Накарот

***

Тьма навалилась на Драко, будто живая, словно она была создана не для того, чтобы скрывать, а чтобы давить, заполняя собой каждый уголок его сознания. Он открыл глаза, но это не принесло облегчения — перед ним была лишь абсолютная чернота, плотная и удушливая, как смола, заполнившая лёгкие. Воздух был насыщен гнилостным ароматом, резким, словно сама земля под ним гнила веками. Каждое движение казалось лишним, как попытка вырваться из собственного страха. Первый звук пришёл тихо, почти незаметно — шорох, едва различимый, но острый, как игла. Его сердце, и так бьющееся слишком быстро, на мгновение замерло, а затем начало стучать ещё сильнее, отдаваясь тяжёлой пульсацией в висках. Затем раздался второй звук. Скрежет, глубокий и скользкий, напоминал острие ножа, царапающее камень. Драко попытался пошевелиться, но не смог — пространство вокруг оказалось тесным, почти удушающим. Его грудь сдавливала невыносимая тяжесть, а руки упирались в холодные, гладкие стены. Это не просто теснота. Это гроб. Он понял это внезапно, как удар грома в тишине. Его разум попытался отринуть эту мысль, но всё тело, каждый нерв подтверждали реальность. Он был похоронен заживо. Руки нащупали влажную древесину, но вместо спасительного выхода наткнулись на нечто мягкое, скользкое. Драко дёрнулся, его пальцы замерли, но было уже поздно. Маленькое существо шевельнулось и исчезло в темноте, оставив после себя ощущение липкого, сырого следа. Крыса. Он вскрикнул, звук вырвался из его горла против его воли, короткий и хриплый, почти жалобный. Ещё одно движение — на его ноге, холодные лапки перебежали, словно насмешка. Паника захлестнула его, накрыв, как волна ледяной воды. Его дыхание стало рваным, каждое движение ощущалось, будто он сопротивляется невидимым путам. — Нет… Это невозможно… — выдохнул он, но даже собственный голос звучал странно, приглушённо, словно гроб поглощал не только звуки, но и его волю. Тьма оживала. Шорохи становились громче, крысы двигались быстрее, их лапки стучали по дереву, словно издевались. Он ударил кулаками в крышку гроба, первый удар был слабым, как робкая попытка сопротивления. Затем второй, сильнее. Глухой звук раздался в ответ, как насмешка. Его кулаки онемели от боли, но он продолжал. — Помогите! — выкрикнул он, отчаянно, срывая голос, который уже звучал как шёпот потерянного. Ответа не было. Лишь глухая тишина, ещё более плотная, ещё более насмешливая. Её тяжесть заполнила пространство, сковывая дыхание, заставляя его задыхаться. Он ощущал, как его тело погружается в эту тишину, как она забирает его разум, оставляя лишь страх, разрастающийся, как тёмный плющ. И снова лапы. На этот раз крыса пробежала по его груди, её коготки оставили болезненный, колючий след. От прикосновения её холодного тела его кожа покрылась мурашками, а разум взорвался паническим осознанием происходящего. Он закричал, но звук тут же утонул в давящей тишине, растворился, словно его никогда не было. — Кто-нибудь… — хрипло прошептал он, едва различая собственный голос среди шума собственного сердца. — Помогите… Теснота усилилась. Дерево гроба будто сжалось, превратившись в стальную клетку. Слёзы, горячие и липкие, начали стекать по его щекам, словно кровь из раны. Каждая капля была невыносимо тяжёлой, как сама мысль о неизбежности. Паника, которая вначале была контролируемой, теперь захлестнула его с головой, будто чёрная волна, накрывшая хрупкое судно в открытом море. В воздухе снова раздался шорох. Скрипучий, хищный звук, будто зубы скрежетали по кости, заставил его дёрнуться всем телом. Его сердце замерло, затем ударило с такой силой, что отозвалось болью в груди. Он попытался шевелиться, но пространство не давало ему возможности ни вздохнуть, ни вырваться. Гроб был абсолютной ловушкой, его стены неумолимо приближались, как неотвратимая гибель. Он ударил кулаками по крышке, но звук был глухим и жалким. Снова и снова он стучал, пока его руки не начали гореть от боли, но дерево не поддавалось. Оно было непроницаемым, как сама смерть. — Выпустите меня! — его голос сорвался, превращаясь в отчаянный крик, полный боли и ужаса. — Пожалуйста… кто-нибудь! Его собственное эхо издевательски вернуло ему его же слова, растянув их до болезненного шёпота. Шорохи усилились. Теперь они доносились отовсюду. Лапы — их было много. Маленькие коготки бегали по его ногам, оставляя за собой липкие следы, которые, казалось, разъедали его кожу. Затем одно из существ оказалось у его шеи. Тонкие зубы впились в его плоть, и он вздрогнул, словно его ударило молнией. Боль была обжигающей, но хуже боли было осознание того, что он абсолютно беспомощен. Крик вырвался из его груди, дикий, почти животный. Это был крик существа, загнанного в угол. Он метался, его руки и ноги били в тесные стены гроба, но ничего не менялось. Он ударялся, кричал, молил, но пространство было неподвижным, неподдающимся. Всё, что он слышал, были его собственные вопли и шуршание крыс, будто музыка, написанная специально для того, чтобы довести его до безумия. В его сознании начали появляться картины. Видения, настолько яркие и реальные, что он перестал понимать, где кошмар, а где реальность. Он видел себя мёртвым, обглоданным до костей, его лицо исчезло, оставив только пустую оболочку. Он видел крыс, которые ели его, копошились в его глазницах. Эти образы становились всё более чёткими, их запах, звук, ощущения — всё было реальным. — Нет… нет… — бормотал он, слёзы теперь текли потоком, смешиваясь с потом, превращая его лицо в грязную маску страха. Драко бился до изнеможения, его тело охватила дрожь, а сознание начало сдавать. Ему казалось, что гроб стал ещё меньше, крысы — больше, а их голоса теперь звучали, как насмешливый хор. Он не мог понять, что реальность, а что плод его разума, который уже треснул, как стекло под давлением. Крысы не унимались. Их коготки, острые, как иглы, раз за разом вонзались в его кожу, оставляя за собой дорожки жгучей боли. Каждый новый укус был как новая волна ужаса, но силы сопротивляться покидали Драко. Казалось, весь его мир сузился до бесконечного круга страдания: шорох, укус, хриплый вздох. Влажная липкость крови струилась по его коже, впитываясь в одежду, превращая её в тяжёлую, холодную оболочку. Он потерял счёт времени. Минуты или часы, проведённые в гробу, слились в одно бесконечное мгновение, густое, как смола, вязкое, как отчаяние. Его движения стали вялыми, бессильными, словно тело уже перестало принадлежать ему. Кричать больше не было смысла: крики умирали в плотной тьме, не оставляя даже эха. Каждый удар по крышке, каждый толчок об стенки становился слабее, пока не превратился в невыразимый жест обречённости. Тьма обволакивала его, но больше не была врагом. Она стала чем-то большим — неизбежностью, равнодушной и бесстрастной. Она проникала в его лёгкие вместе с каждым вдохом, окутывала его сознание, превращая мысли в вязкие, неподвижные сгустки. Паника, ещё недавно взрывавшаяся в его голове, теперь угасла, оставив после себя странное, болезненное умиротворение. Даже боль, колющая, жгущая, стала отдалённой, будто больше не принадлежала ему. Он лежал неподвижно, чувствуя, как холод гроба впивается в его тело, сливаясь с леденящей дрожью. Линия между ним и окружающей тьмой начала стираться, растворяясь в единой бесформенной массе. Слёзы ещё стекали по его щекам, но теперь казались чем-то посторонним, лишённым значения. Их соль лишь добавляла лёгкий привкус в бесконечное ничего, в котором он оказался. Мысли больше не метались, не цеплялись за жизнь. Они расплывались, теряя чёткость, утопая в вязком мраке. Всё, что оставалось, — это дыхание. Оно становилось рваным, но в своей механической регулярности находило какой-то странный, почти священный ритм. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Воздух проникал внутрь, холодный, как вода горного ручья, но этого было достаточно, чтобы напоминать: он всё ещё здесь. Каждый вдох был актом выживания. Каждый выдох — прощанием. Драко сосредоточился на этом ритме, словно это был единственный якорь в бездне. Его тело уже не откликалось, но внутри, где-то глубоко, тлела странная искра. Она не была надеждой. Скорее это был остаток осознания, что он всё ещё жив, что эта тьма, этот гроб, эти крысы ещё не стерли его существование полностью. Он почувствовал, как одна из крыс снова прошлась по его груди, её лапки оставили за собой тонкие, едва уловимые полосы боли. Но даже это ощущение не вызвало в нём прежнего ужаса. Всё, что осталось, — это уставшее, притуплённое принятие. Он больше не бился, не кричал, не умолял. Он просто существовал, растворяясь в равнодушной темноте. Драко замер, его тело, измотанное отчаянием, с трудом откликалось на зов сознания. Его ум, словно разрушенный штормом, начал заполняться тишиной, обволакивающей и странно утешающей. Паника отступила, оставив после себя пустоту — не угрожающую, а мягкую, почти обнадеживающую. Эта пустота наполнила его, как вода заполняет трещины, и вместо страха пришло странное чувство покоя. И тогда он увидел. Сначала это было слабое, едва заметное мерцание, серебристый свет, проникающий сквозь слои черноты. Свет разливался медленно, словно просачивался через трещину в непробиваемой стене, и вскоре перед ним открылось озеро. Гладкая, зеркальная поверхность воды лежала перед ним, бескрайняя, как небо, и от неё веяло невыразимой тишиной. Она была неподвижна, словно замерла во времени, и этот покой заставил его сердце замереть. Озеро казалось знакомым. В нём было что-то болезненно-ностальгическое, что-то, что он не мог вспомнить, но чувствовал каждой клеточкой своего существа. Его глаза защипало, как от слёз, когда он всматривался в мягкий свет, исходящий от воды. Это было не место, а чувство, обещание покоя, которого он так отчаянно жаждал. Тишина окутала его, как лёгкий утренний туман. Он почувствовал, как исчезают крысы, их когти, укусы, шорохи — всё это стало частью забытого сна. Страх, сковывавший его разум, развеялся. Лежа в этой бесконечной тишине, он осознал, что больше не боится. Это не был конец, но и не начало. Это было что-то промежуточное, нечто, что нельзя объяснить словами. Он лежал, наблюдая за этим озером в своём воображении, пока реальность вновь не начала медленно проявляться. Крышка гроба над ним, которую он чувствовал как нечто несокрушимое, теперь казалась менее прочной. Его дыхание выровнялось, но тело, ещё содрогающееся от пережитого ужаса, было слабым. Его руки дрожали, но он собрал в кулак последние силы и толкнул. Тяжёлый, болезненный скрип разорвал тишину, словно первый вздох после долгого погружения в воду. Тонкий луч света прорезал тьму, осветив его лицо. Он замер на мгновение, позволяя этому свету коснуться его, как напоминанию о мире за пределами этой бездны. Ещё одно усилие — крышка гроба со скрипом открылась, откидываясь назад, и холодный, затхлый воздух ударил ему в лицо, напоминая о жизни. Это было место, которое он знал, но оно казалось таким же чужим, как и всё, что он только что пережил. Его руки, изрезанные и окровавленные, схватились за края гроба. Он поднялся медленно, почти неуверенно, словно боялся, что окружающая реальность снова разрушится. Его ноги, дрожащие, как у старика, ступили на холодный камень пола. Каждое движение давалось с трудом, но он продолжал идти. Склеп встречал его своим молчанием, а