Накарот

***

Первая ночь во втором круге леса была подобна медленному удушению. Воздух казался неподвижным, но кроны деревьев шептались, словно заговорщики, бросая тени, вытянутые, как силуэты зверей, готовых броситься в последний миг. Всё вокруг дышало злобой, терпящей их присутствие лишь на время. Шорохи, стон ветвей и редкий треск сухих сучьев сплетались в мелодию — каждый звук был предупреждением, как мелькающие в темноте звериные зубы. Юноша неосознанно искал защиты, но его шаги были точны, как ритуал. Он подошёл к палатке Лорда, задержался на миг, и его тело выдавало больше, чем он хотел. Он не просил прямо — лишь робкий взгляд и осторожное движение выдавали его желание остаться. Волдеморт заметил это. Его холодный, острый взгляд прошелся по юноше, но он не отреагировал, не дал ни согласия, ни отказа. Его молчание было пустым, лишённым всякого тепла, как будто он позволял Драко приблизиться лишь для того, чтобы наблюдать, что тот предпримет дальше. Палатка была темна и тесна, но этот мрак странно успокаивал. Они лежали рядом, будто на разных берегах узкой реки. Пространство между ними дышало неуютной тишиной, слишком маленькой для отчуждённости, но и недостаточной для настоящей близости. Малфой осторожно придвинулся ближе, его движения были настолько медленны, что казались случайностью. Лорд не отстранился. Его неподвижность была равносильна согласию — жест без слов, столь же хладнокровный, как и всё, что Волдеморт делал в этом мире. Юноша ощущал прохладу дыхания, касавшуюся его кожи, как прикосновение теней. Сердце билось слишком громко, каждый удар отдавался в висках, но он знал: это был его единственный якорь в этой зыбкой реальности, готовой разорваться в любую секунду. Лорд оставался неподвижным, его дыхание было ровным и мерным, как шаги обречённого, и в этом безразличном ритме Драко находил странное, чуждое утешение. Он решился и прижался ближе, осторожно, как если бы касался ледяной поверхности озера, не зная, замёрзнет ли он насмерть или найдёт спасение. Под пальцами ощутил биение сердца Волдеморта — уверенное, ритмичное, но безразличное, словно звук маятника, не знающего ни заботы, ни тепла. Не было ни страсти, ни отвращения, только холодная, терпеливая неизбежность. Но этого было достаточно. Это не было приглашением — это был вызов: Лорд позволял ему ощутить собственное бессилие. Драко затаил дыхание, пытаясь зацепиться за этот момент, считая удары сердца, как шаги по опасному краю. И с каждым ударом тревога отступала, сменяясь глухой, тяжёлой усталостью. Лес за пределами палатки продолжал жить своей чуждой, мстительной жизнью, но теперь его шёпоты казались далёкими. Мир сжался до тишины между двумя телами, до ритма дыхания и биения сердца, до этой зыбкой близости, в которой юноша на мгновение нашёл то, что искал: покой, похожий на короткий сон перед бурей. — Милорд, позволите спросить? — Малфой тихо вымолвил эти слова, осторожно, словно касаясь раны, которая могла взорваться от простого прикосновения. Волдеморт ничего не ответил, лишь выжидающе посмотрел на него — взгляд, проникающий, как лезвие, будто заранее просчитывал каждое возможное слово, каждое намерение, скрытое за вопросом. — Кто из Пожирателей знает, что Вы… полукровка? — слова прозвучали едва слышно, словно не более чем шёпот ветра, но каждый звук этого вопроса был на вес золота, на грани запрета, на грани непозволенного. — Лишь те, кто знал меня в Хогвартсе, — ответил Лорд, его слова резали воздух, как лезвие, не оставляя места для сомнений. Он говорил об этом спокойно, будто обсуждал предмет, давно утративший значение. — Такие, как твои деды. Они знали меня как Тома Реддла. Этого имени мне хватило, чтобы стать для них лидером, чтобы заставить их преклоняться. Думаешь, им было важно, что оно магловское? Драко замер, чувствуя, как на миг у него остановилось сердце. Он пытался скрыть потрясение, но знал, что Волдеморт заметил каждую дрожь на его лице, каждую мельчайшую эмоцию, подобно хищнику, наблюдающему за трепещущей добычей. — И всё же, — голос его ослабел, но он продолжил, рискуя снова, — это имя… имя магла. — Имя не имеет значения, если его носят правильно, — жёстко ответил Лорд. На его лице не было ни капли эмоций, лишь едва различимый оттенок насмешки, как будто он испытывал Малфоя, зная, насколько болезненно это осознание для него. — Хотя, полагаю, в этом вопросе ты хотел бы сам для себя найти ответ. В тишине, последовавшей за этими словами, юноша почувствовал, как что-то в нём оборвалось. Волдеморт… полукровка. Человек, олицетворяющий власть и чистоту силы, стоящий выше всех остальных — и всё же носит проклятую метку магловского происхождения. «Реддл»… «отцеубийца…» — Драко вспомнил видение: красивого мужчину, чей взгляд был полон укоров. Он знал, что Лорд заметил его трепет, внутренний страх и почти физическую реакцию от прикосновения к этой неприглядной правде. — Фамилия «Реддл» была получена от Вашего отца? — тихо спросил юноша, едва дыша. — Которого Вы убили? — в его вопросе не было прямого осуждения, но в то же время он был пронизан неприятием того, что перед ним — человек, способный на такое хладнокровие. Волдеморт медленно кивнул, не меняя выражения лица, словно подтверждая что-то незначительное, лишённое всякого значения. Его глаза были холодны и непроницаемы, как замёрзшее озеро. Казалось, что он рассказывает об этом исключительно ради реакции юноши, проверяя его стойкость, наблюдая, как тот погружается в глубины откровения, которые, возможно, предпочёл бы не знать. — Но почему? — вопрос был прямым, словно обнажённый меч, поднятый на того, кто казался непобедимым. На мгновение Лорд замер. Он смотрел в пустоту, будто в бездну, полную невидимых теней и призраков, которые давно исчезли, но всё ещё говорили с ним на языке упрёков и вины. — Почему? — Лорд вымолвил это почти шепотом, без единой ноты сожаления или боли. Сухой, бесстрастной риторический вопрос, лишённый всякой привязанности. Драко затаил дыхание, чувствуя, как слова Волдеморта, обнажённые и холодные, заставляют что-то содрогнуться в нём, словно тёмные воды глубинного озера всколыхнулись от ледяного ветра. Его взгляд был устремлён на лицо Тёмного Лорда, напряжённый и цепкий, но тот не удостаивал его даже взглядом, словно намеренно вынуждая юношу ловить каждое слово, выискивая в них скрытую истину. — Оба мои родителя были слабы, — Волдеморт произнёс это так, словно говорил о безликой статистике. — А слабость заслуживает уничтожения. Моя мать оставила меня в магловском приюте, не выдержав ни бремени моего существования, ни своего собственного. Эти слова ударили, как ледяная волна, оставляя