Фениксы

Последнее школьное лето Юнги наступает, впереди выпускной класс и вступительные экзамены. А Чимину еще два года учиться. Альфа и на каникулах хоть по часу в день пролистывает учебники химии, биологии, анатомии. Повторяет пройденное, новое осваивает сам. Скучно ли ему? Нисколько. Юнги на медицину уже не один год заточен, и постигать премудрости естественных наук, без отличного знания которых на медфак не поступить, ему в удовольствие. Вдобавок дисциплины эти альфе даются легко. Особенно биология и анатомия. Лояльные школьные педагоги о юнгиевых знаниях очень высокого мнения. Строгие преподаватели курсов молодого альфу тоже, пусть и более сдержанно, хвалят. И… Чимина хвалят тоже. То его решение стать детским врачом не ушло никуда. А новые походы в хоспис, нехитрые уроки, которые он проводил с детишками, чья жизнь запустила обратный отсчет, только укрепили это желание. – Я не знаю, всегда ли смогу помочь, но всегда буду пытаться это сделать, – Чимин не сказал, вырыдал это на плече Юнги после того, как на один из его уроков не пришли больше те восьмилетние альфочка и омежка, что на самом первом занятии плели из бисера простенькие поделки. Больше Чимин не плакал и продолжал ходить в хоспис. А на курсы записался через неделю после смерти Юджуна. Пак не с Юнги учится, в группе для школьников помладше. Но его успехи очевидны. Особенно легко заходит химия: Чимин на лету все схватывает. Перед началом нового учебного года едет в Токио, на Химическую олимпиаду школьников, где соберутся старшеклассники – представители государств Восточной и Юго-Восточной Азии. И даже десять первых дней учебы Пак пропустит по такому поводу. У друзей взаимовыгодный интеллектуальный обмен: Юнги помогает омеге с биологией, а Чимин хену – с химией. И мурлычет от удовольствия, и сияет ярче летнего солнца, и гордится-радуется, свой аккуратный нос задирая в прямом и переносном смысле: он, младший, круче старшего может быть в чем-то! Вдобавок – омеге это нравится очень – Юнги внимательный и дотошный ученик. Он у Чимина не стесняется спрашивать. И переспрашивать. С мелким именно в самые мелкие нюансы вникать хорошо, чтобы тему знать досконально: на курсах так ее не проработаешь, а самому до мелочей разбираться – не всегда время есть. Чимин же все подробно рассказывает. Да с таким забавным рвением, с таким искренним желанием. А потом и сам слушает, и спрашивает. Они отправляются в парк или на берег Нактонгана и там занимаются недолго. А если погода дождливая, дома у Юнги сидят. Альфа отстоял право весь последний учебный год жить отдельно от родителей. Скоро он переедет в Сеул, станет совсем самостоятельным. Так почему бы уже не попробовать. Нет, периодические походы к отцу и папе на обеды, как и финансовую помощь, никто, конечно, не отменял. Но во всем остальном – сам. Тем более, Юнги от деда и дедушки досталась скромная крохотная квартирка. Но альфе она царскими хоромами кажется: отдельная. Своя собственная. Друзья сидят в маленькой кухне за небольшим столом, «переваривают» детали устройства пищеварительного тракта homo sapiens и испеченный Чимином черничный пирог – омегин пекарский дебют состоялся сегодня ранним утром. Тесто не пропеклось равномерно и немного липнет к губам и небу, да и сладости ему не хватает. Зато начинка удалась на славу. И Юнги на похвалу не скупится, при этом слизывая незаметно языком с зубов частички прилипшего к ним недопеченного теста. – Хен, да ладно тебе, не заслуживаю я таких оценок, – омега хмурится, а потом смеется, подушечкой пальца снимая со своей искривленной «жемчужинки» крохотную белую липковатую массу. – Сам ведь знаю, что не допек. – Зато начинка просто обалденная, Чимина. Да и тесто. Местами. Переглядываются молча, потом хохочут. – Но до «боженькиного» тортика мне далеко. И… – замолкает на секунды, в глаза смотрит, мило совершенно улыбаясь, – до того, которым, помнишь, после новогоднего спектакля нас наградили? Он, кажется, тебе тоже очень понравился. Юнги дыхание задерживает, замирает на секунды. Внутри все холодеет, и сердце рваными толчками ухает не в грудной клетке, но где-то внизу. Этот вопрос апперкоту подобен: только не с ног сбивает, а выносит мозг. Омега понял тогда истинное желание альфы? А причину? Ну, блядь, ну, как неудобно, стыдно. И какого хрена вдруг это воспоминание?! Воздуха в легкие больше: – Чимин, я не совсем понимал тогда, что делал… – А что ты делал? – младший морщит лоб, задумывается. – Торт вкуснющий съел, свои пальцы облизал. И мои тоже. И слинял бессовестно, как только получил все сладкое, – хохочет, смотрит этими своими милыми серыми глазищами. Невинный, недвусмысленный взгляд? «Не все я получил, Чимин, не все!» – глухо и наперекор всем доводам здравого смысла звучит внутри. – Хен, давай уже заканчивать и с анатомией, и с тортиками. У нас же картинг через час, – Чимин тормошит его за плечо. И снова смотрит. Обычный взгляд. Ничего такого. Они катаются поначалу вместе, потому что отдельных картов нет. Чимин садится за руль первым, сразу набирая максимальную скорость и на поворотах ее не сбавляя. И кайфует от свободы, от ветра, бьющего в лицо и грудь, от того, что друг рядом. И на виражах, когда альфу прижимает к омеге, Чимин чувствует напряжение мышц, и тепло кожи, и легчайший аромат. И, кажется, не только прижимная сила притягивает Чимина так тесно к Юнги. А потом у каждого свой карт. И наперегонки, и просто рядом, и Чимин позади едет медленно, и