Спасение света.

Зейнеп осторожно поднялась с лавочки и медленно направилась в дом Сади и Хасны, всё ещё дрожа от беспокойства, которое охватило её душу после недавнего разговора с Джунейдом. Едва она вошла в дом, её встретила Хасна с приветливой улыбкой, но в глазах её едва заметно блеснул холод, спрятанный за вежливостью. — Проходи, Зейнеп, — сказала Хасна, указывая на диван у стены. — Ты, должно быть, устала. Чай уже готов. Зейнеп кивнула, усаживаясь, и приняла чашку из рук Хасны, сделав небольшой глоток, пытаясь подавить свою тревогу. Хасна, оставив её в комнате, отступила, скрывшись в другой части дома, а на её место незаметно села Фейза, сдержанно улыбаясь, но глаза её выдали настороженное любопытство, почти напряжённое ожидание. — Как ты себя чувствуешь, Зейнеп? — с едва заметной долей сочувствия спросила Фейза, внимательно разглядывая её лицо, словно пытаясь прочесть мысли. Зейнеп, глубоко вздохнув, встретилась с её взглядом, стараясь не показать свою ранимость: — Ты знаешь, Фейза… Ты ведь всегда была мне верной подругой, — тихо начала она, опуская глаза, будто ища поддержки в этом маленьком признании. — Ты единственная, с кем я могла поделиться своим страхом, своей болью… Я всегда доверяла тебе. Фейза лишь кивнула, сохраняя на лице выражение участия, но в глубине души у неё промелькнуло что-то едва уловимое, холодное и насмешливое. — Может быть… — Фейза чуть подалась вперёд, понизив голос до шёпота, — может быть, дело не только в твоих переживаниях, Зейнеп. Ты никогда не думала… что Джунейд может быть под порчей? Что-то будто сбивает его с пути, заставляя вести себя так непредсказуемо. Зейнеп замерла, ошеломлённая столь странным предположением, и, слегка нахмурившись, тихо, но решительно ответила: — Пусть Аллах простит, Фейза, нельзя так говорить… Джунейд — чист, он принадлежит лишь своей вере и судьбе. И что бы ни случилось, его поступки лишь указывают на испытания, данные нам Аллахом. Фейза слегка пожала плечами, сдержанно улыбнувшись. — А что, если эти испытания ведут не к Аллаху, а к его противоположности? — снова понизила голос Фейза, её тон был проникнут легким сомнением, что вызвало в сердце Зейнеп ещё большее беспокойство. — Если ты действительно хочешь вернуть его и очистить от всего дурного… тебе нужно сделать нечто необычное, возможно даже жертвенное. Зейнеп вздохнула, стараясь не поддаваться этому внезапно нахлынувшему сомнению. Однако Фейза продолжала, не спуская глаз с подруги: — Ты должна сжечь платок его матери… Он символизирует её благословение. Если ты сделаешь это, всё дурное уйдёт. Зейнеп отвернулась, чувствуя, как её душу переполняет боль. Она знала, что Фейза говорит не с добрыми намерениями, но в то же время ощущала, что если откажется, то потеряет доверие подруги. — Платок у него дома, — солгала она, отводя взгляд, чтобы не встретиться с Фейзой глазами. Она знала, что Фейза ничего не добьётся, но также понимала, что эти слова были сказаны не просто так. Позже, той же ночью, Фейза и Зейнеп стояли на пороге, держа в руках зажжённый факел. Огонь колыхался под порывами ветра, зловеще освещая платок, лежавший на земле. Зейнеп, чувствуя, как боль и страх переплетаются в её душе, закрыла глаза, почти прощаясь с платком, символом благословения. Пламя охватило ткань, и в отблеске этого костра Зейнеп уловила скрытую радость на лице Фейзы, как если бы её намерение начинало исполняться. На следующее утро Фейза отправилась к Джунейду, полная решимости. Она настойчиво постучала в его комнату, и лишь через несколько минут он открыл дверь. Её лицо казалось взволнованным, а глаза — полными тревоги, но за этой тревогой скрывалось что-то гораздо более тёмное. — Джунейд, ты должен узнать правду. Зейнеп… она наслала порчу на тебя, — прошептала Фейза, обрывая тишину, — и она сделала это через… платок твоей матери. Его взгляд замер на мгновение, будто он не мог поверить в сказанное, но Фейза продолжала: — Этот платок был связан с чем-то, что нарушило твой покой. Она навела на него порчу… и теперь ты