после себя болезненный холод. Юноша напрягся, ощущая, как в сердце пробегает дрожь ужаса. Приют. Волдеморт, самый могущественный и устрашающий волшебник, вырос среди маглов, брошенный, затерянный среди тех, кого он, должно быть, с самого начала презирал с жгучей ненавистью. Между ними что-то сломалось — тонкая завеса, скрывавшая безжалостную правду, разделяющую их миры. Темный Лорд не был родом из высоких залов и древних замков, и теперь его образ казался чуждым и непостижимым — рассыпавшимся, обнажая ту сторону, которую Драко никогда не мог бы представить. — Долгое время я не знал своих родителей, — продолжил Волдеморт, глядя в пустоту, словно вглядывался в давние, жуткие воспоминания, но взгляд его не дрогнул. — Но когда я узнал о своей крови, о природе своей силы, я поклялся раскрыть каждую тайну своего происхождения. Моя мать, — он на мгновение замолчал, и в его глазах промелькнула тень, прежде чем он бросил на Драко быстрый, испытующий взгляд, — была из рода Гонт, прямых потомков Салазара Слизерина. Имя Гонт, нависавшее над магическим сообществом, как забытое предзнаменование, было облечено легендами и мрачной славой. Драко замер, ошеломлённый и обожжённый. Как чистокровный волшебник, он знал о тени этого рода — проклятого и забытого, но когда-то великого. Их линии уходили в прошлое, к самому Салазару Слизерину, основателю Хогвартса, чья магия и власть были настолько глубоки, что каждая капля его крови превращалась в яд для чужаков. Старинные свитки рассказывали, что представители Гонтов впервые добились влияния в магловском мире в XIII веке, стремясь скрыть магические корни и обрести силу у королевского двора. Их власть достигла пика в XIV веке через Джона Гонта, сына короля Эдуарда III, обладающего политическим и магическим даром. Он управлял Англией как регент при своём племяннике, подчиняя себе магловский мир — и на некоторое время дом Гонтов возвысился, окружённый трепетом. Драко знал, что история его рода переплеталась с судьбой Гонтов. В те времена, когда Малфои были ослаблены политическими интригами и потеряли значимость, Гонты предложили им союз, объединив свои силы через брачные связи. Этот брак стал основой возвышения Малфоев, их триумфального возвращения к магической и магловской элите. Союз был продуманной игрой, где Малфои снова обрели уважение и власть при английском дворе. Но к XV веку, когда усилились преследования волшебников, Гонты утратили своё положение в магловском обществе и ушли в изоляцию, сосредоточившись на идеалах чистокровия и власти в магическом мире. Род стал падшим из-за кровосмешений и постоянных близкородственных браков, которые, хотя и сохраняли чистоту крови, породили уродства и упадок разума. Даже Блэки осуждали Гонтов — для них это была крайность, вызывающая отвращение. Род стал обнищавшим, потерявшим свои земли и богатства, неспособным сохранить наследие. Оставались лишь ненависть и отчаянная, нерациональная гордость. Драко предполагал, что этот род оборвался на Морфине Гонте, умершем в Азкабане за убийство маглов, словно в безумном жесте самоуничтожения. Теперь перед ним стоял Волдеморт — единственный, кто пережил этот упадок, кто вынес из рода не уродство, а силу. Рождённый от магла и падшей ведьмы, он стоял как воплощение самого разрушительного противоречия — чужой и в то же время близкий, один из них, но выше их всех. — Отец… — Волдеморт выдержал паузу, точно отмеряя каждый звук, как ледяные капли, падающие в абсолютную тишину. Он бросил на Драко взгляд, оценивая реакцию, прежде чем продолжить. — Маггл-аристократ. Родословная с претензией на величие и гордость, не знающая меры, — угол его губ тронуло подобие усмешки, от которой веяло холодом. — Единственное, что он мне оставил, — это красота, к которой ты, как мне известно, проявил интерес. Эти слова пронзили Драко, как тщательно направленный удар. Его собственные, легкомысленно брошенные слова теперь оборачивались против него, подчиняя его волю. Тёмный Лорд, уловив слабую вспышку смущения, посмотрел на юношу с ледяным спокойствием, застывшим на его лице, без проблеска эмоций. — Семья моей матери… — продолжил он, произнося слова сухо и бесстрастно. — Примитивные фанатики, слепо цепляющиеся за иллюзию значимости. Жалкие, нищие и уродливые в своём безумии, — его взгляд задержался на точке над плечом Драко, словно там открывался тёмный провал. — Они цеплялись за свою чистую кровь, как за последнюю иллюзию значимости, но в своей сущности были ничем не лучше магглов, которых так презирали. Эта открытость шокировала — Волдеморт, великий поборник чистоты крови, презирал своих предков. Драко вдруг понял, что эти слова были не просто откровением, но испытанием. Каждый его ответ, жест и даже молчание были проверкой. Тёмный Лорд будто вытягивал из него мысли, подводя к тем, что могли бы углубить или разрушить его веру. Привыкший видеть в семье основу и смысл, юноша не мог представить подобного презрения к собственным корням, хотя понимал причины. Он чувствовал, как слова Волдеморта разрывают привычные представления, обнажая пустоту там, где всегда была связь с родом. Тёмный Лорд говорил отстранённо, его голос звучал как холодное течение тёмной воды, без намёка на сентиментальность. — Моя мать, — ровно произнёс он, будто касаясь забытых, незначительных фактов, — была глупа. Ухватилась за иллюзию любви, использовала Амортенцию, чтобы удержать маггла, который стал её пленником, даже не подозревая, что превратился в игрушку. Она женила его на себе, использовала его тело, пока не забеременела. Когда действие зелья ослабло, он ушёл, не оставив за собой ничего, кроме её жалкой никчёмности. Волдеморт говорил почти бесстрастно, его голос был сух, как мёртвый воздух. Эти слова, острые и холодные, проникали в сознание юноши, западая глубже, чем он мог ожидать. Драко видел перед собой человека, который, казалось, не знал ни сочувствия, ни любви. Перед ним стоял тот, кого древние легенды предостерегали как воплощение несчастья, рожденного из страсти и обмана. Легенда о рыцаре Пеллеасе, доблестном и честном воине, подверженном зову сердца, всплыла в сознании юноши, оживая под весом рассказа Волдеморта. Пеллеас, чья чистота и честь были широко известны, был безнадёжно влюблён в жестокую леди Эттаре. Он надеялся завоевать её сердце, но она лишь насмехалась над ним. В отчаянии Пеллеас обратился за помощью к ведьме, и та дала ему зелье, заставившее Эттаре воспылать к нему страстью. Но любовь, рождённая из насилия над волей, стала для неё невыносимой — раздираемая внутренним противоречием, она угасла, её сердце сожгла неестественная, искусственная страсть, лишённая