О Любви

Целует утро в спину, твой лоб упёрся мне в ладонь. Скорей умру, чем двинусь, если только осторожно. Рассыпались по мне пряди твоих волос. Я не могу понять: когда, зачем и как. Ты стала, ты стала, ты стала мне близка? — Электрофорез, «По разбитым зеркалам»

«Луна лезет в прямо окно. Смотрит за детьми своими серыми, спокойными, да мило-бледными. Нежно улыбается им. Задыхается в собственной любви, подпирая мечтательно подбородок блеклыми, блестящими руками. И возвращается на небо. Смотрит на небесных детей своих — на звезды. Да улыбается еще шире. Видит, как одна блестящая звёздочка жмётся к Чёрному Небытию, как играет с ним, шумит, прыгает, пока все остальные боятся слишком сильно подходить к мрачному Небытию. Замечает Луна, как Звезда влюблённая сияет, счастливая… и вздыхает. Чувствует, как Небытие, брат ее, раненный человечеством, крылья свои чёрные потеряет скоро вновь… Потерял однажды сестру, теперь и…! И закроется от Человечества в обиде и вине во второй раз за существование своё, да будет держать ту подаренную Луной любовь. Луна тоже любит. Она Землю оберегает незаметно. Луна не слепит глаза, она нежно волочит свой нежный блеск по улицам, не напрашивается в чужие дома, за углы, в переулки. Луна не создает тепло, но она создает ощущение комфорта и безопасности… Любит тихо и нежно… Тогда, когда никто не видит. Она неловка и ласкова. Но иногда полумесяцем спускается на Землю, да танцует с человеком милым на крыше. Но это другая история, да другая баллада» Ночь пахнет мандаринами и хлопушками. Палата, после тысячи просьб, была украшена серебряными, зелёными и красными побрякушками: шариками, ленточками, дождём, полароидными фотографиями, прицепленными на льняную нитку, маленькой ёлочкой на столе (которую Минхо специально привёз вместе с остальными игрушками и пледом, когда разузнал, что Феликс никогда не праздновал Рождество). Небольшая ёлка была украшена красными шариками, звёздочками серебряными и самодельными бумажными журавликами. Их всего два. Синего и серебряного цвета. Оба стоят не на ёлочке, а перед ней, повёрнутые друг к другу клювами! Стена увешана радужной гирляндой! Самый настоящий переполох цветов. Но Феликсу нравится, нравится и Минхо. Только вот сейчас комната пустует. В ней не слышно ни переплетающихся между собой низкого и высокого смехов, ни видно блестящих гирлянд. Пусто и одиноко… Смерть взяла вверх… Пришла своими ледяными руками душить… Царапать кожу, оставлять гематомы и метастазы, ожоги и царапины… Только вот в комнате она никого не обнаружила. А всё потому, что смех сейчас разбивает ледяные глыбы на улице, греет замерзшие уши и слетает с потрескавшихся от холода губ! Очередной снежок влетает за шиворот и Минхо, шипя под нос все маты, которые знает, специально поскальзывается на снегу, падает спиной на белоснежное волшебство и призывает к себе снежно-серебряного ангела. А потом, когда он, перепугано спрашивая всё ли в порядке, подбегает, нападает! Берёт в охапку снег и заставляет Ангела прищуриться и упасть рядом, потерявшись в снегу и тёплом свету фонаря. —Хо! Так нечестно! — хмурится Феликс, поднимаясь на колени, рядом со смеющимся во всё горло Минхо. — Рот закрой…! Простудишься. — Ли наклонился над парнем, пальцем поднял ему шарф и закрыл почти всё лицо, до глаз, и лёг рядом. Смех звучал теперь приглушеннее… но всё равно — слышным! Феликс, пряча улыбку за белым шарфом, уселся, повернувшись лицом к ничего не подозревающему Минхо, склонился, привлёк кошачье внимание… Смех прекратился, когда на лицо Феликса заискрились плывущая улыбка и желание мести. —Так. Мне это не нравится, — с опаской проговорил Ли. —Правильно, бойся меня, — послышался голос из преисподние! Самой Сатаны! Такой низкий-низкий! Феликс таким редко разговаривал! Только в особенные моменты. Такие, как сейчас, когда пора было мстить! Парень резко натянул на глаза, без очков, шарф (шапки у Минхо не было, пришлось растягивать собственноручно связанный Феликсом шарф) и, схватив снег ладонями в красных перчатках, подаренных на Рождество Минхо, кинул прямо ему на лицо! Снег закатился под пальто (все то же самое, осеннее, зима тут не часто такая холодная)обжог и растаял от тепла сердца. Минхо наигранно заверещал, а Феликс злобно засмеялся. Улёгся рядом, пока Ли, поднявшись, отряхивал своё драгоценное пальто от прилипшего снега. — Ты это. Не пытайся даже отряхнуться. Битва будет еще продолжаться! — самодовольно сказал Феликс, победно улыбаясь и смотря со снежного одеяла на широко улыбающегося Минхо, над головой которого на синеватом небе распластались серые тучки со снегом и сказочные звёзды. Ёнбок открыл рот, хотел, было что-то сказать, но только подавился залетевшим в нос снегом. — Аккуратнее, — с вздохом Минхо улыбнулся, протянул руку вновь смеющемуся Енбоку и осторожно поднял его на ноги. — Пошли в больницу. Мы на улице уже час и… двадцать две минуты. У тебя руки холодные, я даже через перчатки чувствую. —Да не замёрзли они! — сдерживая дрожащий голос, Феликс потёр ладони друг об друга и подул на них, словно через ткань это поможет. Замер, поймав недовольный взгляд Минхо, неловко засмеялся и кивнул с разочарованным вздохом. — Ладно… Пошли. На лице Минхо расплыла довольная улыбка, он пошагал в сторону арки, но остановился, остановив и Феликса. — Ты чего? — Сними свои перчатки, — спокойно попросил он, повернулся к подошедшему Феликсу и достал с кармана свои очки, умещая их на глазах. Теперь не только на волосы, плечи и ресницы падают белые снежинки, а ещё и на темно-красную оправу! — Ещё чего! Замёрзну же! Минхо негромко вздохнул себе в шарф, подошёл ближе к Феликсу, склонившись чуть вниз под освещением тёплого фонарного света, поднял его ладони и бережно снял промокшие до каждой ниточки перчатки. На блестящем снегу расплылась тень двух сказочных, тревожных и несправедливых судеб. Сплелись в одно целое, в одних прикосновениях, руках и сердцах. Минхо не видел, но чувствовал, как хочет запротестовать Ли, только вот от смущения рот открыть не может. И был прав! В сердце раскрылся кокон бабочки прямо во время зимы! Красные щёки теперь не от холода! А глаза отправились на пробежку по, оказывается, таким интересным окнам больницы, скамейкам в саду и синеватому небу со звёздами, излучающими такой романтический… то есть серебряный, свет! Минхо в это время, замечая бегающие голубые глаза, нежно улыбался. Прятал в карман пальто мокрые перчатки и, достав одну из заранее взятых сухих перчаток, надевал на правую, звездную и веснушчатую ладонь Феликса, лежавшую в ожидании всё это время в руке Ли. А потом и на левую, которую также бережно держал в своей руке, пока доставал сухую перчатку. — Всё, пойдем. Минхо, поправив кончики у пальцев, заботливо улыбнулся, развернулся, сунув свои руки в карманы пальто, и зашагал к заснеженной арке. Феликс слышал, как под его и под сапогами Ли скрипел снег. Слышал, как стучало сердце, таяли пальцы, и улыбался Минхо. Слышал, а был в другом измерении. Парень вышагивал рядом, терялся, сбито