Лабиринтами иллюзий

09:30 От кого: +7-927-344-00-01: «Привет, родная, как ты? Знаю, что скучаешь, я тоже, очень. Позавчера было совсем паршиво. У меня вся жизнь пошла под откос с тех пор, как ты ушла. Это карма за тебя, за то, как по-свински я себя с тобой вел. Давай увидимся, я не займу больше пяти минут твоего времени. У меня к тебе всего один вопрос. Но я должен задать его, глядя в твои глаза. Знаю, что увижу там правдивый ответ».         Сообщение с незнакомого номера пришло четыре часа назад, а вместе с ним угрожающе зашатались окрепшие было внутренние своды. С тех пор, как уведомлением тренькнул телефон, Еся не могла думать ни о чем другом. Самым сложным как всегда оказалось воздержаться от реакции: отозваться так и подмывало, а голова на пару с сердцем генерировали десятки вариантов ответа – откровенно дурацких, ядовитых и потому запрещенных. Например: «Кто это?» Или: «Забудь меня». Или: «Вы ошиблись номером». Или: «Иди в задницу!» А лучшее и худшее одновременно: «Я тебе не родная и никогда ей не была!»          Никак не могла взять в толк – ну как? Откуда у Олега ее новый номер телефона, где он его раздобыл? Папа? Нет, после разрыва она посвятила его, во что вляпалась, он бы в жизни ее не сдал. Нет, до того, чтобы обращаться к родителям ее учеников или к самим ученикам, Олег наверняка бы не додумался. Хотя… Да, в соцсетях у нее имелась пара рабочих страниц, однако в свое время Олег не проявил ни к ним, ни к ее нику ни малейшего интереса. Как сейчас помнит снисходительный беглый взгляд в экран ее ноутбука и небрежно-презрительное: «Репетитор для малолетних дебилов? Не страдай херней, тебе такое не по зубам».          Как выяснилось со временем, только такое ей и по зубам. С «малолетними дебилами» лично Есе оказалось значительно проще и приятнее, чем с великовозрастными циниками. А Олег никогда не любил детей. Чужих уж точно.         Только минувшей ночью вновь видела иссохшие стебли под шапкой снега, вновь вскакивала в холодном поту, пытаясь понять, о чем именно ей пытаются сказать ­– и вот. Легок на помине.          Ее предупреждали, что лучшее решение в ее положении – оборвав любую связь, игнорировать все попытки установить контакт. Потому что такие, как Олег, неожиданно потеряв власть, хотят любым способом вернуть контроль. Но как не реагировать, когда единственное, что чувствуешь при очередном его появлении в зоне видимости – всепоглощающий парализующий страх? Сейчас, когда он дал понять, что и смена номера ей не поможет, Еся ощутила себя упрямой овцой, которую пытаются загнать на скотобойню. В который раз он показал, что, если ему действительно потребуется, он достанет ее везде – на другом континенте, на другой планете и прямо из-под земли.          Когда это кончится?..         30-е мая – их дата. Если бы дотянули, позавчера бы отметили семь лет. В минувшем мае в тот день ее мессенджер горел от сотни сообщений. Это 30-е мая она провела на пруду, прихватив с собой Яна и Жужу. Телефон молчал, соседка вечером заверила, что у участка никто не появлялся, и Еся испытала огромное облегчение, позволив себе понадеяться, что прошлое наконец осталось в прошлом.          Зря. Олег был бы не Олег, если бы не пытался превратить его в настоящее.          Олег штурмовал ее стены с того самого дня, как она сбежала – собрав пожитки, уехала к отцу прежде, чем он успел вернуться из «командировки». Она надеялась больше никогда его не увидеть, но увидела тем же вечером – под окнами отчего дома. Она не вышла, зная, что не выдержит его удар. На следующее утро пришло сообщение: «Ты когда-нибудь спала на лавочке в парке? Знай, что в вашем парке лавочки – говно».         Он пробовал выловить ее соцсетями, он маскировал острые крючья закинутых удочек мнимо безобидным «червячком»: «Привет, как твои дела?». Не дай Бог было клюнуть на наживку – он тут же подсекал: «Мне без тебя тяжело». И начинал тянуть на берег: «Но это было твое решение, и я его принял». «Ко мне не возвращаются». «Вот какая она – твоя благодарность за мою любовь?». Рыболов со стажем, обладатель золотого кубка, чемпион. Только вместо воблеров ловит на живца.         Еся пыталась сопротивляться. Отмалчивалась, а из дома не выходила, предварительно не выглянув в окно, из которого просматривался подъезд. Олег продолжал взрывать ее смартфон. «Я тебя люблю». «Не пытайся войти в эту дверь, ты ее закрыла». «Ты мой единственный любимый человек». «Я буду молча страдать». «Я хочу, чтобы ты была счастлива». «Если мы расстались, то мы расстались». «Это решение окончательное и бесповоротное». «Неужели со мной ты была несчастлива? Вспомни!». «Мы изжили себя». «Ты лучшее, что со мной случилось». «Я однолюб». «Я не прощаю перебежек». «На кого ты нас променяла?».         Он был настолько уверен в себе и ее привязанности, что не допускал и мысли о том, что она могла уйти от него не ради другого, а ради себя.          Спустя месяц или чуть больше тональность его сообщений изменилась. Признания в любви сменились «дружескими» подкатами. «Как дела?». «Мне важно знать, как твои дела». «Ты для меня не последний человек, ответь!» К этому моменту Еся успела самую малость оклематься и стала относиться к его посланиям чуть хладнокровнее. И все-таки продолжала их читать: пойти на блокировку мешало понимание, что она должна быть в курсе намерений и местонахождения своего палача. На игнор Олег реагировал волной агрессии, что питалась ее упрямым молчанием. «Что, так сложно мне ответить?!» «Значит, наше расставание было не зря, я вижу твое истинное лицо». «Ну, понятно все с тобой. Мне ответить некогда – на хую чьем-то скачешь». «Ну, удачи, ебись дальше».          Сложнее всего оказалось не реагировать на огульные, возмутительные обвинения. Все в ней в такие моменты вопило от негодования, и единственное, что хотелось написать в ответ: «По себе судишь». Она кипела, бурлила, исходила ядом, но держалась, а он продолжал закидывать гневными сообщениями, перемежающимися с откровенными оскорблениями. Чтобы к исходу суток резко менять тон. «Извини, я погорячился. Я переживаю! Я весь день о тебе думаю! Ты читаешь и молчишь! Я волнуюсь, что у тебя что-то случилось!» «Это не я, это мои психи». «Я не виноват, это мои эмоции, я не могу их контролировать по отношению к тебе, потому что для меня ты самый дорогой и близкий человек на свете».         Подобное Олег регулярно проворачивал на протяжении последующих месяцев двух. А потом наступило затишье, которое Еся по наивности приняла за капитуляцию.         Напрасно.         Помнит, как посреди прошлого июня внезапно прочла: «Слушай, я тут мимо твоего дома прохожу. Трахаться что-то хочется. Как насчет просто помочь друг другу по старой памяти? Никаких обязательств». Вот тогда она, не сдержавшись, и нарушила обет молчания, отправив его на трехэтажном трахать свой обширный гарем. Катастрофическая ошибка, доказавшая ему, что ей по-прежнему не все равно. Все, чего ей удалось достичь, в то мгновение обратилось в пыль.         Вот когда преследование на словах превратилось в преследование на деле. Около месяца по вечерам в личку падали сообщения: «Выходи, давай поговорим». Однако когда она осторожно выглядывала из-за гардины в окно, у подъезда никого не видела. Никогда никого Еся там не видела, однако банальная логика приказывала не расслабляться, подсказывая, что он вполне может отираться на лавочке у соседнего. Или на дворовой детской площадке. Или ждать прямо у лифтов, или даже под ее собственной дверью, как на заре их отношений. Отцу она ни о чем не рассказывала, надеясь, что Олегу надоест безрезультатно протирать штаны и тратить время и он оставит ее в покое. Спустя неделю ставших ежечасными приглашений выйти на разговор она решила, что с нее довольно, и действительно вышла – только чтобы сообщить, что не вернется. Он действительно ждал ее там – на лавочке соседнего подъезда. Клялся в любви до гроба, поливал помоями, снова клялся. Она впервые огребла по лицу не от матери и не от одноклассников. Он извинился. Она пригрозила заявлением в полицию.          Олег пропал из виду аж на три недели. А потом объявился с посланиями, содержание которых поднимало дыбом каждый волосок. «Тебе очень идет без очков. Операцию наконец сделала?». Или вот еще: «Привлекаешь мое внимание? Ты же знаешь, как я люблю платья!» Черт дернул со злости ответить, что на улице пекло. Реакция последовала незамедлительно: «Убеждай себя в этом. Мне нравится, ты в нем чертовски притягательна». Платья с того дня спрятались в чехлах. Было и такое: «Не носи эти ублюдские шорты, выглядишь шалавой». И еще: «Раньше ты была толще, а теперь вон какая худая, одни косточки. Тоскуешь, да? Я тоже, как подумаю о тебе, кусок в горло не лезет. Умру от недоедания». И такое: «Так нравится видеть, как ты ищешь меня в толпе. Не ищи – ты выбрала меня потерять». И вот: «Сама букет себе купила, пытаешься заставить меня ревновать». И следом: «Но если нет, имей в виду, я вычислю и выбью зубы всякому, кто посмеет тебя лапать». И далее: «Своих хахалей будешь искать по реанимациям».          Смешно, но да – тот букет Еся действительно купила себе сама, однако вовсе не для того, чтобы позлить бывшего, а чтобы попробовать порадовать себя. Все остальное вообще не смешно. Она ощущала на себе ощупывающий взгляд, то и дело озиралась по сторонам, боялась выходить и возвращаться домой и стала просыпаться по ночам от кошмаров и мифических шорохов. У нее появилась привычка плотно задергивать гардины даже днем, хотя она всегда любила свет.          А потом она поняла, что продолжаться так больше не может. Написала заявление на увольнение, чтобы не ездить в офис по известному ему маршруту и адресу, нашла сносный вариант удаленного заработка, маленькую студию за чертой большого города и покинула отчий дом. Олег, конечно же, поставил ее в известность о том, что думает касаемо попыток исчезнуть без следа. «Ты пытаешься убежать от самой себя, от своих чувств. Здесь все связано со мной, так что ты просто бежишь от себя, я для тебя слишком много значу». «Не выйдет, родная. Мы повязаны. Это навсегда».         Бежишь, бежишь, бежишь… Только и делаешь всю жизнь, что от чего-то бежишь. Как же она устала!         Его последнее сообщение на прежний номер пришло в ноябре: «Я надеюсь, тебе стало легче дышать без меня». Еся помнит, как мысленно тогда признала: «Значительно. Значительно легче».         Больше полугода полной тишины… Ей казалось, она наконец начала выздоравливать. Она и начала. Начала! И вот опять. Не иначе, как в сыскное агентство обратился, иных объяснений найти не удавалось. А метод пробует новый – теперь он изображает полное признание вины и посыпает голову пеплом, одновременно пытаясь надавить на жалость, сыграть на естественном любопытстве и, возможно, на ее жажде отмщения…         Глаза вновь пробежали по тексту сообщения от хорошо известного абонента:         «Привет, родная, как ты? Знаю, что скучаешь, я тоже, очень. Позавчера было совсем паршиво. У меня вся жизнь пошла под откос с тех пор, как ты ушла. Это карма за тебя, за то, как по-свински я себя с тобой вел. Давай увидимся, я не займу больше пяти минут твоего времени. У меня к тебе всего один вопрос. Но я должен задать его, глядя в твои глаза. Знаю, что увижу там правдивый ответ».         Немного помедлив в рассеянных и бесплодных размышлениях о возможной тактике действий, Еся занесла контакт в записную книжку под именем «НЕ БРАТЬ!!!», заблокировала экран и убрала телефон в карман. Единственный вопрос, которым она приучила себя задаваться при каждом его появлении, звучал так:          «Чтобы что?»         Единственный вариант ответа, который помогал ей удерживать оборону, звучал так:         «Чтобы уничтожить тебя, родная».     

