Фениксы

В выходные омега не отвечает на звонки Юнги и сам не звонит. А в понедельник… – Хен, ты мой истинный друг, друг-соул, – всхлипывает, размазывая одной рукой по лицу капельки крови, текущие из носа, другой прижимая к себе жалобно мяукающего умеренно-пушистого трехцветного уличного кота. Перец на территории школы проживает, часто ночует в домике секьюрити, пользуется неизменным покровительством Чимина и других сердобольных учеников. Меняет свои чудесные мурчащие песенки и ласковые шерстяные поглаживания ног и рук мальчишек-школьников на колбаску и сосиски из их ланч-боксов. Его любят, не обижают, и кот поэтому непростительно доверчив. Вот и поплатился. Юнги тянется в рюкзак за влажными салфетками. – Чимин, ну, какого хрена ты полез к Ёнсаму и Хвану сам?! Меня не мог дождаться? Позвонить не мог? – ворчит, промокая осторожно глаза, нос и щеки омеги, а потом свои, до крови сбитые костяшки, которые после недавней стычки с Кегваном только заживать начали. И вот опять пострадали. – Они Перца поймали и сигареты о его шерстку пытались тушить, – Чимин вновь начинает реветь, кот же в унисон с омегой теперь надрывно-горестно мяучит. – А я как раз мимо проходил… «Счастье, что и я мимо. К контрольной по анатомии готовился до утра, так что корейский проспал». В который раз Юнги оказывается рядом с младшим, когда Чимину очень надо это. Вот как сейчас, когда два полудурка-старшеклассника решили не только над котом, но и его мелким защитником поиздеваться. А Чимин губы кривит, голос дрожит, срывается: – Да и как я мог тебе позвонить?.. После того… Хен, прости, пожалуйста, что нагрубил два дня назад. Сам не знаю, что на меня нашло. Как представил, что общаться с тобой не смогу… Конечно, ты все правильно сказал. И я тоже… Я подумал… Я тоже уйду, если… Когда… Мы же друзья, лучшие друзья. И ты, конечно, имеешь право на личную жизнь… И на красивого омегу. Пусть у тебя будет самый красивый омега… – руки прижимает к груди, кадык дергается, из глаз в который раз льются слезы. А потом ойкает тихонько, приложив ладонь к животу. Юнги же вновь ощущает неяркий аромат дыни. – Чимина, все хорошо. Забыли. Проехали. Простил, конечно. Мы позже поговорим о нашей личной жизни, ладно? – смеется тихонько, обнимает осторожно. – Ты нормально себя чувствуешь? Юнги спросил с легким беспокойством, омега же, помедлив, кивнул. Потом аккуратно опустил на землю Перца, у которого шерсть пострадала в нескольких местах, но кожа, к счастью, нет. Альфа в качестве моральной компенсации отдал коту несколько кусочков отварной говядины из своего ланч-бокса, Перец заурчал и немедленно принялся заедать стресс. Парни отправились в школу, и весь короткий путь до нее Чимин отставал на пару шагов, шел, чуть согнувшись. – Дружище, ты точно в порядке? – Юнги мягко взял за подбородок подошедшего к нему омегу, заглянул в глаза. Тот молчаливым кивком ответил на вопрос старшего. – Тогда увидимся скоро. Юнги отправился в бассейн, Пак на историю: плавание в его расписании было следующим. *** У Чимина всю историю по-прежнему ощутимо потягивало низ живота, и он подумывал уже попросить у инструктора по плаванию разрешение пропустить занятие. Но к концу урока все пришло в норму. Пока одноклассники Чимина внимательно слушали наставления педагога, омега, который плавал превосходно, на все инструкции забивал болт. Он как раз размышлял над тем, чтобы набраться смелости и порасспросить Юнги подробнее о его однокласснике Гесане. Этот альфа ему, кажется… Нет, точно!.. Точно?.. Нравился?.. Пак вздохнул. Манеры у Гесана, во всяком случае, были что надо: он всегда придерживал перед Чимином дверь на входе в школу. Похвалил недавно новые черные кроссовки омеги и отметил его хороший вкус. В буфете на прошлой неделе добавил Паку несколько вон, которых тому не хватило на булочку. К тому же Гесан, как и Чимин, любил и знал химию, и на городскую ученическую конференцию их не так давно от школы отправили вместе. И альфа все многочисленные демонстрационные материалы и необходимые приспособления и туда, и обратно добровольно тащил на себе, отказываясь от предлагаемой омегой помощи. Чимин, признаться, удивлялся собственным мыслям и желаниям. У него губа еще не вполне зажила после неудачного свидания, и вот опять его в любовную степь понесло! Тем не менее. Он вздохнул глубоко, томно, ощущая фантомные прикосновения альфийских уст к своей шее. Запрокинул резко голову назад и имя сорвалось-слетело