благодарил и краснел уже в коридоре, натягивая на свои сапоги бахилы. Снаружи был потерянным, можно даже было бы сказать, что спокойным, но так могут сказать только незнающие Феликса люди. А внутри взрывался, как пороховая бочка! Полночь ещё не пробила, однако фейерверк был уже запущен! День Святого Валентина ещё не наступил, но Феликсу так и хотелось дарить валентинки и любовь! *** Все ледяные конечности замерзшего звездного ангела греются под пушистым одеялом цвета носа в сильнейшие холода. Руки согреваются, конечно, от тепла одеяла, но больше от воспоминаний прикосновений. Феликс лежит на кровати Минхо, скучает, воздушно вздыхает, да в потолок, на котором падает тень маленькой ёлочки, вырисовывая тень… сердечка… Ёнбок плывет… и краснеет. Задыхается открыто! В палате кроме него и двух журавликов никого нет… Красота. Можно посходить с ума. Напридумывать куча сцен, влюбиться сильнее и всё-таки уплыть в дальнее плавание по розовой реке. Феликс о чувствах своих стал подозревать еще за неделю до дня рождения Минхо. А в то мгновение, мгновения, когда Ли склонился над Ёнбоком в беседке и смотрел своими синими, чарующими глазами, губами, наверное, сладкими, шевелил. Пытался заставить Феликса задуматься и перестать улыбку свою закрывать, но только влюбил в себя и начал по ночам сниться. Конечно, Ёнбок, пытался прислушаться к «совету» Минхо. Но не смог. Каждый Божий раз! Каждый! Ёнбок закрывал рот рукой, отдергивал ее, но переставал улыбаться. А когда не убирал, то ее убирал Минхо. Конечно, Феликс не будет скрывать этого, потом он стал делать так специально… Закрывал улыбку рукой, ждал, пока Минхо перехватит её, а потом щекотал пальцами и переплетал со своей. В комнату вдруг входит Минхо. Феликс мигом кутается в одеяло, прячет свои красные бутоны за такого же цвета целлофан… сливается… незаметный! Джеймс Бонд получается! Только вот Минхо почему-то всё равно смотрит на Ёнбока с каким-то подозрением, несёт две кружки и смотрит из-под очков, прищурив синие глаза. — Ты чего? — Феликс вылез из своего целлофана, подумал, ничего в приглушенном свете видно не будет, прислонился спиной к стене и стал наблюдать, как Минхо усаживается рядом, на край, и ставит чашки на тумбочку рядом с его кроватью. — Ничего. Укутайся. И Феликс укутался, потянув одеяло себе на плечи. В комнате запахло зелёным чаем и мандаринами. На небе звёзды блестели ярче, луна освещала людям путь и тихо любила. Подзывала к себе звезды, руки пожимала, обнимала плечи, целовала щёки и пускала дальше. — Холодно? — Минхо усаживается рядом, подлезает ближе и протягивает одну из теплых кружек Феликсу. —Да не… Нормально, — парень перехватывает кружку, цепляется оледеневшим пальцем руки Минхо, ловит его недовольный взгляд, как мышь замечает охотящегося кота в метре от себя, кашляет неловко и отпивает свой чай любимый. Показательно смотрит в потолок, улыбается краешком губ за чашкой и тихо смеется, когда спустя несколько секунд Ли так и не отворачивается. Феликс голову к нему поворачивает и вздрагивает… Минхо, оказывается, так близко. Своим подбородком чуть ли не до плеча Ёнбока дотрагивается. Смотрит без очков на парня синими глазами и почти не моргает. А Феликс краснеет. Кто-то поджег кончик нити от бочки с порохом.— Чего? — Снова врешь? Феликс чуть отодвигается. Сглатывает вязкую слюну смущения. —Немного. Минхо тяжело вздохнул и, поставив кружку на тумбу, быстро поднялся с кровати под следящий взгляд Феликса. Парень встал рядом с комодом, склонился над ним и стал там что-то искать, а Ёнбок пил чай и, убедившись, что никто не злится, стал много-много разговаривать и спрашивать. —Минхо. —М? — послышалось где-то из тумбы. —Скажи любое-любое слово. —… Япония. —Это страна. —Но слово же, — Минхо выровнялся и вернулся к кровати. В его руках был чёрный свитер с белыми, нарисованными квадратиками снежинками. Кажется теплым, пушистым и, наверняка, приятно пахнущим. Ли протянул Феликсу одежду, смотрел внимательно, а в темных глазах его мелькали забота и блеск от гирлянд. Ёнбок готов был расплавиться под его синими глазами. Желал этого. Но вместо того, чтобы поплыть и покраснеть, дал на мгновение кружку в руки Минхо и забрал у него мягкий, пушистый свитер. —Спасибо, —с улыбкой Феликс быстро надел на себя свитер, и впрямь приятно пахнущий какими-то классическими, знакомыми, цитрусовыми духами, и забрал кружку обратно уже у усевшегося рядом Минхо. —Так вот! Если Япония, то Япония, хорошо, —завещал Феликс. А парень рядом уселся удобнее, натянул одеяло посильнее и стал внимательно вникать, смотря гипнотизирующим синими глазами. Феликс прекрасно знал историю… «и биологию — как бы добавил Ли.» А Минхо знает и любит физику, всю математику и, конечно, философию. но вдвоём их связывала любовь к звёздам и астрономии. —в Японии в тысяча… — заводил Ёнбок, вырисовывая пальцем на открытом небе между звёздами, почти что, выдуманные созвездия. Конечно, с его места, половину звёзд видно не было, да и света в комнате, и на улице, слишком много было. Однако созвездия Феликс знал, пытался воссоздать их, но по пути терял хоть одну звёздочку. А Минхо же вырисовывал созвездия меж бледных точек. Открыто любовался ими, видел, как они краснеют, а владелец их глазами звёздными рассказывает о прошлом Японии, избегает взгляда в отражении чайного напитка, да в небе синем. —Представляешь, в Дзёмон люди считали звёздное небо храмом, —задумчиво протянул Феликс, отхлебнув уже почти закончившийся чудеснейший, не японский, конечно, но зато китайский, чай, и мимолётно взглянул на, кажется, беспрерывно смотрящего Минхо. Ёнбок чуть кашлянул и спокойно отвернулся, пытаясь сохранить невозмутимость своего лица. —Представляю, —однако из-за ухмылки Ли, Феликс понял, что попытка скрытия была чётная. Но он не сдаётся. Парень улыбнулся, как ни в чем не бывало, отпил последний глоток чая и передал Минхо кружку, чтобы тот поставил её на тумбу. Однако вместо этого парень обхватил ладонь Феликса, а тот её ловко вытащил, оставляя в руке Минхо только одну кружку. —Спасибо, —снисходительно улыбнулся Ли. Минхо тихо усмехнулся, но тишина в комнате позволяла это услышать. Даже звезды перестали светить, притихнув, гирлянда принялась совсем медленно сменять свой цвет, а журавлики напрягли свои клювики. Им нравилось такая игра. Нравилась и Феликсу с Минхо. Ёнбоку просто нравилось испытывать парня и ждать его действий, а Минхо нравилось наблюдать, как Ли притворяется глупым и не переступает линию «друзей». Как сам же призывает сделать то или иное действие, потом краснеет, смущается и делает вид, что и вовсе не при чём. —А ещё в Японии Млечный путь связан с летним праздником, носящим название… —Ёнбок неожиданно запнулся, плеяды звёзд в глазах разлетелись, а на щеках превратились в красных гигантов и карликов. На коленях Серебряной Звёзды расплылось Чёрное Бытие. —М? Какое название-то? — снимая с синих глаз своих очки, улыбнулся Ли, посматривая в удивлённые глаза Феликса. —А… — парень вздохнул, погладил себе неловко волосы на затылке, пробурчал