Юнги уже победителем заезда себя ощущает, когда младший резко догоняет и обгоняет, и с победным воплем выскакивает из карта, и подпрыгивает смешно, руки резко выбрасывая вверх: – Победил! Я победил, хен! Я победил хена! А Юнги волосы младшего треплет: – Хитрожопая бестия! Пошли в кофейню, проигравшая сторона угощает. Они гуляют, болтают, в кондитерской сидят. Потом Юнги провожает омегу до Пусанского национального университета. Чимин через день туда ходит: его и еще четверых школьников-альф к Олимпиаде готовят преподаватели химического факультета самого престижного вуза Пусана. А сам Юнги сегодня вечером отправится в клуб. Он во время каникул не только по субботам туда заглядывает. И уже пару раз сходил очень удачно: домой возвращался не один. Ничего такого, обычный секс. Не по дружбе даже, но удовольствия ради. Самопомощь никто не отменял, конечно, но никакие руки не сравнятся с нутром партнера, с пульсацией его мышц, с приятной узостью, влагой и теплом глубины. Вспоминает ли Юнги омегу в такие моменты? Представляет ли его на месте своих пусть и немногочисленных партнеров на ночь? Изредка. Когда разум полностью подчиняется страсти. Но вот ведь: воспоминания о Чимине в такие моменты её же и охлаждают быстро. Потому ли, что омега слишком молод еще? Ему шестнадцать осенью исполнится. Представлять его с собой рядом как партнера – кощунство, дикость какая-то! Но настойчиво лезет из подкорки подлое: а может, именно потому так реагирует, отвлекается тело, что не Чимин рядом? Еще больший бред! Юнги отключается от ненужных размышлений, в реальность, полускрытую июльской светлой ночью, возвращается. В которой томные стоны партнера и возбуждающие сильные толчки. И удовольствие от трения члена о сокращающиеся сейчас быстро мышцы. И оргазм, который не заставляет себя ждать. А что же Чимин? Чимин – это пушистый серый кролик в маленьких руках. Это углы из памяти о детстве. У каждого свой, но будто один на двоих. Чимин – это гулять в парке и в кафе сидеть, смеяться, радоваться, обсуждать школьные дела и новую дораму, и удачно проведенный танковый бой. Чимин – это беречь и защищать, никому не давать в обиду. Никому. Потому что?.. Чимин – это самому касаться осторожно языком маленького пальчика, сладость всего омежьего тела так пробуя. Чимин – это неоднократный стояк в паху Юнги. Чимин – это фиолетовая лента, которую альфа тер почему-то о свою ароматическую железу. «Бред! Бред Бред!» Омега после той первой течки вел себя ровно так, как всегда. Спокойно общался, гулял, делился проблемами и успехами, совета просил. И в школе хотя бы одну перемену они проводили вместе, и домой шли вдвоем. И даже на груди альфийской мелкий ревел по-прежнему после совместного с хеном просмотра очередной трагической дорамы. При этом Пак стал все же чуть более сдержанным. В словах, в эмоциях. И дружеское абсолютно «люблю» давно не слышал от Чимина Юнги. А разве «люблю» вообще может быть дружеским? И почему альфа вдруг вспомнил? Неужели, скучает без этого словечка из уст младшего?.. А через год в это время Юнги уже будет в Сеуле. И вернется в Пусан не так скоро и ненадолго: первый курс медуниверситета – это сложно. Огромные учебные нагрузки, почти полное отсутствие свободного времени… Они недавно совсем заговорили о том, что наступит время, когда оба смогут видеться и общаться лишь по видеосвязи. И Чимин сказал тогда искренне, спокойно и очень грустно, что ему тяжело думать и говорить об этом. И он будет очень скучать без лучшего друга. Но утешал себя тем, что всего год ему придется подождать, а потом он и сам поедет в Сеул. И сделает все возможное, чтобы тоже стать студентом медицинского факультета. И снова они будут вместе. Дружить и учиться. *** В августе Чимин уезжает ненадолго с родителями в отпуск на Чеджу. А Юнги на три недели отправляется в Инчхон, навестить деда и дедушку. По возвращении омега ежедневно много часов проводит за подготовкой к олимпиаде, приходит домой совершенно вымотанным. Он даже с Юнги по телефону общаться стал реже. Зато и времени, чтобы тосковать без старшего, не остается. И Чимин старается не спрашивать себя: а скучал бы он, когда бы время было? И уверенное, с апломбом, «да» внутреннего омеги совпадает с его собственным. – А что здесь вообще такого? – психует Чимин. – Лучший друг все-таки. – Ага, конечно, – ерничает я. – Друг. Товарищ и брат. И влажная мечта! Вот по мечте ты и скучаешь, ну, и по другу тоже, конечно. – Пошел ты… – воет Чимин, и уходит сам. В сложные химические формулы и математические расчеты. А еще в удачно подвернувшуюся возможность доказать себе, что альфа Мин Юнги – его лучший друг. Самый лучший. Но и только. *** Не единожды из университета его провожает Гесан, с которым они вместе летят на олимпиаду. И даже в кофейне посидеть у них несколько раз получается. Гесан умный, внимательный, веселый. У него куча анекдотов всегда в запасе. И морковный тортик в фаворе, как у Пака. И улыбка у альфы широченная, и губы, пусть и близко не такие пухлые, как у омеги, но выразительные, самой природой четко, красиво очерченные. А нос похож на чиминов – тоже маленькая горбинка имеется. Гесан теперь на полторы головы выше Пака – за лето вытянулся необыкновенно. И руки у него сильные и теплые, точно, как у... «Да, неважно!» Двое вечером после занятий под теплый летний дождик попали, и Чимин замерз в два счета. И зубами заклацал, пока они на остановке автобуса ждали. – Холодно, Чимини? – альфа