Лабиринтами иллюзий

      — Серьезно, Ян? Дважды за два дня?         Не ври. Мне         Вяло кивнув, племяш принялся за увлеченное изучение ковра из клевера, на котором валялась обслюнявленная Жужей резиновая кура. Поднимать взгляд он упорно отказывался – шкуркой, видимо, чуял, что рассказ про потерянные деньги сегодня звучит уже не так убедительно, как вчера, когда ему поручили очередное ответственное партзадание – сгонять в магаз за хлебом и пельменями, а он вернулся без хлеба, без пельменей и штуки деревянных.          Так вот, склонив голову, Ян упрямо выискивал в газоне четырехлистный клевер, а Кир сверлил взглядом вихрастый затылок. И затылок этот сообщал ему лично, что один семилетний шкет пытается самым что ни на есть наглым образом его надурить, не подозревая, что ложь его видать за версту. Мысль о том, что по неведомым причинам пацан выбрал вранье, вызывала у Кира глухую досаду, ведь по всему выходило, что минимум один раз его, глядя в глаза честным-пречестным взглядом, уже облапошили. А он мало того, что повелся, так еще и утешить попытался, насколько это было ему под силу. По всему выходило, Янчик решил, что перед ним форменный идиот, и пытался повторить опасный номер на бис.         И чего тебе не хватает-то, мелочь, а? Все же у тебя есть… Я ведь каждую твою хотелку…         Сука.         Сука, в смысле, не Ян. В смысле, сама ситуация. Кир ощущал, как внутри в булькающее зелье замешиваются бессилие, отравляющая обида, праведное негодование и опустошающее расстройство. Попробуй такой финт выкинуть кто из его коллег, он бы реагировал стремительно и жестко, однако в случае с обнаглевшим маленьким охламоном тактику поведения вновь приходилось вырабатывать в моменте, нащупывая верный путь с повязкой на глазах.         А теперь (внимание!) вопрос: за что?         — Окей, — приваливаясь плечом к нагретой стене террасы, с фальшивым спокойствием произнес Кир. — Ну, пойдем поищем тогда их, наверняка валяются где-нибудь в канаве.         Резко вскинув голову, племяш уставился на него.         — Не надо! — испуганно выпалил он. На аргументацию сил у Яна уже не хватило: он глядел на Кира широко раскрытыми, полными мольбы глазами, так, словно дядя только что не помощь свою предложил, а принудил к покаянию в смертных грехах при сотне свидетелей.            Вот честное слово, лучше бы ты сказал: «Пойдем»          — А че так? — ехидно поинтересовался Кир. — Вместе же. Две пары глаз лучше, чем одна, найдем, если никто не успел подобрать. Работа подождет. Ее, конечно, дофига, но… — он драматично вздохнул, — сам понимаешь, деньги есть деньги. Они достаются по́том и кровью, — Испорченной… — так что я не могу позволить себе, и уж тем более тебе ими разбрасываться…         Тут, конечно, Кир слегка приукрасил. Зарабатывались кровные действительно непросто, однако в достаточных количествах, чтобы разрешить себе не заметить потери пары тысяч. Но! Яну таких нюансов знать не обязательно. Вопросы воспитания – это же сущий кошмар, просто ад!  Движение вслепую вслед за интуицией, которая в данные минуты подсказывала, что пришло время искать не деньги, а чью-то потерянную совесть.             — А может, они у тебя где-то в кармане завалялись, а ты и не заметил, — предположил Кир, мстительно подмечая, как низко опустился маленький подбородок. — Давай проверь еще разок. Вдруг в подкладе затерялись.           Последний шанс тебе даю, мелочь         — А что такое подклад? — прошелестел племяш.          — Второй слой ткани в одежде, — любезно пояснил Кир.          Ян замотал головой.         — Нет, там нет.         Секунды шли, кучерявая голова склонялась все ниже и ниже, сопение становилось все громче, атмосфера сгущалась и искрила, а признания так и не последовало, что начинало все сильнее выводить из себя. Тут даже слепец от рождения, даже конченный болван учует вранье. Себя Кир к болванам не причислял, однако отчетливо видел, что за такового его принимает этот засранец.         Что ж, раз такие дела, придется предупредить Яна о последствиях. Чтобы тот имел точное представление, какого рода санкции будут его ждать.         — Ян, не держи меня за идиота, — перестав ломать комедию, Кир сменил тон на угрожающий. — Вроде на идиота я не похож, а еще я не перевариваю, когда мне врут, это меня обижает. А когда я обижен, я перестаю разговаривать – мне просто не хочется тратить силы на того, кто не ставит меня ни в грош, я не вижу в этом смысла и не трачу. Если ты хоть немножко дружишь с совестью, тебе такой эффект от собственной лжи не понравится.          О, да… Кир еще в детстве уяснил, какое наказание страшнее всего. Смачные отцовские подзатыльники и рядом не стояли с угрюмым молчанием задетого его враньем Тимура. Потому что это – невыносимо. Невыносимо чувствовать вину перед человеком, который всегда выбирал твою сторону. Который пытался выгородить и оправдать тебя перед отцом, заслонить спиной, подбодрить, научить. Который всегда находил для тебе именно те, нужные, слова утешения. И для которого ты мог по собственной дурости превратиться в пустое место. Пожалуй, совесть в нем воспитал Тим.         — Я правда их потерял, — пробубнил Ян, поднимая полные отчаяния глаза и тут же стреляя взглядом в сторону сопящей на солнышке Жужи.          Вот упрямец! Копия ведь Тимур! Только Тимур за враньем ни разу пойман не был, а этот сопляк уже пытается надурить.         Ладно, попробуем еще…         Метод, который пришел Киру на ум, он сам отнес бы к разряду запрещенных или близких к таковым. Однако какие оставались варианты? Погладить Яна по головке и отпустить с миром, чтобы племянник убедился, что его дядя – недоумок, которому можно скормить что угодно? Перестать это терпеть, всыпать мелкому ремня или увесистую затрещину и отправить в угол на час-второй «подумать над своим поведением»? То есть повторить за собственным отцом, которым клялся себе не быть? От этой мысли по-прежнему передергивало, ведь было время, над своим собственным поведением Кир размышлял по углам регулярно, однако частенько так и не приходил к пониманию, в чем именно провинился. А не находя ответа, срывался в размышления о том, что отцовской любви не заслужит и что так и останется для него «лишним».         — Ок. Тогда прости за наезд, — смиренно кивнул Кир. — Если устал, можешь оставаться здесь, а я все-таки пойду. Буду искать, пока не найду. Придется потратить на поиски кучу рабочего времени, но ничего, кодить ведь можно и ночью. Сон – это ведь для людей, мне-то зачем?          Ян в смятении воззрился на Кира.         — Но ты же тоже человек...         — Выходит, что нет, — поджав губы, нахмурившись, Кир устало вздохнул и поднялся с крыльца. — Получается, я робот. У роботов еще и чувств нет, Ян, так что им совсем не обидно, когда их обманывают.         Так что продолжай, не стесняйся         Две тоненьких ручонки плетями повисли вдоль застывшего тела, а круглые щеки пошли красными пятнами. Ян тяжело задышал.         — Ты и правда ничего не чувствуешь?.. — раздалось через полминуты. — И тебе не обидно?.. Ты правда не устаешь?..          Молодец, все же решился на уточняющие вопросы, пусть и доносились они уже в спину.          — Чувствую. Обидно. Устаю. Все, ты за главного, — отпирая калитку, сообщил Кир. Понимал, что теперь и впрямь придется наворачивать круги по линиям, но… Но раз уж подписался играть этот спектакль, нужно исполнить роль убедительно.          С соседнего участка донеслось игривое девичье хихиканье. С час назад Кир слышал, что к Миле пришли подруги, и для себя тут же решил, что попадаться в поле их зрения не станет, дабы не нарваться. Однако потом явился Ян и пошли его планы по одному месту. «Одинокий отец – это очень мило», — послышался томный вздох. «Да, реально редкость, — согласился другой, низкий голос. — А когда еще и симпатичный…» «Я думаю, такие – самый надежный вариант. Заботливые, ответственные…». «Скажи!» «Дуры, потише! Напились – ведите себя спокойно!» «Да че ты, Мил! Я, может, хочу, чтобы он меня услышал. Вдруг я познакомиться хочу?»           Жгучее желание развернуться к этим очаровательным дамам и прямо через забор в пух и прах разнести озвученные ими тезисы гасилось намерением добиться своего от Яна. Терпеть фиаско в этой схватке за правду Кир не собирался, а потому и отвлечься позволить себе не мог.           