Лабиринтами иллюзий

      — …говорю – она абсолютно нормальная. Что она тебе сделала, что ты никак не угомонишься?..          — Что сделала? Считаешь, что у меня с ней счеты?         — Да, считаю. И чем дальше, тем мне это очевиднее.          Кир, только-только забравшийся на крышу хозблока, распластался на прохладной кровле. Вообще-то, путь он держал на чердак, где, по его предположениям, должна была обнаружиться причина его раздражения. В его представлении, искомое выглядело, как осиное гнездо, гудело, как осиное гнездо и было опасно, как осиное гнездо. Однако пара донесшихся до ушей фраз резко поменяла планы на ближайшие десять минут, ибо растревоженный улей неожиданно обнаружился аккурат за забором. Что ж… Бесшумно перевернувшись на спину, Кир вытянулся, подложил руки под голову и уставился на наползающие свинцовые тучи.             Кажется, дождь собирается.         — Сейчас она нормальная, а завтра превратится в ебанашку, — чуть помолчав, изрекла Людмила. — Хочешь проверить на себе уровень ее адекватности? Удачи. Только на помощь потом не зови. Снова спасать не буду.         Сучка         Голос соседки, в отличие от второго, звучал чересчур громко, так что в голову невольно закралось подозрение (небеспочвенное), что кто-то здесь старается для лишней пары ушей. Пусть Кир и был уверен, что с такого ракурса заметить его не могли (если только не любовались косматыми небесами), а все-таки.          На крыше оказалось классно: отсюда неплохо просматривались ближайшие участки, просека и округлый бок старой ржавой бочки, до которой все никак не дойдут руки. Вспомнилось, что еще в апреле обещал Яну ее отмыть и превратить в пиратский корабль. Видимо, именно эту развалюху Сеня как-то назвала баржей. Почему «баржа»? Хотя… Отдаленно похоже. Подумалось о том, что надо бы по-пластунски, по-пластунски ближе к краю и глянуть, с кем там Мила ведет душещипательные беседы.          Ле-е-ень.          Внизу между тем продолжались девичьи разборки.          — До сих пор за Ромку ей мстишь? — предположила Милина собеседница. — Если да, то это глупо, сто лет прошло.          А, так они парня не поделили. Интересненько…         — Ни фига! — горячо возразила соседка. — Она такой страхолюдиной была, ясно же, что он по угару. Это всем было понятно.          — Не была она никогда страхолюдиной, неправда! — возмутилась вторая девушка. — Я прекрасно помню, как он на нее тогда смотрел. А она игнорила. Конечно, тебе было неприятно, ты же вокруг него на задних лапках прыгала, а толку ноль. И сейчас ноль.          Пошла вода горячая. По краю ходишь, девочка         — Не была? Да ладно? А лицо? А?! Забыла?! — Что тебе не так с лицом? — А эти мерзкие железки во рту?! — И че? — Сё-сё-сё-сё, — прошепелявила Мила, передразнивая свою давнюю, судя по всему, соперницу. — Ну и дура ты. Придумала себе очередную романтик-стори. Не мог он запасть на очкастое кривозубое чудище, — Я ща тебе зеркало вынесу — Еще и с шизой, — Сама ты с шизой — Он сам мне потом cказал, что просто прикалывался.         Мало ли, че он тебе сказал… Надо ж как-то после провала отмываться…         Киру в охотку верилось, что Еся действительно когда-то бортанула неровно дышащего к ней пацана (эта может). Пацана он понимал – запасть там уже тогда наверняка было на что. А еще охотнее верилось в то, что упомянутый кент не замечал Милу в упор, потому что Мила, в отличие от Сени, пустышка.           — Вы с ней обе с детства брошенные, значит, в чем-то даже похожи, — не сдавалась Милина визави. — Не задумывалась ты об этом?         — Упаси Господь! — вскинулась соседка.  — Тоже мне – сравнила.         Девицы отбивали подачи на довольно высокой скорости – только и успевай замечать и фиксировать информацию к размышлению.          «Обе брошенные», значит. Любопытно        — Не понимаю, почему ты такая злая?! Она же не сделала тебе ничего!          Отдаленно знакомый голос звучал все раздраженнее, он зазвенел, и Кир поймал себя на мимолетном желании прийти на подмогу: открыть рот и громко, с подвыванием, провозгласить: «Потому что зависть выжигает ду-у-шу». Однако же сдержался. В конце концов, кажется, здесь еще было что послушать.           — Я не злая, я объективная, — надменно сообщила Люда. — Даже ты испугалась, когда я сказала, что это заразно. К нам переметнулась, — Так это та, что ли? С дороги?.. Говорила, что дружили… — Или это ты ради Димки, а шиза – лишь предлог?         Да вы прикалывайтесь там все?           В прозвучавшем вопросе Кир отчетливо расслышал мстительные интонации. Весь этот животрепещущий диалог поднимал на поверхность тошнотворные воспоминания о школьных временах и девичьих склоках. Они назначали друг другу стрелки в туалетах и выдирали волосы, требуя от соперницы «от него отвалить». Они травили компанией. Они организовывали неприятельницам подставы, до которых бы не додумался ни один парень. Они распространяли настолько чудовищные, гнилые слухи о тех, кто впал к ним в немилость, что хотелось осенить себя крестом, очертить защитный круг и перейти на другую сторону дороги. Они визжали и царапались, ябедничали и выставляли своих врагов посмешищами всей школы. Лили в косы и хвосты клей ПВА, одной их жертве в результате пришлось остричься под машинку. Однажды, уже в старших классах, случайно выяснилось, что его новая соседка по парте право сидеть с ним плечом к плечу выиграла в покер. Вот это Кир тогда охренел. В карты его до того момента не разыгрывали.            — Переметнулась, и дура, — откликнулся второй голос. — Ни один парень не стоил наших отношений. И тебе не надо было верить.         Запоздалое прозрение лучше вечной слепоты…          Мысленно Кир все-таки назначил на роль собеседницы блондинку с каре, на которую не далее недели назад налетел на дороге. Назначил на основании только что услышанного и по причине некоей адекватности, которую учуял в ней ранее. Однако уверенности в своем предположении не испытывал, поскольку та девушка еле шелестела, в то время как голос Милиной подруги звучал куда проявленнее, звонче и тверже, что сбивало с толку, заставляя сомневаться.         — Ну и иди тогда к ней, в чем проблема-то? — огрызнулась Мила.          Да, правда – в чем?          — Уже ходила. Извинилась, — с каким-то мрачным, как даже показалось, злорадным удовлетворением произнесла ее гостья. — И меня не прогнали. Мы говорили целый час, она даже с Соней мне тут же помощь предложила. Еська классная, честная, добрая, очень красивая и абсолютно нормальная.          Плюсую         —  Ой, смотрите-ка, как мы запели, — взяла Мила, точнее, Люда, издевательский тон. — Да ей просто общаться не с кем, вот она и рада, что ты, дура, приперлась. И давай тебя сразу облизывать, а ты и повелась. Фу такими быть. Никакого достоинства.         Там, за забором, раздался сардонический смешок – это у второй девчули, кажется, иссякало терпение.         — Сосед твой, смотрю, распрекрасно с ней общается, — Расчудесно — Кстати, мне терять больше нечего, так что я тебе скажу, как есть, — в набравшем высоту голосе «сосед» не без сожаления отметил явные истерические нотки. А ведь как достойно держалась. — Ты… Ты просто бесишься, что опять выбрали ее, а не тебя, — Воу-воу-воу! — В тебе это всю жизнь! Всю жизнь приходится бороться за внимание и интерес, строить из себя кого-то. А Еське – нет. Сначала Ромка, теперь этот… Что, хочешь сказать, не так?!          Кир не сразу заметил, что уже давненько не дышит.          «Этот»… Какая, однако, наблюдательная мадам. И рисковая...         — Ой, да пошел он нахуй! — смачно выплюнула Мила. — Давно пытаюсь — И ты, в принципе, тоже катись. Только помни, что ты ее предала. Да-да, это предательство, а ты как думала? Если она не совсем больная, то второго шанса тебе не даст. Будешь болтаться, как говно в проруби.              Наступила тишина, а затем уши уловили негромкое: «Лучше в чистой проруби, чем в вашей клоаке» – и шорох гравия под легкой поступью.          Да у нас тут бунт на корабле! Красава!         — Ну и вали! И не возвращайся! — крикнула Мила, видимо, уже в спину.         Любопытство взяло верх, и Кир чуть приподнялся на локте в надежде увидеть информатора, щедро пополнившего его скромные досье на местных знаменитостей.          — Велика потеря, — громко заявили от забора. — Даже полегчало.         Да, каре. Спектакль огонь, спасибо!          Пришлось признать, что судил о девчонке с дороги не совсем справедливо. Она оказалась храбрее и совестливее, чем ему представлялось.         — Из чатика удалишься!         — Хрен тебе! — вскинув подбородок, огрызнулась предательница. — Админ в нем я. Новый создай.         Калитка скрипнула и хлопнула, а Кир удовлетворенно хмыкнул и сладко потянулся, растягиваясь по кровле звездой.         Ох уж эта знаменитая женская дружба, не зря о ней слагают легенды. Забудь про осиное гнездо – тут кишащее змеями логово прямо под боком.   

