Преодоление трудностей

Закрыв глаза, Тачихара невольно перебирает в голове произошедшее за последние дни, и мысли неизбежно — так или иначе — кружатся вокруг Дзёно. Его улыбка, прикосновения. Его близость и забота. Снова и снова, даже если он пытается подумать о чём-то другом или вовсе не думать, стараясь просто уснуть. Мысли ветвятся подобно дереву, к стволу которого он был прижат ещё несколько часов назад, и это оказывается очень ярким воспоминанием, затмившим собой то, что ему предшествовало. Всего пара секунд, что могли бы длиться намного дольше. Воображение самовольно подкидывает сценарии, в которых в то мгновение им никто бы не помешал. И что бы произошло? Мичидзо чувствует покалывающее волнение, пытаясь выпутаться из потока образов, что кажутся слишком уж привлекательными. Разве он может об этом думать? Разве может хотеть так много, не имея ничего? С какой стати он мог бы себе это позволить? Но как отчаянно ему хотелось бы вновь обрести дом — в ком-то, кто смог бы восполнить собой утраченное. Не заменить, но стать чем-то новым. Отдалённо похожим и столь же тёплым. Чем-то надёжным. Необходимым. Мог ли Дзёно— Тачихара одёргивает себя, останавливая ход мыслей, что не может контролировать, от которых начинают гореть виски, и пытается прислушаться, чтобы вычислить, успел ли Сайгику уже уснуть. Ненароком скрипит кроватью, втайне надеясь, что его услышат и окликнут и не придётся ничего говорить самому, хоть в ту же секунду и ругает себя за трусость. Но всё же вздыхает с облегчением, когда слышит приглушённое: — Тебя всё же утешить? Усмехается как можно непринуждённее: — Ну попробуй. Потянувшись, Дзёно медленно встаёт и подходит к нему, усаживаясь на край кровати. С улыбкой наклоняется, касаясь плеча. — Ну, что такое? Пару секунд Тачихара смотрит на него в свете луны. На расстёгнутый воротник пижамы и растрепавшиеся волосы, спадающие на лицо. И не может не признаться себе — ему нравится видеть Дзёно таким спокойным, таким домашним. Нравится чувствовать искренность в его желании защитить и помочь со всем этим справиться. Утешить все эти мысли о невозможном. — Тебя обнять? Вздохнув, он шёпотом соглашается, стараясь не звучать чересчур довольным и невольно опасаясь, что по его пульсу слишком уж точно считали, о чём он тут лежал и думал. — Ну обними. Дзёно мягко хлопает его по плечу. — Подвинься. И устраивается рядом, ложась позади и забираясь под одеяло. Тачихара не успевает опомниться, как оказывается в кольце его рук, прижатым спиной к груди. Как в те две ночи, только теперь его держат ещё ближе, сходу задевая губами шею и щекоча дыханием. Вздрагивая, Мичидзо усмехается, нервно сглатывая, но остаётся на месте, не шевелясь, не пытаясь хоть немного сдвинуться, вновь напомнив о личном пространстве. Странно, но вторжение Дзёно в него уже даже не кажется чем-то неуместным. Напротив — даже желанным. Тачихара жмурится от собственных мыслей, которые ему неподвластны, и всё больше теряется в них, путаясь в ощущениях, словно их выкрутили на максимум. Словно всё это — тоже какой-то неизвестный побочный эффект. Ему слишком тепло, слишком хорошо рядом, и он не хочет задумываться, что это значит на самом деле. Что это значит для Дзёно, который ласково гладит его, прижимаясь крепче, дыша над ухом и утыкаясь носом в затылок. Мичидзо чувствует его горячее тело под одеялом, очертания мышц, обтянутых тканью пижамы. Его расслабленный пах, вплотную прижавшийся к нему сзади. Дышать становится труднее, и кажется, что он делает это слишком громко. А ещё — кажется, что член Дзёно от этого начинает чуть напрягаться, вызывая всё более противоречивые ощущения. Хочется что-то сказать, уже привычно перевести всё в шутку, лишь бы не показывать слабости, не стать уязвимым, лишь бы всё не испортить, вновь почувствовав себя дураком, который что-то себе придумал, хотя не должен был этого делать. Но Дзёно первым заговаривает, звуча спокойно и мягко: — Я не съем тебя, ты же помнишь? Тачихара усмехается, пытаясь успокоить своё сердце и скрыть неутихающее волнение — приятное, так откровенно кружащее голову, обдающее тело жаром. Чувствует, как мягко Дзёно задевает губами ухо, осторожно прикусывая, и этот жест окончательно смешивает всё в