Наконец, свершилось – дождался. Маленькая ладонь крепко схватила за руку и потянула назад:         — Дя… Ой, то есть Кир… Не ходи! — выпалил красный как рак Ян. — Я их отдал.         То-то же         — И зачем было мне врать? — застыв в проеме калитки, сухо поинтересовался Кир.         — Смотри-смотри, воспитывает…  Красавчик, — донеслось с соседнего участка. — Ой, девочки, кажется, я влюбилась…         Сочувствую         Пристыженный, сконфуженный, Ян не выдержал устремленного на себя осуждающего взгляда и опустил глаза.          — Я просто боялся, что, если скажу, ты меня накажешь, — пробормотал он себе под нос. Очень хотелось куда-нибудь с этой точки двинуть, дабы перестать уже развлекать жующих попкорн зрителей, но Кир задницей чуял, что ковать железо надо, пока горячо, то есть пока Яна мучают самые неприятные ощущения. То есть прямо здесь и прямо сейчас.         — А что я за вранье тебя накажу, не боялся? — понизив голос до громкости, неразличимой с двух метров, поинтересовался Кир. Интонация получилась нужной – ледяной, но с щепоткой любопытства.         — Я… — Ян растерянно замолк, обрабатывая предложенный Киром вариант. По мере того, как мыслительный процесс шел, на его озадаченной моське проступало выражение безысходного смирения с выводом, что кара бы настигла его неминуемо. — Мне сказали так сказать… — бледнея, выдал он вдруг. — И сказали, что это все равно будет правдой, я же их все равно потерял. Только по-другому…         «Сказали» тебе, значит? А вот это уже… Это уже что-то…         — И кто тебе такое сказал? — терзаемый нехорошими подозрениями, нахмурился Кир. Отчего-то вспомнил мелкого себя. И маленького воришку из магазина: тот тоже, запинаясь, краснея и заикаясь, утверждал, что «потерял» двести рублей на творог. Вот только Кир ни одному его слову тогда не поверил, а теперь выходит, что, видимо, стоило. — Ян, сейчас молчать вообще не в твоих интересах.         — Я не могу сказать, — отворачиваясь в сторону соседнего участка, где глупое хихиканье перемежалось со взрывами пьяного гогота, откликнулся племяш.         Рано, выходит, радовался: после короткого антракта началась вторая часть Мерлезонского балета, а Кир уж было отпраздновал конец мучениям. Решив, что пора облегчить их хотя бы частично, он молча взял Яна за руку и направился в сторону дома, где планировал продолжить разборки без лишних глаз и ушей. Парень, решив, видимо, что возмездие неминуемо, покорно плелся следом.  Что ж, в таком случае его ждет сюрприз.         — Так почему не можешь сказать? — стоило им оказаться на террасе, уточнил Кир. Тон он сменил на более мягкий, однако делу это не помогло.         — Потому что тогда ты больше не разрешишь мне гулять одному, — заявил Ян, прежде чем вновь выразительно замолкнуть и начать увлеченно рассматривать замызганные мыски собственных – еще в апреле совсем новеньких, а теперь в хлам убитых – кроссовок.          Все занятнее и занятнее с каждым словом. Все подозрительнее и подозрительнее. Бесячее и бесячее. Впрочем, здравый смысл в словах Яна имелся: шанс на то, что отныне и впредь он будет передвигаться по дачам под конвоем взрослых, хоть и ничтожный, но все же был, так что клясться и божиться, что ответ ни на что не повлияет, не стоит. Призвав себя не терять остатки самообладания, Кир сделал глубокий вдох. Второй неутешительный вывод гласил, что до доверия со стороны этого ребенка – как до луны пешкодралом.          — Почему? — стараясь звучать мягче, уточнил Кир.          — Чтобы меня не обижали, — пояснил племянник еще тише и неохотнее, чем минуту назад.         Зато третий вывод утешал – с построением логических цепочек у Яна все в полном порядке: причинно-следственные связи в этой крошечной, но светлой головке выстроились правильные. Есть только одно «но»: кажется, предполагая такое развитие событий, сын Тимура в полной мере не отдавал себе отчет, что окончательное решение останется за братом Тимура, а брат Тимура по себе помнит, как такие вопросы много-много лет назад решал сам Тимур.          У Тимура взгляд на проблемы подобного рода не менялся с самого детства. Ни одна гнида. Не смеет. И пальцем тронуть. Аверьяновых.             — А тебя обижают? — склонив голову к плечу, продолжил допрос Кир. Голос звучал странно: вроде пытался дать доверительных интонаций, а получилось чуть ли не угрожающе. И Ян предсказуемо вжал голову в плечи, напомнив Киру самого себя в момент отцовского гнева. И чувства стоящего перед ним ребенка со всей яркостью возникли где-то в районе грудины, ведь гнев отца Кир всегда принимал исключительно на свой счет. Но, например, сейчас вовсе не Яна ему хотелось линчевать… Интересное наблюдение для размышлений на досуге.          — Не бойся, Ян. На тебя я больше не злюсь.         — Сначала меня спросили, куда я еду, — понурив голову, начал бормотать племяш. — А потом сказали, что если я не отдам деньги, то меня побьют и будут бить при каждой встрече. А еще сказали, что, если я наябедничаю, мне пизда. Только я не совсем понял, что это значит.         — В данном контексте значит, что бить будут сильно, — хмуро пояснил Кир. Глупо хвататься за сердце и отказываться объяснять значение слов, от четкого понимания смысла которых зависит твое здоровье, если не жизнь.          Расклад ясен. Оборзевшая местная шалупонь вздумала запугать слабую, не способную дать сдачи мелюзгу. Кир вновь вспомнил девятилетнего себя, покорно отдающего школьным рэкетирам деньги на пирожки. Все кончилось одномоментно – после того, как Тимур, по чистой случайности став свидетелем очередного побора, забил обидчику младшего братика стрелку, после которой Киров недруг неделю не появлялся в школе. Тим умел доносить свое мнение очень быстро и очень доходчиво. Вспомнил, как на последовавший вопрос брата, почему раньше не сказал, признался, что было стыдно. Потому что реально! В то время как Тимур пользовался популярностью и уважением старшеклассников, его «братиш» ежедневно сталкивался с унижением и не понимал, где найти в себе ожесточения на противостояние и как вести себя, чтобы издевательства прекратились. Отец об этих проблемах не знал. Дальнобойщик, он вообще появлялся дома пару раз в месяц, его вообще лишь успеваемость интересовала, он вообще до всего подряд докапывался, все ему было не то и не так. И мама не знала: ее, измотанную работой и домашними заботами, Кир лишний раз волновать не хотел. Вспомнилось, как Тим ставил ему удар, как маленький костлявый кулачок со всей дури лупил в растопыренную ладонь, а брат только фыркал, а потом гнал во двор на турник или отжиматься от пола пять раз. Пятнадцать. Двадцать. Тридцать. «Пятьдесят слабо?» Как Тимур сам стал неожиданно нападать из-за угла и требовал защищаться. Как в моменты, когда ничего не предвещало, его кулак тормозил в миллиметре от солнечного сплетения. Вспомнились и больно вывернутые за спину руки, и зажатый между костяшками пальцев кончик носа, и резь в глазах. «Где реакция, алё?!» И размазанные по щекам сопли, слезы и слюни, и как катались по плешивому пыльному ковру под крики перепуганной матери. И ослепляющая вспышка наконец разбуженной ярости. «Я не смогу постоянно быть рядом!»          «Да ладно тебе, нашел, че вспомнить. Ну, видишь, помогло же! За тебя я уже давно спокоен, — раздался в голове хрипловатый, как спросонья, голос. — Моего теперь поучи, а то че вообще за хуйня?»         — Сколько им лет?          Воображение рисовало компашку прыщавых гогочущих подростков. Легко представился толстый Толик и вся кодла перед ним пресмыкающихся. Один удар Тима отправил Толика в травмпункт. Здесь до травмпункта не дойдет, но пояснить этой шпане, кому именно они вздумали угрожать и что им за это будет, стоило бы.         — Не знаю, — Ян поджал губы. — Но он большой.         Всего один?         — Ясно. Ну, пошли, чо, — нехотя отлепился от косяка Кир.          — Куда? — насторожился племяш.         Кир делано небрежно пожал плечами.         — Ты к Сене. А я по делам. Как он хоть выглядит-то? Сможешь его описать?          — Да, — чуть подумав, неуверенно кивнул Ян. — Только можно мне с тобой?         Со мно-о-ой?         Ну, что же… Что же... Это очень смело. По-Тимуровски.  

.

.