глянул удивленно сверху вниз, улыбнулся, кажется, робко, и к холодным ладоням Чимина прикоснулся своими, а потом сжал. Мягко. Нежно. Глядя неуверенно на омегу. – Такие теплые, – Чимин дернулся, но сразу руки не одернул. Да и потом не одернул. Убрал осторожно спустя минуты и улыбнулся. Не ободряюще, не поощрительно, но и не криво, не вымученно. Ему вообще интересно было себя, тело свое послушать. Что же – никакого негатива. Даже, пожалуй, приятно. И приятно было, когда эта сильная рука вновь сжала ладонь выходящего из автобуса омеги, а на следующий день легла на плечи, потом талию обвила мягко. А дальше пальцы коснулись невзначай шеи ниже затылка. И сотни крохотных мурашек побежали по телу, и чуть теплее, капельку тяжелее стало в паху. И дрогнули маленькие пальчики, которые сжаты были пальцами второй руки Гесана. «Ой, не та «химия», Чимин, не та, и не с тем, – внутренний омега никогда не был так серьезен, никогда не звучал так грустно. – Очень хороший парень. И все на этом». И замолчал тотчас. А Гесан провел Чимина до дома, и губами коснулся впервые ладони, и улыбнулся: – Никак не могу к твоим мизинчикам чудесным крохотным привыкнуть. До завтра, Чимини, – улыбнулся, уходя. И Чимин ему улыбнулся. А потом дома ночью ласкал себя, пытаясь думать о Гесане. Но кончал, руки Юнги на своем члене, шее, сосках представляя, его член в своей глубине, в темноту выстанывая жалобно имя старшего. И долго еще лежал без сна, теплые соленые дорожки бессилия на щеках ощущая. Это не течка. Не физиология. И не одна только дружба. И что с этим делать? – Рассказать Юнги. А уж там как будет. Он скажет «нет», и я перестану надеяться впустую. Он скажет «да», и… – омега улыбается так счастливо, словно это «да» уже прозвучало. Не вполне осознавая даже, чему улыбается. – Вернусь из Японии и расскажу Юнги все. А Гесан… Ну, подумаешь, обнял меня пару раз. Я не обещал вообще ничего, и сам никакой инициативы не проявлял. Хотя неудобно, конечно. Ладно, там посмотрим. Омега включает на репите кружочек, глядит в экран: – Чимина, радость моя, ты теперь взрослее, чем был, но по-прежнему мой маленький донсен, самый славный, самый чудесный, самый милый… И засыпает, наконец, под этот низкий ласковый голос. Любимый голос. *** Юнги возвращается накануне отлета Чимина в Японию и за три дня до начала учебного года. Двое встречаются, наконец, в любимой пекарне-кондитерской. – Чимини, дружи-и-ище, – Юнги тянет певуче гласную, тепло улыбается, осматривая омегу с ног до головы. Обнимает крепко, такие же объятья получая в ответ. – Ты одно сплошное «по». Омега смотрит удивленно: – Подрос, повзрослел, похорошел, ну и поумнел, конечно, тоже. Столько заниматься, как иначе? – В общем, нравлюсь тебе, хен? – кулачком игриво, мягко в грудь. И теплой счастливой улыбкой сияет так, что, кажется, температура прохладного довольно августовского дня вокруг омеги на несколько градусов повышается. Юнги кивает. Глядит доброжелательно, говорит спокойно, серьезно, сдержанно улыбаясь: – Чимин, ты всегда мне нравился. Разве я скрывал это когда-то? И разве мы дружили бы с тобой столько лет, будь иначе? Эти слова радуют и расстраивают одновременно. Юнги так просто, так открыто говорит о том, что Чимин ему нравится. Слишком открыто. Неужели, это, в самом деле, все, на что может рассчитывать омега? С другой стороны, в более сильных чувствах признаться непросто. Особенно, когда двое столько лет видели друг в друге только друзей. Чимину вдобавок еще и шестнадцати нет. А Юнги в этом смысле такой правильный! Сломанный нос и пара трещин в ребрах Кегвана – тому подтверждение. Что же, омега признается альфе сам. Лучше сходить с ума, зная, что ты не нужен, чем мучиться в неведении. Десять дней – и все будет ясно. Чимин к тому же постарается дать своему хену еще один повод гордиться им. Для этого омеге на олимпиаде необходимо выступить если не блестяще, то очень достойно. Хоть какое-то призовое место занять. Чимин подробнее подумает обо всем чуть позже. А сейчас они просто поболтают после трехнедельной разлуки. Юнги рассказывает о своей поездке к родным, Чимин с воодушевлением расхваливает красоты Чеджу и тут же жалуется, что давно забыл об отдыхе, ибо ежедневная подготовка к олимпиаде забрала все силы. Юнги подбадривает, говорит, что гордится невероятно своей дружбой с талантливым юным химиком. Чимин хохочет, парируя, что ему в дружбаны достался корейский Мендель. – Чимина, а как там Гесан? – интересуется будто бы невзначай Юнги. – Вы ведь вместе на олимпиаду едете. Он мне еще в июне говорил об этом. – Гесан? – Чимину в голову приходит не самая, наверное, удачная идея. Но реализовать ее хочется немедленно. – У него нормально все. Преподаватели его хвалят, говорят, что он один из реальных претендентов на очень высокие результаты. К тому же он веселый, умный, симпатичный... н-н-нежный, – смотрит при этом на Юнги, а тот, кажется, губы закусывает, чуть хмурится. – Он нравится тебе, Чимин? Омега бросает взгляд на Юнги, потом говорит серьезно: – Мне кажется, я ему нравлюсь. Брови альфы слегка уходят вверх, голос звучит напряженно, хотя Юнги и пытается скрыть, разбавить эти интонации улыбкой: – Почему ты так решил? – Ну, он обнял пару раз. И не только... Юнги усмехается теперь криво, пальцы рук смыкает в замок сильно: – Чимин, ты так и не ответил, – с нажимом, с легчайшим раздражением, – др-р-ружище, а тебе альфа нравится? – Не знаю, хен. Но эмоции от общения с ним у