голове, вынуждая вздрогнуть и замереть в его руках. Громко дыша, Мичидзо шепчет, пытаясь хоть как-то удержать контроль над происходящим и одновременно боясь остановить его или оттолкнуть: — Тогда что это ты делаешь? Дзёно мурлычет ему на ухо: — Утешаю тебя. Ты ведь хотел этого? Тачихара теряется, начиная всё отчётливее чувствовать не только волнение, но и явно подступающее возбуждение, всё больше застилающее здравый смысл. Что они делают прямо сейчас? Спутанные мысли опаляют сознание, а от вспыхивающих в голове картин становится только жарче, словно кто-то подбрасывает дров в камин. Он перехватывает ладонь Дзёно, гладящую по груди, и сжимает пальцы, сам не зная, что хочет сказать этим, — остановить или поощрить. Слишком интимная атмосфера и накопившаяся усталость только способствуют падению — всё глубже в это чувство, которому он не хочет пока давать названия. — Тачихара… Сайгику шепчет над ухом, переплетая пальцы, осторожно прижимаясь всем телом, и его уже откровенно напряжённый член ещё плотнее упирается сзади. Тачихара замирает, невольно издав слишком громкий вздох, напоминающий краткий стон. Он должен прекратить это?.. Голова кружится — он не мог никогда подумать, что возможно столь приятное головокружение, схожее с наваждением. И что близость другого мужчины может вызвать нечто подобное, заставив сердце невольно сжаться от постыдного предвкушения, от невозможности происходящего. О чём он думает? Дзёно больше не двигается, только поглаживает его ладонь и трётся носом о шею, задевая губами, горячим дыханием, мягким шёпотом: — Всё хорошо. Я никогда тебе не причиню вреда. Я всегда буду рядом, если ты захочешь. Его голос добирается до самого сердца, согревая, вселяя надежду, что казалась такой несбыточной. Что Тачихара ещё может что-то обрести — после стольких потерь, стольких лет одиночества и непонимания, когда он сам отгораживался ото всех, не веря, что кто-то может его понять, может ему помочь. Закрыв собой от всего мира, от других голосов, что он слышал до сих пор в голове, — обступающие, загоняющие в угол. Которым он не мог противостоять с тех пор, как остался один, мог лишь ненадолго их заглушать, окунувшись с головой в любую работу, следуя призрачной цели, которой у него больше не было. Но теперь был Дзёно, и его голос, которому он так хочет верить. Его близость, его желание уберечь, что кажется таким искренним. Это то, что ему нужно прямо сейчас? После стольких ошибок, после молчания, после того, как они оба чуть не погибли. Может, самое время жить? Дзёно рядом, и его губы касаются шеи и мочки уха — так мягко, так осторожно. Мичидзо не чувствует от него угрозы — только крепнущее доверие, только повод держаться и не отпускать, словно, кроме них, никого больше в мире не существует, да и мира не существует за пределами этой комнаты, этой узкой постели, на которой его обнимают, держа у самого сердца, шепча на ухо искренности, на которые так хочется что-то ответить. Сжав его руку, Тачихара не боится, а теперь уже надеется, что в его пульсе и без слов можно считать ответ, потому что не знает, как облечь в форму всё, что испытывает в этот момент, но ему хочется этим поделиться. Он чувствует слишком много — слишком ярко, и это кажется таким хрупким. Всё ещё страшно испортить, разрушить этот момент, навсегда утратив его, как было потеряно всё, что согревало его когда-то в прошлом. Как он бережно хранит память о том, кого не вернуть и не заменить, и вновь и вновь возвращается к образу брата, что так и не рассеялся за все эти годы. Единственный, кого ему так не хватает, кого в некоторые моменты ему так отчаянно напоминает Дзёно — доброй улыбкой, участием, прикосновениями к плечу. Но Дзёно не он, никогда не будет им. И разве мог он стать чем-то большим? Так ничего и не ответив вслух, он ощущает, как мягко Сайгику целует в макушку, словно услышав все его мысли, и успокаивающе шепчет: — Всё хорошо, Тачихара, я так хочу, чтобы ты был счастлив, — он целует за ухом и трётся носом, вызывая мурашки. Мичидзо жмурится от удовольствия, которому нет сил противостоять, держа его руку, сплетая пальцы, громко дыша, позволяя сердцу говорить за него, зная, что Дзёно чувствует, считывает всё, что творится в душе, и это