искренности. Среди древних мифов всплывали другие имена: трагедии Изольды, чей случайный глоток любовного зелья навсегда связал её судьбу с Тристаном, и королевы Гвендолины, чьи искусственно навязанные чувства привели к разрушению брака и вечной вражде. Легенды так же упоминали, что дети, рождённые в подобных союзах, были отмечены тёмной печатью: отчуждение, пустота, внутренний разлад становились их вечными спутниками. Эти дети, чуждые собственным родителям, обладали необычными силами, но часто страдали от невозможности примирить в себе тьму, порождённую обманом. Они становились живыми символами ошибок и насилия, заключённого в магии, которая привела их в этот мир. Сейчас, глядя на Волдеморта, Драко начинал понимать, что встреча с ним была не просто знакомством с могущественным волшебником. Лорд воплощал собой загадочную смесь проклятия и силы, древнего наследия и вечной скорби, изломанных чувств и нечеловеческой мощи. В его облике было нечто бесконечно холодное и таинственное, словно древний артефакт, который никто не в силах постичь, но к которому все стремятся прикоснуться, зачарованные и испуганные. Само его происхождение, его древние корни, делали его по-настоящему уникальным — и в то же время устрашающе чужим. Волдеморт говорил, не отворачивая взгляд, и в его голосе не звучало ни тени сожаления: — Её исход был предрешён. Она осталась без средств и в одиночестве, — его слова были сухими, как пустые строки летописи, затёртые временем, — и вместо того чтобы принять последствия, она выбрала путь бегства. Её смерть — лишь логичное завершение её собственного выбора. Эти слова, сказанные с неумолимой холодностью, словно острые камни, обрушивались на сознание Драко, разрушая привычное понятие о привязанности и семейной верности. Суровая ясность в голосе Волдеморта, его жёсткая, обострённая рассудочность, лишённая малейшего намёка на жалость, оставляла след, будто ледяной шрам. Как можно говорить о собственной матери, о корнях, с такой абсолютной отрешённостью? Драко, привыкший почитать семью как нечто священное, как опору своей идентичности, был глубоко потрясён, видя в Лорде что-то столь чуждое. В нём он видел воплощение иной реальности, мрачной и отчуждённой, лишённой привязанностей, той тьмы, что не нуждалась ни в ком, кроме самой себя. Лорд смотрел на своё прошлое с тем же презрением, с каким смертельно раненый зверь смотрит на своё отражение в крови, признавая боль, но отказываясь признать слабость. История рождения Волдеморта казалась ему противоестественной и одновременно пугающе логичной в своей тьме. Каждый шаг его матери, её каждый выбор и ошибка вели к этому исходу, словно движимы неведомым, мрачным роком, как трагедия, что не могла завершиться иначе. — Вы… ненавидите их? — вырвалось у него прежде, чем он успел осознать свой вопрос. Волдеморт усмехнулся, холодно, едва заметно, словно это слово его забавляло. — Ненависть, — произнёс он ровным тоном, — это бессмысленное чувство, разъедающее того, кто его испытывает. Кто они такие, чтобы я тратил на них подобное? Это были просто слабые люди, пожавшие плоды своих собственных ошибок. Незнакомцы, оставившие после себя лишь пепел. Юноша почувствовал, как ледяное оцепенение пробиралось к самому его сердцу. Волдеморт, похоже, лишил себя этого трепетного права на привязанность, отвергнув даже саму возможность жалости. История его рождения, изначально полная скрытого насилия, приоткрывала бездну, которая не давала им сойтись взглядами. Драко вспомнил, как его мать говорила о важности любви и ответственности, как внушала ему, что семья — это основа, ради которой стоит существовать. Но здесь, в тёмной тишине этих слов, он чувствовал, что перед ним был человек, лишённый тени сентиментальности, видящий в семье не более чем тягостный след чужой воли. Но разве Волдеморту никогда не было жаль этих людей? Маггла, ставшего бессознательной жертвой магического принуждения, или женщину, которой не удалось противостоять своей собственной слабости? Драко чувствовал, что понимал неизбежность их судьбы, но в его душе что-то отзывалось болью при мысли о том, насколько обречённым был их путь. Он всматривался в Волдеморта, стараясь уловить хотя бы слабый отблеск сожаления. Но взгляд Лорда оставался холодным, словно древняя статуя, не имеющая человеческой сути. — Мне кажется, вполне закономерно испытывать неприязнь к тем, кто когда-то бросил вас, — тихо произнёс юноша, словно оттачивая каждое слово, стараясь не дрогнуть под взглядом Лорда. — В конце концов, Ваш отец мог бы забрать Вас, ведь Вы были ни в чём не виноваты. Волдеморт взглянул на него так, будто перед ним стояло нечто хрупкое и мелочное, не знавшее истинной сущности жизни. В этом взгляде скользнула тень презрения — спокойного, холодного и безжалостного, как резец, высекающий излишества. Его голос прозвучал ровно, подобно струе воды, текущей по гладкому камню: — Ребёнок, рождённый из обмана и принуждения, не может быть чем-то иным, кроме как болью и нелепостью, отражением слабости тех, кто создал его. Мой отец лишь совершил то, что сделал бы любой, кто стремится к истинной чистоте. Он отказался от иллюзии, навязанной ему чужой волей. Признав такое существо рядом с собой, он лишь бы утонул в постыдном напоминании собственной уязвимости. Взгляд его на мгновение задержался на лице юноши, ловя каждое проблеск сомнения, тень смятения, будто выискивая в нём желание найти в сказанном оправдание или спасительную истину. Внутри Драко было пусто и гулко, как в подземной пещере, наполненной эхом собственных растерянных мыслей. Он ощущал, как на его плечи ложится нечто тяжёлое, словно невыносимый груз, и слово было невозможно вымолвить. Его язык был скован холодом взгляда Волдеморта. Лорд, уловив это напряжение, едва заметно усмехнулся, как будто тень улыбки скользнула по его лицу — мимолётная, чуждая тепла. — Я создал себя сам, — продолжил он спокойно, почти мягко, словно излагал аксиому, не терпящую возражений. — Я освободил своё будущее от их недостатков. Ошибки прошлого не диктует тебе твой путь, если только ты не позволяешь ей превратиться в цепь, стягивающую твои шаги. — То есть Вы не считаете себя… нелепостью? — вырвалось у юноши прежде, чем он успел подумать, и его голос прозвучал как мольба, как несмелая попытка уловить отблеск истины в глазах Темного Лорда. Волдеморт задержал на нём взгляд и медленно, едва приподняв бровь, улыбнулся — без тени радости, так, будто удивлялся, как далеко может завести детская наивность. — Конечно нет, — ответил он, и в этих словах была бездонная пустота, ледяная и ровная. — Если бы я видел в себе это, то так и остался