, радоваться тому, что омега поправился, что сегодня он такой веселый – в больнице все больше тосковал и плакал – и неутомимый. Что у них все, кажется, хорошо. И Юнги счастлив. Почти. Что надо для полного счастья? Альфа уверен, что со временем непременно найдет ответ. *** Новый год Чимин встречает с родителями и… Намджуном. Тот долго отнекивался и сопротивлялся, мол, неудобно, чего твоих отца и папу беспокоить, и вообще это семейный праздник, а у Кима на эту ночь тоже свои планы. В дальнейшем выясняется, что в планах у Намджуна поменяться с кем-то из коллег и в новогоднюю ночь подежурить. Ничего нового: у альфы и две предыдущие новогодние ночи такими же были. – Нами, да почему? – у Чимина в голосе удивления и возмущения поровну. Намджун помолчал, а потом голову опустил и голосом одновременно равнодушным, пустым и вместе с тем тяжелым, как плита бетонная, выдал: – Неужели непонятно, Чимин? Не с кем встречать. У городских своя компания. Иногородние по домам разъезжаются. А те немногие, кто остается, в клуб идут праздновать. Мне же возвращаться некуда, на дискотеки я, сам понимаешь, не ходок. А в больнице ночь всегда пролетает быстро, ни погрустить не успеешь, ни порадоваться. – Нами, пожалуйста, – голос Чимина задрожал. – Приходи ко мне, к нам приходи. Мои родители будут рады с тобой познакомиться, они и так о тебе все знают, да ведь и в больнице ты с ними пересекался раз-другой. Мы же друзья с тобой, кажется. Ты один, и для меня эта ночь… Она другая совсем будет. Никогда не была такой. Я боюсь ее. Да ты сам, наверное, все понимаешь. – Ты с Юнги ее встречал? – Всегда. Поначалу каждый со своими родителями, а потом с ним одним или в компании, – Чимин слезы сдерживает, но они катятся по щекам. Новогодняя ночь в семье Пак чудесно проходит, тепло, весело, по-домашнему уютно. Елка горит-переливается огнями, небольшой стол заставлен угощениями, приготовленными Юбином и Чимином. Намджун смущается поначалу очень, все больше молчит, зажимается. Но супруги Пак ведут себя так просто, ненавязчиво и вместе с тем гостеприимно, искренне-радушно, что Намджун отмерзает. И вот уже его обворожительные ямочки робко выступают на щеках, и улыбка трогает губы. И темы для разговоров вдруг легко находятся. Родители Чимина знают о Нами столько же, сколько сам Чимин. Поэтому деликатно расспрашивают его, в основном, о работе и учебе, и о Чимине рассказывают, вспоминают смешные истории его детства. И не раз звучит: «А помнишь, Чимина, как вы с Юнги…». И Намджун всякий раз напрягается, но омега, кажется, как никогда спокоен, и лишь добавляет к рассказам родителей забавные подробности. Чимин несколько дней назад, закусив губы и голову опустив, предупредил папу, что в эту новогоднюю ночь они с лучшим другом встретиться не смогут, но попросил разрешения пригласить в гости Намджуна. Юбин удивился: Юнги и Чимин на его памяти минимум лет пять хоть ненадолго, да встречались в первую ночь года, но деликатно промолчал. А второе предложение одобрил тотчас. – Бедный мальчик. Все новогодние ночи на дежурстве проводить! Нет уж, приглашай его к нам. А если не согласится, скажи, я сам позвоню. И вот четверо болтают и смеются, и Намджун урчит от удовольствия, дегустируя все новые блюда, что заботливо предлагает ему Юбин: вкус домашней еды остался для Кима в далеком детстве, когда он совсем еще мал был и папа не только пил, но и хоть что-то готовил для маленького сына. Потом наступает время небольшой фотосессии. И отец делает несколько фотографий друзей, а Нами семью Пак снимает. Наконец Менсо зовет под елку Намджуна, на свой телефон умудряется сделать забавное селфи всех четверых и тут же отправляет