***

        — Ян, а знаешь, какой сегодня день?         Ведомые детским любопытством, Ян с Жужей припустили вперед, и Есе приходилось напрягать голос, чтобы с образовавшегося расстояния ее услышали. Притормозив перед участком Анатолия Леонидовича, Ян развернулся и, заинтригованный, уставился на нее.           — Какой? — склонив голову к плечу, приготовился слушать он.         — Первое июня – День защиты детей, — нащупывая в кармане распахнутой куртки киндер, откликнулась Еся. Вообще-то, Кир не поощрял потребление сладостей в тех количествах, в которых их поедал Ян, о чем сам Ян однажды доверчиво ей и сообщил. «Кир будет ругаться», — сказал он, пожирая голодным взглядом химозную на вид радужную «ленту-тянучку», что свернулась клубочком под стеклом магазинного прилавка. Но сегодня особенный день и повод – это раз. Мальчик плотно поужинал – это два. У нее, взрослой девочки, появилось законное основание скупать киндеры, и она не желала отказываться от обретенной привилегии – три.         — А от чего? Защищать? — со всей искренностью удивился Ян. — От монстров? А разве они существуют? А Кир говорил, что нет.         Ох, Ян… От монстров, да…          — Ну… Много от чего, — уклончиво ответила Еся. — Взрослые должны заботиться о том, чтобы детям было хорошо и безопасно в этом мире. Взрослые сильные и знают, как и что тут устроено. И покажут тебе. Будут тебя оберегать, чтобы ты рос сытым, здоровым, образованным и готовым исследовать мир. А потом ты станешь большим и сам будешь кого-то защищать.         — Например, тебя?          Глаза мальчугана вспыхнули огнем предвкушения, и Еся на мгновение замерла посреди погруженной в сумрак Солнечной улицы. Ян – чужой, в общем-то, мальчик, смотрел на нее взглядом, в котором светилось и явное намерение, и уверенность в завтрашнем дне. Честным, доверчивым взглядом человека, пока не столкнувшегося с чудовищным обманом. Освещенным надеждой на лучшее взглядом.         И она осознала, что должна, но не может сказать Яну, что придет осень, и они разъедутся по своим адресам. Что Кир вряд ли вернется сюда на следующий год. Что существует вероятность, что следующее лето и все остальные Ян будет проводить с бабушкой. Слова Кира о том, что дети – совсем не его история, не шли из головы с тех самых пор, как прозвучали, и Еся буквально на себе ощущала колебание тяжелых чаш его весов. Одна будто бы перевешивала.          С другой стороны, Жужа… Он взял Жужу…            «Это все хер-ня, Сеня. Этого мало».         — Хочешь меня защищать? Правда? — кисло улыбнулась Еся. Припрятанный киндер грозился треснуть от усилия, с которым его сжала ладонь.         — Да! Папа говорил, что нужно защищать то, что любишь!         Грудную клетку сдавило раскаленными тисками. Бросило в жар, в дрожь и озноб медленного осознания. А где-то, по самым темным и страшным ее глубинам, раскатилось презрительно-насмешливое: «Малыш, ну посмотри на себя в зеркало. Любить тебя такой буду только я». Как контрастно звучало заветное слово в исполнении взрослого и маленького мужчин. Холодный расчет против подкупающей искренности, великое одолжение против душевного порыва, циничная снисходительность против детского чистосердечия…         Правильно ли она поступала, одаривая Яна собственной нерастраченной любовью? День сменялся ночью, наставал новый день, и Еся ощущала, как стремительно привязывается к мальчику: своим появлением он заполнил ее пустоту. В чем она отчета себе не отдавала, так это в том, что ведь и он, выросший без матери, оставшийся без отцовского тепла, привязывается тоже.          А потом?.. Что дальше? Осенью?..         — Папа прав. Держи-ка, — доставая из кармана куртки шоколадное яйцо, пробормотала Еся. — Это тебе.          — Спасибо! — обрадованно воскликнул Ян, тут же зашуршав пестрой фольгой. Пара секунд – и половины яйца как не бывало, еще пара – и за щекой исчезла вторая половина, а губы и пальцы покрылись тонким слоем шоколада. Стремительное движение тыльной стороной детской ладошки, – и угощение размазалось по пухлым щекам.         Надеюсь, по башке мне не настучат         Дальше-то что? Смазанные картинки будущего Яна мерцали перед внутренним взором причудливыми миражами, и предугадать развитие событий не представлялось возможным. Что она могла? Немного. За несколько месяцев лета попробовать убедить Кира, что, оставив ребенка рядом, он принял единственно верное решение. Попытаться донести до его сознания, что с любой сложностью можно справиться, а из любой задницы найдется выход. Если даже ей удалось найти дверь в черной-черной комнате, то уж ему-то! Что это не навсегда, что дети быстро растут. Она могла продолжать пробовать. А потом, сделав все, что в ее силах, несмело надеяться на то, что временная опека станет постоянной. Пообещать Яну звонить, когда закончится сезон. Что еще?..          Как выбрать между привязанностью и отвержением «во благо», между ростом шансов на лучший исход и невмешательством в их дела во избежание разочарования и горьких слез расставания? Никак, это попросту невозможно.          Но определиться с путем на развилке придется в ближайшее время, потому что времени у них нет.   

.

.