заклинания непонятные под нос и снова вздохнул. —Танабата? —Точно! — Феликс щёлкнул пальцами, и из них посыпался невидимый звёздный блеск, смешивающийся с розоватыми лепестками. —Точно, да. Ты молодец, — покивал парень, широко улыбаясь веснушками и ямочками, словно спокойный, как кот на солнце. Хотя на самом деле, внутри, он был просто Феликсом на солнце. Его глаза гуляли по лицу улыбающегося Минхо, задыхались, питались, блестели. И в ответ ему — блестели. Ёнбок вкрадчиво разукрасил серебряным блеском рук чёрные волосы Минхо. Поднял глаза куда-то в окно, мол, не знаю что происходит там, куда очи мои не глядят. Рассказывал факты интересные, краснел незаметно, отвечал на вопросы Ли спокойно, пальцами гладил волосы его, ощущал, как парень ластится и под руку подставляется, словно домашний кот. Феликс даже был готов поклясться, что в голосе парня стало прокрадываться тихое мурчанье. И Ёнбоку хочется слушать этот голос вечно, трогать локоны и задыхаться в запахе Минхо. Он хотел уложить и вторую руку на волосы Минхо — не скрывать любви своей. Так и сделал. Медленно накрутил тёмную прядку на палец руки свободной и, распустив, вплел и эту ладонь. Так аккуратно и нежно, боясь боль причинять. Без одобрения расчёсывал и гладил, знал, что не нуждается в разрешении. Ласково убирал прядь с глаз и бинтов, в очах синих задыхался. Глаза не отводил, улыбку милую ловил. И продолжать мысленно просил. Задыхался в поцелуе без губ. Был уже словно влюблённый труп. Хотя не в его это положение со смертью шутить. Только вот никто не мог ему этого запретить. Не кому. Было. До появления Минхо. Стоило Феликсу только слово сказать в шутку про смерть, тот сразу же ругал его. Не всерьёз, конечно. Но следил, чтобы из губ Ёнбока ничего не такого не слетало. И когда Минхо успел стать так близок? А когда Феликс успел стать так близок? Когда они вдвоём успели сблизиться настолько сильно, что теплились в объятиях и в глазах друг друга задыхались. Феликс двинуться боялся, когда затылок или лоб Минхо упирался ему в ладошку, гладил другой, пряди темные по коленям своим собирал, косички маленькие заплетал и чувствовал, как в спину целует полночь. — У тебя руки такие… Мягкие… и приятные… Как у… Не знаю… Приятные короче… — звучит сонно мурчащий голос. А Луна за окном плачет белоснежным пухом, звёзды прячутся, оставляют своего брата одного и смотрят так внимательно с интересом, выглядывают из-за серых пледов. Может, даже слышится шёпот далеких звёзд. Однако ни Феликс, ни Минхо не могут этого слышать, так как слышат только биение своих сердец, сплетающихся в одной плавной, трогательной и ласковой мелодии. Звёзды видят только в глазах друг друга, а вместе с сердцами слышат слова сокровенные. — Спи давай, — тихо смеется Ёнбок. Ещё не краснеет, но цветёт всё сильнее. —Только с Вашего позволения, принц Звёзд. *** Рассвет даже не собирается ложиться на город полотном. На часах уже отбивает семь часов, а Солнце спит… Отдыхает. Восстанавливается от боли Смерти. А Луна в улыбке расплывается, в вальсе кружится с Любовью, вдыхает аромат его, ластится, да волосы длинные свои, чёрные расплетает. Любовь её локоны белой ленточкой перевязывает, а Луна нежно целует. Шепчет ласково, как любит, упивается и вздыхает от Любви. А Феликс не спит вместе с ними. Проснулся к утру по привычке, испугался лучей во сне, однако успокоился мигом, как на коленях своих лежащего Минхо заприметил. Тело совсем чуть-чуть затекло. Но это того, пожалуй, стоит. Ёнбок широко улыбается, игнорирует легкую боль в желудке, есть хочет, кажется? Удивительно. Пальцы его помнят нежные ощущения мягких волос Минхо, тянутся и снова ощущают эту ласку, прячущуюся в локонах чёрных. Феликс старается гладит невесомо, дабы сон кошачий не потревожит, только вот всё равно будит. Минхо медленно синие глаза разлипает, потягивается, под руку звёздную подлезает и медленно переворачивается на спину, похлюпывая в тишине больницы губами и глазами. Смотрит на Феликса и улыбается сонно, прищуривая очи кошачьи. В воздухе всё ещё витает запах зелёного чая, звёзд и Японии. Глаза помнят блеск, руки прикосновения, уши шёпот слова, а сердца помнят чувства. —Ты похож на кота, — тихо молвит Феликс и кутается пальцами в волосы сильнее, в ответ мычание и улыбку получает. Улыбается. —Сонного? —Лунного. Минхо по ночному смеётся. —Правда? Как в песне? Лунный, лунный… …лунный кот… Всё из лужи пьёт и пьёт. Феликс смеётся вместе с Минхо, уже сидящим рядом в более удобной позе. Стараются смеяться тихо, так сокровенно и нежно, словно делят что-то секретное… Секрет целой Вселенной. Феликс рукой улыбку звёздную прикрывает, позабывшись под утро нежное. А Минхо ее перехватывает аккуратно, смотрит не строго, а жалеюще. Феликс неловко улыбаться перестает и негромко вздыхает. —Не смотри на меня с такой жалостью, — тихо шепчет он, подушечками пальцев ладонь щекочет, чувствует, как Минхо сам руки переплетает, и улыбаться вдруг начинает. Холодные руки с тёплыми переплетаются, баланс создают. —А как на тебя смотреть? —Как вчера. Феликс поворачивает голову к Минхо, сталкивается с глазами синими и понимает. Минхо всегда так смотрел, а не только вчера. Ночными глазами, в которых синева океана блестит от отблеска дырчатой луны, да звёзд серебристых. Глубоко и внимательно. Мягко и нежно. Аккуратно, пробираясь в самую душу и поселяясь там. Протекал по телу, в сердце, где был напитком сладким для лилий засохших. Щека и ладонь под чужой рукой начинают гореть, Феликс замирает, смотрит голубыми, сияющими незабудками и не может сдвинуться, боится. А синева океанская, такая тёмная и загадочная, приближалась и накатывала волной всё тело нежных лилий. Феликс в переживаниях сжимают руку Минхо, а тот большим пальцем успокаивающе гладит. Приближается и завлекает в мягкий, аккуратный поцелуй. Глазами гипнотизирует, не закрывает и сам переживает. А Феликс забывает как дышать. Целует порывисто, задыхается и глаза жмурит. —Ликс, дыши, —ласково шепчет мурчащий голос, отстранившись от поцелуя на секунду. Снова мягко целует, внимательно следит за дыханием Звёздного ангела и глаза свои закрывает. Закрывает и Феликс. Он неуклюже кладёт руку серебряную на затылок Минхо, вплетает пальцы в волосы тёмные, пытается дышать, смущается, ведь чувствует, как улыбается Ли, явно чувствующий, что дышать у Феликса получается рывками. Чувствующий, не слышащий и не видящий. Он чувствует это от тонкой линии связи, проходящей меж двумя сердцами, словно стебельки хрупких цветов переплетаются в одну судьбу. Чувствует своим сердцем. Чувствует, что Феликсу слова Минхо подействовали, как женьшень. Обволокли водами Саргассового моря, и даже солнце страшно не будет. Рядом с Минхо и буря, и солнце, и град, и гроза страшны не будут! Солнце уж точно. Ведь, как только лучи пробились из-под одеяла белоснежного, Минхо переместился аккуратно, зашуршав воздушным пледом под собой, обнимая Феликса за одно плечо, и скрыл от назойливых лучей, хоть и слабых, но никогда не знаешь, когда они усилятся.