фото младшему альфе. – На память об этой ночи. – Это самая чудесная новогодняя ночь в моей жизни, настоящий семейный праздник, – Намджун улыбается широко, счастливо, обнимая поочередно Юбина и Менсо, а потом говорит, словно извиняется. – Я ведь и не знал до нынешней ночи, каково это: дома таких праздников вообще никогда не было, а в детском доме меня спать отправляли задолго до наступления Нового года. – Намджун, – Юбин ласково касается щеки альфы, – попомните мое слово, у вас непременно будет своя семья, и с ней вы встретите еще не один праздник. А до того момента пожалуйте в нашу. И не только в новогодние ночи. Мы очень рады, что у Чимина появился еще один друг. Так что и вам рады всегда. Намджун остается ночевать у Паков, омега уступает ему свою комнату. – Я ведь не видел никогда Юнги, дружище, – Ким берет фотографию, стоящую на прикроватной тумбочке, а омега вздрагивает. – Что такое, Чимин? – Ты впервые сказал дружище. Хен всегда называл меня так. – Тебе неприятно? – Что ты, наоборот. – А это, подожди… Это… я? – Намджун осторожно берет в руки Феникса. Чимин подходит, смотрит на птицу, кивает. – В ту ночь, когда мы познакомились, ты сказал, Намджун, что каждый в определенный момент жизни становится Фениксом, сгорает. А возродится ли – от него зависит. Вот только что делать, Нами, когда без конца горишь, да все никак сгореть не можешь?.. Ямочки немедленно спрятались, альфа сказал грустно: – Я надеялся, ты хоть немного охладел, Чимин. Омега не ответил ничего, подошел, обнял: – Сегодня был чудесный вечер. И вышел из комнаты. Перед сном залил в Инстаграм единственное фото: селфи, что сделал отец. Оставил лаконичное: «Счастливого Нового года всем». Ближе к вечеру первого января Юнги изучает снимок внимательно: Юбин, Менсо и улыбающийся Чимин в обнимку с незнакомым симпатичным альфой. Рука донсена лежит на его плече, а омега выглядит совершенно счастливым, и улыбается широко, и глаза блестят. – О, Чимин неплохо, кажется, провел новогоднюю ночь, что это за парень с ним? – замечает подошедший к Юнги Ван. – Давай, поставь лайк, напиши поздравление. – Альфа, с которым он в больнице познакомился, – ровным голосом говорит Юнги. – Сделай кофе, а Чимину я лучше позвоню сейчас. Ван уходит нехотя, размышляет. «Я просто загоняюсь уже? Или Чимин на этой фотографии «слишком». Слишком счастливый, слишком улыбчивый, слишком глазами сияет. Но так ли это на самом деле? И для чего он вообще выложил такое фото? Знал ведь, что Юнги увидит его непременно. Он хочет показать, что все-таки отпустил, хм, друга. Было бы неплохо. Или… Маленькая сучка просто пытается заставить ревновать?! Блядство! Так, скорее всего, и есть». Пока омега шебуршит на кухне, Юнги снова буравит фотографию взглядом: «Это может значить, что угодно. И не значить ничего. Чимин взрослеет, Чимин имеет право на новую дружбу. И на личную жизнь. Имеет. Имеет. Имеет. Как имею я. Не имеет, нет! Да неужели же я ревную, просто тупо ревную его к этому альфе? Даже несмотря на то, что у меня есть любимый омега. Да, черт возьми, ревную, но только как друга. Чимин выглядит таким счастливым. Пусть он будет счастливым. Я ведь сам отпустил его. А не должен был? Да что же так сложно все!» Юнги с раздражением лайкает фото, пишет, хмурясь и губы закусывая, пожелание и набирает. Чимин отвечает не сразу, но едва сняв трубку: – Привет, хен. Счастливого Нового года. – И тебе, Чимина, – замолкает на секунды, а потом напряженно как-то, хоть и улыбку давит из себя, пытаясь ею слова сдабривать: новогодняя ночь у тебя, кажется, отлично прошла. И фото просто чудесное. Новый год и… новая личная жизнь, – говорит невпопад. Чимин смеется: – Тогда уж первая личная, хен. Других-то не было. Юнги должен сейчас сказать, что рад за омегу. А как иначе? Они теперь на одной волне, в одной лодке, у каждого есть пара. Мин помимо воли, против собственного желания напрягается всем телом, каждой мышцей. В горле – липкий противный ком. Но он должен: – Поздравляю, Чимин, – так тепло, радостно. Так искренне, как только может. Не может, кажется. А Чимин со спокойной улыбкой и тихим вздохом: – Ты поторопился, хен. Нами – просто друг. И Юнги чувствует, как тело расслабляется тотчас, и ком растворяется. И все это опять помимо его воли. Это слова омеги так действуют на Юнги. Слова. – А как ты? Как Ван себя чувствует? – Неплохо, кажется… Можем встретиться завтра, погулять вместе. Может, твой Нами захочет к нам присоединиться? – Нет, Юнги. Он дежурит в больнице завтра, да и сессия у него начинается, времени в обрез. Но думаю, когда-нибудь получится. Юнги кладет трубку. Он мало что запомнил из разговора, одно только стучит в голове голосом Чимина: «Просто друг…» И рот сам по себе, кажется, в улыбке растягивается. «Чимин встретит своего альфу, непременно, но он не готов еще пока к этому», – убеждает себя Юнги. «Это ты не готов, несчастный слепец. И никогда не будешь готов», – яркой вспышкой проносится в голове и бесполезным пеплом оседает в душе. *** Одним февральским днем Намджун ждет Чимина недалеко от школы. Они не виделись уже три недели. Нами сдавал сессию и работал. Но теперь у него, наконец, законные каникулы и времени освободилось как никогда много. Омега несется ему навстречу и влетает в грудь с такой силой, что альфа назад подается, едва ли не в снег падает. – Хен, прости пожалуйста! Как я мог забыть? – Чимин за руки друга хватает, помогает устоять на ногах, хмурится. – Ну неужели твою ногу никак не вылечить? Ведь кости, наверное, можно сломать и срастить заново правильно? – Я консультировался с врачами: из-за того, что кожа, сосуды и ткани повреждены сильно, это может быть проблематично, хотя шансы все-таки есть. Вот универ закончу, денег подкоплю, тогда, может, и решусь. В послеоперационный период ведь работать не смогу, а потом еще и реабилитация начнется. И все это время мне чья-то помощь со стороны необходима будет. А я ведь, Чимин, сам знаешь, один. Так что придется нанимать кого-то. – Не один, хен, – омега обнимает крепко, прижимается, получая взамен такие же объятья и забавные низкие урчащие звуки: Намджуну приятны эти слова. – Не один, не один, – торопится исправиться. – И, не сомневаюсь, ты помогал бы мне, как мог. Да все равно, рано говорить об этом. Пойдем, Чимина, перекусим где-нибудь, я голодный страшно, – смеется. – Сегодня пациентов сердобольных в отделении не было, никто не покормил несчастного медбрата и голодного студента в одном лице. Намджун треплет омегу по макушке, подхватывает, несмотря на сопротивление, рюкзак и двое, высокий, прихрамывающий сильно молодой альфа и миниатюрный подвижный омега, уходят, улыбаясь, оживленно переговариваясь. А Юнги стоит один около школы, ждет задержавшегося Вана, смотрит, не отрываясь, закусив губы, на Чимина и его спутника. И Ван смотрит с крыльца на этих двоих, улыбаясь довольно, а потом на парня своего взгляд переводит и сам тут же закусывает губы, и кулачки сжимает. И торопится к Юнги, целует, подбегая, в лицо заглядывает. – О чем задумался, любимый. Альфа вздрагивает, потом улыбается: – К Чимину его друг приходил. – Тот альфа, что медбратом в больнице, где омега лежал, работает. – Угу. – Симпатичный. – Когда ты только разглядеть успел, Ван? – Мин смотрит удивленно, проводит ласково по щеке омеги. – О, любимый, то, что мне нужно, я разгляжу