меня только положительные. И снова улыбка на лице старшего. И вывод, который чувства и эмоции самого Юнги никак теперь не выдает и не объясняет. Скорее, заставляет Чимина вновь переживать, волноваться, недоумевать. – Гесан – отличный парень! Но, Чимина, радость моя, пока тебе хотя бы шестнадцать не исполнилось, даже с самыми отличными альфами лучше… не переходить известных границ. Чимин ждал чего-то другого. Ревности? И не ее ли демонстрировал, пусть сдержанно, сейчас хен. Раздражения? И оно в голосе альфы проскальзывало, кажется. Но уж точно младший не ожидал ремарки про «отличного парня Гесана». С другой стороны, это и на попытку отговорить его с альфой встречаться, по крайней мере, пока, тоже похоже. Но вдруг счастливая догадка озаряет: Юнги ждет шестнадцатилетия Чимина, чтобы предложить встречаться! Как же омега раньше не понял?! Он улыбается так очаровательно-лукаво, как никогда, наверное, в жизни. Мурлычет мягко, нежно, кокетливо: – Это какие же границы ты имеешь в виду, хен? Может, расскажешь? – Чимина-а-а, – Мин губы сжимает, качает головой, – торт сейчас испортится, и чай остынет. Давай-ка, приступай!   И омега после счастливой мысли с аппетитом набрасывается на еду. Юнги же, попивая сок, рассказывает, что у него в октябре тоже олимпиада. Только по биологии. И в Сеуле, в рамках страны. Ему уже преподаватели звонили – подготовка начинается через неделю. А еще у них новый ученик появится. Классный руководитель уже написал в общий чат, чтобы новенького приняли тепло. Он, несмотря на юность, известная, вроде бы, среди корейских тинэйджеров, персона. Но Юнги это фиолетово. У него свои, дорогие сердцу VIP-персоны, имеются. И к ним, в детский хоспис, альфа отправится завтра же. А Чимин тут же сообщает, что за время отсутствия старшего в Пусане ходил в хоспис трижды. – Мальчики скучают и без тебя, и без твоих песен, – улыбается, робко накрывает пальцы альфы своими маленькими теплыми, чуть влажными. Юнги кивает, говорит очень искренне, что соскучился без ребят тоже. При этом ладонь, что накрыта чиминовой, достать не пытается. И омега плавится от удовольствия, от этого соприкосновения, от тепла, нежности, силы, которые идут от руки хена, несмотря на то, что не его, а омегина ладошка лежит сверху, сжимает, чуть подрагивает. Это не простое соприкосновение. Это надежда на что-то большее. Иначе Юнги давно убрал бы руку. На большее. И сразу сердце ускоряет ход, и слышно, как быстрее бежит по сосудам кровь, к щекам приливая, в висках стуча. А потом уже давит изнутри, небольшой член пробуждает. И горячит ароматическую железу, выталкивая усилившийся природный запах омеги в непривычно прохладный августовский воздух. Чимин дышит глубже и чаще обычного, но вполне способен контролировать тело. Он смотрит из-под полуопущенных ресниц на лицо альфы. Видит, как раздуваются его ноздри, фарфор щек окрашивается нежно-розовым, дыхание чуть ускоряется тоже, и тело вздрагивает, а колени под столом смыкаются резко, задевая омежьи. И Юнги наконец убирает руку. И голову опускает низко. Секунды молчания – обычным голосом: – Чимина, пойдем, мой хороший. Тебе ведь завтра утром в аэропорт. Перед домом легкие объятья, аккуратное касание щеки, ласковый, ободряющий взгляд. – Я все время на связи. Беспокоить тебя не буду, но всегда готов ответить на твои звонки. И жду их. Очень. *** Две недели проходит с того момента. И вот Чимин, который вернулся в Пусан три часа назад, сидит недалеко от школы, ждет Юнги. У того последний урок скоро закончится, и альфа написал омеге в Kakao, что соскучился ужасно и сам не может дождаться момента, когда увидит лучшего друга. И поздравит его. Чимин, кажется, превзошел на Олимпиаде самого себя. Совершил невозможное. И это невозможное – золотая медаль победителя – лежит сейчас в маленьком футляре, который омега в руках сжимает. И почему-то Чимину кажется, что и свое будущее он в руках держит надежно и крепко. Он обо всем расскажет сейчас Юнги. О том, что каждую минуту без него тоскует, ждет каждой встречи. Как непередаваемо счастлив, когда альфа рядом. И про ленту фиолетовую спасительную скажет тоже, и про самый свой любимый запах – хенов, что спас его от ужасной боли первой течки. Он расскажет, что Юнги – самый замечательный для него. Он расскажет, что влюблен. Кажется... – Чимина! – лучший голос во Вселенной Омегаверса звучит вдалеке. И Чимин вскакивает, летит навстречу, лучась счастьем, сияя улыбкой. В объятья, в руки раскрытые, к груди, к шее, где живет прекрасная сладкая горечь цветка. – Мой умница! Поздравляю, горжусь тобой, дружище, – чудесно-бархатно, приятно хрипотцой царапая внутри сердце, душу. – Я так скучал, хен! Мне так много надо рассказать тебе. Сказать что-то важное. – Ты расскажешь, мой хороший, все расскажешь. Только прежде дай мне минутку. Хочу познакомить тебя кое с кем. – Познакомить? – омега нехотя отстраняется, смотрит растерянно. А альфа поворачивается, кивает кому-то. Он. Немного выше Юнги, крепкий, но стройный. Глаза голубые, белая кожа и окрашенные в светлое, красивой шапочкой уложенные волосы, густые, сияющие. И улыбка снежно-белая, идеальная. Никаких кривых зубов! Очень хорош собой. Несмотря на сбитую фигуру, ступает изящно, даже невесомо, кажется. Подходит к Юнги и его ладони своими обхватывает. И Юнги переплетает прекрасные длинные пальцы с пальцами этого парня. И прижимает его к себе на мгновения. И тут же аромат миндального цветка усиливается. И