Лабиринтами иллюзий

      — Ян, ты уверен? Мне неудобно. Давай не сегодня? Давай в субботу, а? Это уже послезавтра. Ян…         Три дня кряду Есе кое-как удавалось воздействовать на настырного мальчишку, получалось убедить его перенести поход к ним в гости на другой день, однако сегодня Ян демонстрировал просто-таки завидное упрямство, грозящее в любую секунду обернуться искренней обидой из разряда тех, что «навсегда». Так что в этот раз их противостояние кончилось победой детской настойчивости над разумными доводами взрослого: Еся таки дала слабину, разрешила увести себя с участка и чуть ли не бежала теперь за ним, припустившим вперед вприпрыжку. Припекало. Солнце в зените сообщало всем вокруг, что день в самом разгаре. Рабочий день, если что.           Вот кто меня за язык-то тянул, а?         Зачем она тогда ляпнула Яну, что он живет в классном доме и что она никогда там не бывала. Нет, вовсе не для того, чтобы напроситься на экскурсию. А ради того, чтобы парень оценил, как ему повезло.          — Кир разрешил! Я покажу тебе наш телескоп! — пролезая меж прутьями огораживающего товарищество ржавого забора, в сотый, казалось, раз повторил паренек. Энергия из него так и хлестала.          Ян уже вовсю пользовался лазейками, которые она сама ему и показала. Нет, ну а что? Через забор и вдоль по просеке от одного дома до другого гораздо ближе: не приходится чесать из конца в конец по длиннющей Солнечной, а потом возвращаться по половине Родниковой. Достаточно знать, где именно можно срезать, и сэкономишь минут десять пешего хода широким шагом взрослого.         — Телескоп лучше показывать, когда темно, — протискиваясь следом, справедливо отметила Еся. Однако в этот раз весомый аргумент пролетел мимо чьих-то маленьких локаторов, обычно навостренных в нужном направлении.          В поле зрения возникла Баржа. Еся помнила, что на таком солнцепеке она нагревается будь здоров, а все равно захотелось хоть на секунду окунуться в детство, взобравшись наверх. Если делать всё быстро, если, покорив вершину, оставаться на ногах, а не плюхаться голыми ляжками на раскаленное железо, ничего не будет. А еще можно пробраться внутрь через срезанную боковину, но… Это совсем другое.         Пока она, замедлившись, рассматривала Баржу, в разочаровании признавая, что взрослой тете дурака валять негоже, и в то же время в облегчении отмечая, что председатель, кажется, запамятовал о своих угрозах вывезти «эту рухлядь» с территории дач, Яна уже и след простыл. Пробежав по тропинке до ворот на четвертую, мальчишка проворно юркнул в кусты, а через пару секунд материализовался по ту сторону забора. Сообразительный пацан – схватывает на лету.         Нет, ей решительно не нравилась эта затея. Не вовремя. Не к месту. Да кто она вообще такая, чтобы вот так нагло вторгаться на чужую территорию и нарушать необходимую кому-то тишину? Уверения Яна, мол, «разрешили», успокаивали слабо, а если уж совсем на чистоту, то вообще никак. Подумала было, что отказать племяннику Киру не позволила лишь природная вежливость, а потом поняла, что это довольно спорное предположение.          Что она вообще успела о нем понять? В открытой агрессии не замечен. Ехидный – да. Воспитанный – в общем и целом. В волнующих его вопросах может быть неприятно резким. За словом в карман не лезет. «Оскар» по нему плачет. Манипулировать не пытается, по крайней мере, пока. На выпады реагирует, отыгрывая или отшучиваясь. С ней общается, как с обычным человеком, и это, черт возьми, подкупает. Умеет пойти навстречу – позволил пареньку из магазина уйти безнаказанным, притом что явно ему не поверил. Пытается нащупать подход к Яну – кажется, пока безуспешно. Судя по растерянному взгляду, до сих пор не нашел той самой козы, которую нужно отловить и оседлать, чтобы подъехать на ней к своему племяннику. От новой роли, скорее всего, не в восторге – а кто бы был? Способен на сопереживание, иначе не разрешил бы племяннику проводить время у нее. Самовлюбленный? Не похоже, хотя ухмылочка иногда… Улыбка завораживает. Услышать от него похвалу оказалось неожиданно приятно. Опасный? На всякий случай лучше не приближаться – на ней от ожогов и так уже живого места нет. Порой как взглянет – и водопад щекотных мурашек обрушивается вниз по косточкам и позвонкам.         Он встряхивает ее и пугает. Заставляет проснуться, насторожиться и начать осторожно принюхиваться. Отталкивает, потому что притягивает. Сегодня при попытке в очередной раз отбрехаться от похода в гости можно было проявить больше решимости, однако она позволила-таки Яну себя уломать. Потому что…          — Мы честно-честно не будем Киру мешать! — врываясь перевозбужденным воплем в беспокойные мысли, откуда-то уже с четвертой линии крикнул Ян, и только тут Еся поняла, что истуканом застыла у Баржи.          Ну да, «не будем». Уже…         Обреченно вздохнув, призвав себя не трусить, последовала проторенным маршрутом: просека – кусты – дыра в заборе – Солнечная. До Дома с Аистом оставалось каких-то двадцать – тридцать метров. Пятнадцать. Десять…               По соседнему с Домом участку проплыло пестрое желто-розово-голубое пятно, и сердце дрогнуло, стоило узнать в его очертаниях Немилую Милу собственной персоной. Царица детской банды лет десять здесь не показывалась, и Еся уже успела выдохнуть в облегчении, но, как только что выяснилось, напрасно. Что вдруг изменилось в Милиных предпочтениях и взгляде на себя, что шесть бабушкиных соток вновь стали казаться ей привлекательным местом отдыха, оставалось лишь догадываться. Королевы цветов в сорняках хиреют. Понятно, что не картошку окучивать явилась – не пристало особам голубых кровей тяпку в руки брать.          Пока на полусогнутых шла к калитке, чувствовала нетерпение Яна и неотрывный испепеляющий взгляд Душечкиной. Они никогда не ладили – это если выражаться мягко. Еще в раннем детстве бабуле пришлось объяснять отверженной местной ребятней Есе: «Сенюшка, ты пойми, дело не в том, что ты плохая, не такая или не красивая – ты хорошая, здоровая и очень симпатичная девочка – а в том, что некоторые люди любят почесать собственное самолюбие за чужой счет. А все эти тычки и попытки унизить – ничто иное, как стремление выделиться. Или выделаться перед остальными. Людмилу такое поведение не красит, но ты будь умнее, не слушай ты их глупостей и не держи на них зла. Придет время, и найдутся те, кто по достоинству оценит красоту твоей души». Тогда бабушкины слова утешали и дарили призрачную веру, помогая шатко-валко переносить постоянные издевки. Но время шло, а пророчество не торопилось сбываться.          