О Любви

Жалко сердцу никак не избавиться быстро, от желчи, обиды, вины и от зла— Лампабикт, «Кукушка».

«Ме-ла-но-ма. Меланома — это наиболее агрессивный и опасный вид рака кожи. Он возникает из меланоцитов — клеток, которые производят меланин, пигмент, придающий коже цвет. В отличие от базалиомы и плоскоклеточного рака кожи, меланома может метастазировать или распространяться в другие части тела, что делает ее особенно опасной. Страшная болезнь. Клеймо в виде родинок красных на коже. Одна половины родинки не похожа на другую сторону, ее края размыты, а размер больше шести миллиметров.» Минхо знаком с этим. Знаком слишком хорошо. Знаком до самых слёз… До сбитого режима, да дыхания. До тяжёлых, болезненных вздохов, а затем и отключение аппарата жизнеобеспечения. В тот день в его организме, отпавший кусок сердца, превратился в Безумие. Стоит только о Ней вспомнить, о Её маленьких родинках, глазах голубых цвета нежных васильков, о веснушках, как Безумие подлезает к горлу, душит, пока не схватишь и не возьмёшь над ней контроль. Пока не скрутишь её в узелок, пока не выбросишь, в тебе любовь к Умершему будет казаться такой болью, что проще будет перерезать себе горло и вырезать сердце… Но если удушить Безумие, жизнь станет проще. Вместо прогнившего животного, цвести будут нежные васильки. Минхо с радостью готов был познакомиться с Феликсом. И хотел он не из-за того, что понимал, что им вдвоём долго придётся быть в одной палате, а потому что просто хотелось. Минхо этому был удивлён. Скрывать он это не станет. За последние несколько лет им управлял разум, а не сердце или чувства. Посему ночью, разглядывая Луну за окном и слушая конфетные рассказы Феликса, задумался, что пошло не так? Как бы то ни было… Минхо рад. Рад, что смог найти себе друга… Не просто друга. Родственную душу. Соулмэйта. Феликс чудесный слушатель. Он любит слушать рассказы Минхо о психологии, философии, математике и звёздах. Но еще лучше Ли в виде рассказчика. То, как он рассказывал, как в восьмом классе, во время контрольной по математике, еле как списал её, успев при этом прочитать Библию, вспомнить Тантры, уверовать в даосизм и задохнуться от отчаяния под рыжим, колючим взглядом, на высший бал — это нужно было слышать. —Зато я хорошо знаю историю. Да и по математике я просто там тему одну запустил! — в шутку оправдывался Феликс под лунным светом, размахивая руками, с ютящимися на пальцах звёздами и засохшей розой. —Верю-верю, — посмеиваясь, говорил Минхо, снимая с глаз очки.— В биологии тоже одну тему запустил? —О Господи…! Нашёл, что вспомнить.— в смущении пробормотал Ли, опуская голубые глаза вниз. —Ты написал, что у женщины возможен партеногенез. –Хо! — Феликс схватил подушку с кровати Минхо, на которой они оба устроились под тихое сопение черного небытия и звёзд, и кинул ему со всей силы в лицо. Минхо же перехватил ее, подивив Феликса своими быстрыми рефлексами, и, успев отвлечь его внимание, кинул в ответ. А тот увернулся, спрыгнул с кровати, схватил свою подушку и прибежал обратно к смеющемуся Ли! Та ночь закончилась тем, что у Минхо было небольшое осложнение, а у Феликса родинка раскрылась и закровоточила. —Квиты? — трогая пальцами бинты на голове, спросил Ли. —Квиты. — кивнул второй. и оба одновременно засмеялись.

***

Минхо научил Феликса выходить на улицу, а Феликс научил Минхо делать маленьких, бумажных журавликов. —Нет. Не так, смотри, вот здесь загибай, — Ёнбок закатил глаза и подвинулся ближе на кровати. Он, прикоснувшись звёздными ладонями к тёплым рукам Минхо, забрал под его удивленно-довольным взглядом и расправил неправильную бумагу, складывая её по правильному. —О? Правда? —Ты плохо играешь, Хо. —Подыграл бы мне, хотя бы… —Ещё чего! — хмыкнул Феликс. Как вдруг за его ребра схватились чьи-то лапки. — Твою мать, Хо, — в испуге засмеялся Феликс и замотал ногами, путаясь в одеяле, смехе, журавликах, чёрных глазах и нежной улыбке.