бы в той яме, в которой меня оставили, обвиняя всех и вся. Нет, я был тем, кто преодолел то, чего не смогли они. Я освободил себя от их наследия. Моё существование — не просто случайное следствие их жалкого выбора. Эти слова, простые и прямолинейные, проникли в сознание Малфоя, как тонкие лезвия, пронзающие его мысли, оставляя едва заметные, но глубокие раны. В словах Волдеморта не было ни капли жалости — только бескомпромиссная истина, обнажённая до самой своей сути, без оправданий и примирений. Он говорил о своём рождении и судьбе с такой ясностью, что Драко на мгновение ощутил — нечто, сделанное из стекла и стали, лишённое сомнений. Темный Лорд продолжал, его голос был тих и ровен, как шёпот воды. — Но когда-то, в детстве, я был слеп, — произнёс он почти без интонации, и лишь на мгновение в его голосе отразилось что-то неуловимо далёкое, будто он смотрел на призрак. — Я питался жалостью к себе, подобно тем, кто ничтожен, — и в этом был мой позор. Но уязвимость исчезает вместе с детскими иллюзиями, когда понимаешь: прошлое — это лишь куча чужих ошибок, и истинная слабость — позволить им стать твоими. Он замолчал, и холодный блеск в его глазах отразился, как ледяное острие, пробивающееся сквозь тьму, несгибаемое и чуждое всему человеческому. Малфой ощутил, как его слова просачиваются в его сознание, обжигая правдой, лишённой сострадания. — Так значит, Вы убили своего отца не из ненависти? — Драко почувствовал, как его голос едва держится, дрожа словно оголённая проволока под ледяным ветром. Слова застилала дрожь, но он продолжил, зная, что его вопрос — тонкий, опасный, будто клинок, пронзающий недоступное. — Тогда… в чём была причина? Волдеморт смотрел молча, и тишина между ними казалась неподъёмной. Его взгляд, холодный и бесстрастный, мерцал ледяной пустотой, которую он сам и выстроил, слой за слоем. Когда наконец он заговорил, голос его не был ни гневным, ни торжествующим, но глубоким и уверенным, как камень, древним, как обрывки запретных заклинаний. — Чтобы стать Лордом Волдемортом, я должен был убить Тома Марволо Реддла, — его слова плыли плавно и медленно, как священное заклинание, извлечённое из тёмной глубины. — Этот ритуал требовал полного отречения от магловской крови, имени, каждого звена, что связывало меня с уязвимостью. Мой отец, его семья… они были лишь частями моста, ведущего меня прочь от унизительной жизни. Это было освобождение от их бренной сути. «Чтобы стать Лордом Волдемортом, я должен был убить Тома Марволо Реддла,» — эти слова врезались в сознание Драко, как резец, высекающий судьбу из мраморной глыбы, оставляя холодный, неизгладимый след. Для Волдеморта сила была храмом, для которого требовались величайшие жертвы, а очищение от прошлого становилось неизбежным. В каждом его слове, в его ледяной уверенности, в способе, с каким он говорил о прошлом, не было ничего случайного. Волдеморт не объяснял напрямую, оставляя пробелы, будто темные аллеи, которые Драко сам должен был пройти, чтобы полностью понять эту философию, ощутить цену величия. — Путь к могуществу, — продолжил Волдеморт, опустив взгляд, но не из уязвимости, а из бесконечного презрения к сентиментальным узам, — это путь отречения, отказ от связей, что отягощают, от слабости, что шепчет о привязанностях. Смерть моего отца, моей семьи — это был ритуал, сжигающий всё, что удерживало меня в тени их крови, не позволяя раскрыть весь свой потенциал. Я отрёкся от рода Реддлов, отказался от их гнилых корней, от человеческой сущности и её случайного творения. В этом был смысл их гибели — в разрыве с миром, который создал меня как воплощение чужого порока. Его слова были тяжёлыми, словно глыбы из тёмного камня, выточенные острыми гранями боли и хладнокровной решимости. Взгляд Волдеморта был прикован к Драко, как к чему-то неопределённому и несовершенному, как к жару, гаснущему в пепле бесполезных привязанностей. Для Малфоя это было дикостью. Перед ним было существо, которое отказалось от прошлого, превратив воспоминания в грязь, смытую кровью. Волдеморт не видел себя ни чудовищем, ни ошибкой природы. Для него рождение, как он сам сказал, было случайностью, которую он сумел преобразить. Убийство отца и уничтожение рода стало для него новой страницей, началом жизни и перехода на новый уровень существования. Это не было актом мщения, а актом очищения, становления, в котором он не просто отказался от магловского наследия, но и утвердил свою сущность, возвысившись над природой самой жизни. — Величие, — проговорил он, едва заметно ухмыльнувшись, — доступно лишь тем, кто готов отбросить всё, чем когда-либо был. Драко, захваченный этими словами, ощутил, как внутри него разгорается буря. Страх и восхищение боролись в его душе, сталкиваясь, как неуправляемые силы. Перед ним разверзалась бездна, а этот путь означал отказ от всего, что он ещё недавно считал частью себя — слабостей, привязанностей, истории, наследия и самой сути человеческого. И в то же время, какая-то тёмная, неизведанная часть его души, тайное стремление быть ближе к этому идеалу силы и полного отречения, жгла его и пугала. Каждое слово Лорда, каждый взгляд, как острое лезвие, врезались в его сознание, отсекая остатки невинности, которую он когда-то считал неприкосновенной частью своего «я». Волдеморт был для него чем-то больше, чем наставником или повелителем — он был воплощением силы, к которой Малфой тянулся, едва осознавая, что это влечение было почти любовью, завуалированной ужасом, замаскированной благоговейным страхом. Смотреть на Волдеморта было как стоять у самого края пропасти, где тьма, таящаяся внизу, манила с невыносимой, почти романтической силой. Драко чувствовал, как что-то внутри него рвётся в эту бездну, будто он готов был отдать всё — разум, тело, душу — только бы понять, что это за сила, обрести ту же беспощадную, холодную отрешенность, которая пронизывала Лорда насквозь. Восхищение смешивалось с отчаянием; он знал, что Волдеморт никогда не снизойдёт до человеческих чувств привязанности или нежности, и всё же его тянуло к этому существу, словно к запретному огню. Чувства его были спутаны и мучительны, как тонкие нити, обвивающие сердце, тянущие его вниз и вверх одновременно. Волдеморт был тем, чего Драко жаждал так же сильно, как и боялся, символом силы, которому невозможно было противостоять, и в его присутствии Драко осознавал, что эта тяга уже начала уничтожать то, кем он был прежде. В его взгляде Тёмного Лорда читались зачатки понимания, но он молчал, не вмешиваясь в мысленные размышления мальчика. Он знал, что семя посеяно, и теперь оставалось лишь наблюдать, сможет ли оно прорасти.