свет, едва проникающий через узкое окно в потолке, был бледным, но настоящим. Он остановился, тяжело дыша, и только сейчас осознал, что победил — не гроб, не крыс, а ту тьму, которая поселилась в его разуме. Склеп встретил Драко гробовой тишиной, почти ощутимой, словно сам воздух здесь был пропитан молчанием ушедших веков. Надгробные плиты, выстроенные вдоль стен, казались безмолвными хранителями тайной истории рода Малфоев. Их вычурные буквы, покрытые налётом времени, хранили имена — гордые, резкие, словно высеченные самим величием. Но сейчас эти стены, эти камни, казались ему чуждыми. Будто они отвергли его, лишив права называться частью их вечной, застывшей славы. Он огляделся, почувствовав внутри странную смесь страха и холодного отчуждения. Это место должно было быть ему знакомо — ведь здесь покоился прах его предков, тех, чьи портреты с суровыми глазами украшали залы Малфой-Мэнора. Но сейчас склеп выглядел чужим, будто его построили для кого-то другого. Или, что ещё хуже, будто он сам стал здесь незваным гостем. Его взгляд упал на гроб, стоящий на массивном постаменте посреди склепа. Гроб, в котором он лежал. Всё это время он был уверен, что его тело находилось под толщей земли, окружённое мраком, крысами и отчаянием. Но теперь — ни следов земли, ни крыс. Его руки, которые он помнил окровавленными, были чистыми. Одежда, изорванная в его воспоминаниях, оказалась целой. Никаких ран, никаких укусов. Это не показалось странным. Он просто принял это, словно так и должно быть. Драко покачнулся, чувствуя, как ноги едва держат его. Сделав неуверенный шаг к массивной двери склепа, он замер. Каменная арка была покрыта сетью мелких трещин, из которых пробивался зелёный мох. Влага стекала с потолка тонкими струйками, словно склеп плакал своими слезами. Он протянул руку к двери, но она оказалась неподатливой, тяжёлой, как сама память об этом месте. Напрягая всё своё тело, он толкнул её с отчаянной силой. Камень скрипнул, отступая, и на него обрушился поток холодного, влажного воздуха. Туман обволок его фигуру, мягкий и липкий, словно облако, которое тянуло его обратно в склеп. Воздух был сырой, пропитанный запахом гниющей листвы и сырости. День казался тусклым, лишённым света, будто само время в этом месте замерло. Земля под ногами — влажная, покрытая тонким слоем мха, — казалась зыбкой, готовой поглотить всё, что рискнёт на неё ступить. Драко остановился у подножия склепа, вглядываясь в густую пелену тумана, застилавшую всё вокруг. Этот туман был не просто плотной белой массой — он казался живым, дышащим. Холод пробирался сквозь одежду, вползал под кожу, заставляя мышцы ныть. Сердце билось глухо, будто тоже впитало этот влажный, обволакивающий воздух. Он сделал ещё шаг, затем другой. Каждый шаг был шагом в неизвестность, но с каждым из них он чувствовал, как жизнь медленно возвращается в его тело. Ему всё ещё казалось, что это место не ждало его, что оно отталкивает его. Никто не встречал его здесь, никто не искал его. Он был один — в этом тумане, в этой забытой тишине, в этом мире, который, казалось, умер. Он шёл вперёд, стараясь держать голову высоко, но каждый шаг давался с трудом, словно земля под ногами цепляла его за лодыжки. Перед ним тянулась старая аллея, некогда вымощенная мрамором, который теперь был скрыт под слоем грязи и тёмного мха. Заросшие кустарники, ранее составлявшие изящные геометрические узоры сада, теперь стали дикими, обвивались друг за другом, создавая стену из переплетённых ветвей. Их сучья тянулись к нему, будто узловатые пальцы, покрытые острыми шипами, сверкавшими во влажном свете. Мраморные скульптуры вдоль аллеи, некогда символы утончённости и богатства, утратили свою форму. Лица их были стерты дождями и временем, из глазниц текли водяные струйки, которые походили на слёзы. Отломанные руки и головы валялись в высокой траве, их белизна выделялась на фоне гниющих листьев. Когда Драко проходил мимо, он заметил своё отражение в потрескавшейся поверхности одной из фигур. Бледное лицо, осунувшиеся черты, глаза, полные бессилия. Он резко отвернулся, словно сам вид своей внешности напугал его больше, чем окружающее запустение. Туман становился всё гуще, обволакивая пространство, искажая линии дорожек, скрывая очертания садов. Каждое растение, каждая фигура казались одинаковыми, сливаясь в серую массу. Аллея, ведущая к старому саду, была едва различима, и он свернул, следуя слабому инстинкту. Ветки цеплялись за его одежду, будто не желая отпускать, их шорох раздражал слух, усиливая чувство преследования. Где-то над головой раздался резкий крик ворона. Звук пронзил тишину, как нож, и сердце Драко забилось чаще. Он поднял глаза, но увидел только чёрные силуэты птиц, сидящих на голых ветвях. Их неподвижность казалась зловещей. Земля под ногами была сырой, мягкой. Грязь, налипая на ботинки, утяжеляла каждый шаг, делая его словно борьбой с невидимой силой. Время от времени он оборачивался, инстинктивно ожидая увидеть позади кого-то или что-то, но каждый раз туман скрывал всё. Этот пустой взгляд назад лишь усиливал чувство изоляции. Когда в серой дымке перед ним начал вырисовываться силуэт Малфой-Мэнора, его сердце на мгновение дрогнуло от облегчения. Но приглядевшись, он понял, что дом, который всегда символизировал мощь его семьи, выглядел иным. Он стоял мрачным исполином, его острые башни терялись в тумане, а стены, покрытые толстым слоем мха, напоминали кожу старого чудовища. Окна, некогда сверкавшие светом магии, теперь были тёмными, пустыми глазницами, от которых веяло холодом и отторжением. Подойдя ближе, он почувствовал острый запах сырости и разложения, исходящий от каменной дорожки. Влажный налёт делал каждый шаг опасным, плиты под ногами казались хрупкими, как лёд, готовый проломиться под его весом. Волшебные фонари, которые некогда озаряли аллею мягким золотым светом, теперь висели мёртвыми, их стекло было покрыто трещинами, через которые пробивалась паутина. Драко остановился перед массивной дубовой дверью. Её металл — дверной молоток в форме змеи, свернувшейся в кольцо, — выглядел холодным и безмолвным. Его пальцы коснулись его, и ледяной холод металла заставил его вздрогнуть. Внутри него всё сжалось, словно сам дом отказывался признать его своим хозяином. Туман вокруг сгущался, накрывая его, как саван. Дыхание стало частым, рваным, а руки дрожали, когда он поднимал молоток, чтобы постучать. Ему не было страшно стучать в эту дверь, но было страшно войти. Дом его детства, место, где он вырос, теперь казалось чем-то чужим, как старый сундук, полный вещей умерших людей. Драко прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Каждый шаг от склепа до этой двери был словно путь через лабиринт, из которого нет выхода. Он чувствовал, как внутри него поднимается холод, но в то же время какое-то странное, почти болезненное чувство: надежда, смешанная с отчаянием. Что он найдёт за этой дверью? Иллюзию прошлого или окончательное подтверждение того, что всё, что он знал, разрушено? Юноша осторожно толкнул массивные дубовые двери, и они подались с тяжёлым скрипом, словно сопротивляясь самому факту его возвращения. Просторный холл встретил его угнетающей тишиной, прерываемой лишь шорохом осыпающейся штукатурки и далёким стуком капель, падающих с потолка. Полы из чёрного мрамора, покрытые тонкой плёнкой пыли, отражали приглушённый свет, превращая пространство в зеркальный лабиринт, в котором не было ни души. Стены, некогда увешанные гордыми портретами Малфоев, теперь зияли пустыми рамами. Позолота облезла, оставляя за собой лишь тусклый блеск времени, а бархатная подложка выцвела до болезненно-серого оттенка. Лица предков исчезли, словно сами они отвернулись от дома, который когда-то служил их убежищем. Пустые рамы напоминали глазницы черепов — безмолвные и безразличные. Драко сделал шаг вперёд. Его ботинки, оставляющие чёткие отпечатки на пыльном полу, нарушали стерильность этой мёртвой сцены. Он посмотрел на лестницу с витым чугунным поручнем, которая вела на второй этаж. Когда-то она была символом величия дома, но теперь ступени, покрытые грязью и трещинами, казались ведущими в никуда. — Отец? Мама? — позвал он, его голос прозвучал громче, чем он ожидал. Эхо разнеслось по залу, возвращаясь к нему и угасая, как мёртвое воспоминание. Тишина, густая, словно пелена, окутала его. Он двинулся по длинному коридору, где некогда висели величественные люстры. Теперь они были покрыты паутиной, их кристаллы утратили блеск, а тяжёлые цепи ржавели, угрожающе скрипя при каждом его шаге. Драпировки на окнах, некогда глубокого винного цвета, выцвели до неопределённого серого, их бахрома свисала рваными лоскутами, как остатки разорванных знамен. Драко вошёл в столовую, его сердце глухо стучало в груди. Здесь всё выглядело ещё более заброшенным. Длинный стол, покрытый толстым слоем пыли, стоял посреди комнаты, словно забытый корабль в море. На поверхности виднелись обломки посуды и потускневшие пятна, которые когда-то были вином или кровью — он не знал, и не хотел знать. И тут он её увидел. В центре комнаты, в холодном полумраке, стояла Нарцисса Малфой. Её образ, когда-то воплощавший изящество и безупречность, теперь был призраком самого себя. Кожа её стала настолько бледной, что сквозь неё проглядывали тонкие голубоватые вены, напоминая фарфор, покрытый трещинами. Её волосы, некогда золотисто-блестящие, висели тусклыми прядями, спутанными и безжизненными. Ночная рубашка, словно чужая, висела на её теле, обнажая острые ключицы и тонкие, почти хрупкие плечи. — Мама? — прошептал Драко, его голос, будто зажатый в горле, с трудом прорезал плотную тишину комнаты. Нарцисса не ответила. Её глаза, когда-то горевшие яркостью ледяного синего огня, теперь были пустыми, бездонными. Они смотрели куда-то мимо него, сквозь стены, через пространство, которое, казалось, её больше не касалось. Она сделала шаг, медленный, словно замедленная кукольная механика, управляющая её движениями. Каждый жест был безжизненным, словно лишённым смысла. Драко подошёл ближе, его рука дрогнула в воздухе, но он так и не осмелился коснуться её. Что-то в её виде наполняло его необъяснимым ужасом. Она больше не была той, которую он знал, не была матерью, обнимающей его в детстве. Теперь она казалась неким далёким отражением, оставшимся в запылённом зеркале. — Мама, что с тобой? — его голос треснул, словно стекло, разбивающееся в руках. Но она не обратила на него внимания, не сделала даже малейшего движения. Она остановилась у стены, серой и растрескавшейся, и будто слилась с ней, став почти невидимой в этом доме, давно утратившем жизнь. Её неподвижность, холодная, как каменная глыба, внушала болезненное чувство пустоты. — Ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь! — крикнул он, но его голос, казалось, поглотила сама тьма комнаты. Нарцисса осталась неподвижной. Свет, пробивавшийся через пыльное окно, падал на её фигуру, подчёркивая истощение её тела, а длинные тени на полу словно жили своей жизнью, извиваясь в причудливых формах, напоминая образы кошмаров. И тут он услышал звук — шорох, едва различимый, но зловещий. Драко резко обернулся, и в дверном проёме, как чёрная вспышка, возникла Беллатриса Лестрейндж. Её фигура казалась неестественно вытянутой, словно сама тьма придала ей новых очертаний. Лицо, утопающее в завитках спутанных