не сможешь вернуться к нормальной жизни. Сердце Джунейда сжалось от боли и гнева. Он был готов поверить её словам, но что-то внутри него сопротивлялось. Он тихо спросил: — Это сделала Зейнеп? Фейза кивнула, уверенно добавив: — Да. Она сделала это, чтобы удержать тебя. Зейнеп, стоявшая за дверью, услышавшая всё, едва сдерживая злость, тихо шагнула вперёд и твёрдо сказала: — Нет, Фейза. Этот платок… твой. Джунейд повернулся к Фейзе, и его взгляд стал жёстче, но гордый за свою жену, он едва заметно кивнул и сдержанно ответил: — Платок моей матери… здесь. — Он достал его из-под своей джубы, показывая, что платок никогда не покидал его руки, символ чистоты и веры. Когда Джунейд, полный сдержанного гнева и тихой решимости, вышел из комнаты, за ним последовала Зейнеп. Едва они оказались снаружи, Зейнеп закрыла дверь, оставив Фейзу внутри. Отчаянные крики и удары кулаками раздались из-за двери, но Джунейд не отреагировал. Он даже не оглянулся, а Зейнеп лишь крепче сжала губы, стараясь сохранить хладнокровие, несмотря на переполнявшие её эмоции. Фейза продолжала кричать, умоляя их выпустить её, твердя слова извинений, но Джунейд и Зейнеп уже отошли, оставляя позади этот зловещий шёпот обмана и предательства. Всё, что теперь занимало их мысли, было очищением от этой тени, которая омрачила их сердца. Вечер подступал, и воздух стал холодным, когда Джунейд и Зейнеп оставили шумное поместье позади и двинулись к забытой, но дорогой его сердцу могиле — месту, где покоилась его мать. Это было уединённое, тихое место, укрытое тенями деревьев, словно само время решило замедлиться, почтительно уступив им покой. Здесь, под старым каменным надгробием, хранилась память о женщине, чей образ он видел в своих детских снах. Казалось, ветер шептал её имя, и Джунейд с Зейнеп, словно вступив в святую обитель, стояли рядом, склонённые в молитве. Зейнеп держалась чуть поодаль, но её присутствие было как тихий маяк, как молчаливое напоминание о мире, о покое, который казался неуловимым. Джунейд закрыл глаза, на мгновение отпуская гнев, обиды и всё то, что смущало его сердце. Его молитва была простой и безмолвной, обращённой прямо к Аллаху, как будто он снова был маленьким мальчиком, надеющимся найти хоть какую-то ясность. — Аминь, — прошептали они вместе, их голоса слились, словно заключив молчаливый союз перед лицом Вечности. Немного постояв в молчании, Джунейд осторожно перевёл взгляд на Зейнеп. Его глаза, глубокие и спокойные, не выдавали того внутреннего беспокойства, которое продолжало грызть его изнутри, но в них плескалась какая-то древняя боль, как отголосок чего-то далёкого и невысказанного. Он разглядывал её профиль, её задумчивое, слегка напряжённое лицо, словно пытаясь понять, какую роль ей суждено было сыграть в этом всём. — Те, что подвергаются клевете, — покорные слуги Аллаха, — тихо произнёс он, словно обратившись и к себе, и к ней, и к безмолвному небу над ними. Зейнеп, не желая показать своей обиды, выпрямилась и с холодной сдержанностью ответила, пряча боль за спокойной маской: — Аишу, жену Пророка Мухаммада, тоже оклеветали. Её слова, как нож, прорезали тишину, напоминая о том, что даже те, кто чист перед Аллахом, порой становятся жертвами человеческой злобы. Джунейд закрыл глаза, обдумывая её ответ. Он чувствовал, что она тоже понимает эту вечную борьбу между правдой и ложью, но её хрупкость и выдержка вызывали в нём одновременно и восхищение, и беспокойство. — С благословением Аллаха и злыми умыслами людей, — тихо проговорил он, будто размышляя вслух. — Ошибку не исправить, да? Мы разрушили… В его голосе проскользнула горечь, не только за них двоих, но и за все те ошибки, которые, казалось, тянулись через поколения, запутывая их судьбы в невидимой сети. Ему хотелось верить, что они смогут найти путь назад, к простоте и правде, к той ясности, которую он всегда искал, но каждый раз ему казалось, что чем дальше он идёт, тем больше его окутывает тьма. Зейнеп посмотрела на него с теплотой, скрытой за её решительным выражением, и