И сейчас, оказавшись под прицелом высокомерного взгляда, Еся не могла не вернуться к ассоциации, что за давностью лет стерлась было, а теперь вспыхнула с ослепительной яркостью: на золотистых Милиных волосах ей виделась увесистая корона, а за спиной – волочащаяся по земле мантия, сотканная из шкурок слепых обожателей. Еся не могла не вспомнить, что Таня на той мантии стала дорогой брошью, быстро оказавшись в Милином ближнем круге. Чувствуя на себе тяжелый взор Душечкиной, только и оставалось, что повторять как попка-дурак: «Те времена давно прошли. Мы были детьми, были подростками, не понимали»…          Мила не стала утруждаться приветствием, так что Еся решила прикинуться, что не признала в фигуристой блондинке человека, которому все детство пыталась не попадаться на глаза. Проскользнула в распахнутую калитку, и буйный сад тут же укрыл ее в густой тени. Повеяло прохладой. Полегчало.         — Давай только потише, Ян, ладно? — оглядываясь по сторонам, взмолилась Еся. — И по-быстренькому.          Но нет, с этим ребенком сегодня что-то случилось: не хотел он воспринимать ее увещевания, и все тут.         — Пойдем ко мне в комнату! — на всех парах припустив по газону в сторону Дома, воскликнул он. — Там телескоп!         — Нет!         Сама испугалась, насколько истерично прозвучало. Все, чего она хотела – не мешать. А в идеале прийти и уйти так, чтобы Кир вообще не догадался об их присутствии. Однако последние минуты что Ян, что она сама свое присутствие лишь обозначали.          Непослушные ноги как в землю вросли.         — Ян, солнышко, давай мы комнату посмотрим в другой раз, — умоляюще зачастила Еся. — Например, в выходные. Обещаю тебе! Давай сейчас мы побудем тихими, как садовые мышки? Ты видел садовых мышек? Давай мы пойдем их искать? Они милые. Только нужно и самим быть как мышки, чтобы они нас не услышали и не сбежали.         Затормозив, мальчик обернулся и растерянно воззрился на нее, и Еся прокляла себя за сговорчивость и за то, что подарила ему надежду, которую теперь отбирает. Понимала, что никаких мышек здесь, скорее всего, они не найдут, потому что мышки не только милые, но еще и шустрые, и пугливые. В лучшем случае им удастся обнаружить кротовьи норы. Судя по тому, в каком состоянии находился участок, шансы велики.          Однако, к Есиному облегчению, перспектива поиграть в прятки с местными обитателями Яна устроила. Кивнув, он сменил траекторию – устремился вглубь сада, а ей только и оставалось, что поспешить следом, по пути не забывая вертеть головой в попытке подметить то, что невозможно разглядеть с улицы.          Заросли. Покрытые лишайниками и забывшие, что такое секатор, раскидистые плодовые деревья. Цветники, на существование которых сейчас намекали лишь низкие оградки – за годы простоя участка сорняк забил цветы. Утопленная в землю, потрескавшаяся плитка, исполнявшая роль дорожки. Остов старого деревянного парника на некотором отдалении и там же, у парника, маленький деревянный сарайчик. Старый хозблок, какие многие ставят, когда начинают строиться. Правда, этот отличался от привычных ей вариантов террасными рамами окон. Бесформенная полянка клубники, за десять лет одичавшей и уж наверняка измельчавшей. Кусты красной и черной смородины – приболевшие: листочки не успели проклюнуться, а уже сворачиваются в трубочки. Никакого намека на огород: на месте теть Галиных грядок бугристая лужайка. И ветви, ветви, ветви над головой, освежающая тень.         Есть в этом что-то… Что-то... Сказочное...         — Ян, не лазь туда, там могут быть клещи, — заметив, что парень намылился совсем уж в дебри, потребовала Еся. И поняла вдруг, что шесть соток давно должны были закончиться. Но почему-то не заканчивались.         — Пойдем, — отозвался Ян. Лишь его модная ядрено-красная панамка в лозах винограда мелькала. Головных уборов у парня была целая коллекция, и все яркие. — У нас тут настоящий лес.         Где?..         Все-таки последовала за ним. И правда, лес. Настоящий: березки, даже хилые елочки. По Есиным ощущениям, они отошли от калитки уже метров на тридцать, а в соседский забор все не утыкались. Объяснение этому имелось единственное: у хозяев два участка, а не один, просто о том, что Дому с Аистом принадлежит двенадцать соток, а не классические шесть, она не догадывалась. Потому что, если смотреть на Дом с третьей линии, с «Земляничной поляны», смотришь через заброшенные владения. На калитке там уже вечность висит ржавый замок, штакетник забора давно выцвел и облупился, а заросли настолько густые, что только конек с Аистом и видать. При этом участок, на котором стоит сам Дом, при тете Гале с дядей Сашей казался образцом для подражания: ухоженные газоны, пышные цветники, даже японский сад, подстриженные кусты, кованная садовая мебель, гравий на дорожках между грядок. Всё это можно было лицезреть, просто прогуливаясь мимо и в нужный момент повернув голову куда следует.            — Тут, наверное, даже грибы растут, — заключила Еся, окидывая взглядом рощу.          Голые лодыжки щекотала острая трава и сухоцвет, а нервы – понимание, что Ян забрался в эти заросли в одних шортах в сезон буйства клещей.          Мальчуган глянул заинтересованно. «Грибы? — читалось в его загоревшимся любопытством взгляде. — Какие грибы?»         — Подберезовики, сыроежки… Может, даже подосиновики и белые, — мягко улыбнулась Еся. — Где-нибудь в середине июня проверишь, а потом расскажешь, что нашел. А потом в августе следующая волна.         — Волна? — широко распахнулись карие глазища. — Какая волна?         — Грибная, — усмехнулась она. — Гигантское цунами из грибов, Ян! Ну все, пошли назад. Для таких мест ты неподобающе одет.         — А что это – неподобающе? — послушно развернувшись в обратном направлении, уточнил мальчик.         — Это значит, неподходящим образом, — хмыкнула Еся. Занимаясь репетиторством, она к бесконечным вопросам привыкла. — Подходящая одежда для леса – длинные штаны, куртка с капюшоном и высокая резиновая обувь, там ведь могут быть болота и змеи. А для пляжа – футболка, плавки, кепка и шлепки. А для дачи – в зависимости от погоды, но что-то такое, что не жаль испортить. Понимаешь?         Ян утвердительно кивнул и, внезапно ойкнув, будто вспомнив о чем-то важном, резво устремился вперед, к цивилизации. Еся же последовала чуть поодаль, пытаясь за оставшиеся до ухода минуты заприметить как можно больше. Старый покосившийся сарайчик окружали кусты сирени, а там, под кустами, оказывается, прятался древний растрескавшийся верстак. На котором, к ее удивлению, что-то громоздилось.           