невольно с губ. Не то. И не того альфы: – Юнги-и-и… И тут же низ живота налился приятной тяжестью, на смену которой мгновенно пришла острая, резкая боль. Чимин успел ощутить еще невесть откуда взявшийся яркий дынный аромат и почувствовал, как влажно стало вдруг в плавательных шортах. А потом все погрузилось в темноту. *** Юнги, у которого занятия по плаванию как раз закончились, вышел из душа. Не обнаружив в раздевалке полотенце, решил, что оставил его, скорее всего, на скамье в бассейне. Сердясь на собственную забывчивость, нацепил плавки и зашел в тот момент, когда Пак как-то уж очень неуклюже соскользнул с кафельной кромки у бортика, сразу уходя под воду, и назад не торопился. – Чимин! – альфа заорал, завопил с нескрываемым, неконтролируемым страхом и, долетев за секунды до водной чаши, кинулся следом за другом. *** Чимин пришел в себя, когда Юнги, тихонько-тревожно порыкивая и носом втягивая остро-сладкий дынный аромат, на руках тащил омегу в кабинет врача под испуганный рокот семенившего следом инструктора. Пак открыл на мгновенье глаза и тут же вновь опустил веки. Не потому, что плохо было. Напротив – слишком хорошо. И – слава Небу: тело было укрыто большим махровым полотенцем Юнги, пропитанным ароматом альфы. Приятным, сладковатым, с легкой горчинкой цветком миндаля. И – насмешка Неба: да, омега был укрыт полотенцем друга, но понимал это лишь погруженным в густую дымку разумом. А тело – предавало, ничего не знало и знать не желало о дружбе. Оно впервые ликовало. Охотно, с благодарностью и желанием, отвечало своим наливавшимся яркой сладостью ароматом аромату альфы, силе и крепости его рук, что прижимали обнаженного почти омегу к теплой, тоже лишенной одежды груди Юнги. Плотно сведенные омежьи бедра при каждом пружинящем быстром шаге альфы создавали приятное трение. И омежий член твердел во влажных плавательных шортах, и капли, что выходили из нутра, щекотали и возбуждали ставшее непривычно, невыносимо чувствительным пульсирующее кольцо. И мягкие соски превращались в твердые жемчужины, наливались болезненно-приятным возбуждением. Юнги нес на руках Чимина. Лучший друг – лучшего друга. А тело донсена издевалось, дразнило. Кричало: «Нет лучших друзей. Нет Юнги. Нет Чимина. Есть омега, который хочет альфу. Хочет, чтобы не мягкое полотенце, а крепкое тело накрыло, прижалось к его телу. Чтобы легкие укусы ощущались на пухлых губах, а напористые, давящие, требовательные движения языка во рту, а потом на чувствительной коже шеи. Чтобы ладони ласкали навершия сосков, а пальцы сжимали их ощутимо, до приятной, будоражаще-покалывающей боли. Чтобы руки гладили с нажимом спину и грудь, нежной кожи бедер внутри касались невесомо, дразняще. И эти прикосновения особым током отдавались в паху, требуя вертикальных быстрых однообразных движений полусжатыми пальцами, и в глубине, нуждающейся в наполненности и остро-сладких толчках-проникновениях тугой тяжелой плоти. Нет Юнги. Нет Чимина. Только альфа и омега. Чимин открывает подернутые не желанием, но похотью глаза, изгибается на руках Юнги, рукой под полотенцем без стеснения водит по паху, голову запрокидывает еще больше. Тело подергивается, сладкий аромат источая, бедра толкаются вверх, и с полуоткрытых губ хриплым, рваным шепотом. Как в бреду, но сладко-сладко: – Хочу… Хочу тебя, альфа… Возьми… Меня… Юнги-и-и… Оргазм, первый, мощный, накрывает, выкручивает тело, сознание же мгновенно погружает в сон. Спокойный. Глубокий. *** – Юнги, кладите омегу на кушетку, – школьный врач помогает удобнее устроить Чимина, осматривает бегло, удовлетворенно кивает. – Господин До, – обращается к инструктору, – возвращайтесь в бассейн. С омегой все в порядке, обычная физиология, не беспокойтесь. А вот другие ученики, определенно, требуют вашего внимания. Молодой инструктор благодарит многословно и врача, и старшеклассника, выходит из кабинета. А доктор взгляд переводит на альфу, понимающе кивает. Мин, положив Чимина, тотчас вполоборота стал к врачу, так и сейчас продолжает стоять. Вытирает пот со лба и переносицы, мелко подрагивает телом. Внизу, под влажными плавками, отлично очерчены контуры не спавшего возбуждения. Доктор снимает свой халат, набрасывает на плечи альфы, щеки которого заливает яркий румянец. И хриплое, смущенное, глухое «извините» срывается с искусанных губ. Врач похлопывает ободряюще по плечу Мина, говорит спокойно: – Юнги, ваше смущение понятно, но извиняться