***

28 июня 1996 года Утром Драко пробудился, медленно осознавая, что лежит слишком близко к Волдеморту, почти прижимаясь к нему, словно в забытьи, подсознательно стремясь к его теплу. Ладонь Лорда, лёгкая, но уверенная, покоилась на его бедре, и Драко, к своему ужасу и возбуждению, почувствовал, как его собственная нога перекинута через мужчину, в каком-то неосознанном порыве притягивая его к себе. На несколько долгих секунд он замер, разглядывая спящее лицо Тёмного Лорда — спокойное, почти безмятежное, но обманчивое в своём покое. За этой внешней тишиной скрывалось нечто куда более тёмное, едва уловимое дыхание чего-то разрушительного, жестокого. Волдеморт, без колебаний, уничтожил в себе всё человеческое, все сомнения и уязвимости, сам избрав этот путь. Его рука, казавшаяся такой невесомой и мягкой в ночном полумраке, была той самой, что убила его отца, и не раз бралась за убийства других. Осознание этой правды должно было бы пробудить в Драко ужас, заставить его отпрянуть с отвращением, ведь перед ним лежал настоящий монстр. Но внутри, в самой глубине, он чувствовал лишь неизъяснимое, почти болезненное влечение, от которого не мог избавиться. Это желание было иррациональным, его пьянящий магнетизм рос с каждой секундой, поглощая всё остальное, затмевая страх и здравый смысл. Не дыша, он медленно потянулся рукой, касаясь груди Лорда. Пальцы, дрожа, скользнули по тонкой ткани, ощущая жар его кожи. В этот момент Драко понял — он был сломлен. Испорчен тем, кто покоился рядом, кем он так безумно восхищался. Он осознавал, что его чувства, его мысли — это глубокое, почти болезненное отклонение от того, что ему прививали, того, чему учили с детства. Всё в его чистокровном воспитании, в морали его предков говорило, что это неправильно. И всё же, этот человек, чья магия была тёмной и ненасытной, манил его, пробуждая всепоглощающее желание. Сдерживая собственное дыхание, он едва заметно наклонился, его губы коснулись чужой кожи, оставляя нежные, почти призрачные поцелуи, которые едва ощущались, но несли в себе жгучее тепло. Каждое прикосновение отзывалось глубоким волнением, каждым движением Драко ощущал, как уходит всё — и разум, и страх, и вся его прежняя жизнь. Ему ничего не оставалось, кроме этого мгновения, наполненного неясной, но неодолимой жаждой. Малфой медленно, словно боясь разрушить этот момент, ослабил верхнюю пуговицу рубашки, потом ещё одну, открывая грудь, освещённую слабым светом раннего утра, что проникал сквозь плотные стены палатки. Весь мир, его собственные мысли, все его внутренние терзания — всё растворилось, оставив лишь глухой, едва слышный гул его собственной крови, биение его сердца, которое с каждой секундой становилось всё громче. Он знал, что это безумие. Знал, что пленён мрачной магией, силой этого человека, её магнетизмом, опасным, как обрыв под ногами. Но сейчас всё это было лишено значения. Важным оставалось лишь одно — его близость, этот момент, когда его сердце билось в такт с оглушающей тишиной палатки, когда каждое прикосновение отзывалось в его груди. Драко осторожно коснулся чужой груди, едва уловимо обводя пальцем тёмный сосок, словно боясь пробудить зверя, который спал в этой безмолвной силе. Его прикосновения были едва ощутимыми, но каждая деталь, каждый изгиб чужого тела казались ему завораживающими, манящими к тому, что оставалось запретным. Он знал, что не должен этого делать, знал, что всё это — его слабость, его падение. Но эта слабость была сладкой, обжигающей и безмолвно влекущей. Неутолимая жажда прожигала его, словно пламя, упрямо проникающее в каждую жилу. Влажный, вязкий привкус заполнил его рот, и напряжение, накопившееся внизу живота, будто тяжкий груз не давало Драко вздохнуть свободно. Он наклонился ниже, ощутил, как воздух застыл в лёгких, задержался, прежде чем позволить своим губам прикоснуться к обнажённой коже, покрытой тонким слоем холода. Влажный язык скользнул осторожно, жадно обвёл аккуратный сосок, двигаясь медленно, дразняще, словно желал сохранить в памяти каждый миг этого касания. Вкус Лорда был парадоксально тяжёлым и утонченным, опьяняющим, как редкий яд, который можно познать лишь единожды и уже не вернуться. Драко прикрыл глаза, стремясь сохранить это невыразимое ощущение, этот миг, который пронзал его своим неумолимым блаженством. Он чуть сильнее надавил на чувствительный бугорок, чувствуя, как его собственная жажда переполняет его, превращаясь в бесконечное, незатухающее возбуждение. С каждым мгновением желание становились всё более невыносимым, переходя в нечто почти болезненное. Он ощущал, как тонет в этом безумном стремлении, как смутное чувство вины и страха растворяется под натиском сладкого и запретного наслаждения. В этом акте, в каждом его движении было что-то первобытное, что-то неотвратимо влекущее в глубины, где кончались страх и здравый смысл. Малфой замер, словно поражённый внезапным холодом, когда ледяной, пронзительный взгляд Волдеморта вонзился в него, отрезвляя, возвращая к суровой реальности. Он видел, как глаза Лорда медленно раскрываются, в них не было ни гнева, ни явного осуждения, но от холодного молчания, от этой немой, проницательной наблюдательности по коже прокатилась волна леденящего страха. Несколько долгих мгновений Волдеморт молча смотрел на него, будто тщательно изучая, не спеша взвешивая его действия и внутреннее смятение. И Драко, словно очнувшись от наваждения, почувствовал, как краснеет, стыд обжигающе проникал под кожу, возвращая его разум из плена запретных эмоций. — Почему ты остановился, Драко? — вопрос, произнесённый низким, бесстрастным голосом, проник в его сознание, как тонкая нить, мгновенно оплетая его волю и не позволяя шевельнуться. Драко ощутил, как в груди что-то болезненно сжалось, переполняя его смесью страха и мучительного, сокрушительного желания. Он попытался собрать все силы, чтобы ответить, но голос был едва слышен, выдавленный с трудом: — Простите меня, Милорд… Я… это было необдуманно. Я позволил себе лишнее. Он попытался отодвинуться, но в тот же миг Волдеморт крепко удержал его, сжимающей хваткой обхватив шею. Его пальцы были холодными, как железо, и сжали Драко настолько уверенно, что юноша мгновенно понял — никакого отступления не будет. Тёмный маг притянул его ближе, так что дыхание Волдеморта коснулось его уха, холодное, как полярный ветер. Драко почувствовал, как его тело невольно