Лабиринтами иллюзий

12:30: Кому: Аня: Может, устроить себе лето?          Увольнение – оно ведь от слова «воля»?         Преступная мысль, что вбросили в голову шипящей гранатой, третий день опасно дымилась в черепушке. Выражение лица Сени, отчаянно пытающейся донести до его сознания, казалось бы, простые, но такие сложные истины, так и осталось стоять перед внутренним взором. Кир не пытался избавиться от этой картинки, наоборот: удерживал ее перед собой как напоминание о необходимости периодически менять угол зрения и проводить ревизию собственных целей и ценностей. Как предложение покинуть зону комфорта ради изучения неизведанной территории. Как зацепку, подсказку, как указавшую направление стрелку компаса. И просто как красивую зарисовку о перешедшем в ночь приятном летнем вечере.         Неужели он где-то свернул не туда? Да нет, из того, что успел от нее услышать, подобный вывод сделать не получалось: непостижимым образом, но Есе удалось высказать свои соображения так, что «пузико подсудимого» осталось целехонько. Более того, осознанно или нет, хотела она того или нет, но у нее получилось подобраться еще ближе. И теперь Кир признавал, что к неравнодушному «другу Сене» готов и будет прислушиваться – да хотя бы потому, что она эмпатичная девочка, а он на ее фоне – бессердечное, бездушное, холодное... Хм... Полено. И потому, что сама проживала чем-то похожую ситуацию и может взглянуть на нее глазами ребенка. И потому, что неоднократно доказывала – понимает. Ни в чем не обвиняла и не обвинит. Потому что он уже фактически физически осязал протянутую руку. Он уже чувствовал ее незримое присутствие за своей спиной!         Так какого же тогда черта?.. Почему не приходит?         Ко вчерашнему утру Кир успел признать, а к сегодняшнему – смириться с тем, что ждет.          Ее появления.          Несколько дней он вообще Есю не видел и, честно говоря, начал недоумевать, по каким таким причинам она больше не заглядывает. Надеялся, что по весомым. Ян, сбегавший «гулять» сразу после завтрака и возвращавшийся с заходом солнца (сытый), взахлеб докладывал о своих приключениях. «Ходили на пруд», «рисовали», «строили шалаш», «играли в шашки», «обрезали клубничные усы», «ели мороженое», «купили печеньки», «пололи», «гуляли по Бетонке», «сам готовил блины», «научили Жужу (сидеть, подавать голос, приносить палку, притворяться мертвой – нужное подчеркнуть)», «повесили качели», «читали» и тэ дэ и тэ пэ. «Сеня меня проводила» («Проводила», значит...). На вопросы касаемо ее работы племянник отвечал, что, мол, не мешает. Когда она ведет уроки, он де играет на телефоне или убегает в сад с Жужей, или кататься на велосипеде, или в магазин за сладким, или качаться в гамаке. Ну, идиллия!         Не заметил Кир ни гамака, ни качелей в тот единственный раз, когда к ней заходил. Может, пора уже вылезти из своей конуры на разведку?               Сегодня Ян сообщил, что у Сени «четыре урока», так что он пока останется дома. Чем в настоящий момент был занят малой, Кир в душе не чаял, однако же надеялся, что чем-то крайне увлекательным, поскольку со второго этажа не доносилось ни шороха, а Жужа мирно посапывала у Кира в ногах – у ступенек террасы.         А сам Кир курил и думал вовсе не о работе. Мысли в голове вертелись крамольные – о школьных каникулах и об очередном профуканом лете. О том, что успел услышать от Сени о себе и о Яне. Ну, и о том, где ее носит, конечно. Прямо хотелось забить на аврал, который все равно никогда не кончится, и пойти, и напомнить ей о существовании своей скромной персоны.   12:53: От кого: Аня: Мне? Я не могу, у нас фест на фесте, жопы горят. Ну, наверное, в июле только.    12:53: Кому: Аня: Мне.   12:53: От кого: Аня: Ты шутишь?   12:54: Кому: Аня: Нет.   12:55: От кого: Аня [аудиосообщение]: Кирюша, ты там солнечный удар схватил? Не узнаю тебя. В опеку вписался, от Эмиратов отказался, домик в деревне снял, а теперь лето тебе подавай. Это точно ты? С одним моим… Кхм… Уже такое было, кончилось рассказывала чем. Может, ты кого-то завел? Я что-то пропускаю?         Здрасьте!           Последние года два Аня пропускает примерно все, активизируясь, лишь когда у кого-то из них начинает что-то происходить. Вот она – пресловутая взрослая жизнь. А были же времена, когда редкий день друг без друга проводили. После школы – гулять. Или забуриться домой – сделать уроки и погамать, или приключение себе на пятые точки найти, или обсудить стратегию поведения в классе, или упасть на хвост Тимуру, или… Потом гормоны, студенчество и неуклюжие попытки выстроить из детской дружбы недетскую. И, по итогу, приход к обоюдному согласию: лучше не мутить эту воду, иначе рискуешь превратить чистый родник в болото. Потом карьеры, долгожданная взрослость, и вот уже добиться от Ани встречи – все равно что добиться аудиенции у королевы Английской.     12:56: От кого: Аня: Я сегодня буду в ваших краях, может, повидаемся?   12:56: Кому: Аня: В каких еще «наших краях»?   12:56: От кого: Аня: В Чехове. По работе. У нас там площадка.         А, ну конечно. Раскатал губу   12:57: Кому: Аня: Посмотрим. Наберу.          Между тем тот, кого он «завел», точнее, тот, кто у него «завелся», по-прежнему не подавал признаков жизни, что начинало все сильнее напрягать и вызывало желание помолиться. Потому что когда Ян затаился вот так в прошлый раз, кончилось тихой детской истерикой, обрушением потолка на голову и открытием портала в ад, где на первом круге нерадивого дядю ждало глубокое погружение в ощущение тщеты приложенных усилий, на втором плечи придавило чувством беспомощности и собственного ничтожества, а на третьем душа синхронизировалась с другой раненой душой. На четвертом Кир презирал себя за бездушие и слепоту, на пятом пытался не дать совести себя сожрать, а на шестом включился в бесконечный спор с Тимуром. Путь на седьмой преградила Еся.         И вот – опять (не опять, а снова). Она предупреждала его той ночью, так на что, собственно, он надеялся?..          Сидя на ступеньках и проворачивая меж подушечек пальцев истлевший окурок, Кир чувствовал, как вновь теряется возвращенное Сеней чувство опоры и как все неприятнее сосет под ложечкой. Ведь если сейчас выяснится, что дело в том же, он и трех связных слов в утешение не найдет, что бы там некоторые на этот счет ни думали.          Вот где она? Где?!         Идти не хотелось, а уважительных причин не ходить не находилось: дымящийся рабочий чат не аргумент. Ко всему, ни с того ни с сего вспомнилось, как Тимур разбудил звонком лишь за тем, чтобы сообщить: «Представляешь, сегодня Ян обнял меня своими тощими ручонками и сказал: “Папа, спасибо, что я появился”». Посреди января дело было, а на часах – три ночи. Кир отчетливо помнит укол раздражения и срывающийся голос брата. Тим был уверен: «Это знак, что всё в моей жизни не зря». А Кир не смог понять ни его чувств, ни чрезмерно эмоциональной реакции, ни того, почему разговор не ждал до утра. То, что для Тимура стало драгоценным откровением и даром небес, для Кира звучало как пустой звук.          