чёрных волос, выглядело неясным, будто его очертания пытались ускользнуть от реальности. Её глаза блестели ярко, слишком ярко, чтобы быть человеческими, но этот блеск не несли жизни — лишь холодный огонь безумия. — Ах, вот ты где, мой драгоценный племянничек, — протянула она, её голос звучал сладко, как мёд с примесью яда, каждая интонация была издёвкой, завёрнутой в ласковый тон. Драко инстинктивно отступил, ощущая, как его тело напрягается. Беллатриса шагнула ближе, её фигура, тонкая и изломанная, напоминала тень, которую трудно оторвать от пола. Её пальцы, длинные и костлявые, потянулись к его лицу, едва касаясь, но этого прикосновения было достаточно, чтобы холод прошёл сквозь его кожу, оставляя ощущение липкой, затягивающей паутины. — Ты выглядишь таким растерянным, бедный мой мальчик, — её голос звучал нежно, почти утешающе, но в интонации чувствовалась странная, неприятная напевность. — Столько времени вдали от нас… И вот ты снова дома. Разве это не прекрасно? Её улыбка, широкая и неестественная, обнажала зубы, острые, как у зверя. Драко, несмотря на желание отвести взгляд, не мог заставить себя отвернуться. Он словно оказался в центре гипнотического вихря, затягивающего его всё глубже. — Тётя Белла… — его голос был слабым, дрожащим, как тонкая струна, готовая лопнуть от малейшего движения. — Что с мамой? Почему она такая… странная? Она не отвечает мне. — О, твоя мать, — Беллатриса расхохоталась, её смех был звонким, но неестественно обрывистым, будто треск разбивающегося стекла. — Она просто устала, милый. Нарцисса всегда была такой чувствительной, такой ранимой. А эти тревоги… Ах, как они её измотали! Но всё хорошо, не переживай. Её слова звучали, как песня, но в них не было утешения, лишь скрытая насмешка. Драко знал это. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела, но не находил в себе сил прервать её. Её глаза, наполненные безумием, смотрели на него так пристально, что его собственные мысли казались чужими. — Вы уверены? — выдавил он наконец, хотя его голос был едва слышен. — Она… она не двигается. Стоит там, как… — Как прекрасная статуя, — перебила Беллатриса, её улыбка стала ещё шире, и в её глазах сверкнуло что-то опасное. — Она всегда была такой. Красивой, неподвижной. Не волнуйся о ней, дорогой. У нас есть более важные дела. Её голос стал тише, почти шёпотом, и от этого его слова показались ещё более пугающими. Она сделала шаг назад, её платье зашуршало по полу, как змеиная кожа, а затем она произнесла с нажимом: — Сам Лорд ждёт тебя. Эти слова заставили всё внутри Драко замереть. Лорд. Здесь. Его сердце заколотилось в груди, наполняя его странной смесью страха и чего-то похожего на облегчение. Если он здесь, всё станет понятным. Всё наконец обретёт смысл. — Он… здесь? — спросил он, едва найдя в себе голос. — Конечно, здесь! — Беллатриса резко хлопнула его по плечу, её жест был неожиданно грубым, и Драко пошатнулся. — В своём кабинете. Немедленно отправляйся туда. Он хочет видеть тебя. Её слова оставили тяжесть в воздухе, от которой Драко чувствовал себя словно привязанным к полу. Он бросил последний взгляд на свою мать, застывшую в углу комнаты, как изваяние из мрамора, бесконечно далёкую и чужую. Сердце сжалось, но он заставил себя отвернуться. Беллатриса отступила в сторону, её рука лениво указала на дверь. — Не заставляй его ждать, — добавила она, и её голос приобрёл змеиную интонацию. Драко направился к западному крылу. Его шаги звучали глухо в коридоре, где стены, казалось, дышали, сжимаясь вокруг него. Тишина была плотной, как дым, и с каждым его шагом становилась всё тяжелее. За спиной раздался хриплый смех Беллатрисы, короткий, обрывистый, словно удар лопнувшей струны. Он эхом отразился от стен, прежде чем исчезнуть, оставив за собой лишь ощущение пустоты. Юный Малфой двигался по коридору, словно заблудившийся среди теней давно минувших эпох. Тяжёлые гобелены, выцветшие от времени, свисали вдоль стен, их орнаменты напоминали застывшую рябь на тёмной воде. Из щелей оконных рам, как из потаённых недр дома, пробирался ветер, его скорбное завывание резало тишину, наполняя её отголосками чего-то древнего и несбывшегося. Шаги Драко звучали приглушённым эхом, в каждой ноте этого звука звучало ожидание. Мысли о матери прорастали в его сознании, как ядовитые корни. Её неподвижная фигура, взгляд, лишённый жизни, её молчание, пропитанное горечью, словно чуждая маска, наложенная на то лицо, которое он знал с детства. Он чувствовал: что-то необратимо изменилось. Невидимое, но неотступное зло проникло в их жизнь, свернулось в углу, как змея, ждущая момента, чтобы ужалить. Последней нитью надежды оставался Лорд. Его присутствие — холодное, но абсолютное — обещало ответы. Оно должно было их дать. Когда он остановился перед массивной дверью кабинета, сердце его заколотилось, как пойманная в клетку птица. Рука, поднятая для стука, дрожала. Один слабый удар, как пробный шаг в неизвестность. Потом второй, третий — настойчивее, громче, но всё без ответа. Тишина встретила его, холодная, равнодушная, как гранитная стена. С усилием сглотнув, Драко осторожно толкнул дверь. Скрип, подобный стону, прорезал воздух, и узкая щель открыла ему путь. Внутри его встретил холодный, как ледяное дыхание зимы, ветер. Окна распахнулись, впуская сырость и запах гниющих листьев. Шторы, словно раненые птицы, метались в воздухе, пытаясь вырваться из невидимых оков. Бумаги на столе крутились в хаотическом танце, как осенние листья в порыве бури. Комната выглядела заброшенной, но при этом наполненной странной жизнью, будто невидимый хозяин всё ещё наблюдал за каждым её уголком. Взгляд Драко упал на стол, за которым он представлял Лорда. Потёртая поверхность, словно покрытая шрамами от времени, казалась слишком простой для изысканного интерьера. Среди этого хаоса, как упрёк, стояла фарфоровая чашка. Её присутствие обожгло его взгляд. Дыхание замерло, будто в нём пробудилось нечто до конца неосознанное. Эхо воспоминания, предчувствие, миг дежа-вю — он не мог понять, что именно. Теплый аромат кофе, ускользающий из чашки, казался мостом между мирами. Лорд был здесь. Совсем недавно. Его присутствие всё ещё обитало в комнате, как тень, притаившаяся в углах. Рука Драко невольно потянулась к чашке, словно в надежде уловить оставшееся тепло. Но краем глаза он уловил движение. Едва заметный взмах ткани — тень скользнула за дверной проём. Сердце пропустило удар. Он обернулся, но коридор за дверью был пуст. Только ветер, ворвавшись следом, захлопнул штору, как в насмешке. — Милорд? — его голос прозвучал слишком тихо, утонув в густой тишине дома. Это не был дом, который он знал с детства. Пространство изменилось, как будто само оно откликнулось на магию, которую не мог постичь даже он. Драко вышел из кабинета, но коридоры тянулись в бесконечность, как лабиринт из сна. Тени вдоль стен, казалось, наблюдали за ним. Воздух гудел от напряжения, превращая каждый шаг в глухой удар, от которого дрожали стены. И вдруг, на краю видимости, среди света и тени, промелькнула фигура. Её очертания были размыты, но её движения внушали уверенность. Она двигалась, не замедляясь, как будто знала все тайны этого дома. Сердце Драко заколотилось так яростно, что удары гулко отдавались в висках, словно в такт невидимой угрозе. Это должен был быть Лорд. В этом не могло быть сомнений. Его шаги ускорились, превратившись в торопливые, почти отчаянные. Казалось, каждый метр, который он преодолевал, лишь увеличивал расстояние между ним и его целью, будто пространство подчинялось чуждым законам. — Милорд! Подождите! — его голос, хриплый и напряжённый, разлетелся в воздухе, но вместо ответа столкнулся с вязкой тишиной. Слова, сорвавшиеся с его губ, утонули в густом полумраке, пропитанном тяжёлым запахом времени. Коридоры, ранее такие знакомые, растянулись, превратившись в лабиринт бесконечных проёмов. За каждым поворотом его встречала пугающая пустота. И всё же впереди он видел нечто — тень, очертания мантии, еле заметный взмах ткани, играющий с дыханием ветра. Этот призрачный силуэт двигался уверенно, будто знал все тайны этого мрачного дома, но никогда не позволял приблизиться. Ветер усилился, его завывания становились всё более тревожными, напоминая невнятный шёпот — слова, столь древние, что их нельзя было понять, лишь ощутить. Тени на стенах зашевелились, их очертания, мерцающие в отблесках факелов, казались живыми, как существа, наблюдающие за ним из другого измерения. С каждым шагом они сгущались, подступая всё ближе, заставляя коридоры терять свои привычные очертания. Потолок, казалось, давил на него, стены сходились, как будто сам дом пытался его поглотить. — Милорд! — голос сорвался в крик, полный отчаяния, но в ответ вновь раздалось лишь эхо, зловеще изогнувшее его собственные слова. И вдруг он заметил её. В центре коридора, словно забытая судьбой, лежала старая тетрадь. Её обложка, потрёпанная, почерневшая от времени, отливала странным, почти огненным блеском, как затухающие угли на краю тьмы. Воздух вокруг неё был густым, неподвижным, словно оберегал её от всего остального. Драко замедлил шаг. Его взгляд, как загипнотизированный, не мог оторваться от этой вещи. Он наклонился, чтобы поднять её, и почувствовал, как от переплёта исходит ледяное дыхание. Пальцы коснулись поверхности, и её холод, обжигающий, как прикосновение к мраморной плите, прошёл через него, заставляя содрогнуться. Тетрадь казалась тяжёлой, будто в её страницах заключена сама сущность времени. — Милорд, Вы обронили это, — выдавил он, но голос его потонул в ещё более густой тишине. Не было ни шороха, ни движения — только ледяная пустота, заполняющая всё вокруг. Сжимая тетрадь, он продолжил идти вперёд, но шаги его стали медленнее, тяжесть предмета угнетала его, словно сама книга сопротивлялась тому, чтобы её несли. Воздух становился плотным, как дым, каждая попытка вдохнуть наполняла грудь вязкой, неподатливой тягой. Тьма вокруг будто оживала, клубилась, пытаясь обвить его своим зловещим присутствием. Внезапно дом содрогнулся. Воздух взорвался мощным порывом, и невидимая сила сбила его с ног. Каменный пол встретил его жестоко, дыхание вырвалось с болью. Тетрадь выпала из его рук, и он, ошеломлённый, поднял голову. Перед ним стояла фигура. — Поттер? — хрипло прошептал он, голос дрогнул, словно реальность треснула, обнажив что-то невозможное. Перед ним действительно был Гарри Поттер. Его силуэт, окружённый странным светом, казался одновременно знакомым и чужим. Очки, сверкавшие, как два острых осколка, отражали невидимый свет, а зелёные глаза смотрели прямо на Драко. В этом взгляде не было ярости, только холодное, неумолимое презрение, как если бы перед ним был не враг, а мелкая, ненужная преграда. Тишина стала удушающей. Драко почувствовал, как по его коже пробежал холодный пот. Поттер ничего не говорил. Его присутствие, такое реальное и одновременно абсурдное, казалось, искривляло саму ткань пространства. Драко хотел заговорить, но слова застряли в горле. Всё вокруг вдруг стало зыбким, как сон, который вот-вот обрушится в пустоту. Драко заметил тетрадь в руках Поттера. Наваждение мгновенно сменилось вспышкой гнева, как если бы сама его душа зажглась яростным пламенем. — Это не твоё! — выкрикнул он. Голос сорвался, взвился, отразившись эхом в бесконечности коридоров. Поттер