Никогда и не знаешь, когда случится новый рецидив.

Ночь ушла, пришла беда;

Пропали звёзды без следа;

Ворвались Солнце и Вражда!

И Смерть шагает под венец;

Пришла к мальчишке наконец!

Минхо от поцелуя с улыбкой отстраняется, смотрит и блестит глазами синеющими, видит, как цветут щёки Феликса, как тот улыбается смущённо и глазами расхаживает по сторонам разным. Словно перед тем, как дорогу перейти. —Хороший, — говорит Минхо и Феликса прядку, выбившуюся из золотистого потока, заправляет за краснеющее ухо. —Дурашка, — шепчет сбито парень, одной лишь рукой обнимает шею Минхо, носом туда же тычется, а вторую ладонь так и не выпускает из руки И. Чувствует тепло и тает. Легкое, не обжигающее тепло. То, которого так не хватало… Руки Минхо, как… лучи луны. Только тёплые. Смерть стучит в окно. Феликс вздрагивает всем телом, напрягается и пугает Минхо. Тот брови хмурит, мигом надевая очки, опасно лежавшие на кровати. Показалось, может. Но Ёнбок за стеклом видит мертвечину. Она падает с неба чистого на землю, пачкает белый, непорочный снег. Пачкает в грязи. В смерти. В солнечных лучах. —Ликс? — Минхо кратко целует в звёздную щеку, нежно гладит ладонь и волосы золотистые поправляет. —Звёздный, —слух ласкает такие приятные слова, ланиты тают под сладкими губами, улыбка таится на них. Глаза спокойные смотрят, но боятся. —Я… — выдыхает с болью Феликс. С его горла вытекла смертная кровь. Глаза заполнились искрами страданий, весь подбородок запачкан алой смертью, а дрожащая рука, так трепетно обнимавшая шею Чёрного Небытия, сжимает свитер со снежинками и ароматом цитрусов. —Мин… — шепчет Ёнбок, задыхается. В прямом смысле. Его глотка заполняется кровью, а чёрные глаза Минхо широко раскрываются от страха, —…хо… — а он смотрит, словно оледеневшая статуя кота Нэко, и вдруг подскакивает с кровати. —Секунду! Прошу! Феликс! — больницу разрезает резкий и оглушительный крик страха. Белое полотно окрасилось в обеспокоенный алый, и вся белизна перешла на лицо бегущего по мёртвым, холодным и до тупости утренним коридорам Минхо. Он поскальзывается, находит первого, недавно пришедшего доктора, пальцем тычет в сторону свадебной Площадки Смерти и Звезды. В руки себя берет за секунду, глаза жмурит черные, переживающие и задыхающиеся в переполняющих чувствах. Их слишком много. Слишком много слов, чувств, ощущений. Страха. —Срочно доктора в палату! Человек с метастазами в…— Минхо хватается рукой за свои штаны, сжимает и не может понять, где. Где он не увидел. Где он не проглядел подходящую Смерть. Где он затаился… Перед Черными, потерянными глазами, заискрилась звёздная ладонь Феликса, сжимающая любимый свитер, — в печени! Быстро. —Бегом! — слышит Минхо от врача с табличкой на груди «Бан Кристофер Чан». И бежит. Бежит сломя голову. Боится потерять еще одного человека. Не просто человека, а Феликса. Который сейчас на постели лежит и в крови задыхается. Может, Минхо ошибся? Может, метастазы не в печени, а снова в лёгкие пробрались? Снова заискрились точками, распространились и пробили кровеносные сосуды? Сновасноваснова? Минхо теряет сознание на входе в палату. Не справляется… Кто-то ему голову сжал, глаза слёзные закрыл и всё… Минхо ведь не каменный. Хотя, казалось ему, что он сделан как раз-таки из него. Эмоции контролирует, спокойно относится к людям разрывающим связи, старается не привязываться и никогда не плачет… Хорошие люди ведь не плачут. Не чувствуют. Они жестоки, как считал Минхо всё детство. Только вот сам он не жёсткий, не добрый. Он не Солнце, он не Смерть. Минхо должен был быть Солнцем и Смертью. Но стал другим. Как и сестра его. Минхо — Чёрное Небытиё, Черён — Луна, а Феликс, в конце концов, та самая… самая-самая яркая звезда на чёрном небосводе… И эта звезда не должна сегодня погореть. Она просто не может… Не может…