напрягается, лицо побледнело, а в глубине желудка рождался трепет, неведомая сладкая дрожь, как если бы он ожидал неизбежного и страшного, но манящего. Этот трепет, тёмный и пронзительный, прожигал его, сметая остатки рассудка, и ему казалось, что он теперь полностью зависит от воли этого человека, как жертва, пойманная в сети. Тонкая грань между ужасом и восхищением стерлась; в его голове больше не было ни вопросов, ни суждений — только жажда, почти фанатичная, безраздельная покорность. Волдеморт чуть приподнял бровь, и голос его прозвучал тихо, словно шёпот тени, но каждая интонация была наполнена силой, которая парализовала мальчика. — Твоя несдержанность и дерзость начинают утомлять меня, Драко, — прошептал он с устрашающей ясностью. — Мне надоело напоминать тебе о твоей роли, о нашей миссии. Или ты так жаждешь наказания? С этими словами Волдеморт насмешливо облизнул мочку его уха, медленно, с едва скрытым дразнящим жестом. Его язык скользнул по коже, оставляя за собой прохладное, жгучее ощущение, словно ледяной огонь, который проникал в глубину, обжигая каждую клетку. Драко содрогнулся, как под ударами невидимого кнута; от этого прикосновения тело его покрылось мурашками, а сердце забилось с такой силой, что он едва мог вдохнуть. Напряжение, охватившее его, превращалось в болезненное наслаждение, которое откликалось во всём его теле. — Простите меня, Милорд, я был… неразумен, — выдавил он, едва сдерживая дрожь, но Волдеморт не удостоил его и тени ответа, как будто его извинения были не более чем пустым звуком. Вместо этого его пальцы сильнее сжали шею юноши, делая захват болезненным, почти безжалостным. Взгляд Тёмного Лорда, пронизывающий, как ледяной клинок, отразил скрытое раздражение, как если бы его терпение подходило к концу. — Ты позволил себе слишком многое, — сказал он холодным, как сталь, тоном, от которого у Малфоя заледенело внутри. — Если ты не способен контролировать свои импульсы, я напомню тебе, что значит дисциплина. Затем Волдеморт резко приблизился и вонзил зубы в шею юноши, оставив на ней холодную, разрывающую боль, как печать власти. Это был акт не только как жестокого наказания, но и как напоминание о его подчинённом положении, холодный и неотвратимый. Драко охватило странное чувство: смесь страха и смиренного наслаждения, в котором боль переплеталась с безоговорочной покорностью. Он почувствовал, как тихий, глухой стон сорвался с его губ, и его тело, в плену от этого столкновения, не могло скрыть свою капитуляцию. Когда Волдеморт медленно отстранился, оставив на шее юноши тёмный след, его глаза, холодные и немигающие, пристально всматривались в него, как будто искали отражение собственных, тёмных помыслов. В этом взгляде была не только угроза, но и тёмное, зловещее наслаждение, тихое удовольствие, возникающее от того, что он полностью подчинил юношу себе. — Запомни это, — произнёс он едва слышно, его голос был низким, как рокот далёкого грома, и в этом шёпоте звучало что-то властное и неумолимое. — Не забывай, зачем ты здесь, и не позволяй своим слабостям отвлекать нас. Это последний раз, когда я позволяю тебе подобное. Он наконец позволил Драко отступить, но сделал это так, что оставил его в состоянии ещё большего смятения, затуманенного боли, стыда и неугасимого возбуждения, от которого было невозможно избавиться. Это столкновение погрузило его в бездну зависимости, привязывая к Лорду незримой цепью, от которой он не хотел и не мог освободиться, поглощённый этим запретным и невыносимым притяжением.

***

Они продолжили путь, погружённые в напряжённое молчание, словно заключив безмолвное соглашение забыть о том, что произошло. Однако отпечаток Тёмного Лорда, который всё ещё горел на шее юноши, не позволял ему по-настоящему освободиться от случившегося. Это было нечто большее, чем просто след — тяжёлое, почти физическое напоминание, от которого не было спасения. С каждым шагом, с каждым взглядом на силуэт Волдеморта перед собой, Драко чувствовал, как его собственное безрассудство отзывается жгучим чувством стыда и невыносимой тяжестью в груди. Он пересёк черту, и теперь, когда лес стал давить на него, проникая в его мысли, ему казалось, будто сама природа этих мест понемногу сводит его с ума. В этом плотном, обволакивающем молчании Малфой оберегал свои мысли так, словно они были последней преградой между реальностью и пугающим, сладостным наваждением, манящим его к бездне. Однако, к своему удивлению, он ощутил, как это столкновение вернуло ему давно утраченное равновесие, необходимое для окклюменции. Его мысли вновь стали спокойными, собранными, скрытыми под гладью, отражающей холодную отрешённость. Они шагали за светом странного устройства, которое мягко мерцало в руках Волдеморта, направляя их через густую чащу. Тропинка становилась всё уже, извиваясь и сужаясь, пока лес не обступил их плотной стеной. Деревья, чёрные и неподвижные, стояли на пути как безмолвные стражи, и казалось, что каждая ветвь следит за их движениями. В этом затаённом молчании, наполненном холодом и тишиной, лес словно ожидал их ошибки, неверного шага, который разрушит скрытые границы, удерживающие их от гибели. Внезапно инструмент в руках Волдеморта дрогнул, его тонкие стрелки забились, как если бы улавливали скрытую энергию, вибрации, невидимые обычному взгляду. Лорд остановился, погружённый в наблюдение за устройством. Драко, заметив его сосредоточенность, осмелился спросить: — Это устройство, которое Вы делали, Милорд? Вы говорили, что он ведёт нас, но каким образом? Тёмный маг бросил на него короткий взгляд, холодный и оценивающий, словно обдумывая, стоит ли объяснять это. Затем, после молчаливой паузы, он медленно заговорил, и в его голосе ощущалась редкая сосредоточенность — та, что проявляется лишь в моменты крайней опасности: — Это древний артефакт, — его слова прозвучали, как камень, упавший в тихую воду, разорвав пустоту между ними. — Это устройство, которое я усовершенствовал, чтобы ориентироваться в лабиринтах Накарота. Он улавливает колебания магических барьеров, древних и невидимых, помогает обходить ловушки, спрятанные от глаз. — Но как он улавливает… магию? — спросил юноша, его голос дрогнул, выдавая скрытое волнение. Он не мог скрыть странное, почти болезненное любопытство, с которым всматривался в тонкие стрелки и светящиеся руны устройства, рассекающие туманную тишину леса. — Он не указывает направление, как