        Удивительно, но именно здесь, на территории чужого участка, на лужайке у Дома с Аистом, Еся чувствовала себя под защитой. В чем дело, она точно не знала и могла лишь предполагать. То ли свою роль играло понимание, что если вдруг в гости решит нагрянуть Олег, то в жизни не догадается тут ее искать, то ли густой сад рождал ощущение нахождения в некоем тайном укромном месте, то ли слова Яна возымели такое целебное действие, то ли незаслуженное расположение Кира. Непонятно, одно понятно – именно здесь Есе было спокойно, и вернуться хотелось именно сюда.         А сегодня сказочный лес стал еще волшебнее: первое, что бросилось Есе в глаза, едва они с Яном достигли придомовой лужайки – протянувшиеся от дома к беседке гирлянды лампочек. От атмосферы магии перехватило дыхание.          Жужа возвестила об их возвращении домой тихим тявканьем. Кир возвестил о том, что занят, доносящимися из Дома отборными матюгами. Кажется, явились они вообще не вовремя.          — Блядь, Санек! А я ебу?! Команда тут ни при чем! Клянусь, я его к хуям за хуй к люстре подвесить готов! Пусть в пизду идет со своими отмазами левыми! Нахуй просто забудьте про быстродействие! И про клиента! Через неделю они свалят к конкуренту, но сначала выкатят нам неустойку! А потом предупредят партнеров, чтобы те с «Рэд Дот» не связывались! Сколько вы еще собираетесь их байками кормить?  …Да потому что мы выглядим как динозавры, Сань! Как говна окаменелого кусок! …А потому что у нас разрешено жопу по блату просиживать! … Да, дело в перегруженном серваке! Сколько еще раз я должен это повторить? Эти дрова не тянут трафик! Отклик десять секунд – ну ебаный же стыд! Ты в курсе, насколько быстро у пользователя терпение кончается?! Три, сука-блядь, секунды! Три! А через десять он свой комп уже готов разъебать, как в том мемчике про немецкого поца. Ладно, хуй с ним! Но ты хоть поинтересуйся, какого этот хлам года выпуска, охуеешь. А после поинтересуйся чистой прибылью конторы – и охуеешь второй раз! А завтра я тебе скажу, что сервак не выдержал наплыва, с концами скопытился и все пошло по пизде, и охуеют вообще все, от Индии до Китая. …Да мне срать, чей это сыночек! Вы там ебнулись, что ли, коллективно, не пойму?! Или ссыкотно идти на ковер выбивать мощности?  …Я спокоен. …Устал разгребать чужое дерьмо. …Слушай, если вы готовы проебаться, потому что чья-то неприкасаемая жопа че-то там вякает, я умываю руки. Можешь искать замену. …Мне, кому-кому? …Да. Или расширение мощностей и восстановленное реноме, или разработчик и похереная репутация, выбирай. Разработчиков на рынке пруд пруди, найдешь, а вот репутацию... …Да плевать мне, к кому ты с этим пойдешь, это не мое дело, не того полета птичка. …К гендиру – верняк. До связи.         Наставшая тишина звучала оглушительно, и Еся поймала себя на том, что стоит посреди лужайки, вжав голову в плечи.         — А «в пизду» – это куда? — живо поинтересовался Ян.         Господи…         За все время их общения от Кира она слышала от силы два браных слова – в момент, когда он не сдержал эмоций, рассказывая о брате, – а мата трехэтажного не слышала никогда. Выводов напрашивалось несколько: или он мастерски фильтрует базар, определяя, с кем может позволить себе вольности, а с кем – нет, или все-таки довели его до белого каления. Третьего объяснения в голову Есе пока не приходило.         — Э-э-э… Это ругательство, Ян, не повторяй, — промямлила Еся, растерянно озираясь по сторонам. Вообще-то, она хотела сдать парнишку на руки и быстренько уйти, поскольку после того случая с вербой по-прежнему ощущала себя не в своей тарелке и подозревала, что вердикт ей уже вынесен, а теперь ей казалось, что лучше бы им Киру вообще на глаза не показываться. — И часто он… так?         — Ну… Он всегда с кем-то ругается, — Ян погладил развалившуюся на газоне Жужу по макушке, — но по-другому. Это значит, что он сильно злится, да? Когда люди так ругаются, они очень сильно злятся?        Еся неопределенно кивнула.          — И так поздно работает он тоже часто? — шепотом уточнила она. В доме меж тем яростно застучали по клавиатуре. Щелк-щелк-щелк! Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк! Кир как из пулеметной очереди строчил.         — Дя.. Кир всегда работает, — пожал плечами Ян. — Папа говорил, что он женат на работе. Если те, кто женаты, постоянно ругаются, то я не хочу ни на ком жениться. Мой папа говорил, что они с мамой тоже не женились… Он говорил, что жениться можно, но не всегда нужно, вот. И был веселым. Значит, я тоже никогда не буду жениться. А ты на ком-нибудь женилась?         К счастью, пронесло…         — Нет, — от детской непосредственности голова шла кругом, и Еся не соображала, как ответить правильно. Больную тему Ян поднял совершенно не ко времени. — Какие у вас гирлянды красивые, Ян… Их ведь не было?..          Длинные нити уличных лампочек тянулись от балок беседки к яблоням, оплетали ветви и, подсвечивая листву и кору, создавали неповторимую атмосферу чуда, что вот-вот случится. А где-то в березовой рощице, совсем близко, исполняли свои трели соловьи. Еся ощущала себя дома. Нет, она ощущала себя куда лучше, чем дома – здесь ей было тепло, укромно, безопасно, и уходить расхотелось напрочь. Если бы еще Кир не демонил… Поймала себя на неожиданно ярком ощущении: она будто чувствовала шкурой смертельные разряды чужого напряжения. Давненько такого с ней не случалось, года четыре так точно.         Ян тут же оживился:         — Мы купили в интернете, а сегодня нам привезли! Круто, правда? А еще мы купили специальные фонарики! Дядь… Кир сказал, что сделает мне эту… Как ее… — на мордашке мальчугана проступило беспомощное выражение. — Как в аэропорту. Взлетную дорогу. Или посадочную, я забыл.        — Да, очень… Очень уютно, — согласилась Еся. — Как в сказке, да? Ни у кого здесь такого волшебства не видела! А там еще и цветные!          Мама дорогая…         По карнизу стоящего в отдалении одноэтажного летнего домика тянулась длинная нитка сине-зелено-красных круглых лампочек.         — Это я придумал! — заметив ее неподдельное восхищение, захлебнулся Ян. — Ну, то есть… Я сказал, что вечером к Жуже выходить страшно, и Кир сказал, что что-нибудь придумает!          Хороший знак… Наверное…         — Значит, вы вместе придумали, — ободряюще улыбнулась Еся. Пусть и понимала она, кому принадлежит идея осветить территорию именно так, но ей нравилось это восторженное «мы», нравилось поощрять его думать о Кире, как о ком-то близком, о ком-то, кто всегда поможет, пусть и «всегда занят». А еще сразу вспомнилось, как Кир, рассказывая про шоппинг в Чехове, обронил: «Оказывается, мы те еще барахольщики». Возможно, она пыталась выдать желаемое за действительное, но ей казалось, что у этих двоих мужчин – большого и маленького – есть неиллюзорный шанс стать семьей не на бумаге и не по принуждению обстоятельств.         Подкупало не только то, что Кир в принципе позаботился о спокойствии своего племянника, но и то, как быстро он реализовал задумку. Жужа «переехала» сюда буквально полнедели назад, а Кир уже развесил свет, чтобы Ян не боялся навещать ее по вечерам. Полная противоположность Олегу – любителю отложить на месяцок-второй выполнение просьбы, лично его интересы не затрагивающей. А еще срочная доставка ведь и стоит дороже…         — Пойдем посмотрим в телескоп! — потянул ее за руку Ян. — А потом почитаем книжку! Только я пока не умею… Ты мне почитаешь? «Незнайку»?         — У тебя тут есть «Незнайка»?         — Ага! Кир купил!          Он покупает все, что ты попросишь?..         — Ну… — Еся внимательно прислушалась: тишину, окутавшую дом, нарушало разве что яростное клацанье по клавиатуре. — Ну, пойдем. Только прошмыгнем, как садовые мышки, хорошо? Не будем ему мешать.         Ян энергично закивал, всем своим видом обещая, что будет самой невидимой садовой мышкой на всем белом свете. Взбежал по ступенькам на веранду, скинул кроссовки, ветровку и тут же опрокинул прислоненный к стене железный совок, что с характерным лязганьем стукнулся о металлическую галошницу.         Вздрогнув, Еся осторожно заглянула в проем настежь распахнутой двери. Кир, ссутулившись, сидел к ним спиной в офисном кресле, которое, видать, тоже «купил в интернете». Мощные накладные наушники на голове объясняли, почему на их присутствие не реагировали. Даже с такого ракурса хорошо просматривалась подвернутая под бедро нога. Обычно прямую линию плеч перекосило: правое плечо оказалось значительно выше левого. Пряди волос на макушке торчали во все стороны разворошенным гнездом, а загривок будто щетинился. От картины, что без всякого предупреждения развернулась прямо перед глазами, под ребрами внезапно зазудело, и засвербило, и отозвалось далекими раскатами не пойми откуда взявшейся тревоги. А эта небольшая круглая коричневая родинка на шее, левее выпирающих острых позвонков… И ниже, чуть левее, еще одна… Поменьше...Высокий ворот футболки и плетеный шнурок деревянных бус, которые он, кажется, в принципе не снимал, мешал ей удостовериться в...         В чем? В том, что у нее буйное воображение?         Еся лихорадочно втянула носом прохладный воздух. Она понятия не имела, чем вызваны беспокойство и убеждение, что родинок две. Ее фантазия вечно дорисовывала «нехватающие» детали.           Так вот, раздался страшный грохот упавшего совка, и Кир, помедлив, плавным движением кисти сдвинул в сторону правый наушник, однако не развернулся – продолжил наяривать по клавиатуре. Судя по открытому окну почтового клиента и разъяренному стуку клавиш, кому-то вот-вот прилетит. Есе сразу представилось: это непременно должен быть гневный опус на десять внушительных абзацев. Только там вместо: «Че за хуйня?! Эти пидорасы все проебали!» – написано: «Позвольте поинтересоваться, что произошло? Меня переполняют эмоции! Они определенно не правы. Как можно игнорировать такой вал очевидных проблем?»         — Вернулся? — не поворачивая головы, подал голос Кир. Звучал он устало, однако на удивление спокойно, не то что пять минут назад.         — Ага, — отозвался Ян.         — Есть будешь?         — Я у Сени поел.         — Везет тебе, — хмыкнул Кир, продолжая набирать письмо, и взгляд невольно упал на круглый стол, за которым он устроился. Кроме чашки под его правым локтем, ноутбука и хозяина-самовара, ничего на том столе обнаружить не удалось. Пустая раковина гордо блестела девственной чистотой. — Тогда дуй чистить зубы, в пижаму и баиньки. Если там холодно, включи радиатор. Если хочешь, почитаем.         — Сейчас, только Сене телескоп покажу! Дя… Кир, а что такое «сервак»? Как это: «Дрова не тянут трафик?». Что такое «трафик»?         Боже…         Длинные бледные пальцы застыли над клавиатурой, над верандой повисла звенящая тишина, и в разреженном воздухе запахло приближающейся грозой. Если верить языку жестов, а именно, на мгновение уроненной на грудь взлохмаченной голове, а еще выровнявшейся линии усталых надломленных плеч, за единственную секунду Кир успел обработать достаточный объем поступившей информации. Которая заключалась в том, что, во-первых, Ян пришел не один, а во-вторых, что Ян слышал его пламенную речь или, по крайней мере, ее часть. Впрочем, не менее вероятно, что слово «сервак» уже само по себе вызывало у Кира жесточайший приступ аллергии.         В следующий момент подбородок взлетел, и плечи распрямились. Перекрывая Есе обзор на притягивающую внимание родинку, Кир стянул на шею наушники. Вытащил из-под бедра босую ступню и развернулся к присутствующим даже больше, чем вполоборота. Он даже попробовал было нацепить на лицо усмешку, только вот получилась она вымученной. А зеленоватый тон кожи и залегшие под глазами круги намекали на то, что кто-то из них троих чудесно провел первый день лета. Взгляд покрасневших глаз, мазнув по Есе, устремился к «любопытной Варваре».         — Представь себе автобус, Ян, — помассировав пальцами переносицу, с какой-то бессильной обреченностью выдохнул Кир в ладонь. — Представил? Гуд. Допустим, этот автобус вмещает сто человек, из-за размера он не в состоянии вместить больше. А теперь представь, что туда пытаются влезть еще триста, — Если верить округлившимся глазюкам Яна, тот живо представил. — Собственно, автобус никуда не едет. А все ругают водителя, потому что водитель никак не может увезти четыреста человек. Автобус рассчитан только на сто, он проседает, блин, до земли, пыхтит, пер…, никуда не едет, — откинувшись на спинку кресла, Кир сложил на груди руки, уставился в потолок и продолжил: — Пассажиры злятся, бесятся, потому что им нужно уехать, а они стоят. Но автобус-то не виноват. Надо либо сто человек везти, либо четыре автобуса привозить, либо автобус размером в четыре раза больше к остановке подгонять. Либо езжайте на метро. Либо в поезд садитесь, — Да ты гений — Но увезти на автобусе вместимостью сто человек аж четыреста ты, как ни пытайся, не сможешь. И водитель тут ни при чем. Идите обращайтесь в автопарк, куда-нибудь еще, жалуйтесь руководству, министерству транспорта, выбивайте нам еще четыре автобуса или два автобуса в два раза больше.          Кто ты такой?..         Чуть опустив подбородок, Кир скосил глаза на Яна:       — Считай, что сервак – это автобус.          Тот смотрел на своего дядю с приоткрытым ртом. Еся же не могла отвести взгляд от жесткой линии челюсти, что предстала сейчас перед ней во всей красе. Эту линию как по линейке прочертили. Раз, два, три, четыре, пять – сплошь уверенные углы.         — А ты водитель? — подал голос Ян. Судя по осознанному взгляду, котелок у мальчугана соображал будь здоров. — А министерство транспорта тогда кто? А автопарк? А пассажиры?         Еся не сводила с оратора глаз и потому заметила, как явственно дернулся кадык и желваки, как высоко поднялась, став шире, грудная клетка. Честно говоря, для себя она заключила, что провести более доступную пониманию маленького ребенка аналогию невозможно. Кир удивительно быстро нащупал подходящее сравнение, легко и непринужденно сплел логическую нить истории об автобусе. Объяснение звучало исчерпывающе, оно было изумительно простым и наглядным. Однако Ян не чувствовал неуместности момента и не собирался униматься.         — Я его уложу! — поспешно выпалила Еся. — Ты ведь не возражаешь? Ты это… Не обращай на нас внимания, мы тихо. Ян, я тебе наверху все объясню, пошли.         Резко выпрямившись в кресле, Кир обвел присутствующих пристальным взглядом. Даже Жуже досталось. Только Небо знало, о чем он размышлял и какое решение пытался принять.          — Сначала телескоп! — запротестовал Ян, а Еся крепко зажмурилась в ожидании нагоняя, который стал казаться ей совершенно неминуемым. Этот ребенок сегодня к вечеру совсем разбуянился.          — Сначала чистить зубы и умываться! — гробовым голосом отрезал Кир. — С шоколадной моськой никаких телескопов. И миску собачью проверь.         А потом хмуро взглянул на нее, и Еся поняла, что вот сейчас-то и прилетит. Да хоть за киндер. Должен же он как-то выпустить пар? Олег постоянно так делал. Виноват был кто угодно, но отыгрывался он на ней. И одноклассники тоже. И мама то и дело на нее срывалась. Папа – изредка, но тоже. Бабушка? Бабушка была ласковой и понимающей. А дедушка – равнодушным ко всему в своей болезни. Но Кир не папа и не бабушка, ему она вообще никто и звать ее никак, так что Еся ждала удара или хотя бы подножки.         — Охота тебе продолжать пляски с бубнами? — вновь зажав переносицу меж пальцев, глухо выдохнул он. — Ты их и так целыми днями исполняешь.         Ты не сердишься?..         Возможно, свой лимит на сегодня он и впрямь уже исчерпал. Кажется, у него не находилось сил даже на маскировку их отсутствия.         — Мне в радость, — поспешно заверила Еся. Ведь и правда – не покривила душой. Рядом с Яном она ощущала себя так, словно у нее появилась своя маленькая семья. Чувствовала себя нужной.         На нее глянули странно – озадаченно, растерянно и совершенно точно с огромной недоверчивостью.         — Тогда спасибо, — вновь оборачиваясь к ноутбуку и опуская на клавиатуру пальцы, пробормотал Кир. — Я твой должник.          Мгновение – и веранду наполнили звуки мягкого щелканья. То ли в присутствии посторонних он пытался контролировать себя, то ли и впрямь немного успокоился.          Ловлю на слове    

***

        Кир не запомнил точного положения стрелок часов в момент, когда сказал себе: «Хватит». Никто не стоял у него над душой, не требовал отчетов к девяти утра, не угрожал бесконечными, отвлекающими от работы, созвонами. Не нудел в ухо, что солнце встанет и ему снова придется быть везде одновременно, поэтому со срочными задачами следует расправиться сейчас, ибо завтра навалит новых – еще более срочных. Кир сам был этим занудой, знал, что иного не дано: что минут за сорок до официального начала рабочего дня о том, что экспертизу необходимо было провести «вчера», вдруг вспомнит руководитель разработки. Что созвоны назначат в последнюю секунду и что соскочить у него не получится. Что все вернется на круги своя, и письмо, которое он только что настрочил заместителю генерального директора, вряд ли возымеет нужный эффект, потому что в этой конторе кумовство по сей день стоит над развитием.         Ян с Сеней поднялись наверх, дом наполнился жизнью, и фокус принудительно сместился на происходящее на втором этаже. Их голоса и учиненная суета неожиданно расслабили и успокоили, принеся ощущение не-одиночества. Ему будто специально не дали сойти тут под тиканье часов с ума. Минут двадцать они изучали ночное небо, и Сеня рассказывала Яну о созвездиях, планетах и кольцах, астероидах, горах и кратерах, а еще о том, что луна пусть и кажется людям гигантским фонарем, но сама не светится, а лишь отражает солнечный свет. От информации о том, что на Юпитер и Сатурн невозможно приземлиться, потому что они состоят из газа, Ян пришел в натуральный экстаз и забросал бедного друга Сеню парой десятков вопросов, на которые она терпеливо ответила. Судя по всему, Еся неплохо ориентировалась в довольно непростой теме, что вызывало исключительно уважение.          А потом эти двое оставили телескоп в покое и переключились на чтение. Роль Незнайки у нее выходила особенно уморительно, что подтверждало тихое счастливое хихиканье Яна, от которого в доме теплело без всяких радиаторов. И обесточенный Кир осознал вдруг, что ему до фени, что будет завтра. Перегруженный мозг наотрез отказывался прощупывать варианты и сценарии, обновлять списки не терпящих отлагательств дел и искать оптимальные пути решения стоящих перед командой проблем. Желание возникало странное и для него совсем нехарактерное: послать всех к черту, закрыть ноутбук и поймать за хвост движение засыпающей жизни – подметить ускользающие мелочи, прислушаться к далекому шуму шоссе и железной дороги, наполнить легкие кислородом и попробовать найти на небе Сатурн. Закрыть глаза и остаться наедине с необъятным миром, ощутить себя песчинкой... Ведь, по сути, ею он и являлся.         Раздраженное «хватит» взорвалось оглушительным хлопком ближе к одиннадцати, и вместе с ним хлопнула крышка казенного ноута. Пять минут – и истлела сигарета, и вскипела вода. Еще пять – и заварка настоялась, раскрывая аромат отправленных в пузатый чайник молодых листов мяты и смородины. Еще две – и Кир сменил декорации. На смену режущему глаза свету монитора, четырем стенам, стеклу и трещащему холодильнику пришли уютная темнота, прозрачный холодный воздух, Млечный путь и густое безмолвие июньской ночи, что нарушалось лишь монотонным звенящим гудением комарья, пением кукушки откуда-то с опушки леса и соловья – откуда-то с ближайшей березы. Пустота над головой, пустота в голове, везде… В ногах устроилась Жужа.         …Веснушки на теле Вселенной… Веснушки складываются в созвездия… И родинки ведь наверняка есть… А сколько родинок?.. Солнцем поцелованная… Вообще, похоже…          … … …          W – это Андромеда или Кассиопея?.. Полярная… Марс у Луны… Кукушка-кукушка, сколько мне жить?.. Раз… Два… Три… Медведица… Где они тут медведя увидели?.. Четыре… Не молчи… Пять… Шесть… Нет, это, наверное, Венера, не Марс, тот красный… Семь… Тим, ты там?.. Как оно там?... На вид – пустота... Восемь… Прости, говно из меня папашка… Девять… Там холодно?.. Ты разочарован, наверное… Деся... За это тоже прости. Я пытаюсь, но видишь? У меня не выходит, как у тебя. Не получается… Одиннадцать… Даже «Незнайку» ему купил, а читаю не я... Ты не говорил, что любишь уток. С каких это пор, Тим, а? Что еще ты о себе утаил?.. Десять вроде?.. Сколько ты от меня утаил?.. Он на тебя похож, иногда как посмотрит, и я… Во что ты вляпался, Тимур, и почему не дал помочь?! Сидел бы сейчас, может, рядом…           Пальцы невольно потянулись к шее и, найдя заветный шнурок, поднялись к бусинам чокера, нащупали и принялись перебирать их, как четки.         …Нормально тебе там?.. Знаешь, что он мне на днях тут выдал? Говорит: «Буду волосы отращивать, хочу, как у папы»... Прикинь?.. А он и так твоя копия, ну копия ты, если он еще и волосы отрастит, я свихнусь, да… Говорят, голоса в голове – это плохо, а тут еще и не только голоса, тут еще и… Есть одна… Помнишь, ты когда мелкий был, еще такой спиральный ободок носил, чтобы их со лба убирать, а отец бесился и все намеревался тебя обрить, чтобы «на мужика был похож»... А ты сопротивлялся. И мама тебя перед ним защищала. А потом ты ее защищал... А я страшно завидовал, какой ты, и хотел быть похожим на тебя. Всегда. Но я не ты, Тим, и у меня не выходит. И не выходило никогда… И не выйдет... Что я ему дам? Я не воспитаю его, как бы ты воспитал. Не подам ему пример, какой бы подал ты… А помнишь, как ты отцу въебал за мать? Я вот до сих пор помню… А он сейчас этим даже гордится, представь. Говорит, мужика воспитал… Ага. Где он был, когда нас воспитывать надо было?! Господи, иногда мне кажется, как же я его ненавижу, сука! Иногда мне кажется, а не пошел бы он на хрен? Иногда – что мне похрен… Как-то слышал, как он ей сказал, что второй ребенок ошибкой был, лишним, типа… И что он не справляется… Ну, про это ты точно не в курсе, извини. Смотри-ка, у меня тоже были от тебя секреты... По пизде все у нас, типа, из-за меня пошло, слишком стало тяжело и не надо было второго… Но не ты, Тим, ты был его гордостью, тебя он любил, все знают.         Тимура. Тимура чокер.          …На похоронах видел бы ты его. Без лица вообще. Так надрался, всем рассказывал, какой у него сын. Был… Рассказывал, как ты ему врезал, а за что, не сказал, ну, еще бы…  Он же отрицает все до сих пор, прикинь? До сих пор… Маме там заявил, что всегда был ей верен, как белый лебедь… А мы с тобой, выходит, два сказочника… Слепых. Померещилась нам тетя Лена…  Мы с ним хорошо если десятком слов перекинулись тогда, не было желания на контакт идти, хотя он что-то там пытался... Так и не простил ему… «лишнего»… Я его надежд не оправдал и не оправдаю, все они на тебя возлагались... Тим, я пытаюсь. Ты же знаешь, я никогда не хотел ни семьи, ни детей. Это ты хотел десять, я не. Сыт я этой вашей херней по горло, я в нее не верю… Может, у матери ему реально лучше бы было?.. У нее хоть время есть, а я как… Я останусь ему чужим, я ему тебя не заменю... Тебя никто не заменит… Почему я так редко тебе звонил?.. Ты там кукушку не считал?..         — …пошла. Спокойной ночи.         Свинцовые мысли споткнулись и рассыпались ртутными шариками по запыленным углам. Кир чуть не угукнул на автомате, но тут же словил себя на осознании, что ведь не прочь был перекинуться с ней парой слов в менее напряженной обстановке. Две чашки, стоящие на столике, ему об этом намерении вмиг напомнили.          — Как насчет чая? — подбородком указал Кир на натюрморт. Удивительное чувство примирения с действительностью, что внезапно зародилось под безмолвным бескрайним небом, пока сохранялось.  — Он остыл, правда, наверное.          Веснушки – созвездия         Киру хотелось бы как-нибудь себя обмануть: как-нибудь себя убедить, что ему ну абсолютно все равно, согласится она составить ему компанию или нет. Хотелось бы выглядеть безмятежным в ее глазах. Сыграть безразличие ведь проще простого – достаточно остаться в той же расхлябанной позе, не выдать себя мимикой, жестом или высотой голоса, что несложно с учетом общего состояния. Поэтому предложение ненадолго задержаться прозвучало лениво, а задранный к небу нос не опустился ни на миллиметр: за ней он наблюдал «свысока», сквозь полуприкрытые ресницы. Однако же правда заключалась в том, что вслушивался в шорох каждого уже сделанного и в беззвучие каждого еще не сделанного движения. Правда в том, что, когда соседний стул фактически бесшумно отодвинули, уголки губ в облегчении дернулись, и внутренняя пружина ослабла. В том, что ей удалось схлопнуть портал в Преисподнюю. Той ночью он впервые за три дня спал, а не бился с Тимуром насмерть.          Самовнушением можно заниматься сколько угодно, однако нужда все равно когда-нибудь победит.          Как же мне тебя не хватает         Правда в том, что хотел он одного: чтобы она осталась.         — Спасибо за помощь, — выпрямляясь, выдохнул Кир. — Кто бы мог подумать, что вы с ним так споетесь.         С сожалением отметил, что глубокий капюшон, под которым Сеня укрылась то ли от холода, то ли от комарья, спрятал и россыпи конопушек, и блеск глаз – один нос и копна волос наружу торчать остались, да пальцы обхватили кружку. Остальное скрылось под очередной безразмерной курткой, коих у Еси тут собралась, видимо, целая вешалка. Эту он вроде еще не видел. Бабушкина? Или мамина? Черт пойми. С трудом верилось, что Еся была способна добровольно раскошелиться на эту жемчужину модной коллекции «весна-лето 1982». Хотя, что он, по сути, знает о Сене-Чуме? Может, она любит раритет.         — Не за что. Мне несложно, — полушепотом отозвалась Сеня. И добавила, чуть помолчав: — Нет, не так. Мне приятно.           Есть за что… Чудо… В перьях…         — Удивительно. Но принято.         Брови предательски нахмурились, выдав зрительнице его озадаченность. Нет, не понимал Кир ее до конца, хоть ты тресни. Логика предварительно сделанных выводов казалась ему сносной – и только: найденные объяснения все равно не устраивали полностью. Ладно Тимур (Ян его сын, в конце-то концов), но она… Ей Ян совершенно посторонний человечек. Это же ни на минуту не расслабиться, это постоянный контроль, десятки возникающих из воздуха забот, шум и гам, бесконечное оттягивание внимания на себя. Это же забудь про собственные потребности и интересы, про тишину, про личную жизнь. Впрочем, мнением о тишине Сеня уже делилась.         — Чай у тебя всегда очень вкусный, — чуть помолчав, подала голос она. — Душевный.         Кир хмыкнул:         — От души ошпариваю заварочный чайник кипятком и вбухиваю заварки. Брат научил.          Смятенно улыбнувшись и мимолетно поправив волосы, Сеня вновь уткнулась носом в кружку. За ней было интересно наблюдать. Она, может, и хотела бы расслабиться, однако пока справлялась с простецкой задачкой серединка на половинку. Выдавала, прежде всего, осанка: в отличие от него самого, откинувшегося на спинку стула, Еся сидела прямо, с ровной спиной, напоминая птичку на жердочке. И с явным беспокойством поглядывала то на его болтающуюся на весу ступню, то на Жужу, обездвижившую вторую ступню, то на лицо, то на шею, то на лампочки над головами, то на отрытую дверь веранды. Тонкие пальцы крепко обнимали чашку, которую мысленно он давно подарил ей – про нервы в клубочках. Потому что, черт возьми, она продолжала нервировать одним своим видом! Каждым жестом! Каждую встречу! И клубочков вот таких уже успела намотать на целый свитер!         — С гирляндами стало еще уютнее, — еще раз пробежавшись взглядом по яблоням, заключила Сеня. — Как в сказке наяву. Я ведь уже говорила, что шокирована твоим хозяйственным зудом?          — Угу. Ну, ты ведь признаешь, что стало лучше. Значит, оно того стоит.          Сеня открыла было рот, но закрыла и, смутившись, вновь уткнулась носом в чашку. А Киру подумалось, что, возможно, сейчас она хотела бы ему подсказать – например, что «свободное» время стоит тратить не на участок, а на общение с племянником. Так-то оно, может, и так, вот только в саду выпускался шедший из ушей пар, а коммуникации во взвинченном состоянии точно до добра не доводят.         — Ну а ты? — склонив голову к плечу, с мнимым спокойствием спросил Кир.         — Что я? — донеслось из чашки.         — Я тебе в прошлый раз всю свою биографию выложил. Твоя очередь рассказать что-нибудь о себе.          — О себе?.. — вскинув голову, растерянно отозвалась она. Киру показалось, или он только что засек под тенью капюшона искру испуга?         — Угу.         Делать вид, что ему все равно, последуют ли какие-то откровения или нет, было все сложнее. А продолжать прикидываться склеротиком, который уже раз сто забыл о ее нервозной попытке обозначить дистанцию, так и вовсе стало казаться задачей из ряда вон. Кир все же пытался сохранять на лице скучающее выражение, дабы в этот раз ей, чего доброго, не привиделось покушения, однако уже чувствовал всю тщетность усилий.         — Это вряд ли интересно, — чуть подумав, пробормотала Сеня.         Почему?         Вопрос чуть не сорвался с языка, однако в последний момент получилось сдержаться. В свое время матери удалось-таки втолковать ему простые истины: а) много будешь знать, плохо будешь спать б) не тычь носа в чужое просо в) о чем не сказывают, о том не допытывайся г) (в ту же степь – несчастные случаи на базарах, дохлые кошки и тэ дэ и тэ пэ).         Проще говоря, ему весьма доходчиво объясняли, что нечего лезть туда, куда тебя не приглашали, а после он и сам возвел этот подход в абсолют и назвал ключевым правилом взаимодействия с окружающими. Так что пришлось унять желание устроить допрос и ограничиться расслабленно-ленивым:         — Мое досье на тебя слишком тощее, там до сих пор всего пара пунктов. Оно лежит, грустит и просит любой информации.         …Пи́щи для ума, точнее         — И что это за пункты? — покрепче обняв себя руками, уточнила Еся. Казалось, она слегка насторожилась (а может, и не слегка).         