***

Минхо просыпается на стуле в коридоре больницы. Холодно. Хотя на коленях лежит одеяло… Красное. Иронично. —Вы как раз вовремя очнулись, — гласит голос возле окна. Минхо медленно выравнивается на стуле, глаза раскрывает и умирает от головной боли. —Чего? — хрипло спрашивает он и смотрит на силуэт широкоплечего мужчины. Он стоит лицом к окну, руки, наверняка, держит на груди, и улыбается. Волосы у него чёрные, коротковатые, но челка, кажется, есть. Лежит на глазах, ведь он то и дело ее поправляет безымянным пальцем с обручальным кольцом. —Вы очнулись аккурат солнечному затмению. Минхо то ли вопросительно, то ли удовлетворительно мычит, волосы рукой заправляет и поднимается с кресла, ловя рукой почти что упавшее одеяло. Красное. Неприятное. Глаза мозолит… Парень кладёт вещь на кресло, подходит к окну и встаёт рядом с мужчиной. Доктор. Тот самый Кристофер. Он смотрит прямо, голову к Минхо не поворачивает, а тот мужчину рассматривает, глаза чуть щурит. Херово видит. Дальнозоркий. В комнате плавно потемнело. Опять в глазах темнеет что ли? Минхо мысленно задохнулся от отчаяния, но только ему это показалось. —Чудо, — улыбается Кристофер. —Точно такое же чудо, как и то, что Ли Ёнбок жив. Очи Минхо широко раскрылись. Он задохнулся воздухом и покашлял больничным запахом. —Извините? —Что вы! Не стоит! Можете разве что поблагодарить. Извиняться не стоит. Не за чем, — Бан повернул лицо и улыбнулся с приятными ямочками на лице, солнцезащитными очками на глазах заискрил. Минхо усмехнулся, протянул руку и захотел представиться. —Потом. Потом, пожалуйста. Не каждый день увидишь солнечное затмение. Лучше гляньте, как луна затмевает солнце, —доктор протягивает ещё одни солнечные очки и Минхо, медленно, словно осознавая всю прелесть жизни, смотрит… Со слезами на глазах, но смотрит, опуская ладонь. Хочет растрескаться на осколки зеркала от всех эмоций, бросится в палату и крепко заточить в объятия Звезду. Боится только его поранить своими зеркальными слезами. А посему смотрит, как Луна посреди дня Солнце затмевает. Как Любовь побеждает Смерть.

***

Феликсу снилось поле. Снилось, как в его глазах проросли цветы и заполнили лилии всё его прогнившее тело в метастазах. Снилось, как он улыбается. Снилось, как готовит себе зелёный чай и стоит под солнечными лучами с воздушными поцелуями любимого на щеках и лбу. Феликсу снились книги, мосты, коты, вишнёвые деревья, самолеты и закаты. Снились тёплые объятия, шепот океана и отображающегося в нем неба.

снился космос, который его не спасёт.

но он был счастлив.

был Звёздой на Черном Бытие и был счастлив вместе с ним.

***

—Я смотрел ваши лекции. Чудесно рассуждаете, —луна медленно уходит от солнца. Бан, отвернувшись от окна, снимает очки и смотрит на Минхо с улыбкой, а тот повторяет за ним. Только не смотрит, но сдержанно улыбается. —Благодарю. Неожиданно. —А чего неожиданного? Вы, пожалуй, одна из известных личностей в современных сферах философии и точных наук. —Да? — с явным сомнением поинтересовался молодой человек. — Тогда только Вы, мистер Бан, знаете обо мне в этой больнице. Благодарю, —Ли фыркает и поворачивает голову к улыбающемуся Кристоферу. Надо бы найти очки, а то выглядит странно, щурится всё время. —Ах, да, — врач шуршит руками в карманах и достаёт чёрную продолговатую коробочку — футляр. И у Минхо такого не было.— Ваши очки разбились, к сожалению. Поэтому, держите, — Бан, сделав лёгкий уважительный поклон головой и сняв солнезащитные очки, протянул коробочку. —Не стоит, — улыбнулся Ли и сделал лёгкий поклон головой, сделав шаг назад. — Вы и так спасли жизнь… моему близкому человеку. Поэтому такое вручать могу только… — Прошу, — Кристофер всунул футляр в ладонь Минхо. Руки его настолько холодные, что от одного прикосновения можно замёрзнуть, однако после них ощущается прекрасное, растекающееся по пальцам тепло. А глаза… Светлые, словно облака, лунный блеск и снег, были одновременно темные, как чернота космоса, крыло ворона и сама земля. В них таилась вечность пустоты, любви и ответы на вечные вопросы человечества. —Благодарю Вас, — согласился Ли, всё-таки это ведь неуважительно, Бан кажется старше, и спрятал футляр к себе в карман штанов. Он сделал лёгкий поклон, а Минхо повторил за ним. Кристофер посмотрел на небо и кивнул кому-то. Улыбнулся загадочно и развернулся, пряча руки в карманы белого халата. Минхо хотел, было развернуться обратно к окну, выдохнуть и разглядеть очки, но вдруг осознал, что не спросил про Ёнбока. —Кристофер… Так что с Феликсом? Бан остановился на углу стены и кивнул головой назад, в другой, пыльный, с запахом лекарств коридор. —Он в одиночной палате. Живой. Пока без сознания. Но скоро придёт в себя. Говорю, чудо, что он живой. Метастазы странно себя повели. Часть их просто исчезла. Минхо это ничего не дало. Он знает, что Феликс жив, и его это не может не радовать. — В какой палате? —Мм… Самая ближайшая палата. И Минхо «рванул». Сохраняя спокойствие на лице, он кивнул благодарно и размашистыми шагами пошёл к коридору. Стены резко заполнились голосами. Зашумели телефоны, зашуршали бумаги и задышали цветы. Минхо подходит к палате, тянется рукой к ручке, и на него накатывает странное желание взглянуть в след Кристоферу. Но в коридоре никого не оказывается. Ни в начале, ни в середине, ни в конце. Но коридор ведь такой длинный… Как хвост дракона. Наверное, Бан зашёл кому-то в палату. Минхо кладёт ладонь на ручку двери, хочет нажать, как вдруг за спиной слышится женский, высокий, голос. Он кажется добрым — удивительно в этой больнице. Второй любезный врач за несколько часов… Чудо. —Извините, туда пока нельзя. Пациент спит… Не стоит прерывать его сон. Пускай восстанавливается. —Через сколько можно будет зайти? — развернулся Ли. —Как мистер Ли сам поднимется и выйдет. —Благодарю, — парень кивает и усаживается на кресло напротив белоснежной крепости. Доска, отделяющая людей. Минхо прикусывает щеку изнутри и закрывает томные, уставшие глаза. «Когда у меня там следующий цикл химиотерапии?» —думает он, —«такое чувство, что на меня болт положили…». Открывает глаза и слепнет от круглого гало на потолке, снова жмурится. —«Пора привыкнуть… Привыкнуть… Да…» — Минхо выдыхает воздух и медленно проваливается в кресло, в сон, в мечты. Там, где нет ни меланомы, ни опухоли. Там, где он не сидит на кресле перед палатой, в которой лежит его Звезда после операции. Хорошее, наверное, было бы место. Где есть только лёгкие простуды, и нет тяжелых болезней. Хотя бы так. Просто без заболеваний совсем нельзя. Ведь порядка нет без хаоса… А без хороших снов, нет плохих.