её голос прозвучал как ответ на невысказанную мольбу: — Можно исправить. Присоединись к ифтару. Если ты придёшь, то и я приду. Её слова были простыми, но в них заключалась вся её вера, вся её нежность, которую она скрывала даже от самой себя. Она не просто звала его на семейный ужин — она звала его к примирению, к тому, чтобы вместе снова стать частью их общего мира, того самого мира, где они могли бы находить покой рядом с Аллахом. Джунейд молча посмотрел на неё, и его лицо смягчилось. Он осознал, что этот призыв был больше, чем просто приглашение на ужин. Это была её просьба простить, попытка напомнить ему, что их связь с Аллахом и друг с другом выше любого испытания. ******************* Вечер опустился на дом господина Сади, как бархатный полог. Темнота за окнами поглотила дневную суету, но легкая тревога витала в воздухе, казалось, наполняя его вязкой тишиной. Господин Сади, устав от ожидания, чувствовал, как внутренняя досада заполняет его до краев. Он долго сидел в раздумьях, глядя на двери в надежде увидеть племянника, но тот все не появлялся. С тяжелым сердцем Сади подал знак Арифу, стоящему неподалеку, словно ждущему этой минуты. — Ариф, — произнес он с тяжестью, взмахнув рукой, — горе какое… — Сади закрыл ладонями свой лоб, как будто стремясь спрятать от мира свои разочарование и боль. — Почему так много? Разве ты не должен был торговаться с ними? Его голос звучал упреком, хотя, может, в глубине души он понимал, что не Ариф был причиной его тревоги. Слуга, услышав неожиданный выговор, вздрогнул и, слегка понизив голос, пробормотал в свое оправдание: — Но учитель… Вы же сами велели раскупить почти все, чтобы все были довольны, — Ариф взглянул на Сади со смущением, словно боясь, что его слова могут только ухудшить настроение хозяина. Сади вздохнул, и в его взгляде отразилось нетерпение, с которым он ждал Джунейда, и недовольство, что ожидания остаются напрасными. — Но не на такую же сумму, Ариф! — с нарастающим раздражением добавил он, едва удерживая себя от того, чтобы не повысить голос. Казалось, само ожидание стало пыткой, а каждый момент, когда Джунейд не приходил, усиливал это чувство. Тем временем гости уже начали собираться на ифтар. В просторных залах обители мелькали приветственные взгляды и обменивались тихие слова. Господин Левент пришел вместе со своей женой Бесте. Сразу по приходу Бесте отправилась в женскую часть дома, чтобы присоединиться к остальным дамам, а Левент прошел к мужчинам. Там он быстро заметил знакомого врача, который уже занял свое место, приветливо поднявшись при виде Левента. — Ей богу, Левент, ты скоро будешь появляться в мечети больше, чем я! — пошутил врач, протягивая руку. Левент, улыбаясь, ответил рукопожатием, затем подошел к господину Сади и с почтением поприветствовал его. Вскоре настал час для начала ифтара. Сади, стараясь скрыть свое волнение, медленно поднялся, его голос прозвучал тихо, но проникновенно: — Мир вам… — начал он свою речь, обращаясь к собравшимся, и дал знак слугам, чтобы те принесли блюда. Они осторожно внесли тарелки, прикрытые крышками, символом готовности к празднику. — Сегодня мы очень постарались для наших гостей, — добавил Сади, пристально взглянув на Левента, стараясь скрыть волнение. Левент, оценив жест, едва заметно кивнул и улыбнулся, сохраняя сдержанность. Когда крышки были сняты, взору всех предстали тарелки, заполненные сахаром. Этот вид ошеломил Сади, заставив его резко выпрямиться и бросить обеспокоенный взгляд на дверь. — Где Ариф? — прошептал он, едва удерживая волнение, словно предчувствуя непредвиденную оплошность. И именно в этот момент Джунейд, медленно и уверенно шагая, вошел в обитель. Его фигура, спокойная и уверенная, тут же привлекла к себе все взгляды. Он сложил пальцы, глядя на собравшихся с глубокой серьезностью, словно хотел не просто объявить о своем приходе, но принести с собой нечто большее, чем простое присутствие. — Эста’изу биллах, — тихо произнес он, словно говоря это для себя. — Мир вам, — произнес