Подошла вплотную, пытаясь понять, как давно здесь лежат инструменты, кучки гвоздей и тоненькие деревянные дощечки. Блеск чистого металла указывал на то, что они на верстаке точно не зимовали. Взгляд упал на дощечки. Еся отметила, что рассыпаны они не то чтобы хаотично. Свободно наброшенные друг на друга, палочки образовывали нечто вроде решетки. Интересно…         Ян уже исчез из поля зрения, так что пришлось прекратить изучение любопытной конструкции и срочно нагонять. И Еся припустила вперед, в сторону Дома. Теперь наконец представилась возможность во всех подробностях рассмотреть его, Дома, «лицо». И от вида перехватывало дух. Ей еще не доводилось видеть Дом с Аистом целиком: с улицы она засматривалась на флюгер, конек крыши, спрятанные за густыми ветвями стены и виднеющийся с определенного ракурса уголок деревянного крыльца, а остальное дорисовывала в своем воображении. Теперь картинка сложилась в деталях. Оказывается, дядя Саша при строительстве вдохновлялся примером советских академических дач. От абсолютного большинства построек Дом отличали спрятанные от любопытных глаз застекленная терраса и огромный балкон, которые составляли единый ансамбль и придавали зданию оригинальности, воздушности и потому некоей хрупкости. Дом был живым, он дышал. В его создание вложили всю любовь, и Есе снова представилось, насколько уютно может оказаться внутри.         Аист на коньке крыши при каждом взгляде вызывал в груди теплое чувство ностальгии, потому, наверное, это место и стало для Еси особенным. Когда ей было девять, папа взял ее с собой в путешествие по Калининградской области. Там аисты гнездились буквально везде: на дорожных столбах, на башнях разрушенных замков, на развалинах кирх и, конечно, на крышах домов. Те счастливые солнечные семь дней отложились в памяти навечно. До сих пор, закрывая глаза, она видит Косу, Балтийское море и пляж Янтарного. Ветряки и уютные маленькие, будто кукольные, городки. До сих пор слышит баюкающий шум прибоя и ощущает безмятежность, столь естественную тогда и совершенно недоступную в привычной жизни.          Еще раз мазнув взглядом по Дому, Еся осмотрелась в поисках Яна. И заметила кованую садовую мебель, что припоминала еще по детским годам. Сердце екнуло: время шло, хозяева приходили, уходили, оставляли, ремонтировали, сдавали… Люди менялись, а что-то – нет. Сверху донизу, вдоль и поперек ощупала глазами чугунные столик и стулья, а до кучи все, что вокруг. На некотором отдалении обнаружилась старая газонокосилка, и только теперь Еся поняла, что «лесная полянка» перед Домом выглядит совершенно иначе, чем весь сад: ухоженно, чисто. А под раскидистыми кустами пионов и георгин, что раскинулись аккурат под огромными окнами террасы, не виднелось ни лишней травинки.          К стене Дома прислонили апельсиновый горный велосипед. Совсем новенький, без единой царапины. Нервно сглотнув, Еся заозиралась по сторонам. Пора бы и честь знать, тем более вроде как они с Яном договорились после похода в гости вернуться к ней и сыграть в «Морской бой».          Да где же он?         — Ян, — позвала Еся, стараясь не слишком сотрясать воздух.         — У него срочное заседание, — внезапно раздалось откуда-то сверху. — Это надолго.          Ч-черт…         Уже через секунду уши уловили звук щелчка, а нос – слабый запах табака. Задрав голову, она обнаружила того, чей покой так боялась нарушить. Того, кому тоже предпочла бы лишний раз не попадаться на глаза. Того, кому… хотела попасться. Упершись предплечьями в перила балкона, чуть прищурившись, Кир наблюдал за происходящим внизу, а сигарета тлела на весу – забытой.          Тебя минуту назад здесь не было!             — Салют, — мрачно поприветствовал ее он. — Добро пожаловать, мы вам очень рады, чувствуйте себя как дома, ни в чем себе не отказывайте и всё такое. В наш дремучий лес соваться не советую – волки съедят. В остальном…          Кир сделал пространный жест рукой, который при желании можно было бы трактовать, как приглашение располагаться. Однако весь вид его говорил совсем о другом.         Вижу, как рады         Как ни пытался он изобразить расслабленность и спокойствие, напряженная поза, каменные мышцы лица, сжатые губы, сведенные брови – всё сообщало Есе об одном: этот «очень занятой», словами Яна, человек уже заколебался и лучше не усугублять. Так заколебался, что приложить чуть больше усилий, чтобы более или менее убедительно отыграть радушие, оказался не в силах. Даже голос – и тот отдавал усталостью и раздражением. Невольно вспомнилось, что ровно в таком состоянии возвращался с работы отец. А ведь только два часа дня.          Или это фантазия ее разыгралась?..         — Тут покошено, — невпопад ляпнула Еся.          Ладно покошено – еще и прополото. Шок…         — Неплохо переключает, — пояснил Кир скупо. Он и не думал отводить глаза, однако прищур стал еще выразительнее, и Есе подумалось, что в голове его в этот самый момент, должно быть, вертится: «А вы, балбесы, развлекайтесь, развлекайтесь…». Нечто вроде.         — Сейчас Ян выйдет, и мы пойдем, — виновато пробормотала она.         Вместо ответа Есю окатили прохладным взглядом с макушки до пят и обратно. Помолчали. Затушили недокуренную сигарету, поправили наушник-затычку и скрылись в ведущей на балкон двери.          Блинский блин         Вот это гостеприимство! Высший класс!         Еся растерянно уселась на краешек кованого стула и, уставившись на орешник, принялась обкусывать несуществующий заусенец. Всю жизнь пыталась избавиться от этой отвратительной привычки и раз за разом терпела оглушительное фиаско. Это все стрессы. В периоды, когда они были особенно сильны, кожа вокруг ногтей превращалась в уродливое пятнистое красно-бордовое нечто. Прошлой весной и летом ее пальцы напоминали огрызки, выглядели так, словно она всей пятерней в мясорубку угодила. К зиме ранки зажили, и руки наконец приняли божеский вид. И вот опять!          Свободная кисть машинально потянулась к лицу – проверить, так ли лежат волосы.          Так.          Этот «дядя Кир» раз за разом умудрялся играючи выбивать зыбкую почву из-под ее ног. С первой же секунды первой же встречи он с ней этот фокус проделывал, причем не напрягая, кажется, ни единой извилины в своем мозгу.           Зараза.         Вот что ей в нем?!         — Чай, — раздалось вдруг прямо над ухом, а на столик приземлились две разномастные чашки. — С мятой.          