отлично… Не упущу, не забуду… – произносит так, что у Юнги, почему-то, неприятный холодок бежит по спине. Он смотрит в лицо омеге, губы которого растягиваются в холодной усмешке, взгляд исполнен презрения, голос – горделивого превосходства. Юнги показалось, наверное. Разве может его доброжелательный, веселый, сочувствующий всем, вечно за всех переживающий Ван быть таким? Ну нет, конечно! Или Юнги просто не видит, не знает чего-то? – Юнги-я, – тепло смеется омега, внутри взрываясь от ярости, – отомри-и-и. Может, у нашего донсена роман начнется? Почему бы и нет? И замирает, ждет. – Какой роман, Ван, ты о чем? – Юнги против воли не может оставаться спокойным. – Ему об учебе думать надо, о поступлении. К тому же донсен сам говорил мне, что альфа ему только друг. – Гхм, – омега заливисто хохочет, за смехом скрывая раздражение. – Из дружбы ведь часто вырастает любовь. И осекается резко, смотрит на Юнги, кажется, испуганно. Переводит разговор: – А учеба? Она не мешает нам, кажется, состоять в романтических отношениях. – Не мешает, – бурчит. – Вот и Чимину не помешает. – Не тебе решать, Ван, – вдруг рявкает Юнги, добавляя тут же, – и не мне, в самом деле. Просто этот альфа такой огромный, а Чимин такой маленький, – добавляет вдруг. – Ну, Юнги, вообще-то я тебя немного выше, – всхлипывает Го. – Но разве это было для нас проблемой? Так ведь я омега вдобавок. – Ты – мой омега, а тот альфа – чужой. –Тебе, но не донсену, – удивленно вскидывает брови омега, а альфа молчит, хмурится. Они доходят до дома Го, не произнеся больше ни слова, но перед тем, как в полном молчании расстаться, Юнги целует омегу нежно. *** Чимин и Намджун сидят в маленькой кофейне около общежития альфы, фруктовым чаем и первой порцией десерта отмечают окончание очередной, как всегда на отлично сданной Кимом сессии. Намджун – перфекционист, каких поискать – еще до поступления в вуз задачу себе поставил важную, движется в ее направлении уверенно и с большим энтузиазмом. Он после окончания университета в Пусане не останется, хотя начмед той клиники, где альфа подрабатывает сейчас, давно на толкового парня глаз положил. Ким же другого хочет – вернуться в небольшую клинику своего маленького городка Макпхо с максимально возможным запасом разнообразных знаний и практического опыта: в провинциальной больнице всегда остро не хватает врачей, а уж крутых специалистов и подавно. Вообще кимова специализация в университете – общая хирургия, но он на несколько дополнительных факультативов ходит, чтобы и в других областях поднатореть прилично. Когда-то именно местные врачи спасли маленького альфу от смерти. Да, кость в ноге у него покалечена, как и сама нога: кожу ему никто не пересаживал, не было в городке ни комбустиологов классных, ни трансплантологов. Но доктора все равно сделали невозможное. И теперь уже Намджун готов много и тяжело работать, чтобы когда-то тоже творить за операционным столом чудеса. Он с главврачом клиники Макпхо накануне отъезда на учебу встретился. Просто пришел, просто рассказал, что поступил в Пусан в медуниверситет, но мечтает в родной город вернуться, в эту больницу, где когда-то спасли его. Пожилой, усталый очень доктор знал и помнил историю Феникса. Как знали ее все жители Макпхо. Он улыбнулся приветливо: – Будем очень рады вам, Намджун, когда время придет. Врачей у нас, сами знаете, не хватает, а уж молодых энтузиастов и вовсе. Так что набирайтесь по-максимуму знаний. В больнице как раз капитальный ремонт начинается, к вашему возвращению она как новенькая будет, да и аппаратуру, и оборудование нам обещали самые что ни на есть замечательные, и операционные будут снабжены на высшем