обычный компас, — продолжил Волдеморт, его голос был холоден, словно высеченный из камня. — Он связан с энергетическими линиями леса, он «чувствует» их колебания, ориентируясь на те магические потоки, которые способны увести нас в безопасное русло. Магия Накарота глубже, чем обыденные чары; этот компас — наш единственный проводник среди ловушек, незримых и смертоносных. Без него, — он поднял взгляд, в его глазах была неумолимая ясность, — мы бы оказались в вечных петлях второго и первого круга, из которых нет выхода. Драко молчал, вслушиваясь в эти слова, в которых чувствовалась скрытая угроза. Лес вокруг, его туман, его мёртвая тишина — всё, казалось, жило собственной жизнью, тая в себе древние, недобрые силы. И слова Тёмного Лорда, его суровое предупреждение, казались особенно зловещими, словно глубина леса тянула к себе, вплетая их в свои древние законы, против которых бессильна примитивная магия. Волдеморт, сосредоточенный на настройке своего странного артефакта, коротко бросил через плечо: — Оставайся рядом. Драко молча кивнул, его взгляд сосредоточился на густой стене леса вокруг. Но в то же мгновение что-то неясное, будто лёгкий проблеск света или приглушённый звук, привлекло его внимание из глубины деревьев. Ламии? Он обернулся, надеясь уловить этот призрак среди теней, но, когда снова взглянул перед собой, Лорда уже не было. Тропинка, что вела их сквозь этот дремучий, словно окутанный древним сном лес, оставалась безмолвной, как будто поглотила его спутника в одно мгновение, оставив лишь застывшие, неподвижные деревья. Тишина упала на него тяжёлым, вязким покрывалом. Она словно сгущалась, поднималась и опускалась, делая воздух плотным, как вода. Драко почувствовал, как в груди поднимается волна необъяснимого страха, не подавляемого, но сдерживаемого его волей. Он позвал: — Милорд? Его голос прозвучал, как неуверенное шептание, и тут же поглотился туманом, не оставив ни малейшего эха. Вязкий воздух приглушил звук, не позволив его словам ускользнуть вглубь леса. Драко не смел сдвинуться с места, словно каждое движение могло разорвать этот едва удерживаемый баланс, погрузив его в неведомое. Страх, глухой и неотступный, заполнил его, но он не позволил себе паниковать. Лес давил на него всё сильнее; в голову закралась мысль, что он остался один. Деревья, стоящие, как суровые часовые, начали сгущаться, их узловатые, мрачные ветви будто замыкали его в ловушке. Они скручивались и переплетались в странные, зловещие формы, образуя вокруг плотную стену, которая нарастала с каждым его взглядом, как кошмар, заполняющий пространство. Тропа перед ним искажалась, ломалась, словно её обманчивый, извилистый путь был лишь отражением в треснувшем зеркале. Он пытался определить, где был Волдеморт, но деревья сомкнулись настолько плотно, что он потерял всякое ощущение направления, словно вся реальность рассыпалась, оставляя его среди причудливых миражей и призраков. Сдерживая нарастающее чувство паники, он поспешно выхватил из кармана компас — тот самый, который вручил ему Лорд перед их путешествием через лес. Но теперь, когда он больше всего нуждался в его помощи, стрелки компаса начали биться и дёргаться, мечась от края к краю, словно сами захваченные тревогой и беспокойством, отказываясь указывать на север. Прибор, казавшийся единственным средством ориентирования, теперь потерял своё направление, отозвавшись на магию, витавшую в этом месте, на древние, невидимые силы, скрытые в глубине леса, которым не подчинялись ни чары, ни заклинания. Густой туман заполнял пространство, дневной свет пробивался лишь редкими, едва заметными лучами, усиливая ощущение замкнутости. Лес казался безмолвным, но среди этой тишины вдруг стали различимы звуки — то приглушённый скрип дерева, то едва слышный шелест, словно кто-то или что-то подкрадывалось. Драко, сдерживая дыхание, пытался вслушаться, уловить хотя бы малейший знак присутствия Лорда. Но ему отвечала лишь тишина, глубокая, словно залитая вязкой, тяжёлой тьмой, проникающей в его сознание. Сердце его забилось быстрее, обжигая воспоминаниями о прошлом, о ламиях, что однажды уже обвивали его разум своими ловушками, лишая воли и искажая восприятие. Осознание надвигалось медленно и неизбежно: лес вновь захватил его, как живое существо, поглощающее чужаков, оборачиваясь вокруг них, как хищная плоть, от которой невозможно скрыться. — Милорд, где Вы? — его голос прозвучал тише и отчаяннее, но ответа не было. Взгляд Драко скользнул по гущи леса, охватывая переплетение теней, когда его внимание привлёк неясный силуэт, полускрытый среди плотных зарослей. Сердце замерло, а потом забилось сильнее, болезненно настойчиво. Перед ним стояла старуха в чёрных, сливающихся с туманом одеждах. Её фигура была хрупкой, иссохшей, как корявый, скрученный корень, изъеденный веками, но её присутствие оставляло ощущение немыслимой тяжести. Она раскачивалась, словно под влиянием невидимой мелодии, в каком-то мрачном, завораживающем трансе, её глаза были закрыты, а губы едва двигались, как если бы она шептала беззвучные слова заклинания. Перед старухой, распростёртый на чёрном плаще, лежал обнажённый мужчина, его лицо было сокрыто густой тенью, но тело, изогнутое в неестественной, почти болезненной расслабленности, источало пугающее, неподвижное совершенство. В его очертаниях и холодной, нечеловеческой красоте было что-то скульптурное, мраморное, будто сама природа в гротескной попытке создала вечную, нестареющую форму. Ещё мгновение назад Драко подумал, что видит не более чем тень, созданную его собственными страхами, но то, что происходило перед его глазами, казалось чудовищно реальным и пугающе осязаемым. Старуха, не прерывая своего медленного, завораживающего покачивания, наклонилась к мужчине. Её движения были исполнены странной, мрачной грации, как у древнего дерева, склонившегося над заблудившимся путником. Драко с ужасом наблюдал, как её костлявые, сухие руки, похожие на побелевшие корни, прижали мужчину к себе с жестокостью и одновременно с мрачной нежностью. Она обнажила свою грудь, и её кожа, тёмная и сухая, казалась лишённой всего живого, точно таилась за границей смерти. Не веря собственным глазам, Драко наблюдал, как её иссохшая грудь коснулась лица мужчины. Казалось, что сам воздух застыл от этого нечестивого, ледяного акта. Грудь старухи выглядела как угасающая плоть, тёмная и дряхлая, с тонкими