        — Кир! Ну, скажи, что ты ему сказал?! Ну, скажи! Ну, пожалуйста! Ну, Кир!         За минувшие пять минут свой вопрос Ян озвучил раз двадцать и явно не собирался останавливаться. Зажав в кулаке спасенную тысячную, парень скакал вокруг как заведенный. Они не торопясь возвращались домой от Центральной.          Че ты прицепился, как банный лист, а?         Признаться, раздражение от чьей-то чрезмерной назойливости мешалось с довольством: сейчас Ян глядел на него полыхающим восторгом взглядом, каких он и не видел-то ни от кого никогда, глядел, словно на супергероя, и такая искренняя реакция нехило тешила самолюбие. Дело, однако, в том, что с некоторыми словами малышу Тима знакомиться все-таки рановато, так что полную цитату не приведешь, в то время как без цитаты теряются оттенки смысла и вся красочность нарисованного образа.          — Сказал, что, если еще раз мой племянник вернется из магазина без продуктов и бабла, я снова его выслежу и подвешу за одно место на ближайшей сосне, — сдался Кир. Племянника этому дрыщу он описывать не стал – пусть теперь гадает, о ком именно шла речь.         Посвящать Яна в остальные детали короткой, но исчерпывающей беседы с его обидчиком Кир не собирался, однако Ян, вестимо, тоже не собирался – успокаиваться до выяснения всех обстоятельств.           — А на сосне можно подвесить? А за какое место?         Ну, начинается…          Можно? Можно. За какое? Обещалось, что за яйца. Точнее, за то яйцо, которое останется после кастрации, предваряющей процедуру подвешивания.          — Ну… В данном случае я хотел, чтобы твой неприятель представил себе перспективу, — отправляя руки в карманы брюк, ушел от ответа Кир. В кармане обнаружилась пачка сигарет, следом стрельнула мысль о том, что заслужил перекур, и тут же вспомнилось, как в Чехове Еся отвела Яна в сторону, стоило им с Анькой начать дымить.         Ладно, потерпит еще чуть-чуть, соломинкой пока обойдется.          — А что такое?..         — Чтобы представил, как это может быть, — не дожидаясь окончания вопроса, пояснил Кир. — Очень и очень больно. Ты молодец, что не струсил идти со мной. Правильно, что послушался и спрятался: он теперь не уверен, на кого именно думать, и других допекать наверняка тоже побоится. Гулять будешь по-прежнему сам, — Волков бояться – в лес не ходить — но нам с тобой придется кое-чему научиться.         Следующий вопрос.         — Чему? — заинтригованный, племяш даже притормозил.         — Защищаться, Ян, — пальцы коснулись сухостоя и, пропустив несколько жестких травинок меж фаланг, нащупали и сорвали подходящую. — У тебя впереди школа, и придется ставить себя в первый же день, иначе... Сильные сразу чувствуют слабых, унижают их и таким образом показывают остальным, кто тут главный.  Так они утверждаются. Ты – Аверьянов, а значит, мальчиком для битья не будешь никогда.          Соломинка отправилась в зубы. Следующий вопрос. «Что такое “утверждаются”?»         — Круто! — распахнулись карие глазюки. — Я буду как папа?         Маленький человек, ты не видишь того, что вижу я… Взгляни в зеркало, копия своего отца         Как папа… Наивное детское желание, но есть в нем что-то… Наверное, многие мальчишки мечтают походить на своих отцов. Кир не был уверен в этом предположении: сам он с раннего детства мечтал походить вовсе не папу, а на Тимура, а на кого мечтал походить Тимур, не знает, тот не рассказывал. Тим был самобытен, уникален, он был как теплый бриз и как холодный бора. Один такой на весь белый свет. Неудивительно, что он притягивал людей, как магнит. Не сотвори себе кумира и все такое, но для многих Тимур им стал. А Анька в школьный период была влюблена в него по уши, хотя по сей день яростно это отрицает. Она просто тоже тогда не видела себя в зеркало, не видела, как краснела и бледнела в присутствии его брата. Порой Киру даже казалось, что в гости под предлогом делать вместе домашку она заявлялась вовсе не ради будущих пятерок в тетрадках, а лишь для того, чтобы украдкой наблюдать за объектом своего обожания. Ревнивые времена, но понять, в общем-то, можно. А потом Анька с Тимом даже умудрились спеться: к Тимуру она бежала всякий раз, когда ей нужно было «взрослое мнение», а к Киру, когда нужно было «вправить мозги». Так и повелось. Помнит, как, будучи уже «совсем большими», по первому ее кличу собирались на кухне Тима, который к тому моменту арендовал однушку, и спорили на три голоса «до усрачки». Потом у Тимура появился Ян, у Ани – группа, и сборы прекратились. А потом Кир с головой погрузился в работу, забыл обо всех, забил на все, и прекратился Тимур.            Как себя за это простить?         Тимур продолжился в Яне, сказала однажды Еся. Кир и сам это видит. С каждым днем рядом с этим малышом видит еще немного больше.         — Будешь, как твой крутой папа, да, — очнувшись, подтвердил Кир верность предположения. В конце концов, Тиму же удалось вылепить более или менее пристойную версию Аверьянова из своего братишки-соплежуя. С Яном забот будет меньше, уже видно.          — И как ты, — отправляя в рот сорванную соломку, решительно заявил Ян. — Папа и ты. Ты как он.         Уже второй раз за единственную неделю малой вбрасывал эту гранату без чеки. Эту невозможную мысль, что между ним и Тимуром чуть больше общего, чем общие родители и схожая внешность. Что брат что-то, кроме горькой памяти и голоса в голове, от себя оставил. Что в чьих-то глазах он, Кир, лучше, чем сам себя видит.          И эта безумная мысль, эта детская наивная иллюзия вонзалась раскаленным копьем меж ребер. Невыносимо. Невообразимо. Утопия. Напрасные ожидания – он их не оправдает.         — Тебе кажется, Ян. Мы разные, — перетирая жесткий стебель зубами, пробормотал Кир.         — Не-а!          Увидишь…         Стоило повернуть на свою линию, как взгляд зацепился и застыл на хрупкой фигурке в каких-то двадцати-тридцати метрах перед ними.          Ну наконец-то! (!!!)          Засунув одну руку в карман удлиненных шорт, а вторую оставив свободно болтаться, в направлении их дома не спеша шла потеряшка Сеня. Сто лет не видел! Похоже, она вновь их не слышала, и это несмотря на то, что окрашенная бурными эмоциями болтовня Яна разносилась на все дачи. Ложная глухота этой девушки была замечена Киром при первой же встрече, наблюдалась впоследствии и прямо в эти секунды, в очередной раз подтверждая предположение о ее необычайной рассеянности.          — Сень! — обрадованный Ян ринулся было за ней, но Кир успел перехватить тонкую ручонку.         — Погоди, интересно.          Он и сам был бы не прочь как можно скорее заявить о себе. С какого-то черта она вновь пропала на несколько дней, а он уже в каком-то смысле привык к их разговорам и даже (в каком-то смысле) без них скучал. И степень этого скучания оказалась достаточной, чтобы ощутить радость при ее появлении. Однако здесь и сейчас Киру стало интересно, насколько глубоко Еся способна погружаться в собственные мысли и как долго может оставаться в таком состоянии. Проигнорированный окрик племяша заставлял подозревать, что она путешествует между мирами, и прямо сейчас в их мире попросту отсутствует.         Взгляд скользнул по силуэту снизу вверх – прошелся по ногам, задержался на изгибе бедер, поверх которых она повязала клетчатую рубашку, и узкой полоске оголенной кожи, что выглядывала из-под широкого кроп-топа, купленного пару дней назад в Чехове. Поднялся по спине к лопаткам и худосочным, чуть сутулым плечам... Нет, глядя на нее сзади, он не испытывал той тревоги, что порой душила в моменты встречи взглядами. Волосы как всегда перекинуты вперед – и это интересно: Сеня укладывала их исключительно на левую сторону, пуская небрежными волнами или усмиряя в косу, которую не фиксировала резинкой. Периодически она делала так называемую «мальвинку», оставляя на свободе пряди у лица, а вот хвост никогда не носила. Там, в Чехове, он определил наконец, что загадочный, незнакомо-знакомый запах цитруса исходит не от одежды, а от волос или от кожи. Там, в Чехове, на гребаном самокате, едва справился с желанием на пару сантиметров сократить им же определенное расстояние. Наклониться чуть ниже, вдохнуть чуть глубже, застыть на пару мгновений, внимательно отслеживая малейшие нюансы ее реакции и записывая их в память вечными чернилами. Неоново-красными. Просто каким-то чудом сдержался.         