Тогда он отмахнулся. Сейчас отдал бы все, что у него осталось, без промедления продал бы душу, чтобы вернуться в ту ночь. Тимур звонил, потому что ценил отведенное ему время, любил жизнь и знал, что утро может не настать. Тимур всегда понимал больше…         Я не ты…         «А тебе и не нужно быть мной. Ты – это ты»         Удивительно, но до сих пор, стоило мысленно воззвать к брату, в голове начинал звучать его голос. Негромкий, но безапелляционный, уверенный и четкий, дающий силы жить.            И как так устроен человеческий мозг? Можно ли объяснить их «диалоги» банальным: «Я просто хорошо его знал»? Логик и Скептик в Кире хором настаивали на том, что это и есть единственно верный ответ, однако Внутренний Ребенок противился такому приземленному, безнадежному и опустошающему выводу. Верить хотелось совсем в другое: в то, что Тим и правда прикрывает тылы, наблюдая свысока, готовый в любую секунду прийти на помощь.         Нужно идти наверх.         «Не ссы, прорвемся», — хмыкнул брат, откликаясь на панический вой нутра.         То была вторая любимая фраза Тима. Первая – о необходимости защищать то, что дорого. Третья: «Ну а кто, если не ты? Никто». Четвертая: «Запомни, братиш: для тебя ничего невозможного нет. Усек?» Ну и пятая: «Ничего не кончено, пока ты способен встать с колен». Вот еще: «Дерзай». И: «В гро-бу выс-пим-ся». Оптимизма Тимура хватало для подзарядки всех домочадцев, друзей и случайно проходящих мимо.         Как мне тебя не хватает         «И мне вас»         Молчи лучше. Пожалуйста…         «Да ну, че ты? Давай не кисни. Как там это? “На радуге зависни”. Помнишь эту рекламку дебильную?»         … … …       Прикинь, «завелась» у нас тут одна «радуга»… Ну, ты видел…         «Да, прикольная»         Не то слово           «Не разочаруй»         Кого?         «Ну, не меня же»         Перед внутренним взором вспыхнул кадр: Тимур, сохраняя наисерьезнейшее выражение лица, неожиданно подмигивает левым глазом, а в следующее мгновение теплый взгляд начинает смеяться. Раз от раза Кир трактовал этот незаметный остальным сигнал одинаково: «Я на твоей стороне». Пожалуй, это фирменный, главный жест Тима – с его помощью брат общался не только с Киром, но и со всем миром, чем вызывал в Кире адовые приступы ревности. Второй любимый жест брата – тычок указательным пальцем под ребро, означающий: «Оживи!» Третий – тем же пальцем поправить на собственной переносице оправу несуществующих очков: «Зануда!» Четвертый – «Виктория». Пятый – плавное движение ребром ладони поперек горла, сопровождаемое угрожающим взглядом в глаза проштрафившегося: «Пизда тебе». Был и шестой – частое смыкание большого пальца с остальными, означавшее издевательское: «Бла-бла-бла». Вообще, так покопаться в памяти – и можно составить целый каталог фирменных фраз, жестов и выражений лиц Тима, коих в его арсенале хватало. Тимур, например, довольно энергично сдувал с носа длинные пряди волос, на пару мгновений превращаясь в ребенка – такой у него становился в эти секунды безоружный, слегка плутоватый вид. А сейчас отчего-то подмигнул, хотя мог бы и «очки» поправить, и пальцем ткнуть.           «Не разочаруй». Кто именно и о ком это сейчас сказал?         Обреченно вздохнув, Кир отправил бычок в пепельницу и поднялся со ступеней. Не денется никуда работа. В данный момент главное – не разочаровать. Тима, что бы он там ни «говорил», Сеню, Яна. И себя.  

.

.

        Стараясь ступать бесшумнее, игнорируя экран ноутбука, отображающего все новые и новые шторки сообщений в рабочем чате, Кир преодолел веранду и заглянул в пустой холл. Здесь будто ничего не изменилось: дом мерно дышал тиканьем часов, забытые на журнальном столике раскраски уже заскучали, подушки на диване лежали строго на отведенным им местах, и даже телефон Яна – и тот преспокойно почивал на радиоле.          Нахмурившись, Кир продолжил оценивающе изучать поверхности – то ли в тщетной попытке еще немного оттянуть момент казни, то ли в попытке сообразить, что же ему здесь не так, если все так. В итоге все-таки не досчитался в ряду древних фотоаппаратов «Зенита». Кроме того, на второй полке плотно забитого книгами серванта зияла внушительная дыра. Остальные вещи занимали свои законные места.          На цыпочках прокрался в собственную спальню, как выяснилось, тоже пустую. Оставался туалет, в сторону которого Кир даже не думал, поскольку совершенно точно никто мимо них с Жужей не шастал, и очевидная локация – второй этаж. Пробраться туда беззвучно не удастся из-за скрипящих деревянных ступенек.         И все-таки Кир попробовал. Черт знает, почему ему казалось настолько важным раньше времени не обнаружить перед Яном собственное присутствие. Вероятно, оставлял себе возможность трусливо сбежать при обнаружении красных флагов, а может, желал успеть увидеть картину такой, какова она есть, пусть с каждым мгновением становилось тревожнее. Но скорее – все вместе.          Малой действительно нашелся там, где Кир рассчитывал его отыскать – на кровати в своей комнате. Обложившись чужими фотоальбомами и низко склонив голову, он застыл над блестевшими глянцем листами, а «Зенит» валялся в сторонке. Изучение чьего-то прошлого настолько поглотило племянника, что он и лица не поднял, хотя старые ступеньки возвестили о приходе гостей гораздо раньше их появления на пороге комнаты.           Наружу чуть не вырвалось раздраженное: «Некрасиво совать нос в чужую жизнь!» – но Кир успел себя одернуть. Толстые потертые корешки фотоальбомов больше месяца манили его самого, однако себе он касаться их запретил, придушив любопытство воззваниями к морали. И, глядя теперь на Яна, уже был готов спустить с поводков свору собак и табун тараканов, однако что-то в сгорбленной позе племянника помешало немедля претворить намерение в жизнь.          — У всех есть мамы и папы, — напряженно поприветствовал дядю Ян. — У всех…         Твою. Мать. Только не это… Ты уже насмотрелся?         Семейный фотоархив. Судя по количеству томов, он должен был рассказывать историю нескольких поколений.          — Зачем ты их взял? — не двигаясь с места, глухо поинтересовался Кир. Ноги онемели. В этот момент он мысленно взывал ко всем существующим богам, невесть где запропастившейся Сене, брату, авторам профильных пабликов и собственному (печальному) опыту. И, как назло, все они как сговорились ­– хором замолкли в его голове, а Есины внушения стерлись из памяти. Только готовое к чертям взорваться сердце стучало в висках.         — Я просто хотел посмотреть фотоаппарат, а потом я увидел… Я случайно, — принялся оправдываться племянник.         Ну да… Я тоже много чего делаю «случайно», Ян. О-о-очень много. Не заливай         Титаническим усилием заставив ватную ступню оторваться от пола, Кир сделал шаг вперед. И еще. И еще. В поле зрения попали два больших разворота и целая россыпь черно-белых и цветных карточек. Люди. Большие и маленькие, дородные и щуплые… Смеющиеся, счастливые – теплые, как подогретое мамой молоко с липовым медом. Мягкие, как толстое пуховое одеяло. Бабушки и дедушки, дочери и сыновья – крепко обнимающие, усадившие на коленки или подбрасывающие к небу собственных дочерей и сыновей. Мамы и папы. До сего момента Кир твердо верил, что такие кадры можно увидеть только в «дебильных рекламках» о «полезных завтраках». Но прямо сейчас собственными глазами наблюдал не очередную вылизанную режиссерскую постановку, а предельную искренность простых человеческих радостей, стремящиеся друг к другу сердца. На этих блеклых прямоугольниках буйно цвели чьи-то жизни. И горло неприятно засаднило.            — Смотри, наш дом, узнаешь? — осторожно приземлившись на угол кровати, Кир указал подбородком на фотографию двухэтажной постройки. — Аист, видишь? Смотри, когда-то он был синим.         «У всех есть…»         Инстинкт самосохранения требовал срочно отойти от края пропасти – попробовать всеми правдами и неправдами отвлечь внимание Яна от увековеченных в пленке детей и их родителей, увести тему в сторону, заболтать и избежать неизбежного. Но память уже начала свое победоносное возвращение. «У него есть ты, а больше никого. Ему нужна моральная поддержка».         Черт бы тебя подрал, Сеня! (!!!)         Ян опустил подбородок еще ниже, скукожился весь, скорчился и сжался в крохотный беззащитный комок. Нутро лупило разрядами переходящего в панику страха, и взгляд судорожно бегал с фотокарточки на фотокарточку в поисках знакомых предметов, на которые можно ему указать. Статный мужчина лет пятидесяти на вид – должно быть, покойный муж Галины Петровны «Сашенька», а светловолосая девушка рядом с ним – это, скорее всего, Маша (уже «Мария Александровна», на минуточку!). И у Маши уже двое маленьких детей и супруг, нежно целующий ее в нос. Скорчивший забавную рожицу подросток на соседнем снимке чертами лица похож на Александра, а Мария смотрит в камеру лукавым взглядом своей матери. Если достать эти фото из-под пленки, на оборотной стороне наверняка обнаружатся даты, а может, и имена.         Можно было бы сказать Яну: «О, смотри, наша радиола!» Или: «Часы с кукушкой висят на другой стене». Или: «Глянь, яблони еще совсем маленькие». Или: «Какая у Галины Петровны большая и дружная семья» (нет, это нельзя!).          — Твою маму я знаю плохо, потому что мы редко виделись. Она, наверное, была хорошей, — Вряд ли… — Но я точно-точно знаю, что твой папа был самым лучшим, — аккуратно тыкая пальцем под тоненькое ребрышко, растерянно пробормотал Кир. — Точно знаю. И тоже скучаю. И тоже его слышу.          И мне он тоже снится         Вскинув голову, Ян недоверчиво и в то же время будто с надеждой взглянул на Кира. За влажным блеском глаз было непонятно, сколько же в этих карих глазах неверия, а сколько – надежды.          — И знаешь, что он только что сказал? — пытаясь удержать себя в руках и заставить парализованные связки работать, просипел Кир. Продолжать стойко выдерживать потерянный взгляд сына Тимура оказалось выше его сил, и он отвел глаза на голую стенку.         — Что?..         — Не кисни. На радуге зависни, — горько усмехнулся Кир, вспоминая, сколько раз за жизнь слышал эти слова от брата. Сотню? Две?.. А может, пару десятков тысяч? Только Тимур произносил их не заупокойным голосом, а заряженным. И потому раз от раза его призыв имел эффект разорвавшегося салюта, и ты без всякого принуждения искренне улыбался в ответ.          — Папа так говорил, — шмыгнул носом Ян. Несмотря на то, что атмосфера давила на сердце, в носу щипало, а горло продолжало колоть и стягивать, в голосе племянника слух уловил мажорные нотки узнавания, и рука, непроизвольно поднявшись, обхватила тощие плечики.            Тим вот так же приходил в комнату и присаживался на кровать или, сложив руки на груди, подпирал спиной прикрытую дверь, за которой выясняли отношения родаки. Или нависал за спиной, некоторое время наблюдая, как кое-кто с упорством барана ломает глаза об учебники. Обычно затем следовало: «Зацени» – и из кармана изымалась какая-нибудь занятная штукенция, будь то кассета с новой музыкой или горсть жвачек Turbo с наклейками-вкладышами. Или новенький махровый напульсник, или серебряная серьга. Кожаный браслет или очередной деревянный чокер. Да чего только не пряталось в его карманах! Нередко Тим, игнорируя наказы отца и возмущенный бубнеж своего подопечного, захлопывал учебник прямо перед носом, брал за шкирку и принудительно вытаскивал «туда, где поинтереснее» – «к пацанам». Адаптировал к жизни, в общем, вот только понимать это Кир стал лишь сейчас.         — Да. А еще он просил кое-что тебе передать, — ощущая, как малой покорно приваливается к груди, пробормотал Кир. Стало теплее и спокойнее. Выуживать из глубин и озвучивать наболевшее оказалось одновременно и невозможно тяжело, и не непосильно, потому что чувствовал – на той стороне жадно внимают каждому слову и каждого ждут.         Племяш затаил дыхание.         — Что?         — Не ссы, прорвемся, — еще раз, уже ощутимее, тыкая пальцем свободной руки под ребро, усмехнулся Кир. Вот уж какую фразу точно нельзя произносить упадническим тоном. Эта фраза – кредо Тима и должна звучать настолько обнадеживающе и жизнеутверждающе, насколько вообще возможно. Иначе какой дурак в твои россказни поверит?         Отзываясь на щекотку, Ян скрючился и тихонько хихикнул.         — И так говорил, — чуть оживился он. — Только я забыл, что значит «не ссы»…         — Значит «не бойся». Мы же с тобой фэмили, помнишь? У нас ведь даже пижамы одинаковые. У тебя есть семья, Ян. Есть бабушка. И… я. Понял? Просто… — правильные слова отказывались приходить в голову, Кир понятия не имел, как рассказать малому, осознающему, что «у всех», кроме него, есть родители, суровую правду об этом мире? Какими такими мягкими словами объяснить, что жизнь чудовищно безжалостна и что ей все равно, взрослый или ребенок станет жертвой ее жестокости.          — И Сеня, — задумчиво отозвался Ян, сбивая с судорожного поиска подходящих формулировок. — Ну, типа… Наверное…  — И Жужа…         И Кир сдался. Кажется, на сегодня он свой долг выполнил. Непостижимым образом умудрившись никого, включая себя, не разочаровать. Кажется.         — Знаешь что? — отпустив Яна и бросив короткий взгляд на часы, Кир хлопнул ладонями по коленям. — Погнали в Чехов.         Справятся без меня, не переломятся         В уставившихся на него подсохших шоколадных глазюках заплескалось такое неподдельное удивление, будто только что дядя оторвал свой длинный нос, а потом непринужденно приладил его на место. И так трижды.         — А ты разве не очень занят? А зачем? — недоверчиво уточнил племяш. Сомнение во взгляде сменялось редкими искорками предвкушения приключения. Пока они вспыхивали по одной. И угасали.         Да хэ зэ…         — Уток кормить, конечно, зачем же еще? — вспомнив про каскад городских прудов, быстро нашелся Кир.          Ну и, может, до кучи с Аней пересечься. В глаза ее бесстыжие посмотреть. Кое-кого представить. И кое-что уточнить.         Ян аж дыхание затаил:         — А там есть утки?          — Ну, пруды же там есть, — доставая из кармана телефон и открывая чат с тим-лидом, откликнулся Кир. — Так что давай-ка дуй за своим другом и поехали.          Взбудораженный внезапно открывшимися перспективами, племянник скатился с кровати. Казалось, еще чуть-чуть, и кто-то здесь, полностью осмыслив всю заманчивость предложения, начнет прыгать до потолка.         — За Сеней? Мы возьмем ее с собой? Правда-правда?          — Если согласится.         Эту мысль Кир и обмозговать не успел. Идея просто показалась ему одновременно занятной и годной. Идея была одобрена и утверждена, не успев родиться. Но сейчас первоочередная задача – не пытаться понять, как она вообще умудрилась появиться (ясно как) и не из-за этого ли поползло вверх настроение, а договориться с командой. Он знал, что Яну Сеня не откажет – хотя бы по той простой причине, что отказать Яну, когда тому действительно что-то позарез (как бы сказал Тим, «до усрачки») надо, попросту невозможно.    13:48 Кому: Санек TL_Red Dot: Сань, еще полчаса – и до конца дня я отваливаюсь. Неотложные дела, сорри. Буду не на связи. По всем вопросам к Тохе, мы с ним вдвоем правки вносили, он в курсе.          — Дя… Ой, то есть Кир... — уже от лестницы позвал малой.         Кир быстро скользил взглядом по написанному, оценивая содержание на адекватность.          — Чего? — не поднимая головы, откликнулся он. Оценка удовлетворительная: поставил перед фактом, от обещания отработать удержался, на того, кто шарит в исправлениях, пальцем указал. Не пресмыкался, не выпрашивал. И, более того, отчего-то не испытывает угрызений совести, разве что чуточку. Осталось дописать: «До завтра» – и можно отправлять.         — Я хотел сказать… Ты похож на папу.         Занесенный над экраном палец застыл, не достигнув цели.          На Тимура?.. Я?.. Внешне?..         За какую-то долю секунды сердцебиение стало воистину сумасшедшим, подачу воздуха перекрыло, и в ушах тихо рассмеялся Тим: «Я ж говорил». Кир резко вскинул голову.         — Чем это? — просипел он, силясь справиться с собой.         Ян по-ребячески легко вздернул плечами.         — Я точно не знаю, как сказать. Но ты как он.    

***

        Большой и маленький мужчины, расправившись с фастфудом, стекли по пластиковым стульям и, кажется, никуда больше не торопились. Двадцать минут назад Кир уверил Яна, что перед долгой прогулкой лучше бы основательно подкрепиться, так что обзорная экскурсия по Чехову началась не с парка, а с фуд-корта торгового центра.         Еся до сих пор не могла поверить, что это происходит с ней: что прямо сейчас она сидит напротив этой семьи и, судя по всему, никого своим нелогичным присутствием не смущает. Кир пребывал в подозрительно благодушном настроении, и ему не нужно было открывать рот, чтобы мир это понял. Его состояние отражалось умиротворением на разглаженном лице и слегка приподнятыми уголками рта, проступало сквозь полуприкрытые ресницы и чуть откинутую назад голову. Одолевшая его прямо средь бела дня лень заражала. Минуты текли, и ей чудилось, что его взгляд следит вовсе не за происходящим вокруг, а за ней. И это странное по всем личным мерилам обстоятельство озадачивало, смущало и мешало Есе заниматься тем, чего ей, вопреки всем попыткам себе сопротивляться, хотелось – а именно, самой за ним следить. Потому что – черт возьми! – он притягивал ее внимание.          Сегодня Кир вообще только и делал, что притягивал – с самого момента появления у нее в доме. Нет, еще не успев объявиться. А потом объявился – и с тех пор все ее попытки стряхнуть с себя ощущение медленного, но верного погружения в глубокий тягучий гипноз терпят оглушительное фиаско.             Когда Ян примчался с приглашением составить им компанию и заявил, что, мол, «это Кир придумал вместе поехать!», сердце екнуло, и Еся села там, где стояла – на порожек. И пару раз переспросила запыхавшегося гонца, точно ли он правильно понял своего дядю. А пока судорожно перерывала шкаф в поисках подходящей для прогулки одежды, разочарованно бракуя все подряд, дядя и сам нарисовался. Припарковал «Шкоду» у сарайчика, с невозмутимым видом зарулил на участок, а потом и в дом, прямиком к книжному шкафу; заявил, что «книженцию по хиромантии стрельнет почитать», выудил «книженцию», а из горы наваленного на диван шмотья – клетчатую рубашку, резюмировал: «Зачетная» – и, устремив на нее ясный взгляд, будничным тоном уведомил, что утки оголодали, поэтому им следует поторопиться. И все это – в течение жалкой минуты, за которую она только и успела, что несколько раз вдохнуть и несколько раз выдохнуть. А еще через три минуты Еся обнаружила себя на переднем сиденье «Шкоды», где пахло совсем не так, как пахло в той, другой, злосчастной «Шкоде». Честно говоря, она планировала сесть назад, к Яну, но Кир распахнул перед ней переднюю дверь, приправив красноречивый жест непонятной усмешкой, которая тут же заставила Есю заподозрить, что он что-то замыслил. Впрочем, за двадцать пять минут дороги понять, что же именно, не удалось, потому что Ян болтал без умолку, настойчиво вовлекая ее в разговор.         На сетчатке отпечатался профиль, расслабленно придерживающее руль загоревшее жилистое предплечье, бодро отстукивающие ритм пальцы, реки голубых вен и часы на кисти – самые что ни на есть классические, с традиционным циферблатом в темно-графитовых тонах и широким кожаным ремнем в обхват запястья. Кажется, эти часы на этой руке станут ей сниться. У него еще другие есть, на свободном металлическом браслете, на вид – стоимостью с новейший навороченный ноутбук... Она честно старалась не пялиться на живописную картину, однако взгляд не слушался. Она пыталась не улыбаться, глядя на то, как, погружаясь в музыку, он то качает головой в такт, то хмурится, то неслышно подпевает строчкам, но не слушался рот.         