не ответил. Его лицо оставалось неподвижным, взгляд — холодным, словно вырезанным из нефрита. Лишь короткое движение плеч, поворот головы, и он, держа тетрадь, стремительно развернулся. Ткань его мантии взметнулась, зашуршав, как крылья ночной птицы, и он побежал. Его шаги звучали глухо, как отголоски далёкого барабана, растворяясь в густом воздухе. — Поттер! — Драко вскочил, в груди заколотилось сердце, разгоняя кровь горячими толчками. Гнев и страх смешались, превратившись в яростное стремление. Он ринулся за ним, не замечая, как коридоры становились всё более чуждыми, их очертания — зыбкими, как отражения на чёрной воде. Каменные плиты под ногами были скользкими, словно пропитались ледяным потом. Ветер усиливался, его завывание превращалось в неразборчивый шёпот, то ли угрожающий, то ли насмешливый. Коридоры продолжали тянуться, меняясь с каждым поворотом, и Поттер, как тень, всегда был на шаг впереди. Мантия его трепетала, напоминая крылья летучей мыши, скрывающейся в темноте. — Ты не уйдёшь! — выкрикнул Драко, но его слова, казалось, утонули в тягучем, вязком воздухе. Шаги Поттера затихли, сменившись мягким эхом, исчезающим в гулкой тишине. Лестница, ведущая вниз, проступила из теней, её ступени покрыты невидимым инеем, который хрустел под его ногами. Поттер, словно издеваясь, спускался легко, его движения были почти грациозны. За ним следовал Драко, спотыкаясь, ощущая, как холод впивается в лёгкие, режет каждую клеточку внутри. И тут раздался смех. Звонкий, истеричный, он наполнил всё пространство, словно музыка безумия, рвущая тишину. Этот звук был знаком до боли, до дрожи. — Беги, Драко, беги! — голос Беллатрисы, сладкий и зловещий, пронзил его сознание, как лезвие. — Ты должен поймать его! Повелитель будет так доволен! В её тоне было что-то пугающе лёгкое, почти игривое, и она добавила, хихикая: — Но где твоя палочка? Словно поражённый током, он замер. Рука инстинктивно потянулась к карману, где всегда была палочка, но пальцы наткнулись на пустоту. Холодная волна осознания захлестнула его. Проклятье. Она исчезла. Поттер мелькнул впереди, как отголосок сна, и исчез за стеклянной дверью. Оранжерея. Её массивные стёкла отливали тусклым блеском, словно тени листьев, застывшие в танце, запечатлелись на них навсегда. Внутри туманился свет, неестественно приглушённый, будто каждая частица воздуха была наполнена чем-то древним и чуждым. Драко, застыв на мгновение, чувствовал, как по его позвоночнику стекает ледяной пот. Ему хотелось бежать прочь, но не было пути назад. Он сделал глубокий вдох, и его ладонь коснулась стеклянной поверхности. Стекло обжигало холодом. Дверь открылась с протяжным, почти скрежещущим звуком, и воздух оранжереи, тёплый, влажный, насквозь пропитанный гнилью, хлынул ему в лицо. Листья, блестящие от росы, свисали вниз, словно хищные пальцы, жаждущие схватить. Дорожка под ногами была покрыта мхом, который предательски скользил, будто пытался втянуть его глубже. Повсюду слышались тихие звуки — шорохи, капли воды, стекающие с листьев, еле различимый треск. Всё вокруг казалось живым, но это была не жизнь, а что-то большее. Что-то древнее, неподвижное и затаившееся. — Поттер! — снова выкрикнул Драко, но его голос, едва родившись, утонул в вязкой, удушливой тишине. Этот звук оказался хрупким, как стрела, сломанная до того, как достигнет цели. Воздух становился всё гуще, туман, как невидимая пелена, охватывал его, пропитывал тело и мысли вязкой усталостью. Драко двигался медленно, как во сне, напряжённо всматриваясь в пространство, где мрак и свет переплетались в зыбкую, удушливую ткань. Он вспоминал оранжерею такой, какой она была когда-то — живым сердцем Малфой-мэнора. В его памяти стеклянные стены сияли, отражая золотистые лучи заходящего солнца, будто сама природа благословляла этот уголок на вечную гармонию. Мраморный пол, покрытый росой, был прохладным, но под его шагами отозвался бы мягкой, успокаивающей уверенностью. Воздух был напоён ароматами жасмина, цитрусовых и слабым, нежным привкусом магии. Этот запах, как эхо утраченного времени, остался в его памяти олицетворением детства. Фонтан в центре — настоящее произведение искусства. Камень, с которого текла вода, казался выточенным из самого света. Поток шёл мягким каскадом, его журчание звучало, как шёпот, обволакивающий зелень вокруг. Колибри порхали в этом пространстве, их крылья сверкали, как драгоценные камни. Всё здесь дышало магией, уравновешенной, как идеальная симфония. Теперь оранжерея стала пустым, мёртвым сердцем. Стены, покрытые трещинами, утратили блеск, их поверхность напоминала затвердевший пепел. Пол, когда-то сверкающий, затянуло грязью, из которой местами пророс мох, как язвы на теле заброшенного дома. Каменные устои фонтана исчезли под слоем зелёной плесени, а его голос — журчание воды — давно умолк, оставив только гнетущую тишину. Птицы исчезли, а движение в густых зарослях выдавало лишь присутствие мелких грызунов. Лавки, прежде изящные, теперь превратились в гниющие останки, похожие на кости давно погибшего существа. Драко шагнул вперёд, ботинок с хрустом раздавил ветку. Этот звук взорвал тишину, отозвался в каждом углу, как невидимый страж, поднятый тревогой. Драко замер, дыхание стало частым и напряжённым. Поттер. Он должен был найти Поттера. И вдруг взгляд его выхватил фигуру. Сначала она сливалась с хаотическим ландшафтом, напоминая искажённый контур кустарника, но затем двинулась. Фигура склонилась над кустом, её руки что-то извлекали из густой листвы. Сердце Драко замерло, потом резко заколотилось. Он сделал шаг вперёд. — Тео? — его голос прозвучал глухо, как будто он говорил не в пустоту, а в собственные страхи. Фигура медленно подняла голову. Теодор Нотт. Его лицо, болезненно заострённое, напоминало маску, вырезанную из серого камня. Черты его были неподвижны, глаза — тёмные, бездонные, словно вбирали в себя весь свет. Они смотрели на Драко пристально, не мигая, но не выдавая ни гнева, ни удивления — только ту настороженность, что скрывает тайну. В его руках лежала роза. Её алые лепестки вспыхивали, как капли крови на фоне безжизненной зелени. Этот цвет, такой яркий и живой, резал глаз, нарушая гармонию увядания вокруг. — Что ты здесь делаешь? — Драко произнёс это, но его голос звучал напряжённо, словно каждое слово вытягивалось из глубины, где тревога пряталась, как затравленный зверь. Теодор поднялся с колен, его движения были медленными, почти ленивыми, но в них чувствовалась какая-то скрытая угроза. Его фигура, тонкая и вытянутая, казалась неестественно высокой в тусклом, извивающемся свете. Он посмотрел на Драко. В этом взгляде было всё: и пустота, и насмешка, и ожидание. Его глаза, глубокие и неподвижные, словно омути, не раскрывали ни намёка на эмоции, но затягивали в себя, как бесконечное падение. — Ждал тебя, — наконец произнёс он, и его голос прозвучал ровно, но в этой ровности слышалось что-то издевательское, словно он уже знал, как закончится этот разговор. Слова, такие простые, но в своей простоте обнажающие всё, что скрывалось под слоем ледяного спокойствия Теодора. Сердце Драко болезненно сжалось, и он ощутил, как чувство неправильности, растущее внутри него с каждым шагом в оранжерее, теперь наполнило его целиком. Теодор выглядел не просто частью этого места, он слился с ним, стал его продолжением, его отражением. — У меня сейчас нет времени, Тео, — резко сказал Драко, стараясь звучать уверенно, но его голос предательски дрогнул. Эта дрожь выдала то, что он так отчаянно пытался скрыть. Теодор не ответил. Он лишь молчаливо смотрел, крепко сжимая в руках алую розу. Этот цвет был настолько ярким, что резал глаза, как вспышка пламени на фоне серой гнили. Лепестки казались живыми, источающими невидимую угрозу. И тут Теодор задал вопрос, который разорвал тишину, как раскат грома перед бурей: — Чего ты боишься? Слова прозвучали тихо, но их эхо разнеслось по стеклянным стенам, многократно усиливаясь, будто само пространство стало их соучастником. Они были не вызовом, но этим и били сильнее. Как капля, просочившаяся сквозь трещину, они достигли самого уязвимого места. — Что за чушь? Мне нечего бояться, — резко ответил Драко, но его голос, натянутый, как тугая струна, дрогнул. Он знал: Теодор чувствовал ложь в каждом звуке. Теодор продолжал стоять неподвижно, словно тень, впитавшая в себя весь свет вокруг. Его лицо оставалось невозмутимым, почти каменным, но глаза… Глаза смотрели глубже, чем позволяла плоть. Они требовали. Заставляли. — Но ты боишься, — мягко проговорил Теодор, его слова были ласковыми, как шелк, и оттого ещё более неумолимыми. — Ты боишься, когда я подхожу слишком близко. Драко хотел возразить, но язык отказывался повиноваться. Его тело, напротив, выдало правду — он невольно сделал шаг назад. Теодор двинулся вперёд, его движения были плавными, почти хищными, как у существа, которому не нужно спешить, чтобы настигнуть добычу. — Ты всегда убегаешь, — добавил он, его голос был мягким, но в нём ощущалась железная твёрдость. — Каждый раз, когда становишься передо мной. Драко попытался отступить ещё дальше, но его спина наткнулась на куст. Тонкие колючки прокололи ткань мантии, оставив на коже едва заметные порезы. Он резко вдохнул, боль вырвала его из оцепенения. Он вдохнул резко, как от удара, и в следующий момент сделал неосторожный шаг вперёд, будто спасаясь от боли. Руки Теодора обвились вокруг него с неожиданной уверенностью. Их холодное прикосновение, казалось, впитывало в себя всю его силу. Это не было насилием, но в этом было нечто сильнее — непреклонная, обволакивающая власть. Драко замер. Весь мир исчез. Остались только воспоминания, горячими волнами прорвавшиеся сквозь трещины сознания. Ему вспомнились ночные коридоры Хогвартса, их тишина, наполненная напряжённым дыханием. Он вспомнил тёплую руку Теодора, сжимающую его затылок, когда тот прижал его к холодной каменной стене. Горячее дыхание близко, слишком близко. Пульсирующее напряжение, от которого сжимался низ живота, и тот взгляд — пристальный, проникающий, в котором было что-то невыносимо истинное. — Я был рядом всё это время, — голос Теодора, низкий и бархатный, звучал как шелест густого леса перед грозой, обволакивая Драко, заполняя собой всё пространство. — Ты мог просто протянуть руку. Взгляд Теодора был слишком близким. Глаза, темные, как глубокие омуты, завораживали, притягивали, растворяли в себе реальность. В этих глазах был вызов, но и что-то большее, неизъяснимое, словно скрытая истина, от которой дыхание Драко невольно сбилось. — Но ты выбираешь тех, кто всегда остаётся недосягаем, — продолжил Теодор, его губы приблизились к самому уху Драко, и голос стал шёпотом, интимным, почти болезненно острым. — Разве? — попытался возразить Драко, но его слова прозвучали так тихо, что затерялись в воздухе, как роса, исчезающая на утреннем солнце. Теодор поднял руку, в которой всё ещё держал розу. Алые лепестки, влажные и блестящие, как капли крови, оказались у самого лица Драко. Едва уловимый аромат ударил в его сознание, как забытое воспоминание, хранящее в себе одновременно сладость и горечь. Тео наклонился ближе, так близко, что его дыхание обожгло кожу Драко. — Я знаю, что произошло между тобой и Тёмным Лордом… — прошептал он, и эти слова, как острые осколки стекла, пронзили Драко до самого сердца. Всё