Джунейд громко, но сдержанно, приветствуя всех, как бы сквозь темные складки своих мыслей и намерений. Присутствующие, встав, приложили руки к сердцам, отвечая на приветствие. Джунейд тем временем не спешил, его взгляд был спокоен, и в этом спокойствии ощущалась сила. Через минуту после его появления вошла Зейнеп, направляясь к женской половине зала. Джунейд, заметив ее, невольно посмотрел вслед, но его лицо оставалось холодным и сдержанным. Когда Джунейд сел рядом с Сади, тот тут же отвернулся, пряча за этим движением своё недоумение и лёгкое разочарование. Но Джунейд, заметив его напряжение, наклонился к дяде и, едва слышно, сказал: — Можешь не искать Арифа. Я дал ему задание. Сади, удивленный этой новостью, чуть заметно кивнул, но в его взгляде все еще таилось непонимание. С женской стороны Зейнеп, усаживаясь рядом с матерью, поприветствовала остальных: — Мир вам. Женщины дружно ответили ей таким же приветствием. Зейнеп взглянула на свою мать и чуть виновато сказала: — Я ждала Эфенди Джунейда, поэтому задержалась. Прошу прощения. Однако на лице Зейнеп не было и тени настоящей вины. Она знала, что сделала правильный выбор, не поддаваясь никаким сомнениям. Хасна, сидевшая напротив, внимательно следила за ее словами. Повернувшись к Зейнеп, она с легкой усмешкой заметила: — Да? Какое счастье. Значит, вся семья в сборе. А… где же Фейза? — спросила Хасна, в голосе которой мелькнуло беспокойство, едва уловимое, но не скроющееся от внимательного взгляда. Но Зейнеп лишь спокойно встретила ее взгляд, не ответив, словно эти вопросы и в самом деле не имели для нее значения. В этот момент раздалось тихое, спокойное произнесение: «Аллаху Акбар… Аллаху Акбар…» — в котором заключалась истинная суть этого вечера, его непередаваемая глубина и торжественность. Собравшиеся сложили руки, начался ифтар. — Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха. Аминь. Они выпили воду, завершив долгий день поста, и вдруг Джунейд встал. Его осанка, спокойная и уверенная, словно на мгновение взяла верх над всем, что происходило вокруг. — Дорогие гости нашей обители. Не удивляйтесь нашему столу. Мой дядя, Сади Хюдайи, приготовил для вас лучшие блюда, спасибо ему. Сади ответил жестом благодарности, его рука легла на сердце, словно он хотел вложить в этот жест все слова, что он не произнес. Джунейд продолжил, его слова звучали глубже, сильнее: — Но я задумался: что же значит слово «смертный»? Это значит, что тебя нет. Что было бы лучшим угощением от тех, кого нет? Это его отсутствие. Слуги, внимательные и осторожные, начали раздавать пищу бедным. Ариф, Бахадыр и Наим, склонив головы, с почтением исполняли свою обязанность, словно каждый кусок хлеба и каждая ложка еды несли в себе важное послание. — Так пусть же те, у кого ничего нет, каждый день сидят за тем щедрым столом, который был уготован вам. Пусть Аллах дарует вам награду за ту пищу, которой вы поделились. Джунейд сел, выпрямив ноги, сохраняя достоинство в каждом движении. За барьером, отделявшим мужчин от женщин, его слова уже растекались, пробуждая в сердцах благоговение и покой. Зейнеп, сидевшая с другой стороны, смотрела на мужа с легкой гордостью, понимая его искренность и силу, несмотря на недавнюю ссору. ****************** После того как они вернулись домой, в доме стояла тишина. Каждый шаг, который они делали по пустым коридорам, словно отдавался эхом, и Зейнеп чувствовала, как внутри неё все сжимается, словно перед бурей. Джунейд шел сзади, но она это почти не замечала, поглощенная собственными мыслями, тревогами, и тем ощущением, которое возникло после их возвращения. Он по-прежнему оставался загадкой для неё, но именно это её и тяготило. Он был рядом, и одновременно так далеко. Она шла, не оглядываясь, не поднимая глаз, чувствуя, как его взгляд постоянно находит её, но она всячески избегала его. Сердце её колотилось с бешеной силой, но она не могла дать себе слабину. Она не могла позволить себе проявить хоть малейшую слабость, хоть немного признать, что её чувства к