А теперь они здесь.       Судя по количеству заказанной и уничтоженной еды, оголодали вовсе не утки. Нет, Еся так до сих пор и не поняла, каким образом Киру удалось так быстро убедить ее отказаться от собственных планов. Как так вышло, что она настолько стремительно потеряла контроль над ситуацией? Она три гребаных дня потратила на то, чтобы вернуть дистанцию, которую смогла бы назвать для себя безопасной. Но раз – и он сидит напротив. А она – она и рада, блин! Откровенно говоря, давненько не чувствовала себя такой пьяной.         От затопившего благодарное сердце счастья.         — Что?.. — склонив голову к плечу, лениво протянул Кир. Всем своим видом он напоминал ей пригревшегося на солнце кота. Стоило осознать, что ее попытки украдкой за ним подглядеть оказались не такими уж и незаметными, как щеки запекло. И наваждение сошло, и извилины судорожно заработали в поиске подходящего ответа на вопрос. А «что», действительно?..          — Ты не против, если я загляну в магазин? — цепляясь взглядом за рекламный щит, нашлась Еся. — Я очень быстро.         Да, сейчас это прозвучало лишь за тем, чтобы не дать прозвучать смущенному и правдивому: «Ничего». Но вообще-то ей и правда пора было обновить гардероб, она и впрямь подумывала воспользоваться моментом и буквально на секундочку заскочить за приличной шмоткой. Потому что, перебирая чертов шкаф, пришла к удручающему выводу, что многое стыдно не то что в город надеть, но уже и на даче носить. Что-то давно стало мало́, что-то выцвело, а что-то за годы верной службы превратилось в тряпье. Странно одно: раньше состояние доживающих свою жизнь вещей шибко ее не заботило, а сегодня вдруг озаботило – и еще как. Возможно, это все Кир, который продолжал подспудно раздражать ее своим чересчур презентабельным для загорода видом, однако факт остается фактом – настал тот день, когда пришлось признать, что добрых две трети шкафа пора утилизировать.         — Я хочу с тобой! — тут же взметнулся со стула Ян. А с Кира внезапно сошла расслабленность.         — А если я скажу, что против, ты послушаешься? — слегка сузив глаза, излишне ласково поинтересовался он. Ян застыл в трех метрах, недоуменно пялясь на оставшихся сидеть взрослых.         В воздухе повис знак вопроса, и Еся вдруг испугалась. Ничегошеньки хорошего эти ироничные нотки в ставшем низким голосе ей не сулили. Однако понять, что именно его задело, не выходило. Это «послушаешься» – оно… Оно отбрасывало в прошлое и тем пугало. Нет, Кир словно бы не требовал. И все-таки она что-то чуяла... Какой-то... Еле уловимый… Запах разочарования.          Если только…         — Ну… Да... — собравшись в духом, призналась Еся. — Мы же сюда не шопиться приехали… Если это неудобно, я могу в другой раз. Правда!         Пожалуйста, прости…         Глаза цвета корицы распахивались тем шире, а лицо вытягивалось тем заметнее, чем более виноватой она себя ощущала перед этой в кои-то веки организовавшей совместный досуг семьей. В конце концов он вообще перестал моргать, а она – соображать.          Вот дурочка! Нужно же думать, о чем просишь!         — Ужас, Сеня, — закатив глаза к потолку, с наигранной трагичностью резюмировал Кир. — Веди в свой магазин. Времени у нас вагон. И тележка.          Кир сказал: «Ужас». А потом сказал: «Времени вагон». А до этого он опасно щурился, а после с интересом изучал скучный потолок. Тем вечером прозвучало, что она чуткая, но в эту секунду Еся не могла понять не то что оттенков его эмоций – она вообще ничего не понимала.         И чувствовала, как погружается в ступор – окончательный и бесповоротный. Он сказал: «Ужас». Почему?.. Кроме реплики о том, что она «ведома», которой Кир оглушил ее три дня назад, в голову больше толком ничего и не шло. Возможно, его раздражала ее нерешительность. Или «скромность». Или еще что. Но все дело в том, что она не умеет вести себя иначе. Мать не выказывала маломальского интереса к делам и желаниям своего чада, но зато послушания от нее требовала беспрекословного, а когда сталкивалась со строптивостью, стремительно выходила из себя. Для папы Еся стремилась быть лучшей дочерью, а Олег – он… Олег во многом походил на мать, только поняла Еся это, лишь сумев взглянуть на их отношения отстраненно. С собственными хотелками он считался, а ее хотелки вечно отодвигались на задний план, а то и вовсе объявлялись блажью. В общем, она отучилась капризничать. Или не научилась.         Пока Еся зависала, пытаясь сообразить, как правильно себя вести, Кир поднялся. Не спеша обошел столик и схватился на спинку ее стула в явном намерении его отодвинуть. А в следующее мгновение Еся уловила движение справа, тонкий древесный шлейф… И уха едва коснулась волна теплого воздуха.         — Брат учил меня, — бархатный полушепот окутал сознание и парализовал, — что тех, кто плевал на твою волю, тех, кто пытается тебя подчинить, надо уметь слать в жо-пу. Уясни, Сеня. Запомни это. Сопротивляйся. Бунтуй. Иначе…         Иначе…         Она отчетливо слышала глубокий шумный вдох.         Ее стул подвинули, а уже через пару мгновений Кир, сохраняя каменное выражение лица, стоял в метре и держал в руках два подноса с пустыми коробочками и стаканами. А она… Еле справлялась с настигающим осознанием природы его реакции, с рванувшим по шее и позвонкам табуном мурашек и крепнущим пониманием, что ее видят на-а-асквозь. Вопросы без ответа вспыхивали в голове сигнальными ракетами, которые на мгновения осветили всю ее жизнь и угасли, возвращая в привычную тьму одиночества.           А если я не хочу тебе сопротивляться, что тогда?         Почему мне не хочется сопротивляться?          Она себя пугала. Тревожил голод по близости, изнуряющий тем сильнее, чем честнее они друг с другом общались. Страшило ноющее желание еще чуть-чуть сократить дистанцию. Мимолетом подаренное тепло – в этот раз Кир справился с поставленной себе задачей стремительно, не показав ей намерения, не дав осмыслить и не успев по-настоящему напугать нарушением границ, – проникло в каждую клеточку тела, привело к молниеносному выбросу адреналина и гулкому шуму в ушах. Дыхание перехватило, пространство поплыло и обрело привычную резкость. Ухватить бы за хвост ощущения секундной давности, сохранить бы память о жгучей лаве в руслах вен, чтобы возвращаться к ним всякий раз, когда становится холодно и кажется, что весь мир идет на тебя войной.         Он, конечно же, ничего не имел в виду. Это просто она – дикая, вот и все.          — Нам на второй, — пробормотала Еся, лихорадочно утыкаясь носом в раскрытый рюкзак. То была жалкая попытка спрятать ошалевший взгляд хоть где-нибудь.         — То-то же. Пошли, друг Сеня.  