незачем и не за что. У омеги, как я понимаю, неожиданно началась первая течка, а вы оказались рядом, – альфа кивает, опуская голову. – За рамки этого кабинета, уверяю вас, не выйдет ничего. А ваша реакция говорит о том, что вы нормальный здоровый альфа. Кроме того, мой будущий коллега, насколько я знаю. Юнги делает несколько глубоких вдохов. Приходит в себя, запахивает плотнее белый халат. – Верно, собираюсь поступать на медицинский факультет Сеульского национального университета. Врач улыбается: – Халат, кстати, отлично на вас смотрится. А специализация? Уже решили? – Хирург. Возможно, хирург-омеголог. Как дед. – О, вот уж тем более не стоит смущаться, – серьезно говорит врач. – Тем не менее, сейчас я попрошу вас оставить меня наедине с Чимином. Альфа, даже хороший друг, не самая подходящая компания для омеги, у которого началась течка. Тем более, первая. Но Чимин сегодня же начнет принимать блокаторы, и уже через день-два вы сможете, как и прежде, нормально общаться. Альфа кивнул, направляясь к двери, когда врач обратился к нему: – Юнги, заберите полотенце, а халат принесете завтра, чтобы не пересекаться сегодня с Чимином. Мин вернулся, выполняя просьбу, укрыл донсена легким пледом, который подал доктор. Сладость дыни вновь столкнулась, смешалась с горько-сладким миндалем, Чимин ноздрями дернул, улыбнулся во сне, прошелестел тихонько: – Юнги-и-и… И снова засопел едва слышно. Мин вышел за дверь. Вжался горячим телом в холодную гладкую стену. Закрыл глаза, чтобы не видеть – бесполезно. Бессмысленно, когда картинка впечатана в память, мозг, сетчатку. В каждую клетку. И тяжесть тела омеги снова ощущается на руках так явственно, что альфа невольно напрягает мышцы плеч и предплечий. И горячка чиминова возбуждения затекает под кожу, вновь будоража кровь, накаляя собственную плоть. Его маленький Чимин, который минуты назад так откровенно-бесстыже ласкал себя в сладком полузабытьи взросления. Альфа зло, раздраженно морщится, скалится, дергает плечами, чтобы теперь уже от других воспоминаний освободиться. Будто, так можно освободиться. Юнги думал, что давно уже справился, а они затаились и невидимками сидели на подкорке, ожидая своего часа. Он хочет забыть, как губами касался маленьких пальцев, снимая с них сладость. Не крема, не торта, но самого тела донсена. И как тяжело было остановиться, и как далеко он, наверное, зашел бы, когда б сам Чимин, ничего не подозревающий об истинных желаниях хена, не отстранился, отправляясь за рюкзаком. – Блядство! Хватит! Хватит! – раздраженно, виски сжимая изо всех сил. Нет никакого омеги Чимина для Юнги. Нет никакого альфы Юнги для Чимина. Просто тогда у старшего был гон. Сейчас у донсена течка. И врач ведь сказал, слов не подбирая, что недавний минов стояк – обычная, нормальная реакция на омегу в особом положении. И такая же у Юнги была два дня назад в клубе рядом с другим, тоже течным, парнем. И Мин хотел его, еще как хотел. И душу бы всю из него вытрахал, и оргазмов для себя по-максимуму, если бы не звонок Чимина. Вспоминал Юнги хоть ненадолго о донсене, отрываясь в клубе, желая, едва возможность подвернулась, вставить по самые яйца другому омеге? Ни разу! И совесть его не мучила. Почему? До проще простого ответить: Чимин и Юнги – лучшие друзья много лет. Нет, не может быть и не будет никогда ничего важнее этого! То, что ощущал Юнги к омеге тогда, после школьного новогоднего спектакля, и сейчас, можно было бы назвать кощунством. Но, к счастью, это всего лишь обычная физиология. Гонный альфа хотел тогда омегу. Течный омега хотел сейчас альфу. Только бы Чимин не вспомнил, как ласкал себя в полузабытьи на руках Юнги, как стонал от удовольствия, как кончал с именем лучшего друга на устах. Это ведь одни долбанные инстинкты. Юнги ли не знать, как бессильны перед ними порой и тело, и разум! Альфа пойдет в ночной клуб в ближайшие выходные. И теперь уже своего не упустит. Найдет, подцепит, а если не получится, то снимет за деньги. И себе докажет. Что? «Что Чимин – просто друг, друг, друг…» Он влетает в пустую раздевалку, скидывает торопливо белый недлинный халат и плавки. Замирает, глядя в огромное зеркало. Среднего роста, умеренно накачанный, гармонично-мускулистый. Ему самому еще расти, ему есть куда расти, ему через месяц, весной, семнадцать. А Чимину пятнадцать в минувшем октябре исполнилось… При чем тут Чимин? Ни при чем. Просто прямо сейчас в паху снова каменеет, а собственные