уровне. Если и работать еще во всей этой красоте желающие найдутся, отлично будет. И с квартирой мы вам поможем. Поднялся, подошел, обнял: – Только возвращайтесь. Пожалуйста. А когда дверь за Намджуном закрылась, усмехнулся грустно: – Кому наша провинция нужна? Отсюда бегут все только… Намджун был не все. Уже летом после окончания первого курса он вернулся в город и месяц отработал в больнице медбратом, и после второго курса тоже. И после третьего вновь собирался. В клинике, в самом деле, шел ремонт, и по тому, что уже видел Намджун, она обещала стать пусть и небольшим, но современным, прекрасно оборудованным клиническим центром. И альфу Кима ждали здесь с нетерпением. И студентом, и молодым врачом. Чимин знал обо всем из рассказов друга. Инициатива Намджуна удивляла и восхищала донсена. И на мысли – или шуточки? – разные, кажущиеся Киму забавными, наводила: – Закончу универ, Джуни, приеду в твой город педиатром работать. А потом поженимся с тобой, своих детишек заведем. Я, кстати, много детей хочу. Намджун посмотрел на Чимина, ямочки выпустил: – Ты в моем городке после пусанской движухи с тоски помрешь, а если еще и в Сеуле учиться будешь, то уж точно тишины, спокойствия и размеренной жизни потом не выдержишь. Чтобы жить и работать в таком маленьком городе, надо родиться и вырасти тут, прикипеть к нему, полюбить этот ритм размеренный. А у нас его даже не всякий местный выдерживает. Вот разве вместе с тем, кого полюбишь сильно, приехать. Тогда ведь место не так важно. Главное – любимый рядом. – Так ты будешь рядом, Намджун. Или не хочешь на мне жениться? – толкнул в бок маленьким кулачком. – Чимин, твоя любовь сразу не оставила мне шансов, я всегда помнил бы о том, как глубоко и искренне было твое чувство к другому, и это мешало бы нам строить нормальные отношения. Равно как и ты, наверное, ощущал бы неловкость от того, что я знаю эти важные моменты твоего прошлого. Когда-нибудь ты снова влюбишься, начнешь все заново. И твой альфа хотя бы поначалу не будет знать, что и как было у тебя прежде. И так вам обоим будет лучше. – Но для меня у тебя шансов точно нет? – Чимин скроил невыносимо уморительную физиономию. – Мой маленький донсен, ты, конечно прекрасен, но я хрупким и невысоким предпочитаю дылд вроде себя, – засмеялся альфа и осекся тут же. – А меня с моей хромотой и ногами страшными едва ли кто-то вообще предпочтет. – Вангую, Феникс, еще на свадьбу меня позовешь, – Чимин говорил теперь совершенно серьезно. – Ага, после того, как ты, будущая сеульская звезда педиатрии, переедешь ко мне в Макпхо. То есть никогда. Но я торжественно обещаю всех маленьких пациентов нашей клиники, возникни такая необходимость, отправлять на консультации исключительно к тебе. Так что не позорь меня, налегай на химию и биологию уже сейчас. И в универе, уж попрошу, будь паинькой. – Ага, ботаном в самом лучшем смысле этого слова! Парни переглянулись, засмеялись и приступили ко второй порции вкуснейшего грушевого десерта, к которому Чимин благодаря Намджуну и его неизменным фруктовым презентам очень пристрастился. *** Апрель, теплый, ясный, кроткий, приходит в уставший от промозглой, очень слякотной зимы Пусан. Солнышко согревает землю, и трава, и первые цветы покрывают ее кружевным пестрым ковром. Лучи небесного светила касаются ласково деревьев и кустов, и первые нежные листочки стремительно, нетерпеливо покидают почки-домики. Чимин останавливается на минутку под зацветающим миндальным деревом, случайно оказавшимся на его пути. Вдыхает едва слышный пока нежно-сладкий цветочный аромат, замирает, глядя с грустной улыбкой на проходящую мимо пару. Молодой альфа держит в руке