.

.

        Наверное, этот день навсегда запомнится Есе как день, когда она впервые почувствовала себя самой обыкновенной – точно такой, как и все. Все те, на чьем месте она когда-то мечтала побывать. Кто-то, наверное, подумает: «Велика радость», – но она, всю жизнь ощущавшая отверженность, ловила и пыталась запомнить каждое мгновение рядом с этой удивительной, будто намеренно ослепшей семьей.         Кадр: воодушевленный Ян как подорванный носится между ней и Киром, который за первые три минуты успел оценить содержимое полок и рейлов, выбрать племяннику новую ядрено-желтую кепку, прихватить какую-то мелочь на кассе и выйти за периметр магазина, подав ей знак, чтобы не торопилась.          Кадр: она стоит посреди пустого зала с двумя серыми толстовками в вытянутых руках, одним взглядом спрашивая у прислонившегося к перилам Кира экспертного мнения. Она торопится, потому что понимает, что всех задерживает, а Кир всем своим расслабленным видом демонстрирует, что не торопится совсем никуда.         Кадр: Кир напротив. Со словами: «Ты ведь не мышка садовая, ты же осень или весна, а иногда лето» – чуть ли не вслепую снимает с вешалки персиковое худи с ассиметричным растительным принтом на обеих предплечьях. «Эту тоже примерь». И в висках от тягучего осознания, что ее вдохновенный спич о мышках донесли до его сведения, на запредельной скорости лупит сердце. А может, оно лупит от понимания, что он видит в ней не мышку, а осень. Или весну.           Олег отучил ее от цвета, однажды между делом обронив, что предпочитает сдержанность во всем и что выбор яркой одежды есть ни что иное, как осознанная попытка привлечь внимание других мужчин. Из чего, по его словам, следует, что его она не любит.          Кадр: она стоит в примерочной в персиковом худи, узнает себя и не узнает, и впервые за чертову уйму лет ей хочется повертеться перед зеркалом. А Ян бегает к кабинке с охапками клетчатых рубашек, зеленых, лиловых и пудровых футболок, маек, кроп-топов и легкомысленных летних сарафанов.         Кадр: девушка на кассе, не без интереса косясь на всю честную компанию, пакует обновки в бумажный пакет, а она стоит и растерянно хлопает глазами, пялясь на то, как Кир, прикладывая палец к губам, невозмутимо убирает в задний карман кард-холдер. «Иногда сопротивляться не стоит. За мной был должок, забыла?»          Кадр: он даже не позволяет ей нести пакет! Аккуратным выверенным движением перехватывает из рук уже у кассы, а на парковке отправляет на заднее сиденье, достает из багажника детский велосипед, из салона – очки кота Базилио, и заявляет, что вот теперь утки точно не ждут, «но предлагаю идти к ним не по Московской, а по Мира и по Чехова, будет интересней».           Кадр, кадр, кадр! Они не успевают друг друга сменять.         Сияющая моська Яна перемазана пломбиром, впрочем, как и пальчики, а на новенькой футболке красуются свежие пятна от шоколадной глазури. Кир хмурится, закатывает глаза, обреченно вздыхает и заруливает в ближайшую аптеку за водой и влажными салфетками.          Деревянные настилы новой набережной, автоматы с овсом и надписью: «Корм для уток», – и, как назло, ни одной голодной утки на всю округу. Они тут, по ходу, уже пережрали этого овса. Ян делает вид, что вовсе не расстроен, а зерно отправляется по карманам.         Петляющие помосты. Уютные молчаливые дворики и настежь открытые подъезды, древняя «Волга», развешенное прямо на улице белье, что колышется на ветру, и невозбранно шастающие туда-сюда домашние коты. Истершиеся от времени железные таблички с названиями улиц, Кирово: «Говорят, что в Чехове нет улицы имени Ленина» – и Яново: «Который хороший был вождь?». Ее внезапно прорвавшийся тихий смешок.         Ласковые солнечные лучи сквозь усыпанные шишками ветви старых лиственниц. Двухэтажные розовые дома с мезонином, побитая плитка, выбоины, осыпавшийся асфальт и беспокойные окрики: «Осторожнее, Ян! Тормози!». Еле слышное матюгание себе под нос. Муралы и цитаты чуть ли ни на каждой стене. Лихие автобусы из девяностых. Болтовня обо всем и ни о чем.          С каждым шагом все легче дышать.         Ребячество на площади у «Дружбы». Еся всегда полагала, что это дом культуры, а оказалось, что целый культурный центр. Ян бросил велик посреди площади и демонстрирует удивительную ловкость, перескакивая с плитки на плитку на одной ноге и втягивая ее в незамысловатую игру с элементарными правилами: на стыки не наступать! И ей хочется ему поддаваться, и она поддается, то и дело «проигрывая» под его торжествующие вопли. Вовлечь в это безумие Кира Яну удается не сразу, но когда удается, мгновенно становится стократ беспокойнее и вместе с тем азартнее, потому что Кир наотрез отказывается соревноваться честно – так и норовит сжухлить, толкнуть плечом и коварно сбить с курса племянника, а порой и ее. Черные круглые очки идеально подходят этому прохиндею.         Наверное, со стороны они похожи на трех дурачков. Что ж… Ей не привыкать, Ян – маленький, ему все можно, а вот Кир… Волнует ли Кира, как он выглядит в глазах прохожих, так и останется покрытой мраком тайной.          Два скучающих электросамоката на аллее перед входом в парк. И стремительно сменяющие друг друга картинки резко превращаются в застывший кадр, когда Еся осознает замысел спонсора ее чудесного настроения.         — Надо же, я думал, они тут в принципе не катают, — подойдя к транспорту вплотную и скептически откинув его взглядом сверху донизу, хмыкнул Кир. — Неудивительно, с таким-то покрытием. Пересядем? А то за Яном не угонишься.         Пересядем куда? На них?..          Рука, инстинктивно взлетев к щеке, нырнула под волосы и тут же нашла на коже неровность. Определенно, мозг желал напомнить своей хозяйке, чем именно кончаются покатушки на неустойчивых двухколесных транспортных средствах.         Нет, ни за что! Ни. За. Что.         Еся яростно замотала головой.         — Нет, слушай, я… — запнувшись, она в растерянности уставилась на Кира. — Господи! — Я не против, но я пешком.         — Я! Я хочу на самокате! —вклинился Ян. Карие глазища, распахнувшись, загорелись в предвкушении невероятного приключения, однако на Кира его восторженные вопли будто бы никакого впечатления не произвели.         — Погоди, Ян, — не сводя с нее глаз, отозвался он. — Тут все элементарно, приложение качаешь – и все. Он твой. Две минуты.         Неужели придется объясняться?          — Я такого боюсь, так что… Я даже на велосипеде не умею кататься! — воскликнула Еся, ощущая, как ввысь взмывает волна страха. — Так что и пяти метров на нем не проеду.         Кир уперся носом в смартфон. Мгновение – и пальцы быстро отстучали что-то по экрану.         — Тогда я обязан сказать тебе: «Как знаешь», — пожал он плечами.         Обязан?..         На лице, выражение которого с каждой секундой становилось все более скучающим, она видела продолжение мысли. Вид Кир напустил на себя равнодушный-равнодушный, однако, глядя на него, Есе начало казаться, что уголки плотно сжатых губ остаются на своих местах буквально силой воли. И она не выдержала.         — Но…          — Но – я мог бы предложить тебе варик, — оторвав глаза от смартфона, будничным тоном сообщил Кир, — Но – решаешь ты.          Между тем, Ян не оставлял попыток уломать дядю:         — Кир, ну, пожалуйста! Можно я? Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!         Узри кот из мультика про Шрека такой талантливый косплей на себя, пошел бы топиться в местную речку, потому что только что Ученик превзошел Мастера.          — Нет, Ян, — твердо повторил Кир. — Велосипед ты что, здесь бросишь? Имей в виду – он тут долго не пролежит. И Сене я не дам его тащить.          «Даже не думай», — сообщил ей предупреждающий взгляд поверх круглых очков.          — Это первое, — дав племяннику время осознать услышанное, продолжил Кир. — А насчет второго… Я тебе потом объясню.         Мальчишка сдулся, а Еся, нахмурившись, сложила руки на груди. Единственный «варик» уже предложен. И называется он: «Я пешком».         — И какой же? Варик? — полюбопытствовала она. Кир продолжал заманивать, фактически ничего для этого не делая. Ему оказалось достаточно нацепить на физиономию выражение а-ля «я-ни-к-чему-тебя-не-принуждаю-и-вообще-забудь», и вот уже она, потеряв всякую бдительность, клюнула на наживку. Собственная реакция страшно напрягала, и вместе с тем Еся не чувствовала в себе желания бунтовать. Тревожащий ответ на вопрос, который она задала себе еще в ТЦ, смиренно оседал внутри принятием.          — Один на двоих, — вновь поведя плечами, спокойно откликнулся Кир. — Один – что? — Тогда за баланс отвечаю я, и ты об этом не думаешь.         На его лице не дрогнула ни одна мышца, более того, сам он даже не пошевелился: как стоял с телефоном в руке вплотную к железным монстрам, всем своим видом показывая окружающим, что транспорт уже занят, так и остался.          «…надо уметь посылать в жо-пу, Сеня»         Проверяет, что ли?         Сопротивляться ему не хотелось. Кир не давил, не убеждал, не поднимал на смех за трусость – терпеливо, с немного отрешенным видом ждал ее решения. Очерченная им перспектива щекотала нервы невесомым перышком предвкушения чего-то доселе неизвестного и наверняка незабываемого. А второе, шершавое перо колючих воспоминаний, царапало душу острым раскаленным стержнем.          Вдвоем? Вот так запросто? Так близко?         — Это небезопасно, Кир… — чувствуя, как ее раздирают одновременные желания попробовать и уберечься, указала Еся. Голос и сердце начинали куда-то проваливаться.         Он согласно кивнул:         — Да. Поэтому Ян не поедет. По той же причине по божественным местным тротуарам кататься не предлагаю. В парке должен быть гладкий асфальт. Впрочем, повторяю – как знаешь.         Вдвоем на одном самокате… Это чересчур. Одна лишь мысль о том, что с минуты на минуту у нее может случиться передозировка тепла, опьяняла и разгоняла сердце. А нарастающий страх вышибал из тела дух. И Еся не могла определиться, чего же боялась больше: самой перспективы падения или собственной реакции на этого провокатора. Нельзя питать иллюзий, нет, нет, нет. Но как же хотелось! Поставить себя рядом с ним в такое положение, где дергаться и отшатываться окажется попросту опасно. Довериться и замереть. Успеть напитаться, а может, и обжечься. Почувствовать ярко, почувствовать жизнь – и то состояние, что настигнет в момент, когда она на негнущихся ногах сойдет с самоката на твердую землю и лишится ощущения близости.          — А если мы упадем?.. — силясь контролировать дрогнувший голос, озвучила Еся часть своих опасений. Озвучивать другую часть оказалось страшно даже самой себе.         — Тогда я тебя поймаю, друг Сеня, — невозмутимо парировал Кир, — и приземлишься ты мягко, на меня.         «Поймаю»?..           Перед внутренним взором все-таки встали блеклые картинки двадцатилетней давности. На них – она. В новеньком белоснежном сарафане на желтом «Дружке» с красным гудком, а папа накануне снял два боковых колеса.          Выцветшие картинки, на которых она катится, поджимая ноги и жмурясь, по центру тротуара вдоль придомового палисадника. А дворники не закончили демонтаж старой железной ограды, отделяющей любовно оформленные соседями клумбы от асфальта. И совсем некому подстраховать, потому что папа на работе, а мама сказала, что у нее сериал и ей некогда и что, мол, если «тебе так неймется, иди сама».          На этих уже почти черно-белых, размытых картинках все еще есть звук – раздраженный резкий клаксон разбитых «Жигулей», выкатывающихся из-за угла дома. Выбирая, куда падать – под колеса или на разобранную ограду, – Еся инстинктивно выбрала второе. Эти тусклые картинки до сих пор пропитаны болью. Она все еще чувствует под пальцами липкую горячую кровь, а металлический вкус все так же ощущается во рту.            Поймаешь?.. Ты встанешь сзади?         Сердце лупило так, словно она сейчас не на самокате с подстраховкой поедет, а в гордом одиночестве полетит в открытый космос. И обратный отсчет уже идет. Еся пыталась себя убедить. Ей не придется его обнимать, он будет за спиной, будет контролировать руль, они не упадут, он об этом позаботится, все кончится нормально, она сможет держать себя в руках и не дергаться. Зато…         А вдруг?..         — Хорошо, — кивнув, просипела Еся. Глаза распахнулись, ладошки, несмотря на жару, похолодели, коленки уже давно ходили ходуном, а пространство вокруг затягивало пеленой. В этом тумане она видела только самокат и Кира.          