нему так же сильны, как и его чувства к ней. Всё, что оставалось — это холодное молчание и непроницаемость её взглядов. Когда они поднялись наверх, Джунейд остановился у её комнаты. Он уже не пытался искать какой-то диалог, потому что знал, что Зейнеп не была готова. Он тихо, почти неслышно, произнес её имя, но Зейнеп не ответила. Она не смотрела на него, продолжая заниматься своими делами. Но её тело было напряжено, и это не могло скрыться от его внимательного взгляда. — Постельное бельё, если не трудно, — сказал он, его голос был тихим, почти невидимым среди этой напряженной тишины. Он знал, что она понимает, что это не просто просьба, но и нечто большее. Однако Зейнеп молчала. Она даже не двигалась, не взглянув на него. Но Джунейд, чувствуя, что всё внутри него наполняется туманом, решил не нарушать этот момент. Он стоял в дверном проеме, его взгляд метался по комнате, и он делал вид, что не обращает внимания на тишину, которая казалась абсолютной. Зейнеп, не поднимая головы, пошла к шкафу. Она достала постельное бельё, аккуратно сложила его в руки и протянула Джунейду. Все эти движения были в какой-то степени механическими, но Джунейд видел, как её руки дрожат, и это заставило его внутренне содрогнуться. Он не мог понять, почему она так себя ведет, почему снова и снова уходит от него, как будто избегая. — Ты не хочешь поговорить? — его голос звучал неожиданно сильно в этом пустом коридоре. Но Зейнеп не ответила. Она просто повернулась и быстро закрыла дверь перед его лицом. Она не пыталась быть грубой, не пыталась его обидеть, но в этот момент она чувствовала, что так нужно. Это было её защитой. Она отстранялась, потому что не могла справиться с тем, что происходило внутри неё, с тем, что нарастало между ними. Слишком много неопределенности, слишком много неразрешённых вопросов. Она не была готова с ним говорить. И может быть, она никогда не будет. Джунейд стоял в коридоре, в глазах которого отражалась эта странная смесь обиды и сожаления. Он вздохнул и без лишних слов пошел на первый этаж. Всё внутри него словно буря, но внешне он оставался невозмутимым. Его шаги эхом разносились по пустому дому, когда он принял постельное бельё и устроился на своём месте. Он взял бельё и начал застилать свою постель, каждый его шаг был медленным, обдуманным, как будто он хотел запомнить этот момент навсегда. Но когда он завернул угол постели и ощутил под пальцами что-то неожиданное, его сердце пропустило один удар. Он взял в руки нижнее бельё, и это было словно последний удар в сердце. Его пальцы дрожали, когда он осознавал, что это было то, что она постирала для него. Это была её забота, её внимание. Но в то же время это было как молчаливое признание, что она заботится о нём, но всё равно сохраняет дистанцию. Джунейд застывал на месте, взгляд его был сосредоточен на этом маленьком жесте — она заботилась о нём, но не могла дать себе позволить быть с ним. Это не было простым действием. Это было чем-то гораздо большим. Это было то, что нельзя было сказать вслух. Слова не могли бы передать той боли, которая ощущалась в его сердце, когда он снова и снова думал о том, почему она всё ещё держит дистанцию. Он снова и снова взвешивал всё, что происходило между ними. Каждое действие, каждый взгляд — всё это казалось таким важным, но одновременно таким беспомощным. Молча, стоя возле своей постели, Джунейд глубоко вздохнул. Он чувствовал, как его руки теряют силу, как он устал от всей этой внутренней борьбы. Он хотел бы быть ближе к ней, но понимал, что сейчас это невозможно. И, возможно, никогда не будет. Зейнеп, тем временем, оставалась в своей комнате, стоя у окна. Она не могла не думать о Джунейде, хотя и пыталась изо всех сил отгородиться от этих мыслей. Когда её взгляд встречал ночное небо, тускло освещённое месяцем, ей казалось, что она видит перед собой целую вселенную, полную невозможных решений и запутанных чувств. Каждое её дыхание было наполнено той болью, которую она ощущала из-за его молчания, из-за того, что он не