пальцы проводят по груди и животу. Там, где их касалось обнаженное тело омеги. И ягодицы сжимаются плотно, и бедра резким толчком вперед. «Друг, друг, друг…» *** Чимин на следующий день после начавшейся течки остается дома. Принимает новые обстоятельства собственной жизни и блокаторы, которые помогают лишь отчасти: ненадолго справляются с болью в животе и настоятельными требованиями нутра немедленно быть заполненным тугим, возбужденным альфийским членом. На собственный препараты тоже действуют слабо. Омеге кажется: кровь со всего организма приливает время от времени к паху, и тогда Чимин разгоняет ее своими маленькими пальчиками, испачканными нереальной какой-то смесью: детского крема… предэякулята и естественной смазки, огромными каплями выходящей из глубины. Фантазия подыгрывает омеге. Рисует чудесные совершенно, сладко-возбуждающие картинки, избавиться от которых никакие блокаторы не помогают. И да: Чимину стыдно оттого, что не стыдно. Потому что на этих картинках… Нет, он честно пытался представить альф, героев-красавчиков сотен просмотренных любовных дорам. И симпатичного ему Гесана. И даже придурок Кегван выполз откуда-то из подкорки с серьезными намерениями. Но тут же и слинял быстренько. Потому что только один образ удерживали легко и охотно разум, эмоции и тело. Только один альфа стоял перед глазами. И у альфы стоял. И альфа касался, целовал, ласкал. И губы смыкал на омежьем члене, и своим входил в нетронутое еще никем, но уже такое жадное до ласки, ароматной смазкой истекающее нутро. И Чимин извивался ужом на постели, распухшие от собственных укусов пухлые «лепестки» закусывал еще сильнее. И голову закидывал назад, по шее пробегая пальцами, соски пощипывая, и снова вниз, к члену, и пальцами осторожно, неглубоко в глубину. И все это не он! Все это… Мычит, скалится: – Юнги-и-и… Чимин не помнил, как соскользнул в воду, но – даже затуманенная – память сохранила тепло пальцев, рук и тела… его альфы. Его лучшего друга. И невозможное, фантастическое удовольствие, которое обнаженный омега испытал впервые в жизни, будучи прижат в этот момент к обнаженному же Юнги. Память мудро спрятала лишь то, что надо было непременно скрыть, чтобы омега мог, когда закончится тяжелая первая течка, прояснится разум, успокоится тело, общаться с лучшим другом. Чимин так и не вспомнил, как ласкал себя в полузабытьи на руках Юнги, как стонал от удовольствия, как кончал с именем лучшего друга на устах. *** Юнги безрезультатно набирал донсена вечером: тот едва уснул незадолго до этого, выпив больше, чем надо, подавителя и успокоительного. Альфа отправил мелкому небольшое видеосообщение, выразил надежду на то, что Чимин чувствует себя лучше, и немного смущенно, но мило поздравил с важным очень событием в жизни. – Чимина, радость моя, ты теперь взрослее, чем был, но по-прежнему мой маленький донсен, самый славный, самый чудесный, самый милый. И да, ты же знаешь, конечно, как я обожаю дыню. Увидимся скоро, позвони мне! Чимин, который проснулся глубокой ночью, снова и снова просматривал видео. Он не один год его потом просматривал. И сам повторял, и дополнял: – Самый чудесный, самый милый… Твой самый любимый, хен… Ты – мой самый любимый. И в полузабытьи желания снова ласкал себя отчаянно, представляя, что это Юнги ласкает. А когда подавители худо-бедно действовали, корил и ненавидел, сомневался в собственном рассудке, сгорал от стыда. И снова в течной горячке стыд откидывая. И так по бесконечному кругу. Лишь поначалу казавшемуся приятным, но все более уподоблявшемуся кругам ада и горящему здесь пламени. Да, Чимин не справлялся с собой, и подавители почти не справлялись. Полдесятка звонков, которые и на следующий день сделал Юнги, так и остались пропущенными. У омеги же перезвонить не было поначалу смелости, а потом уже и желания, и сил. Два дня на исходе. Чимин лежал на кровати, закрыв глаза, клубком свернувшись. Папа в который раз заглянул в комнату. Принес блистер с новыми препаратами. И – запах, горько-сладкий аромат миндаля. Только вдохнув его, омега, вымотанный, измученный до предела, почувствовал, как ослабла немного злая сила, что выкручивала, мучила тело. – Сынок, – папа протянул небольшую коробку, схваченную фиолетовой широкой лентой, завязанную сверху неумело дурацким бантом. – Юнги приходил, просил передать тебе маленький презент. Омеге обоняние подсказало дарителя до того, как папа произнес имя альфы. Но Чимин