Пришлось. Потому что дни шли, а она продолжала напоминать ему раненую охотниками лань. А случай со снятой с волос ивовой сережкой, которую он в густых сумерках принял за гусеницу, наглядно показал, что заставить эту лань сорваться с места способно единственное резкое движение. В тот вечер Кир весьма впечатлился, а после нагромоздил в своей голове целый ряд версий о ее прошлом – одна хреновее другой. Но уже не мог ничего с собой поделать – осознанно или нет повторяя за братом, пытался ее растормошить и добиться большей устойчивости к воздействию внешнего мира, показать, что не каждый здесь – недруг. Ничего не мог он поделать с желанием лучше ее узнать и понять, где проходит та запретная черта, на каком именно метре затянутой густым туманом дороги сплошная сменится двойной сплошной. Он хотел бы точнее представлять, каковы последствия ее пересечения и карается ли нарушение лишением прав.          Иногда он спрашивал себя, что дальше. Ответа на этот вопрос не слышно до сих пор.         Тимур бы…          О, нашла…         На тонкой кисти, съезжая на фалангу большого пальца, болтался простецкий браслетик, который Кир под влиянием порыва прихватил на кассе магазина в Чехове вместе с кепкой для Яна. Еся тогда осматривала ассортимент одинаково сереньких и одинаково унылых толстовок. В этом незамысловатом украшении не было, в сущности, совершенно ничего особенного. Почти. Сет из деревянных бирюзовых бусин на белом шнурке и нескольких прозрачных пластиковых на свободных кисточках. А ровно по центру – небольшая утка из белой кости. А может быть, пластмассы, но какая, в сущности, разница? Сам момент принятия решения о покупке этой ерундовины Кир не засек и даже не уверен, что вообще взвешивал «за» и «против», зато помнит, что в минуту встречи с пернатой четко понял, кого именно она там дожидалась. Помнит, как бросил конверт с браслетом в пакет с покупками, пока отправлял их в багажник. О своей маленькой шалости он благополучно забыл через три минуты – и вот.          Шалость удалась.         Предприняв еще несколько неудачных попыток вырваться, Ян понял, что занятие это бесполезное, и вновь принялся выпытывать подробности беседы дяди с прыщавым обидчиком. Кир попытался переключить его внимание на мысли поинтереснее, отметив, что пора бы реанимировать старую бочку, потому что она крутая и не заслуживает забвения. Затем пояснил за «реанимацию» и «забвение». Обо всем этом он рассуждал довольно громко, сверля неотрывным взглядом Есины расслабленные лопатки, и отсутствие хоть какой-нибудь реакции с ее стороны невольно возвращало памятью к когда-то сказанному Милой.         Кир не хотел туда возвращаться. Еся не давала поводов отнестись к словам его соседки серьезнее. Или давала?         Да вроде нет…         — И часто твой друг Сеня никого не слышит? — как бы между прочим поинтересовался Кир у того, кто проводил с ней дни напролет.         — Что? — рассеянно переспросил Ян.         Это что, заразно?         — Я спрашиваю, часто она… — …выпадает из реальности — не обращает внимания на то, что происходит вокруг?         — Я не знаю, — пожал плечами Ян. — Когда я ее зову, она слышит всегда.          Но не сейчас… Так ведь и под колеса попасть недолго… Сука, Мила, какого хера?!         Мила, как показало время, та еще стерва, так что ничего удивительного, что Сеня к ней насторожена. Долго притворяться перед Киром невинной овечкой у соседки не получилось: уже через пару недель после заявления о том, что она извинилась перед Есей за поклеп, последовали новые, чуть более завуалированные, наговоры. Чего только Кир не наслушался через забор за это время. И про то, что «вообще-то, причины считать ее ненормальной у меня тогда имелись: она всегда была нелюдимой, всегда нас шугалась». И про то, что «она сама виновата: даже не пыталась с нами общаться». Что «Танька однажды заикнулась, что она, вообще-то, хорошая, но они ж раньше дружили, ясное дело, что для нее она хорошая». Что «Ромка как-то попытался к ней подкатить, но девочки шуток про внешку не понимают». «Мы ее “Призраком” еще звали. Она же по-любому не от мира сего. А еще иногда как появится будто из ниоткуда!» «Нет, ну раз ты говоришь, что она нормальная, я тебе верю, но ребенка я бы все равно поостереглась с ней оставлять». «Мне тут рассказали, что как-то парня ее видели и что он очень симпотный. Интересно, как такая, как она, его подцепила?» «Если тебе нужна помощь, с Яном могу играть и я. Лучше уж пусть он у тебя на виду будет, чем неизвестно где». «Кир, я тут шарлотку испекла, делюсь по-соседски. Вы же оба наверняка голодные». «Кир…» «Кир». «Ну, Кир!»         Причем у Кира сложилось полное впечатление, будто Миле вовсе необязательно видеть, что ее слушают и воспринимают. Чего он только не делал для того, чтобы показать, что участвовать в перемывании чужих косточек не намерен: и прерывал, прямым текстом заявляя, что ему по барабану, и игнорировал, продолжая заниматься приведением в порядок сада, и демонстративно уходил на террасу, а один раз позволил себе открытое хамство, заявив, что от ее трескотни раскалывается башка. Однако Милу, такое ощущение, его мнение не интересовало: любая безобидно начинавшаяся болтовня в результате сводилась к Сене, а если та появлялась сама, Мила, поджав губы, отчаливала на свой наблюдательный пункт – в беседку или на ступеньки собственной веранды, откуда, делая вид, что копается в телефоне, вслушивалась в каждое слово. В последнем Кир был уверен, как в своем имени: уже несколько раз в разговоре она прокалывалась, упоминая детали бесед, в которых не принимала участия.          Помимо набивших оскомину попыток навести-таки тень на плетень, Мила пробовала подмазаться к Яну, однако тот повелся на ее сладкоголосые речи лишь однажды, уже спустя час вернувшись домой с поджатыми губами и заявлением, что «к этой тете» больше не пойдет.          О чем «эта тетя» не подозревала, так это о том, что чем активнее она пыталась застращать своего соседа, тем глупее выглядела и тем сильнее раздувала огонь его любопытства. Кир в душе не чаял, как можно судить об адекватности человека, наблюдая за ним издалека и ни разу не попытавшись пообщаться нормально, однако Мила умудрилась, что характеризовало ее не лучшим образом. По всему выходило, что ему за жалких полтора месяца на этих дачах удалось понять о «друге Сене» больше, чем Людмиле за всю ее жизнь. И ничего, кроме действительно странноватой манеры погружаться глубоко в себя, которую он не первый раз наблюдал, по-прежнему не указывало на приписываемую Есе «ненормальность». Однако даже для такого поведения у Кира нашлось объяснение. По правде говоря, в началке он и сам так же прятался от одноклассников: конопатил входы в душу и уходил в свои мысли, а лет в восемь открыл для себя дивный новый мир конструирования, в котором надолго потерялся. Но пришло время, и Тимур доходчиво объяснил, что если хочешь, чтобы от тебя действительно отвалили, если мечтаешь завести хотя бы одного друга, придется на время вылезти из облюбованной конуры во внешнюю среду, чтобы научиться отваживать недоброжелателей, а с доброжелателями – общаться. Тим вообще будто целью своей поставил доказать младшему брату, что мир не ограничен стенами дома, школы и собственного разума. И, в общем-то, преуспел. Не знает Кир, где бы оказался, кем бы стал, как бы выстраивал отношения с людьми, если бы не брат.         Насколько Кир успел понять, рядом с Сеней таких людей-огней не было. Что-то с ней действительно было не так, что-то в ней сломали и не починили, и потому ей «сложно любить людей». Она «устала от тишины», и Ян ей нужен не меньше, чем она ему – сама призналась. Мила не знает, а если Кир скажет, то скривится в скептической ухмылке, но он-то видит – рядом с Есей Ян выздоравливает. Возможно, справедливо и обратное.          Племянник, чью маленькую ладошку Кир по-прежнему крепко сжимал, начал демонстрировать признаки беспокойства: все настойчивее тянул вперед. Ползти за Есей на такой черепашьей скорости оказалось по-настоящему тяжело даже ребенку, что уж говорить о взрослом мужике, привыкшем преодолевать расстояния семимильными шагами.         — Ладно, позови… — смилостивился Кир. — Только негромко.         Напугаешь еще         — Сень! — послушался Ян. А затем в недоумении поднял глаза на Кира.         Ноль приема на той стороне.         — Окей, давай еще подождем. Она, наверное, крепко о чем-то задумалась, вот и не слышит, — попытался ободрить мальчугана Кир. А может, это он себя сейчас хотел ободрить? Звучало так себе, честно сказать – ни разу не убедительно.          