смешивается с другим, гордым, прекрасным. Но, едва вспыхнув, оба запаха и гаснут мгновенно. – Чимина, хороший мой, познакомься: это Го Ван, новый ученик нашего класса и мой парень. Ван тут же протягивает омеге руку, улыбается искренне, мило, дружелюбно. А Чимин? Мир вокруг него рушится, погружается в кромешный мрак, земля из-под ног уходит. Он улыбается жалко, криво, кивает и лепечет едва слышно, стараясь сдержать слезы-молнии на глазах и в голосе: – Я... Пак Чимин. Мы с Юнги друзья. Просто... друзья... И совсем неслышно, и с таким отчаяньем, что и камни бы содрогнулись: – Ты же говорил, Юнги, что невысоких и хрупких предпочитаешь… Невысоких и хрупких. Ну, да все равно уже теперь. Все равно… И в висках пульсирует, ломая, предавая настоящее и будущее, это вот «друзья», лучше которого еще недавно не было и, казалось, быть не могло. А сейчас это все, что остается. И то ненадолго. Это все, кажется... Но ведь и не было ничего, кроме дружбы. Настоящей, крепкой. Да и она не делась никуда, просто прежнюю ценность свою потеряла, когда Чимин осознал, что это не дружба уже, а что-то большее. Бесполезно большее. И когда этот красивый омега сжал руку Юнги в своей, и хен ответил, там, между ладоней двоих, оказалось почему-то сердце Чимина. И его сдавили невольно, случайно. Чужой, не ему предназначенной нежностью. И нежность резала подобно острому ножу, скальпелю хирурга, лезвию бритвы. И всякая эмоциональная и физическая боль, что была прежде, казалась незначительной и несерьезной. Но Чимин потом будет умирать, когда один останется, когда не увидит никто. И у него единственная радость все-таки есть, крохотная, как бисеринка из хвоста Феникса. Возможно, сомнительная, но он и такой сейчас счастлив: Чимин не успел сказать хену о своих чувствах. И теперь ни он сам, ни Юнги не будут мучиться от неловкости. И жалеть омегу-неудачника альфа не будет. Сама мысль о жалости невыносима и отвратительна. Чимин даже кулачки сжимает, думая об этом. А еще пытается понять: как он будет теперь находиться рядом с Юнги? Другом, который стал его возлюбленным. И в другого влюбился. А может, у них несерьезно все? Этого парня две недели назад и в помине еще не было. – Чимин. Чим-и-ин. Чимина-а-а, – голос Юнги выводит из размышлений. В новую реальность. Где рядом с его хеном стоит теперь, в объятьях его хена, чужой омега. И Чимин стоит рядом. И вместе с тем почему-то так далеко, что не привычным мягким прикосновением к плечу, не ласковым касанием подушечками пальцев омежьей щеки привлекает внимание донсена Юнги, а одним лишь голосом. Теплым, с улыбкой. Чимин обожает голос хена, но сейчас он – хлыст, что бьет больно, указывает Паку его новое место. И чужой голос, приятный, спокойный, уверенный. Быть может, самую малость, чуточку только свысока: – Чимин… Да ведь так и есть, свысока. Ван на полголовы выше Юнги, Чимина же и того больше. Омеге очень хочется заткнуть уши, убежать. Но из последних сил – улыбку на лицо, по глазам, что застилает пелена слез, – мгновенно пальцами. – Юнги говорил, что ты выиграл Азиатскую олимпиаду по химии. – Не совсем так. Золотые медали в разных номинациях завоевали несколько участников. – Но от Южной Кореи ты ведь один? – Чимин кивает. – А еще Чимин единственный омега среди победителей, я на сайте олимпиады посмотрел, – Юнги отстраняется от своего спутника и обнимает донсена снова. И Чимину кажется, что это последние объятья, последние прикосновения. Он не железный, он несчастный. И свои несчастья всегда мог выплакать на груди у Юнги. И ему плевать сейчас на все. Он обнимает. Он руками, как за соломинку. Он маленькие пальчики переплетает с отчаянной силой на спине Юнги. Прижимается к его груди крепко. И замирает. А Юнги отстраняет и отстраняется. Высвобождается. Мягко, но настойчиво. И отступает к своему омеге, но не касается Вана теперь. А тот к Паку обращается: – Чимин, я сегодня утром поговорил с отцом, рассказал о тебе, твоих успехах. Он очень хочет опубликовать интервью с тобой в «TeenAge+», а твою фотографию разместить на обложке журнала. – Обо мне? Со своим отцом? Но ведь мы же с тобой незнакомы? С ним... – Чимин из последних сил собирается, спрашивает ровно, спокойно, а потом внимательно присматривается к омеге, вспоминает его имя и слова Юнги о новом, особенном каком-то ученике. Го Ван, конечно же! Модель-тинэйджер, участник показов модной одежды для омег-подростков и молодежи, а еще, несмотря на юный возраст, создатель собственной капсульной коллекции одежды для тинэйджеров. Вдобавок у него свой канал на Ютюбе есть, где Го юным омегам рассказывает о последних тенденциях и стилях молодежной моды. А вот то, что его отец – владелец одного из популярных молодежных «глянцев» Кореи, Чимин не знал. Хотя и покупал этот яркий, привлекательный, с интересным наполнением журнал не раз. И там, в самом деле, есть рубрика, героями которой становятся талантливые молодые люди, чем-то значимым проявившие себя в Корее и за ее пределами. Художники, артисты, музыканты, перспективные студенты, молодые ученые. – Чимин, когда стало известно, что ты взял «золото» интеллектуальной олимпиады, Юнги так радовался, только что не танцевал. Вообще, он рассказал мне о тебе и вашей многолетней дружбе едва ли не на следующий день после того, как на свидание пригласил. В эту вашу пекарню, где изумительные морковные торты и трюфели бомбические. И это еще один удар. Юнги повел своего омегу в их с Чимином любимую кондитерскую. Чудесное