продолжал лежать, не открывая глаза, не двигаясь. Папа решил, что сын спит. Положил коробку на прикроватную тумбочку и вышел тихонько. Едва оставшись в одиночестве, Чимин не руками только, но измученными болью телом и душой потянулся к коробке. Ему не сладости были нужны! Нет! Он вообще действовал инстинктивно: торопливо сорвал с коробки ленту, сжал крепко маленькой ладошкой, к носу поднес и вдыхал чудесный аромат, как прикосновения лучшего друга, самого любимого друга. Любимого… Боль уходила, отпускала тело. И растворялась болезненная жгучая тяжесть, что давила на пах и мучила нутро. И жар не сушил больше кожу. И сон мягко, ласково гладил по векам. «Спасибо, хен, за волшебный подарок…» Чимин отправил сообщение, выпил блокатор и уснул мгновенно. Спокойно, крепко. Аромат Юнги стал его первой таблеткой от боли, потом с течками справлялись отлично подавители. А может, это было простым совпадением, и природный запах альфы был вовсе ни при чем. Просто нашелся отличный препарат. Омега не знал точного ответа. Да и кто вообще мог знать? Одно было Чимину ясно: отныне запах цветущего миндаля – лучший для него. Одно было неизвестно: перед тем, как перевязать коробку, повинуясь неведомой силе, помимо воли, на автомате, кажется, альфа фиолетовой лентой касался долго-долго своей ароматической железы, впечатывая в тонкую легкую материю сладко-горький аромат. С нежностью, с теплом думая о своем лучшем друге. *** – Чимина, хороший мой, ну, наконец-то, – Юнги, который дозвонился все-таки до мелкого, говорит с радостью и откровенным облегчением. – Хе-е-ен, привет, – Чимин тянет с улыбкой, звучит устало, но так довольно, благодарно. И, конечно, ему очень приятны эти эмоции в голосе альфы. – Спасибо тебе за чудесный подарок. Он меня буквально на ноги поставил. – Вау, рад слышать, дружище. Хотя ты, конечно, преувеличиваешь возможности пирожных, но я, вот честно, выбирал самые свежие. В той пекарне, где морковный «боженькин» тортик! – Нисколько не преувеличиваю, хен, – Чимин тихонько смеется, но выходит как-то невесело. Хотя чего он ожидал? Да, макаронс, в самом деле, были вкусные. Но только омега не о них говорил. Объяснить старшему? Прямо в лоб сказать? Не стоит. Мало ли, заподозрит Чимина в том, чего нет. Кажется... Для Юнги омега только друг. Одергивает себя: «Только друг. Совсем офигел! Да все сокровища мира не стоят дружбы хена!» А что же чувства самого Чимина? Сейчас не самое лучшее время разбираться в них. То, что было несколько дней назад, тот, кем мысли были заняты непрерывно? Все это течка. Наверное. Да и если подумать: кто, кроме Юнги, мог вообще быть объектом его хотелок? Никого он не знает так хорошо, как старшего, ни с кем не проводит столько времени, сколько с ним. Ни от кого не получал столько поддержки, тепла, нужных советов и полезных волшебных пенделей, как от хена. И двух придурков-старшеклассников тот отметелил за Чимина – или за Перца? – по полной. А уж как Кегвана колошматил! «Да, пиздил так, будто свою пару защищал», – внутренний чиминов омега не выбирает выражений, когда уверен в своей правоте. Да и вообще не выбирает. – Хочешь возразить?» Чимин мысленно предлагает внутреннему я заткнуться, потому что выдавать желаемое за действительное терпеть не может, а тут как раз велик риск. Я, задиристое, нахальное, хочет возразить что-то еще, но… – Чимина-а-а… Молчишь. Да, понимаю, наверное, не стоило и предлагать идти туда. Это место ведь не самое радостное, к тому же ты сам ребе… юный совсем омега, – голос Юнги, кажется, чуть расстроенный, прекращает спор омеги с собой же. – Конечно, пойдем, хен! А... куда? В трубке воцаряется молчание, потом альфа говорит чуть раздраженно: – Мы столько дней не видели и не слышали друг друга, но, кажется, по этому поводу только я один парился. Ты даже не слушаешь меня. – Неправда! Как ты можешь так говорить?! Как ты смел даже подумать так?! – Чимин мгновенно срывается, кричит зло. – Я… Я вообще, если хочешь знать, только о тебе и думал… А особенно, после той ленты… И тихо безнадежно плачет теперь, сжимая ее в руках. Омега и не выпускал фиолетовую полоску почти ни на секунду с тех пор, как снял с коробки. И лента больше пахнет теперь его раскрывшимся природным ароматом. Но едва слышные феромоны миндаля тоже не ушли из тонкой ткани. – Чимин, ну, прости, прости, мой хороший, – Юнги звучит растерянно. – А при чем тут лента? – Коробки макаронс с лентой, подарка твоего, я хотел