Сеня, меж тем, замедлилась до скорости притомившейся улитки: с каждым преодоленным метром шаги ее становились все мельче и будто нерешительней, и в конце концов у Кира возникло ощущение, что с секунды на секунду она передумает и развернется. Вот тогда-то их и обнаружит. Еще говорят, что, если смотреть человеку в спину, он рано или поздно почувствует чужое присутствие и обернется, а в спину Есе сейчас неотрывно смотрели сразу двое. Она действительно блуждала где-то в своих мирах… Вспомнилось, как вздрогнула тогда, в магазине, когда у нее вытащили кошелек, и он пытался привлечь ее внимание, вновь вспомнился апрель. Возможно, в чем-то Мила не ошибается?..         «…“Призрак”…»           Мила, твою мать! Какого ты вообще мне на уши присела?         От мыслей, что все беспокойнее зудели в черепной коробке, отвлекла вибрация телефона в кармане брюк. Пожалуй, Кир и не вспомнит, когда радовался оживающему смартфону больше, чем в эти ставшие неожиданно тревожными мгновения. Да пусть бы хоть и работа! Однако облегчение сменилось недоумением в секунду, когда экран отобразил абонента.   15:32 От кого: Анькин хахаль: Привет. Это Костя, Анин муж. Минутка найдется?         Не понял…         Каким образом у Кира в записной книжке оказался номер Аниного мужа, он еще мог себе объяснить: давным-давно Аня сама скинула его в мессенджер с просьбой «сохранить на всякий случай». Кир тогда не всек, какой такой случай может оказаться «всяким», однако просьбу скрепя сердце выполнил. А вот каким образом его номер оказался у Кости, Кир был бы не прочь узнать.    15:32 Кому: Анькин хахаль: Привет. Найдется. Только сначала вопрос. Откуда у тебя мой номер?   15:33 От кого: Анькин хахаль: Аня когда-то давала на всякий случай. У меня есть контакты всего ее ближайшего окружения.         Вот нормальная она?         — Так, Ян, слушай сюда, — встав на месте и напустив на себя заговорщицкий вид, обратился к племяннику Кир. — У меня есть план, и ты его часть. Давай так: сейчас мне нужно поговорить, так что ты иди чуть вперед, но Сеню не догоняй. Она явно о чем-то задумалась, так что ты ее напугаешь. Я закончу, и мы с тобой сделаем финт ушами. Потом объясню, что это такое. Если сейчас послушаешь меня, то вечером устроим пикник с костром, жаренными сосисками и зефирками, как в кино, — Весомая награда?.. — Ну и друга твоего позовем. Договор?         Неотрывно глядевший на него Ян восторженно распахнул длиннющие ресницы и уже открыл было рот, но Кир приложил палец к губам в немой просьбе не кричать. В шоколадных глазюках вспыхнуло понимание, Ян кивнул. Оказывается, с этим парнем все-таки можно довольно быстро договориться, ну кто бы мог подумать, а.         — Молодец. Тогда дуй вперед.     15:34 Кому: Анькин хахаль [аудиосообщение]: Ясно. Давай голосом, а то я слегка занят. Что случилось?   15:35 От кого: Анькин хахаль [аудиосообщение]: Короче… Ты, наверное, в курсе, она от меня ушла. Точнее, попросила тайм-аут и предложила пожить отдельно. Сказала, что заколебалась, устала и теперь у нее лапки. Дома не ночует, трубку не берет, родителям ее звонил, теща говорит, что она просто запуталась, попросила на нее не наседать и дать ей время во всем разобраться. Хрен пойми, где она, родители говорят, что у них, но просят пока не приезжать. На базе ее тоже нет, дважды ездил. Отец ее сказал, что я сам виноват. Свою женщину, типа, любить надо, а не пользовать... Можно подумать, я не любил. Любил, как умел. И вот я че подумал… Может, ты что-то знаешь? Я без понятия, у кого еще спросить.         Что я должен знать?.. Здесь ее нет…         Ничего не знает. Знает только одно: по ходу, пора заказ на хорьковскую клетку оформлять… И еще одно, пожалуй: нечего на подругу за игнор пенять, коли сам хорош. А ведь в Чехове Анька и правда вроде говорила что-то о том, что выгнала мужа и живет у родителей, только у него тогда случился легкий передоз впечатлений, и он оказался не в состоянии вникать в суть поступающей извне информации.         А вообще-то – ни фига ж себе заход! К роли Аниной личной жилетки Кир, ладно уж, давно привык. Но Ане выписаны эксклюзивные права в силу столетней дружбы, а так-то семейный психотерапевт из него, как из Шварценеггера балерун… Всегда избегал этих тем, собственные отношения рушил сам, не может вспомнить хотя бы одну крепкую пару, к семье не стремился и вообще…         Придется теперь хахаля переименовать – «всякий случай» настал.   15:35 От кого: Анькин Костя [аудиосообщение]: Что у нее с гитаристом, ты в курсе? — Э-э-э… Не спрашивай! — …Наверное, в чем-то я и виноват, но вот теперь думаю, может, она просто сама разлюбила и не признается? Или, может, и не любила никогда и поняла? Может, я что-то не так сделал? Последнее время чувствовал себя пустым местом, зато про Чернова выслушивал по сто раз на дню. После тура в нее как черт вселился!         Вот с этой самой фамилией, по ходу…          Кир понятия не имел, что говорить в ответ. Взгляд неотрывно следил за плетущейся впереди Сеней: эдак она до их участка к ночи доберется. А мозг параллельно отмечал, что Ян, оказывается, может быть очень послушным мальцом: племянник следовал за ней на стратегическом удалении, выбрав позицию где-то посередине между ней и дядей, на которого периодически оглядывался в поисках сигнала одобрения. Кир ему кивал.   15:36 От кого: Анькин Костя [аудиосообщение]: Но о детях тогда зачем разговор заводить? — Детях?!?! Че?! — Я, блин, конечно, тоже дурак. Ну, согласился, конечно, здоровье проверить, чтобы ей поспокойней, но думал, это у нее мимолетный бзик. Пять лет прожили, вообще же не заикалась. Ну, кстати, мимолетным и оказалось – она передумала, — А, ну… — Их порой хрен поймешь! Ты их любишь, в носик целуешь, обнимаешь, утешаешь, ужин готовишь, цветочки приносишь, терпишь истерики и бывших, — Причем тут бывшие?.. А… Ну да… — …Таскаешься за ними по ебеням, пытаешься не ревновать, доверять, на других не смотреть, быть нежным, внимательным и вот это вот все, — Ты бухаешь там, что ли? Голос какой-то… — …раешься как-то ее замедлить, тормозишь ее как-то, ей же надо все и сразу! — Точняк… — И ребенка! И всем помочь! И везде успеть! И мир нагнуть! Она сначала говорит тебе знаешь что? Я лучше сама, давай я, мне по пути, мне удобно, мне все равно скучно, да не парься, да расслабься. А потом она тебе говорит знаешь что?! Я, говорит, устала все сама. У меня теперь лапки. Мы с тобой вообще в разные стороны смотрим. И детей мне от тебя больше не надо, адьос.     15:36 От кого: Анькин Костя [аудиосообщение]: И ты скатываешься до разговоров с ее бывшими в надежде на ответы.         Бля-я-ядь…         Если бы не Ян, вырвалось бы вслух.   15:36 Кому: Анькин Костя: Пьешь там, что ли?   15:36 От кого: Анькин Костя [аудиосообщение]: Да. И уже не берет. Прости, чувак, я что-то последнее время не в себе. С тебя решил начать, а следующим Чернов ее этот все-таки станет. Интересно, Ульяна-то в курсе их тесного общения? — Уже тесного?.. — Да он вообще вроде нормальный парень, знаю я его и общался тут с ним на днях. Но я прямо чувствую, в нем все дело. Потому что после тура все началось. А как на их росписи гуляли, она надралась. Такое мне потом выдала... Я думал, все. Ну… В результате – реально…         Кир ощущал себя загнанным в угол. Дела… Это, вообще, нормально – за спиной у лучшей подруги вмешиваться в ее жизнь? А если ей это нафиг не сдалось? Может, она осознала, какой на самом деле фейк эта ваша любовь? А как не помочь человеку, который скатился до задушевных бесед с бывшими в надежде что-то понять про свою зазнобу? Честно говоря, за такое даже зауважаешь невольно. Сначала охренеешь, потом зауважаешь. А потом нечаянно задашься вопросом: «Как можно жить с другим столько лет и другого не узнать? Зачем тогда оно все надо?»         Внезапно на том конце улицы началось движение: на дорогу с гоготом вывалилась троица девчат – вроде тех самых, с Милиного участка. Прищурившись, Кир понял, что не ошибся ни с определением геопозиции, ни с действующими лицами. Посередине шествовала фигуристая блондинка в розовом топе, которая с чего-то решила, что одинокий папаша с ребенком – это не грусть-печаль, а сумасшедшая романтика и повод завести знакомство. Справа к ней примкнула высокая пепельная блондинка, она хохотала громче всех, а слева – сюрприз, вновь блондинка, только пониже, поскромнее в параметрах и задумчивая: эта мало говорила, а от выпивки вроде как отказывалась. Кстати, из Клуба Блондинок эту бы Кир выделил, как самую симпатичную, с какого ракурса ни глянь.         