***

На стенах расплескалась звезды, тени и лунные проблески. В воздухе витает запахи зелёного чая, йогурта из банана и суфле. А Минхо терпеливо ждет время… Феликс сидит бодрый на своей кровати, включив маленькую лампочку, совсем-совсем тихую, дабы не портит красоту ночи, и читает книжку. Шуршит листы, Феликс тихо хихикает, а на другой кровати ждут… Посматривают на время так часто, что даже в один момент привлекают внимания лунного света и Звёздного мальчика… —Чего? — спросил И, заприметив на себе взгляд Феликса. —Ничего… Ты странный. —Часы странные, а не я. —Чего? —Ничего. Очередной взгляд на часы, и как вдруг, соскочив с кровати, Минхо подкрадывается к кровати Ёнбока, как убийца из подворотни! —С днём рождения, Феликс. Парень чуть вздрагивает. Смотрит удивлённо и глазами голубыми хлопает. Его шок приоткрытых губ медленно перетёк в широкую улыбку под терпеливым, спокойно ожидающим взглядом Минхо. —Спасибо большое! — пискнул Феликс. По его виду можно сказать, что ещё пару мгновений, и он взорвётся от радости, как воздушный шар с блеском внутри. И Минхо этому улыбается умиротворёнными глазами из-под очков. Ёнбок поднимается немного и крепко-крепко обнимает Минхо, сбивая с толку и заставляя Чёрное Небытиё превратися в просто… Чёрное Бытиё. Феликс что-то там бормочет, смущённо, кажется. Только вот Минхо и слова понять не может. —Ты заклинание читаешь? — Минхо уместил ладони на спине звёздной, протащив руки под и над двумя разными плечами, и цепко обнял… Точно нащупывая под своими руками оторванные крылья ангела. Раны совсем свежие… В ответ на слова пару кивков. То ли отрицательных, то ли положительных… Минхо яро стал ощущать, как над головой Феликса дрожит золотистый, покоцанный нимб, и как на его плече подрагивает звёздный подбородок. Парень тихо вздохнул и обнял ещё крепче, поглаживая спину с раскрытыми ранами. —Спасибо, — успокоившись, звёздный ангел тихо пробормотал куда-то в волосы тёмные, отодвинулся и улыбнулся смущённо. На стенах уже разбрелись тени, зацвели лунные цветки под окном палаты, где-то заухала сова. В комнате запахло звёздами и конфетным суфле… На кончиках пальцев у двоих парней странно закололо… Ёнбок чуть кашлянул. —Так почему же часы странные? —Не блестят звёздами, когда у мальчика звёздного день рождение наступает. На чёрном небытие плывут звезды. Одна. Одна яркая звезда с тысячами созвездиями на щеках. Она тихо плачет с улыбкой, молит о счастье безмолвно, в полном одиночестве в кругу восьми миллиардов голосов других Звёзд. И только Чёрное Бытиё знает, как плохо Звезде… Феликс улыбается, а Минхо отчетливо видит, как по бледной щеке стекает ледяная слеза. Посреди ночи, когда стрелка часов тикает на двух часах, слышится глухой всхлип где-то из-под звёздного одеяла. Феликс до сих пор не спит. Не спит и Минхо. Ли поднимается с кровати своей, шагает под освещающим путь лунным светом, ступает босыми ногами по ковру, медленно. Усаживается, щекочет пальцами наугад где-то по горе, в объятия приглашает и успокаивает без слов. Лучше успокоительных. Минхо прижимает к себе Феликса, как что-то… Сокровенное. Что-то хрупкое. Как своего самого близкого. Гладит по спине и аккуратно укладывает обратно, слыша, как всхлипы исчезли, и стало слышно только тихое, мягкое сопение. Минхо укрыл одеялом Феликса, поднялся с края кровати и спокойно вернулся в свою постель, взглянул на окно, за которым солнце уже встает. Снова поднялся. Терпеливо сжимая зубы от легкой злости на себя за свою глупость, что не сразу додумался скрыть приближающиеся лучи от Ёнбока доспехами шторы и тюли. Зашторил тихо и лёг обратно, шурша одеялом и слушая чужое сопение.