сказать, – всхлипывает. «Я совсем не то хотел сказать». – Прости, хен. Эти несколько дней непростыми были для меня. Я невнимательный, нервный и слезы лью по поводу и без. Но, конечно, буду рад тебя увидеть и сходить куда-нибудь. – Чимина, не куда-нибудь, а в детский хоспис. Ты же знаешь, что я хожу на курсы биологии и химии при пусанском медколледже. А наши преподаватели курируют детский хоспис Пусана, организуют для ребят спектакли, небольшие концерты, чаепития. Сейчас мы с парнями-одногруппниками закупили наборы для рисования, лепки. И, ты прослушал, наверное, разного бисера. А ты ведь мастер плести всякие фенечки-украшения из него, и зверюшек, и птиц. Вот я и подумал, что ты мог бы тоже поучаствовать, научить ребят чему-то простому. Или для них сплести что-то. – Я пойду, хен, конечно… Волнуюсь немного, но пойду. – Вот и здорово, Чимина. Значит, послезавтра, в субботу. А сегодня вечером не хочешь ли в свою пекарню на чай со свежими булками? Юнги улыбается, когда в ответ из трубки раздается довольное высокое урчание. А Чимин, собираясь на встречу, дает себе слово быть сдержанным и спокойным. Он и так наговорил-наплакал много лишнего в недавней беседе с хеном. Только раньше его это не беспокоило нисколько. Он всем абсолютно мог и готов был делиться, включая эмоции и слова! «Соскучился, рад видеть, ты самый лучший хен, люблю тебя». Как легко было произносить эти фразы. Так что же изменилось сейчас? Да ничего не изменилось! Они встречаются в вечерних февральских сумерках недалеко от дома Чимина. Едва вдалеке показывается знакомый стройный силуэт, все рамки и установки сносит к чертям. Чимин срывается с места, бежит к Юнги, да и тот ускоряет шаг, разводит руки. Чимин подлетает к нему, прижимается крепко-крепко, ладони на спине смыкая. Бормочет: – Как же я соскучился, как я рад тебя видеть, ты самый лучший, хен. Лю… Самый любимый друг. Юнги обнимает в ответ мягко. Недолго. Втягивает осторожно воздух носом, себя слушая. Погашенная блокатором, тонкая, едва ощутимая теперь сладость дыни, в самом деле, очень нравится Юнги. Но тело молчит сейчас, и его собственный аромат не сильнее обычного, и намека нет на то, что было, когда несколько дней назад он нес Чимина в кабинет врача. – И я соскучился, Чимина, – так мягко, искренне, с этими своими чарующими хрипловатыми нотками в низком глубоком голосе. «Лучшие друзья». Прижимает теперь крепко. И сердце бьется спокойно и ровно. И также ровно, спокойно у альфы на душе. *** Просторная, красочно оформленная игровая комната в хосписе разделена на несколько зон. В каждой небольшие столики и стулья. Кто-то из ребят рисует, кто-то лепит, кто-то вырезает ножницами фигурки из цветной бумаги. У Чимина трое учеников – восьмилетние омежка и альфочка сидят рядом с родителями, вместе с ними и под руководством Пака плетут простые яркие браслетики, разноцветную стрекозу и цветы ромашки. Дети увлечены работой, сосредоточены, у омежки даже капельки пота на бледном лбу выступают, а альфочка тщательно подбирает бисерину нужного размера для глаза стрекозы, проводя язычком по сухим тонким губам. Время от времени дети отрываются от работы, сравнивают свои результаты, переговариваются, смеются. И тогда родители улыбаются тоже, и осторожно обнимают, и спрашивают, не надо ли помочь. Но мелкие – Чимин про себя называет их так, как называет его Юнги – родителям не доверяют, все вопросы адресуя Чимину. И тот объясняет, показывает, помогает. И хвалит без конца, и подбадривает. А потом возвращается к третьему ученику. Десятилетнего омегу, в инвалидном кресле сидящего, привез в игровую молодой улыбчивый медбрат. И вот паренек устроился рядом с Чимином и усердно нанизывает на тонкую проволоку ярко-золотистые и огненно-алые маленькие бисерины. Омега невозможно худенький, с желтоватой, сухой, как пергамент, кожей. Рука-тростиночка перевязана пониже локтя бинтом, из-под которого выглядывает часть катетера. Чуть отросшие густые темные волосы и темно-синие, почти черные круги под глазами, в вырезе футболки острые ключицы очерчены так четко, что, кажется, вот-вот пропорют тонкую, едва ли не прозрачную кожу. И тогда жизнь через эти раны-порезы выйдет тоже. Каким только чудом она до сих пор держится в этом хрупком, изможденном, измученном болезнью теле? Паренек, едва оказался у своего столика, глянул на Чимина. Очаровательная совершенно улыбка осветила худенькое лицо. И тут же заблестели огромные глаза, и глубокие