уютное местечко, которое нашел однажды младший. Для себя и хена. И двое столько времени провели здесь вместе. Болтали, смеялись, вспоминали хорошее, переживали плохое. А потом в это, едва ли не сакральное для Чимина место, хен пришел с Го. Так пусть еще больнее, еще горше будет Чимину. Омеге вообще хочется узнать, когда он достигнет абсолютного полюса душевной боли. И с обреченным каким-то спокойствием он отвечает себе: когда дружба Юнги и Чимина ненужным, никчемным, раздражающим довеском станет в отношениях Юнги и Вана. – Ван-щи… – Ты можешь обращаться ко мне хен, Чимин. – Ван-щи, – упрямо, с неискренне-искренним простодушием, с улыбкой-струной, – а вы с Юнги-хеном в пекарне сидели, наверное, за самым дальним столиком, в нише у окна с видом на маленький садик? – Именно так, Чимин. Омегина улыбка-струна рвется, превращается в болезненный оскал: – Отличное место, Ван-щи, правда же, – и беззвучно. – Было. Чимину кажется, он едва ли сможет когда-то еще переступить порог этой пекарни. И сесть за этот столик, где впервые в жизни две недели назад набрался смелости и намеренно положил свою маленькую руку на пальцы хеновой, пока Юнги равнодушно-рассеянно констатировал, что к ним в новом учебном году придет еще один одноклассник. И вот он пришел, и вновь сжимает руку хена, и на Пака смотрит дружелюбно. – Так что же, Чимин, ты согласен на это интервью? Расскажешь о том, как и почему начал увлекаться химией, об олимпиаде и будущей профессии, о себе, своих друзьях… – Нет, спасибо, я не уверен, что хочу этого. Не хочу. – Чимин, дружище, да почему? – Юнги смотрит удивленно. – Тебе еще шестнадцати не исполнилось, а ты победитель такого престижного конкурса. Да твой рассказ мотивом станет для кого-то, придаст веры в себя, упорства, поможет стремиться к большему. К тому, что вообще недостижимым кажется. – Мне для этого не надо было читать интервью с кем-то, – опускает голову. Ван и Юнги переглядываются, Мин огорченно хмурится, Го закусывает губы: – Чимина, пожалуйста, – хен подходит, смотрит ласково, улыбается. – Мы уверены были с Ваном, что ты не откажешься. У его отца к тому же неприятность случилась. Продюсеры k-pop айдола, с которым должны были состояться интервью и фотосессия, накануне без объяснения причин отказались от сотрудничества с журналом. И господин Го, и главный редактор «TeenAge+» господин Ри просто в шоке были. Ведь номер оставался без обложки и заглавной статьи. Но, узнав о тебе, таком талантливом, перспективном, умном, Го-щи очень обрадовался. У тебя же День рождения тринадцатого октября. Это и тебе отличный подарок. – Мне не нужен такой подарок. И интервью не нужно. – Чимина, я очень прошу тебя, – альфа маленькие дрожащие ладони берет в свои, сжимает нежно и так же смотрит. И у Чимина, который хотел немедленно вырвать касавшиеся чужих ладоней любимые пальцы, сейчас на это нет сил. Он смотрит, заломив горестно брови, с тоской смертной в глазах на альфу. Но Юнги так счастлив сейчас, а потому слеп. Две недели назад всю обиду и боль разглядел бы сразу. Но это в другом каком-то измерении было. – Давай так, Чимина: считай, что это моя просьба, нет, даже мольба к тебе, – Юнги ладони и пальцы рук тесно, словно в молитве, сводит, но смотрит при этом невыносимо уморительно. – А я взамен выполню твое желание. Вот прям любое. – Довольно опрометчиво с твоей стороны, хен, давать такое обещание. Не находишь? – Чимин криво улыбается и тут же голову опускает, вытирает глаза, из которых упрямо бегут слезы-предательницы. – Чимини, дружище, я слишком хорошо знаю тебя, чтобы ожидать чего-то… – смеется искренне, – …неприличного. А Чимин думает о том, что теплое, всегда ласкавшее слух и об особой близости Юнги и донсена говорящее слово «дружище» сейчас невыносимо звучит в устах старшего. И еще омега задается вопросом: возненавидел бы он это слово так же, как сейчас, если бы Юнги просто отверг Чимина как своего парня, как влюбленного в него омегу, оставаясь по-прежнему одиноким? – Ну, так что же, Чимин? Ты согласен? Ты очень выручишь господина Го, и Вана. И меня. Нас выручишь. Откуда взялось это «нас»? За что оно Чимину? Нас – это всегда были он и Юнги. Так причем тут этот омега, что касается пальцами так интимно, безо всякого стеснения шеи хена. Они ведь две недели знакомы только. А Чимину девять лет понадобилось, чтобы осознанно накрыть ладонь Юнги своей. Может, ему не надо было ждать поездки в Японию? Сразу признаться. Какой же он идиот! Как, с чего ему в голову пришло, что хен дождется его шестнадцатилетия, встречаться предложит? Хватит думать об этом сейчас. У него впереди столько одиноких вечеров, ночей бессонных. Достаточно времени, чтобы задавать себе тысячи дурацких вопросов и самому отвечать на них, и мучить себя бессмысленным «а если бы». Чимин знал, что у него после разговора с хеном, после признания в любом случае новый период в жизни начнется. С того, что альфа прижмет к себе крепко, назовет не другом уже, но своим омегой. Что же, новый период, в самом деле, наступил. Только в нем он третий лишний, пятая нога, ненужное приложение. Нет! Он друг. Он по-прежнему «маленький донсен, самый славный, самый чудесный, самый милый». И пока Юнги помнит об этом, пока Чимин нужен ему как друг, омега будет существовать рядом хотя бы в этом статусе. А потом? Чимин ведь сам сказал, что уйдет, когда придет время, сам пожелал хену красивого омегу. Пак смеется тихо-горько, а потом