***

—Почему же они разлуча-а-аться? Разве главные герои заслуживают такой у-у-у-участи? Разве… Разве Хэ Су и Ван Со заслуживают этого? — завывает Ёнбок, закинув ноги в разноцветных носочках на бледную стену и раскинув руки свои веснушчатые в разные стороны. Смотрит вверх тормашками на Минхо, сидящего в позе прекрасного лотоса на кровати Феликса, вздыхает тяжело и наигранно плачет. —Не делай вид, что тебе не нравятся такие концовки, — перелистывая страницу томной книжки под холодным освещением небольшого светильника над кроватью, Минхо поднял чёрное бытиё глаз, да взглянул на Феликса с ухмылкой. —Ай, это другое, — буркнул веснушчатый парень и резко перекрутился на кровати, оказавшись теперь на животе и дотрагиваясь до стены только одними пальцами ног. —Аккуратнее, — вставил между словами Феликса Минхо. —Нет, ну! Конечно, боже, конец там чудесный. Хэ Су… То есть Го Ха Чжин… Или выходит Хэ Су… — Ха Чжин. За долгое время в «коме» девушка, приходясь в теле Хэ Су, сделала из нее себя, — Минхо закрыл книгу и, поднявшись с кровати, положил ее на тумбу. Он уселся на край и посмотрел на Феликса, печально наблюдавшего за плывущей тьмой за окном. Минхо не смог не улыбнуться. Он не видит в Ликсе Её, и улыбается не потому, что он похож на Неё. Поначалу так и было, но потом Минхо понял, что они не похожи друг на друга… Совсем не похожи. Сестра была тиха и нежна, а Ликс одним своим присутствием взрывает лампочки и разбивает невидимые пенаты с конфетами громкого счастья и доброты. —Думаешь? Может, наоборот, Хэ Су потеряла себя и стала Ха Чжин? А может, она вообще стала совершенно другим человеком… — горящие, звёздные глаза согревали Черное Бытие. А тот лишь плечами пожимал, кивая в неозвученном согласии. Не мог просто не согласиться.— И она ведь выполнила свою цель… Помогла Ван Со стать хорошим императором… — задумчиво пробормотал Феликс, а в глазах его ледяных блестели всё те же звёзды. Чуть отросшие волосы были уже ниже ушей, поблескивали под лунной лампой, завлекали и завораживали своим сиянием. На улице уже почти середина октября. Через неделю ноябрь. День рождение давно прошло, а до глупости приятные слова всё ещё таятся пудингом на душе. Феликс этому улыбается, поворачивает голову к Минхо, да ногами виляет, пока тот встаёт и подходит к не скрытому окну. —Слушай. Хо. —М? — парень заглядывает в окно, рассматривает звёзды и поворачивает голову на бок к Феликсу. —А когда у тебя день рождение? —Двадцать пятого октября. За спиной уже отвернувшегося Минхо, изучающего глазами черное небо, зашуршало одеяло. Он обернулся, прислонившись поясницей к высокому подоконнику, и стал наблюдать за бесконечными попытками Феликса взять ручку с тумбы рядом с кроватью Минхо. Он сидел, сложив ноги в форме лотоса, да, прижавшись животом и грудью к коленям, пытался дотянуться до тумбочки, качаясь взад-вперёд. Минхо тихо хмыкнул, выровнялся, наклонился и протянул Ли ручку. Тот яро поблагодарил и начертил себе на звёздной ладони танцующие чёрные циферки:"25.10». Минхо взглянул на него приподнятой бровью, уселся обратно на кровать Феликса и словил на себе же недовольный взгляд. —Не смотри так, — сказал Ли.