морщинки-лучики прорезались в их уголках. В глазах сияла, билась жизнь. «Вот она где вся, вот куда спряталась, убежала от смерти», – у Чимина горло сдавило, он вымучено улыбнулся в ответ. И вздрогнул крупно – передний центральный верхний зуб мальчика был вывернут в точности, как его собственный. Пак вздохнул, протянул руку, сказал дружелюбно: – Привет, я Чимин. – А я Юджун, – обычный голос ребенка, высокий, чистый, в нем ничего не выдавало болезни. – Вау, красивое какое имя, обозначает «вечная весна», верно? – Ага, – хмыкнул тихонько омега. – И, как оказалось, трудно было придумать для меня более подходящее. – Почему? – Чимин почувствовал что-то недоброе в сказанном Юджуном и пожалел, что задал этот короткий вопрос. И к ответу, в самом деле, оказался не готов, когда омега промолвил очень спокойно, буднично: – Просто, это моя последняя весна. До нее я доживу точно, и в вечность уйду именно этой весной. Чимин замер, дернул плечами. – Все в порядке, Чимин-хен. Я готов. Боюсь, конечно, немного. Но кто же не боится неизвестности? Пак сглотнул, улыбнулся через силу, постарался, чтобы голос звучал спокойно: – Юджун, что будем плести? – Кого, Чимин-хен. Феникса. – Феникса? – Чимин вскинул брови удивленно, но тут же кивнул. – Ага! Ну, птицу, которая сгорает и возрождается вновь. Или это невозможно? Чимин задумался, сказал неуверенно: – Давай попробуем. Птицу я плел, было дело. И схема есть с собой. Только это не Феникс был, орел. – Сделаем хвост и крылья длиннее, и будем считать, что Феникс. Тем более, он и похож на орла, если легендам верить, – засмеялся Юджун. Чимин нашел необходимую для плетения схему, а Юджун в интернете разноцветные картинки золотисто-алого прекрасного Феникса. Они уселись рядышком, выбирая нужные по размеру и цвету бисерины, а потом углубились в работу. Чимин, правда, пару раз отходил к мелким и снова возвращался к старшему ученику. – Юджун, а почему Феникс? Если вопрос тупой, прости, пожалуйста. И можешь не отвечать. – Нормальный вопрос, – пожал худыми плечами. – Ну, меня в больнице так стали называть после первой, самой тяжелой операции. Шансов было немного, а я выжил. И даже ремиссия два года длилась. А потом все понеслось по новой. Снова операция и «химия» – тот еще пожар и адское пламя! И надежды никакой. Но я боролся, как мог. И папа с отцом боролись за меня, и, главное, мои доктора – онкологи-хирурги, педиатры! Самые чудесные, веселые, сильные! И я рядом с ними таким становился. И мы ведь побеждали. Мы столько раз побеждали, что сейчас… уже не страшно проиграть. Да это и не проигрыш. Просто переход в вечность. Перерождение. Болезнь почти сожгла меня, вы же сами все видите. Но я все равно остаюсь Фениксом. Просто сгорю теперь для вечности. А того, что мы с вами плетем, хочу подарить одному парню. Он в хоспис приходит нечасто, но всегда заглядывает ко мне. Да и к другим ребятам. И поддерживает, и слова находит нужные, и вечно у него куча всяких смешных историй для нас припасена. А еще он на гитаре играет классно. Любую мелодию, кажется, залабать может! И поет офигенно, голос - просто таблетка от боли и дурного настроения! Ну, и доброты в хене куча. И сострадания. Врачом собирается стать, людям помогать. А ему пусть мой, точнее, наш с вами, Феникс помогает. Эта птичка сильная и мудрая. И я был сильным. И если когда-нибудь хену не хватит собственных силы и веры в себя, пусть этот Феникс-талисман поможет ему. А работа врача – она, в самом деле, такая, что помощь Феникса может когда-то понадобиться. Чимин кивает, улыбается и мысленно все же желает этому неизвестному альфе достаточного количества собственных ресурсов. – А вы, Чимин-хен, решили уже, кем хотите быть? – спрашивает с искренним интересом Юджун, омега же отрицательно головой качает. – Может, тоже врачом? – Может, – улыбается. – Тогда непременно педиатром. Бисерина за бисериной, красное, алое, желтое, золотое, черное. Чимини помогает, подсказывает, они плетут вместе и порознь, связывают, скрепляют отдельные части в целое, ломают, переделывают заново. Два часа – и маленький, с ладошку Юджуна, объемный Феникс с золотисто-желтым телом, огненными крыльям и длинным, в красно-желтые завитушки хвостом рождается из множества разноцветных крохотных песчинок. Он неидеальный, конечно: крылья разной длины, глаза слишком маленькие, а хвост огромный. Всем своим обликом Феникс больше похож на орла. Но Юджун сияет улыбкой, радостью лучатся