нет смысла больше прятать. Он чувствует себя в безопасности. И всё же — ему кажется, словно творящееся с ним сейчас слишком хорошо, чтобы быть реальностью, словно он уже провалился в яркий глубокий сон, в котором у него наконец будет то, о чём он боялся мечтать наяву. Но Дзёно негромко зовёт его, убеждая, что всё-таки это реально. Спрашивает медленно, приглушённо, мягко поглаживая по руке: — Тачихара, скажи… Если бы прямо сейчас ты мог уйти из отряда без всяких последствий… Кем бы ты хотел быть? Тачихара чуть хмурится, не зная, к чему ведёт этот вопрос и как собрать мысли, чтобы наконец-то сказать хоть что-то. Помолчав, всё же тихо замечает: — Не знаю, я… — он вздыхает, задумываясь ещё на несколько секунд, и говорит вполне искренне, и сам готовый в это поверить: — Я думаю, моё место здесь. А ты? — Садовником. У Тачихары вырывается нервный смешок, и напряжение вдруг спадает, и становится легче дышать. Он невольно оборачивается, и Дзёно не отстраняется, оставаясь чересчур близко, задевая носом его щёку. Мичидзо щурится, видя так близко его лицо, спокойную улыбку, чувствуя дыхание на коже. Всё ещё сжатый в его руках, он и сам не может отстраниться. Только с усмешкой протянуть, изображая разочарование: — Серьёзно? Я-то думал, ты скажешь, что хочешь быть там, где я. Дзёно мягко смеётся и целует его в висок, звуча вполне удовлетворённо: — Рад, что ты это понимаешь. И добавляет чуть тише: — Я так люблю тебя. Тачихара замирает, слыша эти слова. Это и впрямь реально? Сейчас они воспринимаются совсем иначе, не так, как те, сказанные возле дерева, брошенные между прочим, чтобы просто его успокоить. Тогда он не был уверен, какое значение им придавать, хоть это было сегодня, совсем недавно, и ничего с тех пор не изменилось, но теперь, лёжа в его объятиях, чувствуя жар его тела, его дыхание, его губы, касающиеся щеки, — теперь он не может больше обманывать себя и делать вид, что не понимает, что это значит на самом деле. Губы вздрагивают, как будто он мог бы озвучить ответ, к которому, казалось, не был ещё готов, но Дзёно спасает его от этого, продолжая со спокойной улыбкой: — Не говори ничего, я и так засмущал тебя. Хотя это умилительно, — он усмехается, снова мягко прикусывая за ухо. — Но давай просто ляжем спать. И Тачихара благодарен ему. Благодарен за искренность и за возможность осмыслить это, ничего не говоря вслух. За заботу и столь нужное ему тепло. За то, что рядом с ним он больше не чувствует себя скованно или напряжённо. За странную лёгкость, что появилась между ними за последние дни, когда Дзёно только и делал, что поддерживал и оберегал. Благодаря коей Мичидзо больше не ощущает себя неловко, находясь так близко. И всё ещё чувствуя, как ненавязчиво, но твёрдо прижимаются к нему сзади, как то и дело пульсирует напряжённый, скрытый под тканью член, передавая возбуждение, от которого так приятно и горячо. Именно в этот момент Дзёно вдруг спрашивает: — Ничего, что я упираюсь в тебя? У Тачихары вырывается нервный смех. — Ты только сейчас спросил? Дзёно крепче обнимает его, насмешливо шепча: — Ну, я бы заметил, если бы ты был против… — и целует в макушку. — Спокойной ночи. Мичидзо фыркает, но даже не может с этим поспорить. Странно, но ему нравится это ощущение, и сейчас это не пугает, хоть, кажется, он и узнал о себе нечто новое, что ранее прятал глубоко внутри, не решаясь в это поверить. В то, какие чувства вызывает в нём Дзёно на самом деле — так долго зревшие и прораставшие, не решавшиеся показать себя ранее, но теперь… Это не только сравнение с образом брата, так? Это действительно нечто большее? Тачихара не может больше отрицать, не может прятаться от самого себя. Он знает, что это. Он уже понял. Дзёно помог ему это понять. Сейчас он чувствует себя таким влюблённым. Значит, Сайгику прав? Если бы он не хотел, то ничего бы этого не было? Пусть пока он и не готов сказать об этом вслух, тем более настолько прямо, рискуя разрушить это пьянящее ощущение таинства. Когда ничего ещё не случилось, но вот-вот уже может произойти, когда тепло так приятно разливается по всему телу — от близости, чувства нужности и всего, что забыто в прошлом, что он вновь может обрести. Ощущение дома, которому он может принадлежать.