громче, сильнее, отчаяннее. Голову назад запрокидывает, обнимая себя ладонями, жалея. – Чимин! Тревога в голосе Юнги, как ледяной, но спасительный душ. Замораживает все вообще эмоции, и плохие, и… А хороших и нет сейчас. Чимин строг, собран, сдержан, серьезен: – Юнги-хен, Ван-щи, я согласен на интервью. Только, пожалуйста, хен, впредь не решай за меня больше ничего. Даже с самыми добрыми намерениями. – Спасибо, Чимин, – Юнги вначале Вану улыбается, потом другу. – А сейчас пойдем в нашу пекарню? Покажешь свою медаль, и я двух прекрасных омег угощу чем-нибудь сладеньким. – Сладкий мой, – нежно подхватывает Ван, сжимая руку альфы, бросая благодарный взгляд на омегу, констатируя безмолвно и, по-возможности, беспристрастно: «Красивый мальчик. Очень. Эти милые серые глаза в обрамлении черных длинных  ресниц, и нос аккуратный, который нисколько не портит крохотная горбинка. И острая, идеально-четкая линия челюсти. И густо-волнистые, черные очень, удлиненные волосы, что, на простой прямой пробор разделенные, спадают по обе стороны лица, оттеняя чуть смугловатую кожу. Нежную, чистую, не тронутую угрями, прыщами и прочими подобными неприятностями. И эти маленькие руки, и стройная фигура. Юнги не говорил, до чего хорош собой его друг. Что умный, веселый, добрый, искренний рассказывал только. А тут, гляди-ка, минимум фотомодель. Фотомодель-мини. Надо бы его познакомить быстрее с кем-то из своих друзей. Было бы спокойнее, когда б сердечко этого симпатичного мальчика билось в ритме имени какого-нибудь альфы. И не того, что пальцы Вана сжимает нежно. А ведь, кажется, Чимин... Впрочем, нет. Беспокоиться не стоит. Столько лет эти двое дружат, и могли бы замутить что-то за рамками френдзоны. Омеге, правда, еще и шестнадцати нет… Да если бы Юнги рассчитывал на большее, подождал бы. Сколько тут осталось-то. Но ведь начался же у них с Ваном роман. Нежный, но и не без приятного уже огонька. А то ли еще будет. К тому же мутить с тем, кого знаешь как облупленного?.. Ничего нового, ничего интересного. Поступки, реакции, слова, действия – все предсказуемо, ожидаемо, до мелочей изучено. Для дружбы это хорошо, конечно. А вот для романтики… Ну, нет, конечно. И если Юнги-красавчик до сих пор не разглядел в этом омеге Омегу, то не стоит и опасаться, что альфа променяет Вана на донсена. Эта мысль успокаивает, и Го улыбается искренне, смотрит на Чимина с мягкой, доброжелательной улыбкой и тщательно скрываемым чувством превосходства: маленький омега не конкурент ему. А когда Ван привяжет к себе Юнги крепче, влюбит больше, дышать и жить собой заставит, альфа и от этой дружбы откажется сам. Перерастет ее. Да и Чимину она зачем? Ему не друг нужен, а симпатичный альфа рядом. Заботливый. Умелый. Альфа. Который этому цветочку как можно быстрее обеспечит хороший уход и полив необходимый. И соответствующие впрыскивания... для этой прелестной попки. Ван всматривается теперь осторожно в лицо омеги, а тот будто чувствует это, смотрит на Го, взгляды обоих пересекаются, и Чимин опускает голову, ладонью проводит по губам и ноздрям, всхлипывает коротко, тихо. «Тц-тц-тц! Да это слезы в глазах. Неужели, я прав все-таки? И это только в одни ворота дружба?» – Чимин, все в порядке? Точно? – Ван подходит, а Чимин делает шаг назад – тончайший, едва слышный изысканный аромат розы ласкает невольно обоняние омеги. А ласковый голос, искренний участливый взгляд только усиливают боль. И раздражение. Чимину ничего не надо от этого омеги. Пусть вернет ему хена и катится ко всем чертям со своими розами, участием и сочувствием. – Все в порядке, Ван-щи... – Я надеюсь, ты сможешь все-таки называть меня когда-то хен. И мы сможем подружиться тоже. Как вы с Юнги. А хочешь, – улыбается, в голос напускает заговорщицких ноток, – будем иногда дружить против Юнги? Мы же омеги все-таки. Чимин головой качает отрицательно. – Заговорщики, пойдем в пекарню, а то все булки разберут. И да, Чимина, покажи, наконец, свою мед… Входящий на мобильнике младшего прерывает просьбу Юнги. Папа. И, наверное, никогда еще Чимин так не радовался звонку от него. Он кивает своим спутникам, в сторону отходит, больше не может сдержать слезы: – Да, пап… – Сынок... Все в порядке? Ты плачешь? – спрашивает с тревогой. – Все нормально, – всхлипывает, – просто аллергия. Тут Перец у ног вертится, ты же сам знаешь, что я иногда от шерсти животных на ровном месте чихать начинаю. Папа успокаивается. – Мне твой классный руководитель звонил, просил поздравить и передать, что завтра ты можешь в школу не идти. Отдохни немного, наберись сил. Но ты, как понимаю, уже рядом с ней. И с Юнги, наверное? – Точно… – старается разбавить слезы улыбкой. – Моя умница. Общайтесь, отдыхайте. Но все-таки допоздна не задерживайся. Юнги привет. Чимин вытирает глаза, идет к альфе и Вану, которые переговариваются о чем-то, головы склонив друг к другу. – Пойдем, Чимина? – Извини, хен, и вы, Ван-щи, извините, – Чимин говорит торопливо, – не получится. Папа попросил вернуться как можно быстрее. Дед и дедушка заедут поздравить меня сейчас. Поэтому в другой раз, ладно. И вот. Чимин покопался в своем маленьком рюкзаке, достал оттуда огромную шоколадку. На теплого нежно-кофейного цвета обертке – рисунок прекрасной алой гвоздики. – Это молочный шоколад, – улыбнулся, дернул плечами, переведя глаза на Вана, сказал с извиняющей интонацией, – я не знал, хен… Если бы знал, то поискал бы шоколад, на котором изображена роза. Го засиял глазами, щеки