—После меланомы у меня память ухудшилась. Но историю я помню! Поэтому не смотри. –Я и не смотрю, — взмыл руки ввысь Минхо. Феликс в ответ благодарно кивнул и уже через мгновение радостно залелеял: —М! Кстати! А у меня ремиссия снова! —Отлично! Я рад, — искренне улыбнулся Ли. Он взглянул на Ёнбока, на его улыбку, чуть помедлил, боясь разрушить счастье улыбки, но сказал: — а мне, кажется, придётся ещё задержаться… Обнаружили на рентгене странное пятно… Произошло то, чего боялся Минхо. Улыбка Феликса медленно померкла, и вместо неё в гости зашла Разочарование. Вся серая, блеклая, почти бледная… —Извини. Не стоило, наверное, так резко говорить. —Нет! Нет… Все нормально. Я благодарен, что ты рассказал об этом. Феликс вновь улыбнулся. Только ямочек радостных видно не было, только тяжко поднятые уголки вверх, которые так и наровились упасть вниз. —Надеюсь, это не опухоль. И надеюсь, что та драка подушками не привела к этому… —Не говори так. Мы в этом точно не виноваты! Подушки сами по комнате летали, не мы же их кидали! — Минхо подмигнул Феликсу, а тот заулыбался. Ёнбок благодарен, что парень пытается развеселить его, хотя должно быть наоборот… Не у Феликса возможно опухоль мозга, а у Минхо… Ёнбок тяжело вздохнул, развернулся на кровати, лёг и стал пальцем вырисовывать на потоке какие-то силуэты. Его серебряные волосы (которые такого цвета только ночью или вечером!) рассыпались на мягкой подушке, большая черная оверсайз футболка сползла с плеча, а пушистое, белое одеяло под телом поплыло. Между пальцем парня и кольцом красовалась белая, засохшая кустовая роза. Умолчал о содеянном и получил свой клад (хотя даже если бы рассказал, Минхо всё равно бы её подарил), Феликс относился к ней бережно, а Минхо этому незаметно улыбался. С Феликсом приятно. С ним спокойно и комфортно. В его глазах успокаиваешься, как от препаратов. Ёнбок смотрит на свою розу, улыбается ей, может, даже подмигивает, Минхо не видит другой стороны его лица, вдруг переворачивается и аккуратно кладёт розу у себя рядом с головой. Бормочет от скуки себе под нос: «не колешься, хорошая роза… из тысячи роз именно ты мне счастье приносишь» —Знаешь. Ты мне напоминаешь Маленького Принца… — неожиданно согнав тишину в комнате, проговорил Минхо, поджимая ноги на кровать. —Маленького Принца? — ледяные глаза, чей хозяин быстро выровнялся на одеяле и прислонился спиной к стене, перестали рассматривать розу (перед этим он ловко засунул цветок обратно между кольцом и пальцем), а взглянули в Чёрное Бытие. –Маленького Принца. Не читал эту книгу? —Не читал. —Про родителей могу не спрашивать… Феликс с тучами над головой согласно покивал. —Да. Тишина вошла в комнату. Пожалуй, вернулась, она какая-то опечаленная… Длинноволосая, раскидывая волосы тёмные, усаживается на подоконник, посылает взгляды томные, да сочувствующие по стенам, потолку, полу, макушкам и глазам чёрным, голубым. Разукрашивает серые стены в синих, печальных тенях, тихо прогоняет Луну за тучи, мол, не мешай! Создаю атмосферу! И та улетела на пару мгновений, но только на пару! Чмокнув Тишину в макушку и окрасив серебряными ладонями блеском звёздным волосы Феликса, передала подарок от Звёзд в форме сладкой пыли в воздухе и улетела, как-то отчаянно и скучающе бросив взгляд на Минхо, заставив его чёрные глаза засиять синеватым, васильковым блеском… Всё-таки они синие, а не чёрные. —Им хорошо там, где меня нет… — Ёнбок поджал ноги, облачённые в белые шорты, к себе, сложил подбородок на коленях оголённых и опечаленно вздохнул. Это тяжесть, улегшаяся на плечах, давняя. Минхо о ней уже знает. Да и она уже прошла, больше сердце не тревожит. Феликс и Минхо это вдвоём понимают… Понимают друг друга. —Моим родителям тоже не было дела до меня, — прозвучало очень легко, словно падающий лепесточек вишнёвого древа. —… Как и до сестры, — ветер подул, и лист вдруг взмыл ввысь, дрогнул под натиском и резко упал на мокрый от дождя асфальт. Феликс