ладошку юного симпатичного омеги, омега в свободной ладошке сжимает огромную алую гвоздику. Они смотрят друг на друга мягко, нежно, ласково. И у них, совершенно точно, любовь. В воздухе вообще пахнет не только весной, но и любовью. А под зацветающим миндальным деревом – Юнги и одиночеством. Чимин смотрит на удаляющуюся пару, вновь улыбается, искренне желает двоим счастья. Он всем вообще влюбленным с недавних пор желает счастья. И хену, и его омеге тоже. Чимин Вана вспоминает, хмурится, переживает. И за него, и за Юнги. Старший омега всю зиму себя чувствовал неважно, в феврале вновь ему совсем плохо стало, теперь уже на уроке физкультуры потерял сознание. И снова лежал в больнице. Но и выйдя из нее жаловался на слабость, головокружение и боли в груди. И кушал плохо, и похудел сильно. И Юнги места себе не находил. Сам осунулся, переживал без конца и почти все свободное проводил с Ваном. И Чимин даже вспомнить не мог, когда последний раз они с Юнги ходил куда-нибудь вдвоем, болтали и смеялись. Наверное, в прошлой жизни. Они в школе теперь пересекались, в основном, да созванивались по выходным. – Скучаю, Чимина, дружище – грустно признавался Юнги. И это грело омегу. – Я тоже скучаю, хен, – не скрывал Чимин. А Ван считал дни, что остались до лета, и потирал свои прекрасные руки. И с приходом весны, наконец, расслабился, «выздоровел» и возобновил походы с Юнги и Чимином везде, где можно было. И был с Паком мил, любезен, добр. А донсен ненавидел себя за лицемерие, ибо понимал, что все эти любезности с каждым разом все большее раздражение у него вызывают. И кажутся, несмотря ни на что, неискренними и лживыми. Иногда Чимин говорил себе, что холод и игнор Вана были бы для него более предпочтительны, чем эти розовые сопли, которые выводили так, что и Юнги он готов был не видеть, если для этого непременно надо было видеть Вана. И подозревал иногда, тут же отгоняя от себя эти, кажущиеся совершенно идиотскими мысли, что Ван таким именно способом и хочет свести общение Чимина и Юнги на нет. *** Теплый апрельский поздний вечер. Омега с курсов торопится в кофейню, где его ждет Намджун. За те полгода, что прошли с момента знакомства, парни сблизились еще больше, хотя видятся не так часто, как обоим хотелось бы. Но Намджун все равно удивительным каким-то образом умудряется оказаться с Чимином тогда, когда тому это очень надо. «Как Юнги! Небо, в точности, как Юнги!» – изумляется Чимин, осознавая это. Пак по-прежнему старается справиться с чувствами сам. Но иногда накрывает сильно, и тогда у омеги на лице все написано, в горчащих дынных феромонах отпечатано, и его молчание красноречивее любых слов. Намджун, когда с другом, пребывающим в подобном состоянии, встречается, тоже молчит. Просто может обнять, дать выплакаться, нос омеге вытереть своим гигантским носовым платком. Альфа попробовал было отучить Чимина от его привычки неэстетичной, хоть и по-детски милой, трогательной, мокрый нос ладонью вытирать. Всего-то и сказал очень мягко, спокойно, что такое действие как минимум с образом будущего врача плохо сочетается, гигиена там и все такое. Но в шестнадцатилетнем Чимине вдруг дитя малое проснулось, обиженно посмотрело на альфу, заголосило отчаянно и прорыдало, что хен Юнги всегда ему нос платком вытирал, когда у омеги на душе скреблось по различным поводам горе-горькое. И плакало дитё потом еще долго и безутешно. И расстроенный Намджун, добрая душа, отныне таскал с собой мягкий хлопковый прямоугольник. И когда Чимин горевал особенно безутешно, что, справедливости ради, крайне редко с ним случалось, Ким обнимал друга, и доставал свой монументальный плат, к омежьему носу