Блондинка Мила тоже вышла на улицу, но следом не пошла – видать, провожала подруг, которые всей толпой двигались теперь навстречу.      15:38 Кому: Анькин Костя [аудиосообщение]: Так, Кость, тормози, остынь. Мы с ней последнее время редко общаемся, я с весны загородом. Говорила, что загружена работой. С гитаристом, насколько мне известно, ничего, — Ну, типа… Было ничего… — Ну, могу сказать, что, если ей что-то в голову ударит, так это все, хоть об стенку убейся... — Так, а че происходит?! — Раз решила перерыв, значит так. Хотя это ты и без меня должен понимать. Секунду…          Нет, одновременно обдумывать и озвучивать мысль и следить за происходящим вокруг Кир не умел. А следить было за чем: внезапно прекратился громкий бесконтрольный девичий смех, а Еся замерла посреди дороги и, перестав изучать гравий под ногами, смотрела теперь прямо перед собой. Ее расслабленность сошла на нет, а сутулившиеся плечи стали еще уже. Растерянно обернулся Ян.          Подняв вверх указательный палец, одними губами попросил племянника еще немного подождать. Тот кивнул и остался стоять на месте, беспокойно вертя шеей из стороны в сторону. Умный пацан. И чуйка есть.         Нужно поторопиться. И Кир заторопился, приглушенно забормотав в динамик:   15:38 Кому: Анькин Костя [аудиосообщение]: Но сидеть и ждать чуда, не делая ничего, чтобы помочь ему случиться, мне кажется глупым. За то, что тебе дорого, нужно бороться. Попробуй, вряд ли станет хуже... Ну, ты хотя бы будешь знать, что боролся. А там не знаю.          Взгляд метался по лицам девушек и то и дело возвращался к Есиной будто уменьшившейся в размерах фигурке. Четверо против одной... И в памяти тут же всплыли ее слова о толпе. Охвативший друга Сеню страх Кир ощущал с расстояния. Это точно был страх – у Кира на подкорке записано, как он выглядит: рецепторы до сих пор помнят его кислый запах, уши – его писклявое звучание, тело – его сдавливающие, сковывающие тиски, а нутро – его леденящую, удушающую хватку. Страх отбивает дробь в висках и барабанных перепонках, страх отдается сладко-острым привкусом на кончике языка и вяжет рот, руки и извилины мозга, превращая последний в кисельную массу.         Да что ж все так не вовремя-то?!         Желание скорее отделаться от Кости стало жгучим, но в голове пока бродили остатки не озвученных мыслей, которые – Кир знал – вылетят оттуда, стоит ему переключиться на вопросы насущные.   15:38 Кому: Анькин Костя [аудиосообщение]: Когда я говорю бороться, я не имею в виду идти бить рожу бывшим. На то они и бывшие. Такой огненный перфоманс твоя мать Тереза точно не оценит. Спасать и жалеть она будет пострадавших, а не тебя.         Все – все, что он хотел и готов был сказать сейчас по поводу Костиной ситуации, выветрилось из башки. Резко вскинув голову и расправив плечи, их храбрый друг Сеня двинулась вперед, а через пару секунд ей навстречу, сорвавшись, покатилась новая волна хохота. Ужасающего. И слишком хорошо ему знакомого: злого, презрительного, намеренно громкого, целящего в сердце жертвы, опаляющего голову и отравляющего кровь. Призванного уничтожить с расстояния. Из троицы идущих навстречу блондинок не заливалась одна – та, которую Кир определил в фаворитки, но и она как-то странно, исподлобья смотрела на Сеню. В голове стремительно дозревал наспех переписанный план действий.         Молодец. Иди, не разворачивайся…   15:39 Кому: Анькин Костя [аудиосообщение]: Так, у меня тут... В общем-то, хэ зэ, что добавить, но если появится, добавлю. И хватит бухать. Бухло разрушает семьи, я точно знаю, о чем говорю. Пиши, если прижмет, отвечу, как смогу.         Пока в спешке договаривал, успел дойти до племянника. Тот глядел на него влажным взглядом, полным неверия, непонимания и боли.         — Кир, почему они так плохо смотрят и смеются? — дрожащим голосом спросил Ян.         Потому что наклюкались, потеряли берега, контроль, совесть и самоуважение          — Не знаю, похоже, хотят обидеть. Хрен им, Ян. Дуй вперед, догоняй ее, быстро. Пора.    

***

        Такой странный день.         Жаркий и ветреный, безоблачный и хмурый, свежий и удушливый одновременно. Сегодня погода в душе переменчива, словно в Исландии. Туманное утро пахнет приближающимся дождем, но Ян, как всегда, приносит с собой солнце. Срываясь в облака из его раскрытых теплых ладошек, оно разгоняет марево, утешает и обнадеживает, однако стоит разрешить себе подставить лучам лицо, как набегают грозовые тучи тревоги. Их, поднимаясь, гонит прочь ветер перемен, что предчувствует сердце, и небо над головой вновь становится наивно-синим, а потом вдруг где-то далеко, на горизонте, появляется смерч.          Прямо сейчас она несет смерч в своем кармане. Ее телефон стал бомбой замедленного действия, тиканье таймера звучит отчетливей под «Лунную сонату» и стихает под Софи Лоуи.          «Тик-так, тик-так, тик-так»…         Она знает, где спастись.          Там рассеются мысли о сне, который начал приходить к ней чаще. Сегодня ночью вновь видела замерзшие цветы и жухлые листья под ногами. Но висящая в воздухе пелена стала чуть прозрачнее, и вокруг угадывается черная паутина переплетенных ветвей. Папе звонила. У папы все хорошо, звал приехать. Ответила: «Уж лучше ты». Про Олега не рассказала.          Там рассеются мысли об Олеге, который теперь напоминает о своем существовании через день. Беги не беги, он достанет.          Там – надежно. Там – спрячут. Примут, согреют, окружат уютом тихой беседы, закутают в теплое одеяло понимания, остановят время и обезвредят бомбу. Заварят душистый мятный чай – может, даже в белой керамической кружке с золотой россыпью звезд и фиолетовыми планетами. И предложат лимон. А на десерт подадут медовый взгляд, приправленный пудрой тонкой усмешки. И покажут кивком, что не обязательно объясняться. Ей станет спокойнее, станет нормально, а потом совсем хорошо. И не захочется уходить.          И поэтому, может, зря она туда идет? Куда она идет? К кому она идет? Договорились ведь с Яном, что через два часа он придет сам.           Взгляни от деревянного мостика, ведущего на территорию соседнего товарищества, или взгляни от ворот, где лежит Баржа, Солнечная кажется уходящей к горизонту. Еся специально пошла длинным путем, давая себе шанс очнуться по дороге и свернуть хоть куда. Однако лазейки в покосившемся заборе одна за одной оставались за левым плечом – ноги продолжали нести ее сами, пусть каждый шаг и давался тяжелей, чем предыдущий. А конек Дома с Аистом уже показался среди густо-зеленой листвы. Открытое пламя сомнения тушило лишь понимание, что она по-прежнему может в любую минуту дать заднюю.         Олег, продолжающий строчить смс-полотна с мольбами, проклятиями, воззваниями к совести и чувству вины, с признаниями, в которые она давно запретила себе верить, и обещаниями приехать, сегодня опустился ниже некуда. «Представь, какими бы могли стать наши дети. Я ведь когда-то мечтал, что ты мне их подаришь. У них бы были твои веснушки и мой характер. Я был уверен, что они будут такими же умными и верными мне, как ты. А потом ты предала меня и мои мечты» И следом: «Теперь детей у меня не будет никогда».          Солнце стояло в зените, а моральные принципы Олега – в надире. До сего момента Еся и подумать не могла, что можно предать чужие мечты. Бомба в кармане тикала, отдавала вибрацией все новых и новых сообщений, звучала музыкой в ушах, а в мыслях вертелся единственный ответ, который пришел ей на ум, когда она все это прочла.         Упаси Боже         Как бы ей хотелось, чтобы Олег раз и навсегда уяснил, что она думает на его счет. Как бы хотелось, чтобы он принял как данное, что она не вернется.         Нельзя отвечать. Можно сменить номер, только один раз это уже не помогло и сейчас не поможет. Потому что он приедет, чувствовала, приедет. Карабас-Барабас не простит марионетку за побег. Из-под земли ее выроет, мертвую. Привяжет ниточки к конечностям и заставит плясать под свою дудку. Карабасу-Барабасу нужно оттачивать на ком-то свой талант кукловода.         Из последнего за сегодня: «Я знаю, где ты прячешься, родная. Знаю о тебе то, чего не знаешь даже ты. Тебе понравится подарок на день рождения, вот увидишь».         Этот сон означает Олега. Он явится. И все в ней умрет раз и навсегда.         Можно отдать телефон Киру и попросить его удалить все смс с верхнего номера, чтобы не вникать в них самой... Но он ведь тогда поймет… Попросить удалить, не читая, и поверить в то, что не читал?         