приближается, не находит способ быть рядом, несмотря на её собственное желание. Она повернулась и подошла к своему столу, аккуратно положив постельное бельё, которое он попросил. Но это не могло отвлечь её от мысли, что она не хочет дать себе слабину. Не хочет показать Джунейду, что её сердце пульсирует в унисон с его шагами, что каждый его взгляд оставляет незаживающие раны. Зейнеп прикрыла глаза, на мгновение осознав, что он её всё же не отпускает. Каждое его слово, каждый его жест — всё проникает в её душу, но она не хочет признать это. Она не хочет признать, что её чувства растут, как нечто неподконтрольное, как неведомая буря, угрожающая уничтожить её мир. Тем временем Джунейд всё ещё стоял в коридоре, поглощённый своими мыслями. Он ощущал, как ему тяжело, как бы он ни пытался, как бы он ни тянулся к ней, его усилия были тщетными. Он знал, что она в какой-то момент снова закроется, и он останется с этим внутренним грузом, который не был виден окружающим. Он опять взял в руки постельное бельё, рассматривая его как нечто значимое. Он не понимал, почему это так важно, почему он снова и снова возвращался к этому моменту. Почему он так остро чувствовал её невидимую, но ощутимую отстранённость, её желание дистанцироваться. Он сел на постель, немного раздумывая, но в этот момент его взгляд снова упал на уже мытую рубашку. Он сжался, когда увидел его. Внутри него что-то сжалось. Это было не просто мытая рубашка. Это было знаком её заботы, её нерешительности. Он знал, что она ничего не сказала, но в её молчании была вся глубина того, что она не могла признать вслух. Она ведь тоже переживала, только не могла позволить себе быть уязвимой. Джунейд зашарил взглядом по комнате, будто пытаясь понять, что ему делать с этим знанием. Он не мог покопаться в своих чувствах больше, чем был готов. Но он знал, что это не было случайностью, и что каждый её жест имел значение. Тем временем, Зейнеп не могла отделаться от ощущения, что он где-то рядом, что его присутствие так или иначе ощущается в каждом уголке этого дома. Но она знала, что не может впустить его в свою жизнь. Не может позволить себе поддаться этим чувствам, потому что это всё равно останется незавершённой частью её мира. И она должна была закрыться. Она подошла к дверям своей комнаты и остановилась. Подумала на мгновение, глядя в темный коридор. Её мысли вновь вернулись к Джунейду. Почему она не может простить себя за то, что не может быть с ним, почему её сердце ещё тянется к нему, несмотря на все её попытки отстраниться? Зейнеп снова отвернулась и шагнула в темноту. Вся её жизнь, её желания и решения сливались в одно непрекращающееся напряжение, которое она не могла разорвать. Зейнеп шагнула в комнату, её шаги были спокойными, но как бы подчеркнуто беззвучными. Она остановилась у двери, взгляд её задержался на постели. Она долго не смотрела на Джунейда, но всё-таки почувствовала его присутствие в комнате, словно он был рядом с ней, даже если не произносил ни слова. Комната была почти пустой, но именно в этом молчании, в этих простых объектах, лежала вся суть того, что происходило между ними. Она не стала подходить к постели сразу. Долго стояла, просто наблюдая. Он не двигался, как и она, оба словно замерли, как две фигуры на холсте, недосягаемые друг для друга. Его молчание было таким же непониманием, как и её взгляд. Она ощутила это, но не сказала ничего. Спокойно и невозмутимо она спросила, как бы между делом, не спеша: — Ты еще не застелил. — её голос был как лёд, не проявляющий ни слабой теплоты, ни нотки раздражения. Он просто был, таким же, как и всё остальное, безжизненное и холодное. Она словно констатировала факт, не ожидая ни оправданий, ни ответа. Её глаза, не встречая его взгляда, скользнули по комнате. Она заметила все детали, как её разум стремился уловить каждую мелочь, каждый момент. Она чувствовала его тишину, но сама молчала, не держа в себе ни вопроса, ни ожидания. В её словах не было вызова, ни упрёка, только спокойная уверенность, как если бы