ничего не ответил, но склонил голову на бок, явно выражая свою заинтересованность и ожидание в продолжении. Мои родители, как я и сказал, не интересовались нашей с сестрой жизнью. Изначально, был один я. Когда родилась Черён, мне было пять. В семье я был неудачной попыткой обрести счастье в семье и залатать трещины в вазе. Родители и до момента моего рождения были в браке три года. Даже не в браке, а в наручниках друг у друга. Подумали, что после рождения ребенка всё наладится… Но ничего не изменилось. Я был только помехой. Ну а родители мои любят совершать одни и те же «ошибки». Черён была очередной попыткой, которая разбила вазу окончательно. В двенадцать лет у неё обнаружили рак кожи, — на этом моменте глаза Феликса расширились в несколько раз, а очи Минхо под очками не дрогнули, хотя его шрамы на сердце стали медленно раскрываться и также медленно, болезненно кровоточить. —… Ваза и отношения родителей покрылись трещинами, разбились на осколки, а мы с Чёрен стали ходить по остриям и страдать. Страдала больше всех Чёрен… Она боролась шесть лет. А я не смог её спасти. Теперь, желчь, обида на родителей, вина и злость живут на сердце Минхо, и уходить, видимо, не собираются. А ему в кошмарах снится, как Черён отключают от аппарата жизнеобеспечения, сообщив, что метастаза в лёгких полностью поразила организм. Минхо не забудет, как на мгновение его оглушило от слов, режущих ребра и протыкающих сердце: «Её не спасти, господин И. Вы даёте согласие на отключение аппаратов жизнеобеспечения?». Не забудет, как слышал этот писк. Не забудет, как слышал трещащий звук кушетки, выезжавшей с палаты, как гробик на колёсиках. Не забудет, как смотрел на закрывающийся гроб любви, остывающий труп, красиво лежащие нежные волосы и падающую землю. Не забудет, как целый месяц восстанавливал сорванные связки… Не забудет нежных, голубых глаз Чёрен и её веснушек. Он не забудет её. Будет теплить свою любовь, да так, чтобы она проросла в нём деревом. Феликс не видел Боли, но чувствовал её. Она как длинные шипы чёрной розы вокруг Минхо. Достаёт аж до Ёнбока, сидящего напротив… Ли знает, какого это терять человека. Минхо взглядом непроницательным смотрит, а Феликс в синих глазах видит незабытую Чёрен, которая подарила лунную Любовь свою и оставила Минхо почивать одного… Чёрное Небытие огромно. Он чувствует, что Луна где-то рядом… Смотрит, а она в сердце, улыбается мягко. Небытие делает к ней шаг, потом второй, третий, а Луна медленно исчезает по маленькому полукругу, как воспоминание. Но если начнёшь вспоминать вновь, Луна отобразится во всей красе своего блеска… Снова предстанет перед тобой радостным воспоминанием, сборкой веснушек и голубых глаз. Щеками своими будет не увечья наносить, а улыбку вызывать, да душу греть… Артерии Земли наоборот. Воспоминания не монстров, а милых, цветастых васильков, аромата вафельного и нежного кофе. Луна говорит: «До свидания, встретимся во снах» А во снах Минхо видел звёзды и блеск луны. И сейчас, рядом с собой, Минхо из-под темно-красных очков тоже видит Звезду. Он, неловко поправляя серебряные волосы, успокаивающе обнимал Чёрное Небытие и пытался хоть как-то поддержать. Заполнить пустоту, вновь превртить в Бытиё. Молча. Знал, что слова не нужны. Слова — вроде звук. Но такой пустой. Слова, слова, слова. «Всё будет хорошо!», «Извини, это больше не повторится!», «Люблю тебя!»… Пустые слова. Это как прийти в медицинский колледж, забыть шапочку и сделать её перед парой из бумаги, скрепив скрепками, словно добавив к словам своим «обещаю»