.

.

        — Кир?.. — раздалось снизу. Выпроводив подружку, Мила, видать, решила, что пора проведать соседа, которого только что публично отправила по прогулочному маршруту с известным каждому пунктом назначения. Голос звучал вкрадчиво и сладко, маняще, разливаясь по сознанию ядовитой патокой. Так, должно быть, в преданиях пели сирены.         Нет меня         Кир и не думал шевелиться или иным образом обозначать свое присутствие. Здесь, на крыше, рядом с дверцей на чердак, оказалось на удивление хорошо. Отсюда открывался занимательный вид на близлежащие участки, на просеку, их улицу и бочку. Это место казалось идеальным для обустройства наблюдательного пункта или засады. Подумалось, что можно даже показать обнаруженную локацию Яну – наверняка мелочь придет в щенячий восторг. Лишь бы ноги на лестнице не переломал.         Решив, что еще немного полежит в позе трупа, Кир прикрыл глаза. Ветер, поднимаясь, нашептывал в уши обещание бури, воздух остывал и лица́ застенчиво коснулись первые капли долгожданного дождя – дождя, который так приятно пережидать в сухой и безопасной норе, ощущая, что лично в твоей жизни все не так уж и плохо, даже, можно сказать, зашибись (по сравнению с некоторыми). Киру нравилось наблюдать за буйством стихии, а налившиеся низкие тучи сулили настоящий шторм.         «Помнишь, как мы с тобой попали под ливень и вымокшие домой ввалились, и маман нам пизды дала?» — вдруг раздался в голове насмешливый голос брата.          Ну, привет          Всякий раз, когда это начиналось в его голове, Кир не пытался сопротивляться: замирал и невольно представлял, что Тимур находится совсем рядом. Вот сейчас, например, он мог бы сидеть, прислонившись спиной к чердачной стенке, одну ногу согнув в колене, а другую оставив выпрямленной. И, конечно же, курить в глубокий затяг, задрав к небу упрямый подбородок. Да, так бы он и сидел – в белой майке-алкоголичке и брюках цвета хаки с широкими карманами, спокойный как Будда, каждой клеточкой себя транслирующий принятие жизни со всем букетом ее обстоятельств.         Я потом сильно заболел         «Хилый был»         Ну да         Кир слышал Тимура так часто, что перестал пугаться. Больше (!) – этот голос стал связующей нитью, соломинкой, за которую он хватался, баюкая в себе потаённую надежду, что Тим не держит обиды и навсегда останется рядом: послеживать за домашними зорким глазом и укрывать своим необъятным крылом.         «Тогда жесть как обидно было, а сейчас ты сам взрослый и сам кому хочешь можешь пизды дать. А все равно порой хочется назад, в детство, да?»         Ты разве был таким матершинником?          «А кто тебе сказал, что это я?»         … … … … …        Ну а кто? Я?         Тимур не ответил ни да, ни нет. Тимур ответил: «Кхм».         В это «кхм» не хотелось вдумываться.         Не хотелось признавать, что, возможно, потихоньку, помаленьку, незаметно сходит с ума, отказываясь принять расклад и отпустить.          Не хотелось соглашаться, что сам инициирует их «диалоги» – от тоски или потому, что, когда голос Тимура звучит, становится спокойнее и исчезает чувство брошенности и вины за собственную немоту и безучастие. Ему даровали дни, месяцы, годы, десятилетия на живое общение с Тимом, а он умудрился бездарно просрать отведенное им время. Он прятался от взрослого мира в детском мираже о вечной жизни и игнорировал безучастный ход стрелок. Он проебал все, что можно и нельзя, но понял это лишь теперь, когда ничего уже не исправить и нечего исправлять. Брат ушел.       Не хотелось смиряться с тем, что неосознанно отыгрывает несбывшееся, пытаясь компенсировать упущенные моменты близости и попросить прощения за то, что оказался бездушным слепым мудаком.        Не хотелось примиряться с тем, что, присваивая голос Тимуру, занимается сознательным самообманом, ведь этот самообман помогает держаться и не двинуться кукухой в одночасье и по-настоящему. Если младшенький угодит в дурку, то плакали мечты Тима о благополучном будущем для своего сына. В дурку нельзя… В этот раз подвести нельзя.        А хотелось, чтобы это и впрямь был Тим – где-то близко, на страже, как всегда. Кир подозревал, что будет лелеять свою иллюзию, пока психиатры не изничтожат ее сильнодействующими препаратами.       Вода касалась лица крупными холодными каплями, остужая кожу, но не глаза, и в голову полез один из ассортимента пафосных статусов, которыми забиты девичьи интернет-профили: «Это не слезы, это просто дождь». Все так просто…         «Нет, ну как все-таки твоя звезда тебе тогда задвинула! Есть в этом что-то… Ну, гениальное, признай»         Как насчет того, чтобы замолкнуть?         «Ни фига, — хрипло рассмеялся Тимур. — Как насчет того, чтобы согласиться?»         Подстрекатель…       «Подстрекаю лежать и думать о наказе»         Что бы я без твоих подсказок делал?..         В самом деле, что? Прикрывая ресницы, Кир и так собирался на минутку вернуться в тот чудный летний вечер. Но голос, как обычно, ворвался без предупреждения и сбил настрой. Может, оно и к лучшему? Определенно, хватит туда возвращаться, довольно.         «Чш-ш-ш… Примирись с собой»       Еще советы будут? Я не ты...         Вспыхнувшее было возмущение тут же и угасло. Чш-ш-ш… Удивительно: необоримое желание вести с братом бесконечные бесплодные споры уже некоторое время как сошло на нет. Перестали грызть мысли о том, как Тим мог взять и вот так всех их тут бросить.          «Просто ты наконец отвлекся»         Да не…         «Да-да»         А может, и да. Возможно, в какой-то мере Сеня и смогла восполнить ему потерю Тимура. Налетев ураганом, вытряхнула из привычной тишины, выманила из норы, заставила принюхаться и перетянула на себя фокус внимания. И теперь свободное от работы время все реже тратилось на долгие обвинительные речи и самоедство, и все чаще – на сторонние размышления, а если повезет, то и на наблюдения за этой Чумой.         Что хорошего? Потерял тебя, а думаю черт знает о чем…         «Жизнь продолжается. Заметил?»         Ну, раз ты благословляешь…         Почему-то возвращаться в ситуации с Есиным участием раз от раза действительно хотелось, потому что раз от раза действительно оказывалось приятно. Прекрасный они провели вечерок. Принесенная ею картошка с мясом исчезла в недрах благодарного желудка в считанные минуты, и Кир резко подобрел ко всему белому свету, а подобрев, отправился ощипывать перечную мяту. В этот раз к моменту появления Сени со второго этажа чай только успел завариться и вел себя, как и положено вести себя любому приличному чаю – источал неземной аромат и дымился в чашках.          Тем вечером Кир подметил сразу несколько знаковых моментов.          Первое – Еся наконец расслабилась: тлеющие угли настороженности в глазах цвета мха сменились спокойными язычками огня.          Второе – меньше, чем метр дистанции между ними будто ее не напрягал, более того, она определила ее сама. Он до сих пор помнит вспышку ликования по данному поводу – до того яркую, невозможную, осветившую ночь и его темноту. Кажется, в минуту, когда она привалилась спиной к стене, он на пару мгновений забыл про дыхание, боясь ее спугнуть. Какой-то месяц назад подобная картина казалась невообразимой.         Третье – скованность ушла, она выглядела немного усталой, но в целом словно вполне довольной этой жизнью или, по крайней мере, одним ее днем.          Четвертое – она чуть чаще и чуть мягче улыбалась.          Пятое – тем вечером ее голос отдавал бархатными нотками. Огоньки, и улыбки, и голос окутывали уплывающее сознание, гнали под кожей мурашки и вызывали смутное желание сдаться.         Если опустить собственный невнятный отклик, то в сухом остатке напрашивался спорный, но все же вывод – вестимо, ему все-таки начали доверять. Все же с грехом пополам заслужил.         Засечь изменения удалось, находясь от нее на расстоянии меньшем, чем длина вытянутой руки. Честно говоря, чаи Кир намеревался гонять на лужайке, однако Сеня, спустившись и обнаружив на столике натюрморт из кружек, выдала: «Может, лучше на ступеньках? А то там Мила шныряется… А в доме Ян засыпает». Ну, на ступеньках, так на ступеньках, хотя на ее месте он чисто назло Людмиле устроился бы на виду.           