Она даже не успела оставить в покое мифический заусенец – так и вскинула на него глаза с ногтем в зубах. И встретила все тот же пытливый взгляд. Будто прямо в душу. Точно бы он мысли ее опять пытался узреть, как тогда, у магазина. Как у нее дома. Будто высматривал там, на самом дне её глаз, в пасмурных сумерках разума, нечто такое, о чем она не подозревала сама. Искал потерянное.         Прекрати. Пожалуйста         — Если бы ты была Яном, я бы потребовал не тащить в рот шо попало. Но ты не Ян, — хмыкнул он, падая на стул напротив. Точнее, на подвернутую под бедро ступню правой ноги, а потом уже, выходит, на стул. — Так что и мозг я тебе выскоблить не в праве. Жаль.         Вот спасибо, так спасибо…         Опять. Снова слегка прищурился, будто пытался разглядеть истинную реакцию на свои слова или еще что. Еся сглотнула. Если так, если он действительно что-то ищет, то его неминуемо ждет разочарование. Ее не по летам прошаренный психолог объяснила ей однажды, что причины с ней происходящего кроются в эмоциональном сиротстве. Так, мол, с ранних лет старалась не раздражать маму и не расстраивать папу, что перестаралась. И в результате потеряла контакт с собой, перестала понимать, что на самом деле чувствует, чего хочет и в чем нуждается, что любит, а что – нет. Так что прямо сейчас ей непонятны собственные весьма необычные ощущения. А если непонятно ей самой, разве может быть понятно ему? Вот что это, например, сейчас такое? Будто бы облегчение – не послал ее на хрен там, на балконе. Или это ее гложет голод по общению? По людям? По… По банальной, привычной для многих заботе? Чаю ей сделал… А вдруг не облегчение это вовсе, а радость? Как это ощущается? Не помнит… Или… предвкушение? Волнение? И… страх? Психолог говорила, что испытывать одновременно гамму даже диаметрально противоположных чувств – нормально. Точно?          Взор остановился на ровных длинных пальцах, что удерживали чашку с надписью «Мотаю нервы. Сколько вам клубочков?» где-то на полпути ко рту. В список качеств нового знакомого добавилось очередное, помеченное тремя красными восклицательными знаками: «!!! Провокатор»         — В Чехове вчера купили, — заметив ее застывший взгляд, небрежно пояснил Кир. — Еще одну взял, пока Ян не видел, но это для особых особ.          Интонация выделила последние слова, очерченные бледные губы чуть растянулись в намеке на усмешку, и Еся поняла, что попалась на закинутую удочку. На голый, мать его, крючок.         — Там тоже что-то написано? —кое-как справившись со сбившимся дыханием, поинтересовалась она.         — Угу… — делая внушительный глоток, подтвердил он Есины догадки.          — И что же?          — Дохлебывай и уебывай, — не моргнув глазом, вполголоса сообщил Кир чаю. И поднял на нее невинный взгляд. — В смысле? Это надпись или?.. — Проявляется, когда кипяточек в ней остывает.         Перекрытый кислород подали скудной дозой. А еще психолог настоятельно просила ее перестать заниматься самостигматизацией.          Еся невольно метнула взгляд на собственную кружку. Нет, у нее красивая керамика ручной лепки – белая с золотистой россыпью звезд и фиолетовыми планетами. Без всяких надписей и прочих сюрпризов на стенках. В растерянности вскинула ресницы и обожглась о веселые искорки, сверкающие в охре.         Все испортил чересчур шумный вдох. Кир удивленно поднял брови, а Есю вновь сотрясло от собственного невнятного отклика. Возможно, в эти самые секунды он делал совершенно верный вывод о шаткости ее внутренней конструкции. Но черт, как же не хотелось расписываться перед ним в своей уязвимости.         — Даже не знаю, радоваться или огорчаться, — поправив косу, язвительно отозвалась она. — Кто же не хочет быть особенным?         Хмыкнул, откинулся на спинку стула, склонил голову к плечу, чуть сощурился… Еся замерла в ожидании хоть какой-то вербальной реакции. Кир не заставил ждать.          — Ну, пардон, — фыркнул он. — Не видать тебе той чашки, как своих ушей, Сеня.         Имеешь в виду, что... Что... Можно остаться?..         — Вот так, в открытую, говоришь мне: «Ты посредственность»?          Сама не поняла, что именно и зачем спросила. Вопрос звучал тупо и вообще противоречил кое-как нащупанной логике его вброса, но отчего-то жутко захотелось удостовериться. Не была пока, правда, уверена, в чем именно.         Уголок рта вновь едва-едва пополз вверх:         — Нет, не это.          Теперь точно дошло.         И полегчало. Однако ж выдержать прямой смеющийся взгляд Есе оказалось не под силу, и она беспокойно завертелась на стуле в надежде отвлечься на Яна. Но сорванца как назло будто ветром сдуло.          — Заседает, — меж тем раздалось ленивое. — Я же уже сказал тебе. Расслабься и наслаждайся ти-ши-ной.          Тишиной? «Дохлебывай и уебывай»? Интроверт ты, да?         — А если я от нее устала?.. — вдруг словно против воли вырвалось наружу. И Еся тут же отругала себя за чрезмерное откровение. Она не желала выглядеть слабой и выглядела таковой каждую минуту.          — Это как? — искренне удивился Кир. Даже чашку отставил на столик. Даже слегка вперед подался. Мысок его левого кеда теперь отстукивал ритм по газону, а мысок правой ступни так и остался в плену левого бедра. Эта излюбленная многими поза почему-то приковывала внимание, и Еся не могла понять причин. Чем она откликалась? Раздражением? Тревогой?         Ее не по годам прошаренный психолог призывала прислушиваться к себе и честно озвучивать собственные чувства. Потому что: «Есения, послушайте, зарывая свои эмоции, вы себе не помогаете, а от себя сбегаете. Захлопываясь, вы и других лишаете возможности вас понять. Нужно доставать наружу, я знаю, что это тяжело, страшно и больно. Но необходимо». Психолог оказалась права: «это» действительно было очень тяжело, очень страшно и невозможно больно. Помнит бессчетные горы мокрых комков из переведенных на тех сеансах салфеток. А после пришло облегчение и какое-никакое понимание себя.         — Ты не замечал, что когда чего-то в твоей жизни в избытке, начинает надоедать?  — уставившись на пышный орешник, пробормотала она. В редкие моменты предельной искренности ей даже близким сложно смотреть в глаза, но в этот раз она заставила себя вернуть взгляд.         — Ты сказала, что затворница, — тут же парировал Кир.         Ну да, сказала…         — Не из-за любви к тишине.         Вместо ответа Кир лишь медленно кивнул. Что он там себе подумал, Есе было неведомо, но этот кивок выглядел так, словно он не считал необходимым слышать продолжение и сказал: «Достаточно». Будто объяснил себе все вместо нее. Так он кивал у магазина, когда она ему… Она ведь сама дала ему тогда подсказку.          