поднося. И Чимин «дудел» в него беспощадно, горестно, но и успокаивался мгновенно, и обнимал, и улыбался робко, и урчал по-омежьи высоко, благодарно. Впрочем, Намджуну все чаще казалось, что Чимин с течением времени все-таки смирился с тем, что Юнги влюблен в другого. И уедет с этим другим совсем скоро. И признавался себе, что хотел бы этого исключительно ради спокойствия омеги. Ради того, чтобы Чимин доучился в выпускном классе, закончил на отлично школу и поступил, как и мечтал, на медицинский факультет. Намджун, расслабленный, сидит сейчас в пустой почти кофейне. Наслаждается играющим здесь негромко англоязычным синглом, который неделю назад, едва услышал, в свой плейлист тоже добавил. В избранное. И несколько сотен раз прослушал. И все равно остановиться не может. Как не могут сотни тысяч слушателей по всей Земле: который день композиция занимает топовые места на всех ведущих мировых музыкальных платформах. Невероятной красоты музыка. И прекрасные слова-стрелы, что поражают искренностью, глубиной, эмоциональностью. И в них – одна любовь. Одного к другому. Единственного к единственному. Любовь вопреки всему. До конца света. До гробовой доски. И вместе, и с улыбкой на губах – в вечность. И голоса, конечно. Одинаково чистые, звучные, глубокие. И за душу, и в душу… До мурах, до слез. На излете, на изломе… Будто, правда, в последний раз. Здесь, на Земле. Но нет отчаяния, только отчаянная вера, что там, за неведомой чертой, вместе будут. Проснутся с той самой улыбкой на губах, с которой пересекали грань между жизнью и смертью. Композиция заканчивается, но знакомый бариста, который плавает, видимо, на одной музыкальной волне с Намджуном, включает ее снова. И Нами, глаз не открывая, наслаждается, подпевая тихонько. А когда в себя приходит – вздрагивает. Чимин стоит рядом со столиком, руки скрестив на груди, замерев. И только слезы по бледным щекам катятся. Джун поднимается: – Чимина, что такое, дружище? Тот не сразу в себя приходит, а потом обрывками, отчаянно всхлипывая: – Эта песня. Это та самая песня. Мы с хеном… Хен мне… Тогда, в мой день рождения… В парке… Он играл мне отрывки. Намджун усаживает омегу за столик, передавая ему свой платок, говорит осторожно: – Чимина, ты ошибаешься, мой хороший. Твой день рождения ведь осенью, а премьера этой песни всего две недели назад состоялась. Но композиция, в самом деле, прекрасная, по всему миру музыкальные чарты возглавляет. – Нет! – сердито, раздраженно фыркает Чимин, – я ничего не путаю. Юнги играл мне именно эту мелодию. Ее кусочки хен в интернете нашел. Он думал, что кто-то подслушал песню, которая в работе еще находилась, и слил в сеть. А сейчас еще и слова появились, – задумывается, голову назад откидывает. – Умереть вместе с тем, кого любишь. С улыбкой на губах. Умереть для того, кого любишь. Потому что твоя любовь не нужна. А потом воскреснуть. Мне воскреснуть пора. Намджун молчит, смотрит серьезно, строго. А омега замолкает тоже, чтобы мгновения спустя сказать ровно, без единой эмоции, но тоном человека, который принял очень важное решение и не отступит от него: – Хен сказал тогда, что эта композиция прекрасна. И он сыграл бы ее на своем выпускном, а меня попросил бы спеть. Я ответил, что сам хотел бы того же. И мы споем ее. Я попрошу, Юнги не откажет. А потом он уедет. С Ваном уедет. И я все равно умру, с улыбкой или без. Но и воскресну. Для новой жизни. Я очень хочу воскреснуть. Я устал от любви. Не могу больше… Не могу… Намджун обнимает, кивая. «Ты никогда не устанешь от этой любви, Чимин, и не разлюбишь никогда», – яркой вспышкой проносится в голове и пеплом в душе оседает… У Чимина. И у Намджуна.