Еся заняла нижнюю. Прислонившись к стене дома, задрала голову к козырьку, шумно вдохнула и прикрыла глаза. Кир выбрал верхнюю, а средняя исполнила роль импровизированного столика. Какое-то время он разглядывал чуть расхлябанную позу, подмечая, насколько гармонично Еся вписывается в нарисованную природой картину, вслушивался в глубокое дыхание и делал короткие заметки в собственной голове. Ворочать языком в такой атмосфере не хотелось, и он в удивлении обнаружил, что в ее присутствии вполне комфортно молчать. Даже не скажет, в какой момент она подняла тему, ради которой просила «десять минут», просто вдруг очень-очень тихо, так, что пришлось напрячь слух, сообщила: «Я говорила тебе, что меня воспитывал папа, помнишь? И сейчас я повторяю за ним в общении с Яном. Просто делаю то, что нам нравилось делать вместе с отцом. Пытаюсь воссоздать все самое теплое, что помню. Я много помню…» — распахнув ресницы, чистосердечно призналась она небу. И улыбнулась. И шумно втянула остывший воздух. И вновь спряталась от мира, опустив веки. А он сидел, не дышал и не сводил с нее глаз.          «Когда он приезжал сюда, мы любили пойти на рыбалку или за грибами, — пробормотала Еся чуть погодя. — У меня до сих пор хранятся наши удочки, и я знаю, где на участке водятся самые жирные червяки. А в магазин мы ходили в соседнюю деревню, потому что у нас тут тогда магазина еще не было. Это целых семь километров по просеке. Я обожала с ним ходить, он показывал мне муравейники и говорил, что это домик зайчика или домик лисички. Я бежала по дороге вприпрыжку и писклявым голоском пела песенки. А он терпел. Даже подпевал. Мы оба жутко фальшивили, но нам было плевать. А на обратном пути мы ели свежий ароматный хлеб и запивали деревенским молоком. По вечерам мы с папой и с бабушкой играли в домино при свечах, потому что и света тут когда-то тоже не было. Я храню эти листочки со счетом моим корявым почерком. А дедушка...»          Здесь, в этой точке своего неожиданного откровения, она на пару секунд замолчала, задумавшись, наверное, о чем-то своем или перебирая в памяти кадры счастливых мгновений, ее губы дрогнули в сладко-горькой усмешке, а он поймал себя на том, что затаился и не шевелится. На некоторое время установилась полная тишина, которую он наотрез отказывался нарушать. Она была красива, Еся. В тот момент, и за три дня до, и посреди буйного мая, и на исходе переменчивого апреля, и наверняка в детстве. И, кажется, ничего об этом не знала.         «Папа подкидывал меня в воздух, и это было так весело, — немного помолчав, с улыбкой в голосе призналась она. — А потом в одной книжке я прочла, что это своеобразный стародавний обряд – что мужчины, подбрасывая ребенка к небу и солнцу, признают в нем своего. Так я и ощущала себя тогда – его частью. Мои самые драгоценные воспоминания связаны с папой, бабушкой и бывшей подругой. Я ношу его куртку и его рубашки, хотя они уже... Расскажи про своего отца, Кир. Я помню, ты тогда сказал, что про отца не хочешь, но – пожалуйста. Что получится».          Признаться, Кир не сразу понял, что от него требуется, поскольку завис, за ней наблюдая. Об отношениях со своим отцом Еся рассказывала, не открывая глаз, будто в процессе смотрела кино. А может, хотела таким образом скрыть от него лишние эмоции. Она рассказывала, а он медленно погружался в транс, реагируя на каждую мажорную нотку в пригревающем голосе, а себя ощущая укутанным в воздушное одеяло. Свет с веранды подсвечивал одну половину ее лица, а вторая пряталась в тени наползшей ночи. Поднятая к небу, а не кротко склоненная к земле голова, прикрытые трепещущие ресницы, игра пальцев в волосах и глубокое мерное дыхание завораживали. Осознание, что ему доверились, внезапно сковало не только в движениях, но и в реакциях.        Не дождавшись сиюминутного отклика, Еся распахнула глаза и перевела на него подернутой дымкой мыслей взгляд. Пришлось очнуться и нехотя согласиться с тем, что их пауза затянулась. Но ей-богу, Кир понятия не имел, что рассказать в ответ. Его правда о собственном отце откликалась в душе обидой, которую не удастся скрыть. Так что рубанул по фактам, а они были таковы: отца зовут Александр, на настоящий момент ему пятьдесят восемь, выпускник Академии музыки имени Гнесиных, с матерью познакомился в Москве, куда она приехала учиться на медика. Женился на ней в свои двадцать три года, в мамины двадцать. Первый сын родился через год после свадьбы, второй – еще через шесть. После рождения младшего оставил музыку и нанялся водителем скорой помощи, а затем ушел в дальнобойщики и дома отсутствовал неделями. Появляясь, спрашивал лишь за учебу – больше ничего его не интересовало. Твердил, что важнее учебы ничего нет. Скупился на похвалу, но любил отвесить тумака за молчание, «игнор» и непослушание. Срывался и орал, порой порол, Кир помнит запах каждого угла в их квартире. Отношения между родителями портились, и в конце концов они превратились в соседей с внушительным списком претензий друг к другу. Отец начал пить и однажды поднял на маму руку прямо при Тимуре, за что тут же поплатился. После развода оставил двушку семье, а сам въехал в квартиру давно почившей бабушки – своей матери. Ими особо не интересовался, изредка звонил Тимуру, однако содержание их разговоров Киру было неведомо, поскольку вскоре после того, как родители разошлись, Тимур отселился, объяснив свое решение исчезновением потребности в охране семьи.        Что еще сказал Кир? Что когда мама вышла на работу, он перестал чувствовать себя нужным кому-то, кроме брата. Что никогда не понимал, какой от отца толк.       Не сказал, что в конфликтах родаков не мог принять сторону: в его восприятии, оба они были хороши – каждый по-своему. Не признался, что однажды слышал, как отец в разгар ссоры заявил матери, что «второй стал ошибкой». Не озвучил произнесенное Тимуром и вросшее затаенной обидой: «Папа не всегда таким был». Доказательством словам брата служат альбомы с древними фотками, что пылятся сейчас на антресолях. Промолчал, что поклялся себе не стать таким же мудаком.       «А вообще… Смотри, какие звезды», — сказал Кир.       Звезды тогда и правда густо рассыпались по куполу немого чернильного неба. В тишине был слышен разве что стрекот сверчков, еле уловимый гул дороги, пение ночных птиц и их притушенные голоса. Вечер выдался теплым, и Еся вроде как не мерзла, но он, закончив свой спич, куртку ей все же предложил. Она мотнула головой и, уткнувшись подбородком в подтянутые к груди, обнятые руками коленки, потерялась где-то в своих размышлениях. А потом вернулась к нему. И он теперь вспоминает ее слова по пять раз в день. Сказала Еся буквально следующее: «Возможно, тебе будет легче поменять роль. Если тебе не понятна или не близка роль отца, будь Яну старшим другом или старшим братом. Будь ему тем, кем Тимур был для тебя. Просто дай ему опору, дай защиту, пусть он знает, что может на тебя рассчитывать. Вот и все, Кир. Вот и все».        Сеня озвучила такую простую и сложную мысль, ни разу не пришедшую в его собственную голову. Мысль вовсе не очевидную, потому что Ян лишился не брата, не друга, а отца, и, в представлении Кира, он должен был взять на себя именно эту функцию. Мысль гениальную, потому что примерить на себя предложенные амплуа оказалось значительно, значительно проще, чем «правильное». Возможно, он и сам хотел бы видеть в отце умудренного жизненным опытом друга, возможно, этого он подспудно от своего родителя и ждал: понимания, помощи, навигации, возможности поговорить по душам и прийти за советом. Возможно, хотел бы, чтобы отец вывел его в мир и объяснил главные законы. Эти задачи взял на себя Тимур.        Сеня потом еще много чего интересного говорила – такого, что, по-хорошему, следовало бы записывать под диктовку. Но Кир, конечно же, писал лишь на подкорку, и теперь оставалось полагаться только на свою память. Она говорила: «Все, что я хотела от своего папы – внимания и понимания, и он мне их давал». Она говорила: «А вообще, я читала, что отцами становятся не в момент, когда тест показывает две полоски, а в процессе заботы о ребенке, так что кто знает…». Она говорила: «Я пробую жить, не обвиняя мать и не обижаясь на папу за то, что сейчас он отстранился. Память ведь тоже умеет лгать – приукрашивать, искажать и терять, ей верить тоже не очень-то правильно. Мне, знаешь, как-то легче думать, что оба они делали все, что было в тот момент в их силах. Да и вообще – это прошлое, а живем мы сейчас. Единственные, кто никогда нас не оставит – мы сами. У меня есть я, у тебя есть ты».        Она говорила, нашептывала, бормотала, заклинала, чему-то несмело улыбалась, а Кир считал ее трещинки, и страшился ее бездны, и удивлялся ей, и соглашался с ней, и сопротивлялся ей, и терял счет времени. И все пробовал на вкус мысль о старшем брате, примеряясь к ней и так и эдак, и чувствовал, как с плеч ползет гора Эверест. И к сегодняшнему дню, к минуте, когда он лежит на крыше, игнорируя колючие холодные поцелуи неба и настырную вибрацию телефона, гора сползла.       Кир лежит, и ни телефон, ни набирающий силу дождь, ни примерка предложенной роли не напрягают его так, как количество мыслей о ней в его голове.         «Чш-ш-ш…»