всё, что она сказала, уже было решено. Она не ждала ответа, но надеялась, что всё станет ясно. Потому что, на самом деле, ответ был не так важен, как сам факт вопроса. Джунейд смотрел на неё, и его взгляд был полон того молчания, которое они оба не могли преодолеть. Он не стал отвечать, потому что не знал, что сказать. Это молчание было для него защитой, возможно, его способом не показать своих чувств. Зейнеп была правой, и он знал это. Но всё же оставаться молчаливым было легче, чем говорить. Зейнеп, как бы не заметив его замешательства, подошла к постели, её движения были плавными, уверенными. Она встала рядом с постельным бельём, аккуратно его взяла. Все её действия были изысканно точными, как если бы она занималась чем-то совершенно обыденным, чем-то, что не требует особого внимания, но при этом заключает в себе невероятную значимость. Она взяла с верхнего слоя постельного белья рубашку, аккуратно и без лишнего внимания, словно для неё это было настолько естественно, что она даже не замечала своих действий. Она оставалась сосредоточенной, не показывая своих чувств, и всё равно её движения говорили о многом. Даже в этом простом, повседневном действии была какая-то загадка, скрытая внутри. Зейнеп застелила постель, поправив каждый уголок, чтобы всё лежало ровно. Она сделала это с такой лёгкостью и непринуждённостью, что трудно было поверить, что за каждым её движением скрывалась глубина мыслей, которые она не выражала словами. В её действиях не было спешки, только холодная уверенность, которая могла бы напугать, если бы кто-то присмотрелся. Она посмотрела на постель, удовлетворённая её состоянием, и тихо, без лишних слов, как будто решив всё разом, сказала: — Всё. Я сделала, как ты просил. Её слова, казалось, не имели никакого значения в этом молчаливом мире. Она не ждала его реакции, не требовала ничего взамен. Это было, как закон, как правила, которые она придерживалась, без всякого отклонения. Зейнеп повернулась к двери, её движения были такими же решительными и спокойными. Она направилась к выходу, но на мгновение остановилась и посмотрела на него. Её взгляд был словно камень, не оставляющий места для эмоций. Она не пыталась понять его, не пыталась чувствовать его боль, не искала зацепки для слов. Она сделала всё, что должна была сделать, и теперь могла уйти, оставить его наедине с его мыслями. Она сделала шаг в сторону двери, и с каждым её движением дверь будто бы закрывалась и сжала пространство между ними, ещё больше углубляя их молчание. Джунейд оставался стоять, как будто не зная, что делать с этим туманом, который висел между ними. Он не пытался вмешаться, не пытался что-то сказать, просто стоял. Он знал, что всё это, вся эта сцена была частью той жизни, в которую они оба были погружены. Она ушла, и не было никаких слов, только тишина. Зейнеп ушла, а Джунейд, оставшись в комнате, почувствовал странную пустоту, которая возникла, как следствие её ухода. Он не пошёл за ней, не пытался вернуть её слова, не хотел демонстрировать свои чувства. Всё, что он мог сделать, это вернуться к постели, которую она только что застелила. Он, не спеша, принялся за дело. Всё было так спокойно, так почти невидимо. Он аккуратно расправил постельное бельё, и среди простыней нашёл помытую ночную рубашку. Его рука замерла, когда он ощутил его в руках. Он был как будто вынужден остановиться, разглядеть этот момент. Это не было сюрпризом, но тем не менее он почувствовал тяжесть этого жеста, невидимой любви, скрытой в её действиях. Джунейд остановился, взглянув на рубашку в руках. Он стоял так, как будто его замороженные мысли не могли освободиться от этого простого жеста. Что это означало? Почему она сделала это? Он не знал ответа, но чувствовал, как внутри него что-то меняется, как будто за каждым её движением стояла целая жизнь, которую он ещё не мог до конца понять. Он молчал, его рука взвешивала это знание, но на его лице не было ни страха, ни сожаления. Он просто стоял, ощущая, как тяжесть этого жеста не отпускала его.