Ишь какая! Ну… Сама спросила…         — Ничего такого, — непринужденно повел он плечами. — Рисуешь с детства, росла с отцом, — Из-за деда имеешь нехорошую репутацию, в немилости у Милы, — «та еще затворница», уставшая от тишины. Любишь детей – детей любить «проще», — Имеешь травматичный опыт взаимодействия с толпой — Знаешь здесь каждый куст, — Выросла тут? — Склонна впадать в состояние глубокой задумчивости и не замечать происходящего вокруг. Значит, рассеянная. Но умеешь сосредоточенно работать, если надо. Скорее осень, чем лето, дело в улыбке – ты не улыбаешься. Когда улыбаешься, точно лето. Настороженная к внешнему миру. Возможно, тебя преследуют. Или преследовали. Или просто как следует допекли. Или обидели. Обострено чувство справедливости. Чуткая. Заботливая. Мягкая. Скромная, — Слишком — Склонна серьезно недооценивать свой талант. Интересуешься всякой эзотерикой и прочим необъяснимым, книженцию по хиромантии я у тебя стрельну, — Оценю уровень бреда — Здесь спишь крепко. Шаришь в астрономии, умеешь слушать и успокаивать, объяснять. Вкусно готовишь, по крайней мере, у тебя Ян охотно ест. Преисполняешься благодарности за фигню. Логично излагаешь, — Даже порой чересчур — Постоянно теребишь волосы, пахнет от тебя непонятно, но приятно, — Носишь чужую одежду, возможно, отцовскую — Говоришь, что мы не виделись раньше. Способна дать прикурить. Думаю, что даже вгрызться в глотку, так что за Яна я спокоен. Поначалу казалась слегка чудно́й, — Теперь кажется, что мы похожи — Постоянно смущаешься. Выдерживаешь дистанцию, нервничаешь, если ее нарушают. Ян тебя любит, — со скучающим видом перечислил Кир.          Черт бы подрал эту вербу! Кто мог предположить, что Сеня так остро отреагирует на сущую ерунду! Одно мгновение, а сколько открытий. В те секунды в ее глазах он узрел иррациональный страх и уязвимость, в движениях – скованность, на лице – детскую беззащитность, а в себе – угрозу ее миру. Удивительно, но Есина странная, на первый взгляд, реакция отозвалась беспокойным узнаванием, случившемся на глубинном уровне: мысленно возвращаясь к моменту, Кир словно со стороны видел себя самого в углу школьного коридора. Призрачные руки тянулись к лицу, а он пытался увернуться от боли, которую они сулили. Жуткие воспоминания холодили кожу гуськом колючих мурашек.         Вывод в тот момент напросился очевидный и дебильный: Сеня считала его опасным. Очевидный, потому что потому. Дебильный, потому что все ее слова и поступки такому заключению противоречили. Более правдоподобная версия сформировалась из попыток взглянуть на ситуацию отстраненным, холодным взглядом: помогло обращение к уже известной информации – о Миле и «диагнозе», о толпе, от которой приходилось защищаться, и о людях, которых «сложно любить». Так что Кир временно остановился на предположении, что Сеню надломили события прошлого, и эхо тех событий звучит в ней до сих пор. И прямо сейчас он был бы не прочь задать ей парочку уточняющих вопросов. Однако интуиция подсказывала, что лучше помалкивать и поубедительней изображать склероз, дабы бесповоротно ее не отвадить. Осторожнее с ней нужно быть, аккуратнее с личным пространством – похоже, что там, на входе, висят знакомые замки́ и предупреждающие знаки. Это плохая новость.         Но есть и хорошая: если это и в самом деле те самые замки и знаки, он подберет отмычку.         Между тем Сеня смотрела на него так, словно он только что блестяще защитил докторскую под названием: «Земля плоская и держится на трех китах» – и получил высшую ученую степень. Кажется, она вообще перестала двигаться, в принципе; приоткрытый рот так и не закрылся, а в распахнутом взгляде плескалось изумленное недоверие.         — А, да, забыл: с тобой мне спокойнее, — кротко вздохнул Кир. — Ты олицетворяешь это место. Как-то так, если в общем и целом. Возражения, уточнения?          — Э-э-э… — даже про чай свой она забыла, — с чуткостью, я думаю, у меня проблемы. Я своих-то чувств порой не понимаю, что говорить о чужих? И талантов у меня никаких, довольно посредственные работы. И в астрономии я полный профан, это общие знания…         — Дополнение: ведома, — вздохнув выразительней прежнего, заключил Кир. — Не уверена в себе — Сказали возражать, и ты покорно возражаешь, вместо того чтобы принять свои сильные стороны к сведению. Тимур мне за такое по башке стучал. И тебе бы настучал, если бы услышал, ему было все равно, кому стучать. Про эмоции любопытно, остальное – большое заблуждение, со стороны виднее.          — Ты меня немножко пугаешь, — отводя взгляд и цепляясь им за посапывающую на его кроссовке Жужу, пробормотала Сеня.         Хреново, если так         — Чем это?.. — меланхолично уточнил Кир. Ей богу, эти попытки не выдать себя с каждой минутой обходились ему все дороже!         — Прошел месяц, а ты успел понять обо мне больше, чем те, у кого на это было… много лет. Разве так бывает?         А, ну… Выдыхаем         — Достаточно захотеть, — пожал он плечами. — Спорю, что на дне Марианской впадины еще куча всего интересного… — Утонуло… — Так что твоя очередь. Я весь внимание.         — Я не знаю, чем дополнить, — ежась и утыкаясь носом в воротник куртки, без охоты отозвалась Сеня. — Ты уже рассказал про меня такое, чего я бы, может, и не хотела, чтобы ты знал. У меня, считай, не было матери, — У меня, считай, отца, — папа забрал меня после того, как я загремела в больницу с сотрясением мозга после ее воспитательных техник. Она будто и не сопротивлялась, — Тоже была лишней? — Не думаю, что когда-то была ей нужна, — глаза Сеня тщательно прятала, а чашку сжала с такой силой, что он потерял уверенность в крепости последней. — Она хотела покладистую красивую куколку, а получилась не куколка, а живой человек, вот так сюрприз, — Понимаю — Я часто меняла школы, — Почему? — так что не успевала заводить друзей. Закончила «Политех», но не мое, нет. Хотела порадовать папу и промахнулась с выбором. А…         — А можно мне попить?         Кир медленно, очень медленно повернул голову на звук. Там, в дверном проеме веранды, облаченный в утиную пижаму, стоял Ян, по горящим глазам которого вообще не заподозрить было, что он предпринял хотя бы одну попытку уснуть. Эти ежевечерние ходки за водой стали настолько обыденным явлением, что Кир, пожалуй, забеспокоился бы, если бы Ян не явился на водопой.          — Я сейчас принесу! — ставя чашку на стол, подорвалась Сеня.         Начинается… Не ведись!         — Сиди, — остановил ее Кир. Удивительно, но она вновь послушалась, и он не понимал, насколько его это расстроило, а насколько понравилось. Странный замес, но, кажется, все вместе. — Ян, где вода, ты знаешь. Раз уж ты все равно спустился, налей себе сам. Большие мальчики могут о себе позаботиться.         — Я еще маленький, — картинно насупился Ян.          — Ты хитрец, — покачал головой Кир. — Который то маленький, то большой – в зависимости от того, как ему выгоднее. Вода на столе, стаканы в шкафу. Дуй-ка в дом, а то замерзнешь и заболеешь.         Но Ян не был бы Ян, если бы послушался сразу.  Ни нестерпимая жажда, ни холод июньской ночи не могли одолеть его безграничное любопытство (но скорее – упертость).         — А что это вы тут делаете? — нерешительно переминаясь с одной босой ступни на другую, елейным голоском поинтересовался он.          — Обсуждаем методы воздействия на непослушных мальчиков, маленьких и больших, — гробовым тоном уведомил его Кир.          — А можно с вами? — предпринял новую попытку Ян. Всякий раз искал повод, чтобы оттянуть момент окончательного укладывания, и всякий раз в глазах плескалась надежда, которую приходилось отбирать.          — Нельзя, Ян, — мотнул Кир головой. — Так сюрприза не получится.          — Сюрприза? Какого?         Кир беспомощно уставился на Сеню. С этим вечным двигателем покоя не жди ни днем, ни ночью. У племянника в принципе не кончалась энергия! А с приездом сюда он стал являть собой наглядную иллюстрацию к фразеологизму «шило в жопе», все больше напоминая Тимура. Впрочем, пришлось признать, что про дневной покой с некоторых пор звучит несправедливо. День уже давно взяла на себя Сеня. Что касалось ночи, здесь бубны приходилось доставать Киру. От момента, когда Ян отправлялся спать, до момента засыпания проходило около часа. За это время племянник успевал пять раз спуститься за водой, трижды жалобно попроситься в туалет и десять раз возникнуть за спиной привидением, сообщающим, что забыл пожелать спокойной ночи. А просыпался Кир временами с лежащей поперек лица или шеи детской рукой.            На подмогу пришла Сеня:         — Ян, правда, холодно. Если ты завтра заболеешь, мы не сможем пойти на пруд, — кажется, она решила пускать в ход тяжелую артиллерию – грязный шантаж и угрозы. — Так что попей воды и иди спать. Пожалуйста.          Еще раз оглядев их обоих мрачнеющим взглядом, Ян надулся и уставился на Кира.         — Это мой друг, а не твой, — с неожиданной обидой выдал он. — Я с Сеней первый подружился.         Приехали… Ты собственник, что ли?..         Детская ревность поначалу показалась забавной, умильной и даже абсурдной, однако понимание все же пришло – вместе с невольно всплывшими воспоминаниями. «Это мой брат, а не твой!» Кир страшно ревновал Тимура ко всем подряд его друзьям, к товарищам по детскому саду, одноклассникам и даже к девушкам. Киру очень долго казалось, что все вокруг мечтают отобрать у него Тима. Более или менее успокоился он лишь годам к пятнадцати, когда убедился в стальной прочности их связи. А вот у Яна поводов не чувствовать угрозы вроде как действительно пока нет.         — Твой-твой, — усмехнувшись, успокоил племянника Кир. — На пруд же она завтра с тобой идет, а не со мной. И все киндеры тебе достаются. Да, Сень? Не кипешуй, я не претендую.          Почти         Хотел добавить, что ему киндеры «тетя Аня» подгонит, если соизволит-таки явиться (в чем он лично начал сильно сомневаться), но передумал, потому что у друга Сени совершенно точно что-то случилось с лицом. Если бы не чертов капюшон, Киру бы удалось разглядеть реакцию получше, а так – пришлось довольствоваться малым: приоткрытыми губами да прикрытыми ресницами. А затем друг Сеня глубоко вздохнула и спрятала лицо за ладонью.           Это Киру неожиданно понравилось.         — Ян, солнышко, давай ты пойдешь спать? — раздалось умоляющее из-под руки. — Ага, мечтай. Уж новый день, поди, настал… — А завтра я тебе расскажу, что если друзья настоящие, то они никогда не откажутся от тебя ради кого-то другого. Что дружить можно компанией, и это не плохо, а хорошо, потому что весело и вообще…         — А у тебя? — не унимался Ян. — У тебя есть настоящие друзья?         Кир не сводил с Еси глаз, уверенный, что она почувствует этот взгляд хоть сквозь занавес волос, хоть сквозь спущенный к самому кончику веснушчатого носа капюшон – по-любому. Оторвав ладонь от лица, Сеня мотнула головой.         — Нет. То есть я думаю, что теперь ты мой настоящий друг… Я тебе завтра все расскажу, малыш. Все-все, обещаю. Иди спать.         А вот это Киру не понравилось вовсе. Прозрачный набросок под названием «Ее прошлое» обретал плотность, дополняясь жирными чернильными штрихами.          Может, и мне расскажешь? Я хоть не малыш и не солнышко, но все-таки…          Зато Ян просиял гордостью, а просияв, одарил Кира хоть и мимолетным, а все-таки взглядом победителя.         — Обещаешь? — воззрился на Сеню обнадеженный племянник.         — Обещаю, — прикрыв глаза, кивнула она.         Кажется, в этой импровизированной схватке за важную информацию малой без особых усилий одержал верх. А все потому, что он маленький беззащитный пупс, который умеет смотреть глазами кота из «Шрека». И, конечно, потому, что детей ей «любить проще».           — А ты что закончил? — выпалила Сеня, стоило Яну скрыться на кухне. Ей явно хотелось как можно скорее вернуться в нейтральные воды. Кир не без сожаления подумал, что, если сама не расколется, придется ему всеми правдами и неправдами выманивать бесценные данные у Яна. А племяш ведь, если почувствует, что на его «друга Сеню» кто-то покушается, может и в глухой отказ уйти.           — Я – тусил, — фыркнул он, повторяя изъезженную студенческую шутку.         — В смысле?.. А как ты?..          Как дошел до жизни такой?         — МТУСИ – Московский технический университет связи и информатики, — смилостивился Кир. — А ты еще и кристально честная. Похвально. Но в наших реалиях не котируется.         — Кому надо, тот оценит, — нахохлилась Сеня.         — Это точно.         Убедившись, что Ян отчалил наверх, Кир вновь откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Ничего не мог с собой поделать, не выходило у него, глядя на это Чудо, изображать хладнокровие: улыбка непроизвольно расплывалась от уха до уха. Еся смотрелась чересчур занятно в этой дурацкой куртке, смахивала на взъерошенного воробья на жердочке. Конопатого рыжеватого довольно симпатичного воробья, по какой-то причине отбившегося от стаи и потому выглядевшего сейчас несколько воинственно. Не обижай, мол, я хоть и мокрый, и маленький, «и вообще», но драчливый и могу постоять за себя.          В данный момент Сеня искоса и будто бы даже с тревогой наблюдала за тем, как он жевал нижнюю губу (идиотская, в детстве приобретенная привычка, которая никуда, как только что выяснилось, не делась).           — Не успокаивает тебя мята что-то, да?.. — картинно растекаясь по стулу, заключил Кир.         С него не сводили полного всяческих подозрений взгляда, даже капюшон к макушке стянули, наверняка, чтобы получше разглядеть и утвердиться в своих гипотезах (ошибочных, разумеется).         — Вот что ты улыбаешься сидишь? Я кажусь тебе смешной? — наконец мрачно поинтересовалась она.         — Забавной, — уточнил Кир. Он не был кристально честным человеком (честность ведь и против тебя способна сыграть), однако после той прогулки и всего, нечаянно увиденного, стал чувствовать в искренности некую потребность. Она возникла вместе с ощущением поползшей с плеч глыбы. Вместе с неожиданным болезненным уколом в сердечную мышцу, сжавшуюся в момент, когда ивовая сережка таки оказалась в его пальцах.         — Да ты про себя надо мной угораешь! — возмущенно фыркнула Еся.         — Не. Умиляюсь. Ты сейчас выглядишь так, будто готовишься дать сдачи, но заметь – я не нападаю. А ты же словно только и ждешь, что нападу. Ты настоящая и потому уязвимая, и, по правде говоря, глядя на тебя, хочется не нападать, а…           А защищать…          Черт         — …а показать, что далеко не все вокруг спят и видят, как бы найти у свернувшегося ежика мягкое пузико, убедить его раскрыться, и – цап! Это первое.         — Еще и второе есть? — вздрогнув, тихо уточнила Сеня.         Кир утвердительно качнул головой:         — Ты лучше многих. Конец сообщения.         — С чего ты взял? — она не сдавалась: испытывала его терпение не хуже Яна. — Ты всего месяц меня знаешь.         Вот упрямица!         Кир чувствовал, как начинает потихоньку беситься от осознания, что она ставит под сомнение его наблюдения, убеждения и взращенную веру. Всего его ставит под сомнение, видимо. И себя! Вот что заводило больше всего. Тимур бы… Тимур бы этого так не оставил. Он бы из нее мигом всю эту дурь выбил, как из него выбивал.         — Значит, у меня имеются основания для громких заявлений, — криво усмехнулся Кир. Хотелось, не скрывая раздражения, начать цедить сквозь зубы, однако пока удавалось сдерживаться.         — Знаешь, что про меня тут говорят? — обхватив себя руками, Сеня набрала в грудь воздуха. А он отчетливо расслышал скрежет собственной зубной эмали. — Говорят, что я чо…         — Да мне пофиг, Сень! — резко подавшись вперед, оборвал ее Кир. Знает он, что тут про нее говорят, и нахуй уже всех этих балаболов послал давно. — Я взрослый мальчик и вроде как сам в состоянии судить, без чужих подсказок и чужого дохрена ценного мнения. Понятно? Ян тоже. Этот – ребенок, а детей, говорят, не обманешь. Так что не пытайся теперь, поздновато как бы. Свой шанс ты профукала еще у магазина.         — С тебя пример беру, — рвано выдохнула Еся. И тут Кир понял. Осознанно или нет, она следовала схеме, начерченной им на прогулке: вела себя ровнехонько так же, пытаясь честно предупредить, открыть глаза на «правду» и, вестимо, поправить ракурс взгляда. Тогда, на Бетонке, он тоже «честно предупреждал», давая ей возможность еще раз все взвесить и, пока не поздно, успеть свалить подальше. Там, на Бетонке, прощупывал пределы ее чуткости. А теперь, похоже, они махнулись местами.          Как ты меня вытерпела вообще тогда, а?         — А я – с тебя, — кивнул он. Глаза напротив широко распахнулись – она словно бы поняла.         — Однажды я доверилась, развернулась, и пузико мое выели. И остались от ежика рожки да ножки.         — Шкурка да куцый хвостик, — сложив губы в куриную жопку, а на лицо накинув выражение потрагичнее, поправил Кир. — Рожки да ножки – это, вроде, про козлика. Сочувствую. Печальный опыт.         — Довольно болезненный, — наморщила она нос. — И как-то хватило, знаешь? Больше года прошло, а я все не очухаюсь никак. До сих пор кошмары снятся.         — Понимаю. Вокруг меня примеров здоровых отношений нет, кругом одни скандалы, расставания, разводы, ненужные дети, — Ян, кстати… Тоже… — крокодильи слезы. Одна уже лет десять мучается, а на той стороне глухо, как в танке. И будет, значит. А она все мечется в себе, как зверек загнанный. Моей крови тоже попили, — при воспоминаниях о почем зря потраченных на последнюю бывшую нервных клетках аж передернуло. — Да ну. Человек вполне может быть счастлив сам по себе. Реализация, свобода, все в таком духе.         — Честно говоря, мне кажется иначе. По большому счету, я всю жизнь одна, не считая родных. Даже когда около меня был… кто-то, действительно рядом он не был, и я ощущала себя… Неважно, — Неважно ощущала или «забей», типа? — В какой-то момент одиночество начинает есть поедом, и ты просто… — запнувшись, Еся отвернулась, — чувствуешь себя обделенным. Остальным досталось, но должен ведь быть какой-то баланс, и баланс достигается за твой счет... Ладно, — решительно тряхнула она головой. — В общем, мне приятно заботиться о Яне и проводить с ним время, это не пустое. И я как раз хотела поговорить с тобой о… — Сеня обратила на него полный сомнений взгляд. — Сложно подобрать момент лучше.         Кир, только что жадно вслушивающийся в каждое слово ее неожиданного откровения и отслеживающий каждую ее эмоцию, удивленно вскинул брови. По его предположениям, мысленно заданный вопрос должен был отчетливо считываться с лица.         — О вас, — зажмурилась она.         Совсем недавно дала ему понять, что не осуждает, а теперь захотела вдруг «поговорить»?         — Ну… — внутренне Кир весь подобрался. — Ну, давай. Но у меня тоже есть пузико, и я уже немного развернулся. Зачем-то. Помни об этом.         — Слушай… — в глазах напротив плескалась такая паника, что Киру почудилось, будто она решается на что-то совсем уж нехорошее. — Я легко могу представить твое положение, — понизив голос до полушепота и чуть подавшись вперед, зачастила Еся. — Я понимаю, насколько вам обоим тяжело. Ян остался без отца, а ты – без брата. Это горе. В твои планы на жизнь ребенок не входил. Возможно, все они сейчас разрушились, — В труху…— Может, вся жизнь твоя разрушилась... — панические искры заходились в пожар, но Сеня продолжала: — И я вижу, что ты стараешься, я это вижу. По каким-то причинам ты не отдал его своей матери, хотя уверена, уже говорила тебе, что она бы от собственного внука никогда не отказалась, это же продолжение ее сына, — Все еще возможно — Ты вывез его загород, наверняка не просто так. Ты научил его кататься на велосипеде, разрешил ему оставить Жужу, я отлично помню твой восторг по этому поводу. Ты вон лампочки повесил, чтобы ему не было страшно здесь по вечерам. — Откуда знаешь? — Это он мне сказал, не смотри на меня так, — Как? — Ты бросил все, работу, заказал и тут же повесил. Ты разрешил ему общаться со мной, — Потому что с тобой ему интересно, хорошо, что ты появилась. — Ты говоришь «мы», — Да? — и покупаешь вещи сразу на двоих. На Яне абсолютно новая одежда по размеру. Его любимая фраза: «Дядя Кир купил». Ты удивительно терпелив к его... детской энергии, — честное слово, она напоминала сейчас напуганного зверька, еще имеющего шанс вырваться из ловушки, в которую добровольно залез, но вместо этого лишь усугубляющего свое положение. — Ты потрясающе доносишь информацию. Он сказал, что ты обещал ему сделать из Баржи лагерь, — Из какой еще Баржи?..  — Тебе не все равно. Перестань так смотреть! — Да как?! — Ты, может, думаешь, что хорошо шифровался в день нашего с Яном разговора, но нет, Кир, плохо. Он отходит, я каждый день наблюдаю подвижки. Я уверена, что ты принял тогда правильное решение, и что Тимур тебе оттуда благодарен… И что ты найдешь выход из любой задницы… — Откуда такая уверенность? — И поймешь однажды, что дети не обязательно обуза, можно няню нанять, если совсем швах. А еще – они стремительно растут и становятся самостоятельными, и ты им становишься больше не нужен, и...          Судя по ходящим вверх-вниз плечам, по дыханию, которое Сеня пыталась сейчас перевести, только что она пробежала полосу препятствий. Судя по широко распахнутым глазам и застывшим мышцам лица, впереди препятствие самое опасное, возможно, непреодолимое. В каждом ее предложении, во всех проявившихся интонациях сквозило пресловутое «но». На которое она не решалась, потому что чего-то боялась. А Кир… В странном находил себя состоянии. Если бы не «но», что он слышал своими ушами и видел в полыхающем взгляде, уже сейчас ему бы стало намного легче. Однако пока не становилось.         — Но… — упирая локти в колени и пряча нос в домике сложенных ладоней, подсказал Кир. Хотелось попросить ее «перестать так смотреть».         — Но я думаю… Не знаю, как сказать… Думаю, что именно в вашем случае… нужно немного больше, — тяжело выдохнула она. Тревожный взгляд носился по его лицу, ощупывая, казалось, каждый сантиметр. — Я росла с отцом, но оба моих родителя были живы и живы до сих пор. Мать в Польше, замужем. Не знаю, есть ли у нее дети. Вряд ли. Папа… Папа последнее время отдалился, но в целом мы поддерживаем общение. Видимся по праздникам, каждый Новый год я с ним, у него я пряталась от бывшего, он меня защищал тогда и защитит вновь, я знаю. Я знаю, что он – есть, что они есть. А Ян – он один, понимаешь? — Да — У него есть ты, а больше никого.         Замолчав, Сеня прикусила губу, а затем, забывшись, вцепилась зубами в заусенец, и от этого зрелища на мгновение перехватило дыхание, а внутри засвербило знакомым раздражающим зудом. На который Кир очень постарался не отвлекаться: после последней тщетной попытки ее вспомнить он понял – пора смириться и принять как данность тот очевидный факт, что у него после потери Тимура медленно отъезжает крыша. Вот уже и обещанный шорох шифера он слышит. Осенью вернется в Москву и проверит.         — Бабушка очень далеко… Ему нужна серьезная моральная поддержка, — взяв себя в руки, продолжила Еся. — Объятия, разговоры по душам, — Я не умею — Нужно, чтобы он видел в тебе защиту, чтобы знал, что всегда может прийти к тебе. Всегда! Понимаешь? Этого можно добиться, добившись его безграничного доверия. Я же не смогу постоянно быть рядом с ним, Кир, — Да… Точно… — Сезон закончится, вы уедете, — Ты тоже — Дом… Может, продадут. Или… И что я смогу? — во взгляде напротив пошел дождь, Кир видел в них свинцово-серый ноябрь. — Звонить ему иногда, узнавать, как дела? Этого ведь мало… Это ничто.         Можно иногда… встречаться?         Пока она говорила, Кир успел осознать, что от собственных родителей ни объятий, ни как таковой поддержки не видел, не говоря уж о желании вывести его на «разговор по душам». По большому счету, «приходящего» отца интересовала только его успеваемость, а мама с головой ушла в роль домохозяйки из рекламного ролика об идеальной семье. От нее он слушал вечное: «Не сейчас, Кирочка», зато обед состоял из трех блюд, а в шкафу висела опрятная, без единого пятнышка и оторванной пуговицы, одежда. Для кого она старалась, черт знает, стоит, наверное, признать, что для сыновей, потому что отец, до рождения Кира музыкант, а после – водитель скорой помощи, в конце концов устроился дальнобойщиком и мог отсутствовать дома по несколько недель кряду. Они ругались. «Когда-нибудь ты будешь довольна?! Все ради вас, ради того, чтобы у вас все было и ты могла сидеть дома и заниматься детьми! Где, по-твоему, я еще заработаю такие деньги?!» — вот что доносилось из-за закрытой двери на кухню всякий раз, когда отец возвращался.         Может, поэтому у него и не получается дать Яну ту поддержку, о которой просит Еся. Он просто не представляет, как. Не научен, не показали, как это – нормальным отцом быть. Пришлось признать вслух:         — Я этого не умею, Сень. Зарабатывать – умею, решать проблемы – вроде умею, а вот это вот все…         А вот это вот все умел Тимур. Вероятно, потому что, будучи первым ребенком в семье Аверьяновых, успел получить то, что дать второму у родителей уже не хватило сил. Или желания. Одна из врезавшихся в память фраз брата звучала так: «Отец не всегда таким был». «Каким» когда-то был отец, Киру узнать не довелось – не видел или не помнит. Зато другое помнит – и помнит очень хорошо.         Сеня не сдавалась – осознала уже, видимо, что он не нападет в ответ и на калитку ей не укажет.         — Ян боится тебя беспокоить, — решительно тряхнула головой она. — Он повторяет слова своего отца, который якобы говорил, что ты женат на работе. «Дядя Кир занят», — Ян твердит это постоянно. Все это понятно, тебе теперь не только свою жизнь обеспечивать, но и его жизнь, и наверняка тебя это только подстегивает пахать как папа Карло, — За что ты такая понимающая нам досталась, а? — Мой отец тоже постоянно перерабатывал, я ждала его дома к семи, а он приходил к девяти. Он и зарабатывал, и по школам моим мотался, проблемы мои решая, и нянькой мне был, и репетиторов оплачивал, и вообще… — Огонь перспективы! — Это тяжело!          — И что ты предлагаешь?         — Я… Я не знаю… — стушевалась она. — Ян оживает, но еще горюет. Мы с ним много времени проводим, у меня есть возможность наблюдать, и я вижу эти резкие смены настроения. И глаза на мокром месте ни с того ни с сего – тоже. Временами он замыкается в себе. Папа ему снится, ты, наверное, слышал, — Да — И все это нормально. Попробуй поговорить с ним о его отце, если еще не говорил. Попробуй достать из него эти чувства. Пусть поделится воспоминаниями. А ты поделишься своими. Нельзя блокировать горе. Если постоянно держать боль в себе, она разрушит изнутри. Он должен понять, что не один, что ты тоже чувствуешь. Ты ведь тоже… — тихий голос обволакивал, пространство вокруг словно обложили ватой, понимающий взгляд проникал прямо в душу и пускал по телу волну благодарного тепла. — Нужно донести, что порой случаются несправедливые, ужасные и очень тяжелые вещи, но у него остаются те, кто защитит его и поддержит. Покажи ему, что для него мир – по-прежнему достаточно безопасное место.          А для тебя? Достаточно безопасное? Тебе показать? Или уже поздно?         Распрямившись из полусогнутого, Сеня откинулась на спинку, шумно, резкими толчками выпустила из легких воздух и прикрыла глаза. Какое бы за препятствие она не видела перед собой, кажется, она его преодолела. По-честному говоря, Кир не был уверен, что смог бы провернуть такой фокус сам. Нет, не смог бы – ни духу бы не хватило, ни чуткости.         — Откуда ты такая понимающая на нас свалилась, Сень, а? — озвучил он мучивший его вопрос.         За какие заслуги?         Все усилия были брошены на то, чтобы она не уловила в голосе ни ноты иронии.          — Я… Почитала на эту тему, — распахивая ресницы, с каким-то облегчением выдохнула Еся. — У меня хватает свободного времени, так что… Материалы всякие… Спросила у одного знающего человека.         — Эмпат из меня так себе, — нахмурившись, повторил уже озвученное Кир. — Я умею в поиск решений. В моральную поддержку – не.         Поджав губы, Сеня качнула головой.         — Думаю, это неважно. Важно в принципе дать ему понять, что со всем, что его беспокоит, он может прийти к тебе. Вообще со всем. Что ты выслушаешь и найдешь решение, дашь совет. Тоже ведь поддержка.         Это пожалуйста…          Кир все смотрел и смотрел на нее, гадая, что перед ним за чудо такое, а нога, за которой следил ее взгляд, отстукивала по земле какой-то нервный, рваный, неуверенный ритм.          — Может, тебе устроить себе лето? — робко предложила она. — Каникулы? Как в школе. Или в институте, помнишь? Наверняка какие-то сбережения у тебя есть, ты не похож на человека, который живет сегодняшним днем.          Надо же, какое точное заключение         Сбережений и впрямь хватает. Образовались благодаря и вполовину не растраченным зарплатам, приличному инвестиционному портфелю и регулярно капающим на счет дивидендам – вполне достойным. В начале февраля Кир был уверен, что эти запасы помогут начать новую жизнь в Эмиратах. В середине марта он не понимал, что ему теперь с ними делать.         — Предлагаешь уволиться? — скривился он. От столь «заманчивой» перспективы сердце беспокойно зашлось: за плечами десять лет стажа и ни месяца без дела. Работой Кир жил. В ней видел смысл. Она спасала, она занимала время, она двигала к Главной Цели, и сейчас он это движение продолжал – по инерции.         Во встречном взгляде проступила прежняя нерешительность.          — «Увольнение» – оно ведь от слова «воля», — поежившись, пробормотала Еся. Незнакомые слова напрягали, бодрили и казались смешными. Воля? Звучит как чистая утопия.          — Ага, — хмыкнул Кир. — А «любовница» – от слова «любовь».            Нелепость.          Судя по тому, как нервно дернулся уголок ее рта, судя по повисшему молчанию, с его скептическим взглядом на вещи пусть нехотя, но согласились. Закутать ее хотелось, а тишины и гула мыслей – нет. Здесь – под холодным влажным прессом бездонного, безбрежного неба, в ночной тени наконец уснувшего дома, в свете далеких, давно мертвых звезд и звезд близких, рукотворных – было уютно и по-своему тепло. Хотелось остаться так. Так что пришлось примиряюще улыбнуться и состроить рожу, выцыганив ответную неуверенную усмешку. Мысль подогреть чайник и найти плед разгорелась в намерение.         — Мед или сироп, Сень?         Что творится.