А Кир? Почему ей так хочется ему верить? Потому что психолог однажды сказала: «Есения, ваш абьюзер – это все же скорее исключение»? Потому что: «Будет сложно, но вы не должны закрываться – на пользу вам это не пойдет», – поэтому? Ее раздирало. Разум, срывая глотку, орал, что с ее опытом продолжать руководствоваться принципом презумпции невиновности в общении с людьми – несусветная глупость. А сердце шептало, что несусветная глупость – по умолчанию лепить ярлык «Виновен!» на каждого приблизившегося. Обвинительное заключение не может и не должно строиться на предположениях и предубеждениях.       ...Эта его Аня... Они будто довольно близки. Достаточно, по крайней мере, для того, чтобы его подруга, как он ее представил, могла разрешать себе вот так беспрепятственно, не встречая отторжения, всем телом тянуться навстречу и касаться его щеки. А он – позволять ей.       Не ее дело...       Так виновен или не виновен?       А в чем?         Она годами откладывала вынесение приговора Олегу, вновь и вновь апеллируя к презумпции невиновности и отвергая очевидные доказательства обратного, и последствия разгребает до сих пор. Она выбрала первого, кто проявил к ней интерес, потеряла управление и потерпела страшное крушение. И пожалуйста – снова: снова клюет на интерес. Ну и где гарантия, что сейчас, когда поезд жизни вновь еле-еле пополз, она не едет на нем к следующей – точь-в-точь такой же – остановочке? Вот что она делает? Безмозглым мотыльком бездумно летит к очередному огоньку. Потому что этот огонек дарит свет, силы и ощущение небессмысленности собственного существования. А рядом с ним ярче полуденного солнца светит еще один огонек, такой же жаркий, тоже целебный и совсем-совсем безвредный. И как не лететь?         Белая уточка на запястье пела с мотыльком в унисон. Олег, например, никогда просто так ничего ей не дарил, и данное обстоятельство невинным образом указывало на разность двух людей. А еще уточка пела, что за подарки, тем более такие неожиданные и милые, следует благодарить. Еся опешила, когда вдруг нашла ее на самом дне пакета: сначала подумала, что браслет попал к ней по ошибке, например, сорвавшись с крючка при кассе, но быстро осознала всю бредовость предположения: украшение было аккуратно завернуто в хрустящую бумагу, срез которой заклеили симпатичной белой наклейкой в виде кружка. И оно было с уткой! Разве может такое произойти случайно? Помнит приступ счастья и умиротворение, что накатили в момент, когда нашла, помнит, как хмыкнула под нос, а потом и вовсе заулыбалась как дурочка и, рассмотрев со всех сторон, сжала утку в кулаке. А после, испугавшись собственной реакции, поспешно отложила браслет на столик и не сводила с него глаз еще несколько дней.         Такая, казалось бы, ерунда. А какой фонтан радости. Столько раздирающего внутренности и отравляющего кровь страха. Надела Еся его лишь этим утром, после кошмара, и все в ней постепенно успокоилось: они оба будто встали за спиной.          К Дому с Аистом вели не ноги, а сердце, которое несколько дней кряду шептало ей, что надо сказать спасибо. Вообще за все: за то, что сняли этот Дом и приехали, что принимают ее как свою и дарят возможность узнать, что это такое – чувствовать себя обычной. За крохотный росток веры, что пробился сквозь выжженную иссохшую землю. Может, даже не придется объясняться, и все, что ей захочется, но не получится сказать, вновь будет понято с двух слов.         ...Но эта его Аня...       ...Этот самокат... Эти честные разговоры... Утка... Эти детские игры у Дома Культуры...         До цели оставалось всего ничего – не больше пятидесяти метров, – когда от Немилой Милы на пустую дорогу вышли трое. Если бы не прорвавшийся сквозь наушники громкий хохот и не кислотно-розовый топ, Еся не сразу обратила бы на них внимание. Однако шансов остаться витать в облаках ей не оставили, бесцеремонно свергнув с небес на грешную землю. И она в нерешимости застыла посреди улицы.         Кто это?..         Почуяв угрозу, сердце ранено заколотилось, а ноги мгновенно подкосились. Даша. Лиза. И Танька. Душа рухнула в пятки, когда Еся признала в одной из блондинок бывшую подругу, да еще в окружении самых острых на язык членов Милиной королевской свиты. Разумеется, все трое сразу ее заметили, и теперь разворачиваться и двигать в обратном направлении стало как бы поздно. Да и глупо. Не она ли обещала себе, что больше никому не позволит вытирать о себя ноги и не даст над собой смеяться? А это значит только одно – ей ни в коем случае нельзя показывать им свой испуг.         Глубоко вздохнув, Еся заставила себя отмереть, запихала взмокшие ладони в карманы шорт, вскинула подбородок повыше и двинулась навстречу на ватных ногах. Смерив ее долгим пристальным взглядом, Даша повернулась к Лизе, что-то сказала и обе заливисто рассмеялись, а Таня опустила глаза. И Еся вознесла благодарность небесам за затычки в ушах, не позволившие ей расслышать брошенную фразу.         Боже, взрослые же все люди…         Которых, казалось, совсем ничего не отличало от их же версий двадцатилетней давности. Неужели правду говорят, что люди – не меняются?         Чем меньше становилось расстояние, тем становилось дурнее. Как назло, всю эту сцену с ползущей по физиономии самодовольной усмешкой наблюдала застывшая в проеме собственной калитки Немилая Мила. Душечкиной ситуация точно казалась комической, чего не скажешь о Есе, которая чувствовала себя дичью в окружении своры охотничьих псов, а еще полной дурой. Конечно, дурой! Не распознавшей фальшь в принесенных Милой извинениях.          Как бы то ни было, им ее не сломить. И здороваться она ни с кем не станет, много чести. Музыка поможет не слышать.         Метров двадцать до Дома, метров десять между ними. Воздух густеет, искрит и вибрирует, и становится совсем нечем дышать; ослабевшие ноги дрожат и подкашиваются, желудок наливается каменной тяжестью, и волнами накатывает тошнота. Она чувствует на горле ледяные лапы истого ужаса. Она чувствует в висках отчаянно стучащее сердце, а в глазах – невыносимую, позорную резь.       ...Она чувствует…        ...Таня вскидывает голову и смотрит на нее полным сожаления взором, а эти двое внезапно перестают смеяться. Трясет.       ...Кто-то резко выдергивает из кармана и крепко сжимает левую ладошку, и взгляд, вынужденно отцепившись от только что искаженных в презрении, а теперь вытянувшихся гримас, опускается и цепляется за взъерошенную копну волнистых каштановых волос… Она вообще не понимает, что начинает твориться вокруг.         — Сень! — надрывается запыхавшийся кто-то.         Господи, слава Богу, Ян!           Выпадает правый наушник, и через мгновение уха касается безмятежное бархатное:         — А, Сень?..       А справа, нарушая все мыслимые границы, едва задевая плечом и аккуратно подхватывая под локоть, идет Кир. Она больше не шагает сама – ее ведут. Она больше не одна – ее сопровождают. Он не смотрит, куда движется, он смотрит на нее, и в глазах сполохи, и на его лице явственно читается облегчение, и наушник он держит прямо перед ее носом, и улыбается ей так ласково, так открыто, что посещает острое, непреодолимое желание умереть, не сходя с места.          И произносит:         — При-вет.         Он все еще улыбается. Еще улыбается. Лучезарной, чарующей, подкупающей, самой искренней улыбкой из всех, им подаренных, все еще не отводит взгляд. Так ей еще не улыбались. И плывет улица, и она по ней куда-то плывет, и навстречу плывут какие-то левые люди, и среди них Танька, и уголки Танькиных губ тянутся вверх, а у остальных – вниз. И исчезают все звуки, и даже хохот, а Немилая Мила превращается в большое размытое пятно. А маленькие цепкие прохладные пальчики сильно-сильно сжимают ладонь. Ян тараторит, не замолкая ни на секунду, но она не понимает: в ушах продолжает звенеть: «А, Сень?..»         — Ты очень вовремя, — гостеприимно распахивая перед ней калитку, неожиданно объявляет Кир. Он говорит это громко, он звучит жизнерадостно, он пропускает ее перед собой, загораживая от улицы, на мгновение отпуская и вновь перехватывая локоть. Он настойчиво подталкивает вперед и держит невесомо, но голая кожа в этом месте начинает гореть, ей кажется, что вся она начинает гореть: пламя стремительно охватывает тело, сжирая каждую клеточку, каждую косточку и опаляя голову.          — Вовремя?          