***

Нос щекочет Смерть. Минхо задыхается во сне, видит красные пятна на своих руках, голову поднимает и видит два повешенных на верёвках трупа. Их две головы поднимаются, и Минхо узнает в двух неживых Феликса и Чёрен. Оба висят на переплетенных между собой связках мышц. Белеют лицами на фоне зеркальном с лопнутыми капиллярами, словно рисованные художником лепестки ликорисов. Глазами и бледными веснушками улыбаются. Очи их, белые, слизкие, смотрят с не чувствуемой болью. Словно молоком залили. —Ли… — улыбаются белыми-белыми синими, —… Ми, — которые поочерёдно выпадают, —… Хо, —до тех пор, пока во рту их совсем не остается, и полость выглядит как черная дыра внизу лица.—Убийца! — комната из зеркала звенит. На стекле расползаются трещины, как у фарфорового неба. С каждой секундой на стенах вырисовывается странные острые линии, круги и квадраты, соединяющиеся между собой незамысловатыми ломаными линиями. Но не лопаются. —Не смог защитить собственную сестру! Задуш-ш-ш-шил! — шипит Ёнбок не своим голосом, раскачиваясь на «качели». Веки раскрывает до такой силы, что глазные яблоки чуть не выкатываются, а из его пустого рта сочится алая кровь. Растекается по подбородку бледному, словно окрашивается снег мертвыми телами снегирей. Он качается на мышцах, схватившись руками за «верёвку», и улыбается противно, до дрожащего страха и дрожащих плечей. —Ах! В соседней палате любимый мучается, а он сидит и стр-р-р-радает от какой-то там боли в голове! Ур-р-р-род— плюёт кровью и неприязнью Чёрен. Словно Минхо это насильник, выбивающего зубы и съедающего мясо своей жертвы. —Убийца! Комната дрожит от голосов. Слова отбиваются от углов стеклянной рамки и врезается в слух. Вбивает боль, ненависть и вину. Душ-ш-шит и кричит: «ур-р-р-род». Минхо хватается руками за волнистые чёрные волосы, вырвать их хочет вместе с корнями. Оторвать, дабы перекрыть боль. Боль, от которой кричит, словно умирающий. Но он ведь не умирает. Не умирает ведь так? Правда, что то пятно — не опухоль? Правда?

Ах, нет! Ложь!

Минхо не заслуживает быть счастливым и живым. Нет-нет-нет! Ни за что и никогда! Ли рвёт собственные связки под веселое завывание беззубых любимых, и сам смеётся! Расходится в звонком, сумасшедшем смехе, как будто он клоун в цирке. Но точно ли это цирк? Может, это и вовсе не цирк, а целая трагедия с миллионами антрактов. Жизнь она ведь такая. Считай, театр с одним постоянным, главным актёром и массовкой. С собственными выборами, рамками, кульминациями и концовками. Только мы можем управлять нашей жизнью. Только мы можем довести себя же до такой степени, что нашей жизнью управляет кто-то другой. Конечно, не утверждаю о людях, которые по случайности попали в лапы убийцы, насильника, или преследователя. Но только мы можем выстроить и разбить собственные стеклянные цитадели. И Минхо разбивает эти рамки. Разрушает стекло и обрывает смех Прекрасного Безумия. —Минхо, — тихо гласит голос рядом…или далеко… Или близко… Кажется, что голос, знакомый и приятный, звучит в странной далёкой близи. —Хо-о, — говорится уже ближе, и Минхо медленно приходит в себя. Открывает чёрные глаза, ослепнув от искусственного солнца на потолке. Парень очи рукой прикрывает, голову в сторону воротит и сталкивается с ледяными глыбами чужих глаз. —Ликс! — удивительно хриплым, словно Ли недавно кричал, молвит парень и кидается с кресла прямо к Феликсу. Живому! С живыми, хоть и блеклыми, веснушками. Голубыми глазами и нежными серебряными кудрями. С улыбкой мягкой, но, кажется, под ней кроется тревога, ведь в очах играют странные огоньки горя. Минхо обнимает Феликса за плечи, прижимает к себе со всей своей любовью, руками мягкими в волосы аккуратно зарывается, не верит, что Он жив. Что Он сейчас стоит. Нужно ощутить каждый сантиметр лица, каждую прядку и увидеть каждую веснушку. Услышать голос и ощутить тёплые прикосновения. Неважно где. Минхо ощущает руки на своей спине и понимает, да, Феликс всё-таки живой. Всё-таки его глаза синеваты, а зубы на месте. Руки теплы и лежат на широкой спине, а не держатся за переплетённые между собой бледные мышцы и связки. –Минхо… — шепчет ласковый, низкий, очаровательный голос, а Минхо от него слабеет. Во всех смыслах. Даже чуть повисает на Феликсе, но всего мгновение. Потом выравнивается. Не смеет права показывать слабости. —Как ты? —робко спрашивает Минхо, зарываясь пальцами в волосы Ли сильнее. —Плоховато… Минхо прикрывает глаза и с болью хмурит брови, крепче прижимает Феликса к себе, любовь распространяет всем телом и задыхается про себя в страхе. —В какой палате ты теперь будешь? —В этой же… Одиночной. Феликс говорит это скрипучим голосом. Таким, как говорят половицы в измученном временем и вредителями доме. А Минхо понимает, что в этой же палате недавно умер человек… Либо же его выписали. Не зря же Феликса перевозят в другую палату, просто так бы не стали, даже из-за рецидива. —Ничего. Я буду тебя часто навещать. Но Феликс вдруг сам сильнее прижимается. И Минхо понимает — он вообще не хочет, чтобы Ли уходил. Чтобы был всегда рядом и никуда не выходил из палаты… Чуть ослабляет хватку, осознаёт, что Минхо не может, ведь и сам нуждается в отдыхе и химиотерапии… Однако Минхо наоборот, обнимает сильнее и безмолвно говорит, что никуда не денется… Вокруг ходят люди, к счастью не проезжают койки и не пищат приборы. Или же пищат… В палате на другом конце коридора запищал прибор, и несколько врачей мгновенно пошли к комнате. Всё-таки больница пахнет смертью. Как бы тут не вычищали, как бы тут не пахло лекарствами и стерильными веществами. В теневых углах будет таится смерть, выжидая, когда же можно будет нанести удар в голову, грудную клетку, спину или живот. —Не слушай, — говорит Минхо, ощущая, как Феликс начал дрожать от присутствия Смерти. И увёл парня в палату из злосчастного коридора. Понимает, что это почти ничем не поможет, ведь вся больница пропитана смертью, но Минхо хочет помочь хоть как-то. Хоть немного облегчить Феликсу жизнь. Стать спутником, или тёмным полотном неба, в котором он звездой сможет на пару мгновений остаться в спокойствии. А посему, оставив в палате всего на чуть-чуть, вернулся с зелёным чаем в термосе и пшеничными, самыми обычными, без сахара и соли, галетами. —Мм, спасибо, — Феликс, укутавшись по самое горло ледяным, тонким одеялом, беззаботно раскачивал носочки ног в тёплых носках, глаза отводя куда-то в сторону, к окну. Словно взгляда избегал. Минхо подходит ближе к койке, подвигает рукой небольшой стул и усаживается рядом, ставя шуршащую пачку и термос на белоснежную тумбу. Парень раскрутил крышку и налил в нее немного парящего чая, протянул в ледяную руку Феликса и поправил новые очки на носу. В комнате тихо. Кажется, где-то рядом снова рассиживает Тишина, считая пальцы у себя на тонких пальцах, на которые затем будет накручивать пряди синеватых, тонких волос. Сидит она, по всей видимости, на подоконнике. Постукивает пальцами по обратной стороне окна. На улице теплеет — вместо снега идёт дождь. —Ты мне нравишься, Феликс, — Тишина испаряется, подмигивая встрепенувшемуся Ёнбоку, у которого руки заледенели ещё сильнее от слов Минхо, а крышка с чаем чуть не вылилась мимо рта. —… в этом… А… Нравишься..... Не раскрывается… Как сказать бы… — Минхо вдруг начал запинаться. Вечно серьёзный и собранный мужчина (с высшим образованием по философским наукам!)потирает вспотевшие ладони об серые штаны и расхаживает переживающими глазами по белеющим стенам, слова сказать не может, путается в мыслях и переживает. Глупость? Но это правда. Не всегда же иметь в голове собранные по смыслу предложения. Иногда можно и запинаться, и переживать, и путаться, и ошибаться… И не только в словах! Можно даже ошибиться машиной такси. Открыть чужую машину, а она окажется не та, которая нужна… Конечно, главное, вдруг не оказаться этой машиной, и самим случайно не открыться не тем людям. Но и это не страшно. Все люди, все ошибаются.—Слово нравишься… Оно… Не разум… Не… Не… Подходит… Понимаешь? А в ответ кивок. Быстрый такой, эмоциональный и путаный. Вроде кивает отрицательно, а вроде и положительно. Минхо вдруг говорит уверенно и поворачивает голову к Феликсу, наконец смотрит ему в звёздные глаза: —Пей чай. —Пей чай?! —Пей чай. Минхо чуть откашливается и снова смотрит в окно под пристальным, волнующимся взглядом Феликса. —Чаи эти… Нежные… И горячие… Но они не жгутся. Я всегда разбавляю их чуть-чуть тепловатой водой. Не холодной. Это строго запрещено. Потеряются во льду непонимающих лепестков… Если надо, даю настояться, подождать… Раскрываются сладко и приятно. Их не нужно слышать, их нужно ощущать и видеть… Главное, что их… Много… И они долгие… Чувства. В смысле. Феликс вдруг давится напитком. Он чуть приподнимается на подушке, отрываясь спиной, и несколько кашляет, заставляет Минхо перепугаться. —Ликс? — парень мигом приближается и бережно убирает с рук Феликса полупустую крышку от термоса. А тот мотает головой, мол, всё в порядке. Голову воротит к Минхо и смотрит глазами нежными, вроде бы оттенка холодных, ледяных глыб, но такими блестящими и тёплыми. Ли смотрит такими же. Только синими, чуть переживающими, но тоже блестящими и мягкими. В их глазах видно всё — звёзды, вселенные и чувства. Цветущие темно-синие васильки и тающие ледяные айсберги. Лунный свет и раскрывающиеся лепестки чая. Феликс чуть приподнимается, руки холодные укладывает на тёплые щеки и задыхается в аромате синих васильков, целуя чуть покусанные губы и передавая вкус теплого, зелёного чая, в котором скрывается не только тепло, но и нежность и любовь. Слова не нужны. Не нужны, ведь когда глаза глядят с цветущими лепестками, губы оставляют друг на друге бутоны хрупких, розовых роз, и щёки блестят небом уходящего солнца. Когда руки сжимают тело в объятиях, несмотря на неудобнее, словно повисшее положение, дабы другому было тепло под объятиями, если ледяное одеяло не согревает. Когда всё равно чуть поднимаются не для своего удобства и не смотрят на неожиданную ноющую боль в боку. Когда пальцы переплетаются в воздушных прикосновениях, сжимают ладони и разрядами искр разговаривают друг с другом, молвя о спокойствии, чувствах и о том, что всё в жизни будет хорошо. Тогда слова не нужны. тогда можно обойтись без обещаний. ведь и так веришь. веришь, что всё будет в порядке. что тебе любят и ценят…