Действия лучше, чем слова.

Минхо согласен с этим.

Ли Феликс и Ли Минхо — оба нашли друг в друге спокойствие и понимание без слов.

Оба сильны в словах, а слабы в действиях.

Минхо сегодня ночью, во время рассвета, позволил себе и Феликсу уснуть в тёплых объятиях. Минхо… Не пошёл в родителей. Он другой. Но наступать на одни и те же ошибки — да, это парень у них взял. Знает: нельзя привязываться к смертельно больным, нельзя их подпускать к себе… Просто нельзя! Минхо любил такую. Живую снаружи, но гниющую внутри. Теперь любит труп… Мучился. Убивался. Страдал. Но любил. «Глупость! Любовь не должна вызывать столько боли!» — сказал как-то себе Минхо и превратил воспоминания о Чёрен в цветущие цветы, поле васильков, вафли по утрам с голубикой и нежный лунный свет. Он знает, что это только в его руках. Только его выбор. Минхо зарывается пальцами в серебряные волосы Феликса, вдыхает, чувствуя аромат снега и звёздной пыли. Парень рассматривает веснушки бледные, волосы нежно поправляет, да голову вверх поднимает. Смотрит в окно, а на небе звёзды рассыпались… Ветрянка. Ещё и снег в придачу. Холодает сильно. Надо будет попросить разрешение на выход из больницы. Вещи тёплые взять. А то скоро придёт Зима, схватит за щёки и заморозит всё с улыбкой милой. Когда земля укутывается одеялом, планета успокаивается. В мгновение все засыпают, и белые блестки работают не хуже антидепрессантов. Блеск их от фонарей ощущается как что-то волшебное. Потустороннее. Словно этот блеск из того самого мира, где нет ни хорошего, ни плохого. Есть та самая середина… В том мире люди неидеальны. Как и в этом, собственно. Но в том мире за это не осуждают. Люди той Вселенной более глубокие. Они понимают, что никто не идеален. У всех есть шрамы, ожоги и царапины. У кого-то, может, чёрная дыра в желудке. Но эта чёрная дыра ведь не делает его плохим? — Минхо! Да как можно было? Ты понимаешь, что ты мне и отцу проблемы доставляешь? Как можно было получить язву? Посуда бьётся об стенки желудка. Минхо задыхается в горьких слезах, ощущает, как щека горит от тяжёлой руки своей матери, чувствует странные щекочущие движения в животе, будто кто-то там дырку в ней вырезает. —Что ты ревёшь?! Скажи мне, пожалуйста?! — громогласный голос отца раздаётся над чёрной макушкой, хозяин которой трепетно прижимал к себе маленького, коричневого мишку, жался и то и дело, вжимал игрушку себе в живот, намереваясь убрать эту язву из себя.— Разве сильные, хорошие люди плачут?! Плачут только нытики и воры! «А кричат тогда, кто? Хорошие, или плохие люди?» — вертится на языке у ребенка десяти лет. Так и хочется сказать, выкрикнуть, выплеснуть, как молоко с хлопьями из тарелки! Но у Минхо всё-таки есть инстинкт самосохранения. —Плевать, — вдруг срывается с окровавленных от злости губ матери. Ее зубы остры, они в крови, уши остры, словно у Гринвича, а волосы светлые, почти белые, седые… Некрасивые. Не серебряные. Она — олицетворение Смерти во всей своей красе. И отец её копия… Впервые за года он ей поддакивает, кивает, соглашаясь. А Минхо начинает дрожать. Его тело охватывает паника. Она пальцами дотрагивается до плеча, до ноги, до руки, головы… Заставляет каждую конечность трястись, глаза заливаться слезами, из носа пускать кровавые реки. А потом резко толкает. Минхо бьётся головой об стол. Под его макушкой лежит медвежонок, и он заливается кровью из головы Минхо… А мальчик, темно-синими, блестящими глазами смотрит за угол комнаты, где в темноте прячутся нежные веснушки и васильки, безмолвно просит отвернуться пятилетнюю Чёрен и закрывает очи. Родители сразу же вызвали скорую помощь. Но не для ребёнка. Мать для себя. Отец тоже для себя. Умрёт ребёнок — они ж виноваты будут в его смерти. В тот день Минхо разучился плакать. И через тринадцать лет научился вновь.