Себя она слышит, спасибо и на том, вот только это вовсе не ее голос, а какой-то ошалелый лепет. Остолбенение не собирается сходить на нет, и в этом ошарашенном состоянии невозможно сконцентрироваться хоть на чем-то. Он не торопится убирать руку, а она… Она застыла и не торопится вырываться… Так – лучше, гораздо лучше, чем было целую вечность до.         — Угу. Мы соскучились. Да, Ян?         Она опускает на мальчика взгляд. Тот начинает кивать с таким усердием, словно короткого «да» недостаточно, но на лице парня ей чудятся далекие отсветы испуга, и это не соотносится с нарисованной Киром жизнеутверждающей картинкой. Жужа задорно потявкивает, приветствуя всю компанию, и лезет под ноги. Немилая Мила застряла у орешника, а со стороны дороги более не доносится ни единого смешка: участки накрыла глубокая тишина. И тут до одурманенного мозга начинает что-то доходить.         Стоп.         Сегодня рабочий день. Разве с такой загрузкой, как у Кира, можно успевать думать о чем-то – или о ком-то – еще? О ком-то...         — Соскучились?.. — переводя взгляд с большого на маленького и обратно и вкладывая в ослабший голос весь скепсис, выдавила из себя Еся. Ну да, с Киром ни вчера, ни сегодня она не виделась, это правда, но с Яном-то! Ян вышел от нее всего пару часов назад и обещал вернуться.         Впрочем, судя по всему, ее искреннее удивление не произвело на Кира впечатления. Спокойный, транслирующий уверенность каждым словом и действием, он просто кивнул в подтверждение только что сказанного. И лишь прищур глаз, к которому она уже привыкла и без которого больше не могла его представить, по-прежнему рождал ощущение, что в ней опять пытаются что-то разглядеть. Что-то такое… Что он ищет?         — Ну, это же ты, — хмыкнул Кир. — Так что да. Для полного счастья нам здесь только тебя и не хватает.         Только меня?..         Как загипнотизированная, она следила за движением зрачков: его взгляд, на миг отпустив, опустился к щеке, ко второй, ощупал нос и подбородок, скользнул по косе и вернулся к глазам… Нарастающее беспокойство боролось с неистовым желанием остаться в этом мгновении еще хоть на секундочку. Взять от одного мига все и никогда-никогда не потерять в памяти.         Отпустив руку, легким кивком подбородка Кир подсказал ей направление дальнейшего движения – в сторону придомовой лужайки, куда вслед за Жужей уже устремился Ян. Однако Еся осталась стоять на месте. Отчего-то ей казалось жизненно необходимым прояснить ситуацию сию минуту. А еще не хотелось двигаться.         — Кир, ты переигрываешь, — кое-как удержавшись, чтобы не отвести глаза, выдохнула она.          Он перевел взгляд за ее плечо. Там, на соседнем участке, что-то происходило. А в следующую секунду расстояние между ними еле заметно сократилось: Кир едва качнулся вперед.         — Не веришь? — неожиданно глухо поинтересовался он.          Еся прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Звучали его слова и впрямь чересчур подозрительно, но сказать Киру правду не поворачивался язык. Ей очень хотелось верить, очень. Только почему-то не получалось. Сама мысль, что на скучание по ней способен кто-то, кроме отца, вызывала глубокое недоверие, побороть которое не выходило. Он сделал это, чтобы заткнуть Милину свору.         — К чему это представление? — нахмурившись, пробормотала Еся. Вот ей-богу! Сейчас она ощущала одновременно и благодарность за непрошеную, но такую нужную в тот момент защиту, за устроенное Миле и ее подружкам шоу, и обиду, и раздражение, потому что… Потому что это было лишь шоу. А она, между прочим, тоже повелась. В то время как этими играми на чужих чувствах сыта по горло! Олег в них мастер!         Укор, что просветился на посерьезневшем лице, считывался безошибочно – настолько яркой была эта внезапная вспышка.          — Какое еще представление, друг Сеня? — Кир кривовато усмехнулся и склонил голову к плечу. Столько искреннего недоумения звучало в его голосе и плескалось в глазах, что в носу защипало. Может, не врет? Его ухмылки, усмешки и улыбки обезоруживали, перед ним она чувствовала себя по-детски беззащитной. — О чем ты? Мы правда соскучились, вот и все. Собираемся устроить пикник, и нашей маленькой компании не хватает только тебя. Мы с Яном уже все порешали. И теперь надеемся, ты согласишься к нам присоединиться.         Замолк, трагично вздохнул, прикусил губу и вдруг громко окликнул Яна. Оставив возню с Жужей, паренек послушно бросился на зов дяди.         — Ян, что мы сегодня вечером придумали делать? Расскажи своему другу, ей интересно.         — Жарить сосиски и зефирки на костре! — устремляя на нее искрящийся взгляд, с энтузиазмом доложил мальчуган. — Как в кино! С тобой! Кир так сказал!         Со мной...         — Спасибо, Ян. Можешь идти обратно, — мягко, но настойчиво Кир развернул племянника и легонько подтолкнул его в спину. — Кстати, на костер ты просила позвать, — добавил он уже гораздо тише. — Я помню.         Помнит…         Стало стыдно за собственные сомнения. Может, поэтому люди ее и сторонятся? Шкурой чувствуют выпущенные иглы и неготовность открываться.         — А как же… работа?         — На…й работу, — беззвучно, одними губами прошептал он.          Еся проваливалась в ореховые омуты. Интересно, знает ли он, что в бликах солнечных лучей, что просачиваются сквозь колышимую ветром листву, его глаза прямо сейчас меняют оттенок с гречишно-медового на янтарный и назад? И оттого кажется, что в них мерцают озорные огоньки? Касаясь кожи лица, они обжигают, напряжение растет, ей кажется, все ее веснушки давно пересчитаны, а мысли прочитаны, что она слишком слабая, чтобы выдержать такой взгляд.          Что ты ищешь? Там давно пусто…         — И часто ты так ходишь? — нарушил Кир возникшую паузу. И разжал кулак, предлагая ей забрать наушник, о котором она напрочь забыла. Видимо, оторопь, не отпустив до конца, продолжала отражаться на лице, потому что ей пояснили: — С затычками в ушах?         Еся пожала плечами и аккуратно подцепила свое. Соблазн мимолетно коснуться подушечками пальцев теплой – она еще помнит! – ладони был велик, но на сегодня ей уже хватит впечатлений. И без того потряхивает.         — Частенько, — призналась она.           Музыка – это ведь прекрасный способ отгородиться от суеты, шума и забот и просто поправить настроение. А еще только музыка способна заставить ее чувствовать на ровном, казалось бы, месте. Так интересно вслушиваться в тексты, пытаясь разгадать и пропустить через себя скрытые в них эмоции. Представляя чью-то жизнь и ее события, пробуя услышать крик чужой души. Это же настоящие истории «о несчастных и счастливых, о добре и зле»…         — Тогда понятно.        Что тебе понятно?       Кир усмехнулся – кажется, ответ удовлетворил его чуть более, чем полностью. Пояснять свой комментарий он не стал: мазнул взглядом по ее руке и вновь вернулся к ней.         Точно… Браслет… Я ведь хотела…         — Это ты? — робко уточнила Еся.         Глаза напротив стали круглыми-круглыми, как две красивые, покрытые темной карамельной глазурью тарелки, а брови взлетели под растрепанную ветром челку.          — Кто? Я?!         Ну а кто? Он был в пакете!         Продолжая изображать подлинное недоумение, Кир запихал руки в карманы брюк, перекатился с носков на пятки и обратно и вновь прикусил нижнюю губу, будто сообщая этим нечто вроде: «Даже не знаю, что тебе сказать». Но хитрый блеск взгляда и уголки рта, что как в замедленной сьемке тянулись к уголкам глаз, все говорили сами. Эта улыбка получилась слишком беззащитной и слишком дружелюбной, чтобы на нее не засмотреться. Он весь был сегодня слишком дружелюбным – от такого неистового дружелюбия слабонервные могут ненароком и передознуться. Вот она – уже…         А еще эта прикушенная, оттянутая губа… Что-то она совсем затревожилась. Смотрела на нее и не могла избавиться от чувства, что манера удерживать губу в плену ей знакома... И та родинка... И извечно подвернутая под бедро ступня.           Нет, разве что по снам. Или, может, по прошлой жизни.         — Спасибо. Он очень… милый, — нерешительно промямлила Еся. Столько хотела по этому поводу сказать, но язык предсказуемо отнялся.          В кустах орешника на соседнем участке раздалось подозрительное шуршание.          Грибы она там, что ли, ищет? Еще не сезон         — Что-то не нравится мне это слово этим летом, — покачал головой Кир и, внезапно нахмурившись, вновь ненадолго опустил взгляд на браслет. — Считай его не очень тонким намеком на то, что здесь тебе всегда рады. Так что заходи чаще.