Уж не знает Еся, что именно отражалось на ее лице, но густые брови человека перед ней поползли наверх и зафиксировались где-то над стеклами очков. И одновременно откуда-то снизу раздался голос Яна, однако сути им сказанного Еся уже не уловила.          — Нет. Твои косточки мы точно не соберем, Ян – они слишком хрупкие для таких приключений, — бесстрастно откликнулся Кир. И Еся отметила, что все-таки еще способна слышать – по крайней мере, его. Возможно, потому, что именно от него сейчас зависела ее целостность. А вот дышать она, кажется, больше не способна. — Хорошо? — роняя голову на грудь и глядя на нее теперь исподлобья, переспросил Кир. Очки съехали на кончик носа, и взгляды столкнулись напрямую.  — Ты уверена?         От затылка вниз по загривку, вздыбливая волоски, ледяным водопадом стекали мурашки. Еся ощущала себя открытой книгой. На белой странице которой тлели три буквы: «Нет»!         Ей будто давали последний шанс еще раз тщательно все взвесить и откатить. Предлагали отказаться в момент, когда она пыталась перешагнуть через собственный детский кошмар, когда смирялась с неизбежным, когда, может, уже хотела неизбежного.         — Да, — чуть тверже повторила она.         На той стороне не торопились с ответом – сверлили ее испытующим взглядом медово-карих глаз.         — Чудненько, — наконец заключил Кир. — Тогда сейчас мы идем в парк, я переправлю его через мост и... Если станет страшно, ты скажешь, я остановлю, и ты сойдешь. Я тебя услышу.         Еся вновь заторможено кивнула, пусть к этому моменту и осознавала уже, что просто обязана во что бы то ни стало продержаться до последнего. Во имя победы над укоренившимся страхом, во имя сегодняшнего ощущения собственной обычности, ради первых рассветных лучиков после полярной ночи. Пусть, в конце концов, ловит ее, раз обещал. Пусть он ее ловит! Он пообещал!         Ты пообещал!         Ты обещал…          — Гнать не буду, — это, пожалуй, последнее, что она еще более или менее помнит. А еще – накуксившегося пыхтящего Яна, ступенька за ступенькой стаскивающего велосипед с моста.         А потом – Еся безотчетно следила за каждым действием и движением – Кир кивнул на платформу, встал за спиной, положил обе кисти на ручки, умудрившись не задеть ее рук ни пальцем, мягко оттолкнулся ногой и плавно повернул рукоять управления. И тогда в памяти выцвели и растворились все собранные за день кадры, исчезло ощущение себя во времени и пространстве, ощущение времени и пространства, и мир закружился и замерцал в водовороте. Пальцы до побеления вцепились в руль, нутро сотрясало крупной дрожью, лопатки судорожно пытались ощутить определенное им расстояние – и не справлялись, потому что в сознании и перед глазами плыло. А где-то над правым ухом раздавалось его умиротворяющее бормотание: «Не бойся». «Наклонись чуть направо». «Налево». «Все под контролем». «Не бойся».         Впоследствии Есе сложно будет вычислить, насколько быстро к ней вернулась способность не только осознавать, но и соображать. Ласковый июньский ветерок обдувал лицо, так и норовя растрепать заплетенные пряди, закатное солнце светило в глаза, часы, поблескивая на крепком запястье, возвращали к себе взгляд, вокруг сменялись фуд-корты, аттракционы и теннисные столы, скамейки и пруды, деревья, лица, утки и автоматы с овсом, а впереди наяривал педали Ян. И ничего не происходило, лишь редкие прохожие порой бросали на них недовольные, а иногда и откровенно уничтожающие взгляды, всем своим видом донося, что думают по поводу такого безалаберного, детского поведения. Только Есе впервые было действительно все равно, кто и что думает на ее счет. Она чувствовала себя совсем обычной, совсем живой.         Лопатки и спина ощущали непривычное тепло, но не касания, и лишь иногда, перехватывая ручки, Кир задевал то правый ее мизинец, то левый. И тут же поправлял положение кистей. А ее, мгновения назад впадающую в прострацию при мысли о том, чтобы подпустить настолько близко, оставил страх. Оказавшись в кольце чужих рук, Еся не чувствовала угрозы, наоборот – с каждым успешно преодоленным метром, с каждой пролетевшей секундой становилось все лучше и лучше. Если они начнут падать, эти руки должны будут сложиться вокруг нее в замок. Он же обещал…            — Приехали, — притормаживая у очередного белого автомата, обыденным тоном уведомил Кир.          Так быстро?..         Еся даже не сразу поняла, что все закончилось, а когда поняла, почувствовала не облегчение, а нечто сродни разочарованию. Она ведь только-только отпустила ситуацию, только-только познакомилась с этим доселе неведомым ощущением спокойствия в присутствии другого человека прямо за спиной. Вокруг нее словно сплели кокон…         Еще секунда – и Кир остановился, спешился сам и прежде, чем она успела опомниться, подхватил под локоть и спустил на землю – увы, во всех смыслах. А затем отпустил и окрикнул умотавшего вперед Яна.         Ноги дрожали: она стояла на дорожке – целая и невредимая. И не упала, и вообще... То ли каким-то чудом, то ли ее молитвами, то ли благодаря Киру… Но с ней ничего, совсем ничегошеньки не случилось.         — Чувствую себя злостной нарушительницей правил дорожного движения, — каждой клеточкой кожи ощущая, как смущение заливает щеки яркой краской, пробормотала Еся. — Теперь нужно объяснить Яну, что брать с нас пример не надо.         — Да мы проехали от силы два километра по пустой пешеходной зоне, — фыркнул Кир. — На скорости бешеной черепахи. Но вообще да, кончиться могло плачевно, — стирая с лица поползшую было усмешку, внезапно согласился он.         Еся метнула в Кира испуганный взгляд. Вот зачем, скажите на милость, было все портить?          — И тогда я бы тебя поймал, друг Сеня, — реагируя на ее вытянувшуюся физиономию, напомнил Кир. Звучал он более чем убедительно, и Еся поняла вдруг, что притягивал он своей уверенностью, которой так не хватало ей самой. Обещание позаботиться о ее сохранности согревало, чувство благодарности, проклюнувшись в глубине весенним побегом, набирало силу, и хотелось удержать это приятное ощущение на лишнюю секунду.           — Да? — с липовым сомнением в голосе протянула Еся. Она пыталась не обнадеживаться, но пусть повторит снова. Пусть повторит.         — Да. А теперь познакомься. Это Аня.