тогда ты и начинаешь верить в любовь… и, если надо будет, — поверишь и в слова этого человека.

***

—Да. Это всё-таки опухоль мозга. В только недавно холодной палате витает аромат тёплого чая, раскрывшихся лепестков и увлажняющей помадой для губ. Комната погружена теплом, которое растекается по телу, аккуратно щипает щеки и красит в почти незаметный розоватый. —Божечки… — взмаливает Феликс и тычется носом в подушку. —Не волнуйся. Опухоль совсем маленькая. Через пару неделек всё будет замечательно, мне делают химиотерапию. Я сто процентов буду жив. —И тебе не надо стричься?! —Нет. Врач сказал, что я в этом не нуждаюсь. Дозы препаратов не будут большими, выпадение волос минимально, — Минхо легко улыбнулся и, показательно проведя рукой по своим волосам, с неожиданно-удивленным разочарованием взглянул на клок выпавших волос. —Если это минимально, то у меня тогда неагрессивная форма рака кожи. Минхо взглянул исподлобья. —Не шути над этим. Феликс улыбнулся, театрально вздохнул и наигранно, стыдливо опустил глаза вниз. —Без чёрного юмора жизнь слишком тёмная. —Иронично однако. Минхо и Феликс засмеялись одновременно. Углы заполнились мягким и низким смехом, запугав Смерть и отправив её в окно, за которым успело потемнеть. Прошло уже больше пятнадцати часов, с той поры, как у Феликса случился рецидив. За это время можно было развестись, обручиться, прилететь на самолёте в другую страну, родить и умереть. Пятнадцать часов — мало. Но за это время вершатся судьбы миллиарды людей. —Я останусь сегодня у тебя. —А тебе можно? —Ну, уже же ночь…думаю, можно… Да и пускай только попробуют мне запретить, — Минхо усмехнулся, взглянув на озабоченного Феликса. Чуть приподнялся на кресле и аккуратно поцеловал его в лоб. Увидел звёздную улыбку и удовлетворённо уселся обратно. —Тебе холодно? —Очень, —с усмешкой в голосе отвечает Феликс, укутанный несколькими тёплыми одеялами сразу до самого горла. С разной расцветкой и из разного материала, но все отданные с большой любовью. —Не смейся. Я… —запнулся Ли, отведя синие глаза в сторону, — переживаю. Холодно. —Ты же сам сидишь в одной майке! Оденься сходи! —Я могу залезть к тебе под одеяло. Феликс замолчал. Укутался одеялами еще сильнее, что его перестало быть видно. Отвернулся на бок, бурча смущённые возмущения под звёздный нос и задыхался в чувствах под мягкий смех Минхо. Ли поднялся с кресла и тихо обошёл кровать, присел рядом с укутанным в одеяло лицом и пальцем отодвинул край ткани. Под ней таилась красная панда. Шуршала улыбкой и пыталась её спрятать под белым мехом одеяла от назойливого угольного кота. — Оденься, — буркнула красная панда. — Хорошо, — кивнул угольный кот и послушно поднялся. Минхо, вышагивая по душному коридору, улыбался своим звёздным мыслям, таял от блеска серебряного и цвёл. Он уже успел позабыть о том странном сне, залатав ужасающие раны веснушчатыми улыбкой, глазами и губами. Парень заворачивает за угол и сталкивается с женщиной, лет шестидесяти. —Прошу прощения, —молвит парень и поднимает голову на остановившуюся даму. Её руки в черных перчатках, полупрозрачных статно сложены в районе живота, глаза наполнены голубой краской, а ярко подкрашенные красной помадой губы расплываются в спокойной улыбке. Такое знакомое лицо… Но Минхо раньше никогда его не видел. —Ли Минхо? Доброй вам ночи. —Да. И Вам. Минхо не знает, кто эта женщина. Но она, по всей видимости, знает его. Вот так чудо, встретить второй раз за день человека, знающего Ли и его лекции. —Приятно увидеть вас в живую. —Благодарю, — парень сдержанно кивнул головой, в лице не поменялся, но внутри улыбнулся. —Прошу прощения, что задержала. Ступайте. Минхо вновь сдержанно кивнул и пошёл дальше, заворачивая в свою палату. Там он долго не был, взял только серую кофту и вернулся к Феликсу.