вокруг закружилось. В сознании вспыхнул образ воды, неподвижной, серебристой. Его голос, полный мольбы, дрожащий, будто сорванный с губ: «Милорд…» Его руки, цепляющиеся за фигуру, возвышающуюся над ним, холодную, как мрамор, и столь же безжалостную. Красота и жестокость, соединённые в одной форме, ослепляли его, как солнце, греющее и обжигающее одновременно. Стыд окутал его, подобно волне, нахлынувшей из глубины. Щёки вспыхнули, руки задрожали, а ноги, словно приросшие к земле, не слушались. Теодор видел всё, он знал. Этого было достаточно, чтобы сорвать с Драко последние остатки защиты. Он хотел отвести взгляд, отвернуться, сбежать в глубины оранжереи, раствориться в её удушливой зелени. Но взгляд Теодора держал его, как цепи, невидимые, но неумолимые. — О чём ты? — выдавил Драко, пытаясь вложить в голос насмешку, но дрожь в словах выдала его. Теодор улыбнулся — мягко, чуть заметно, но в этой улыбке скрывалось понимание, которое обнажало всё. Он знал. Не просто догадывался, а знал, так, как знает ветер о своём пути. Каждое его слово било точно, будто молоток по тонкому стеклу, оставляя трещины, которые невозможно было склеить. Если Тео знает, значит ли это, что знают и другие? Отец, мать, однокурсники… Поттер? Мысль, будто раскалённая игла, прошила его разум. Драко почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот, а волнение захлестнуло его, смывая последние остатки гордости. — В итоге ты выбрал самого недоступного из всех, — продолжил Теодор, его голос звучал почти ласково, но каждое слово резало, как нож. — Разве это не забавно, Драко? Теодор приблизился, их тела разделял лишь воздух, который стал вязким, будто сам дом сдерживал дыхание. Драко чувствовал тепло, исходящее от Тео, но это тепло не грело — оно обжигало. Он хотел отступить, но куст за спиной не позволял. Колючие ветви впились в его одежду, оставляя на коже тонкие, жгучие следы. — Это твой страх, — произнёс Нотт шёпотом, его голос был подобен шелесту шелка на мраморе. — Ты боишься того, что значит настоящая близость. Не физическая — а та, которая раскрывает душу. Ты боишься быть увиденным таким, какой ты есть. Поэтому ты выбрал того, кто всегда будет далек от тебя. Теодор протянул руку, его пальцы мягко, но твёрдо обхватили запястье Драко, как кандалы, которые невозможно разорвать. В этот момент не было ни борьбы, ни возможности отступления — только движение, неумолимое, как прилив. Он вложил в руку Драко розу. Лепестки её были мягкими, будто обманчиво добрыми, но шипы впивались в кожу с беспощадной точностью. Боль вспыхнула, как удар молнии, горячая и резкая. Драко вскрикнул, дёрнул руку, но Теодор держал её крепко, словно сцепление этих пальцев было продолжением его воли. Тёплая кровь заструилась по коже, яркие алые капли падали на каменный пол, их звук был едва различим, но в этой гулкой тишине он разносился, как раскат грома. — Мне больно! — выкрикнул Драко, его голос сорвался, став хриплым, словно под тяжестью собственной слабости. — Я знаю, — ответил Теодор тихо, его голос был почти ласковым, но в этой ласке таилась жгучая насмешка. Его взгляд, тёмный и глубокий, словно омут в лунную ночь, пронизывал Драко насквозь. — Но разве тебе это не нравится? Ты ведь всегда искал боли, Драко. В ней ты находишь то, чего не можешь найти в жизни. Слова Теодора проникали внутрь, разъедая его, как кислота. Драко почувствовал, как дрожь охватила его тело. Он хотел вырваться, убежать, отвернуться, но что-то удерживало его. Его взгляд, метнувшись к Теодору, заметил, как из его тела начали прорастать ветви. Они были тёмными, изогнутыми, их поверхность напоминала шершавую кору, а шипы сверкали в мерцающем свете, как лезвия ножей. Эти ветви, словно змеи, начали обвивать его тело, сжимая, заставляя всё сильнее чувствовать свою беспомощность. Шипы царапали кожу, оставляя алые следы, которые сливались с уже текущей кровью. Взгляд Теодора был неподвижным, но его присутствие становилось всё более подавляющим, заполняя воздух вокруг. — Нет! Мне это не нужно! — выкрикнул Драко, его голос, сорвавшийся в крик, звучал прерывисто, будто ломаясь на каждом слове. — Я хочу освободиться от этого! Теодор склонил голову, его губы изогнулись в едва заметной улыбке. В ней была не насмешка, а скорее знание, которое не требовало слов. — Освободиться? — повторил он, в его голосе зазвучала мягкая, почти задумчивая ирония. — Но разве ты этого хочешь? Ты говоришь об освобождении, но вся твоя жизнь — это цепи, которые ты сам на себя надел. Разве ты не находишь в этом утешения? Ветви продолжали расти, их изысканное движение было странно завораживающим, но каждое прикосновение шипов к коже напоминало о боли. Драко закрыл глаза, пытаясь заглушить эти ощущения, но голос Теодора, шепчущий и настойчивый, звучал у него в голове, как тихий, но неумолимый колокол: «Ты не сможешь. Ты не захочешь. Ты уже выбрал». Драко застыл, как статуя, пойманная в момент внутреннего разрушения. Его тело дрожало, но это была не дрожь страха и не озноб, а волна яркого, почти болезненного осознания, пронизывающего его до самого ядра. Внутри него поднялись образы, такие чёткие и резкие, что они разрезали его сознание, словно осколки стекла, падающие с высоты. Тьма. Это всегда был первый образ. Живая, густая, насыщенная, словно обладала собственным сознанием, она обвивала его, душила, вытесняя всё, оставляя лишь слабое, болезненное дыхание. Затем гроб. Его деревянные доски, впитавшие сырость и холод, были плотной субстанцией, почти осязаемой. Воздух, возвращающийся к нему влажными потоками, казался воплощением клаустрофобии. Шорох крыс, их острые зубы, неумолимо рвущие ткань реальности, звучали настолько реальными, что ужас сжимал вены, как железные цепи. Склеп. Мэнор. Его величественные стены, теперь растрескавшиеся и обветшавшие, словно шрамы, оставленные на память о былом величии. Мать. Её неподвижная фигура, взгляд, наполненный пустотой, как разбитое зеркало, не способное отразить ничего. Тётя Беллатриса. Её смех — острый, как кинжал, и такой же безжалостный. Тень Лорда, мелькавшая за каждым поворотом, недостижимая, ускользающая. Тетрадь. Поттер. Его глаза, наполненные болью и странной отрешённостью. Все эти образы возвращались, бесконечной каруселью, закручиваясь в вихрь, от которого не было спасения. Драко почувствовал, как внутри поднялась ярость. Она была жгучей, невыносимой, как пламя, которому некуда вырваться. Это была не просто злость — это была ненависть, направленная на самого себя, на собственную слабость, на неспособность разорвать этот замкнутый круг. Сколько раз? Этот вопрос пульсировал в его сознании, как удар сердца. Сколько раз он вновь проходил этот путь, возвращаясь к одной и той же точке? Как змей, кусающий собственный хвост, он был пойман в петлю, из которой не мог выбраться. Но среди этого хаоса, среди вихря боли и гнева, возник один образ, ясный, как первый луч рассвета. Озеро. Его спокойная, зеркальная поверхность отразилась в сознании Драко, такая реальная, что он едва не поддался этому воспоминанию. Это было место, где все его страхи, тревоги, желания исчезли, растворились, как дым. Там он впервые ощутил настоящую свободу. Свободу, необременённую ничем, не привязанную ни к прошлому, ни к будущему. Но этот миг исчез, словно утренняя роса, оставив после себя только горькую тоску. Ветви продолжали сжиматься. Их шипы оставляли кровавые следы на его коже, как подписи, нанесённые чужой волей. Лицо Теодора перед ним искажалось, расплывалось, превращаясь во что-то неразличимое, чуждое. Драко понял: всё это — иллюзия. Эти ветви, эти шипы, эти слова — они были не реальностью, а отражением его собственных страхов, тенями, цепляющимися за него. Единственное, что было реальным, — его дыхание. Простое, размеренное движение, которое всё ещё принадлежало ему. Он закрыл глаза. Осталась только тишина. И его дыхание. Он сосредоточился на нём, на этом ритме, который был незыблемым, единственным якорем в этом хаосе. Воздух входил в его лёгкие и выходил, ровно и глубоко. Постепенно боль отступила, как ночной туман, рассеянный первыми лучами солнца. Страх начал таять, исчезать, как снег в тёплую весну. Он позволил себе отпустить всё. Каждую мысль, каждую эмоцию, каждый страх. В этот момент он почувствовал, как ветви ослабили свою хватку. Шипы больше не впивались в его кожу. Когда он открыл глаза, он был один. Оранжерея вновь наполнилась тишиной. Но это была другая тишина, не гнетущая, а чистая, как белый лист бумаги. Она не требовала ничего. Она просто была. Он опустил взгляд на свою руку. В ней всё ещё лежала роза, но она изменилась. Лепестки, некогда алые, насыщенные жизнью и болью, теперь стали чёрными, как беззвёздное небо, поглощающее свет. Шипы исчезли, оставив лишь гладкую поверхность, которая, казалось, дышала холодом. Драко внимательно посмотрел на неё, и странное чувство окутало его. Это не было облегчение. Скорее, нечто большее — чувство перехода, осознание, что он оставил что-то позади. Он медленно выдохнул. Этот звук, едва уловимый, прозвучал громче, чем он ожидал, будто воздух, покидающий его лёгкие, нёс в себе отголосок того, что он только что пережил. Это был не просто жест. Это был знак — знак того, что он выдержал, что смог двинуться дальше, пусть и с новой, неизведанной тяжестью в душе. Драко вышел из оранжереи, её зыбкая тишина осталась позади, как след от дурного сна, который отказывается раствориться в утреннем свете. Его шаги раздавались гулкими ударами в пустоте сада. Каждый шаг был слишком реальным, слишком громким, как удары молота по раскалённому металлу. Он не знал, куда идёт, но что-то внутри него толкало вперёд. Поттер. Эта мысль, как крошечный огонёк в густом мраке, вела его, заставляя продолжать идти, несмотря на страх и неуверенность. Сад встретил его своей мрачной, удушающей красотой. Ветви деревьев, изогнутые и покрытые паутиной, тянулись к нему, словно руки забытых душ, пытающихся удержать его. Под ногами хрустела трава, высохшая, как листы старой бумаги. Каждый звук напоминал о хрупкости мира вокруг него, о том, насколько всё преходяще. Воздух наполнился резким запахом сырости и тлена, который пробирался под кожу, оставляя за собой ощущение ледяного вторжения. Но он продолжал идти. Его цель была ясна, как звезда в тёмном небе: пруд. Место, где некогда он находил покой, место, которое всегда возвращало его к самому себе. Его шаги стали быстрее, почти нетерпеливыми, но сердце отказывалось следовать этому темпу. Оно билось тяжело, словно предчувствуя нечто необратимое. И там он увидел это. Тело Темного Лорда. Оно лежало на поверхности воды, недвижимое, как отражение ночи, запечатлённое на чёрной глади. Вода, некогда живая, мерцающая в свете звёзд, теперь казалась мёртвой. Её неподвижность нарушала лишь едва заметная рябь, будто следы чьего-то последнего, затухающего дыхания. Лицо Лорда, некогда внушавшее ужас и трепет, теперь было мёртвой маской. Его черты, выточенные, как гранитные, утратили всю свою силу, став пародией на былое величие. Драко застыл, как статуя, вытесанная из льда. Его дыхание стало прерывистым, коротким, словно лёгкие отказывались работать. Мысли рвались друг за другом, но ни одна не могла сложиться во что-то осмысленное. Всё, что он видел, казалось столь абсурдным, что его разум отказывался это принять. Лорд бессмертен. Эти слова звучали