покрылись легкой розовой дымкой смущения: – Чимин, мне так приятно... – Дружище, неважно, что изображено, – «Мне было важно, очень важно, хен». – …просто спасибо огромное за подарок. Давай мы проведем тебя, а шоколадку все вместе попробуем. Завтра, например, на большой перемене. – Нет, хен, провожать меня точно не надо, я сам долечу быстренько. Шоколада я привез много, так что угощайтесь вдвоем. А завтра меня в школе не будет. Но можно после уроков встретиться. Юнги вздохнул огорченно: – Я не смогу после – подготовка к олимпиаде. Хотя, знаешь, вечером получится. – Юнги, мы в кино ведь собрались вечером, и билеты уже куплены, – мягко напоминает Ван, а Чимин улыбается во весь рот. Ему, правда, отчаянно-смешно вдруг делается. От всей этой чудовищной новой реальности, которая, как снежная лавина, накрыла. Неожиданно, жестко, без возможности все вернуть назад. В гору только живое существо идти может. И то не всякое. Чимин не может сейчас. Да и без толку. – Какие проблемы, увидимся еще, не потеряемся точно, – кивает и уходит торопливо. Он бы бегом хотел, стремглав, на запредельных скоростях. Но хватает на торопливо только. «Больно, больно, больно… Как же мне больно, хен…» Юнги глядит вслед омеге, растерянно вертит в руках шоколадку. У него на душе так муторно, так тоскливо делается. Переводит на Вана огорченный взгляд: – Я должен был хотя бы провести… Ведь мне не показалось, он ушел расстроенный очень. Разве сравнить, каким был в момент встречи и сейчас. Ван подходит, касается щеки нежно: – Юнги, ты, в самом деле, не понимаешь, что так огорчило твоего очаровательного донсена? Альфа осторожно отводит пальцы Вана: – Это из-за нас с тобой? Омега кивает: – Его чувства понять проще простого, Юнги. И они уважения достойны. И терпения, и  мягкости. Вы столько лет дружили, общались… – Да ведь и не поменяется ничего! Что помешает и дальше… Брови омеги уходят на мгновение вверх, он морщится досадливо, но тут же берет себя в руки. – Конечно, не помешает. Но Чимину в самом деле необходимо время, чтобы привыкнуть к новой ситуации. Ко мне. Я ведь тоже, пусть и невольно, виноват в том, что ему некомфортно сейчас, – вздыхает тяжело. Юнги сдержанно улыбается, привлекает к себе: – Мне важно это слышать. Мне очень ценно, что тебе небезразличны чувства Чимина. Потом что мне он небезразличен. Очень. Он один из самых важных людей в моей жизни. И то, что омега ушел вот так... Нельзя было его отпускать. Давай возьмем еще один билет в кино для Чимина. – Юнги, – Ван потирается нежно о щеку альфы. – Завтра сходим вдвоем, а в следующий раз я сам возьму три билета. Мин задумывается на мгновение, неуверенно кивает: – Ладно. А сейчас давай в кондитерскую. И шоколадку попробуем. Красивая какая гвоздика. Интересно, почему именно она, а не цветок миндаля, например? – вздыхает Юнги. – Ну, я вообще редко встречаю его изображение. Эксклюзивный цветок. Да и парень мой такой же. С удивительной кожей, сияющей, как миндальные лепестки. И такой же красивый. И чувственный. И нежный. Юнги обнимает, вздыхает, думает: все, что сказал сейчас о чувствах Чимина Ван, правильно. «Слишком правильно», – вспышкой внутри проносится и к ногам пеплом падает. И тонко нудно болезненно ноет внутри… И голос Чимина надтреснутым хрусталем звучит в ушах: «Больно, больно, больно… Как же мне больно, хен…»   *** Парк вдоль набережной Нактонгана. Будний день, и потому здесь совсем немноголюдно. Чимин с дорожки свернул, ушел вглубь. Он этот путь с закрытыми глазами найдет. Только по нему они всегда вместе с хеном шли. Но нет ведь ничего бесконечного. И вот омега один. Их с Юнги любимая липа. Омега тяжело присаживается на траву под ней, захватывает и перебирает в пальцах упавшие на землю еще зеленые, но с желтыми прожилками – поцелуйчиками осени – листья. Голову – на прижатые к груди колени. Давит жгучие потоки слез, которые все равно в отчаянное рыдание перетекают. Ему искренне кажется – жизнь закончена. Он знает, что сон принес бы облегчение, хотя бы на часы из действительности вырубив. И сон поэтому надолго теперь станет его спасением. Единственной радостью. Но потом ведь просыпаться придется. И жить, как раньше. Вставать, идти в школу, учиться, готовиться к будущему поступлению. И видеть хена. И с хеном рядом красивого омегу. И быть с этими двумя. И надеяться, что иногда можно будет урвать минутки общения только вдвоем. И, может, погулять только с одним хеном. И посидеть над заковыристыми химическими-биологическими задачками? Чтобы потом еще острее ощутить – один. Чимин скулит, воет: – Сам, я всего наобещал себе сам. Ни Юнги, ни Ван не виноваты в этом…» Он теряет счет времени, выбивается из сил. В какой-то момент слез просто не остается. Внутри становится остро, пронзительно, девственно чисто. И одна никчемная, или спасительная, фраза выползает из подкорки: время лечит все. Так говорит папа, и омеге придется теперь убедиться в этом самому. Телефонный звонок прерывает размышления. Юнги. «Хен всегда звонит или оказывается рядом, когда надо». Эти глаголы Чимин отчаянно хочет поставить в прошедшее время и там же, в прошлом, как можно быстрее оставить. И смириться с тем, что иначе невозможно. Это будет непросто. Но ведь когда-то надо начинать. Да, многое придется начинать иначе. Омега смотрит на экран, на фотографию улыбающегося Юнги и впервые за все годы их дружбы сбрасывает звонок. В наступающих сентябрьских сумерках медленно, тяжело бредет домой…