Она могла бы сказать больше. Могла бы ему сказать, что тишина утомляет, потому что в тишине ты молчишь. Ты все время молчишь, всю жизнь. Твое мнение и состояние фактически никого не волнует, ты никого не волнуешь. Ты никчемен, тебя нет.         Но ты есть. Ты – есть!         Ведь именно потому она и дала Яну увести себя с участка и сидит сейчас здесь, наблюдая, как искорки в охре разгораются и угасают, разгораются и угасают. Ерзая под бесстрастным взглядом из-под полуприкрытых ресниц. Улавливая волны прохладного, но все же интереса и реагируя колким опасливым неверием на каждую обращенную к себе реплику. Пытаясь разрешить себе проявиться в ответ на выказанную приязнь.           Она устала ощущать себя пустым местом. Которому полагается тишина.         Могла бы сказать. Но побоялась.         — Раму намётываю, — подал голос Кир. Свой чай он, кажется, допил и сидел теперь, растекшись на стуле и подставляя солнцу лицо. — Даже если ты забракуешь ее для этой картины, может быть, пристроишь куда-то еще. Сама решишь.         Так вот что это было… Это мне?..         — Кир…         — Что, Сень?         На его губы вновь легла усмешка, имеющая оттенок легкого ехидства. Он будто специально приучал себя называть ее именно этой формой имени и никак иначе. Даже интонации умудрялся вкладывать ироничные. Но звучали они раз от раза не обидно, а добродушно.         — Мне неудобно, — покачала Еся головой.         Кир в ответ карикатурно поджал губы.         — Неудобно спать на потолке. Дурацкая присказка, но да все они дурацкие.          Тут же вспомнился весь ассортимент известных ей примеров фольклора, что начинались со слова «неудобно». Нечаянно вспыхнула щеками. И тут за спиной раздалось заинтересованное:         — А что, разве можно спать на потолке? А как?           Ян явился. Обошел Есю и в ожидании комментариев переводил теперь взгляд с нее на Кира. Моська его выражала крайнюю степень заинтересованности. А Кир мгновенно посерьезнел.           — Говорят, что можно, — сообщил он, для убедительности еще и кивнув пару раз. — Но типа неудобно. Одеяло падает.         — Да? Правда?          Глаза Яна засветились детским восторгом. А Еся неожиданно для самой себя усмехнулась. Не понимала, что ей нравилось больше: разгорающийся азарт в наивном взгляде доверчивого ребенка или расслабленное состояние сидящего перед ней взрослого. Ей нравилось все. Прямо сейчас Кир был совершенно не таким, как тогда, у нее дома, когда поначалу настороженно инспектировал каждый квадратный сантиметр незнакомого пространства и без всякого энтузиазма оценивал новоиспеченного друга племянника, а затем попытался попытаться исполнить роль отца. Он был не таким напряженным, не таким уставшим, как десять минут назад на балконе, не таким, как у магазина, не таким, как за рулем своего авто в самом конце апреля, и Есе казалось, что прямо сейчас, в секунды, когда эти двое смотрят друг на друга – один заинтригованно, а другой хитро – на поверхность всплывает истина.           — Неправда, Ян, — подала она голос. — Кир тебя разводит.         Кир возмущенно выдохнул.         — Блин, Сень, всю малину обломала, ну!         На секунду испугалась, однако, столкнувшись с ним взглядами, поняла, что он не злился – просто забавлялся в своей особой манере, которая так или иначе, но проявлялась при каждой их встрече. Еся не привыкла, что чужие смотрят на нее с такой невозмутимостью, а временами даже с дружелюбием, не выказывая ни единого признака беспокойства. Если честно, она вообще не помнит, когда осуждение или неприязнь стали мерещиться ей в абсолютно каждом направленном на себя взоре, но зато четко отловила момент, когда совершенно точно его не увидела. Здесь. Сейчас.          Она же не хотела приближаться…         Ян никак не желал униматься.         — А что значит «разводит»? — склонив голову к плечу, задал он очередной вопрос.          — Обманывает, — зеркаля его жест, лениво пояснил Кир. — А ты не развешивай уши и не верь всему, что тебе говорят. Им же только того и надо.         Окончанию своей мысли Кир дал особых, выразительных интонаций, произнеся ее тягуче, бархатно, нараспев, словно играясь со звучанием. Он и не думал отводить глаз, а Еся чувствовала, что в затеянной игре в гляделки проиграет: рванувшие по коже мурашки уже подняли дыбом волоски. Все указывало на то, что фраза предназначена ей, хотя головой вроде как понимала, кто здесь «типа» адресат послания. Прямо шкурой чувствовала, как сдулся оценивший перспективу освоить потолок Ян, но испытывала себя, продолжая упрямо смотреть в глаза. Становилось немного страшно – даже не от осознания, насколько этот совет применим к ее собственной жизни, а от осознания, сколько сидящий напротив уже про нее понял. Когда успел? Или он это о собственных словесных па и пируэтах?               — Да, верить всему подряд не стоит, — взяв себя в руки, согласилась Еся. Хотела добавить, что обмануть может кто угодно, но передумала. — Разочаровываться неприятно, — И больно — видишь?         — Ну, в данном случае достаточно включить критическое мышление, — откликнулся Кир. — То есть логику. То есть подумать головой. Ты не умеешь зависать в воздухе, правда? А почему? А потому что Закон всемирного тяготения. Он гласит, что все тела во Вселенной притягиваются друг к другу, — взяв короткую паузу, Кир достал из кармана телефон, и Еся поняла, что непринужденность атмосферы окончательно ее покорила. — Бла-бла-бла… Чем больше вес тела, тем сильнее притяжение. Простыми словами, гигантская Земля магнитит все, и ты не станешь исключением. И тебя она притянет. Так что с потолка ты упадешь.          Закончив с пояснением, Кир отвлекся на экран смартфона, и она осознала, что выиграла. Впервые в жизни выиграла в противоборстве взглядов. Впервые в принципе.         — А есть еще один Закон притяжения, — наконец получив возможность повернуться к внимающему каждому слову Яну, отметила Еся. — И он гласит, что своими мыслями и эмоциями мы притягиваем события в нашу жизнь. Будешь думать о хорошем, и все будет хорошо. Будешь думать о плохом, и все посыплется. Понимаешь?         Ян неуверенно кивнул.         И еще один Закон тяготения… О противоположностях. И еще… О подобном. Господи…         Голова кругом от этих противоречий.         — Вот теперь я наконец все понял. Ты оккультистка, Сень, — хмыкнул Кир, убирая телефон в карман брюк.            — Мне нравится эта философия, — признала Еся. — Как будто ты можешь управлять всей жизнью — Ну… Да, это псевдонаучно. А кто сказал, что ученые знают совсем все?         В ответ глянули с сомнением – так, словно, чуть подумав, согласились с ее мыслью, но признаваться в этом не торопились.          — А что такое псевдонаучно?          «А?»… «А?»… «А?»… Этот ребенок готов впитывать в себя все подряд, не фильтруя. Ходячий знак вопроса.         — Так, пардон, мне пора, — поспешно поднимаясь со стула, пробормотал Кир. — Очередной созвон. Сама это произнесла – сама теперь и отдувайся.           Ну и пожалуйста         Еся не успела отследить собственную реакцию на его уход, потому что в этот момент со стороны соседнего участка раздалось требовательно-капризное: «Кир!», и она крупно вздрогнула. Кажется, спугнутое окриком ощущение походило на сожаление. Он ничегошеньки о ней не знал, не имел представления о ее репутации, характере, прошлом, и общался на равных, не боясь «испачкаться». И его подколы ее не обижали, она не чувствовала в них ни агрессии, ни злой насмешки, лишь щепотку безобидной иронии. Даже «Сень» в исполнении Кира звучало мягко, определенно с легким поддразниванием и будто с улыбкой, но никак не с издевкой.          Как здорово было бы остаться здесь еще ненадолго…         Она ведь не собиралась приближаться…          Так вот, послышался крик Немилой Милы, Кир раздраженно цокнул и недовольно закатил глаза к безоблачному небу. Очень бы хотелось трактовать этот жест, как «Ну че тебе?» Ох, как бы потешила Есино себянелюбие такая реакция, как бы понравилось ей потом смаковать момент, перекатывать это цокание на собственном языке и обманываться таким сладким на вкус, чертовски приятным допущением, что в ее обществе он находиться готов, а в Милином – внезапно для Милы – нет. Однако банальнейшая логика стремительно опустила на грешную землю, подсказав, что Киру просто-напросто нужно вернуться к работе. Созвон, сам сказал.          — Кир, на минутку!         Ох уж эта Мила. Звала таким тоном, будто ожидала, что он ей в ноги, кинется, виляя хвостом, а он почему-то не кидался. Это, черт возьми, нехило поднимало Есину самооценку. И наверняка больно било по Милиной.         Будет знать.         — Тогда и мы пойдем, — с неохотой поднимаясь вслед за Киром, негромко произнесла Еся. — Я потоплю все твои корабли, Ян, готовься.         Потрепала мальчишку по голове.          — Звучит угрожающе, — ухмыльнулся Кир. — Давайте. Спасибо, — За что? — Ян, что бы там Сеня ни собралась топить, не позволяй. Сопротивляйся.         — Мы будем играть в «Морской бой»! — с энтузиазмом пояснил мальчик. — На листочках! Ты знаешь такую игру?         — Знаю, — подтвердил Кир. — В школе с соседом по парте рубился. Хаотично не бей, продумай стратегию. Стратегию, Ян. И ты у нее выиграешь.          Красивый рот вновь поплыл в тонкой усмешке. И почему Есе вечно чудилось двойное дно в его фразах?          — А что такое «хаотично»?         — Ну Кир! — разнесся над участком очередной капризный возглас. Кажется, Мила была весьма недовольна столь открытым пренебрежением. Кажется, Киром не покомандуешь.          — Бездумно. Наобум. Вслепую. А стратегия значит анализ. Анализ нужен во всем, — Программист фигов — Включи голову, попробуй понять своего противника. Тогда шансы добиться нужного результата повышаются, — вскинув левую руку, он бросил быстрый взгляд на часы. — А расслабишься – поплатишься. Счастливо.          А расслабишься – поплатишься.          Всё верно.    

***

        — Зарядка твоя, спасибо, что выручил, — мило улыбнувшись, Мила протянула аккуратно свернутый шнур. Оперлась локтями о перекладину зубчатого забора, выжидающе склонила голову к плечу, окинула его взором с поволокой и плавным движением заправила за ухо выбившуюся прядь. Она явно настроилась немного поболтать.         — Угу, — ответил Кир, забирая своё. Хотел добавить: «Обращайся», но передумал.          Мысли витали где-то не здесь, а вокруг забавных реакций Есении на его мелкие провокации. Вогнать ее в состояние смятения оказалось проще пареной репы. А еще крутились вокруг новой порции вводных, которые аккуратно, по крупицам, собирались и складировались в отдельной папке в мозгу. У этого досье и название появилось, что уж: «Сеня – Чума». Еще при первой встрече на дороге его «завел» и теперь при любом удобном случае наполнял, попутно выстраивая в «документе» внутреннюю логику.          Настроение на удивление выровнялось, хотя, делая перерыв на чай, он был убежден, что этот день спасти уже невозможно. Ан нет, все реально. Спиной чувствовал присутствие Яна и Еси на некотором отдалении. О том, что там что-то происходит, сообщали уши, которые улавливали невнятные, еле слышные звуки – шепот и шорохи. И глаза. Нет, не на затылке: Мила то и дело переводила взгляд за его плечо и хищно щурилась.         Блондинка. Синеглазка. Тридцать? Больше? Солярий? В оранжевый отдает. Рост метр с кепкой, объемы плюс минус «модельные». Трешка (присмотрелся). Нос-кнопка, маленький безвольный подбородок. То и дело складывает губы в куриную жопку, и не сказать, что ей идет. По собственному участку разгуливает в непотребном виде, выставляя свою трешку на обозрение всех желающих (имеет право, но тут, вообще-то, дети, але!). Не чета Сене, глядя на которую, подозреваешь, что не сегодня, так завтра она таки окончательно отойдет от дел мирских, закутается в подрясник и подастся послушницей в женский монастырь. Пахнет странно, химозной сладостью, аж в нос бьет. В наличии достаточного количества серого вещества в черепушке еще предстоит удостовериться, однако предварительные выводы не утешали.          Не сегодня. Сегодня работы вал. По-хорошему и сисадмина уже пора разнести, да что-то все никак не решится Кир на эту публичную порку, ибо сисадмин у них не из простых смертных, а из тех, за кем присматривают сверху. Ровно через восемь минут – собеседование, а он, вообще-то, еще планировал задать ряд уточняющих вопросов по соискателю. Вновь кинув короткий взгляд на часы, Кир начал было потихоньку пятиться в сторону дома, но не срослось.         — Это… Как её... Забыла… Рязанцева, что ли? — сузив глаза до узких щелочек, в полголоса поинтересовалась Мила.          — Без понятия, — искренне признался Кир. Чуть не повернул голову, но в последнее мгновение удержался: ни к чему привлекать Есино внимание.         — В смысле? — Мила часто-часто захлопала ресничками, удивленно вскинула крашенные брови и продолжила сверлить гостью напряженным клейким взглядом. А Кир мысленно отреагировал неожиданно раздраженным: «В коромысле». Сам не понимал почему, но захотелось вдруг слегка от нее отодвинуться. Или не слегка. Не нравился ему этот ее прицел. — Подпускаешь к себе кого ни попадя? Ничегошеньки о человеке не зная?          А, вот. Вот теперь начал понимать.         — Это Есения, — холодно уведомил Кир соседку. Ни воркование ее, ни томные взгляды, ни многообещающие улыбки уже не могли избавить его от досадливого ощущения грядущего разочарования. Вопрос теперь оставался только один: в ком именно. Не любил Кир разочарований – за ними как правило следовало погружение в фрустрацию. А ошибаться в людях Кир не любил еще больше.         Мила широко улыбнулась. Или осклабилась. Не уверен, что верно считал оттенок.         — Как?          Как Сергей Александрович. Слыхала о таком?         — Еся. Есения, — процедил он. — Сеня.         Выстаивая у забора, Кир спрашивал себя, какого вообще лешего они обсуждают человека, стоя прямо у него за спиной? Но открыть рот, чтобы предложить собеседнице свернуть базар, не успел, потому что откровенное недоумение на лице Милы озарилось вдруг осознанием, и она выдала – куда громче, чем следовало.         — Сенька, точно! Ну да, точно она! Изменилась как, смотри-ка! Я даже не сразу узнала.          Да ты захлопнешься уже, а?          Все-таки чуть развернул торс в слабой надежде увидеть, что Ян успел увести с участка объект обсуждения, и тут же налетел на встревоженный взгляд той, о ком шла речь. Шанс, что с такого расстояния Еся не слышала, о ком именно они тут трындят, равнялся чистому нулю. Что подтверждало выражение ее лица, на котором проступало вовсе не любопытство, а в лучшем случае беспокойство. Напряженная поза сообщала о том, что она явно чувствовала себя сейчас не в своей тарелке, и Кира охватил испанский стыд. Нужно было забирать зарядку и не мешкая драпать.         Отвернувшись от собеседницы фактически на сто восемьдесят, выразительно провел ребром ладони поперек горла и высунул на бок кончик языка. В ответ Сеня усмехнулась, едва заметно кивнула и аккуратно подтолкнула Яна в сторону калитки. Ну, ок, будь по ее, но окажись на Сенином месте он, непременно бы о себе заявил. Громко, уверенно и отбивая всякое желание вновь обсуждать свою скромную персону.         Ни малейшего намерения продолжать высокоинтеллектуальный диалог с соседкой Кир в себе не нащупал. Ничего еще толком и не произошло, однако замаскированная враждебность, которую он улавливал вовсе не шестым чувством, а теми, что положены фактически каждому от рождения, требовала от него единственной реакции: выказать в ответ неприязнь. Мила старалась придать голосу елейности, а временами и небрежности, однако патоку эту нивелировали будто невзначай оброненные хлесткие фразы, чрезмерное внимание к этим двоим, кривящийся в случайных ухмылках рот и пристальный колкий взгляд, которым она их сейчас провожала. И теперь хотелось спросить: «Чё она тебе сделала, а? Колись». Но пока повода нападать как бы и нет.         — Бывает, — вздернул Кир подбородок. — Давай закруглимся. Обсуждать люд…         — Блин, писец как изменилась, — проигнорировав призыв, ошарашено протянула Мила. — Почти нормальным человеком выглядит.         Так. Стопэ-э-э...          Стопэ         — Да ты че?.. — округлила глаза она. Явно правильно считала эмоции, контроль над которыми он начал стремительно терять. — Знаешь, она раньше была какой?          Первый вопрос прозвучал в таком изумлении, а о последний – с таким пылом, будто это главное, что он вообще должен был выяснить у окружающих, стоило его ноге ступить на эту землю обетованную (Вопрос: «Что вы можете сказать о Есении aka Сеньке Рязанцевой?». Интервью с респондентами, выборка рандомная, тридцать садоводов в возрасте от двадцати до восьмидесяти). В глазах Милы мелькнул огонек, обещавший что угодно, но только не добрые вести. Казалось, дай ей волю, поинтересуйся, «какой», и из этой девушки хлынет. Причем не журчащим хрустальным ручейком хвалебных речей, а вонючей прорвавшейся канализацией.         — Какой? — склонив голову, эхом отозвался Кир. Что им сейчас двигало, он и сам уже не понимал. Собственные догадки на чей-то счет подтвердить захотелось? Увериться, что все, что Мила произносит и еще произнесет, не стоит и минуты его внимания и впредь будет использовано против нее? Или понять, что жестоко ошибся? Что значит: «Почти нормальным человеком»? Лишь «выглядит»? Может, он искал подтверждений, что кто здесь явно не в себе, так это соседка, а он сдал Яна в надежные руки?          По Миле не скажешь, что она спит и видит, как бы подпитать его надежды. Скорее уж она намеревалась разрушить шаткий карточный домик свежих иллюзий.         Тимур вот таких балаболок на два счета раскалывал.         — Страшной, что моя жизнь, — обнажая ряд идеально ровных зубов, с охотой откликнулась Мила. — Здесь никто не хотел с ней водиться.          Иди ты в жопу, Мила. Себя видала?         Облегчение. Неимоверное. Центнер с плеч. Кому страшная, а кому очень даже симпатичная Чума.         — Огонь аргумент, — гробовым голосом констатировал Кир.         Хотел добавить что-нибудь вроде: «Как раз в моем вкусе», – однако престранная мысль о попадании во вкусы, которые внезапно обнаружились, вызвала беспокойство, ему не понравилась и потому была по-быстренькому отринута.         Как бы то ни было, Кир оставил попытки изображать хладнокровие: скривился так, словно полстакана лимонного сока одним махом опрокинул. А так оно и ощущалось. Знал, что прозвучал ядовито, однако удерживать себя более не желал. Когда-то он тоже был щуплым гадким утенком (на котором отыгрывались все, кому не лень), да и сейчас не белый лебедь (в кризисных ситуациях, скорее, задиристый селезень), но уж не обессудьте – что выросло, то выросло. Прекрасно помнит, сколько лет понадобилось Тимуру, чтобы намертво вдолбить в его голову мысль, что право на место под солнцем имеет каждый. Каждый. Все. И он тоже.           Видимо, выражение физиономии вышло довольно живописным, потому что Мила поспешила дополнить скудные и неубедительные данные.         — Да она ж с припездью! Шизофреничка! — воскликнула соседка с жаром.         Так! Харэ!         — Пойду бригаду вызову. Пояснительную, — мрачно воззрился на Милу Кир.          А на тебя, по ходу, бригаду санитаров         «Охуевшая пизда, — словно в подтверждение прозвучало в голове возмущенное фырканье Тима. — Пора ставить ее на место, братиш, эта коза слишком много себе позволяет».         Да         По спине бежал неприятный холодок. Началось в колхозе утро, блядь. В очередной раз посетило ощущение, что сегодня разочарование неминуемо, только в этот раз к двум стартовым версиям в том, в ком именно, добавилась убедительная третья – в себе.       