***

За окном почти зима. Чёрную землю укутало белое одеяло, темно-коричневые кисти окрасились в серебряный, а в воздухе теперь пахнет холодом! Пора выпускать детей из чуланов и катать их на санках! Пора пить какао с зефиром и задыхаться в снегу! Конечно, ещё только октябрь, но зима тут рано наступает. —Солнце. Не хочу туда идти, — низкий голос щекочет слух, ледяные глыбы выглядывают из-за шторы и смотрят вниз, на снежную дорожку, на которой стоит силуэт черноволосого человечка. На его темные волосы падает белый блеск, плечи чёрного пальто медленно сливаются с тропой, а глаза блестят от солнца и любви к… Зиме. —Ликс! Пошли! В честь моего дня рождения! Ну! —Хо, это манипуляция, — пробормотал Феликс. —Ась? — вскрикивает Минхо, вдруг замечает проходящего врача, безразлично кланяется ему и поспешно извиняется. —Говорю, там солнце, не хочу. —Может, зонт принести? —Да. —Минутку. — Минхо разворачивается на пятках, уходит в глубь тропы под зоркий нежно-синий взгляд и возвращается с чёрным зонтом в руках. Парень встает туда, где стоял, поднимает горизонтально удлинённый, чёрный предмет на своих руках и говорит: — выползай. Я жду. И Феликс выполз. Спустя минут, наверное, двадцать. Когда Минхо успел уже множество раз зайти в палату обратно, подогнать Феликса, выйти, посидеть на качели длинной и деревянной, вернуться, подогнать, снова посидеть, вернуться, заставить Ёнбока одеться (тепло!) и, взяв под руку, увести на улицу, где уже Солнце от ожидания ушло. —Ну вот, — с вздохом сказал Минхо, пряча себе за спину зонт. —Слава Богу! — а Феликс заискрился весь, полетел на качели, раскачался и заснул там же. Минхо подошёл к нему, взглянул и тихо вздохнул. —Ну и… Глупый, — Ли присел рядом, взглянул на серое небо и, оттолкнувшись кончиком зонта об плиту, повернул голову к Феликсу, смотрящему одним приоткрытым глазом. —Кто глупый? — не уснул всё-таки. —Ты, — честно и прямо признался Минхо. —Я не глупый. Знаю, когда и кто сжёг Жанну д’Арк. В тысяча четыреста тридцать первом! —И сказал, что у женщи… —Да ты заладил! — рявкнул Феликс и наигранно обиженный развернулся, складывая руки у себя на груди белой куртки. –Ты плохо играешь, Ликс. Послышался тихий, злобный смешок где-то из-под преисподней, где на тебя уже порчу навели, да закляли ведьменским колдовством. А Минхо в улыбке зацвёл, когда в ответ молчание было. Феликс вспоминал, кажется, либо ждал чего-то. Минхо поднял зонт, ткнул кончиком в бок парню и услышал громкий, резкий смех: —Подыграл бы мне! —Ещё чего. Феликс широко засмеялся и закрыл рот руками, выравниваясь на качели. Минхо улыбается, кутается в чёрное длинное пальто и вздымает голову вверх, на небо. Сегодня облачно. Хотя с утра было солнце… Если бы кое-кто был послушнее, Солнце можно было бы лицезреть во всей мягкой и нежной красе. В последний раз за этот месяц, все последующие дни будут пасмурными, очень-очень снежными и холодными… Октябрь. Уже его конец. —Почему ты всегда улыбку рукой закрываешь? — невзначай спрашивает Минхо и сбивает у Феликса всё конфетное и звёздное настроение! —М… Не люблю её. Минхо вздёргивает брови и поворачивает голову к неожиданно напряженному Феликсу. —Она красивая. Феликс хмурит брови — не согласен. —Не закрывай её больше. —Не обещаю. Минхо рассматривает нахмуренное лицо Феликса… За ним, за звёздами, кровоточащими родинками и голубыми глыбами льда скрывается боль. Ёнбок голову не поворачивает, но чувствует, как недоволен и расстроен Минхо. Вину за это Феликс не испытывает, но поворачивает голову и печально смотрит на парня. Минхо вдруг тычет пальцем в ребра Феликса, тот напрягается, и вдруг Ли поворачивается боком и начинает щекотать Ёнбока. —Минхо! — взныл парень и быстро спрыгнул с качели, отбегая в сторону небольшого пруда в яблоневом саду больницы. Минхо не сдаётся и бежит за ним, зловеще улыбаясь. Феликс мчится со всей скорости к деревянной беседке по снежной тропе и задыхается в смехе и улыбке, пряча её за звёздной ладонью. Ёнбок залетает прямо в беседку, падает на скамью, которую сюда недавно поставили, и продолжает смеяться, пока Минхо нависает над Ёнбоком, уперевшись