в его голове, как заклинание, произнесённое миллионы раз. Лорд говорил это сам. Он подчинил смерть. Он стал её повелителем. Его дух не мог исчезнуть. Даже если тело погибло, душа его оставалась, наблюдая, ожидая, чтобы возродиться. Но всё же… Перед ним лежало тело Лорда. Безмолвное, беспомощное. Лишённое всего, что некогда делало его Темным Лордом. Это был человек. Просто человек. Драко сделал шаг вперёд, но ноги дрожали, словно не выдерживая веса этого осознания. Холод пробрался глубже, чем кожа, он окутал его сердце, делая каждый вздох трудным. Он не знал, что делать. Слова застряли в горле, как острые осколки, которые он боялся проглотить. Почему? Как? — Ты ведь знаешь, что он должен умереть, — голос раздался за спиной, мягкий и вкрадчивый, как дыхание ветра перед бурей. Этот звук, почти нереальный, заставил холодный дрожь пробежать по позвоночнику Драко. Он резко обернулся, его сердце заколотилось так сильно, что боль отдалась в груди, как если бы она пыталась вырваться наружу. Позади стоял Поттер. Но это был не тот мальчишка, которого Драко привык ненавидеть. Перед ним был мужчина, почти равный ему по росту, но не только физически. Взгляд Гарри был глубоким, в нём отражалась усталость, будто он прожил множество жизней, каждая из которых оставила свой след. Слова Гарри ударили по Драко, как невидимый хлыст, разрывая на куски ту оболочку уверенности, за которую он цеплялся. — Ты убил его? — выкрикнул он, голос дрожал, как нитка на грани разрыва. Его страх был не просто заметен, он был осязаем, как вихрь, рвущийся из его груди. Гарри смотрел прямо ему в глаза. В его взгляде не было ни гнева, ни торжества, но эта тишина была тяжелее любых слов. Она пронизывала, как холодный ветер, заставляла Драко чувствовать себя обнажённым, будто Гарри видел всё, что он сам боялся признать. — Да, — ответил Гарри, и его голос был спокойным, словно поверхность озера перед штормом. Это слово прозвучало не как признание, а как приговор. — Это было необходимо. Ты знаешь это. Смех Драко разорвал тишину. Он был хриплым, надрывным, словно лезвие, которое раз за разом проходит по одному и тому же месту. Воздух разрывал его горло, но он не мог остановиться. — Ты? — захлёбываясь, повторил он, будто это слово могло вернуть реальность в прежнее русло. — Ты? Его смех разносился по саду, эхом отражаясь от изогнутых ветвей деревьев, которые, казалось, тянулись к нему, словно свидетели этого абсурда. Даже природа насмехалась над ним. — Лорд бессмертен, Поттер! — выкрикнул он, его голос срывался, становясь визгливым, почти умоляющим. — Он подчинил смерть! Он не может умереть! Но слова Гарри, такие тихие, что их едва можно было расслышать, продолжали звучать в его голове. Они были, как капли дождя, медленно, но неизбежно пробивающие камень. Гарри молчал, но его глаза не отпускали Драко. В них было что-то большее, чем просто взгляд. Это была глубокая скорбь, которая пронзала его, как холодное лезвие, или понимание, такое полное, что оно разрушало стены, которые Драко строил вокруг себя. Внутри него что-то треснуло, как лёд под ногами, предвещая окончательное крушение. — В глубине души ты знаешь правду. И она пугает тебя, — голос Гарри был тихим, но в этой мягкости звучала такая безжалостная точность, что Драко почувствовал, как каждое слово обрушивается на него, как молот, разбивающий фундамент его сущности. Мир вокруг замер. Всё, что осталось, было его дыхание и эти слова, которые застряли в его сознании, как занозы. Образы вспыхнули перед его внутренним взором: тёмная пещера, её стены, изрытые трещинами, пропитанные тайной, которая никогда не должна была быть раскрыта. Лорд, протягивающий руку в самый центр этой тьмы, как хищник, уверенный в своей добыче. Картина была настолько реальной, что казалась почти невыносимой. Сомнения. Драко вздрогнул. Это слово, столь знакомое, но столь ненавистное, разорвало его мысли, как острый нож. Оно всегда скрывалось где-то в его сознании, но теперь, благодаря словам Гарри, оно стало явным, его облик был нестерпимым. Он стиснул кулаки, его ногти впились в кожу, но эта боль не могла заглушить ту, что бурлила внутри. Сколько лжи, сколько иллюзий? Он хотел кричать, но голос отказал, оставив его в безмолвии. Его взгляд упал на воду, на неподвижное тело Лорда, и это зрелище было слишком, чтобы его выдержать. — Ты ведь понял, кто он на самом деле, — произнёс Поттер, его голос был ровным, как натянутая струна, но от этого казался ещё более страшным. Это был голос, который не оставлял места для оправданий, голос, который проникал в самую глубину. — В чём заключается его суть. Разве это не противоречит всему, что ты собой отражаешь? Поттер сделал шаг вперёд, и его фигура, окутанная серым, приглушённым светом, напоминала не человека, а призрака, неумолимо преследующего свою цель. Драко невольно отступил на шаг, но этот жест был больше инстинктивным, чем осознанным. — Да, ты всегда был невыносимым, Малфой, — продолжил Поттер, и в его словах, словно в остром лезвии, была истина, которую Драко не хотел принимать. — Но у тебя хотя бы есть сердце. Эти слова, такие простые, но убивающие своей неизбежностью, ударили в самое сердце Драко. В висках зазвучал ритм его собственной крови, гулкий, как бой барабана, который подгоняет солдата в битву. Он почувствовал, как внутри поднимается волна сопротивления, желание доказать, что Поттер ошибается, что он ничего не понимает. — Кто дал тебе право судить об этом? — его голос дрогнул, как осенняя ветвь под порывом ветра, слишком натянутая, чтобы не сломаться. — Кем ты себя возомнил? Но Поттер не дрогнул. Его взгляд, холодный и бесстрастный, смотрел прямо на Драко, словно прожигал его насквозь, обнажая всё, что тот пытался спрятать. — Просто оглянись вокруг, Малфой, — сказал Поттер, его голос был низким, но в этой тишине он прозвучал, как колокол. — Во что превратился твой дом? Твоя семья? Всё это началось с того момента, как вы впустили его. Он разрушил всё, что ты знал, всё, что ты любил. Слова Поттера, как ледяные иглы, пронзили Драко. Его гордость и страх переплелись, как змеи, сцепившиеся в смертельной схватке. Он стиснул зубы, пытаясь найти ответ, но слова, когда они наконец сорвались с его губ, звучали слабо, будто принадлежат не ему. — Чтобы создать что-то новое, нужно разрушить старое, — произнёс он, но даже сам услышал, как пусто и жалко звучит это оправдание. Поттер покачал головой, в его взгляде была не ненависть, а что-то гораздо хуже — печаль, почти жалость. — Ты продолжаешь отрицать. Но твои убеждения — ложь. Они не твои. Их навязали тебе другие. Ты всю жизнь прятался за спинами тех, кто был сильнее. Сначала это был твой отец. Затем Крэбб и Гойл. А потом ты нашёл Волдеморта. Но теперь его больше нет, и ты боишься. Боишься остаться один, потому что не можешь вынести свою слабость. Имя, произнесённое так бесстрашно, пронзило воздух, как раскат молнии. Драко почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Никто, кроме Поттера, никогда не произносил это имя так открыто. Никто не осмеливался. — Не смей судить меня, словно ты знаешь всё! — выкрикнул Драко, его голос рвался, как штормовой ветер, разрывающий парус. — Ты никогда не думал, каково это мне? Поттер не двинулся с места. Его фигура, казалось, вобрала в себя неподвижность самого времени. Каждое слово Драко отскакивало от него, словно бесполезный снаряд, не нанося никакого вреда. Но в его глазах мелькнуло нечто, что заставило Драко замолчать. Это была не ярость и не презрение. Это было понимание — то самое, которое режет сильнее любого лезвия. — Каково тебе? — повторил Поттер, его голос был ровным, но ледяным, как зимний воздух. — Ты — избалованный мальчик, который всегда считал себя лучше других лишь потому, что тебе повезло родиться в богатой и влиятельной семье. Где в этом твоя заслуга? Слова Поттера звучали, как раскат грома, оставляя за собой только тишину. Мир вокруг Драко начал расплываться, теряя свои очертания. Всё, что оставалось, были эти слова, которые отзывались в его душе, как отголоски чего-то невыносимо истинного. Его гордость, его убеждения, всё, что он считал незыблемым, трещало под натиском безжалостной правды. Его руки сжались в кулаки, ногти впились в кожу, словно он пытался удержаться за реальность, которая ускользала, исчезая, как песок сквозь пальцы. Лицо побелело, тонкая испарина покрыла висок. Всё, что копилось внутри него годами — гнев, боль, унижение — смешалось в одну пульсирующую волну, поднявшуюся из глубин его души. Это чувство было сродни буре, которая готова разрушить всё вокруг, не оставляя ничего, кроме обломков. Он шагнул вперёд, его взгляд пылал отчаянием, словно угли, скрытые под слоем пепла. Голос, обычно надменный и острый, теперь звучал надтреснуто, болезненно, как сломанная струна. — Ты… ты во всём виноват, Поттер! — выкрикнул он, указывая дрожащим пальцем на Гарри. Его слова звучали, словно рвались из груди с кровью, каждый слог отдавался эхом в пустоте. — Это из-за тебя я такой! Ты разрушил всё, что было для меня привычным, всё, что имело смысл! Ты отверг меня! С самого первого дня в Хогвартсе ты дал понять, что я ничто! Его голос дрожал, как листья, срываемые ветром перед бурей. Но Поттер оставался неподвижным. Его глаза, глубокие, как омуты, смотрели прямо на Драко, пристально, изучающе. В этом взгляде не было ни презрения, ни торжества. Лишь тишина, наполненная неизбежностью, которая была страшнее любых слов. Она тянула из Драко то, что он так долго пытался удержать внутри. — Если бы ты тогда принял мою дружбу… — голос его стал тише, но от этого звучал ещё более надломленно, словно каждое слово резало воздух. — Я бы мог пойти другим путём. Я бы знал, что у меня есть выбор. Но ты отвернулся от меня, унизил, осудил по первому глупому впечатлению. И теперь всё, что я делаю, — это просто пытаюсь выжить. Помочь своей семье. Я не могу пойти против воли отца… против воли… Тёмного Лорда. Я ничего не могу изменить. Эти последние слова зависли в воздухе, как тяжёлые грозовые облака, наполняя пространство осязаемой тишиной. Поттер шагнул вперёд. Его лицо оставалось спокойным, но за этим спокойствием скрывалась стальная твёрдость. — Ты строишь из себя жертву, Малфой, — его голос был тихим, но каждое слово звучало, как хлёсткий удар. — Ты всегда обвиняешь кого-то другого: меня, своих родителей, обстоятельства. Всё, чтобы избежать необходимости взглянуть на самого себя. Ты никогда не пытался найти силы, чтобы жить так, как хочешь сам. Ты только ищешь, кто бы тебя спас. Слова Гарри прорвались сквозь защиту Драко, как нож сквозь бумагу. Он замер. Его глаза расширились, словно он не мог поверить в то, что слышал. Поттер продолжил, его голос стал ещё тише, но это делало каждое слово почти невыносимым. — Ты всегда искал признания, но никогда не пытался заслужить его. Твоя судьба — это результат твоих собственных решений. Ты боишься взять на себя ответственность, потому что не хочешь признать правду о себе. А теперь ты пытаешься свалить всё на меня? Это не я сделал твой выбор, Малфой. Это сделал ты. Эти слова, как удар молота, разбивали всё, что Драко считал своей бронёй. Они отскакивали эхом, словно глухие удары о пустую оболочку, оставляя за собой лишь зияющую пустоту и щемящую боль. Он задохнулся, его лицо исказилось, словно дыхание внезапно стало невыносимым бременем. Руки