***

—Я прилетела к тебе первым рейсом. В палате приглушенно шумит женский голос. Перед глазами появляется кусочек пазла. Дверь открывается, и Минхо, вслушивающийся в голос, входит в палату, закрывая за собой. Чуть хмурит брови, предчувствуя что-то очень нехорошее, оборачивается, застёгивая кофту до груди, и сталкивается с удивленным взглядом голубых женских глаз. Это оказывается та женщина, которую Минхо встретил по пути. И почему-то он почти не удивлён. Парень кивает в знак приветствия и идет к креслу возле койки Феликса, который сидит, волнующийся и перетирающий свои ледяные руки. Минхо этому не рад. Но он это скрывает под очками и маской умиротворения. Хочется задать вопрос, всё ли в порядке, но он молчит. Видит по глазам Феликса, что не стоит пока что. —Он не помешает? — вместо Ли задаёт вопрос женщина, снимая с рук, усыпанных веснушками, перчатки… Пазл дополняется одной деталью. —Нет, — дрожит низкий голос. Минхо бросает взгляд на Феликса, сидя тише кузнечика, возле которого проходят люди. —Тогда, говорю, что как твой единственный официальный опекун, я подписала бумаги о твоём лечении в другой больнице. В Австралии. Две большие детали пазла соединились в длинное оружие — катану, на фоне яркого, солнечного неба. Катана медленно развернулась остриём и одним движением пронзила тела Феликса и Минхо. Лезвие воткнулась прямо в сердца. Звёзды заверещали и взорвались, лилии встрепенулись и зашевелили лепестками, чёрное Бытие вновь стало небытием, заглушающим свои рвущиеся чувства, а в море поднялся шторм. Феликс закрыл рот рукой, и Минхо закусил щеку изнутри. Один уже заливал веснушки слезами, вызывая непонимание на лице миссис Ли, а второй сдерживался. Кусал щеку до крови и заливал всю полость рта привкусом железа и горечи. Минхо задохнулся в собственном отчаянии. Ему захотелось перестать чувствовать что-либо. Захотелось вырвать себе сердце, забыть, что такое чувствовать. Перестать в конце концов привязываться к людям. Хвататься за них, как за спасательный круг, который в итоге превращается в занозу и вонзается под ноготь. Минхо не может уехать вместе с Феликсом. Даже если очень хочет. Нет возможности бросить всё и достаточное количество денег. Минхо хочется вонзить себе в горло нож за свою же слабость. Он чувствует, как остриё дотрагивается до кожи, и по шее тянется алая струйка. Но Минхо только тяжело выдыхает ртом пронзающие чувства. Этим было всё сказано. Феликс взглянул на него сквозь пелену слёз и всхлипнул. Он боялся двинуться. Он знал, что Минхо не может поехать. Он понял это по вздохну… Он хотел, чтобы это была неправда. Он хотел, чтобы бабушка вообще не приезжала. Хотел, чтобы всё сейчас оказалось сном. Видением после рецидива. Но какая же это боль, осознавать, что это всё правда. Миссис Ли вышла из палаты, оставив Минхо и Феликса наедине. Ли поднялся с кресла одновременно с Ёнбоком, вставшим с койки. Они замерли на секунду, и уже через мгновение обмена взрывающимися звёздами в глазах, кинулись друг к другу и обняли со всей силы… Словно хотели приклеиться, как наклейки с двух липких сторон. Сердца отбивали звонкий мотив на пианино, сплетались в одной мелодии, в Лунной сонате. Руки, терпко сжимающие одежды, говорили сами за себя. Ни Минхо, ни Феликс, ни руки, ни глаза, ни сердца не хотели отпускать. Но они понимали, что по-другому просто нельзя. Минхо почувствовал на своём плече всхлип, запустил руку в серебряные волосы, блестящие на искусственном свету и витающие в воздухе запахом звёздной пыли, и успокаивающе поцеловал в лоб. Парень хотел отстраниться, но из-за сжавших рук, понял, что не может… Не может не потому, что его не отпускают, а потому что сам не может. Его внутренние чувства, скрывающиеся под маской спокойствия и безразличия, которая трескается, как зеркало. Идет трещинами… И всё-таки лопается. Минхо роняет свои чувства на футболку из хлопка, они расползаются и впитываются в ткань и плечи Феликса. Парень это ощущает, не из-за неожиданного холода на плече, а из-за того, что ощущает чувства Минхо. Слышит его мысли, впитывает всем своим телом и давится ими же, кашляет тихо на ухо и захлёбывается в слезах. Слышит, как трескается маска из зеркала Минхо. Зеркала — искажают искажение. И вот, наконец! Истинные чувства вылезает наружу. Минхо плачет тихо, но изредка слышны приглушённые всхлипы. Феликс ощущает, как парню плохо, потому что сам испытывает точно такое же. Сам трескается. Чувствует себя человеком, стоящим посреди огромного озера, покрытого тонким слоем льда, который уже идёт к ногам ломаными линиями, распадается на куски и трескается. Отправляет под воду, мочит только отросшие, большие, белые крылья, душит, путает серебряные волосы, отросшие уже ниже ушей, и заставляет скрутиться в позу эмбриона от холода, поджимая к своей спине оледеневшие крылья.

***

Уезжая, Феликс и Минхо мучились от боли в сердце, задыхались в слезах и слушали биение сердец друг друга. Смотрели звёздами в глазах, питались губами. И оба, не любящие пустые слова, обещали, обнимая друг друга. —Обещаю, что, как только вылечусь, сразу приеду… Обещаю писать каждый день, говорить о своём состоянии… —Я верю и обещаю дождаться, — отвечал тихо Минхо, оставляя в золотистых волосах, в которых поселились серебряные звезды, прощальные поцелуи. Смотрел в растаявшие от слез ледяные глыбы и плакал своими темно-синими васильками…

В тот день светило солнце. А вечером кто-то перерезал небу горло.

Оно было ярким и красным, заливало стены больниц кровью, протыкало Минхо, сидящего возле окна и смотрящего на свой палец с кольцом, которое, казалось, пахнет засохшей розой, и Феликса, замершего на неудобном кресле в аэропорту, укутанного в серую кофту и чёрный свитер со снежинками и крепко держащего в своих дрожащих звездами руках кустовую розу. Такое небо было в первую встречу Звезды и Чёрного Небытия. И такое небо сейчас, в их прощальную встречу.

А я смотрю в твои голубые глаза

Нервно касаюсь кудрей из золота

Мне, к сожалению, нельзя теперь так сказать…

…но сердце мое тобою измотано.

Лампабикт, «Ирония»