коленом в скамью, и щекочет. До того момента, как замечает, что Феликс вместо своих рёбер с проросшими лунными цветами, закрывает лицо. Смех резко прекращается. Улыбка слетает с лица… Минхо хватает Феликса за руку, а тот медленно убирает ладони от лица, задыхается и не улыбается. Как же улыбаться, если улыбку свою уродскую закрыть нельзя? —Сколько тебе лет, Ёнбок? Феликс хмурит брови. Слова Минхо звучат слишком жестоко. Слишком неправильно и странно. —Двадцать один. —Почему ещё не проработал нелюбовь к себе? —Разве у меня есть время, пока во мне Солнце дыры проделала? Минхо смотрит чёрными глазами прямо, жёстко и строго, совсем как в первую встречу. А Феликс этот взгляд терпеливо выдерживает, прислоняясь головой к деревянной скамье под собой. Он щекочет пальцами внутреннюю сторону ладони Минхо, вроде бы просит убрать, а сам неосторожно переплетает её со своей. Сердце пропускает удар, Минхо путается в мыслях, как в дороге поездов, смотрит… А взгляд тает на глазах… Феликс глаза голубые в сторону отводит, краснеет. И Минхо выравнивается. Не отпускает и аккуратно поднимает Феликса на ноги. —У тебя красивая улыбка, Ликс. Ты красив сам собой… — парень запинается, разворачивается, отпустив руку, и чуть отходит, спускаясь по маленькой лестнице беседки.— Лицом… Улыбкой, глазами… Телосложением, голосом. Характером и поведением, — Минхо не поворачивается, однако чувствует, как краснеет Феликс, как открывает рот и желает запротестовать, но в итоге закрывает и опускает голубые, блестящие глаза в пол. Ли сам чувствует, что щеки краснеют, в пальто становится жарко, словно вдруг начало сильно забившееся сердце согревать. — Я, если что, в буфет схожу, — Минхо обернулся, улыбнулся краешком губы и, заметив красные бутоны на веснушчатых щеках, подмигнул и ушёл прочь. А Феликс, кажется, сошёл с ума. Всё тело вдруг ожило… Под рёбрами взорвался фейерверк, а в сердце проросли лилии. Веснушки окрасились нежно-розовым, запутались, смешались, засмущались! Ёнбок со сдерживаемым писком, закрыл себе рот рукой и упал головой на деревянный стол беседки, расплываясь по поверхности, как ванильное мороженое. И как так можно?! Феликс широко заулыбался столу, замотался в разные стороны и взлетел в совершенно другое пространство. Перед глазами летали бабочки! Небо вдруг приобрело нежный белый оттенок, а не серую гущу, выглянувшее солнце не пугало. Рядом ведь был зонтик! Зонтик, который принёс Минхо! Феликс сейчас должен переосмыслять жизнь и улыбку свою, а он умирает от чувств, которые в нем проросли цветами ласковых лилий. Пора биться головой об стену. Феликс так держался! Так держался! Просто! Как же он был силен! Сразу не поплыл в дальнее течение по розовой реке, в отражении которой виднеется розовый бегемот и облака, когда Минхо был так близко! Вот прям так! Ещё и поднял сам! Руку в ответ сжал! О Боги! Погладил большим пальцем! Да даже не убрал ее, не противился! Красота! Счастье! Фейерверк! Хлопушки! Ещё и комплиментов наговорил! Феликсу хотелось летать. Он, выровнявшись, чувствовал, как внутри него взрываются маленькие петарды «Strzelajace Diabelki» и звезды. Как цветы цветут, да розы розовеют. Парень собрался. Нахмурил брови. Вдохнул и выдохнул хихикающий смешок, покраснел еще сильнее, живот ладонями сжал. «Усё» сказал он себе, и, уперевшись ладонями, встал из-за стола… Снова хихикнул, вспомнив чёрное, такое красивое, приятное на прикосновение, пальто… Глаза синие, волосы… Мягкие, наверное. Объятия тёплые и рассказы интересные. Улыбнулся ещё шире, потом прижал губы друг к другу, задрожал ресницами и снова нахмурил брови. Всё. Точно всё… Но Феликс улыбался, пока шагал к арке в каменный туннель с большими незастеклёнными окнами больницы, задыхался. Сдерживался, как сдерживался ранее. Однако всё равно цвел и задыхался от чувств. И даже не догадывался о том, как Чёрное Бытиё, уперевшись в перила локтями, защищёнными чёрным пальто, наблюдал с такого же туннеля, только на втором этаже, и улыбался нежно-синими глазами. Умилялось.

«Горю не нужны разговоры. С ним сражаются в темноте, по ночам, сжимая кулаки» — Мэй из «Легенды Ивы».