венами, напоминающими сеть поблекших корней, но из её немощного тела исходило нечто жизненное, пугающе реальное. Она вскармливала его, позволяла ему пить из себя, как если бы обнимала и защищала, но в этой заботе была неумолимость, жуткая, как само существование. Старуха медленно подняла голову, и её глаза, тёмные, как омуты, впились в него, точно пронизывая до самой сути, как если бы видели всё, что скрыто, всё, что таится в его самых потаённых страхах. В этом взгляде не было ни сострадания, ни интереса; он казался равнодушным и отстранённым, как сама судьба, как неумолимый рок. Её голос, тихий и вязкий, словно капли застывшей смолы, проник в тишину леса. Каждое слово прорезало пространство, как тонкое, неумолимое лезвие, скользя прямо в сознание Драко, оставаясь там, как несмываемая метка. Слова, таинственные, древние, звучали, как заклинание, запечатывающее свою силу в каждом звуке: — Грядёт тот… — старуха замолчала, её слова повисли в воздухе, на мгновение превращая тишину леса в обволакивающую пелену, насыщенную ожиданием. — у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда… Старуха с мрачной грацией вытянула шею, её дряхлая, костлявая рука погладила лицо неподвижного мужчины перед ней, и на губах её мелькнула слабая тень, едва заметное движение, похожее на жестокую, презрительную усмешку. Смысл её пророчества проникал в разум Драко, разгораясь, как раскалённый уголь, и каждый звук, каждый тон её голоса, казался клинком, разрывающим его мысли. Юноша застыл, охваченный странным, болезненным предчувствием, его сердце сжалось, едва ли не вырываясь из груди. Он не мог отвести взгляд, его тянуло к её словам, как будто сама тьма манила его, раскрывая запретные тайны. Старуха, не отрывая взгляда, продолжала с неумолимой размеренностью, словно каждое её слово обрушивалось на него древним проклятием: — Рождённый теми… кто трижды бросал ему вызов… — её голос стал глуше, он звучал, как тихий шелест, растворяющийся в тумане, и одновременно, как грохот далёкого шторма. — Рождённый на исходе седьмого месяца… Смысл слов вдруг стал ясен, как удар молнии в беззвёздной ночи, и Драко, ошеломлённый и оцепеневший, понял, о ком идёт речь. Пророчество касалось Волдеморта. Оно говорило о том, кому суждено было противостоять ему, кому было предначертано его победить. Слова старухи, её заклинание древней, непреклонной судьбы, будто проросли в его сознании, пробуждая тёмный, мучительный ужас, который он не мог подавить. Голова Драко наполнилась невыносимой тяжестью, словно сама истина, древняя и безжалостная, разрывала его разум, вскрывая внутри него неизведанные, застывшие страхи, о которых он никогда не смел думать. Прямо перед его глазами всё поплыло, искажаясь, словно реальность становилась зыбкой, как рябь на тёмной воде. Боль нарастала, и, словно резонанс, предсказание старухи отражалось в его сознании, проникая сквозь трещины в его разуме. Что-то холодное, древнее, манящее, безмолвное и страшное пробиралось внутрь, обволакивая его, как если бы лес сам втягивал его в свою бездну. Внезапно перед ним, из вязкого тумана и сгущённого ужаса, возникло властное, холодное присутствие. Словно разрезая ткань пространства, перед ним возник Лорд Волдеморт — его взгляд был пронзительным, как клинок. Едва он появился, та гнетущая магия, что держала Драко в состоянии дурмана, растаяла, как тающий сон. Образ старухи и её безмолвного спутника на чёрном плаще исчезли, будто никогда и не существовали, но воздух остался пропитан тяжестью, как от древнего, неугасимого заклятия, которое не уходит без следа. Драко, потрясённый, с трудом осознавал происходящее. Его голова пульсировала от боли, словно сознание насильно вырвали из кошмарного сна, оставив после себя лишь смазанные образы и необъяснимый, липкий страх. В его памяти всплывали обрывки пророчества, как мерцающие отголоски далёкого сна: «Рождённый на исходе седьмого месяца…» Эти слова мерцали, отступали, ускользали от его разума, как вода сквозь пальцы. Словно мир вокруг него рассыпался, разрывая грань между реальностью и мучительными видениями, оставляя его в состоянии безнадёжного смятения. Его взгляд искал что-то вокруг, стараясь вернуть хотя бы один образ, одно слово, но лес, казалось, медленно растворял всё, что он видел, в своей безмолвной тьме. Тонкий след пророчества висел в воздухе, точно след от далёкого грома, и у Драко было ощущение, что эти слова, чуждые, как древнее заклятие, — пронизывают его самого, как незримый шрам. — Что случилось? — раздался холодный голос Волдеморта, вырывая Драко из оцепенения. Его властный и пронзительный тон словно рассёк густую пелену вокруг юноши, и реальность предстала перед ним обострённой и резкой, как удар. Малфой с трудом оторвал взгляд от рассыпающихся теней видения и посмотрел на Волдеморта. Лицо тёмного мага было словно вырезано из камня — ни малейшего сострадания, лишь ледяная сосредоточенность. Он смотрел на Драко, его взгляд был пронзительным, как острие кинжала, изучая каждое выражение на лице, будто пытаясь извлечь ответы, которых юноша не мог дать. Волна тошноты и боли подступила к горлу, но Драко изо всех сил пытался сохранить самообладание. — Я… не уверен, — с трудом выдавил он, чувствуя, как слова цепляются за его сознание, словно тени прошлого. — Мне что-то показалось… Но я не могу вспомнить… Волдеморт нахмурился, и на его лице отразилась холодная, отстранённая сосредоточенность, с которой он оценивал происходящее. Драко ощутил, как туманное, почти невидимое предчувствие висит между ними, тревожный и пугающий знак. Он хотел ухватиться за те слова, за пророчество, что слышал, но от него осталась лишь зыбкая тень, словно туман, рассеянный утренним светом. Но память вновь стала притягивать его, словно зыбкое колдовство. Слова старухи, вырванные из глубины его разума, пробивали плотную тишину, будто чей-то отчаянный зов. «Тот, у кого хватит могущества…» Драко знал, что это относится к Волдеморту, что пророчество обращено к нему, и что в этом будущем скрывается роковая встреча. Это осознание, как ледяной ветер, пронзило его до самой сути. «…победить Тёмного Лорда…» *Пьета (от итал. pietà — «жалость», «сострадание») — это образ, рождающийся из безмолвной скорби: Дева Мария, оплакивающая сына, чьё тело лежит у неё на руках, только что снятое с креста. Символ всепоглощающей жертвы, необратимой трагедии и тихого, неизбежного принятия судьбы.