.

.

        — Сань, ну, в чем дело? — отвлекаясь на ожесточенный бой воды по жестяному отвесу, обреченно вздохнул Кир. Выведенный в режим громкой связи смартфон валялся на столе, а он стягивал с себя промокшую футболку, одним глазом кося в консоль, а мыслями блуждая по шкафу с чистыми вещами. — На обед можно отойти? Или я что-то упустил, и мы начали пахать с рассвета до рассвета, как холопы Донцовой?         — Кир, это срочно! — нервозно откликнулся тимлид. — Было бы не срочно, я бы не стал тебе трубу обрывать!         Дерганый Санек какой-то сегодня. Судя по его напряженному (даже чересчур) голосу, кому-то сейчас будут отрывать голову. А Кира пока не посетили годные идеи, за что именно.         — Что стряслось? — лениво уточнил он, развертывая окна терминала. Беглая оценка состояния пациента показала, что пациент стабильно тяжелый, то есть пока все-таки дышит: процессы со скрипом идут, а клиенты, пусть с шести- семисекундной задержкой, но прорываются к продуктам конторы.         Когда же ты уже отмучаешься и издохнешь?         — Это ты накатал замгендира сочинение на два листа по поводу сервака, цитирую, «древнего, как говно мамонта»? — на одном дыхании выпалил стервенеющий Санек. — Тут еще о «недальновидном руководстве» и сисадмине, цитирую, «тупом, как Буратино»?         А, вон оно что… К чему этот вой?         — Разве я забыл подписаться? — флегматично отозвался Кир. — Вроде подпись в аутлуке ставится по умолчанию.         Он любил грозу, он ей поклонялся, но отчего-то сейчас раскаты грома не приводили в священный трепет, а резонировали нарастающей тревогой – к этому моменту уже более кусачей, чем беспокойство о том, во что ему выльется его самоуправство. За минувшие недели (недели!) с мыслью о вероятных последствиях Кир успел примириться и пришел в то благословенное состояние, которое лучше всего иллюстрируется характерным словечком «индифферентно».          — А ты не охренел ли брать на себя такие полномочия? — задохнулся на том конце Санек.          Я предупреждал…          — Охренел я только что, когда понял, сколько воды утекло с тех пор, как я это написал.         Что правда.          За окном громыхнуло с устрашающей силой, и окна террасы жалобно задребезжали. Кир пытался сосредоточиться на разговоре, однако в голову вместо язвительных комментариев внезапно ворвался вопрос о том, а где, собственно, Ян.          Давай уже, не тяни         — Это вот такими темпами в нашей шарашкиной – ой, прости! – топовой конторе проблемы решаются? — оценивая мощь водопада, что, срываясь по стеклам, полностью скрывал вид на участок, ядовито прошелестел Кир. — Еще не выросло то поле, на котором валялся тот конь?          — Кир, я все понимаю, но…         — Но это письмо я уже недели две как отправил, а его только-только соизволили изучить, — заполнил секундную паузу Кир. Никакого желания по сотому кругу выслушивать весь список Сашкиных «но» он в себе, конечно, не нашел. — Ничего тебя не смущает, Сань?          Запустил на телефоне «Локатор» в надежде увидеть, что Янчик тусуется у Еси. Приложение вяло обновляло данные, а тревога разгоралась под шепот интуиции, пробующей донести до него нечто, пока неразличимое для трактовки.         — Кир, это слишком, — пропустив мимо ушей неудобные вопросы, вздохнул Саша. — Я тебя очень ценю, ты охуенный разраб, охеренный эксперт, но это…          «Но это перебор и нам придется расстаться»         Уйдя в преступно глубокие раздумья, «Локатор» наконец разродился. Бездушная программа хладнокровно сообщала, что Ян находится вне зоны действия сети и что последняя пеленгация состоялась три часа назад. Кир поспешно обновил информацию.          — Алё, ты здесь? — позвал Сашка.         «Геопозиция не определена».         — Сань. Давай к делу, у меня тут… — Жопа — Ты сам за эти недели что-то сделал? А то я только и слышу, что нытье о консёрнах и о том, что мы не тянем. А сделано что? Тобой, как лицом, имеющим непосредственный доступ к извилинам начальства?         На той стороне раздался предсказуемый нечленораздельный бубнеж про неприкосновенную сисадминскую задницу. Кир уже сто пятьсот раз все это слышал. И – Боги! – как же это его задрало!         В любом случае, терять ему больше нечего.         — Ты письмо-то дочитал? — елейным голосом уточнил Кир. — Я там пояснял, что если компания хочет сохранить репутацию и клиентов, то должна, цитирую, не язычком чей-то анус вылизывать, не, цитирую, бодро и задорно отсасывать, а в темпе вальса решать возникающие проблемы. Мое мнение с тех пор не менялось.         «Геопозиция не определена».         Повисшая пауза подсказала, что цель достигнута: Кир прямо физически ощутил волны холодка, побежавшие по Санькиной спине. Разумеется, выражения он тогда выбирал, разумеется, то письмо он заканчивал, как подобает: «с уважением» и все такое. Хотя прекрасно помнит, что пальцы зудели написать совсем иное: «Без уважения. Горите в аду, лизоблюды».         Заместителю гендиректора проблема была представлена такой, какова она есть, Кир изложил свои мысли и не жалеет об этом ни секунды. Но раз опасения за собственную пригретую пятую точку победили в Саньке профессионала, то он, пожалуй, еще немного поглумится. Точнее… В общем, Кир был фактически уверен, чем кончится этот разговор, и твердо решил уходить с гордо поднятой головой.         — Ты зачем мне звонишь? Сделать внушение? Считай, что уже сделал, — прервал он затянувшееся молчание. Честное слово, порой Кир не понимал, как мягкотелый Санек оказался на должности, требующей решимости, железной руки и прочих стальных частей мужского тела. Но, как говорится, не его ума дело. — Отравить в заслуженный отпуск за безупречную работу? Спасибо, я подумаю.         — Нет, Кир, не за этим, — замогильным голосом откликнулся Саня.         «Геопозиция не определена».       Позволяла бы ситуация, Кир мог бы и дальше сматывать в тугие клубочки чужие жилы. Однако что-то подсказывало, что времени продолжать ерничать у него, увы, нет.          — Дай мне последнюю попытку, — смилостивился Кир. — Ты звонишь сказать, что нам придется попрощаться, но никак не решишься. В таком случае не мучайся, я сам собирался.         — Правда? — в облегчении выдохнул Сашка.         — Кривда, Сань. Чувствую себя беспонтовой пешкой, чей «бесценный опыт» и «экспертное мнение» на хую вертели. Так что да. Пригожусь в другом месте.         Сука, куда сотовая пропала?.. Боже, пусть бы просто батарейка у него села…         — Ну… В общем, да, — тягостно признал Санек. — Она лично попросила меня подыскать на твое место кого-то более… Лояльного. Хрен знает, когда мы найдем тебе замену. Кир, я пытался тебя отстоять, я привел все наши доводы, но она будто оглохла. Похоже, этот хрен для нее важнее клиента и разрабов. Прости.          Да гори оно все огнем!         Вспышка молнии скрепила сделку с самим собой, а мгновение спустя загрохотало так, что Кира передернуло. Гроза находилась прямо над ним.       Над ними.         «Геопозиция не определена».         — Надеюсь, с завтрашнего дня? — пытаясь сохранять остатки самообладания, сдержанно полюбопытствовал он.          — Нет, две недели, все по ТК. Все не отгулянные отпуска, все овертаймы – все компенсируют, — Хрен вам теперь, а не овертаймы — К твоей работе не придраться, так что пробуй требовать по соглашению сторон, получишь несколько окладов, — дал Санька непрошенный, но, в принципе, дельный совет. — Я только одного не пойму… Че он делает на должности сисадмина, Кир? Неужели покозырнее местечка не нашлось? Тем более говорят, что он ее… Это… Ну, ты понял.         Ну, если «он ее “это”»… Да вообще пофиг         — Ок, — игнорируя скучный вопрос, откликнулся Кир. Нервные клетки сгорали под рокочущие раскаты. — Санька, вангую: это Титаник, и он бодро, задорно и с фанфарами идет ко дну. Подумай над этим. А теперь сорян, мне пора.          — Ты же не обижен? — зачастил Санек. Облегчение в его голосе странным образом соседствовало с расстройством. Впрочем, Кир слушал в пол-уха. — Я уверен, что ты не пропадешь – везде выплывешь.         Выплыву?.. Я?..         Внутренности резко скрутило, а скрутив, стянуло тонкой коркой льда.         «Кир, а можно мне с Сеней на пруд?»       … … … … …       Блядь. Бля-я-ядь…         Утром он настолько глубоко зарылся в гребаный релиз, что ничего не видел и не слышал. Он не помнит, что ответил, видимо: «Угу». Он вообще не уверен, что Ян говорил именно про пруд, а не, допустим, про лес или деревню.          — Нет. Да. Все, пока, Сань, некогда.         Блядь! (!!!)    