глаза. А потом вдруг охает, сгибается. – Юджун, врача? – Чимин испуганно наклоняется к пареньку, а тот отрицательно качает головой и Феникса осторожно сжимает в руке. – Все хорошо. Все хорошо, не волнуйтесь, – и, в самом деле, распрямляется, улыбаясь. – Спасибо за Феникса. – Хочешь, я приду еще раз? Замутим тебе браслетик. Или еще одного Феникса? – Хочу, ведь до весны у меня еще есть немного времени. О, вот и хен! Да начнется веселье! – веточки-руки с усилием катят коляску к маленькому возвышению в противоположной части игровой комнаты, а Чимин поднимает глаза и рот открывает. Юнги привез его в хоспис и сказал, что вернется через пару часов. И вот он стоит... с гитарой в руках около возвышения, а вокруг собираются мальчишки и их родители. И Юджун, около которого присаживается Юнги, протягивает ему ладонь, на которой устроился Феникс. А потом мальчик указывает на замершего столбом Чимина. И Мин улыбается, и машет ему рукой. Пак же на полусогнутых ногах тяжело опускается на стул. Столько лет дружбы – а он знать не знал, что Юнги не просто играет на гитаре, но еще и поет. Бархат и атлас, ножи и колючки, хулиганская хрипотца и невозможная, казалось бы, чистота, и уверенная сила: все это сейчас – голос хена. А дети? Они просто смеются и улыбаются, или подпевают, или сидят тихонько. И непременно аплодируют, и просят спеть то и другое. И Юнги, улыбаясь то лукаво, то грустно, то с озорством мальчишки, то задумчиво и нежно, поет, перебирая своими невозможно красивыми нервными пальцами струны. И весь мир замирает. И Чимину хочется то плакать, то смеяться, то кричать от восторга, то молчать от него же. Ему хочется сгореть и возродиться. И слушать вновь, как в первый раз. Он покорён. Он снова покорён своим лучшим... альфой. *** – Юнги, почему ты никогда не говорил, что умеешь так играть на гитаре, так петь! – они идут домой в неярком свете фонарей, под медленно падающим февральским снегом. – Так? Да ничего особенного. Недоталант-недоучка. Таких тысячи и гордиться тут совершенно нечем. – Недоталант?! Хен! Да твой голос душу рвет в клочья, а потом ее же лечит, так собирает, будто она и не разлетелась на куски перед этим! Кто тебя научил так играть, так петь? – Играть научился сам, а вокалом с парнем одним занимаюсь, музыкантом профессиональным. И, Чимин, пожалуйста, когда я почувствую, если почувствую, что готов заявить о своем, – едко, иронично усмехается, – таланте кому-то еще, я непременно это сделаю. Пока же попрошу твоего молчания. В школе о моем хобби никто не знает, да и вне ее немного посвященных. – Хорошо, хен, – Чимин вздыхает, плечами пожимая. – А мне споешь? – Не-а, – дразнит. – Ты уже и так меня слышал. Хватит. – Ладно, все равно будет по-моему! В следующие выходные я обещал Юджуну быть в хосписе. Так что и ты никуда не денешься, – улыбается и тоже дразнится, кончик языка показывая хену. – Вредина омежья, – бурчит наигранно Юнги, а потом достает осторожно из кармана куртки огненного Феникса, рассматривает в который раз. – Красивый! – Не очень. Это необычная просьба была, Фениксов мне никогда не приходилось плести, так что и научить я Юджина не мог. Но мы, в самом деле, старались. Хотя я очень хочу, хен, чтобы тебе не надо было возрождаться, как Фениксу. Потому что не хочу, чтобы ты горел и сгорал. Ни от плохого, ни от хорошего. Юнги вздыхает: – Спасибо, Чимин. Тяжело тебе дался этот визит? Не жалеешь, что пошел? – Тяжело, но не жалею ни капли. Если даже трое таких деток улыбнулись благодаря мне… Эх, и почему надо увидеть настоящее горе, чтобы понять, что многие твои проблемы и не проблемы вовсе… – молчит, хмурится, а потом улыбается. – В следующее воскресенье сплетем с Юджуном идеального Феникса. Да, что захочет, то и сплетем. Юнги кивает одобрительно, а в воскресенье приходит к лучшему другу в полдень. Они договорились вместе идти в хоспис. – Я уже все приготовил. И разные схемы, и бисер докупил, и проволоку, – суетится омега. Юнги кивает как-то невпопад, говорит бесцветно: – Юджун умер сегодня ночью. Не дождался весны немного... Чимин не плачет. Он все понимал и видел. И Юджун понимал тоже. Омега поднимает на Юнги потухшие глаза, но говорит спокойно, твердо: – Я буду педиатром. Хочу детям помогать… И своих хочу. Много... И замолкает надолго. Юнги кивает и тоже молчит. Сейчас альфе кажется: желание Чимина, скорее всего, – реакция на смерть маленького омеги. И только время покажет, как будет на самом деле…