Неужели чего-то не разглядел? Еся действительно до сих пор казалась ему несколько необычной, но объяснения он нашел. В ходе дебатов с самим собой Кир пришел к заключению (а сегодня в них только укрепился), что это потому, что ей в силу неких жизненных потрясений «людей любить сложно» и тишины в ее жизни давно слишком много. Тишина ведь способна и с ума свести, если совсем некому ее нарушить. В пользу своей теории под рабочим названием «Сеня – Чума» он успел собрать достаточно утолившей его любопытство информации. А теперь что?           Как-то вечерком спросил у Яна, перестала ли ему казаться «странной» эта «тетя». Ответ последовал лаконичный, исчерпывающий, самого его удовлетворивший и окончательно успокоивший: «Сеня классная».         — Не веришь? — завелась Мила. — У нее дед шизик был! Натуральный. Бабуля мне сказала, что такое, вообще-то, по наследству передается. Ну, я и… — она вдруг заткнулась и отвернулась, а он понял.         — Договаривай, — пасмурно потребовал Кир.         Мила непонимающе захлопала ресницами.         — Что?               Смотри, Тим, какой ангелок          «Ага. Мочи».         — А ты и рада была дальше понести, — хмуро озвучил он неприятную догадку. — Растрепать всем вокруг, что, значит, там вся семейка чокнутая. Да?         Кир не сводил с нее глаз в поисках малейших признаков сомнений в ответе или вранья. Сама того не ведая, она разбудила в нем злость, которая клокотала теперь в груди пробудившимся вулканом и требовала извергнуться. Знает он таких. Вот откуда тревожная память о взгляде-прицеле. Сам под такой попадал.         Началка. Извечное унижение. В охотку подхваченные гнилые слухи, от балды навешанные ярлыки. Сколько учебников, тетрадей, курток, шапок и нервов потрепано. Резко бьющий в нос запах воды в ржавом школьном унитазе, рвотные позывы. Классуха делает вид, что слепая. Когда доходит уж совсем до лютой дичи, разбираться с обидчиками является Тимур. И опять приходит. И снова. А потом втолковывает ему, что всю жизнь защищать не сможет. Что если ты хочешь, чтобы от тебя отвалили, чтобы тебя зауважали, бить придется самому. На до боли скрученных пальцах втолковывает, пробуждая в нем злость, требуя сопротивления и воспитывая «правильные» реакции.         Кошмарный период, ненавидит о нем вспоминать.       — Ну… Нет… — заморгала Мила. Паузу взяла, поджала губы. — Врешь… — Да даже если так, что такого?! И тебе говорю. А то Ян твой с ней. Она дикая! Не боишься психам доверять?         Ну ты и сучка         «Крашеная! — разъяренно рычит Тимур. — Да психам безопаснее доверять, чем таким, как ты! Отвечаю!».         Средняя. Несколько лет яростной борьбы – не на жизнь, а на смерть. Ошибка на ошибке, стрелка на стрелке, как с катушек слетел. «Да он окончательно сбрендил!» За летние каникулы тихоня-Аверьянов усилиями Тимура и его дружков мутировал в «Рьяного». Мама ходит в школу, как на вторую работу. Подзатыльники отца, слезы матери и неделями взаперти «на подумать». «Терпи, братиш, ты же не сопля. Потом спасибо мне скажешь». Прописан в кабинете директора. У них все вокруг хорошие, а он плохой, да плевать уже, репутация «беспроблемного мальчика-паиньки – надежды школы» безвозвратно похерена в бушующих волнах все-таки пробужденного Тимом океана самоуважения. «Защищай, что дорого. В норе своей успеешь отсидеться. Успеваемость потом поправишь». Словарь русского матерного и правила сложения сложносочиненных и сложноподчиненных трехэтажных конструкций выучены назубок. Пожалуй, предмет «Улица» – единственный, что он во время личной Смуты действительно усвоил, подзабив на остальные. Друга обрел. Безбашенная новенькая Анька, кучка угнетенных ботанов из параллели и не по годам мудрый Тимур в группе моральной поддержки. Еще немного, и победа стала бы Пирровой.         В шаге от исключения. В сантиметрах от искреннего восхищения со стороны брата, на которого лишь мечтал походить. «Спасибо» и правда потом сказал.         Быстро обернувшись, Кир еще раз убедился в отсутствии лишних ушей и достал из кармана телефон. До созвона оставалось три минуты, а он стоял тут, в малоприятном обществе, и позволял тянуть из себя жилы. Пальцы быстро отстучали запрос по экрану. Свежая заноза в Милином обличье напомнила о старой, нагноившейся. И обе необходимо было вытащить немедленно.         — Пять процентов, — глухо уведомил он оппонентку. Голос звучал утробно, предостерегающе. Как нужно.         — Что «пять процентов»? — недоуменно свела брови та. Синие глаза ощупывали перекошенное лицо. В том, что не выглядит сейчас, как зайчик-паинька, Кир не сомневался: челюсти заклинило.           Развернул экран к соседке. С лица ее схлынула фальшивая улыбка, и теперь она испуганно смотрела на него, явно не понимая, чего же ждать дальше от своего нового знакомого. Что она, как Кир искренне надеялся, все-таки должна была к этому моменту понять, так это то, что он не собирается перемывать чужие косточки, а уж тем более верить ее воспаленным бредням.          — Пять процентов вероятность передачи заболевания от родственников второй степени.         Не ноль, и все же. Ничто. Почти.       Почти...         — Не поняла...         Не прикидывайся дурой. Всё ты поняла          — Если шизой болен дед или бабушка, вероятность, что эту же болезнь подхватит внук или внучка, равняется пяти процентам. Пяти, блядь, — Не завянут твои ушки — Даже не десяти. Если отец или мать, брат или сестра, сорока шести. Чуешь разницу? — угрожающе прищурился Кир. Чуть ли не нависал теперь над ней через забор. Если бы перед ним не девушка стояла, он бы, может, позволил себе больше.         Старшие классы. «Не связывайся с ним, себе дороже». Бывшие обидчики обходят по широкой дуге. Независимость. Гордо вздернутый подбородок. Свобода дышать. Успеваемость и впрямь поправил. Только теперь на захлопнутой двери в его конуру все желающие влезть без приглашения обнаруживали предупреждающие знаки: «Скользкая дорога», «Падение камней», «Опасный поворот», «Плохая видимость» – и не влезали. Во всем Тим оказался прав.       — А, ну… — часто-часто хлопая ресницами, Мила отступила на шаг.          — Баранки гну, Мила, — с укором припечатал Кир. — Не ожидал от тебя.         Тут соврал. Чего можно ожидать от Милы, он понял буквально только-только. Но честно говоря, в этот самый момент где-то в глубине души чувствовал злорадное торжество. Если уж разочарование сегодня и должно было стать неминуемым, то хотя бы не в себе. И не в человеке, которому успел отдать немало мыслей и на которого поставил.            — Я ж не знала… — виновато потупилась соседка.          Вот так вы все потом и говорите. Только это не оправдание ни хрена          — Пока. Работать надо.         Пизда сисадмину.         И сну пизда.