***

        Базальтово-серое небо иллюминировало электрическими вспышками и сотрясалось в праведном негодовании, грозясь обрушить на грешников заслуженную кару. За шиворот заливало, ветви молоденьких берез и елей хлестали по рукам, листва лезла в глаза, а ноги так и норовили поскользнуться на летевшей с подошв грязи. Жужа, бросив их с Яном на произвол судьбы, скрылась за пеленой дождя.          Нельзя бояться! Нельзя! Нельзя!         Если бы она была одна, она, несмотря на запрет прятаться в бурю под деревьями, укрылась бы в ельнике и отдалась в лапы ужаса, что начинал душить ее всякий раз, когда начиналась гроза. Но она взяла на себя ответственность за маленького ребенка, которому, конечно же, тоже очень страшно, несмотря на все попытки казаться храбрым-храбрым мальчиком. Она несет ответственность, а значит, во что бы то ни стало обязана сохранить рассудок.           Крепко сжимая крошечную ладошку, убеждая себя не поддаваться панике и не срываться на бег, Еся быстро двигалась по малой просеке, что перпендикулярной прямой упиралась в просеку большую, вдоль которой тянулись садовые товарищества. По ее прикидкам, до канавы, через которую им еще предстояло перебраться, оставалось примерно метров сто или двести – точное расстояние мешала определить стена дождя, что белесым занавесом скрывала участки. Крыши домов уже давно должны были, но до сих пор не появились в поле зрения. Что говорить – из-за низвергающейся с небес воды и разросшейся вдоль тропы растительности Еся не видела дальше своего носа.         — Ян, тебе не холодно? — сдавливая ледяные пальчики, громко спросила она. Глупый вопрос, однако другие в таком взвинченном, перепуганном состоянии на ум не приходили. Молнии ослепляли, а раскаты грома Еся пыталась глушить молитвами. Ей чудилось, что эти многотонные лохматые тучи вот-вот обрушатся прямо на их головы. Казалось, еще одна обесцвечивающая мир вспышка, еще одна перекатистая волна вибрирующего грохота, и она одуреет, чокнется, свихнется. Тошнило.         — Н-нет, — стуча зубами, отрапортовал мальчуган. — А нам еще долго?         Под ногами противно чавкало и хлюпало, шмотки́ жижи летели на голые икры, облепившая продрогшее тело ткань морозила, а в довершение всего где-то там, в водной взвеси, беспокойным лаем залился их неправильный ретривер.         — Нет, малыш, совсем скоро будем дома, — Мы доберемся, обещаю! — Сразу сядешь парить ножки, чтобы не заболеть. Потом горячее молоко с медом, понял?          Ян не отозвался. Кажется, перспектива давиться молочной пенкой его не прельщала. Однако же выдержка этого мальца поражала: они шли, шли очень быстро уже не менее получаса, и за это время семилетний ребенок ни разу не пожаловался на скорость, усталость или страх. Настоящий мужчина!         — Кир будет ругаться! — спустя минуту или две упорного продвижения вперед прокричал Ян. И стало понятно, что беспокоило парня куда сильнее разверзшегося над головой апокалипсиса и превентивных мер.         Будет…         Об этом даже думать не хотелось. Да, она виновата! И вместе с тем – нет, черт возьми! Это синоптики всё! Это они обещали теплый солнечный день без осадков. Тучи набежали из ниоткуда. Минут пять Еся в недоумении пялилась на стремительно темнеющее небо, еще десять потратила на уговоры: Ян тянул резину, не желая вылезать из теплой воды и выцыганивая себе «ну еще две минуточки, ну, пожалуйста». Куча времени была потрачена на поиски Янова кроссовка, который под шумок умыкнула Жужа, потом они бежали через тревожно щумящий, гудящий, скрипящий, но пока сухой лес, и Еся отключала телефоны, чтобы те не притянули разряд. К моменту выхода на заросшую просеку небесный свод прорвался ледяным ливнем.         Кир больше ей своего племянника не доверит. Еся испытывала неизбывный страх перед чудовищным буйством стихии, но, кажется, перспектива увидеть его гнев пугала ее больше. Самая разрушительная, уничтожающая все, чего ей удалось достичь, гроза еще ждала впереди. Дальше – пепел...          Наконец впереди стали угадываться очертания крыш, что означало, что им с Яном удалось преодолеть почти две трети пути. Еся прикинула, что, если удастся сохранять темп, то еще минут пятнадцать – и они будут дома, в сухости, тепле и, наконец, безопасности, и она сможет взяться за мальчугана всерьез. Но прежде необходимо перебраться через ров, в котором в такую ненастную погоду Есе виделось непреодолимое препятствие.         Угораздило же… Может, все-таки через лес?         Если бы не разряды молний и шквалистый ветер, она бы без промедления свернула под деревья и провела бы двух детенышей вдоль просеки до полноценного перекидного моста. Однако сейчас поступить таким образом не решалась. А это значило лишь одно: им таки придется дойти до начала тропы, скатиться по грязевой горке, в которую превратился утоптанный их же и чужими ногами глинистый склон, поймать баланс на скользких бревнах, умудриться не угодить в болото и каким-то чудом выбраться наверх, к домам. Еся в красках видела, как будет тягать сначала Яна, а потом Жужу на верхний край обрыва. Еся точно знала, в каком виде все они доберутся до дома – в таком позорно показываться на глаза нормальным людям, не говоря уже о. Еся печенкой чуяла, что ей за это будет. Но только бы в целости добежать…          Собака не замолкала ни на секунду.         — Ян, слушай меня! — не сбавляя хода, обернулась Еся. — Там, впереди, канава! Сначала спускаюсь я, потом ты, понял? Я тебя подстрахую. Мы почти дома!         Сверкнуло, громыхнуло, подкатило тошнотой... Мальчишка не отреагировал: промокший насквозь цыпленок, он испуганно всматривался в пелену воды.         — Кажется, там, впереди, дядя Кир… — вдруг жалобно пропищал Ян. — На той стороне…          Что?..         Если кажется, крестить…         Мысль оборвалась растерянно-испуганным: «О, Боже!» – когда, повернувшись, Еся разглядела на однотонно-сером фоне темно-серый силуэт. Сама она сейчас вряд ли бы узнала Кира в человеке, которого, нетерпеливо припадая на лапы, продолжала облаивать Жужа. С них стекало рекой, и с него, напряженно замершего в стене ливня, тоже. Казалось, он тяжело дышал, наверное, бежал... Прилипшие к телу майка и брюки подчеркивали его худобу, а откинутая со лба челка заострила черты лица. А может, заострила их буря эмоций, которые наверняка в этот момент его переполняли. И в следующую секунду все в Есе сжалось в комочек от осознания, что встреча с неизбежным состоялась мало того, что без предупреждения, так еще и на несколько часов раньше срока. Кир сам определил, при каких обстоятельствах хочет повидаться.         Окончательно оробев, Ян затормозил в метре от спуска и спрятался за ее спину. Честно говоря, Есе тоже очень бы хотелось за кого-нибудь спрятаться, а лучше провалиться под землю, а лучше все-таки дать деру в лес – там их, по крайней мере, не отловят. Призвав себя к благоразумию, осталась на виду, однако в голову вовсе некстати полезли воспоминания о том, какие внушительные небоскребы из обсценной лексики Кир способен городить.       Во всем, что Кир ей сейчас скажет, во всем, что предъявит, в каждом своем ощущении и переживании, в каждой претензии он будет прав.         Какое-то время, может, мгновения, она стояла и безбожно тупила, пытаясь справиться с обуревающими ее чувствами под впившемся в нее, не сулящем ничегошеньки хорошего взглядом, а далее все завертелось и закружилось в шторме.         Им подали молчаливый сигнал ждать, подвернули брюки, а уже через пару секунд Кир скатился в своих понтовых кроссовках к бревнам, зачерпнул-таки одним болотной жижи, оказался на их стороне и прокричал снизу:         — Ян первый!         Понимание, что шею ей свернут не сейчас, а чуть погодя, зависло на полпути к мозгу. Казнь откладывалась...         Покорно выступив из-за спины, мальчишка схватился за протянутые руки, заскользил по глине и оказался в объятьях дяди. Вновь бревна, грязь, возня, и вот уже оба, измазанные в земле, стоят на большой просеке. Мгновение – и Кир снова внизу, и ей-богу, вместо того чтобы что-то предпринять, она замерла столбом и задается вопросом, думает ли он о том, во что превратилась его обувь. Жужа, услышав свою кличку, расхрабрилась и, жалобно поскуливая, сползла в канаву фактически на пузе, искупалась в ряске и увязла на крутом склоне. Если бы не Ян, догадавшийся подтянуть ее за ошейник, процесс подъема маленького бегемота застопорился бы, но вдвоем с Киром они вроде как справлялись.         