дрожали, сжимаемые в кулаки, так крепко, что ногти впились в кожу. Всё внутри него кричало — от боли, от унижения, от желания доказать, что Поттер ошибается. Но он знал. Поттер прав. Эта мысль пронзила его, как клинок, острый и безжалостный. Она была жестокой, как свет, разгоняющий ночной мрак, обнажающий все те тени, которые он так старательно скрывал от себя. Драко отвёл взгляд, его глаза, наполненные отчаянием, уставились на землю. Он поднял руки к лицу, словно пытаясь скрыться от самого себя, закрыть глаза на эту обнажённую правду, но было уже поздно. — Ты… прав, — слова вырвались из него шёпотом, хрупким, как осенний лист, кружащийся в холодном воздухе. — Чёрт тебя побери, Поттер, ты прав. Драко поднял глаза, и Поттер увидел в их глубине что-то неожиданное. Слёзы. Они блестели, как роса на рассвете, дрожали на грани, словно стремились упасть, но Драко сражался с ними, как с врагом. Этот блеск отражал ту невидимую борьбу, которую он вёл всю жизнь, но никогда не показывал. — Я… я просто хотел, чтобы мной гордились, — произнёс он, его голос дрожал, как натянутая струна, готовая порваться. — Чтобы кто-то сказал, что я… что я достаточно хорош. Потому что я сам… я сам не могу в это поверить. Эти слова, полные горечи и утраты, прозвучали, как финальный аккорд давно забытой симфонии. Они висели в воздухе, как эхо, не спеша раствориться. Драко закрыл лицо руками, его плечи дрожали, но не от холода. Он пытался спрятаться, укрыться от этой обнажённой боли, но это было невозможно. Все его усилия рухнули, оставив его в тишине, в одиночестве с собственными чувствами. И всё же, в этой тишине была странная лёгкость. Он почувствовал, как тяжесть, которую он нёс всю жизнь, спадает с его плеч. Годы страха, гнева и горечи рассеивались, как утренний туман под лучами солнца. Впервые за долгое время он ощутил себя пустым, но эта пустота не пугала. Она была похожа на новое начало. Когда он поднял голову, Поттера уже не было. Осталась лишь тишина, густая, как холодный туман, обрамлявший сад. Она не давила, не угрожала. Она просто была, принимая всё, что произошло. Малфой стоял неподвижно, его дыхание становилось всё ровнее, как у путника, который, наконец, выбрался из дремучего леса. Внутри него больше не было того цепляющегося страха, словно цепь, стягивающая его сердце. Вместо этого появилась ясность, как тихое осеннее небо после бури. Признание своей слабости больше не казалось поражением. Оно принесло ему странное, почти невыносимое умиротворение. Драко опустил глаза, и взгляд его зацепился за что-то в траве. Сердце, словно подчиняясь внезапному импульсу, замерло на долю секунды, а затем заколотилось быстрее. Между влажными стеблями, покрытыми каплями росы, что мерцали в слабом свете, лежал предмет, блестящий, как забытая звезда в ночи. Он наклонился, и дыхание его стало рваным, как у путника, который, наконец, нашёл дорогу домой. Он узнал её сразу. Палочка. Его палочка. Та самая, которая исчезла, казалось, навсегда, как часть души, вырванная без предупреждения. Он поднял её, ощущая знакомую тяжесть, которая легла в ладонь с мягкостью давно потерянного друга. Когда его пальцы коснулись гладкой поверхности, волна магии прошла сквозь них, теплая, живая, как первый луч солнца после долгой ночи. Он сжал её крепче. В этом движении было что-то примитивное, инстинктивное — как будто он пытался удержать то, что могло снова исчезнуть. Магия прошептала ему, звала, но в этом звуке не было приказа, только тёплая уверенность. Он ощутил, как через дерево проходит тепло, как возвращается часть его самого. Палочка была не просто инструментом — она была голосом, к которому он так долго стремился. Но не это заставило его замереть. Он поднял голову, и взгляд его остановился на окне второго этажа. За потрескавшимся стеклом, в тусклом свете, виднелось лицо. Лицо, столь знакомое и одновременно пугающее, словно оживший портрет из старого сна. Это мог быть только один человек. Его отец. Бледное, мраморное, словно высеченное из камня, оно оставалось неподвижным, но глаза… глаза смотрели прямо на него, глубокие, как омуты, полные осуждения и разочарования, но также чего-то большего. Там была боль, скрытая за маской, боль, которую Драко не мог понять, но всегда чувствовал. Этот взгляд пронзал его, заставлял замереть, как загнанного зверя. Сердце пропустило удар, и весь мир вокруг, казалось, застыл вместе с ним. Даже туман, до этого медленно клубившийся над садом, словно замер в воздухе, обрамляя эту сцену зыбкой границей. Он не знал, дышит ли сейчас. Время исчезло, оставив только их двоих — его и это лицо, неподвижное, безмолвное, но говорившее больше, чем любые слова. Драко знал, что этот момент неизбежен. Он чувствовал это, но осознание не делало его менее ужасным. Это было столкновение, от которого нельзя убежать, момент истины, от которого зависит всё. И теперь, стоя здесь, он понял, что отступать больше некуда. Его ноги сами понесли его к дому. Каждый шаг отдавался гулким эхом, как удары сердца, разбивающиеся о стены мёртвого сада. Когда он пересёк порог, сырой воздух дома обрушился на него волной. Он был тяжёлым, напоённым запахом увядания и времени. Но теперь этот воздух не угнетал, а лишь напоминал о неизменности этого места — словно всё вокруг застыло в вечном ожидании. Мать была там, где он оставил её. Её фигура, казалось, растворялась в тени стены, как привидение, потерянное в своём доме. Её лицо, неподвижное, лишённое эмоций, было как старая, заброшенная маска. Он остановился перед ней, его горло сжалось, но он заставил себя говорить. — Мама… — произнёс он, его голос прозвучал тихо, почти шёпотом, словно он боялся разбудить призраков. — Ты… всегда была единственной. Единственной, кто любил меня по-настоящему. Я всегда знал это. Но я принимал это как должное, не понимая, какой это дар. Его плечи задрожали, слёзы хлынули по щекам, но он не пытался их скрыть. Они были не слабостью, а правдой, которую он больше не мог отрицать. Его голос дрожал, как хрупкий сосуд, наполненный до краёв. — Я понимаю теперь, — продолжил он, его слова звучали неровно, но искренне, как первый шаг ребёнка. — Когда я страдаю, ты страдаешь вместе со мной. Но я… я всё исправлю, мама. Я клянусь, что сделаю всё, чтобы вернуть нас. Чтобы вернуться к тебе. Потому что… потому что ты — единственная, кого я действительно люблю. Он опустил голову, его взгляд упал на пол, поцарапанный, потускневший, как и всё в этом доме. Он стоял там, перед ней, как перед судом, но не чувствовал страха. Только решимость. — Когда я вернусь, я расскажу тебе всё, — произнёс он, и в его голосе прозвучала твёрдость, которая удивила даже его самого. — Всё, что было со мной. Всё, что происходило в моей душе. Я больше не буду скрываться. Мы со всем справимся. Вместе. На его макушку легло лёгкое, едва ощутимое прикосновение — её рука. Это было тепло, мягкое, как прикосновение света на рассвете, такое настоящее, что он замер, боясь разрушить этот мимолётный миг. Оно проникло глубже, коснулось его сердца, согревая ту часть души, которая давно остыла. Он поднял глаза, и в его взгляде светилась надежда — робкая, как у ребёнка, впервые увидевшего звёзды. Но матери уже не было. Она исчезла, словно растворилась в воздухе, как утренний туман под лучами солнца. Её присутствие стало лишь фантомом, оставившим после себя ощущение пустоты. Прикосновение ещё горело на его коже, как след на памяти, но он стоял один. Тишина дома стала тяжёлой, обрамляющей его одиночество, а пустота, которая пришла с её исчезновением, была глубже, чем когда-либо прежде. Драко стиснул палочку, словно это был единственный якорь, удерживающий его в реальности. Её знакомая тяжесть в руке казалась единственной вещью, которой он мог доверять. Но в глубине этой пустоты, в её абсолютной неизбежности, начало рождаться нечто новое — слабый, но ясный огонёк веры. Тонкий и хрупкий, как первый лист на ветке, вера в то, что он сможет выполнить своё обещание. Юноша направился к восточному кабинету. Его шаги, гулкие и уверенные, звучали, как удары сердца в тишине. Дверь отворилась легко, но её скрип, как предостережение, разнёсся по коридорам. В кабинете его встретил холодный свет, льющийся сквозь грязные оконные стёкла, и фигура, стоящая у окна. Люциус Малфой. Его отец. Неподвижный, словно высеченный из мрамора, он был частью этой сцены, её неотъемлемой частью, но также чем-то чуждым, словно он уже давно принадлежал другому миру. — Отец, — выдохнул Драко, его голос сорвался, едва не растворившись в тишине. Люциус медленно повернулся, как будто даже это движение требовало от него огромного усилия. Его лицо, бледное и напряжённое, напоминало застывшую маску, а глаза — ледяные и тяжелые — встретились с его взглядом. Это был взгляд, который судил, не вынося приговоров, и проникал в самую глубину. — Ты здесь, — сказал он наконец. Его голос, глубокий и холодный, был безупречно ровным, но каждый звук резал, как лезвие. Драко почувствовал, как этот голос обрушился на него, словно волна. Стены кабинета, казалось, начали сжиматься, толкая его вперёд, но ноги были словно прикованы к полу. Он сделал шаг, другой, и остановился, обретая силы для слов, которые жгли его изнутри. — Я здесь, чтобы сказать тебе, — произнёс он, его голос сначала звучал тихо, но с каждым словом набирал силу, словно кузнец, кующий сталь, — что больше не буду частью твоих амбиций. Я больше не намерен быть продолжением твоей жизни, твоей гордости или твоих ошибок. Люциус остался неподвижен. Его фигура, обрамлённая светом, казалась не живым человеком, а мраморной статуей, которой не касаются эмоции. Лёгкая усмешка тронула его губы, но она была не выражением радости, а треском льда, который замирает перед падением. — Ты полагаешь, что это имеет значение? — произнёс он, его голос звучал певуче, почти спокойно, но за этой мелодией скрывалось хищное острие. — Никто не интересуется твоими желаниями, Драко. Твоя истинная сущность никому не важна. Ты — Малфой. Это и есть твоя судьба, твоё благословение и твоё проклятие. И твоя обязанность — носить это имя, защищать его и преумножать его силу. Неважно, что ты думаешь или хочешь. Важна только твоя ответственность перед Родом. Эти слова, точные и холодные, проникали в него, как иглы, но вместо боли Драко чувствовал что-то другое. Пустоту. Будто эти иглы пробивали давно умершую плоть. Они не причиняли боли, потому что ему больше нечего было терять. Он смотрел на Люциуса, его взгляд стал ясным, словно впервые за долгие годы он видел перед собой не грозную фигуру, а всего лишь человека. И это осознание, как тонкий луч света, прорвало тьму. Внезапно, словно из глубин давно забытого сна, в его сознании раздался голос. Это был не голос Люциуса, не Поттера и не шёпот пустого дома. Это был голос, мягкий и нежный, который всегда был с ним, но который он так упорно глушил, словно боялся признать его существование. «Ты не обязан быть таким, каким тебя хочет видеть твой отец…» Этот голос, когда-то произнесённый с дрожью, почти умоляюще, теперь звучал, как колокольный звон, раскатывающийся в тишине, оставляя за собой глубокий резонанс. Образ матери встал перед его внутренним взором: её глаза, наполненные болью и бесконечной нежностью, её тихая улыбка, всегда казавшаяся щитом, защищающим его от хаоса. Эти слова разорвали пелену страха и сомнений, словно