Склон размывало все сильнее, под чужими ботинками и лапами он превратился в месиво из мокрой глины, а Еся так и не решалась штурмовать преграду. Теперь, когда Ян оказался в надежных руках, возможность пройти до моста вдоль дороги перестала казаться ей такой уж отстойной идеей.         Между тем Кир начал очередной спуск к бревнам.         — Бегите, а я по лесу, — спохватившись, прокричала она. — Там дальше мостик. Я там перейду.         Поздно.         В ответ ей молча протянули мокрую, облепленную рваной травой руку. Честное пионерское, Еся шкурой чувствовала, что лучший вариант – не испытывать сейчас его терпение. Все, что он думал на ее счет, все, что ему есть ей сказать, субтитрами читалось в корично-карих глазах.         Но сказал он лишь:         — Давай. Не бойся.         Легко ему говорить: «Не бойся». Дело ведь не в спуске – дело в том, что Еся чувствовала себя страшно виноватой в ситуации, в которую все они по ее милости, из-за ее слабохарактерности, угодили. В том, что Ян наверняка заболеет и сам Кир, может, тоже. В том, что он бросил работу в разгар дня, в том, что кроссовки не спасти – им только что пришел бесславный конец. В том, что он скачет с берега на берег, в любой момент рискуя поскользнуться и подвернуть ногу. В том, что каждая секунда приближает неминуемую безжалостную кару. Ее вина. Она все понимала. И хотелось одного – скрыться в густых лесах, чтобы не смотреть в эти глаза.         — Сень, я так еще долго могу стоять, но твой юный друг тебя заждался, — любезно напомнил Кир. — Дерзай.           Удивительно. Он настойчиво предлагал ей руку вместо того, чтобы осы́пать проклятиями, пожать плечами, выбраться из канавы и вернуться с племянником в сухой дом. Подумалось о том, что в прошлый раз его пальцы обжигали, а в этот вряд ли будут: кожа местами покраснела от холода.         Ну же… Давай... Проверь…         Помедлив еще немного, Еся неуверенно спустила с обрыва правую ногу и схватилась за ладонь – действительно холодную, а ошпарило все равно. Стараясь не поехать ни ступней, ни головой, перенесла ниже левую. Кир оказался хорошей опорой: балансируя на фактически отвесном склоне, он умудрялся сохранять равновесие, и она чувствовала надежность легко сжимающей ее кисть напряженной руки. Она пыталась сконцентрироваться на процессе, но стертые подошвы проскальзывали, вода заливала глаза и мешала видеть, а до кучи Еся осознала, что порывистый ветер мог обнажить рубец. Это понимание, придя настолько не вовремя, и выбило из-под ног и без того зыбкую почву. Свободная рука дернулась поправить волосы, координация тут же была потеряна, земля потянула к себе, пальцы выскользнули из его ладони, и ноги взяли неостановимый разгон к камышам.         Еще пара мгновений – и раздался смачный всплеск, и Еся поняла, что только что секунду летела, а потом прилетела и стоит теперь, уткнувшись носом в мокрую шею, прижатая к мокрому телу, вцепившись всей десятерней в мокрые плечи, но, главное – вертикально, и ноги не в болоте, а очень даже на бревне. Но если она на бревне, значит, он в…          Господи…         — Какая романтика, — раздалось саркастичное прямо в ухо. — Будет что вспомнить на старости лет.         — Я хотела через мост, — проворчала она в крыло острой ключицы. То была жалкая попытка сохранить лицо и успокоить беснующееся сердце, давно уже отплясывающее гопак под ребрами. Бесполезная, впрочем, попытка.         Кир хмыкнул, жесткий хват вокруг талии ослаб, и ладонь вновь поймала ее кисть, страхуя от последующих эксцессов. Через десять секунд он был наверху, а через пятнадцать наверху его усилиями оказалась и она. Видок вся четверка имела восхитительно чудовищный. Или чудовищно восхитительный – в зависимости от настроения смотрящего.          Более Кир не мешкал: усадив заголосившего Яна на плечи, бодро припустил вперед. Заляпанные Яновы кроссовки тут же перепачкали его белую майку, но Кир, судя по всему, уже смирился с повсеместной грязью. В его присутствии ей будто стало спокойнее, по крайней мере, небесный грохот перестал вгонять в состояние транса, хотя...         — Сень, какого черта, а?! — разразился он вдруг гневной тирадой.         Ну наконец-то! А то она уже начала подозревать, что все происходящее ей снится. Сейчас, принимая на себя волны его закономерной, ожидаемой злости, Еся почему-то чувствовала, как попускает. Куда хуже неизвестность. Хуже было бы, если бы он держал бурю в себе, а она мучилась предположениями.          — Я знаю, что виновата, но в прогнозе не было дождя, — пытаясь угнаться следом, прокричала Еся ходящим вверх-вниз лопаткам.         Кир затормозил так резко, что она чуть в них с Яном не влетела, а малой едва не покатился кубарем с его плеч.          — Нет, ты не поняла! — он развернулся, и в глазах его отразилась сверкнувшая молния. — Какого черта у меня до сих пор нет твоего номера?! До Яна не дозвониться, так хоть до тебя!         Гулкие раскаты грома высоко над головой продолжались дрожью в теле. Она как загипнотизированная следила за срывающимися с его ресниц и прядей каплями воды. За тем, как узко он щурится, не пытаясь их смахнуть. Господи, на пару мгновений, там, прямо посреди канавы, ее заставили забыть про шторм, дав почувствовать себя под защитой, и вот опять. С Кира текло ручьями, он начерпал болота и тины, длинная, растрепанная пальчиками Яна челка лезла в глаза, но все эти проблемы для него словно бы не существовали – он ждал ее ответа.         Кир имел полное право. Имел право знать ее номер, имел право звонить в любое время и выяснять, куда их в этот раз понесло. Просто… Если говорить прямо и честно, это она не имела – никакого права тешить себя иллюзиями.         — Я все равно почти сразу их отключила, — потупив взгляд, пробормотала Еся. Со стыдливым горением щек не справлялся даже холодный дождь. — Ну, гроза же… А мы на улице.         — А, — отозвался он коротко. — Ну, короче, я понял. Если вдруг что, шансов у меня нет.          Что ты имеешь ввиду?         Развернувшись, Кир снова рванул вперед. На эти кроссовки было больно смотреть. И на майку. И на голые щиколотки в ряске и комьях глины. И вообще…         — Кир!         — Дома обсудим.         Где?..         — Я к себе! — протестующе воскликнула Еся.         Он вновь встал как вкопанный. Кажется, ни ливень, ни гром, ни молнии и впрямь его не смущали, в отличие от ее поведения. Сидящий на нем верхом Ян отдаленно напоминал маленькую птаху на макушке персонажа из какого-то японского мультика – эдакого растрепанного, замерзшего воробышка. С тех пор, как мальчика переправили на эту сторону канавы, он издал единственный звук – удивленное верещание в момент взлета на дядины плечи. А теперь парня крепко держали за ноги, а ручонками он схватился за Кирову голову, все ниже клоня собственную.         — К нам гораздо ближе, — сдержанно констатировал Кир.          Это правда. От ворот на Солнечную до ее участка Есе пять минут бодрого бега под разверзшимися хлябями небесными.         — И вода горячая в душе. И чайник тоже, — помолчав пару секунд, привел он еще пару весомых аргументов.          И про воду правда – бойлер в своей душевой она включает утром и вечером, а значит, он уже остыл, и ему понадобится минут тридцать-сорок, чтобы нагреть нужный объем. Но вообще, использование электроприборов в такую грозу... Киру законы МЧС что, не писаны?          — А еще я без понятия, что делать с коченеющими детьми, — добавил Кир мрачно. — Он же там уже не шевелится, мне не кажется? Подозрительно тихо что-то…         Еся вновь вскинула глаза на Яна. Малыш и правда обмяк, только трясущийся подбородок и распахнутые глаза сообщали, что он до сих пор не отключился.         Нет, так нельзя… Нельзя их бросать…         Пришлось кивнуть в знак подтверждения прозвучавшего предположения. Боги, если бы на пруду она проявила больше настойчивости и оказалась расторопнее, до такого бы не дошло. Не было бы сейчас вот этого всего, не смотрели бы на нее так.          Не ловили бы…         — Ладно, — вздохнула Еся, — давай к вам.     

***

        А Дом будто только их, мокрых и продрогших, и ждал, радушно приняв в свои необъятные уютные объятия. Дом стер из памяти все, что было до, и даже громкий окрик с соседского крыльца: «Я говорила тебе, не связывайся ты с этой припадочной!» – и тот на какое-то время стер. Все вновь закружилось в водовороте, стоило им оказаться в безопасности.         Павшие смертью храбрых, облепленные грязью до самых шнурков кроссовки Кир скинул, едва ступив на бетонную дорожку, а на веранде передал ей в руки оцепеневшего Яна. Ворвался внутрь и уже через минуту появился в дверном проеме с ворохом вещей. Всучил ей несколько полотенец, байковую рубашку и хлопковые штаны, а Яна забрал. Заявил, что утонуть в размере она не должна и что он несет малого в душ.          Она так и осталась обтекать на крыльце. Промокну́ла слипшиеся пряди выданным полотенцем, но переодеться в сухие и такие мягкие наощупь вещи не решилась. Не понимала, как это – надеть чужое, надеть его. Клетчатая рубаха пахла свежо и приятно, как он сам – каким-то ненавязчивым кондиционером. Все, что она смогла себе позволить – быстро ткнуться носом в байковую ткань, сличая запахи и пытаясь запомнить ощущения. Что она сейчас должна была – так это заняться делом: например, попробовать отмыть Жужу в дождевых лужах. Разуться, прошлепать до плиты и включить газ под чайником. Этим и занялась.         Спустя десять минут они появились из-за угла. Ну, как появились – пронеслись мимо нее в Дом. Под проливным дождем Кир доставил в тепло замотанного в махровую простынь Яна, на бегу сообщив, что душ «по дорожке и налево». Она отказалась. «Хоть переоденься, Сень. Можешь в комнате», — это все, что последовало в ответ: Кир сосредоточился на реанимационных мероприятиях. Яна водрузили на диван и закутали в толстое одеяло, и она, застыв истуканом в проеме двери, завороженно наблюдала, как Кир отправляет в печку-буржуйку бумагу, дрова и горящую спичку, и как возится с ребенком, и как вода капает с его челки на Яново бледное личико, и как струится по мокрой шее к плечам, и… И смирялась с пониманием, что если собралась помогать, то переодеться ей все же придется, потому что под ней уже образовалось маленькое озерцо, а проходить внутрь в таком виде, оставляя след везде и всюду – идея хуже некуда. Потому что создать проблемы она создала, а сейчас, когда наверняка нужна помощь, толку от нее ноль. Потому что если она по-прежнему не в состоянии обуздать бешеный табун своих тараканов, то не с чужими детьми должна работать, а с собственной головой, и быть не здесь, а в кресле у психолога.         И сказала Киру, что дальше займется Яном сама и что он может идти отмываться. Взгляд проследил за ним до двери на веранду. Там, на подступах к порогу, прежде чем скрыться за откосом стены, он стащил и бросил на стул влажную грязную майку. Ей привиделось их две – две родинки вдоль позвонков: небольшая коричневая на шее, и ниже, чуть левее, под кисточкой шнурка, еще одна… Поменьше.          Лопатки двумя сложенными крылами и легкий сколиоз.         Жилистые руки, холмистый рельеф мышц, угловатые плечи и металлический браслет часов на широкой кисти.         Нарастающая, невыносимая щекотка тревоги клубами в животе.         Продолжающий лязгать зубами Ян. Продрогшая до косточек она.          Все кувырком, второпях, в суете, на бегу.          Таки переоделась в мягкую байку и штаны, и тут же согрелась. Она стала пахнуть им. И этот запах, сопровождая ее по пятам, неизбежно привел к параличу сознания. Зато теперь она действительно могла помочь: навести в тазу горячую воду – для маленьких ножек, найти в ворохе детской одежды самые толстые носки и самую шерстяную кофту, растереть костлявую спинку. У них, конечно же, не нашлось ни звездочки, ни малинового варенья, ни меда, ни даже лимона – все это придется потом принести из дома.             Как Кир вернулся, она лишь краем глаза видела – все высматривала просветы в террасные окна веранды, пока на плите грелось молоко. Просветами не пахло. Ни в небе, ни в голове. Надеждой сохранить рассудок в трезвости – тоже. Слышала, как он дал Яну наказ продолжать парить ноги. А спустя минуту появился на веранде – взъерошенный, но зато в сухих чистых вещах и с шерстяным пледом в руках, который молча протянул ей.          И она допустила ошибку: глядя на растрепанное полотенцем гнездо влажных волос, улыбнулась. Ну, потому что в таком виде Кир смахивал на безобидного мальчишку лет двадцати на вид. Ужасно милого и трогательно ранимого. Казалось, в этот момент его можно взять голыми руками, не встретив сопротивления.         — Смешно тебе? — тихо поинтересовался Кир. Бросив беглый взгляд в комнату, где отогревался Ян, вернулся к ней.         — Нет, приятно, — призналась Еся. Ведь правда. Приятно, что, бросив все, пошел навстречу, приятно, что помог перебраться через канаву. Что не наорал. Оказаться пойманной им было приятно. Приятно, что настоял на возвращении именно сюда, приятно стоять в его одежде, чувствовать от себя его запах и предвкушать, как будет кутаться в толстый плед.           Она хотела бы пояснить, но чернеющие радужки гипнотизировали, и язык немел. Она лишь сейчас поняла, что в свой тон Кир вложил еле различимую угрозу. Это ей сейчас хорошо, а ему – нет. И если там, на просеке, ему каким-то чудом удалось справиться со своими эмоциями, то сейчас он даже не пытался. Скулы проваливались все глубже, лишенный привычного дружелюбия взгляд мрачнел под хмурыми бровями, линия рта сужалась, а кадык ходил туда-сюда. Не было ни в одной его мышце той расслабленности, какая должна наступать, когда страшное минует. Есе чудилось, что если его коснуться, обнаружишь под подушечками пальцев обледенелый камень.       Могильный.         — Приятно, когда за тобой мужики бегают? — подтверждая ее догадку, вытолкнул Кир сквозь зубы.         Фыркнул и пошел снимать с плиты убежавшее молоко. А Еся осталась стоять, силясь осознать услышанное. Нет, сосчитать количество доньев у прозвучавшего вопроса ей оказалось не под силу, но его в мгновение вскипевшую ярость она теперь считывала всеми своими рецепторами, всеми пятью чувствами и шестым тоже.         Его злость была справедливой – она его подвела. Это она – подвела. Все, что он думает, читалось сейчас в глазах, во взгляде, встречи с которым она так боялась там, у канавы.         — Я… Знаешь, я, наверное… — оставляя плед на свободном стуле, Еся попятилась к двери. —  Я пошла.         — Там град лупит, — не поднимая головы, угрюмо сообщил Кир. На столе материализовались три чашки, а заварочный чайник покорно принимал в себя щедрые щепо́ти смородиновых и мятных листьев. Вдруг обратила внимание, насколько выразительны узлы костяшек его длинных пальцев.         — И что? — сдавленно просипела она. — Тебе-то какая разница? Ты уже дома.         И вообще! Тебя никто не просил подрываться нас спасать! Сидел бы и работу свою работал, мы бы сами пришли! Потом! Да! Ясно?!         Плотно сжатые бледные губы скривились в ухмылке, имеющей непонятный, но совершенно точно недобрый подтон.         — Мне – никакой, — вскинув ресницы, Кир уставился на нее в упор, и Еся ощутила, как душу облизал холод, — а вот тот, кого ты приручила, будет волноваться.         Голос его звучал едва различимо, наверное, чтобы тот, кого она «приручила», не слышал и не «волновался», а бездна в глазах подсвечивалась сполохами плохо скрываемого раздражения. И из нее вырвалось прежде, чем она успела осознать, действительно ли готова к ответу:         — Никакой?         А мне какая? Какая мне разница?!         Комментария не последовало: ее сжигали черные угли глаз. Еся понимала, что сейчас сдавала себя с потрохами: дебильными вопросами, дрожащим голосом, следящими взглядами, стремлением согреться, желанием всматриваться в поиске правды, готовностью покорно падать в руки, протягивать ладонь и надевать его одежду. Приходить сюда вновь и вновь, день за днем. Она встала у самой черты – у тлеющей линии огня, к которой обещала себе более не приближаться.          Никакой – значит, никакой. Даже лучше         Пожав плечами, молча развернулась и вышла на воздух. Шум окружил, звенящая тишина осталась за спиной, а стылая вода стала помаленьку приводить в чувство.  