свет проник сквозь плотную завесу тумана. И в этой внезапной ясности Драко увидел правду. Он поднял голову, и взгляд его стал твёрдым, как камень, гладким и холодным, но внутри него разгорался огонь. — Я больше не нуждаюсь в твоём одобрении, — произнёс он. Его голос звучал низко, сдержанно, но в нём звучала сила, похожая на корни старого дерева, глубоко вросшего в землю. — Я не твоя тень, отец. Ты больше не можешь меня контролировать. Люциус приподнял бровь. Его усмешка стала шире, растянувшись, словно змея, раскрывающая клыки. В этом движении было что-то почти комичное, но оттого ещё более пугающее, словно карикатура, внезапно ожившая. — Не могу контролировать? — его голос, холодный и певучий, был подобен льду, трещащему под тяжестью. Он развёл руками, его фигура напоминала призрак, парящий в полумраке комнаты. — Я стою прямо перед тобой, Драко. Разве ты не видишь? Я здесь. Ты всё ещё в моём доме. Всё ещё под моей властью. Но Драко больше не видел в нём ни силы, ни угрозы. Он видел человека — сломленного, окружённого тенями собственных иллюзий. Это был не идол, не символ величия, а просто человек, беспомощно застрявший в клетке своих страхов. Драко сделал шаг вперёд. Его голос, тихий, звучал, как молитва, произносимая с благоговейным спокойствием: — Нет, — сказал он. — Ты не стоишь здесь. Ты в Азкабане. Ты всегда был в Азкабане, отец. Даже когда думал, что владеешь этим домом, этой семьёй, ты был узником своих собственных страхов. Всё, чем ты был для меня — нерушимой фигурой, абсолютной силой — оказалось лишь призраком. Детским заблуждением. Ты больше не неуязвим. И я больше не верю в тебя. Лицо Люциуса дрогнуло. Маска, казавшаяся вечной, на мгновение дала трещину, и из-за неё проступило что-то странное, почти человеческое. Это была тень утраты, холодная и болезненная, как внезапный порыв ветра в знойный день. Но этот отблеск исчез так же быстро, как появился, оставив комнату в тишине. Казалось, даже стены затаили дыхание, прислушиваясь к этой странной сцене. Впервые в своей жизни Драко ощутил, что его сила — не в одобрении отца, не в преданности чужим амбициям, не в стремлении быть великим в глазах других. Эта сила не требовала аплодисментов или признания. Она была глубже, тише, интимнее. Она заключалась в осознании того, что он может быть собой, со всеми страхами, слабостями и несовершенством. И это было достаточно. Эта мысль пришла к нему не сразу. Она пробивалась, как тонкий росток сквозь каменную плиту, преодолевая многолетние слои убеждений, навязанных ему чужой волей. Драко смотрел на свою жизнь, как на пейзаж после шторма: разрушенный, но полный возможностей для нового начала. Он мог сам определить, что значит быть сильным. Сила больше не ассоциировалась с превосходством над другими, с демонстрацией власти или с подавлением своих слабостей. Она была в принятии. В принятии себя, со всеми теми тенями, которые он так долго пытался изгнать. Драко задумался о страхе. О том, как он, казалось, всегда преследовал его, словно тёмная фигура в зеркале. Но теперь он видел его иначе. Страх больше не был его врагом. Он не был цепью, сковывающей его. Напротив, страх был путеводителем, показывающим, куда идти, чтобы расти. Страх стал для него источником силы, потому что только преодолевая его, можно было найти самого себя. И слабость… Она всегда жила в нём. Он знал это. Но раньше эта мысль вызывала у него отвращение, словно тень, которую он хотел стереть. Теперь же он понимал: слабость была частью его сущности. Она была не чем-то чуждым, а тем, что делало его уникальным. Его слабость — это не рана, а основа его человеческой природы, то, что делало его живым, настоящим. Драко поднял голову. Его взгляд стал ясным, как утро после долгой ночи. Впервые он не боялся смотреть на себя, не боялся принимать всё, что есть в нём. Он понял, что быть собой — значит быть свободным. И эта свобода, простая и тихая, принесла ему больше силы, чем все амбиции и стремления, которые он когда-либо знал. Кабинет был пуст. Образ Люциуса растворился, вновь оставив за собой только тишину, гнетущую и вязкую, как старый мёд. Но Драко по-прежнему стоял здесь, в центре этого забытого пространства, где время застыло в причудливой игре света и тени. Пыль кружилась в воздухе, освещённая тусклым светом, пробивающимся сквозь треснувшие оконные рамы. Мэнор. Да, это место всё ещё держало его в своих оковах. Его корни, его прошлое, его проклятие. Он повернулся и вышел из кабинета, шаги отдавались глухим эхом, растворяясь в пустых коридорах. С каждым шагом его мысли становились всё яснее. Мэнор был не просто домом. Это была тюрьма, лабиринт, где каждая комната напоминала о тех цепях, которые он так долго носил. Здесь жили голоса прошлого, здесь витал призрак его отца, а стены, казалось, шептали о бесконечном повторении одних и тех же ошибок. «Я должен это закончить.» Эта мысль вспыхнула в его сознании, как искра, неожиданная и яркая. Он остановился перед одной из разбитых окон и посмотрел наружу. Туман продолжал окутывать всё вокруг, как плотное покрывало, а день, пасмурный и мёртвый, казалось, застыл в своём монотонном безразличии. Но в этом безразличии Драко видел возможность. Возможность разрушить всё, что связывало его с этим местом. Он вышел на улицу, чувствуя, как холодный воздух окутывает его, проникая под мантию. На мгновение он замер, его взгляд скользнул по особняку, который стоял перед ним, величественный и разрушенный одновременно. Мраморные колонны, тёмные, словно иссечённые годами боли, уходили в небо, поглощённые серыми облаками. Стены, покрытые трещинами и мхом, выглядели как останки чего-то давно погибшего, но не забывшего, что оно мертво. Драко поднял палочку. Его дыхание стало ровным, словно перед прыжком в бездну. Воспоминание всплыло в его сознании, острое и обжигающее, как само пламя. Отец. Его голос, низкий и властный, звучал в ушах, будто он снова был здесь. «Раз ты Дракон, ты должен уметь пылать огнём. Сила огня в разрушении и очищении. Смотри, Драко. Это настоящее искусство.» Тогда он показал ему заклинание, одно из самых опасных, темно-магических, несущее в себе хаос и бесконтрольную мощь. Драко помнил, как не решился изучить его тогда, как чувствовал, что это заклинание несёт в себе нечто большее, чем он мог выдержать. Но сейчас… Сейчас он чувствовал, что способен на всё. Потому что больше не было страха. Больше не было оков. Он медленно поднял палочку, словно это был ритуал, его губы шевелились, произнося слова, которые когда-то казались ему недостижимыми. — Фиендо… Сначала был шёпот, тонкая нить пламени, которая сорвалась с конца его палочки, но затем она взвилась вверх, как дракон, обретший свободу. Огненные языки зашипели, разрастаясь, заполняя пространство своим гулом, который напоминал рёв ветра перед бурей. Пламя охватило стены особняка, пожирая всё на своём пути, как будто наконец нашло своего врага. Драко стоял, не отрывая взгляда от зрелища. Он наблюдал, как его дом, этот мёртвый памятник его прошлому, поглощается огнём. Пламя танцевало, разрушая каждую деталь, каждый угол, но в этом разрушении была красота. Красота очищения. Туман, казалось, расступился, давая место этому безумному танцу, но день остался неизменным. Серое небо смотрело вниз безучастно, как немой свидетель его действия. В груди Драко разлилось странное чувство — не радость, не боль, но нечто среднее между ними. Это было освобождение. Мэнор, который столько лет держал его в плену, превращается в руины, исчезая в танце огненных чудовищ. Оглушительный звук прорезал воздух, словно сам мир раскололся надвое. Драко резко поднял голову, и его взгляд замер на том, что заменило пасмурное дневное небо. Смоляное, густое, как масло, оно заполнило всё пространство, поглощая остатки света. Это было не просто небо, а бездна, чуждая и бесконечная, в которой рождались и умирали звёзды, оставляя за собой мгновенные вспышки яркого света. Звёзды двигались, словно следуя какому-то невидимому замыслу, их ритм был одновременно хаотичным и пугающе упорядоченным. Они вспыхивали, словно воспламеняясь изнутри, и взрывались с ослепляющим треском. Это зрелище захватило его внимание, и на миг он потерял связь с реальностью. Потом его взгляд уловил движение: яркие точки в небе стали приближаться, превращаясь в огненные кометы, что летели прямо на него. Он замер, его сердце застучало в бешеном ритме. Секунда, другая, и внезапно осознание пронзило его, как удар молнии. Эти кометы — это не звёзды и не небесные тела. Это что-то иное. Драко вспомнил обрывочные рассказы Лорда, рассказы, которые тогда казались ему чуждыми и далекими. Магловские технологии, устройства, которые вызывают разрушение с такой силой, что земля сама разверзается под их ударами. Бомбы. Лорд называл их орудиями смерти и огня, но тогда эти слова казались ему чем-то фантастическим. Теперь он знал: это не фантазия. «Так вот как это выглядит,» — с удивлением подумал он, наблюдая за тем, как тысячи комет пересекают чёрное небо, выжигая всё на своём пути. Их огненные хвосты разрывали смоляную тьму, оставляя за собой кроваво-алые полосы. Они стремительно приближались, и звук их полёта превратился в низкий гул, заполняющий всё вокруг. Это был рёв апокалипсиса, угрожающий поглотить его. Земля содрогнулась под его ногами, когда первая из комет достигла цели. Взрыв разорвал пространство, яркий свет обжёг глаза, а затем его сменил грохот, настолько оглушительный, что Драко невольно схватился за голову, пытаясь защититься от этого звука. Волна жара обрушилась на него, сметая всё на своём пути, но он стоял, словно прикованный, наблюдая, как мир вокруг него разрушается. Ещё взрыв, ещё один. Земля покрылась хаосом: дым, огонь, разорванные клочья мрака и тумана смешались в едином вихре. Но даже в этом хаосе что-то оставалось неизменным. В небе, прямо посреди его смоляной бездны, что-то начало открываться. Оно не сверкало, не взрывалось. Это было нечто иное, нечто живое. Око. Оно раскрылось медленно, словно пробуждаясь. Его границы были нечеткими, как если бы оно было высечено из самого пространства. Огромное, бездонное, оно смотрело прямо на него, и Драко почувствовал, как весь окружающий мир исчезает. Всё — взрывы, дым, огонь — оказалось поглощено этим взглядом. Он был тягучим, всепоглощающим, но не холодным. Это был взгляд, в котором заключалось всё сущее, и в тот же момент — ничто. Драко застыл. Его сознание, будто парализованное, не могло ни принять, ни отвергнуть происходящее. Ему казалось, что время остановилось, но этот взгляд продолжал поглощать всё, как безмолвный водоворот. Он почувствовал, как его тело, его мысли, его существо растворяются. Он исчезал, становился ничем, частью этой бесконечной тьмы, которая заполняла собой всё, не оставляя ни света, ни воздуха, ни даже воспоминаний. И наступило ничто. Оно было везде, заполнив всё, включая самого Драко. *Уроборос – древний символ в виде змеи или дракона, кусающего собственный хвост, замыкая круг. Он олицетворяет бесконечность, цикличность жизни, смерть и возрождение. Символ уходит корнями в древнеегипетскую мифологию, где встречается в текстах, описывающих бесконечный цикл обновления вселенной. Позже он проник в алхимию, мистику и философию, став знаком единства противоположностей и вечного движения. Уроборос напоминает о том, что конец всегда становится началом.