.

        Надо вернуть ему все. С Яном передам         Нет, честное слово, она не помнит настолько холодного дождя. Мелкие горошины льда лупили по лицу, одежда приставала к телу набирающей влагу пеленкой, разгоряченную кожу морозило, с ресниц вновь капало, чуть подсохшие волосы опять обвисли мокрыми паклями, и радовали ее в ее ситуации лишь два обстоятельства: первое – гроза уходила на юг, второе – она тоже смогла уйти. Пусть не столько из протеста, сколько из-за страха перед его гневом и чувства вины, а все равно – смогла!          Хлопнув калиткой, Еся повернула налево, и взгляду предстала улица в молочном тумане воды – ее ждал длинный путь до дома. Выбирать короткий смысла она не видела: и так, и так доберется до своего участка вымокшей до нитки, но пятнадцатиминутная прогулка отрезвит ее с большей вероятностью, чем пятиминутная.         Никакой!         Ему – никакой!         А раз ему никакой, значит, и ей тоже. Тоже должно быть!         И вообще – вот возьмет назло заболеет и умрет! Будет знать!          Нет, ради Яна – нельзя… Яну она нужна… Кто будет с ним играть и кормить супчиками, пока этот с утра до ночи пропадает на своих созвонах?          «Ребенка тебе больше не доверят, — учтиво напомнил мозг. — Так что умирай себе спокойно».          «И больше их не увидишь, — тут же откликнулось сердце. — Не узнаешь…».          «Меньше знаешь, крепче спишь», — резонно возразила голова.         А что она, собственно, собралась «узнавать»? Точное количество родинок на чужой спине? Или – насколько сильно может раскрутиться маховик ее тревоги? Насколько туго вяжутся узлы в животе? Может, хотела узнать, насколько глубоко и полно способна проникнуться ощущением собственной нормальности, которое он ей все это время так щедро дарил? Или – насколько теплый он на самом деле? Теплее пледа? Уж наверное… Был теплым даже под дождем. Нет, он что, серьезно считает, что она тупая курица – потащила Яна на пруд, не сверившись с прогнозом? Полагает, что связался с дурой безмозглой? А, поняла! Он думает, что она нарочно вот эту веселую заварушку ему устроила! И телефоны отключила только ради того, чтобы он занервничал и все бросил! Сто пудов! Девки – они же все одинаковые!         В мозгу коротило от негодования, и вопросы со злости возникали самые идиотские. Сильнее стиснув зубы и крепче обняв себя за плечи, Еся двинулась навстречу ледяному косому ливню. Да пропади оно все пропадом! Да еби…         — Да стой!         Голос прозвучал совсем близко, калитка за спиной громко хлопнула, сердце, екнув, провалилось, и Еся застыла посреди дороги.          — Такими темпами сухих рубашек мне не хватит, — обегая ее спереди и окидывая сканирующим взглядом, сумрачно резюмировал Кир. — И где, скажи на милость, вскинутый в воздух фак?         В ответ она оказалась способна лишь кривую усмешку предъявить. Поднять руку и изобразить упомянутый жест, как того просят, сильно мешало осознание, что это уже второй – это второй раз за день, когда он за ней «побежал».          — Дождь идет. Чай заваривается, — принялся методично загибать пальцы Кир. — Ян засыпает. Мила палит с крыльца. Болеть среди лета грустно, — прямо перед носом возникла растопыренная пятерня. — Все указывает на то, что стоит вернуться.            Вернуться? Она… Она знает сто причин, по которым хотела бы вернуться. И сто, почему не должна.         — Смешно мне не было, Кир, вообще, — обессиленно прикрывая глаза, сообщила Еся. Колючие льдинки касались кожи, а голос дрожал от обиды, являя ему слабость, но с голосом она поделать уже ничего не могла. —  И вообще – в этой ситуации виновата не я одна.         — Мне тоже. Я знаю. Извини.     

***

        Она снова рядом – сидит напротив, на стуле, нахохлившись и закутавшись в плед, лишь нос и макушка наружу и торчат. И чай дымится. А Кир пялится в экран ноутбука, делая вид, что загружен работой, и чувствуя, как раздражение вскипает в венах и сочится наружу сквозь эпителий. Он злится на весь белый свет.          И у него на это сто причин.          Первая – он в ужасе от ее покорности. Уж сколько раз пытался донести до ее сознания, а она все никак.          Вторая – он искренне, от души рад, что она послушалась и вернулась.          Третья – тут внезапно выяснилось, что класть он хотел на увольнение.          Четвертая – а заодно внезапно выяснилось, что не на нее.          Пятая – соглашаться с таким раскладом он не готов.          Шестая – как и подтверждать ее дурацкие, неясно зачем озвученные уточнения на его счет.          Седьмая – он и себе-то больше не в состоянии их подтвердить. Куда подевалась твердь земная?          Восьмая – он жил в уверенности, что являет собой систему без уязвимостей.          Девятая – она обнаружила их все.          Десятая –         и это внезапное, черт пойми откуда взявшееся чувство незащищенности, ранимости и беспомощности, эта выявленная хрупкость отстроенной системы, эта вылезшая не пойми откуда патология –          бесит!

.

        Чш-ш-ш…